Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

Ладно, Санёк, забудь!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...... Впрочем, есть, есть что-то в этом "стоянии" питомца Эвтерпы* именно на росстани. Вот же, вот, в длинной накидке стоит Фёдор Иванович, гордо вскинув красивую голову и глядит не на торговый центр, а выше, в небо, не замечая всей этой суеты и всем своим видом словно подсказывая истинную радость жизни, а не ту, которую пытаемся найти в приобретениях-мелочах, и уже кажется, что вот-вот услышу: "Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои. Пускай в душевной глубине встают и заходят оне..." Ой, кажется, Антон идёт.... Но он же не прихрамывал, а этот... Да, он. Окликнуть? А, впрочем, уже сам... Привет и тебе! Давно мы не... Лет десять как?.. Да я - ничего, понемногу, а ты как?.. (Спросить, почему прихрамывает? Нет, пожалуй, не буду. Сам расскажет, если захочет.) ... Он всегда был словно до краёв наполненный сосуд, из которого вот-вот готово было выплеснуться содержимое. И даже в глазах было вечно застывшее: хочешь, расскажу!.. ну да, прямо сейчас... только слушай! И это меня даже смущало, - меня, которая с опаской и осторожностью выпускала то, что нужно было сказать. Ну как же, ведь во мне с давних пор рефреном звучали строки поэта: "Лишь жить в себе самом умей. Есть целый мир в душе твоей таинственно-волшебных дум; их оглушит наружный шум, дневные разгонят лучи, внимай их пенью и молчи!"
  
  Наверное, такое случается с каждым и мне просто кажется, что любят люди доверять мне свои истории, но происходит подобное со мной довольно часто, - в троллейбусах, на остановках и даже в скверах, - когда незнакомые вдруг подсаживались и начинали рассказывать о себе. А, может, улавливают некие флюиды, исходящие от меня? Ведь и впрямь интересно слушать, чтобы потом вплести откровения в свои писания, да и этот рассказ соткался после случайной встречи с коллегой.
  
  Да, этот перекресток слишком шумный. Снующие машины, толпы пешеходов, методично собирающихся в ожидании зелёного огонька светофора, чтобы спешно перейти на другую сторону и влиться в услужливо открывающиеся двери торгового центра... Конечно, стоять бы этому памятнику не здесь, ведь вся поэзия этого поэта потаённая, тихая, задумчивая, а тут... Впрочем, есть, есть что-то в этом "стоянии" питомца Эвтерпы* именно на росстани. Вот же, вот, в длинной накидке стоит Фёдор Иванович, гордо вскинув красивую голову и глядит не на торговый центр, а выше, в небо, не замечая всей этой суеты и всем своим видом словно подсказывая истинную радость жизни, а не ту, которую пытаемся найти в приобретениях-мелочах, и уже кажется, что вот-вот услышу: "Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои. Пускай в душевной глубине встают и заходят оне..." Ой, кажется, Антон идёт.... Но он же не прихрамывал, а этот... Да, он. Окликнуть? А, впрочем, уже сам... Привет и тебе! Давно мы не... Лет десять как?.. Да я - ничего, понемногу, а ты как?.. (Спросить, почему прихрамывает? Нет, пожалуй, не буду. Сам расскажет, если захочет.)
  ... Он всегда был словно до краёв наполненный сосуд, из которого вот-вот готово было выплеснуться содержимое. И даже в глазах было вечно застывшее: хочешь, расскажу!.. ну да, прямо сейчас... только слушай! И это меня даже смущало, - меня, которая с опаской и осторожностью выпускала то, что нужно было сказать. Ну как же, ведь во мне с давних пор рефреном звучали строки поэта: "Лишь жить в себе самом умей. Есть целый мир в душе твоей таинственно-волшебных дум; их оглушит наружный шум, дневные разгонят лучи, внимай их пенью и молчи!"
  ... И вот мы сидим на длинной скамье, опоясывающей клумбу с каймой оранжевых цветов, посреди которой стоит памятник Тютчеву, и Антон, после банальных приветственных фраз, молчит и смотрит в землю. О чем думает? Да и вообще, каким-то другим стал, по глазам заметно... вроде бы улыбаются, но на донышке глаз грусть затаилась. Что-то с ним произошло. Спросить? Нет, неудобно. Может, сам расскажет? И, чтобы заполнить паузу, киваю на памятник:
  - Как ты думаешь, на этом ли месте стоит Федор Иванович?
  - А-а, - усмехнулся, - памятникам все равно, где стоять.
  - Да памяткам-то всё равно, а вот тем, кто приходит к ним, чтобы...
  - Чтобы что? - прерывает, усмехнувшись.
  - А чтобы вспомнить того, кто был не этим памятником, а человеком, оставившим нам вот такие мудрые слова: "Лишь жить в себе самом умей..."
  Антон встал... нет, не встал, а подхватился, сделал несколько шагов вправо, влево, остановился напротив, присел:
  - Да понимаешь... - Помолчал. - Я до некоторых пор жил совсем по-другому. Каждому был открыт, к каждому тянулся, а потом... - Посмотрел на памятник: - А потом, после одного случая... Как там у поэта? Лишь жить в себе умей?
  - Почти так, - улыбнулась.
  - Вот и я... теперь... в себе... почти...
  И жестом пригласил меня встать, пройти в скверик, что раскинулся за спиной Тютчева. А скверик этот небольшой, - дорожка, пересекающая его с выходом на параллельную улицу, да еще одна, на которую можно свернуть, чтобы прогуливаться кругами. Какое-то время идём молча, и я на этот раз не спешу заполнить паузу, а жду, что Антон будет рассказывать "как он дошел до жизни такой". Но будет ли?
  - Уютный сквер, - слышу вместо ожидаемого. - Кружить бы в нём да кружить, но через полчаса на работу надо...
  - Да, уютный... - соглашаюсь и снова замолкаю... в ожидании.
  И он словно догадывается:
  - Так вот... Хочешь, наверное, узнать почему я теперь только - в себе?
  Я лишь улыбнулась, чтобы не выдать себя... и даже чуть замаскировалась фразой:
  - Смотри, Антон, какая удивительно стройная липа, и уже желтеет. Ведь еще рано ей...
  Но он словно не услышал:
  - Так вот, - повторил, не получив ответа, - я всё же расскажу тебе и еще...
  - Я вся - внимание, - взглянула и улыбнулась еще шире.
  - Был у меня друг. - Умолк, сделал несколько шагов. - Ах, какой же был друг!.. - И, не найдя иных слов о нём, снова замолчал. - Но ладно, не буду о нём, а о себе... Ведь ты знаешь меня, я перед всеми был нараспашку, а уж перед ним-то...
  И махнул рукой, чуть не задев ею парня, который в компании еще таких же, громко смеясь и выкрикивая ругательства, проходил мимо. Остановился. Проводил их взглядом и я, прочтя в его глазах что-то вроде осуждения, тихо сказала:
  - Да не обращай на них внимания, может, они просто бравируют, а сами неплохие ребята.
  - Да я и не осуждаю, - вынул пачку сигарет, зажигалку, мелькнуло маленькое пламя, секунду-другую смотрел на него, потом закурил: - Но они-то мне и напомнили о тех, которым я раскрывал свою душу, а теперь думаю: зря это делал! Наверное, потом они обо мне... как о дурачке...
  Затянулся, помрачнел, и мне захотелось успокоить его:
  - Антон, да не оглядывайся на то, что было. Зачем? Что было, то сплыло.
  - Нет, не всё... сплыло. О таких... - махнул рукой вослед прошедшим парням, - сплыло, а вот о Саньке...
  - Так вы с ним расстались потому, что ты был слишком откровенен... - почему-то решила, но Антон прервал меня:
  - Да нет, мы всё еще дружим... встречаемся, но каждый раз, - Помолчал, затянулся еще раз: - Каждый раз во мне словно что-то замолкает, затухает, и я начинаю фильтровать то, что скажу, а что нет, а разве это похоже на дружбу?
  Мы молча прошли пол круга и было похоже, что Антон не хочет продолжать начатое. Жаль. А подтолкнуть
  не решалась. Подожду. Ведь моё молчание тоже говорит, и он...
  - А получилось с Саньком так, - заговорил опять: - Росли в одном дворе, ходили в одну школу, класс и странное дело! Почему-то ребятам он не нравился, подшучивали над ним, задирались, а иногда даже и в драку лезли, поэтому мне приходилось его защищать. Ну, а потом я поступил в Университет, он - в строительный институт, закончили, я довольно быстро устроился на работу, а он...
  Антон остановился возле скамейки, жестом пригласил присесть.
  ...Странное со мной иногда происходит: хочу, очень хочу слушать человека, но вдруг прерываю... Зачем?
  И спрашиваю себя каждый раз, - ведь ты же хотела слушать, а сама... И каждый раз выныривают разные ответы. Вот и при той встрече: наверное, делая вид что, мол, хотя мне и не очень интересен рассказ, но ладно, давай - дальше... я этим как бы подталкиваю своего собеседника к продолжению. Поймался тогда и Антон на мой "крючок".
  ...Присели. Помолчали. Сидящая на соседней скамейке старушка сыпанула подлетевшим голубям горсть пшена, те торопливо стали клевать, к ним тут же с куста спорхнуло несколько воробьёв, но, клюнув раз-другой, то и дело пугливо возвращалась назад.
  - Жадные птицы, - кивнул Антон на голубей. - Ну пусть бы и воробьи клевали! Так нет, прогоняют их... более слабых.
  - Так ведь не только голуби, - улыбнулась, попытавшись защитить птиц, - бывает, что и люди - тоже...
  - Вот-вот, и люди - тоже.
  ...И всё же Антон очень изменился. Куда девалась его открытость, что послужило, так сказать? Ведь когда работал у нас корреспондентом... Да-а, жизнь изменяет нас, вот и его... И лучше ли стал? А, впрочем, не это интересно, а то, что еще расскажет. Ведь расскажет?
  - Ну, слушай дальше, - Услышал мой вопрос? - Я-то устроился на работу, и неплохо, а вот он... Куда бы его не брали, ни-и где не удерживался! Ну, естественно и денег никогда не было. И приходилось мне... куда бы не шли, за него платить. Да и не только за развлечения, а даже частенько продукты ему покупал. Правда, он иногда вроде как извинялся, но я всегда только повторял: "Ладно, Санёк, забудь". И опекать его и теперь, стало для меня привычным... как будто, так и надо, и нет в этом ничего удивительного.
  - Странно... - тихо вырвалось у меня.
  - Может и странно, - выпрямился, откинулся на спинку скамейки. - Но понимаешь, в чём дело... Правда, я это только совсем недавно понял...
  И замолчал. Но что понял? Наверное, и сейчас еще додумывает то, о чем хочет сказать.
  - А понял вот что, - повернулся ко мне, взглянул: - Мне надо, надо было вот так... еще с детства защищать Саньку. - Вынул из кармана пачку сигарет, хотел одну вынуть, но... - И даже тогда, когда от него самого получал что-то вроде затрещин... нет, не затрещин, а небольших предательств, то опять только и говорил: "Ладно, Санёк, забудь!" - Сжал пачку в кулаке: - Понимаешь, наверное, потому так говорил, что и сам хотел забыть. Да потом я вроде как сильнее себя чувствовал рядом с ним. и это не только придавало мне уверенности в себе, но и наращивало мои нравственные "мускулы". Да-да, именно так!
  И даже встал, будто эта мысль пришла ему только сейчас, здесь. А, может, так и было?
  - Да, так бывает, - почему-то тихо сказала я, словно только себе.
  И Антон не услышал... а, может и услышал, но сел и заговорил взволнованно:
  - Знаешь, я люблю наблюдать за людьми, и скажу тебе, что часто человеку бывает безразлично, что другому больно от сказанного или сделанного им. Водилось такое же за Санькой, но это я потом понял, а тогда был уверен... или хотел верить, что моя открытость, искренность и сострадание к нему есть верный способ завоевать его душу.
  И снова мы шли по кругу в этом уютном сквере, распугивая голубей, всё еще выискивающих крупинки неожиданного прикорма, но Антон, глядя под ноги, молчал и будто не замечал "жадных" птиц, но когда свернули к липам, чтобы начать очередной круг, вдруг услышала:
  - И почему удар в спину наносят те, кого защищаешь грудью? - От такого неожиданного вопроса я даже чуть вздрогнула. Но что ответить? Да и ждёт ли он ответа? - А удар от Саньки был таким. Как-то поехал я в командировку и наша машина... В общем, попал я в больницу с двойным переломом ноги, а Санёк... - Антон отвернулся и мне показалось, что прячет боль, которая, наверное, и теперь вспыхнула с прежней силой. - А Санёк пришел ко мне в больницу только два раза. - Остановился, взглянул с болью: - За два с половиной месяца только два раза! А ведь я так ждал его... - Снова пошли. - Ну, а потом... Пришлось на время уйти с работы. Безденежье. Одиночество. Депрессия, а мой друг... Он вообще перестал заходить. - И вдруг Антон улыбнулся широко-о, открыто, как в бывшие времена: - Но, как видишь, выкарабкался, снова работаю, снова зарабатываю деньги даже в двух местах... - И рассмеялся: - И снова покупаю Саньке продукты, вожу в кино...
  Я округлила глаза:
  - Антон, ну ты даёшь! Ведь слабый человек... Мне в детстве брат как-то сказал: "Запомни, слабый человек обязательно тебя предаст!" И я помнила об этом всю жизнь, и всю жизнь...
  - Сторонилась их?
  - Да нет, не сторонилась и даже защищала, но близко не подпускала и была с ними начеку, а ты принял...
  - Нет, это ты прими... - прервал, усмехнувшись: - Прими... если, конечно, хочешь, мою выношенную доморощенную философию. Может, пригодится в твоей... в твоих писаниях. И она такая. - Он подошёл к скамейке, присел, взглянул на погасшую сигарету, бросил её в урну. - Мы сами виноваты в том, что возлагаем на человека свои ожидания, которые он не в силах оправдать, поэтому и... Поэтому и Санькин проступок я тогда воспринял как зло, как предательство. И это жило во мне, принося душевную боль, до-олго, и делая более закрытым, неискренним. Ведь предательство ближнего убивает медленно, очень медленно и... как бы сдирая кожу. А как жить без неё? Скажи, как?
  И взглянул... вернее, посмотрел на меня так, что моё сердце сжалось. Но что надо было ответить? Ведь что не сказала бы, всё было б ложью, ибо подобного со мной не случалось. И всё же, чтобы хоть чем-то смягчить его сиюминутную боль, улыбнулась как могла светлее:
  - Антон, а, может, поступок твоего Саньки был случаен?
  Но он даже встрепенулся:
  - Нет! Я и об этом думал. "Случайно" не предают. Но можно, можно убедить себя в этом и назвать это просто глупостью, легкомыслием и... - Встал, взглянул на часы: - О, уже третий час? Пора мне...
  - И в то же время, - подхватила, незаконченное им, - сохраняя верность кому-то изменить себе, да?
  - Зачем же? Я не изменил себе. Правда, стал закрытие, стал меньше доверяться людям...
  Я улыбнулась:
  - Ну вот, я как раз - об этом.
  Улыбнулся и он:
  - И всё же скажу тебе на прощанье вот что: да, я назвал для себя поступок Саньки легкомыслием. И простил. И тем самым снял со своей души тяжесть. Ведь тяжесть разрушительна прежде всего для меня. Да к тому же... - Снова взглянул на часы: - Знаешь, есть такая поговорка: "Предают только свои". Вот я и поверил ей. А еще... Как сказал кто-то из великих: "Предатели предают прежде всего себя", а я еще и добавлю: так зачем проступком Саньки я стану предавать себя, меняя в себе уже приобретённое? Нет, пусть он... - усмехнулся: - если, конечно, осознает, и тогда, может быть, моё прощение что-то изменит и в нём к лучшему. Не так ли?
  
  И снова я - у любимого поэта. И снова отыскиваю в своей памяти его полюбившиеся строки: "Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймёт ли он, чем ты живёшь?.." Вопрос - из вопросов... Но задавать его себе надо. Надо! И доверяться кому-то тоже надо, хотя бы и зная, что тебя не так поймут. А как же иначе? Ведь если даже кто-то поймет по-своему, то твоё доверие подтолкнёт его к раздумьям, которые, может быть... Старушка с мешочком идёт... и такая забавная. Сосредоточена на каждом шаге! Наверное, видит плохо. Набросать её портрет?.. Её коротко и небрежно остриженные волосы нахально обнажали кривые морщинки лба, пятнистые щеки, осевшую кожу шеи. Не щадил и вязаный свитерок, обтягивающий уставшие груди, уныло распластанные над выпуклым животом... Подойти к ней, спросить: не могу ли чем помочь? А вдруг и она расскажет о себе?.. Нет, а вдруг... Ну тогда додумаю о ней такое: скоро она войдет в темноватый подъезд хрущёвки и, задерживаясь на каждой ступеньке, поднимется вдоль исцарапанной, исписанной стены на третий этаж, долго будет искать ключ в парусиновом мешочке, с трудом попадет им в замок, откроет дверь, пройдет на тесную кухню, поставит в уголок костыль, присядет на табуретку и начнет выкладывать на пёструю клеёнку пакет с молоком, четвертушку хлеба, два пакетика с несколькими пельменями и замороженными котлетами...
  
  *Эвтерпа - в греческой мифологии одна из девяти муз, дочерей Зевса и титаниды Мнемосины, муза лирической поэзии и музыки.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"