Костер весело затрещал, облизывая сухой хворост. Языки пламени становились все яростней, с утробным урчанием поглощая мертвые ветви деревьев. Через пару мгновений огонь успокоился, насытившись таким простым угощением.
Александр опустился на кусок бревна, с облегчением вытянув затекшие ноги. Привычные три часа ночного дозора сегодня прошли как-то особо тягостно. Ночная тишина, нарушаемая лишь трескотней степных насекомых, умиротворяла и клонила в сон, а спать дозорному, как известно, было нельзя. С трудом дотянув до пересмены, солдат с удовольствием позволил себе расслабиться, сидя у походного костра и вполуха слушая пересуды товарищей. Речь шла о привычных для военных вещах, о том, что всегда обсуждается именно на таких ночных привалах - о доме, о невестах, о детях, об оружии, о будущем, о том, что ждет в конце похода, о наградах и т.д. Было в этом что-то родное, что-то умиротворяющее, что-то чего ждешь с нетерпением, когда все тревоги и опасения отступают и смотреть в завтрашний день становится не так страшно, будто с души падает огромный увесистый валун, доселе мертвым грузом лежавший на сердце.
Александр вытянул закрепляющую втулку, и ручной пулемет, выпустив небольшую струйку пара, отпустил его запястье. Отстегнуть ремни было делом одной пары секунд, и через несколько мгновений оружие мирно покоилось у ног воина. Следом пришел черед затворов гермомаски. Уже знакомые струйки пара зашипели слева и справа в районе шеи, "языки" замков плавно скрылись в пазах, и вся маска подалась вперед от лица. Солдат медленно стянул ее с себя, жадно вдыхая свежий степной воздух. В нос резко ударил острый запах полыни, но после целого дня проведенного в гермомаске, где ноздри щекотал разве что неприятный запах запрелой резины от противогаза, аромат растения показался ему блаженным запахом нежных оранжерейных цветов. Цветов, которые ему так часто дарила Милла...
Александр резко тряхнул головой, отводя странное, некстати нахлынувшее видение. На войне, как на войне, иногда лучше не вспоминать того, кого любишь. Этой строгой истины он придерживался давно. Нельзя давать своей душе расслабляться, нельзя проявлять даже каплю мягкости. Воин должен быть воином, со стальной душой, стальными нервами и, бог весть еще, с чем стальным. Нельзя сомневаться ни на секунду в своих решениях и в своих действиях, иначе палец дрогнет сам, вовремя не нажав на курок - и в следующую секунду - ты уже не жилец. Эти прописные истины он запомнил хорошо, даже очень хорошо.
Другое дело, что нынешняя война не походила на то, что он уже успел повидать в своей жизни. Да и войной назвать это было очень сложно. Это походило порой просто на истребление. Не было врага, не было обороны, укреплений, прорывов, маневров, тактических измышлений, не было ничего, что всегда присуще войне в фактическом смысле этого страшного слова. Зато эти две деревни стоящие около железнодорожных путей навсегда останутся в его памяти. Долго будет он еще просыпаться по ночам и слышать дикие крики детей и женщин, сжигаемых заживо в их же хатах.
Они несли смерть, да и чего уж мелочиться, они и были смертью сами. Не страшной костлявой старухой в неизменном черном балахоне с заточенной острейшей косой на узком плече, а еще более страшными созданиями. Теми, кто выныривал из недр ночи, сверкая двумя ярко-красными линзами приборов видения, в уродливых гермомасках, с двумя дисками противогаза по обе стороны стального лица, увитые гофрированными серыми шлангами, в чудовищных экзоскелетах, делающих человека едва ли не вдвое больше и едва ли не в десять раз сильней, со страшными шестиствольными ручными пулеметами марки "Стоунхуп". Они несли смерть всем, кто пробовал сопротивляться, всем, кто пробовал отстоять свою жизнь. Хотя может они несли милосердие тем, кто не хотел умирать как тупой скот, изжаренный заживо неудержимым пламенем, вырывающимся из труб огнеметов "зачистной бригады", Бригады Падальщиков, как презрительно их называли за глаза остальные солдаты.
"Странное милосердие - быть разорванным пополам потоком стали из пулемета, или превратиться в жуткое месиво из костей, мяса и пуль, когда сложно отличить, где рука, а где ноги и голова". - Неприятная мысль освежающим холодком скользнула в мозгу. Александр поморщился как от сильной зубной боли, внезапно охватившей его. - "Сколько раз я запрещал себе думать об этом, и все равно возвращаюсь и возвращаюсь к этим событиям. Я могу заставить себя забыть о Милле, но эти две деревни...Да, мы были солдатами, а стали мясниками, стали псами, пожирающими невинную плоть невинных людей..."
- О чем задумался, брат? - Подошедший бесцеремонно прервал мысли Александра.
- Да ни о чем, просто устал немного. - Парень засунул поглубже невеселые мысли, возвращаясь к реальности.
Владимир Рубинсон был его сослуживцем, а может даже и другом - сложно было сказать, насколько близкими были их отношения, но то, что он был хорошим воином - отрицать было нельзя.
- Чего не спишь еще? Твоя смена вроде уже как полчаса назад закончилась, - сослуживец присел на корточки рядом. - А ты даже "шкуру" не скинул.
- Да задумался немного, вот и не снял. - Разговаривать Александру явно не хотелось, хотя он никогда не брезговал беседами с Владимиром. Тот был интересным и приятным собеседником, умевшим поддержать любой разговор и заинтересовать слушателя.
- Кажется, я даже знаю, о чем ты думаешь? - Хитрый прищур сделал лицо солдата похожим на лисью морду. И вправду, внешне Рубинсон напоминал молодого, но уже опытного лиса - черные, чуть раскосые глаза, широкая переносица, длинный нос, выразительные скулы и очень живой, часто чуть скривленный рот.
- Вова, не начинай, это ни к чему. Лишнее. - Парень отвернулся, давай понять, что разговор на эту тему продолжать не намерен и принялся отсоединять приводы от экзоброни.
- Все не можешь забыть ту девочку? Можешь не отвечать, я же слышу и так, как ты по ночам скрипишь зубами и ворочаешься во сне.
- По-моему у нас все скрипят зубами и ворочаются во сне - это все-таки война, а не прогулка на море. - Александр выскользнул наконец из своей "шкуры" - именно так называли свою экипировку бойцы передовой роты третьего полка знаменитой Стальной дивизии. Элитная авангардная рота, передовой отряд специального назначения, прозванный Псами - в армии про них знали все, а те, кто не видел вживую, были наслышаны об их подвигах в прошлой войне.
- Все, кроме Вольфранка. - Подметил товарищ, пристально вглядываясь в лицо парня. Александр был еще совсем молод, ему шел всего лишь двадцать третий год, но пережитая война наложила свой темный отпечаток на его лицо. В армии он был с семнадцати лет и за это время успел пережить многое. Глубокая морщина пролегала через его высокий чистый лоб, еще одна складка покоилась на переносице, придавая ему странное сходство со скалящейся собакой. Черные глаза (Милла почему-то называла их "заячьими", что дико раздражало парня, считавшего зайца трусливым и жалким животным) обрамляли синие круги, было заметно, что сна ему не хватает, да и о каком сне могла идти речь, когда армия на переходе - так, короткий отдых между изнурительными передвижениями. На щеках залегали еще две впадины - видимо когда-то парень был значительно полней, и резкое похудение привело к появлению этих характерных отметин. Широкий, слегка курносый нос отчетливо выделялся на его бледном лице, как и тонкие чувственные губы, двумя узкими полосками покоившиеся над его подбородком. Бессонные ночи давали о себе знать - Александр выглядел осунувшимся и усталым, скулы просматривались еще четче, придавая лицу ожесточенное выражение.
- Герш вообще когда-нибудь на что-нибудь как-нибудь реагировал? - Александр бросил беглый взгляд на собеседника, развешивая исподнее прямо на замершую стальным изваянием броню. Сам он остался в одних солдатских портках, да и то закатал их до колен. - Не задумывался, почему именно он старшина, а не ты? Вот именно. Он истинный солдат, просто машина для исполнения приказов. И давай закончим этот разговор, не хватало еще, чтобы нас услышали сержанты или тот же Волк - не хотелось бы потом оправдываться и выглядеть дураком, я уже не говорю о вещах похуже.
- Но ты же понимаешь о чем я? Мы же не мясники! - Владимир перешел на быстрый шепот, хотя поблизости никого и не было, остальные их сослуживцы сидели шагах в десяти и были увлечены свои разговором, а некоторые, изнуренные дневными делами, уже спали прямо на земле. - Мы солдаты, но не убийцы! А нас заставляют просто уничтожать гражданских. Мы не Падальщики!
- Прекрати! - Александр зашипел на него как разъяренный кот, нервно оглядываясь по сторонам - Приказ есть приказ! Или ты под трибунал захотел? Не забывай кто мы. Мы Псы - а псы не обсуждают приказы командования, псы исполняют и неважно каков приказ! Только в этом наша сила, только так мы всегда побеждали и выходили из боя живыми!
- Боя? - Рубинсон презрительно хмыкнул. - Саша, ты сам хоть веришь в свои слова? Ты же не так думаешь на самом деле, я вижу тебя насквозь.
- Как я думаю - это уже мое дело! - Резко оборвал его солдат, и, развернувшись, зашагал прочь.
Однако далеко уйти у него не получилось. Словно соткавшись из тьмы, перед ним вырос воин в экзоброне. "Шкура" его отличалась от костюмов обычных воинов. Если обычные рядовые бойцы носили обмундирование красноватого, слегка ржавого оттенка, то этот был полностью черным, из темноты смотрели только два округлых стекла гермомаски, светящиеся ярко-кровавым цветом. Да еще приглушенное дыхание через шланги противогаза выдавало присутствие бойца.
Александр вытянулся в струнку - перед ним был старшина Вольфранк Герш, лучший боец Псов по прозвищу Волк.
- Вольно, солдат. - Глухой голос из-под гермозащиты действительно напоминал сдавленное волчье рычание. - Всем собираться, разведка обнаружила неподалеку деревню, задача - определить есть ли очаги заражения, при обнаружении зачистить. Выполнять.
- Есть! - Солдат моментально превратился в каменное изваяние, демонстрируя свою выучку перед старшим по званию, и пулей рванулся обратно к лагерю, где сержанты уже раздавали приказы, и рядовой состав стремительно облачался в броню, готовясь выступить немедленно...
Они шли медленно, уверенным шагом приближаясь к затихшей сонной деревушке. Им некуда спешить, скоро, очень скоро тишину разорвут дикие крики, вопли, бабский вой, мольбы, просьбы о пощаде, угрозы - вся эта какофония будет длиться не очень долго. Потому что на смену ей придут другие звуки - мощное гортанное рычание захлебывающихся пулеметов и стоны умирающих и раненых. Так уже было - и в деревне Рукополье, и в деревне Чистые круги.
"Девочка, эх, девочка, почему же ты не отпустишь меня? Почему же ты постоянно стоишь у меня перед глазами - маленькая беззащитная девочка лет десяти в льняном белом платьице. Твои глаза, я не могу их забыть, хоть и забыл сотни умирающих глаз - и врагов, и друзей. Но твои глаза - как живые - такие чистые, такие голубые, такие невинные. И я не могу их забыть, не могу отказаться от них".
Парень зарычал от сковавшей сердце тоски.
"Нет, нельзя, я не должен думать об этом. Иначе не смогу ничего сделать, иначе не смогу опять нажать на курок. Иначе никогда больше не увижу свою любимую Миллу, такую нежную, не услышу ее голос, не почувствую сладкий запах ее мягких волос, не ощущу ее столь желанного тела. Не думать ни о чем. Стать сталью, как учили нас еще совсем молодых юнцов, стать машиной и слепо повиноваться приказам. Просто не думать, просто повиноваться. Ведь я же Пес, просто цепной пес, слепо выполняющий приказы хозяина".
В слабом отблеске ночных звезд показались первые дома. Никто не знал даже названия этого поселения. Его не было на картах. Наверняка новообразовавшееся село. Так бывало, когда объединялись кровными узами несколько больших семей. И уходили из своих деревень, чтобы основать новую, этакое родовое гнездышко, которое впоследствии обрастало и становилось очередной деревушкой на просторах Приморья. В Степи было много места, хватало земли на всех. Поэтому подобные случаи не были редкостью, а уследить за всеми новыми поселениями у городских Приставов просто не хватало ни сил, ни времени. Но армия нашла и их - поэтому приговор уже вынесен, и меч палача занесен...
Она выскочила из-за угла, маленькая беззащитная девочка лет десяти в льняном белом платьице. В свете пылающих домов так отчетливо выделялись ее большие голубые глаза на бледном перепуганном лице. И взгляд ее впился именно в Александра. Жалобный взгляд, молящий о спасении. И тогда он ответил - ответил ей разрывающей очередью из пулемета. Какая неведомая сила заставила его навести оружие и нажать на спусковой крючок? А дальше время, казалось, остановилось, потому что помнил он все в мельчайших деталях. Глубина ее глаз просто поражала его - два бездонных колодца, в которых он тонул полностью и безоговорочно. Резкий рывок, закованной в сталь руки - и стволы замерли на уровне ее головы. Короткий щелчок курка. Барабан пулемета медленно, словно нехотя, начинает крутиться. Дула одно за другим начинают изрыгать пламя, они ядовито выплевывают смерть. Стальная нить плавно врезается в голову ребенка: первая пуля разрывает скулу и щеку - осколки маленьких зубов проглядывают в страшную дыру в лице, вторая разрывает глаз и нос, а третья довершает дело - словно ржавым затупленным мечом отрывая половину головы. Но один глаз остается целым - из окровавленного месива костей, мяса и мозгов он смотрит именно на него...
- Ты чего остановился? - Владимир легонько подтолкнул его в спину. Александр как-то отрешенно, с трудом отрываясь от своих воспоминаний, посмотрел на него. Те же два красных буркала, те же шланги от гермозащиты, то же сдавленное компрессорами дыхание. Он словно смотрел в зеркало - и видел там самого себя. Все они были на одно лицо, а точней облики их ничем не отличались - страшные, опасные и убийственные создания. Создания, служащие приказам и не смеющие их ослушаться. Не жестокие, не тешащиеся тем, что отнимают чужие жизни - просто инструменты для исполнения чьей-то холодной воли.
- Идем, - Сослуживец более уверенно подтолкнул его и сам двинулся вперед, обгоняя застывшего парня.
Затрещал передатчик связи. Сухой треск микрофона, встроенного прямо в гермомаску, вывел солдата из состояния оцепенения, навеянного невеселыми воспоминаниями.
- Обойти деревню, сужаемся кольцом. - Александр сразу узнал в отрывистых фразах старшину. Волк был превосходным военным, отлично разбиравшимся в тактических и стратегических аспектах ведения боя. Многие задавались вопросом, почему Герш до сих пор ходит в младшем командирском составе, однако задать ему напрямую такой вопрос не решался никто. Вольфранк держал дистанцию от всех сослуживцев, друзей у него не было, зато был огромный авторитет среди своих солдат, ни один из них бы и не подумал ослушаться его приказа. Слово Волка - закон для всех.
Солдаты растянулись цепью, кольцом охватывая ничего не подозревающую деревушку. Поселение было небольшое - всего семь-восемь хат, меньше, чем два предыдущих поселка, где уже успели побывать Псы. Однако дома тут были из довольно крепкого камня - не в пример знакомым глиняным лачугам. Видимо населения здесь было поменьше, чем в Рукополье или в Чистых кругах, однако жили селяне более зажиточно.
- Входим! - отрывисто пролаял в передатчик старшина.
Сейчас проснуться псы. Это всегда происходило в первую очередь. "Пес чует Пса, потому и воет" - именно так с усмешкой говорили ветераны после очередной деревни. От воя собак проснутся и люди, но будет уже поздно. Подминая тяжелыми стальными ботинками сухостой, солдаты медленно входили в деревню. В воздухе царило напряжение, казалось, оно принимало вещественную форму и совсем скоро его можно будет потрогать рукой, ощутить его колючее прикосновение. Окна домов были закрыты тяжелыми ставнями, люди мирно спали, не подозревая о приближавшемся ненастье. Смертельно опасном ненастье, страшней, чем ураган, страшней, чем наводнение, страшней, чем самый лютый мороз. И это ненастье, под названием "человек", медленно, но верно вступало в их владения.
Первые псы дико взвыли, почуяв опасных чужаков, они поднимали всех собратьев по деревне. Округу огласил неистовый собачий перебрех. В домах послышался первый шум и говор - заспанные жители, потревоженные громким лаем, нехотя отрывались ото сна, чтобы посмотреть, что так возбудило их питомцев.
- Локализовать жителей, выявить источник. - Старшина знал свое дело очень четко, короткими отрывистыми фразами отдавая приказы подчиненным.
Он же, словно подавая пример солдатам, первым вывалил ветхую деревянную дверь в близстоящую хату своим окованным суставчатым железом ботинком. И тут же исчез внутри, слившись в своем черном доспехе с темнотой дверного провала...
Собаки неистово рвались на цепях, разбрызгивая из раскрытых пастей слюну, заходились в охрипшем лае, будто понимая, что совсем скоро ждет их хозяев. Александр замер, в каком-то странном полузабытьи наблюдая за тем, как одна за другой слетали с петель хлипкие двери. Предательские двери, которые не смогли защитить своих хозяев, не смогли отделить их от тяжкой участи, ожидающей каждого через какие-то мгновения. Солдаты исчезали в темных проходах, притаившихся за сорванными дверьми, некоторые уже тащили из домов полусонных и полуодетых женщин и детей. Дикий собачий вой смешивался со звонким пронзительным детским плачем. Женщины, сами полуодетые со сна, прижимали к себе ревущих детей, старались кое-как укутать их, защитить от холода, не понимая, насколько скоро все это станет бессмысленным и ненужным.
Словно кто-то чужой, далекий переставлял его ноги вместо него, одну за другой, пока Александр, наконец, не понял, что он тоже зашел в один из домов. По-моему, отсюда Владимир только что вывел рьяно упирающуюся молодую женщину. Она что-то кричала, билась в стальных объятьях военного, словно дикий зверь, угодивший в охотничий капкан, пока Рубинсон тащил ее прочь. Так и есть - они все угодили в один большой капкан - и добыча, и охотники - все попались, все схвачены, сжаты стальными зазубренными звеньями, никто из них не сможет вырваться, как бы ни пытался и насколько сильным бы он ни был. Ненависть захватила их в свой плен, отравила их внутренности, вырвала сердца, если они стали способны на такое, на тот ужас, что раз за разом совершают. Ненависть - это и есть их силок, в который они попали и теперь бьются, как невольные птицы, не в состоянии пробить стальные прутья. Вот их истинный враг, а не те несчастные, кому просто не повезло, и они оказались больны страшной заразой. Они бесцельно бьются с последствиями, а первопричина постоянно ускользает в непонятной туманной дымке. Что их ждет, в конце концов - повальное истребление всех жителей страны, а потом и самих себя? Это абсурд и частью этого абсурда им приходиться быть.
"Да, Вова был прав. Прав во всем. Мы словно падальщики, а Ненависть - наш кормилец. Она оставляет смерть, а мы ее пожираем и сами становимся смертью. Этот странный круг никогда не окончиться, если его вовремя не закончить. Здесь нельзя победить, здесь нет видимого противника, армий, командиров, нет того, кого можно победить, а потом наступить на горло трупу твоего врага и сделать победное фото, которое потом будет долгие годы висеть в Зале славы. Мы наступаем на горло самим себе, побеждаем самих себя, своих же людей, свою же страну..."
Небогатая комнатушка с низким потолком, деревянной кроватью, каменной печью в углу, глиняной посудой - в каждой хате одно и то же. Они так похожи не только бытом, но и судьбой, ожидающей их. Совсем скоро огонь слизнет даже намеки на то, что тут было когда-то. Александр вышколенным глазом стрелка заметил какое-то движение под низкой широкой кроватью, заученным движением он в доли секунды оказался рядом, перекидывая лежанку. Все шесть дул разом уперлись в жертву. Мальчик лет восьми с испугом в глазах смотрел на жерла пулеметных стволов. Спутавшиеся соломенные волосы, веснушчатое маленькое лицо, курносый нос и серые испуганные глаза. Солдат медленно опустил оружие, всматриваясь в прятавшегося паренька.
Еще одна жизнь на алтарь победы? Еще одну детскую душу ему придется отправить на небеса только за то, что кто-то в их деревне подцепил проклятую заразу?
"Я не хочу думать об этом, надо просто исполнить приказ. Это так просто - нажать на курок и все будет кончено. Можно даже не смотреть, отвернуться, а потом просто уйти, только бы не видеть этих глаз. Глаза - вот их оружие, и оно смертельней наших пулеметов и мечей, оно продолжает ранить даже, когда они мертвы. Девочка...отпусти меня, я не мог, я не смел ослушаться приказа. Но почему тогда подлый голос внутри шепчет, что мог и должен был? Это не война, это конец всему".
Сухой щелчок заставил его содрогнуться. Еще секунда и переговорник оживет. Старшина привычным голосом отдаст приказ, и ночь наполнится смертью. Они как голодные псы начнут рвать свою добычу. Только теперь они уже не псы, а отвратительные гиены, пожирающие мертвую плоть павших животных. Трупоеды - вот более подходящее прозвище для них. Ничем не лучше Падальщиков, которые придут после них.
- Очаг обнаружен. Зачистить поселок.
"Вот и все. Вот и конец, мальчик. КОНЕЦ, понимаешь. Понимаешь, ЧТО я должен сейчас сделать?" - Александр с ужасом дернулся в сторону, ощутив через криасомы прикосновение к холодному металлу ноги.
Мальчик прижался к его окованной металлом ноге, как к груди матери. Его серые глаза жалобно смотрели в красные зрачки гермомаски. Что он хотел там увидеть - сострадание, жалость, приговор?
Александр почувствовал, как покрывается испариной под стальной броней. Им овладел страх - как же давно он позабыл это чувство. На войне вообще быстро забываешь, что это такое - по-настоящему бояться. А война, несомненно, закалила его дух. Но теперь страх вернулся.
Он оттолкнул мальчишку от себя и вскинул оружие.
"Просто не смотри, прицел-курок-выстрел - вот и все".
Солдат чувствовал, как дрожит его рука, как сразу ослабели пальцы, как сердце заколотилось в груди. Мальчик смотрел на него тем же напуганным взглядом, а по щеке у него катилась огромная слеза.
Переговорник взорвался громким треском, и а пулеметные очереди разорвали тишину. Истошные крики, шум, проклятия, скулящие и воющие собачьи голоса - все смешалось в безумной какофонии. Александр чертыхнулся от разрывающего голову треска переговорника и левой рукой вырвал провод. У него осталось единственное желание - истошно завыть, как воют псы, потерявшие свой дом, свою еду, потерявшие все, что у них было.
"Сейчас или никогда".
Стволы пулемета медленно закрутились, набирая ритм, и изрыгнули пламя всеми шестью стволами. Солдат продолжал палить и не мог остановиться. Палец словно прилип к спусковому крючку. Он смог остановиться только когда выпустил весь боезапас.
Мальчик без сознания ничком валялся на полу, смешно раскинув руки и ноги, а в трех метрах от него в стене зияла громадная дыра. Убойное оружие расшвыряло каменную кладку как пушинки. Сквозь отверстие проглядывала манящая темнота ночи. Времени оставалось совсем немного. Александр рывком поднял мальчишку, который болтался в его руке безвольной тряпичной куклой, и хорошенько встряхнул. Мальчик тихо охнул и открыл заплаканные глаза. Он явно не понимал, где он и что произошло.
- Беги! Беги, что есть сил! Не оглядывайся, просто беги пока несут ноги, и не возвращайся! Найди людей, найди ту деревню, откуда вы пришли! - Как можно более злобно прошипел сквозь маску солдат и швырнул мальчишку в черный проем. Бросок был настолько силен, что ребенок даже не понял, что с ним делают, исчезнув в громадной дыре в стене.
"Прости, девочка. Я сделал все, что мог, прости меня..."
Александр медленно повернулся и пошел к выходу, даже не оглянувшись. Он сделал то, что должен был сделать. Или то, что не должен был. Только его право, только его дело, только его судьба, только его выбор. Броня показалась неожиданно тяжелей, чем была, парень медленно переставлял шаги, выходя на улицу - он знал, что его ждет.
"Беги!"
А вот, скорей всего, и мама этого мальчика, та женщина, что вытащил из дома Владимир. Точней то, что от нее осталось. В груде изорванного человеческого тела проглядывала только тонкая белая женская ручка, в последнем призыве протянутая к двери собственного дома. Даже умирая, она хотела защитить свое дитя.
"Беги, беги быстрей!"
Еще один труп. Женщина пыталась убежать, но стальная пулеметная нить буквально разрезала ее пополам. Она видимо еще ползла, потому что верхняя часть тела лежала в нескольких метрах от ног, оставляя кровавый след от вываливающихся внутренностей. А потом кто-то остановил ее страдания, выстрелом размозжив голову.
"Быстрей, мальчик, быстрей!"
Двое детей. Мальчик и девочка. Это можно было понять только по их застывшим в немом ужасе лицах, потому что в сплошном месиве костей и плоти остались лежать только две маленькие прижавшиеся друг к другу детские головки.
"БЫСТРЕЙ, БЕГИ ОЧЕНЬ БЫСТРО!!!"
Александр отвернулся от горы окровавленных тел и их частей, наваленной возле самого большого здания, видимо, жилища деревенского старосты. Стена здания была почти смята огневой мощью, крыша заметно просела. Их всех выводили сюда, пока не обнаружили кого-то, пораженного Ненавистью. А потом Вольфранк Герш сказал свое слово...
"БЕГИ, МАЛЬЧИК, БЕГИ! И НИКОГДА НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ!" - в странном тумане он слышал обрывки собственных фраз, пока не почувствовал сильный толчок в плечо. Тело неожиданно ответило само, и стальной кулак пронесся в считанных миллиметрах от гермомаски сослуживца.
- Сдурел! - Из-под шлема донесся гулкий возглас Владимира, отпрянувшего назад. - Это же я! Что с тобой такое? Почему не отвечаешь по переговорнику? Сержант сказал всем отходить, скоро прибудут Падальщики.
- Падальщики? Значит, Падальщики, Вова? - Александр чувствовал, что начинает терять контроль над собой. - А мы не Падальщики? Нет? Да мы твари последние! Такую мразь, как мы надо сжигать в домнах вмести с этими стальными оболочками. Я смотрю на тебя. А вижу себя! Понимаешь? Мы все, как один. Все на одно лицо. Собачьи морды, рвущие живую плоть! Гиены, мы! Шакалы! Не псы, не-е-е-т, не псы. Просто убийцы, захмелевшие от человеческой крови!
- Понял, наконец, - Рубинсон, казалось, был полностью спокоен. - Я предупреждал тебя, я говорил тебе. А ты только понял это, только сейчас понял, да? Это не война, Саша. Это мор, и имя этому мору даже не Ненависть, а мы с тобой, все мы - Псы! Тебе остыть надо, пойдем, обойдем вокруг деревни, не стоит тебе сейчас туда заходить.
- Иди, Вова, иди. Я скоро буду, надо мне отойти, правильно ты сказал. Хочу один побыть немного.
- Буду ждать тебе у состава, надеюсь, ты не забыл, что нам надо на дезинфекцию? - Сослуживец похлопал его по металлу плеча и исчез в темноте.
"Сколько еще это продлится? Сколько еще таких деревушек, сел, поселков, домов? Сколько еще людей? Сколько еще нести смерть? Беги, мальчик, беги! Беги очень быстро! Ты должен спастись, ради меня, ради той девочки, ради всех нас. Беги!"
Из темноты внезапно послышались тяжелые шаги. Кто-то приближался, но не со стороны деревни, а из степи.
"Кто-то из наших пошел не в ту сторону? Заблудился? Теперь возвращается к окраине деревни, чтобы найти остальных?"
Из темноты соткалась громадная черная фигура, красные окуляры зловеще светились во тьме, озаряя собачью морду гермошлема. Пулемет был опущен, но во второй руке сослуживец что-то нес. Он стремительно приближался, и теперь Александр понял, что это старшина. Подойдя немного ближе, он швырнул то, что нес под ноги солдату.
- Вольно, солдат! - Послышалось рычание из-под шлема, хотя Александр даже не стал смирно. - Один пытался сбежать, но я его перехватил.
Парень ощутил, как медленно начали холодеть его конечности. Тело его начало вытягиваться в струну. Глаза опускались все ниже и ниже, пока он не разглядел, что бросил ему под ноги Волк. К горлу начал подступать странный комок, а в голове звучал легкий звон. В глаза почему-то начало щипать, а пальцы до боли сжались в кулак, послышался хруст составной стальной перчатки. Дрожь охватила все его тело.
"МАЛЬЧИК!!! ПОЧЕМУ ТЫ ТАК МЕДЛЕННО БЕЖАЛ??!!!! ПОЧЕМУ??!!! МАЛЬЧИК, БЕГИ, ПРОШУ ТЕБЯ!! ВСТАНЬ И БЕГИ!!! Я ОСТАНОВЛЮ ЕГО, А ТЫ БЕГИ!!! НЕТ!!!" - Александру казалось, что крик просто разрывает его на части, но из горла не донеслось ни звука, только правый глаз стал влажным, размывая видимость в приборе.
- Молодец, воин. Наше дело правое, - отрывисто и спокойно произнес Герш и пошел мимо солдата в сторону деревни.
Такой ненависти парень не испытывал никогда в жизни, но несмотря на то, что его разум захлестнула огненная волна животной злости, движения были расчетливыми и холодными. Он медленно развернулся, отточенным движением наводя пулемет на спину старшему по званию, который неспешным военным шагом приближался к одному из домов, и с наслаждением нажал на спусковое устройство. Раздался сухой щелчок, но дула "Стоунхоупа" остались незыблемы, как скалы. Еще одно нажатие, но стволы и не думали начинать смертельное вращение. В стволе не было ни одного патрона, он потратил их все, чтобы спасти мальчика, который теперь бездыханным детским тельцем покоился у ног солдата.
Пулемет по кривой дуге улетел в ковыль, а Александр судорожно пытался сорвать с себя ненавистную стальную шкуру. Он кричал и бился внутри гермокостюма, будто зверь, попавшийся в капкан, ему казалось, что воздух полностью закончился, а грудь сжимают стальные тиски. Наконец, он с трудом освободился, буквально вывалившись из разъехавшихся створок. Тяжело глотая воздух, он подполз к мертвому мальчику, сгребая в объятья безвольное тело. Он выл, выл как пес, прижимая к себе того, кому подарил надежду, но не мог спасти. В безумии ползая по земле, вокруг тела, весь измазанный кровью, он мало был похож на человека. Скорей на одинокого пса, дикого обезумевшего одинокого пса...