пустые битые витрины, бег до жжения в легких, рыдания и хохот одновременно. дома после бомбежки. в грудь большого закопченного, некогда розового пупса на твоем пути вбит осиновый кол. как тебя сюда занесло, ненаигравшийся дикий дурачок. призраки в тумане, конструкции из крестов, запах пожара и горелого мяса, кое-где настолько сильный, что закашливаешься. бросаешь куртку прямо на главной улице, на островке кокетливой пробивающейся из щелей в асфальте травы. фонари очаровывают, словно залитые черной сталью гигантские фламинго с причудливо изогнутыми шеями. то и дело останавливаешься, кладешь ладони на брусчатые ограды, вглядываешься в глаза больших заброшенных усадеб, размытые дымкой, пытаешься понять, есть ли там кто. если там кто. desolation. забиваешься в машинистскую кабинку трамвая, покинутого на середине маршрута, трогаешь с увлечением все рычаги, жмешь на все кнопки одновременно. рвешь яблоко с квелого дерева, с наслаждением вгрызаешься в хрустящую сочную мякоть, не переставая осматриваться, осматриваться, осматриваться. безумные искорки в голубых глазах.
калитка, ведущая в сад наименее, на твой взгляд, презентабельной усадьбы, гостеприимно распахнута. на заросшей бурьяном дорожке лежит скелет в обгорелой форме - полицейской, кажется. первая мысль, посещающая твою симпатичную голову - и сигареты сгорели. в отличие от других, от рыжего, от высокого, ты понятия не имеешь, кто здесь жил. и кем были те враги, которые разбомбили и сожгли город почти дотла. даже не знаешь, как называется это замечательное призрачное гетто. жадно вдыхаешь горьковатый туман. равнодушно переступив через падшего блюстителя правопорядка, заходишь в одноэтажный дом. кое-где сквозь прорехи в потолке проглядывает серое небо. если хозяева этого дома и выжили, то уходили они в великой спешке - шторы сорваны с карнизов, пол усеян какими-то тряпками и осколками битой посуды, частично погребенными под цементной пылью и щепками. по хрустящим частям оконного стекла проходишь в гостиную, где слегка робеешь перед засыпанным штукатуркой, но в целом весьма неплохо сохранившимся пианино. наконец с застенчивой ухмылкой открываешь крышку, осторожно жмешь клавишу. гудит расстроенно и торжественно. жмешь еще одну и долго прислушиваешься к нестройной вибрации струны где-то внутри. покидаешь разгромленное жилище через окно - музицирование не настолько занимательно.
Туман становится все гуще по мере того, как ты проходишь город. наконец, сквозь стойкий привкус гари на языке, чувствуешь речной илистый оттенок во влажном воздухе, прибавляешь шагу. строй выпотрошенных домов слева и справа от тебя становится все реже и реже, пока наконец не заканчивается вовсе. впереди очертания какого-то массивного белого здания, и ты не задумываясь почти бегом направляешься к его основанию. да, точно - это маяк. огибая его по кругу, увлекаешься настолько, что дважды пропускаешь дверь. наконец открываешь ее варварским пинком.
изнутри он кажется таким высоким, что начинаешь размышлять, что винтовая лестница, деревянная и шаткая от времени конструкция, ведет прямо в чертог Создателя. хмыкаешь - тебе нечего ему сообщить - но любопытство берет верх и ты легко, словно кошка, приступаешь к подъему на самый верх башни для кораблей. задумчиво покусываешь указательный палец, минуешь отсутствующие ступени автоматически - сказывается многолетняя практика передвижения по веткам деревьев. наконец, едва запыхавшись, достигаешь последнего этажа - круглой и уютной комнаты с фонарем посередине. окна царственно велики, а стекла в них настолько прочны, что, кажется, никакая бомбежка не поможет.
когда ты поворачиваешь рычаг, пыльный и скрипящий от ржавчины, фонарь никак не реагирует. поскольку тебе лень разбираться с механикой и узнавать, как и отчего он загорается, ты бросаешь бесполезную затею и открываешь последнюю дверь. высота кажется головокружительной. туман стелется по реке, так что с этого наблюдательного пункта заметны даже огоньки другого берега. некоторое время ты завороженно вглядываешься в серую мглу, прикидывая, что ждет тебя внизу, если тебе вдруг взбредет в голову упасть. единственное, что тебя останавливает, это неопределенность, которую обеспечивает влажность воздуха.
Поднимаешь голову, выпрямляешься, раскидываешь руки в стороны, набираешь полную грудь воздуха.
- А-А-А-Й-Й-Й-Я-Я-Я ХО-ОДИЛ ПО ВСЕМ ДОРОГАМ И ТУДА И СЮ-ЮДА...
всласть наоравшись, приходишь к выводу, что тебя услышали на небесах - на мгновение среди скучных осенних туч мелькает ненаглядное светило.
- Цой, старина, - замечаешь развязно и щелкаешь пальцами.
На спуске прогнившие доски лестницы не выдерживают испытания, старое дерево с треском ломается под твоим небольшим весом, и последние десять метров ты летишь. секунды, проведенные тобой в воздухе, кажутся вечностью - вот, думаешь, забавно будет.
потом ты наконец приземляешься в кучу невесть что здесь забывших мешков с углем, пребольно ударившись спиной, но избежав каких-либо серьезных повреждений. некоторое время не двигаешься, прислушиваясь к собственным ощущениям, затем, когда забитое дыхание восстанавливается, разражаешься диким, истерическим хохотом. эхо гулко уносит вверх твое то ли торжество, то ли злорадство, многократно отражая адское хихиканье от белых стен.
ты покидаешь маяк в отличном расположении духа, несмотря на ноющий крестец и сажу, которая покрывает тебя ровным слоем с ног до головы. спускаешься к реке, некоторое время смотришь на мутную воду с сомнением, затем изображаешь на лице отвращение и осторожно умываешься. хотя пить тебе хочется, тот факт, что где-то туристы справляют в эту же воду нужду, привил тебе слишком большое недоверие к открытым водоемам, чтобы купаться в них целиком или тем более утолять жажду.
ты возвращаешься в город, уже приспособившись к его черно-белой гамме, и некоторое время рыщешь по зданиям, которые не кажутся тебе жилыми, в желании найти какие-нибудь уцелевшие припасы. наконец поиски оканчиваются успехом - ты набредаешь на вполне сохранившийся бар, где находишь бутылку скотча под барной стойкой, целый блок сигарет, пару жестянок энергетика с труднопроизносимым названием и банку толстого стекла, полную консервированных персиков.
ты употребляешь вареные фрукты руками, особо не церемонясь. после того, как с ними покончено, ты лихо открываешь тару со скотчем. к тому моменту, как на призрачный город начинают опускаться сумерки, ты уже в стельку пьян. некоторое время совершенно невнятно, но с жаром споришь с человеком напротив, прежде чем до твоего затуманенного разума доходит, что этот человек - твое собственное отражение в зеркале за барной стойкой.
- А, это опять ты, - произносишь ты агрессивно. - Знал бы ты, как ты мне, блять, надоел за пятнадцать лет.
Банка из-под ананасов летит в отражающую гладь, по пути задевая свешивающиеся со стоек бокалы, и звон разбитого стекла полностью умиротворяет тебя.
- А вот потому что нехуй, - заключаешь ты с вызовом, докуриваешь и мирно засыпаешь, уткнувшись в локоть, сидя на барном стуле.
в себя ты приходишь уже поутру, лежа на покрытом тонким слоем пыли и пепла полу, мучимый похмельем и несколько растерянный.
еще некоторое время ты бродишь, изучая районы. наконец неожиданно вспоминаешь, что посещение этого странного места - отклонение от курса, и на самом деле ты не просто шел, а куда-то направлялся.
с чувством полного морального удовлетворения ты покидаешь замечательные руины, напоследок прихватив с собой большие наручные часы из антикварного магазина, и тот факт, что они не ходят, нисколько тебя не смущает. ты уже почти достигаешь главных ворот, когда вспоминаешь про куртку и возвращаешься. ты торжественно обещаешь себе, что еще вернешься.