Ты просто циничный мальчишка, гордое, задиристое садо-мазо. Так уж повелось - чем презрительнее к тебе относиться, тем обходительнее становишься ты. Уже предлагаешь сигарет, вытаскиваешь зажигалку, хоть и цедишь сквозь зубы что-то ехидное. Уже уводишь в автобусы прочь от дождя. Неясно, что конкретно тебе нужно, скорее всего - ты просто заскучал в своей обыденности, но пытаешься завуалировать этот факт несущественными предлогами, туманными замыслами и неожиданными предположениями. Одному богу известно, что такое эффилликция, но ты делаешь вид, что знаешь, а когда я ловлю тебя за язык, объясняешь размыто, так можно объяснить все что угодно, от эрекции до эякуляции. Мне смешно и спокойно, хотя ты привык, что люди пугаются, преклоняются и называют тебя чудовищным. Никакой не чудовищный, просто рисуешься в желании вызвать к себе то чувство, которое захлестывает тебя чаще всего. И звереешь по-тинейджеровски оттого, что большинство реагирует неправильно, или не реагирует вообще. Они глухие - они оглохли от собственной отвратительности. Мы ходим по темным коридорам и пеняем увязавшейся за нами блондинке с каре, а она глотает все насмешки, и твои и мои, молча и смиренно. Потом ты убеждаешь меня, что она просто немая, через некоторое время - что имбецилка. Удивительно, как много ты умудряешься наврать за полчаса. Ты - что-то красивое, от тебя сильно пахнет каким-то ароматическим маслом, но ты рьяно отрицаешь, когда я спрашиваю с гримаской - ты душишься походу? Эта комната с полифонией, с белыми стенами - ооо, черт, у меня кружится голова и я сажусь на пол. Ты получаешь возможность расхаживать по помещению, жестикулируя артистично, глядя на меня сверху вниз, тыча пальцами мне в лицо и прищуривая один глаз. Ты вообще ни секунды в покое не пребываешь. Когда ты хвастаешь своими невъебенными способностями, мне хватает лишь запеть себе под нос "Папа может, папа может быть кем угодно", чтобы ты оскорбился и ответил очередной колкостью, которую я легко парирую. Я разбираю приемник как опытный практик. Мы сидим, изображая двух гаргулий, на крыше. Ты говоришь, все говоришь и говоришь, никак тебя не унять, я слушаю в полуха, глядя на оранжевые закатные облака. Красиво - отмечаешь неожиданно для себя, раздражаешься и переводишь разговор поспешно. Отчего-то пытаешься зарыть всю сентиментальность.
я где-то деваюсь, потом появляюсь снова, ночью, когда все обыватели проваливаются в беспробудный алкоголический сон. почему я в одном только платье, черт побери, на улице конец октября. ветер пронизывающе холоден. а ты очень, очень горяч. да уж наверняка, если чувствуешь себя комфортно в обычном прикиде.
- Они не зеленые, они с зеленым отливом, - говоришь ты, надменно задрав нос. мы шаримся по булыжной мостовой, мокрой от тумана, и я решаю немного поразвлечься, когда начинаю стучать зубами.
- А ты часом не девочка, а? - спрашиваю в лоб, так что ты оскорбляешься до остолбенения. сразу даже не в состоянии ответить вразумительно. затем, как и предполагалось, хамским тоном интересуешься, нужны ли мне доказательства того, что ты принадлежишь к мужскому полу, и, кроме того, натурал. - Все, что ты сможешь доказать, так это то, что ты такая вот маскулинная девочка, - фаталистически пожимаю плечами, и ты, озверев, больно стиснув мое плечо, волочешь меня в ближайший подъезд. там, изображая преступника, больно ушибив мой позвоночник о стену, жмешься, лезешь под влажный подол моего летнего сарафанчика, ввинчиваешь пальцы в мои ребра. мне так хорошо, я, жмурясь, жадно впитываю твое нечеловеческое тепло. твои зубы впиваются в мою ключицу. если я сейчас скажу - "о, да, господи, давай трахнемся здесь как два чудовища" - ты остынешь, тебе неинтересно делать не наперекор. потому я отворачиваюсь от твоих жарких уст, говорю, с большим трудом вуалируя вранье - отпусти, дурак, я же пошутила... отпусти, говорю.
это то, что нужно, ведешься на мою приманку - я изображаю жертву - и заводишься, греешься еще, так что мое платье с улицы высыхает на глазах. потом ты сдираешь его с меня, вставляешь мне глубоко и ебешь жестко, демонстрируя отменное чувство ритма, с легкостью держа на весу мое тело. это чертов непрерывный экстаз.
- Рыжая сука, - едва слышно выдыхаешь ты, когда кончаешь. я царапаю твою спину. теперь мне жарко и хорошо. мой наряд приобрел определенную трешевость, я долго вожусь, прилаживая к лифу оторванную шлейку, а ты куришь с ковбойским видом и молча насмешливо созерцаешь. Я привожу себя в порядок, принимаю роль оскорбленной царицы и, проходя мимо тебя с гордо поднятой головой, бросаю презрительно:
- После таких россказней я ожидала куда-а большего.
Ты вспыхиваешь - самолюбие у тебя, оказывается, ни к черту - и не находишь, что на это ответить. догоняешь меня, когда я, типа прогуливаясь, прохожу уже метров триста от подъезда. ты идешь, хмуришься и молчишь, что непривычно - то ли до сих пор раздумываешь над загнанной под ноготь иголкой, то ли осознаешь, что тебя наебали. не нравится, садомазо хреново.
- Свинка была подавлена... дай сигарету, - я легко разряжаю обстановку, развязываю вновь твой ядовитый язык. ты ненавязчиво делишься какими-то из своих космогонических соображений, чуть серьезнее, более от лица чудовища, древнего и многоликого. мне на этот факт поебать.
Случайность. Волей случая ты - очаровательное существо с отвратительным характером - оказался у меня, тыкал пальцами, распоряжался чайником, сахаром и кофейными чашками, цинично ухмылялся, обижался на мои несерьезные насмешки, ныл, что вода у меня вся холодная и хлорированная, звонил по телефону и три часа трепался ни о чем с неизвестной собеседницей, доставал меня по любому поводу до рейджа. потом, заебавшись заниматься всем вышеперечисленным, привел мои книги в некоторый беспорядок, заявил, что все они - дерьмо, которое годится только для растопки, и наконец заснул на моей солдатской одинарной кровати с железной спинкой, пока я, злостно прищурившись, домывала посуду и собирала раскиданные предметы.
И когда я распахиваю прикрытую дверь в темную комнату, когда я молча затягиваюсь винстоном, созерцая тебя мирно спящим и не оставившим мне места для отдыха, на меня вновь снисходит озарение, я щерюсь недоброй ухмылкой и на некоторое время удаляюсь.
В голову тебе все-таки не пришло, что железные спинки у кроватей - нечто, что может стать источником проблем, если ты обладаешь такой скверной привычкой оскорблять и унижать всех вокруг себя, только чтобы потешить больное самолюбие. Единственное, что от меня требуется, когда я возвращаюсь в комнату - не производить шума, и я с этой задачей великолепно справляюсь. Мне уже говорили, что из меня вышел бы неплохой домушник. Через брус железной решетки, о которую мне случалось при определенных обстоятельствах набивать себе по ночам нехуевые шишки, аккуратненько беру твою вторую руку, задерживаю дыхание, чтобы - ни единого звука.
Ты просыпаешься от щелчка наручников над головой и несколько секунд сонно смотришь мне в глаза, прежде чем поймешь - ты попался. Я улыбаюсь - точно так же, как это делаешь ты - и наблюдаю, удобно устроившись у тебя на груди. Мне, как истинной садомазохистке, даже нравится выслушивать в свой адрес такие изощренные оскорбления, пока ты тщетно пытаешься освободиться. Это все бесполезно - видишь ли, мой дядя, будучи яростным милитаристом, почти перед самой смертью снабдил меня всем набором. В том числе и этими браслетами, чуть необычными, под узкие запястья. А кровать не подведет, она проверена многократно - сделана на совесть, мне иногда кажется, что она цельнолитая.
Я дожидаюсь, пока ты подустанешь; заняв комфортную позицию на тебе, прочно фиксирую тебя в лежачем положении. Не переставая скалиться, склоняюсь пониже, пока ты разъяренно смотришь на меня, задыхаясь от возмущения. Вдыхаю твой запах, очень сильный, головокружительно привлекательный - какое-то ароматическое масло, я полагаю - и, прошептав нечто несущественное, но унизительное, слегка кусаю тебя за нос.
Мне ничего не стоит перейти затем к совершенно садистским забавам. Например, пройтись в кухню, чтобы захватить там из морозильника мороженое в стаканчике - шоколадное, твое любимое, дожидающееся своего часа с утра и потому холодное, как сам дьявол - выложить его ложечкой аккуратно тебе на живот, на солнечное сплетение, на нежную кожу, под которой ненавязчиво, но ощутимо прорисовываются мышцы, и слизать оттуда, не особо торопясь, до последней капли, чтобы ты измучился, познав всю прелесть танталовых мук. включить какую-нибудь попсню, которую ты не любишь сильнее всего, и станцевать под нее какой-нибудь канкан при луне. резать на части твои самые любимые шмотки, а заодно и прядь твоих волос отхватить, совсем небольшую, не переставая с кавайным видом критиковать тебя, твою внешность, твои привычки, твою натуру, не забывая при этом почаще употреблять оборот "такие, как ты...". наконец закурить, сесть рядышком и с милой улыбкой сначала поставить под вопрос твою принадлежность к противоположному полу, а когда ты, белея от злости, приведешь все неопровержимые аргументы, прочесть короткую, но внушительную лекцию о том, что такое трансвеститы и что я о них думаю.
а потом, может быть возбудив тебя и оттрахав по полной, я подниму с пола ключи, подброшу на ладони по-ковбойски и выйду, захлопнув за собой дверь. сооружу себе из полотенец постель в кухне и крепко задрыхну, оставив тебя так на неопределенный срок. хочешь - спи, хочешь - пытайся, авось удастся освободиться, хочешь - выдумывай мне казни и жди пока я проснусь. хочешь - пошел вон, ты нравишься мне как парень, но на все остальное мне просто плевать.
Но ты не уйдешь. в самой глубине своей чертовой душонки ты глубоко восхитишься моим поступком. ты не уйдешь, потому что тебе так нравится.