- Вдруг в беседку ворвались фашисты, начали они девочку пытать, - хором орут Райдер и де Блэк под монотонный аккомпанемент Рэндалловой гитары, оба, зажмурясь и ухмыляясь, в радостном трансе не реагируют на внешние раздражители. И тот, и другой скорее всего симпатизируют фашистам. - Ты скажи, где скрылись коммунисты и в каком отряде твоя мать..
Рэд и Сэнд задыхаются от хохота, у Волка на лице застыло мстительно-угрюмое выражение, будто играет он всем назло. Неверный свет керосиновой лампы придает сцене эвакуационное настроение. Вольфенштейна, похоже, вполне удовлетворяет все происходящее. Сидим в глухом припортовом бараке без окон и какого-либо настила в качестве пола, ящики с соломой стоят на сырой земле.
- Чай будешь? - тихо спрашивает у Шелиз Снежана, доставая из рюкзака небольшой, расписанный синими цветочками термос. Та кивает прежде, чем бритоголовая успевает добавить. - Он с молоком.
- Тогда нет, - меняет решение Шелиз. - Мы же, черт возьми, не на Севере.
- Н-на Севере молоко в чай не льют, - вдруг раздраженно говорит Флойд, и все, кому удается его расслышать, вздрагивают, даже я - привыкнуть к тому, что этот человек разговаривает, по-моему, невозможно.
- Да-да, конечно, - хмыкнув, говорит Нон. - По мнению этих людей, на Севере люди пьют чай с молоком и чистым спиртом, не переставая при этом ездить на собаках и дрессировать медведей. А под землей в это время беспрестанно клепают киборгов, космические корабли, машины для варки мяса и прочую поебень, в то же самое время проводя один дикий генетический эксперимент за другим. При этом все даркионяне яростно провозглашают себя не имеющими никакого отношения к шовинизму. Пора бы уже запомнить, я думаю - от чая с молоком и дрессированными медведями тебе здесь не отмыться, хоть тресни.
- С бубнами, - не задумываясь, отвечает доктор. - И в сомбреро.
- Господи, что ж за ужас, - решает Сэнд, принимая все за чистую монету, так что даже серьезнеет.
- Прекратите немедленно, - не выдерживает Рэд, затыкая уши и пытаясь справиться с аффективным хохотом. - Перестаньте, иначе меня стошнит прямо здесь.
Волк принимает на свой счет и обрывает игру на середине аккорда. Полковник по инерции еще тянет "повешена была". Майор, по-прежнему ухмыляясь, тянется за пачкой и закуривает. Потом обращает взгляд на Легиона.
- Не едет твое транспортное средство, - говорит он. - Поломалось.
Глаза его лихорадочно горят. Насколько я помню, температура за время ожидания легендарного транспортного средства, поднялась еще у троих. Пересоленный туман и промозглая могильная сырость этого места делают с нами свое дело - меня кидает то в жар, то в дрожь, не отличающийся термостойкостью мыслительный аппарат то и дело дает сбои. Еще немного, и я окончательно застряну в режиме залихватского незримого кино.
- Оно не мое, - спокойно уточняет Легион. - Оно от Джоди. А Джоди, в свою очередь, должен преодолеть на этом транспортном средстве длинное расстояние от центра до пристани. Учитывая особенности этого места, Джоди вообще давно уже может быть на месте и искать нас где-нибудь в параллели.
- Как это "в параллели"? - недоумевает Рэд и остается без ответа - Легион молча улыбается и не отрывает взгляда от язычка пламени под закопченным стеклянным колпаком ржавой керосиновой лампы. Сукин сын знает, он все знает, но делиться информацией как всегда не намерен.
Попытки понять наконец, зачем мы здесь и что же все-таки происходит, давно остались позади. Порядком надоело дожидаться Джоди-который-не-едет - из-за того, какое значение все окружающие придают транспортному средству, Джоди представляется мне исключительно ведущим Боинг-747 по дороге из желтого кирпича. Голодно, холодно и по-прежнему тянет блевать.
Поднимаюсь с чертова ящика с чертовой соломой и направляюсь к двери. Латентность утомляет куда больше всего остального.
- Ну да, - подает недовольный голос Снежана. - Теперь еще Волков пойдет и проебется где-нибудь в окрестностях для полного счастья.
- Далеко не уйдет, - координируясь с собственным состоянием, убежденно отвечаю я. Добавляю на прощание. - Ну вы это, когда Джоди.
Миновав надрывно скрипящую при малейшем шевелении деревянную дверь барака, осматриваюсь. Подпирая строение слева от выхода, Ина с аутистическим видом наигрывает на аккордеоне нечто французское - странно, что внутри совсем не слышно. В павильонной тишине этого места гулко звучит даже клацанье кнопок. В густой, подсвечиваемой осенним золотистым солнечным светом мгле к северу отсюда слабо прорисовываются очертания танкера-подлодки - клонированные матросы так и не соизволили покинуть борт. Различимые справа от барака здания принадлежат скорее маленькому припортовому городишке, нежели чему-то центральному и достойному внимания. Двухэтажные, трехэтажные, сельские имбирно-кирпичные дома с остроконечными крышами и мещанской лепкой по оконным откосам совсем не выглядят заброшенными, хотя никаких намеков на шум или движение со времени нашего прибытия не случалось. Прямо передо мной и Иной простирается крытая брусчаткой площадь, влажная и как-то чересчур чистая для припортовой. В целом все зрелище могло бы радовать глаз, но по непонятной причине наводит раздражающую своей незавершенностью и безысходностью тоску - Ангедония вполне отвечает своему имени.
При виде меня Ина перестает играть, снимает одну из лямок с плеча и закуривает. Оставив сигарету в зубах, возобновляет прежнее занятие. Глядит вдаль и заводит какую-то лихую польку.
- Пойди камней на берегу насобирай, - не разжимая челюстей, говорит она, когда я, некоторое время послушав, молча выбрасываю окурок и делаю несколько шагов по направлению к домам. - И выкидывай, как Ганзель. А то заблудишься, только тебя и видели.
- Еще хлебные крошки присоветуй, - автоматически отзываюсь я. Опять эти братья Гримм.
- Угу, - она с серьезным выражением выдыхает дым через нос. - Могу даже лукошко с пирожками обеспечить, только вот бабушку ты здесь искать заебешься.
Она ошибается аккордом и хмурится.
- Не надо мне эти пирожки совать, рыжая идиотка. Иди, Волку предложи - сожрет вместе с лукошком и не подавится.
По не совсем понятной причине обоим нам от этого делается истерически смешно. Ина роняет сигарету и нагибается, чтобы поднять. Заходится беззвучным хохотом, потом переводит дух, хмыкает и, сняв аккордеон с плеч, ставит его на землю рядом с собой.
- Человек-талисман, - произносит она, подходит ко мне и, обдавая болезненным жаром, неожиданно целует под левое ухо. Бросает скептический взгляд мне в глаза и молча возвращается на прежнее место, затем опускается на корточки рядом с инструментом, затягивается, щурится и глядит вдаль. Я впадаю в растерянность, и, поскольку сказать ей мне больше нечего, возобновляю путь к изучению улиц припортового городишки.