Вереница переливающихся перламутровых ромбиков вместо чувств; бессмысленные приказы клиньями врезаются в пересохшие нервы, намертво впечатываются в раскаленную подкорку. Спичка, бумага, горящая ветка заражает пламенным весельем сухую траву, поленья; костер для ведьм, шабаш, адские огоньки в узких зрачках, зубы не затачивает. Подслащено лунным сиропом, хоровод ночных сине-бледных лиц, оранжевые от огня ухмылки, прыжки, танцы, зомби. Now I'm feeling zombified, глобальные вибрации, глобальное невежество.
- Кто точку не взял?!
Я не взял. Калибр-диаметр гаечного ключа, нихера не разобрать при таком освещении, безудержно-холодно-жарко, отбитая фара, спустившая шина.
- Ты ломал - ты и чини!
Изломанными хребтами занавешивают ночное светило ивовые ветви над головой. Таталата-маталата.. да, Чуковский на самом деле любимый писатель старого-доброго безумного короля no-good. Ничего не разобрать, голова предательски кружится, во рту вязкие сладкие слюни, хочешь попробовать, на предплечье дешевая побрякушка от последней в очереди бляди.
- А завтра.. Я завтра, почему нельзя за-автра?
Пара щелчков, хищный свист. Удар сшибает с корточек, ебалом в мотоциклетное седло. Первые несколько секунд кажется, что голую спину ошпарили жидким азотом, до того пробирает. Раскладное пыточное орудие, кусачая ледяная струна - обломанная с моего магнитофона антенна - еще пружинит в руке, вижу слышу.
- Хор-рошо в деревне летом..
Если там и есть конфитюр - он давно уже вжарился в черепную коробку оригинальной штукатуркой; если там и есть лампочка - она давно уже пошла проебом, ничего кроме окалины и дьявола. Мне, пожалуй, стоило бы снова постричься, пидарской челкой отгородиться от свидетельствующих взглядов доктора и Регины, если бы не наложенный на волосы verboten. До тех-де пор, пока не начнут наматываться на прицел. И на затвор. И на спусковой крючок. След акварельно размазывается по рецепторам, раздражающе пульсирует, жжет, под лопаткой мокро - на пальцах кровь. Это от наконечника, бензин это, а не кровь. Легионовы бесы уже унесли мою крестовую, где-то здесь, в траве, теперь ищи-свищи. Вокруг костра на плацу - пляски святого Витта, бал-маскарад для рассованных по декорациям детей-сирот. Ведьмацкие прыжки через огонь - а почему Рейджер скачет вместе с девушками, он же не в платье. Локоны одного оттенка с преисподним светильником - светло-рыже, горит, наверное, березка. Волков в развлечение не вписывается - у него же воласэ. Которые он не стриг с самого рождения, так что на самом деле они давно уже наматываются ему на ноги, просто этого никто не видит, потому что в колонии голову ему обрили - таким образом все сходится. Панибрат, поне-brat, вовсе не боится замараться, дневная стычка с рыжими - потрясающие деструктивные способности, парень, даже винтовка подземных крыс и та по пизде. И оставалось ему появляться откуда-то сзади, падать на врага откуда-то сверху, дальше - свалка из тел, сумбурный ремикс из бесполезных выстрелов, хлопков, хруста, чвяканья, рычания и воплей; прикладом влево, вправо, длинные жесткие пряди росчерками к затуманенным серо-свинцовым небесам, оскал и неестественно-алыми каплями неопрятная бязь по бледному лицу, слишком дворянским рукам; темнеющими пятнами на психушной футболке, багряным лаком на пшенично-русую густоту. Мой указательный заклинило на спусковом пулемета, эй, парень, ты весь ствол погнул, эй-парень-ты мне весь прицел обляпал, хоть его на пулемете и нет, эй-парень-ты-опять по уши в своем излюбленном дерьме. А потом аки благородная девица три часа в речке их отстирывать будет эти воласэ - знаем, ученые уже.
- Э-это не дерьмо! Э-это К-Р-О-В-Ь, мать твою!
Вот, так люди рявкают. Эй, парень, у тебя глаза остекленели и ощера застряла, тревожные признаки приближения ригормортиса. Остается лишь выдернуть опустевший рожок, подойти ближе, перекур на бетонном блоке подле кучи чужеродных трупов, наше подкрепление никогда не прибудет, под нещадным солнцем в студеную жару. Сигареты у рыжего лейтенанта - с цитрусом, мажорство и ничего более. Подайте мне настоящих вервилльских профессионалов, вон то оптимистичное мэри-сью с кудряшками до колена или бешеного одноглазого майора, а не этих ни к черту не годных рекрутов. Эй, парень, по-моему, они нас недооценивают.
- Да похуй мне, все равно все ебала я им этим..
- Это приклад, Холзи, а это ствол. А вот это вот - вот это - за..
- Я ЗНА-АЮ, блять, со своим затвором.
Эй, парень, не мародерствуй. Не хочешь прыгать через костер как треклятый идиот на несуществующем сорокаградусном морозе - пойди, хлопни и сыграй Варвару. Это оттого что наш басист ничего больше играть не умеет - хотя это неправда - вот его сестра из окна и выкинула нахуй, да так при этом об косяк головой приложила, что бравое оружие ближнего боя утеряло к ебеням полпамяти. Позабыло где живет, позабыло даже вид вышеупомянутой сестры. Цыгане с лилипутами мало-помалу наращивают шаманский ритм. Хэй, а почему якудза нынче не катаются. Способность заглушить все. Кроме вальса в бомбленых стенах королевского дворца. Эхом разносится по гулким пустым коридорам, в помещении древние тени, блеклая плесень, паутина, битый фарфор на клетчатом мраморном полу - ритмично похрустывает под шагами. Рука об руку, только психу взбредет в голову, а в груди мало места и ноги заплетаются, талое мороженое вязкой массой по позвоночному столбу, а ты совсем не ниже на протекторе своем от рок-звезды, совсем близко, совсем сурово глядит сука белобрысая, в стальной хватке пальцы сводит болезненной судорогой. О да нет ты действительно готов разворотить мою грудную клетку в щепы раскрошить череп чтобы докопаться до того что я там чувствую. Сплошное разочарование, абстрактные ошметки бумажных фонариков, ты слишком теплый, только и всего. Вгрызается в недоверие. Почему ты так хочешь чтобы я сам все это озвучил, тебе же прекрасно ясно, все детальки как на ладони. Слишком широкий шаг, натыкаемся на пыльный остов фортепиано, отступаем. Он зашнуровал меня как следует, по сей день не расшнуруюсь никогда, а очиститься смертью не светит - verboten. Психотерапия, может быть - пси-садизм, суть все равно всегда одна и та же.