она пригласила меня на коньяк. при преодолении расстояния до ее дома я почти отморозил всю романтику. в ее квартире было душно и пахло покойницкой. я задел клавишу пылящегося фортепиано с открытой крышкой. коньяк раздражил меня тем, сколь медленно он предпочитает покидать сосуд и наливаться в рюмки, потому я презрел ее тонкие пальцы и самостоятельно высосал пол-литра ай-петри, отчего сделался пьян и депрессивен, как сам дьявол. она испуганно вздрагивала плечами, смахивала скупую слезинку и задергивала шторы. между нами повисло предновогоднее настроение, от этого мне захотелось, чтобы она бросила в меня снежок размером с глобус, попала мне в голову и растворилась в коматозе сотрясения моих мозгов. я протестовал против юритмикс, заявляя, что их время прошло, не наступив, и требовал Игги. я чувствовал, как меня затягивает в темно-бордовое, омерзительное эмо-болото суицида. наконец она сжалилась надо мной и начала рыться в куче дисков, но здесь пришла ее подруга. единственное, что привлекло мое внимание, была стрелка на чулках, на колене этой подруги. они чирикали как взбесившиеся канарейки и извлекли из воздуха бутылку водки. от водки я отказался, мне хватало и этого, я заливался кровью из носу и мир мигал праздничной гирляндой вокруг меня, плюшевый тигр грозил плюшевыми когтями и плюшево вычитывал плюшевым голосом, что мешать одно с другим - грех, и я попаду в ад. в плюшевый? - пытался уточнить я, но он на плюшевых колесах уезжал обратно под стол. придя в ярость, я добился желаемого и пришел к выводу, что Игги на самом деле не умер, это просто очередной способ добиться желаемого и придти к выводу. Она принесла из ванной персидского серого кота невиданных размеров. смотри, - говорила подруге. - моему котику плохо... я насторожился. ему не плохо. просто он растет и скоро заполнит собой всю ее убогую квартиру, в которой пахнет покойницкой и неуважительно распахнута пасть пианино. его длинная серая шерсть забьется в ее дыхательные пути, а ее подругу придавит кошачьей лапой, большой, мощной, тяжелой, похожей на барскую муфту. свет принимал зеленоватые оттенки, окрашивая все в блевотный цвет. в голове у меня пульсировал и плакал зародыш Афины. трепанацию, - тихо выл я, хватаясь за виски. набежала куча народу, неизвестные мне люди спотыкались о меня носками пижонских туфель и острыми металлическими шпильками, поздравляли ее с днем рождения. часы начали обратный отсчет. дайте, дайте же мне топор, - говорила Афина, а я судорожно продирался сквозь толпы гостей к вожделенной вешалке. я врезал по морде толстого олигофренического подростка, который пытался примерить мою верхнюю одежду и, наступив на собственный развязавшийся шнурок, с грохотом покинул ее квартиру. при падении я обнаружил, что на лестнице ровно девять с половиной ступенек. она догнала меня в темноте парадной и обозвала психом и маньяком, сказала, что я бью детей и место мне в местах не столь отдаленных. я подарил ей несильную пощечину в качестве дружеского поцелуя и, страдая от гипоксии, вышел на мороз.