Таинственным дискотечным мерцанием озарено ночное летнее небо - метеоритный дождь. То тут, то там разнообразит привычные узоры созвездий вспышка, росчерк по темно-лиловой глади. Я все время гляжу не туда - жара, абстяги, ярость, бессонница слегка забивают обычную интуицию - и успеваю отмечать шоу только боковым зрением. Поздней безлунной ночью лес внизу предстает призрачной ордой древних исполинов, вооруженной, застывшей, к бою готовой. Ни ветерка; духота такая, что хоть в противогазе с баллоном ходи. Даже металл ограждения на краю школьной крыши не холодит привычно спину, слишком раскалился под солнцем. Вина бы со льдом. Черт.
- Ride on shooting star?.. Как это возможно, если я даже не успеваю их заметить, черт подери, - едва слышно справа от меня. Вместе с пеплом с конца твоей сигареты падают несколько угольков и развеиваются по воздуху оранжевыми светляками. Напряженно глядя вверх, ты злишься и затягиваешься посильнее, едва ли не судорожно. Каким бы мучительным ни был кокаиновый кашель, все равно куришь. Все время, мать твою, куришь. Вполоборота мне видно застывшее отражение звезд во влажных глазах, чернильной росписью густые темные локоны по белоснежной коже голых плеч и спины. Странно - не в первый раз ловлю себя на смутной ассоциации твоих непослушно завивающихся крупными кольцами волос с мягкими, шелковистыми длинными перьями шерсти, какие бывают на хвостах и боках у чистокровных гончих пород. Никогда, впрочем, не видал бурой гончей или борзой. Мне досталась экспериментальная масть, вероятнее всего.
- Ghost riders on shooting stars, - с обычной ненавистью в голосе. Ну вот, опять - договорился. Я молчу, черта с два тут что-нибудь ответишь. На моих глазах обрывки, осколки бесконечных размышлений, критически разъединенных вялотекущим безумием, постоянно складываются в подобные исчерпывающие выводы, и процесс непрерывен, как если бы под прикрытием извечной стратегии номер 9085 ты не оставлял попыток взломать нечто закодированное внутри собственной головы. Случайные шифры; автоматический подбор паролей. Мне неясно, каким образом и откуда каждая деталь, даже и самая незначительная, обретает в твоем перепаленном мозгу столько валентностей, позволяющих ей входить в пазы с другими, на вид из совершенно противоположных игр. О да, тайну нашел. Задумавшись, я механически и беспристрастно провожаю взглядом фосфоресцирующую траекторию очередного метеорита.
- Я в детстве был непоколебимо уверен, что.. - замолкнув на полуслове, испытующе косишься - не возражаю ли я. Нет, не возражаю. Лучше пустая неразборчивая болтовня параноидальным полушепотом, нежели оглушительное тиканье моих наручных часов, или скрип рассыхающегося от жары школьного паркета, или скрежет несуществующих живых сервантов, или звякающее чмоканье чугунных манекенов, целующих по ночам своих проклятых возлюбленных из секс-кукол. Лучше, чем изнуряющие катания по кровати в неспособности заснуть.
- В чем уверен?
- Нну-у.. - не удивлюсь, если во время паузы ты уже забыл, что хотел сказать, и теперь придется высасывать из пальца. Окурок летит вниз, сопровождаемый волшебным шлейфом искр. - В детстве мне казалось, что это не во саду ли, в огороде. А восадули. Ну, они. В огороде. Еще неебически бесили меня треклятые восадули.
Нет, не забыл. От мелкого усталого хохота гаснет спичка, поэтому мне приходится успокоиться, чтобы как следует прикурить.
- Восадули? Это большие стеклянные шарики в кадках?
- Нет, - нахмурясь, бросаешь на меня недоуменный взгляд. - Почему в кадках. Они же в огороде.
- А почему бы им не быть в кадках? Чем, по-твоему, кадки противоречат огороду? - меня по-прежнему разбирает смех. Ты цыкаешь и отворачиваешься.
- Да не, нихуя. Восадули - это такие большие птицы, как страусы, только лохматые, как марабу. С длинными радужно-перламутровыми клювами и зубами от акул. Вкопаны в огороде как пластиковые фламинго.
- Идиот, - давлюсь дымом, кашлем бужу задремавшую было мигрень. Стальная любовная хватка снова стискивает череп, так что, кажется, даже хрустит в висках. Я зажмуриваюсь, все еще смеясь - сетчатка изрисована разноцветным орнаментом падающих звезд. Снова затягиваюсь и заставляю себя открыть глаза. - Если уж на то пошло, то что же в таком случае являют из себя вогороди?
- Вогороди? - переспрашиваешь медленно, с поистине мучительным выражением на лице.
- Ну да. Если отмести в сторону тот факт, что восадули где-то вкопаны, то остается полно места для размышлений над вогородями. Одна - восадуля, а вогородь - один. Они разного пола.
Ты ухмыляешься, беспомощно и дико, все еще изучая меня в поисках подсказки. Меня смешит все. Даже волнами накатывающая, добела раскаленная металлическая боль в голове.
- Я-то откуда знаю, что они из себя являют, - расцветший от уха до уха оскал сменяется подавленным смешком; тики все же берут свое и ты опускаешь голову, дрожа в беззвучном хохоте, пытаясь отгородиться от меня выбившейся из-за уха крупной прядью. Ты-то как раз уже отлично знаешь, что являют из себя вогороди, но молчишь - боишься, видимо, что описание моего изобретения придется мне не по вкусу. Каков хозяин, такая и собака. Закон достаточно древний, чтобы принять его во внимание. Какова собака.. Экстерьер некоторых из вышеупомянутых гончих пород всегда меня удивлял - борзые и легавые, кажется, валятся от голода с ног, так что совершенно неясно, откуда в них столько сил и как они умудряются бегать с такой быстротой. Длинные узкие морды, высокие тонкие ноги с крупными лапами. Скелеты, отянутые кожей. Знакомая обманчивая картина. Кажется, от виска моего до виска пролегла напрямую траншея, полная бушующей лавы - отблески адского пламени вспыхивают перед глазами. Остыть. Остыть. Ледяного вина, мороженого и малинового джема - клубничный давно уже осточертел.