Блюет на стол от ярости. Падает со стула от ненависти. Катается по полу по паркету по ковролину по кафелю особенно по лестницам вниз от усталости. Сумасшедших в нашем заведении нет. Все просто немного не в своем уме. Приходит тут с кривым СВД своим и снова начинается этот панковский сон. Да если бы не намертво застрявшая в портопро на шее Пэрисхилтон - я давно бы уже свалился с крыши подобно вертушкам. Милитаристический ватаризм. Приходит - ОО, БЛЯТЬ, ДАААА теперь у нас на весь фронт одна винтовка и один браунинг. Замечательно. Что ты идиот шизофренический ходячее двойное послание собираешься победить при помощи одного-единственного снайпера? Они сидят ругаются друг с другом и при этом виртуозно успевают хором оскорблять меня. Они успевают наговорить ты параноик хуев ты мешаешь тут и вообще вали отсюда. Да что же это такое это давно уже зашкалило коэффициент моей принародной повинности им просто нравится ебалом меня в пол всем и всегда. На улице мороз. В кармане три рубля и пять лакистрайков. На улице метель ловит на искристые хлопья снега неверный свет йодистых фонарей. Набивается за воротник дерет коготками холодной воды по спине. Прочно застряло в наушниках не отделаешься. Шататься по улицам. Так он стал предателем? Нет, он не шатался по улицам, а решительно ушел. Какая отвага. Автобусная остановка - куда я. Я на автобусной остановке латентно примерзая к скамейке. Галлюцинации выстраиваются вдали цветными детскими кубиками, игральными костями рассыпаются по свежему сугробу. Фонари фонари на обочине смешиваясь с мелькающими лучами автомобильных фар - декабрьская дискотека, мать ее. Выпить бы. Вышибить коксом - ни кокса, ни денег на него. Холод затекает из ушей в носоглотку вымораживает дыхалку к хуям. can u help me. Ветер норовит сдуть куда-то далее за черту города но скамейка. Ветер доносит до меня - откуда-то знакомо очень, этот запах. Ассоциациями мелькают длинные ряды раннеосенних закатных дачек заросли неухоженных садов белые цветы. Тяжелые белые цветы смертельно спокойные цветы. Аромат дурмана. Откуда на улицах - обонятельные галлюцинации? я же не эпилептик, что бы там ни говорил Альцгеймер. Поднимаю взгляд в поисках источника. В метели; вроде бы неоткуда но да, неприметная промерзшая фигурка, прочно намотавшая на фонарный столб собственную тень. Холодно; холодно - слишком холодно малолетним худым блядюшкам стоять под фонарями в одиннадцать вечера на морозе, да еще и в коротких юбках. Приглядываюсь; настраиваюсь. Ноги в сапогах и крупной сеткой то ли чулках, то ли колготках, такие тощие что кажется под коленями не шире моих запястий. ссутулилась, пряча нос в меховом воротнике короткой дешевой куртки, слишком легкой для такой погоды. Сумка на плече - больше отсюда не видно, но извлеченная из пачки сигарета и безуспешные чирканья зажигалкой не ускользают от меня. Я пропускаю момент - незаметно для себя прохожу разделяющие нас метры, поднявшись с ледяной скамейки. Прикуриваю. Ее руки - хрупкие, нежные покрасневшие пальчики, меж которых гротескно застряла длинная тонкая гламурная зубочистка - как они их курят вообще; с первой же глубокой, старательной тяги под угольком исчезает добрая четверть. Лицо сначала скрыто густыми прядями ее прямых, русых по-видимому волос, окрашенных в бледно-оранжевый вечерним уличным светом. Но после, выдыхая дым вверх, она подставляет искусственным лучам лицо и уставляется снизу вверх, с высоты своего невысокого роста, мне в глаза и - и что-то разом обрывается где-то в моей голове, отчего нервные волокна наэлектризовываются до судорог гортани, будто с макушки окатили вдруг ледяной водой при виде этих сияющих радужек цвета дождливого асфальта этот одуряющий аромат от нее тормозится время и останавливается дыхание пока я в разряде неожиданной обжигающей до боли в кончиках пальцев теплоты гляжу на нее и стою, даже не успев закрыть зажигалку. А после - палка в колесе ломается ход возобновляется, промозглая фальшивая усмешка трогает угол узкого рта.
- Пятьдесят, - слышу я хриплое, высокое, певучее, тягучее пьянящее неожиданным нездоровым адреналином в крови. - Пятьдесят. Отсосу.
Тошно - в меру, нет, совсем нет, это. И в этом справедливость, а крайняя степень накатившего следом за волной редкого восторга унижения, самоунижения состоит в том что в кармане три. И мелочи - копеек двадцать.
Ей лет четырнадцать. Бледная кожа, покрасневший на морозе нос. Неестественно алые от помады губы. Белая кожа. Мраморно-дурманно-белоснежная кожа. Голова кружится и я лишь растерянно молчу, удерживая себя от желания упасть назад, на проезжую часть, под чужие милосердные колеса.
Наигранная бытовая рабочая улыбка липко блестящего рабочего рта быстро исчерпывает заряд и меркнет на хорошеньком подростковом лице. Чего таращишься, ублюдок. Чего стоишь, ублюдок. Да чччерт.
- Ну?
Этот дождливый асфальт, которым выстланы радужки ее; этот сногсшибательный аромат; эти худые, как спички, кривоватые ноги в черной сеточке. До такой степени неистово захлестывает, захлестывает и уносит что я с трудом успеваю вернуть контроль над выражениями, фиксируя разгорающийся внизу живота жар, и стряхнуть с себя полусознательное горячее сумасшедшее звериное - оно обычно толкает в спину в плечи вынуждает делать совсем не то, совсем не то что им надо. Я хочу того что ей надо, без этого пойманное чувство теряет смысл и запал.
Надо отвечать - надо, надо что-то отвечать нельзя упустить. Слова подбираются автоматически почти в случайном лотерейном порядке откуда-то вспыхивают в пустой голове и сразу поставляются на язык.
- Ты всегда здесь?..
Секундный отказ - категорическое признание отсутствия средств и резко, как вывеска по окончанию рабочего дня, меркнет приветливость в серых глазах.
- Нет.
Молчу. Сиротски растерянно позорно одиноко; опускаю взгляд на узкую манящую шею ее, скрытую широкой горловиной цветного свитера. Молчу нет сил уйти утерять намеренно так не хочется неожиданно мелькнувший жизнеутверждающий стимул и яростный призыв к борьбе, заворочавшийся было спросонок в солнечном сплетении. По мне видно; все вечно оказывается написано на блядском этом лице, черт бы его побрал.
- Где мамка поставит, там и.
Этот голос - кажется звуки зарождаются где-то в самой глотке, где-то в начале глубокой глотки, и обретают по пути едва заметную форму, вытекая из рано опороченных губ зомбирующе наркотически сладким сиропом. Скучающий вид. Для того чтобы придти в себя, мне требуется респиратор - в легких оседают алколоиды датура страмониум того и гляди вспыхнут перед глазами галлюцинациями и бешеной агрессией в крови. У меня в запасе нет респиратора; на морозе я дышу горячим цветочным запахом отчаянно и жадно, только им носоглотку и забивать. Мамка.. мамка?
- А зовут ее как, мамку твою?
Она медлит, затягиваясь и глядя искоса - она меряет, не представитель ли я случайно закона. Представитель, конечно, при попытке вспомнить как я выгляжу на перегревшийся размороженный ум приходит только какая-то больная бешенством черная овчарка с до пола тянущейся нитью вязкой слюны из пасти. Фейс-контроль. Пройден.
- Нонна.
Нонна? Нонна. Разом воскресает пред внутренним взором образ деловой, поджарой, потрепанной годами лисицы - Нонна повсюду, со своими в рыжий выкрашенными сухими лохмами, интенсивно синими тенями на сонных веках, соколиными пальцами в кольцах, самым чистым кокаином на весь город, антикварными лавками, множеством борделей, кабаре и блядюшников, Нонна это замечательно. Весь бывалый бизнес, cocaine industry, появляется в ассоциативном ряду так ярко, что застилает взор колпачным флешбеком, из которого - и из седла - выбивает неожиданный толчок в грудь и гневное:
- Отвали, придурок!
Отвали, придурок! Как же, где же контроль над собой я поспешно снимаю руки с ее плеч и отступаю на шаг, почти на самый бордюр я целуюсь теперь автоматически, как сидвишез. Дурман - алколоиды и щелчки заклинившего самоконтроля. Служит для запирания канала ствола, куда же еще.
- Плати или проваливай! Не то я вышибале свистну - быстро все страсти тебе нахуй отобьет, отморозок бля.
Этим голосом; этим ртом; эти вещи. Тоскливо и сиро. Облизываюсь - терпко вязко сладко, приторно и платно. Плати или проваливай. Пропади или проваливай я, я даже не знаю.
Шаг влево. И еще один и еще - с усилием будто трактор, где бензин почти на нуле. С недовольной гримаской на полудетском лице, недоуменно изломив бровь, она смотрит как на странного. Да это не странное, это бешеные псы они нападают на прохожих и говорят идиотские вещи. Катаются по полу, захлебываются слюнями и получают пиздюлей.
Еще они ничего не едят. В маршрутку; душно до одури, тесно и людно и взгляды все разом, как на театральной сцене - прожигают одну дыру за другой. Это парень или девка? Это торчок или псих? Это опасно или доступно? А, клонированные ссуки. И красивый их майор нервно стал стрелять по кругу. Нервно стал стрелять по кругу. Насладитесь еще - скоро по кругу постреляет здесь нервно майор Стремглав. Отвык от маршруток совсем со всем чекизмом, джипами, уазиками и багги. Отвык от капель конденсата от дрянного переработанного кислорода, лениво вычерчивающих дорожки на запотевших стеклах. Мутно - проплывают лишь размытые световые пятна фонарей и витрин. Едем медленно, медленно плывем будто по венецианскому каналу. Дергает; закашливает от одновременной близости со столькими ччертовыми муляжами людей. Напасть на водителя, что ли, орать поддай газу ублюдина.
Деньги. Одалживать? Нонна. Купить или выкрасть - это не тот случай, когда первое впечатление можно спустить с рук эта дурманная девочка переключает рычаг на последнюю передачу. Нонна, я найду эту подопечную по глазам по запаху откопаю в толпе разукрашенных проституток и малолетних вафлисток. Благо старая лиса всегда отлично знает, что я имею в виду. Что я имею в виду? Нахуй мне дурманная девочка. Переключить скорость; пофурычить на славу. Ебаться? Я подозреваю, что ненавижу секс и каждый раз эту неизлечимую передозировку прикосновениями я ненавижу когда меня трогают ненавижу задействовать тело. Ебаться. Неизбежно. Я почти проябываю нужную остановку и с воплями заставляю его затормозить аварийно метрах в двуста от требуемого места, сзади кто-то не удерживает равновесия наваливаясь мне на спину. Выпадаю из микроавтобуса из аквариума с проклятиями обратно в зиму и поспешно закуриваю, чувствуя что глобальная рассеянная ярость с минуты на минуту вынудит меня выблевать в снег все проржавевшие внутренности детальки и шестеренки.
В темноте под козырьком парадного входа в штаб-квартиру кто-то есть, стоит маячит дожидаясь человека с ключом. Я человек с ключом, я еще не проебал. И что это за проклятие, намотавшееся от Волкова - я десяти шагов не могу пройти без того, чтоб не споткнуться на ровном месте, треклятые костылики приобретают прежнюю актуальность. Это кто-то очень знакомый, девушка. В темноте не видно. Я снова спотыкаюсь о порог; по-моему я просто шатаюсь. Прохожу к двери, огибая стоящую справа и - весьма неожиданно оказываюсь в крепких и без раздумья ее объятиях. По-родному это что-то очень-очень знакомое, но в темноте. Снимаю руки со своей шеи этот ключ и заиндевелая дверь не расслышав обрывистой фразы распахиваю и освещаю лицо затененной знакомки подъездным светом.
- Не узнал, - разочарованно говорит Аида. Аида. Что здесь забыла и где же на лице твоем этот ебаный пластиковый гипертим, который застрял заводной сестрой уже лет эдак пять подряд. Нету; кованые объятия заново смыкаются вокруг моих на этот раз плеч. Носом молча тычется в меховый воротник моего пальто, обжигает лихорадочно горячим дыханием и - странно, этим же самым взглядом больного хищника. Размуляжилась, что ли. Никак не могу привыкнуть к тому, что живота у моей сестры больше нет, а вместо него есть младенец, забота о котором всецело возложена на фермерские плечи психически уравновешенного дяди Тома. Вероятно, оно и к лучшему; затаскивая ее в подъезд, захлопываю дверь и быстро ловлю старую, забытую давно волну ее кликушеской ненормальности с кривляниями от бесноватых. Размуляжилась. Лифт починили - выясняю, машинально нажав на кнопку. Что-то она говорит, но я пропускаю, увлекшись изучением прежней своей родной сестры. А, она соскучилась.
По чему тут скучать. Просто даже в этом ее обсессивном автоматизме уловился импульс моей нынешней херовости. Рот, как всегда, приоткрыт. Губы, как обычно, обкусаны. Едва не впадаю в панику - это Тамара все поломала - когда замечаю положительные ощущения оттого что она жмется ко мне ощутимой сквозь ткань двух пальто грудью. Больше, чем было - там же молоко. Эмансипация есть проблема.. не ее, она в юбке и свежестриженая по-старому. Не могу никак понять - удивительная Аида какая-то нынче. Сама не своя. Выходим на верхнем этаже.
Большая сумка с плеча. Я тут поживу где-нибудь несколько месяцев. Нашла когда. Нашла время война на носу, не обычная пьянящая экстатическая война - истошная отчаянная защита без средств и сотрудничество с потенциальным врагом. Устраиваю ее в своей комнате. Аида почти непрерывно невнятно бормочет и гримасничает, она жестикулирует в пространство и потягивается - она делает почти как Легион. Странно, но, видимо, ввиду сопутствующей откровенности эта девушка бесит меня куда меньше той истерически позитивной забывчивой беременной, которую я видел вместо нее в последний свой визит к сестре.
- Мне нужны наркотики, - наконец выдает, закуривая - проделывает с моей зажигалкой какие-то ритуальные действия. Наркотики. Видимо, все это обнажение нервов случилось после родов. Видимо, до того программа сохранения иммунитета в целях передачи его Тамаре Второй перебивала гебоидность, делинквентность и деструктивность. С женской стороны это правильно, вероятно - но как же она, собирается судя по всему не кормить. Или уже не кормит. Кого ебет, в конце концов.
- Какие?
Она смотрит на меня, нетрезво сияют глаза - радужки лишь чуть более цианистые, чем мои, в соответствии с непонятной генетической традицией, по которой Тамарыны куда зеленее. Отчетливо прорисовываются под шоколадного цвета вязаным свитером в обтяжку сиськи. Бряцают под широким рукавом два серебряных браслета. Нет; благо, я не совсем еще ебнулся - даже если она будет тусоваться у меня в комнате вообще без одежды, никаких неправильных порывов я не почувствую. Все неправильные порывы завершились на одном-единственном поцелуе взасос перед этими кавайными фальшивыми имитациями ее подруг, когда ей было восемнадцать, а мне, соответственно, четырнадцать. Имитации, кажется, вменяли ей в вину неумение целоваться - не больно-то мудреная наука, что и требовалось тогда доказать. Я помню - никакого сексуального даже подтекста, так что единственное открытие с моей стороны состояло в том, что язык ее очень похож на мой. С ее стороны - не знаю.
- Любые.
Неожиданное злорадство пытается мной овладеть, подсовывая в рассудок размышления насчет того, что я могу предложить ей разве что толченый терпинкод по вене. Я молчу и думаю. Одалживать. Аида отступает пятясь к центру комнаты от окна и спотыкается о валяющуюся на полу траурную Тамарыну гитару, которую блядская ведьма в бредовом озарении намеревалась выкинуть вон - так что инструмент пришлось схоронить в этом неуютном помещении с белеными стенами, которое в штаб-квартире гордо именуется моей комнатой. Пусть живет Аида; я все равно здесь совсем не ночую, а кроватью за неимением сна тем более не пользуюсь.
- Зачем тебе наркотики.
Зачем тебе любые наркотики. Нихуя не средство разрядки. Возможно, суточная сессия адской ебли на стороне от уравновешенного дяди Тома помогла бы тебе куда сильнее. С рыжим, например. Хотя - они пока что даже не знакомы. Она устала с дороги, хоть и утверждает неуверенно, что нет. Я не отвечаю на вялые попытки механически прокомментировать, что я плохо выгляжу; не отвечаю на автоматические пассажи о ее бытовой трясине, она в ней по глотку и нуждается в немедленном спасении. Наркотики. Окей. Долго и нудно приходится выманывать ее из комнаты обратно в коридор, чтобы отвести в столовую. У Аиды выраженный обсессивно-компульсивный, она заморачивается на всех поворотах - да что же это, по-моему Альцгеймер принялся вести надо мной теневую работу со своими ебучими диагнозами. Стакан молока, чашка чая и мороженое. Она голодна, судя по тому, с какой готовностью погружает в замороженную сливочную мякоть зубы, но желание есть яростно отрицает.
- Привет, Шелиз, - бросает рыжий на ходу, одарив ее единственным взглядом - мельком. Аида давится и поднимает возмущенный взгляд от стола.
- Я что, похожа на Шелиз?
Вероятно, он привык к тому, что мы с Шелиз часто сидим тут прибитые к кофе. Здесь полумрак - этот барный полумрак, в нем можно спутать меня с Сэндом, а Сэнда с Шелиз. Не мудрено.
- Это не Шелиз, это Аида.
Он останавливается и разворачивается резко. Проходит расстояние обратно к нашему столу и приглядывается к моей сестре повнимательнее.
- Да, это не Шелиз.
- Да, это не Шелиз, - раздраженно повторяет вслед за ним Аида. Рыжий фыркает, озаряясь блядской ухмылкой. Хотя что бы он ни имел в виду, ухмыляясь - ухмылка все равно выходит блядская. Аида долго глядит ему в лицо и неожиданно приобретает мученическое выражение. Рэд серьезнеет и без приглашения опускается на свободный стул.
- Прости.
Она жмет плечами и вновь уставляется в чашку с горячим чаем, вырисовывающим паром узоры в воздухе. Взгляд ее быстро стекленеет. Устала или лишилась от радости материнства последнего рассудка - точно пока не знаю. Думаю, это ужасно - рожать детей.
Мы разговариваем вяло - мы разговариваем с Рэдом, потому вяло, ибо все уже давным-давно сказано и в повторении не нуждается. Он фонит Рэдом, здорово уравновешивая улавливаемые от Аиды импульсы безнадежной бесповоротной растерянности. Я впадаю во все большую депрессию, пожираюсь темнотой и отключаюсь адреналина яростно недостает. Заново пробуждается чувство, что всем что-то раздали, а мне - нет. Рыжий остается с кофе за столиком, когда мы удаляемся из столовой. Я веду ее обратно - заблудится еще где-нибудь здесь, беззащитная и лезет по-сестрински обниматься одинокая совсем потерянная и поломанная ччерт что творится с нами у одной Тамары в груди горит так, что крышу у всех сносит в радиусе ста метров от нее. Тамары. Ох нет лучше не вспоминать. Возвращаюсь в столовую. Еще кофе. Еще сигарету.
- Деньги есть?
Откуда у него деньги, да блять. Я не умею просить в долг, я не умею быть в долгу и вообще все эти материально-финансовые дела я в последнее время не умею даже автоматически. Неуклонно стервенею и на ходу теряю запчасти. В конце концов не останется даже мозгов, один непрерывный цельнолитой затвор, черт бы его побрал. А батарейка в плейере села, а музло закончилось. Хлопаем по стольнику конины. Еще по стольнику. Он разбазаривается - он, ссука, со своим дефицитом внимания и горящими глазами пьянеет элементарно, так что дальше хлопаю я один. Хлопаю; хлопаю; хлопаю. Я не вслушиваюсь в эту болтовню, но сам факт того что он говорит, со своей расхлябанностью в речи и th вместо з, начинает здорово забавлять. Незаметно для себя я разражаюсь хохотом, истерическим и дисфорическим злым и назло.
Я пьян немало, но диссоциация мешает определить наверняка - пьян или нет. Хочется ебаться. Закуриваю последнюю, сидя на запечатанном картонном ящике, полном резиновых детских игрушек - мы с Иной перекладывали их с утра, дойдя до придурковатого веселья от созерцания всех этих тварей, которыми дети по идее должны умильно забавляться - большинство вовсе не забавные, а некоторые так и откровенно агрессивные, не говоря уже о доводящих до зубной боли встроенных в них пищалках. Впрочем, это по мне, склонному к играм с неигровыми предметами. В особенности слесарными инструментами, да этими молотками треклятыми гаечными ключами. И бензопилами. Нет. Нет. Не бензопилами. Сшибая ограничения в тишине сопротивление бесполезно на секунду проваливаюсь в с.а.м.о.е. в эти руки в волосах оскорбления в ушах и невыносимую тошноту в глотке вышибает обратно блевать тянет до такой степени неожиданно и сильно что я невольно обнаруживаю собственную ладонь на своих губах. Отвлечься немедленно - фокусирую взгляд. Передо мной по-турецки молча сидит Рейджер, полупьяный и расхристанный, и таращится с любопытством.
- Чего еще? - меня бесит все, но после таких погружений это неудивительно и скоро пройдет. Он не отвечает и глядит с серьезной усталостью бывалого бойца. Долго и мучительно что-то обдумывая и пристально меня рассматривая - я не мешаю. Во-первых лень, во-вторых - кому как ни мне знать, как это бывает с изучением. Флойд на подоконнике, прочно уткнувший нос в книгу. Минут десять, а может пятнадцать, а может час, я не слежу - все трое мы сидим без движения, только страницы шуршат мерно и как обычно не по-человечески. Наконец Рэд выходит из оцепенения и легко поднимается на ноги.
- Хэй, Флойд, - говорит. Белобрысый медлит, дочитывая, но отрывает от строчки извечно сонный свой полукоматозный и нечеловеческий взгляд и молча ожидает продолжения. Флойд. Пожалуй, если быть с собой до конца откровенным, то Флойд пугает меня. Он фонит даже не гальванизированным трупом - скорее уж механизированным предметом.
Глаза рыжего сверкают - только что не было этого самого выражения, этого шизофренического адреналинового опьянения, застрявшего в зрачках. Он извлек его из созерцания меня. Из обдумывания меня. Не знаю, к ебеням - по-моему, мне похуй.
- Ударь меня, сука ты белобрысая, - неожиданно и запальчиво бросает Рэд, удивляет меня. это странно, совершенно странно и почему так резко. Тут не во что вмешиваться - да, кажись, в этом вообще нет необходимости. Не помню, чтобы хоть раз мое вмешательство привнесло бы хоть куда-то положительный оттенок. Флойд, судя по всему, уже встречался с подобными проявлениями и косится на сотрудника своего с холодной безучастностью. Но чтения не возобновляет - ждет, стало быть, продолжения. На веснушчатом лице рыжего расцветает агрессивный издевательский оскал. Что-то в этом рыжем есть от того, с которым я имел дело на крыше вскоре после нашего знакомства, но гораздо больше - что-то для меня кардинально новое.
Он широко, привольно, как диснеевские феи, взмахивает рукой в сторону, неясно что этим подразумевая. Глаза его, широко открытые, маниакально горят. Может, мне и кажется, но под искусственным светом эти радужки выглядят светло-серыми, почти как у самого Флойда. Последний ждет - его безграничное самурайское терпение достойно зависти.
- Дава-ай, - залихватски подбадривает наконец Рэд. Повторяет с паузой, шумно вдохнув, и продолжает. - Дава-ай, ссука белобрысая - меня заебало. Я хочу получить пиздюлей.
Реагируя на это заявление, Флойд медленно откладывает книгу на широкий подоконник справа от себя, моргает и отвечает лишь едва заметной усмешкой. Они смотрят друг другу в глаза, внимательно и неотрывно, а я опять не понимаю - от каши не отделаться, она намоталась на колеса и царит теперь везде во всех проявлениях. И что же его заебало, и имею ли к этому какое-то отношение я непосредственно. Как-то бензина не хватает отчаянно я торможу, или - все действительно с ненатуральной резкостью и чрезмерной скоростью нынче. Ччерт подери.
- Бей, контуженный, - в тоне его скользит раздражение, в выражении - ненависть. Жизнеутверждение - да, много, он весь. - Чертов контуженный, отчаянный псих, полуживой педофил.
Он недолго молчит, придумывая дальнейшие оскорбления. Флойд - Флойд безмятежен. Если смотреть на него - кажется, что он не думает вообще ничего и никогда. Судя по всему, это только кажется. Это только танец. Я падаю в окончательного наблюдателя - ресурса не хватает даже на то, чтобы закурить.
- Бе-ей, бесноватый, - он путает, это Легион тут - бесноватый. Впрочем, неважно. Джо, не теряя пластики своей от заводной игрушки, медленно снимает ноги с батареи - сначала одну, потом другую, и, еще помедлив, совершенно не торопясь, поднимается с подоконника. Руки - в карманы, усмешка на лице чуть ширится, но этот чертов добрый вид, который ему присущ, по-пионерски и с печальным оттенком Маленького Принца. Глядит на провокатора сонно и дружелюбно. Почти подбадривает на продолжение.
- Заебался я, - повторяет Рейджер. - И тобой в особенности. С твоей умственной отсталостью и этим, бллять, невмешательством. Да давай, ссука ты вражеская, въеби. Я хочу чтоб со всей дури, я хочу. Я хочу.
Он выделяет слово "я". Фактически командует, но этого недостаточно. Явно недостаточно. Флойд с миротворческим выражением шагает ближе, и еще ближе, до тех пор, пока расстояние между ними не остается в какой-то метр, и останавливается, кокетливо улыбаясь, как треклятая первоклассница. Не понимаю я, нет сэр.
- Да, блять, - щурясь, говорит рыжий. Недолго молчит, после - со злорадной издевкой продолжает. - Знаешь, отчего эти проблемы у тебя с бабами? Знаешь, нет?
Джо скользит по нему доброжелательным взглядом до самого пола. Еще чуть-чуть шире усмехается и вновь уставляется камраду в глаза. Как если бы рыжий по меньшей мере к нему сватался. Я совсем не знаю белобрысого; я, скорее всего, знаю его куда хуже, чем он меня - на этом ебале от Белоснежки ведь вечно все написано.
- Из-за твоих пришмаленных мамаш, - чеканит Рэд. По мне - это как в театре, это как-то слишком, но волны, улавливаемые от них обоих, содержат намерения вполне серьезные. Это из-за истеричности его треклятой, этот театр. Или из-за моего знаменитого драматизма, не знаю мать его ничего. - Из-за того, что одна из них - эмансипированный бдсм-дьявол в юбке, а другая - точно такая же дебильная аутистка, как..
Вероятно, это верно избранная тема. Кажется, что со всей дури, но вряд ли - лениво, по-кошачьи размахнувшись, Флойд перебивает Рэда пощечиной. Звонкой, да такой внушительной, что Рэд отшатывается на несколько шагов в сторону, с трудом удержавшись на ногах, и поднимает на него ошарашенный взор.
- За что? - в совершенно искреннем возмущении и оскорбленном недоумении успевает вопросить он. Не произнося ни слова, белобрысый повторяет удар с той же ладони - эта довершает дело, так что рыжий падает в конце концов на пол. Подняться он, впадая в ярость, пытается, но уже не успевает.
Не могу, я прибит, блять, к этому ящику. Под тусклой тоскливой лампочкой, почти задевая макушкой люстру, Флойд пиздит рыжего беспощадно. Пинками - куда угодно, но только не по лицу. За рыжие патлы, поднимая на ноги и головой об стену. Кулаком по ебалу, возвращая носом в пол - я понимаю вдруг, это совсем не так как Руд. Это дружеская, черт возьми, услуга, судя по выражению его лица. Лениво и не спеша, ему ничего не стоит - забивая нахуй рыжего ботинками в угол, Флойд хранит безмятежное свое безмысленное спокойствие. Да, как при ловле чертовой рыбы. Это, блять, садо ли мазо, я не знаю ничего. Я могу только пристально наблюдать, как когда-то, и даже не знаю что я чувствую по этому поводу.
Я вдруг обнаруживаю себя под безгранично усталым взглядом его светло-серых, почти совсем прозрачных глаз. Флойд глядит на меня, прижимая кисть тыльной стороной ко рту - костяшку, наверное, разбил. Он опускает руку и делает шаг в мою сторону.
- Чего смотришь?
Он улыбается. Дружелюбно, очень. Школьно. Я не знаю, что отвечать; я чую лишь, как цепенею под его взглядом от знакомого сногсшибательного ощущения полнейшей своей беспомощности. Отвечать нечего, как всегда, не отвести взгляда - кажется, что падение в пропасть тогда обеспечено. Неприятные мурашки ползут вниз по спине от затылка - отвратно, ччерт.
- Чего - может, въебать? - неожиданно весело предлагает Джо, тряхнув для верности головой, отчего льняно-белые, вечно растрепанные волосы его приходят в еще больший беспорядок. Совершив над собой усилие, молча кошусь в сторону рыжего - лицом к стене он лишь тяжело дышит в уголку.
- Спасибо, не надо, - говорю я; я щимлюсь, бллять, ни от кого, ни от какого Легиона это чувство еще так меня не накрывало. Флойд жмет плечом и лезет в задний карман джинс за сигаретами. Прикуривает.
- Ну как знаешь, - издевается, сука белобрысая. Еще минуту - еще очень долго он глядит мне в глаза. Выдыхает дым через нос и не спеша, не обращая на Рэда никакого внимания, молча возвращается на прежнее место. Садится на подоконник; берет книгу в руки.
Белоснежная рубашка залита кровью из носу; течет по подбородку из разбитой губы - рыжий встает с трудом, держится за стену, долго и сосредоточенно убирая с лица закрывающие обзор пряди и затыкая их за уши. Пусть даже добрая половина и не затыкается. Он кашляет и хихикает, оборачиваясь на своего ебанутого напарника, с торжеством.
- Это потому что он принц, - счастливо утверждает Рэд, глядя на меня и рукавом отирая кровь из-под носа; отчаянно облизывается. Нет, думаю я - это потому что он треклятый псих. Молчу - это потому что оба они треклятые психи. Впрочем, кто бы говорил.
- Дай курить, - вопросительно обращается Рейджер ко мне, еще разок основательно откашлявшись. Мне нечего ему дать, но я не могу заставить себя даже уведомить его в этом.
Рыжий некоторое время глядит на меня выжидающе, после чего опускает взгляд и замечает у моих ног пустую пачку из-под лаки страйка рядом с недопитым коньяком в поллитровой бутылке.
- Хэй, белобрысый, - с кавайной рожей поворачивается заново. Слабо фыркнув, Флойд опускает книгу. Они снова смотрят друг другу в глаза. - Дай курить.
Без единого слова и с дружелюбным видом Флойд лезет в задний карман джинс за сигаретами.
На стук Марк не отзывается, в комнате тихо, но дверь приоткрыта. Скорее всего, он в наушниках. Я плюю на приличия и захожу в темное, освещенное лишь светом монитора помещение. Старательно гляжу под ноги, обходя вилки, отвертки, чистые железные миски и прочую его поебень, в синдроме тождества параноидально расставленную им по полу. Задену - и окажусь в том положении, когда просить денег в долг кажется совсем неприличным. Да, точно - он в наушниках с хардкором, слышно от порога, строчит что-то. Переписывается, вероятно.
Дабы не будить в нервном Винтовском зверя путем неожиданного своего появления из темноты, я осмотрительно щелкаю выключателем. Он не оборачивается, но на появление мое все-таки реагирует, ибо наушники любезно снимает. Здесь свежо и накурено - помимо этого пахнет ментолом из его сигарет и техникой. Я думаю, это сам Марк сильно пахнет новой техникой, но - нечего мне делать, размышлять еще чем он пахнет.
- Всем привет, - говорю я мрачно. - Меня зовут Омар.
Вместо того, чтобы оглянуться, он запрокидывает голову и осторожно, методически отклоняется на стуле. До тех пор, пока не встречается со мной взглядом - оказываясь, таким образом, в довольно шатком положении. Борзеет от безделья треклятый подполковник, не иначе. От безделья и от Байтова арсенала.
- Меня зовут Ян Якубчик, - хвастается в ответ Марк и с коротким хохотом добавляет ожидаемое. - Мне одиннадцать лет.
Предефайны - его и Хелла - обладают такой долей навязчивости, что все связаны между собой в ассоциативном ряду и встроены в мою память целым куском. Это все смешно - это со вкрадчивой неотвратимостью. Хотя Марк никогда меня особо не жаловал.
- Как дела, - не дожидаясь ответного идиотизма и повествовательно любопытствует Винтовский. Жму плечами.
- Как в Польше, - он хмыкает. Это почти риторически - и с каждым днем все более риторически. Играю встречную. - А твои?
- Но он же, он же соверше-енно надувной, - этот человек умудряется одновременно балансировать на двух ножках стула и при этом разводить руками, мало того что нетрезво хихикает и говорит странные вещи. Смешно. Пожалуй, в самом деле и в уточнении не нуждается.
Хардкор в наушниках заканчивается - после короткой паузы следует до боли знакомое вступление, перетекающее затем в "Меня изнасиловали десять человек". Да эти читкоды издеваются чем дальше, тем больше.
Марк раздет до пояса. Я обхожу его слева - взглядом он за мной не следует и некоторое время остается в прежнем положении - застреваю ненадолго, заметив его исполосованные предплечья. Выглядит крайне аккуратно. Этот хладнокровно резал и рассчетливо - я уверен, он и из окна хладнокровно выпадал, все равно не помогло. Странно он себя ведет, черт подери.
- Тебе вставили новые мозги?
Он хмыкает и с грохотом возвращает стул под собой в прежнее положение.
- Меня изнасиловали десять человек, - глядит на меня с философской отрешенностью. Зрачки у него заметно расширены, да и вообще - вид странно недобрый. Ничего странного. А ну-ка падай на траву.
- А, блять, они и тебя сосчитали, - не выдерживаю я. Что же это, черт, за идиотизм какой-то повсеместный. Сумасшедших в нашем заведении нет. Все просто немного не в своем уме. Марк лезет куда-то в стол, недолго роется и наконец швыряет на чистую столешницу чек.
- Вот эти десять человек, - отсутствующе говорит он. - Хочешь - скажи спасибо, что один.
Один и никого всегда. Разворачиваю бумажку - ну естественно, это белый порошок. Только какого происхождения - пробую на палец. Похоже на мет.
- Что это, - любопытствую я.
- Это отвратительно, - с искренним омерзением косится на чек Марк. - Носоглотка проебом.
Значит, наверное, мет. В фене Марк давно уже не заинтересован. Отсыпаю чуть-чуть на стол, лезу в карман. Последний рубль, это так символично.
Вставляет быстро; резкий подъем показателей на индикаторах, набирающий обороты свет и накрывшая припадком дурашливая смешливость наряду с прочно застрявшим в рецепторах запахом паленой резины, с жжением в носу. О да, даа, эта долбоебическая вера в хорошее и подскочившее желание ебаться.
- Дай денег, - говорю я, поневоле кавайно, потому что ухмыляюсь. Не ухмыляться не могу. Марк ухмыляется в ответ.
- У меня нет денег, - исключительную злорадную хвастливость демонстрирует сегодня подполковник. - Мне не платят денег, потому что я ничего не делаю.
Ему не дают ничего делать, потому что у него нет денег. Ему не дают устроиться на работу, потому что он на службе. Руд когда-нибудь преобразит в идиотов всех своих солдат с этим ебучим двойным посланием. Эти блядские квесты оо, покататься бы сейчас по полу тут привести его комнату в крайний беспорядок и этим самым сподвигнуть Марка на махач от кибердога. На маленькой поляночке он мне все ебало разобьет этой бейсбольной битой и поминай дурманную девочку как звали. А, да. Деньги. Воспоминание о малолетней соске засвечивает сетчатку. Тянет курить. Стреляю сигарету у старшего по званию - он был непоколебим. Ментол, вдыхается глубоко и сильно, хочется захлебываться и бесцельно базарить. Я покидаю подполковника - очень любезно и великодушно с его стороны.
Нон вовсю развлекается попытками играть в шахматы с Волковым, отвлекая того вдобавок на психоанализ в стиле Альцгеймера - это я обнаруживаю, преодолев пешком три этажа и конкретно от подъема по лестнице запыхавшись, у него в кабинете. Волков глядит на доску с выражением раздраженного недоумения. Нон, переплетя длинные пальцы и оперев на них подбородок, изучает пациента с видом скучающей влюбленности.
- Пас, - наконец мрачно выдает Джек. Я заливаюсь хохотом; от неожиданности он вздрагивает и оборачивается.
- Чего ржешь, сам попробуй.
- Меня изнасиловали десять человек, - ну вот, блять, намоталось уже от Винтовского. Нон откидывается на спинку стула и молча тычет в мою сторону пальцем, торжествуя оттого, что я по его мнению этот факт признал. Не, ннее, не изнасиловали. Я не могу и не хочу ничего говорить - я спокоен и тих, навязчиво смеюсь до упаду во врачебном кабинете. Шизофрения тяжкой формы, педиатр мне сказал.
- Сдохнуть должен я в психушке, но не выйдет нихрена-а..
Волков, заслышав, присоединяется к идиотскому немотивированному и несмешному нихуя веселью - это все, блять, сплошной дурной панковский сон. Учитывая, что Хелл заново в строю. Да, да, еще бабла у него пойди займи, эмобой ебаный.
- Нет, нету, но можно ограбить, - туманно предлагает Волков в ответ на вопрос о его финансовом положении. Нон допускает артистический пасс, глядя в пространство, и комментирует коротко и весомо:
- Гебоидность.
- Ты, аа тты как Альцгеймер, чертов альбинос, - я не чувствую никакой агрессии, но тыкать пальцами это мне не мешает. Он повинен в том, что я до сих пор пидарашусь, не кто-нибудь другой.
- Делинквентность, - невозмутимо обращается к черной королеве Нон вместо ответа. Чуть подумав, добавляет. - Тики.
Рики. Тави. ччерт. Ну их; ну их всех блять к ебеням, не ходить же к полковнику. Получи платных пиздюлей. Что это за двустороннее блядство. Я поднимаюсь к себе. Аида крепко спит, разметавшись на кровати и лихорадочно, часто дыша, слабо подсвеченная светом неизвестно откуда взявшейся настольной лампы, полуголая и полураскрытая; я поспешно отвожу взгляд и, прихватив пальто, направляюсь было к выходу. Останавливаюсь в дверях и по возможности тихо возвращаюсь.
В кармане ее пальто помимо связки ключей и мятой двадцатки обнаруживается почти полная пачка Мальборо - ее-то я и конфискую, а двадцатка никакой погоды не сделает и делу не поможет.
К ебеням. Вновь окунаясь в гиперчувствительность к морозу - теперь хуже, ибо на вздроче и жар в груди холодит по спине, а наушников нет и каждый уличный звук бьет по ушам. Я - ччерт, с рублем в кармане. Настраиваюсь, подключаюсь, аварийная система пока еще в порядке - отшагать надо полгорода, без денег на машину. Пиздую вперед, вживаясь в светофорный ритм, отменяя спотыкания. Да, самурай который пахнет подсолнухами? какой-то кусок из Легионова бреда. Вперед, вперед - теряю чувство времени, автопилот разогревается на полную, а мне остается лишь курить, поддерживая относительное тепло в вымерзающей дыхалке, не то мотор норовит сбиться с ритма и постоянно сбивает этим с толку. walk across the garden in the footsteps of my shadow. can u help me. can u help me. вслух прохожей черноволосой какой-то, снаряженной стуком каблуков - оглушающе вызывающе провоцирующей. Вертел я на хую. Вперед, в поворот, через парк, в поворот, сто тридцать в час, вероятно. the moon will change your mind. Плейера и не надо - оно играет само хуярит внутри пустого черепа гулко и без пробелов. Изучено заучено наизусть. Снегопад прекратился и небо теперь чисто звездно сияющее с большой, лукавой голубоватой луной. Облачка пара следами от дыхания. Можно ли по ним выследить человека. Охрана знает меня - я все равно не смог бы затормозить так уж сразу, так что, начав останавливаться у ворот, заканчиваю как раз непосредственно перед дверью в клуб. Если Нонны там нет - хотя обычно она там есть - я до утра, до полудня, до следующего вечера буду заниматься ее поисками. Мне нечего больше делать; на френче у меня один погон от рядового, другой - от майора, и на стратегическую подготовку больной бешенством приватный сабмиссив от полковника никак повлиять не может. Тед.. так в чем же дело? Треклятый капитан со своими заразными цитатами. Нонна поднимает взгляд - до того что-то писала за своим массивным столом на темных задворках ночного клуба, которых я через танцпол достигаю быстро, всячески стараясь не заметить на сцене стриптизерш, чтобы не выпереться к ним в бесконечном бесшабашном адреналиновом рейдже и нескончаемом мучительном желании выебать все, что можно отнести к противоположному полу. Старая лиса. Вымотанная коксом хитрая баба, ухмыляющаяся псевдорыжая баба, длинная темная сигарета ароматно дымит в хищных сияющих украшениями пальцах.
- Кто пожа-аловал.
Виски в стакане; отпиваю глоток, а больше не надо - попустит еще. Не дай боже. Редкая дрянь. Это отвратительно. Десять человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо и бутылка виски. Уберите это из моей головы оно там генерится и омуляживает все, на что упадет мой взгляд. Да, и виски в том числе, и зажигалку вашу. И мальборо. И мою сестру. Перестань бредить вслух - это неправильно.
Снимаю с запястья часы - это даже не Тамарыны часы, это часы ее отца. Коль скоро все к ебеням, то и семейные реликвии, тяжелые, с серебром, механические реликвии все к хуям.
Называю место, долго вспоминаю со шперрунгами и дефицитом внимания. Она понимает сразу же. Нонна всегда понимает. Диагностирует часы на степень ценности - глаз наметан, на все наметан, на драгоценности и противозаконие шикарное ленивое. Лениво снимает трубку, звонит, базарит - я все проябываю в глупых попытках восстановить дословно все то, о чем успел подумать в течение последних пяти минут. Со звоном дает отбой - телефон у нее ретро, да и все с винтажным налетом, даже сама она с узким своим овалом лица, пронзительным взглядом черных глаз, тонким длинным носом, по-английски прямым.
- И не жалко же, ну, - комментирует с добродушной язвительностью в пространство. - Да хоть на сутки.
Вероятно, эти часы в самом деле какую-то ценность представляют, даже странно - если Нонна столь великодушна, что изволит вызвать водителя и коротко, скучающе скомандовать ему - привези Мэри, коль не занята.
- А коль занята? - незамедлительно и незаметно для себя реагирую я. Старая лисица фыркает, закуривая новую.
- Придется подождать, коль занята.
Каким образом эта женщина умудряется удерживать в памяти такое бесчисленное количество кадров, которые на нее пиздячат - я не знаю. Некоторые пиздячат по доброй воле, другие старательно отрабатывают долги. Благо Нонна - одна из представителей самых сливок нелегального общества этого города и, возможно, даже всей этой страны. Мы знаем друг друга давно; мы знаем друг друга еще до моего попадания в ряды палаты для слабоумных сорок четвертого свят полка. Мы познакомились.. О да, это было до такой степени рискованно с моей стороны тогда - это была иллюстрация идиотской автоматической бесшабашности, позабавившая ее, тогда еще куда более шикарную по причине своей молодости. А не позабавь - черта с два имел бы я шанс на какое-либо продолжение. Нужно было не забавлять. Ей-богу.
- Я думала, ты.. хм. Больший чистоплюй.
Не входит в мои планы растирать ей тут про дурман и активацию. Я благодарю за предложенную папироску, прикуриваю - крепко и терпко. Я терзаюсь первой волной ступора, отчаянно следя за тем, как бы не остекленел взгляд - как у Аиды. Стараюсь не думать о том, как вообще все это можно назвать обозначить и заклеймить и что все это - по-прежнему катаясь по маленькой поляночке, и я не знаю, что я буду делать с Мэри после того, как получу ее в свое распоряжение за часы своего ненормального деда. Ччерт побери. Сейчас я могу мечтать здесь у Нонны в кабинете всунув палец в рот насчет того куда, как именно и сколько времени я буду драть Мэри as if i were to die, но я заранее знаю, что при появлении этой среднешкольной побляденки желание делать как она захочет перекроет все остальные, а она - отвали, придурок! уже имеет составленное обо мне мнение, и мнение это отнюдь не лестно.
Вышибает из идиотских, как всегда ни к чему не ведущих раздумий, стук каблуков по деревянному настилу. Каблуки тут стучат круглосуточно - это же стрип-бар и бордель - но этот стук я узнаю сразу, каблуки у нее невысокие, но гулкие, и ччерт. Обожженную метом носоглотку заново опаляет одуряющий цветочный запах - интересно, чуют ли все остальные - а после, оглянувшись и встретившись с ней взглядом я немею вторично, теряя дыхание и пульс, проваливаюсь в блядский дождливый летний теплый асфальт и молчу потерявшись ощущая как долбящей головной болью пробивает череп чувство собственной невостребованности бесполезности неприменимости ненужности. Знакомо приподнимается удивленная узкая бровь; кривятся в недоуменной усмешке напомаженные губы. Усталая, промезшая, дешевая и - материально моя.
- Этот человек платит фамильными часами, - спокойно говорит ей Нонна, подперев голову рукой и холодно глядя на свою подчиненную - не очень-то ценную, вероятно, коль стоит на морозе черт-те сколько времени подряд и берет в рот за полтинник. Берет в рот. Берет в рот. Нет, нет, не буксовать.
- Этот человек уже встречался мне сегодня вечером, - утомленным, этим гортанно-затягивающим, как дурманное болото, голосом и с расстановкой. Мэри. Мэри. Мария. Символично, да что за идиотские ассоциации.
Нонна переводит на меня взгляд - кажется, черные глаза ее не отражают света и поглощают все увиденное, она профессионально сканирует каждый предмет. О да, она давно уже просканировала меня на предмет профессиональной ценности. По ее мнению - известно, где мне самое место. Но нет, нет. Не буксовать.
- С этим человеком все более чем в порядке, - старая лисица смотрит ниже, фыркает, заметив ошейник, и с некоторым удивлением обращается ко мне. - Ты в теме?
- Не то чтобы очень, - отзываюсь я. Я до сих пор не могу решить в теме я или нет. Судя по всему. Весь полк, судя по всему, в теме, и эта раскачка с участием физических пиздюлин всего лишь элемент второго спартанского посвящения в моей жизни. От первого - от пятидесяти Тамарыных плетей одиннадцать лет назад, точнее говоря - я в свое время охуел на целую неделю, теперь, пожалуй, стоит охуеть на весь остаток моей жизни.
Я целую ее почти в дверях этого самого Нонныного заведения. Целую в испохабленный рот - да хуле там, кто бы говорил, а процентное соотношение значения не имеет; целую взасос, убеждаясь в наработанной рабочей фальши, как услужливо стелется в руки дается и головокружит заводит ужасно заводит так что все кажется даже волосы стояком каждый нейрон на вздроч и до такой степени бесит этой дешевой имитацией сколько ни плати а все равно полтинник испорченная дурманная девочка расстрелять дурманную девочку выебать нет. Она бежит следом отстукивая каблуками и зябко ежась в подстреленной куртюшечке когда я в невыносимом раздражении фрустрации уношусь на полной скорости строевым шагом прочь обратно к штаб-квартире. До ччертовых слез, которых нет все по правилам и - мне никогда не бывает хорошо. Мне никогда не бывает чисто, мать их.
- Зачем платил тогда? - недоуменно, в спину. Не успевает. Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Эти глаза меня цепляют эта лепесточная дурманная белизна завораживает этот запах с медовым голосом заводят но. Но без Но не обходится ни одно но.
Я долго и мучительно занимаюсь подбором слов, застревая на каждой запятой и прилежно пытаясь избежать повторов. Я. Девочка и в самом деле думает, видимо, что я гей, да чего она там в своей блядской голове не думает.
- Это неважно, - говорю я. Это неважно нахуй я бегал по городу и платил. Это абсолютно неважно. Это все полнейший, непрекращающийся пиздорез и природные маячащие домокловым мечом над пустой головой костылики. Это Альцгеймер с трубкой, которая прибита к его вставной челюсти, это тяжелые пинки в бока, по ебалу и в солнышко полковничьими ботинками. Это нескончаемый ад из флешбеков, это обжигающее дыхание Тамары на шее, это непобедимая бессонница и утомительная анорексия. Критические разъединения и шаткость той платформы из спичечных коробков, за которую я цепляюсь двенадцатый год подряд. Или двадцать третий. Или она мне только кажется. Это только танец. Сумасшедших в нашем заведении нет. Все просто немного не в своем уме. Я заебался - проваливаться в дно дна дна дна и наблюдать за ежедневным бесперебойным швайнфестом непотребства, царящим вокруг и внутри. Давно заебался, что на процесс никак не влияет, впрочем. - Можешь проваливать, - говорю я, я не гляжу ей в глаза опасаясь повтора бесконтрольности. В переносицу гляжу. С заметной оспиной чуть ниже уровня бровей. - Не нужно изображать оргазмов или да, просто делать свою работу - мы же все здесь профессионалы, мать вашу, - я не слежу более за срывающимися с языка конструкциями. Дофамин-адреналин, захлестнувшие мозги, активизируют то нездоровье, о котором я знаю, но признать не могу. Я не сумасшедший. Просто немного не в своем уме. Но это нормально, я ведь просто немного не в своем уме. Скажи ей еще "ты труп, парень". Покатайся по полу, намотайся на ноги посмейся подергайся и покашляй. Все равно все из рук валится проебом. - Не нужно, Мэри, я
Я отлично распознаю ложь. Правду не так хорошо, как ложь. Теряю грань между речью и мыслями. Впадаю в транс. Холодно - до коматоза, блять, холодно, леденит нёбо штанга. Звенит в ушах. Эта школьная самодеятельность за полтинник - для всех тех водил, которые за день, за ночь успевают притормозить, проезжая мимо, и купить элементарно банально скучно и как блять хомяки спустить и поехать дальше. Ты и не подозреваешь, наверное, что они не заинтересованы в большинстве своем в школьной самодеятельности. Им похуй - вот уж кому похуй - главное, чтобы рот был. Пересыпано чужими цитатами. Вытатуировано в сером веществе. Энцефалополиомиелит. Сладкое словечко. Думаю или говорю - да похуй, главное чтобы рот был. Это шикарно и сияюще продажно прекрасно сногсшибательно одурманивающе заводяще горячо. Это не для меня. Ничего для меня. Вообще никого для меня. Арсенала не существует и с заклинившим затвором обойма пуста.
Да, вслух. Все вслух. Положите руку на колено соседа - особенно хорошо это, поди, делать стоя. Я замолкаю, хотя базарить хочется до самого утра. Эмобазарить в платные уши. Чего уж там - эмобой так эмобой. Ненавижу его сестру-гея.
- Ты.. - она говорит растерянно. Даже странно - все странно, но - она понимает о чем я. Это не странно нихуя. - Ты понимаешь, что у меня обычно не бывает т.а.к.и.х. клиентов, придурок?
Не в обиду сказано - желание защититься от растерянности. Мне ли не знать. Я в растерянности ты в растерянности все мы в ебучей растерянности скоро захлебнемся треклятой КАШЕЙ и вози потом по плацу в инвалидной коляске а я только вее веее. Вее вее. Эдвард Руки-Ноги. Обжигает все - ее губы помадно глянцево липкие ее язык у меня во рту ее пальцы на моем затылке. Зажигает заводит. До боли внизу живота. На улице мороз, подожди.
Она легкая - совсем. Веса ее я не чувствую, когда поднимаю на руки и несу, не знаю сколько времени и в молчании бездомном бездумном безумном ччерт невыносимо сносит крышу датура страмониум, разжиженный экстрагированный алколоид со сладким сонным смертельно спокойным ароматом вместо ее крови по ее сосудам - оттого и белая такая. В лифте - а куда? да куда угодно свободных комнат здесь пока что хоть отбавляй - язычок змейки на моем пальто едет вниз под пальцами ее после ряда расстегнутых пуговиц и в голове только добела раскаленная плавленая сталь. Особенно и до отсутствия подходящих названий как водится глубокая глотка приглашающе сокращается в попытках заглотить мой язык. Ледяные хрупкие пальчики между лопаток и стоны - уже, чьи, не знаю. merge. Merge. Русые волосы; размазавшаяся тушь, размазавшаяся помада, в спешке порванный чулок. Узко, совсем, и недостаточно глубоко но до такой степени истошно пожирающе горячо пропитано чертовым экстрактом из дурмана на теплом мокром асфальте стирая границы моего тела с ее я врастаю и задыхаюсь от передозировки все мешает - для того чтобы выжать из нее максимальный катарсис эйфорического экстаза отсюда нужно убрать меня, но это технически невозможно. Светло; потом темно, опрокинутая со столика розовая лампа звенит гаснет к ебеням гасну я на ней под ней разгораюсь заново в третьей степени перетекая преобразовываясь исчезая внутри под головокружительным ароматом и сливаясь с каждым уголком отождествляясь с жадным небольшим этим рабочим ртом и губы ее повсюду и язык вычерчивает пентакли на моей груди на животе она отсасывает воскрешая во второй и третий разы высасывая из глубин закопанное спящее самое болезненно присутственное губами профессионально вверх-вниз по стволу отсасывает минута за минутой из меня время латентное напыление сознательного самоконтроля разноцветные пятна по стенам во тьме все кончается по часовому циферблату возобновляется заводно это колдовски и волшебно это невыносимо выгибается подо мной впечатывая твердые соски в грудь дешевые красные ногти в спину чую как она кончает нутро ее скользкое желанное заводное раскаленное агональной судорогой стискивает меня я ей хорошо, хорошо, хорошо, хорошо