Дашина гостинка отличалась исключительной теснотой. мы сидели там все втроем, и все втроем были голые. Вещи после длительных прогулок по полям орошения выглядели жалко, в особенности мои, с моей врожденной страстью к целованию грязи и умением влипать в неприятности, так что претерпели тщательную стирку в машине, после чего были вывешены в кухне над газом для скорейшего высыхания. сначала мы с Юлей наивно трахались в совмещенном дашином санузле, после чего покурили и трахались втроем до тех пор, пока это дело окончательно нам не остопиздило. мы сидели, задыхаясь от пережженного пропан-бутаном воздуха, в единственной двенадцатиметровой комнате, и продолжали курить. Дашу разобрало быстро и сильно, а Юля держалась молодцом и продолжала вести напыщенные архитектурные рассуждения, в которых я помимо своего желания пассивно участвовал, то и дело соскальзывая на сетования на судьбу и индуцированный бред. Мое предложение открыть окно было с возмущением отвергнуто, потому как на улице царила резко континентальная ночь со всеми вытекающими погодными условиями. в колонках прочно застряла Song of the Disposessed. я постоянно прослушивал какой-нибудь важный кусок дашиных пропитанных тетрагидроканнабинолом сверхценных идей, когда в треке наступало то место, где он жалуется на ложь, которой его кормили. Раздался стук в дверь. Даша перестремалась и побежала на балкон прятать следы своего преступного пристрастия, вмиг забыв о вышеупомянутых холодах, ввиду чего мне посчастливилось глотнуть кислорода. Правда, потом балкон опять оказался закрыт наглухо. Выяснилось, что пришли люди покупать у Даши шмаль. В потребительский состав входил лысый и в жопу пьяный мужик в очках, еще один, молчаливый и здорово смахивающий на Фредди Крюгера кент, а с ними три шумных и визгливых девки, которые обратили особое внимание на нашу наготу, а после чего стали выяснять все подробности моей прискорбной биографии. Кенты немного побазарили и пришли к выводу, что потребление с целью тестирования продукта было бы неплохо начать прямо здесь. Ведро с бутылкой вернулись на отведенное им место, а Даша с истинно радушным усердием принялась мастерить новый колпак. После короткого анализа я, усталый, полупьяный и накуренный, пришел к выводу, что дальнейшее общение с этими юными девами не принесет мне никакого морального удовлетворения, и, поскольку альтернатива была невелика, занялся прежним обсуждением с Юлей всех тонкостей художественного ремесла. На беду в очередной моей реплике проскользнуло словосочетание "сто долларов". Оно осиновым колом врезалось прямо в центр размышлений очкастого лысого мудилы. Последний оторвался от горлышка и гневно на меня воззрился. Наступило пятиминутное молчание, в ходе которого Брендан Перри грустно тянул "Oh, Lord", а я и вновьприбывший пристально глядели друг другу зачем-то в глаза.
- Сто долларов, - наконец промямлил он. - Сто долларов?
- Да, - за неимением вариантов ответил я. - Сто долларов.
- В-во-от ты-ы, - сказал он, и в голосе его звучало нескрываемое возмущение. - Что тебе эти сто долларов? Ну есть у тебя сто долларов, ну нет у тебя ста долларов, ты что думаешь - важно это? Эх, ты-ы. Это не главное, ты. Сво-бо-ода, вот что...
Он гнул эту линию на все лады еще минут десять, после чего я пришел к твердому выводу, что нас посетил бог Джа. Юля разразилась истерическим хохотом. Даша курила, а молчаливый родственник Фредди Крюгера лапал ее за задницу. Одна из девок с фальшивой игривостью отпускала в мой адрес непристойные замечания, другая, пародируя богему, взялась перемывать кости Пикассо. Третья стояла в очереди за хапкой. Мое пиво нагрелось и приобрело известный блевотный привкус. С учетом стараний гостей воздушная смесь утеряла остатки того газа, что не умели ценить, зато в комнате повисла дымовая завеса, сизая и плотная, как лондонский смог. В голову мне пришло, что ежели я немедленно отсюда не смоюсь, от волос моих будет разить потом за версту. Смыться хотелось и без того - очкастый явно что-то ко мне имел, то и дело совершая попытки вовлечь меня в страстные хипейные дебаты под лозунгом "свобода-равенство-братство". Он подозревал, что мы уже знакомы, он проповедовал о никчемности ста долларов, он внушал, он объявлял, он провозглашал, так что в конце концов я стал задумываться над тем, что скажет Даша, если я брошу бутылку ему в голову. Юля, утомленная попытками разобраться в арт-чириканьи плановых пришлых дам, очень вовремя стала намекать мне на то, что пора выдвигаться. Кто-то должен был проверить, высохли ли шмотки, и поскольку единственным заинтересованным человеком оказалась квелая Юля, эту роль взял на себя я. В кухне царил настоящий ад, но вещи успешно высохли. Здесь обнаружилось, что Юлина красная кофточка полиняла на мою белую футболку и ее светлые джинсы. Приобрели мы как следствие отвратный розоватый оттенок, но поделать с этим было нечего. Юля наконец поднялась с пола, мы с грехом пополам оделись и зашли обратно, чтобы попрощаться. Та телка, что до того разумно держала рот на замке, вдруг стала глупо хихикать и обозвала меня эльфийским проклятием. сородич Фредди вторил лошадиным ржанием ей в унисон. Мы выходили на лестничную площадку, вызывали лифт и возвращались в общей сложности четыре раза, потому что сначала я забыл куртку, потом Юля забыла сумку, потом она забыла телефон, а потом я забыл сигареты. каждый раз новые знакомые встречали и провожали нас унизительным хохотом и улюлюканьем. После устроенной на Дашином флэту бани на улице оказалось невыносимо холодно. Некоторое время мы стоически пытались поймать машину, но они в три часа ночи плохо ездили. потом мы купили коньяка и не менее мужественно решили пройти немного пешком. Путь наш пролегал через парк, отделенный от кладбища готичной оградой. В парке нам понравилось - хоть там и было темно, что хоть глаз выколи, однако почему-то не наблюдалось никакого ветра. Мы сели на мраморное основание какого-то здоровенного креста, который, как гласила покосившаяся табличка, являл собой памятник падшему монастырю, курили и пили конину. Нас развезло. по дороге в десяти метрах от памятника проехали менты, и Юля перепугалась, что сейчас нас будут вязать. Я проверил - за время не столь уж долгого пребывания на этой раста-хате мы действительно полностью пропахли отвратным раста-ароматом. Хотя менты заметить нас не могли, их появление придало новых сил, так что мы поднялись, и по колено в траве преодолели остаток расстояния до более, как нам казалось, оживленной улицы. Возможно, она и бывала оживленной, но только не сегодня, ибо удача нам явно улыбаться не спешила. Выпитый коньяк утерял свое горячительное действие, так что вскоре мы пришли в состояние, еще более плачевное, чем то, которое имелось в распоряжении по выходу от Даши. За полчаса мимо нас проехало три машины, но ни одна не соизволила остановиться. Четвертый притормозил, услыхал местонахождение требуемого пункта, скривил ебло и, даже не интересуясь, сколько это будет стоить, покинул нас. Мы стучали зубами и чертыхались. Еще спустя десять минут судьба одарила нас подарком в виде ядовито-желтого цвета москвича. В салоне находились двое нетрезвых и развеселых молодых людей из пригорода, которые согласились довезти нас безо всяких вопросов, хотя даже не знали, где находится необходимая улица. Юля смеялась. Я долго и мучительно втолковывал водителю, как и куда нужно ехать, постоянно перебиваемый шумными остротами чувака, сидящего на переднем сиденье. За окном виднелась лишь непроглядная тьма да пара столбов. Ехали мы на приличной скорости, так что после очередного поворота Даша по секрету призналась, что сейчас ее стошнит. Я велел ей потерпеть и продолжил уточнения. Наконец человек за рулем сообщил, что теперь он понял. Это известие принесло мне немалое облегчение, которое, однако, оказалось преждевременным - на вопрос о том, сколь долго еще ехать до нужной улицы, водитель спокойно ответствовал, что мы проехали ее пять минут назад. разворот на полном ходу был достоин камеры Люка Бессона, отчего Юля расхохоталась и закашлялась. На обратном пути мы вовсю старались не пропустить заветный поворот, отчего в интонациях наших появились нотки спортивных комментаторов. Наконец, измучившись и охрипнув окончательно, мы доехали-таки до желанного здания и, переплатив на десять рублей, покинули салон. В отведенном мне помещении было тепло, но душно и мрачно. на полу по-прежнему валялась пара инсулинок от последнего визита. Юля сообщила, что больше всего на свете хочет чаю. Чай у меня был, но лень было прилагать усилия к его приготовлению, так что я предоставил заботу о напитке ей и занялся поиском тех сигарет, которые забыл здесь в прошлый раз. Юля полезла за чашкой, заглянула в нее и, очень по-женски вскрикнув, упустила злосчастную посуду на пол. Из осколков вылезло нечто большое, многоногое и внушительное. Оно с раздражением шевелило усиками. Пока инсектофобическая мазель не успела сплясать на существе джигу, я поспешил найти спичечный коробок и спас его через окно. из посуды в инвентаре оставалась только железная кружка. я проверил ее на предмет обитания прочих представителей животного мира, и, самолично убедившись в том, что она чиста, оставил Юлю с глазу на глаз с чаем. Сам же я продолжил прежнее занятие. хотя сигареты и не нашлись, мои поиски, тем не менее, увенчались неожиданным успехом - в ящике старого пыльного комода, заменявшего шкаф и книжную полку одновременно, обнаружились два стекла. Эта забава выглядела заманчивой. я поделился своими соображениями с Юлей и выяснил, что она также непрочь. новые машины, как бы тщательно я ни искал, тем не менее уже не находились. тогда я возвестил о том, что нам светит экстрим, подобрал юзаные машины с пола и весьма ритуально промыл их водой. Напарница моя не возражала. Я треснул ее тем устройством, которое по моему предположению использовалось ранее Настей. Дождавшись, когда ее разобрало, я бахнулся сам и пережил одно из самых ярких впечатлений, которые когда-либо со мной случались. По возвращению в тело оказалось, что мы снова трахаемся. по причине анестезии длилось это действо долго и не особо меня радовало. наконец с известным грехом пополам мы кончили и продолжили отходить. мы выпили чаю из кружки и поллитровой банки. более-менее отошли. от Юли поступило предложение спать, но так просто спать в этом месте у меня не удавалось, даже когда я бывал там не один, так что, поддержав идею, я занялся новыми поисками, на этот раз корвалола. Почти полная бутылка нашлась почему-то в пустом мусорном ведре. Корвалол развез меня не в ту сторону и, по-прежнему диссоциативного, но уже барбитурно эйфорического, меня пробило на попиздеть. Я базарил о том, о сем и об этом, пока не открыл для себя, что за окном уже рассвело, а Юля спит на собственном пальто сном младенца. Будильник на ее мобильном уже пробовал звонить, но, руководствуясь ортодоксальной гуманностью, я его выключил. Я лег рядом с ней и каким-то чудом умудрился даже заснуть. Мне приснился кошмар. Из темноты выползала огромных размеров фосфоресцирующая многоножка и громовым голосом вещала о том, что сто долларов - это нехорошо. Я каялся, но она, похоже, не имела ушей, чтобы меня услышать. Юля пинками разбудила меня на очередной попытке наладить контакт с насекомым, так что "у тебя и мозгов-то нет, одни ганглии" я сказал вслух. Юля уже была обижена, а тут обиделась вкрай. Я совершенно не понимал, что происходит, но мало-помалу сквозь туман смешанного похмелья выяснил, что уже перевалило за полдень, а ей утром нужно было на работу сдавать проект. мне тоже нужно было куда-то, вероятнее всего, к Насте, но я никак не мог этого вспомнить. Я чувствовал себя так, будто рота солдат всю ночь пиздила меня ногами по ребрам, к тому же сильно болела голова. Вдобавок вскоре я обнаружил, что у меня неслабая температура. Перекрывая поток оскорбленных выпадов в адрес моей безответственности, я вынудил ее выйти за аспирином. Юля снабдила меня дозой сочувствия, выключила режим трудоголического феминизма и даже любезно выполнила мою просьбу. Аспирин в этот раз пришелся мне абсолютно похую, и вообще смею предположить, что это было обычное для меня аффективное нарушение терморегуляции с целью выбить из окружающих немного заботы. Если так, то сия подсознательная попытка в очередной раз провалилась, ибо Юля, хоть и оставила изображание обиды, засобиралась и в конце концов ушла. Некоторое время я довольно агрессивно разговаривал сам с собой, попеременно обвиняя и индульгируя всякие-разные грехи, после чего от нечего делать допил корвалол и опять заснул. Кошмар продолжался.