'Даровать человеку истинное счастье могут только свобода, путешествия, борьба, любовь, друзья и бесконечный поиск чего-то материального'.
Зигмунд Фрейд
Мы остановили машину на церковной стоянке - сейчас у многих церквей есть свой паркинг - это очень удобно...
Она взяла меня под руку и мы пошли.
Дорога к церкви вела через небольшое кладбище. Кресты, могилы, тихо.
- Рубашечку то взяли, не забыли? - спросила матушка-старушка.
- Взяли - сказал я.
- Постился с утра?
- Да.
А Она стояла рядом со мной и все молчала, Она молчала с того момента, как мы только пошли к церкви. Ни слова. Ни звука.
А матушка-старушка, толи, прочла что-то в ее глазах, толи просто так сказала:
- Не печалься, дочка. Не надо. Святым его заберешь.
'Ох, матушка, матушка...', - подумал я тогда про себя, - 'Не надо бы так говорить. Теперь уже ничего не надо говорить. Теперь каждому свое Белое Безмолвие предстоит. И мне и Ей. Ничего уже говорить не надо бы. Все уже решено и не здесь, и не нами...'
- Сейчас батюшка выйдет. Вы тут пока обождите.
Вышел батюшка. Лицо доброе, честное. Не у всех такое.
- Постился утром? - спросил еще раз батюшка.
- Да.
- Как же мне остричь то тебя такого? - сетовал он, качая головой, пытаясь взять хоть немного волос с коротко-стриженной моей головы,- ох, ох, ох...
Наконец зацепил ножницами немного, спросил еще:
- Воду не пил с утра?
- Пил..., - сказал я вспомнив, что пил.
- Ох..., - как же так... Что ж ты... Что ж делать то? - с досадой, прошептал батюшка, и руки его на секунду опустились и он тихо прошептал, почти про себя, пожав плечами - Ну, что ж поделать теперь. Ох, прости , Господи...
'Прости, Господи' - прошептал я.
Все было после, как вдох и выдох. Просто и естественно, как и должно было быть, и даже странно, почему не случилось раньше.
'Изжени из него всякаго лукаваго и нечистаго духа, сокрытаго и гнездящагося в сердце его...'
'Владыко Господи Боже наш, призови раба Твоего Михаила ко святому Твоему просвещению и сподоби его великия сия благодати, Святаго Твоего Крещения...'
'Ныне и присно, и во веки веков. Аминь'.
Купель с водой стояла посреди храма. По краям ее горели три свечи.
Она стояла чуть в стороне от купели с водой. Я обернулся и увидел, что в глазах ее застыли слезы.
Все началось у нас не там и не так. Все началось с полной пошлятины, я даже не решаюсь слова эти написать, с чего это все началось. Настолько словам этим тут не место. Но вот они - слова, куда ж без них, без слов этих, которые, как всегда не объясняют ничего. Вот они - 'началось все с курортного романа'.
Место действия: Дахаб, Египет.
Действующие лица и персонажи:
1) Я - отважный, инструктор подводного плавания, архитипический такой герой -загорелый брУнет, сошедший со страниц журнала 'Космополитен', из рубрики 'особо опасен', в списке пронумерованный там, как раз между инструктором по горным лыжам и персональным тренером по фитнесу.
Такие, прости Господи, дела...
2) Она - женщина, гражданка отдыхающая, мадам дайверша, в Москве муж и взрослый сын, туристка одним словом.
3) Оно - звездное небо над нами, которое начало качаться, как только мы встретились, а потом и вовсе не удержалось на заклепках своих звездных, слетело с оси и металось между нами двумя, ночами Египетскими.
'Что это?' - шептала Она не понимая. 'Что это?' - шептали звезды не понимая. 'Я не знаю' - отвечал я обоим -'Я не знаю. Так не бывает. Что это?'
И ничего не было вокруг нас и ничего не было нам страшно ни на земле ни под водой. А любовь наша, которая должна была умереть датой ее обратного билета на Москву - чартер - 50кг бесплатно, нас торопила - 'еще один день, еще она ночь не упустите их. Ваш день. Ваша ночь'
А когда она улетела в Москву, когда через неделю мне раздался звонок, когда я услышал ее - 'здравствуй' , первое, что я подумал - 'залетела! Надо рожать. Ничего уже не важно - Москва, Египет, муж ее, сын взрослый, ничего уже не важно. Все второстепенно. Все решим. Важно то, что нет на Земле другой женщины, с которой я хочу дать в этот мир новую жизнь. Другой уже нет'. Так вот я подумал. Так вот все уже было запущенно. Так вот слетело небо с оси. Но...
Но Она не 'залетела', нет. Она просто хотела слышать мой голос, просто слышать мой голос...
Надо было убить тогда ее - любовь, но не смогли. А надо было убить. Я вернулся в Москву и стало еще хуже, потому, что ни слова вранья, между нами не было, ни буквы вранья, ни звука. Боже, как это было тяжело - жить не во лжи между нами, как на исповеди, как последний день. Ложь мы оставили там - где у нее муж и взрослый сын.
'Что это? - не понимал я, - как же так? Вот она - та самая женщина, которую Бог создал для меня. Вот она. Я знаю, что это она. Я искал ее долго. Мы должны дать в этот мир новую жизнь. Почему муж? Почему уже взрослый сын? Что это?'
Когда же я сказал Ей это? Где? Не помню. Кажется тогда, в этом подмосковном доме отдыха, в кафе с битым разноцветным стеклом на стенах. Кажется, там я сказал ей это.
- Ты, знаешь, я уже не могу больше бороться.
- С чем? - спросила Она.
- Хочу креститься. Не могу больше этого избегать в себе.
Она ответила мне так, как будто мы говорили об этом уже давно и много раз:
- Я знаю одну церковь по Дмитровке. Я бываю там. Хорошая церковь, из новых, но там строго. Хочешь, вместе пойдем ?
Так сказала она.
- Да, хочу.
- Точно хочешь? Я же грешница.
- Кому, как не нам, грешникам, в церковь то идти - сказал я, - но ты же понимаешь, что...
- Что?
- Что мы не сможем тогда уже больше встречаться. Понимаешь?
- Тогда не надо,- улыбнулась Она, отшутившись ...
Но стоп! Зачем я все это пишу-то? Зачем? Что заставило меня сесть за белый лист бумаги и писать то, что читаешь сейчас ты мой читатель? Вопрос не такой уж и простой, как мне показалось, когда я задал его себе. Зачем и в чем смысл? В чем цель? Вот главный вопрос, на все времена - остальные всего лишь его производные. Зачем? С этого вопроса - зачем и в чем смысл, согласно моему непросвещенному в вопросах дарвинизма мнения, началось божественное движение, однажды задавшей себе этот вопрос обезьяны, к человеку. И вот теперь, в течении своей жизни, каждый проходит этот путь в одиночку, в поисках своего ответа, и на этом пути происходит главная борьба и развитие - в каждом. Так уж вышло, что мы - человечество, доминируем на Земле как вид безраздельно и борьба видов уже давно не актуальное занятие. Теперь то и начинается самое интересное - в каждом.
Пускай этот тезис о божественном движении обезьяны и противоречит дарвинизму, но хорошая мысль должна скрывать в себе противоречия по той причине, что если общая для всех истина и есть, то находится посередине, да и то - не стоит там на месте, а движется, что б нам простым смертным не было возможности поймать ее за хвост. Я же давно ее не ищу - общую, ее вероятно и нет вовсе. Я хочу поймать свою, да и только. К чему мне общие истины? Общие - значит чужие.
Так зачем же? Да , фиг его знает! Я просто расскажу тебе, мой читатель, о двух средах - об асфальте и о воде, о том, как я их вижу. Мой путь в поисках ответа - 'зачем', проходит по жизни, между этими двумя. Мне пора с ними определиться, и может в конце своего рассказа я что-то отвечу себе. Ответить , что-то тебе - нет такой у меня задачи.
Асфальт - это конечно метафора, асфальт - это символ. Порой мне кажется, что асфальт уже не победим в наших душах, в твоей, в моей. Ведь он так крепко - в несколько слоев закатал в них все живое, все, что от жизни, все, что о жизни все, что про жизнь. Взамен, он вызвал из нас те содержания, которым бы покоиться в ее глубинах. Он знает, как выудить их из нас - и агрессию, и эгоцентризм, и желание наступить соседу на голову, что б высунуть свою повыше, в социальной пирамиде, по которой мы карабкаемся, наивно думая, что это и есть жизнь. Мы - люди, человеки, карабкаемся, достигаем поставленных целей и впечатляющих нас же самих результатов, гордимся тем немало, в затянувшемся на тысячелетия припадке собственного нарциссизма. Да, только все не то это...
Черт меня возьми, вертится на языке правильное слово, объясняющее то, что хочу сказать. Где же оно? Правильное...
Вот оно - любовь. Да, любовь. Благодаря ей, мы люди и есть люди. Кто мы без любви? Обезьяны и есть. Мы проигрываем нашу любовь в асфальтовых джунглях - такая несправедливая плата за достижение целей. Проигрываем любовь, как разменную монету, сливаем ее в глобального однорукого бандита, не в силах уже от него оторваться - он так красиво мигает огнями большого города. Мы продолжаем осатанело дергать его рычаги. Мы подсели. Вот сейчас, сейчас, сорвем банк! Но проигрываем, конечно проигрываем, по тому, что играем на чужом поле - играем на асфальте, да и не играем - бежим. Бежим куда-то сломя голову, наперегонки, чтоб быть первыми, ставим подножки друг другу, падаем в кровь разбивая коленки, оглядываемся в страхе, вглядываемся в пустоту впереди, куда мчимся и не видя цели, поднимаемся и бежим дальше, приобретая новые и все более совершенные средства для овладения и уничтожения окружающей природы, и прежде всего, нашей собственной природы, которая и есть цель, дающая хоть какой то смысл этому бесконечному бегу по асфальту. Цель - это сам человек, цель, которую мы уже почти потеряли из виду.
Любовь...- что же нам делать с таким наследством? Асфальту любовь не нужна, он хочет от нас другого - не жизни, а существования по его законам, вдали от всего живого. Вдали от любви к живому вокруг, вдали от живого внутри нас. Такой вот, понимаешь, получился чемодан без ручки, с любовью этой - и выбросить не можем и нести тяжело. Ищем то место, где бы можно было приткнуться с такой ношей, пригреться, выдохнуть и не бежать. А если и не найти, то хоть вовсе ее скинуть и бежать дальше, уже налегке. Ищем, ищем, то место, плутаем и плутаем - все как было сказано в страшном предсказании - 'и тогда я пошлю на землю голод, но не голод хлеба, а голод слышать слово Господа. И будут скитаться из края в край, от моря до моря, от севера к югу, но так и не найдут его'
И все было бы у нас вовсе уж никуда, если бы не было другой стихии, которая требует от нас любви. Той стихии, в которой и родилась сама жизнь, в которой крестился Сын Божий, сказавший нам простые, но важные слова, той, в которой мы прожили свои первые девять месяцев, и когда наши матери исторгнули нас из нее - первое, что мы сделали - мы заплакали.
Мы плакали тогда о воде...
- вода-
В один из странных периодов моей жизни, я трудился инструктором подводного плавания в Египте, в городке со звучным именем Дахаб. Там все шло у меня по императиву Канта - надо мной было бездонное 'звездное небо', а внутри меня потихоньку начал формироваться мой 'нравственный закон'. Можно сказать, что я пребывал в том распространенном дахабском состоянии духа, которое волей не волей посещает любого в этом месте, зажатом между неопределенными бесконечностями - слева пустыня, справа море, сверху то самое звездное небо, внутри какой никакой нравственный закон. В этом месте, с человеком, помещенным между этими несуетными бесконечностями, происходят странные вещи - человек начинает заполнять окружающие его пустоты своими внутренними смыслами, ибо взять смыслы извне просто негде. Вокруг просто пустыня, просто море, просто звездное небо. И тут уж кому, как повезет, кто какими смыслами наполнит мир вокруг - бесконечности примут почти все. Как известно, впрочем может кому-то оно и не известно, но мир вокруг - это отражение наших внутренних содержаний.
С морем и пустыней все было более мене ясно. Днем я был в море - трудился дайв-гидом в 'Русском дайв клубе', постигая секреты профессии, а когда выходил я из моря на твердь земную, то пустыню вокруг, вечерами я заполнял праздностью, изредка балансировавшей на грани общественной морали, либо за непринужденной околофилософской беседой с гражданами отдыхающими, о 'невыносимой легкости бытия'. В тех разговорах, в поисках смыслов, пустыня отсутствия общих истин все расширялась, в бесконечном потоке беспомощных слов, а смыслы индивидуальные начинали нащупываться. Внутри, интуитивно, без слов, в тишине. Пожалуй, все те же, не проговариваемые истины и смыслы, за которыми стремились герои Джека Лондона в свое Белое Безмолвие, когда внешние ориентиры, осоловевшей цивилизации были для них девальвированы. Так еще тысячи и тысячи людей будут поступать в будущем - будут стремиться в свое Белое Безмолвие, что б услышать себя и после принять решение - как жить. В поиске себя, кого-то занесет в африканскую пустыню, кого-то в снега сурового севера, кого-то за монастырские стены, а кто-то в этих поисках, найдет косяк дури, или иглу героина. И каждому будет свое.
Такие дела были у меня с морем и пустыней. С ними все было боле мене ясно. А вот с небом было сложнее. Его пустоту мне никак не удавалось заполнить. Вероятно, в небе есть свои смыслы и его нельзя заполнить индивидуальными, а только вмонтироваться своим нравственным законом в его великий закон. Оно жестоко мстит тем, кто его не хочет слышать, а только все тянет и тянет его звездное одеяло на себя. Небо надо уметь услышать - у него есть свой голос. Я стараюсь его услышать и давно уже перестал шутить шутки с ним. Оно этого не любит, а если долго усердствовать в шутках с ним, то оно тоже может посмеяться в ответ, так хорошо посмеяться, как умет смеяться тот, кто смеется последним.
Вы, конечно, как хотите, а я уже перестал шутить шутки с небом. Мне известна его бескрайняя тяжесть, нависавшая надо мной своей пустотой, до недавнего времени. И везде, и всегда, и где бы я ни был, да в каких странах бы не ловил бы свою синюю птицу удачу за хвост, и на каких континентах не пытался укрыться от бессмысленности бытия, повсюду меня, непрестанно, как медный всадник, преследовало, вечно свинцовое, московское небо, под нависающей тяжестью пустоты которого, открылась таки, в конце концов, мне суть загадочной русской души. А суть такова - 'Нет в жизни счастья, но не так нету, что б найти его. А так что нет, да и хер с ним'
В один, по обычному, знойный дахабский вечер, этого странного периода моей жизни, я и был застигнут смертью врасплох, когда возвращался из ресторана на набережной, где я имел удовольствие вести непринужденную беседу с Ахмедом, на закате дня, раскуривая кальян, под плеск набегающих волн. Смерть настигает всех по разному, к каждому врывается в реальность по своему. Ко мне она пришла тогда на дахабской набережной.
Но сначала немного об Ахмеде - он того заслуживает. Ахмед, был местным адвокатом, мужчиной 50 лет, выручал русских туристов из неприятностей, помогал с юридическими вопросами и всем, что касалось его адвокатской практики. Но главное, что он делал в этой своей жизни - он катался на винд-серфинге по волнам, все дни проводя у моря.
- Работа? - вскинул брови адвокат Ахмед, - да..., работа..., моя работа это море... Я каждый день катаюсь на волнах, если есть хороший ветер. Адвокатской практикой я занимаюсь тогда, когда нет ветра, или есть действительно много работы...
- В четверг я улетаю, - сказал я и пустил струйку сладкого дыма, растворившуюся в шуме воды.
- Домой, в Москву?
- Сначала в Москву, потом работать на Карибское море.
- Что ж..., - пожал плечами Ахмед, - мне жаль, что ты улетаешь, но мужчина должен делать то считает нужным и ни слушать никого.
- Я вернусь. Когда-нибудь вернусь, - сказал я из вежливости.
Глаза Ахмеда, лукаво блеснули и он сказал улыбаясь, но как-то очень серьезно:
- Ты вернешься. Я знаю, что ты вернешься.
Тут вдруг, по лицу Ахмеда, которое никогда, казалось не покидает улыбка, пробежала тень. Он поднялся, подошел к берегу и что-то рассерженно, на арбском, выговорил резвившемуся в воде ныряльщику. Я понял суть происходящего лишь тогда, когда Ахмед поднял с песка медузу - кусок соплей, по большому счету, который ныряльщик выкинул только что на берег, поднял и бережно вернул в море.
Вернулся за столик к кальяну он все еще несколько рассерженный.
- Зачем, мой друг? Зачем так делать? - пожимал он плечами, - Это ведь жизнь. Жизнь. Я верю, что когда я умру, я...
Он замялся, не подобрав нужного английского слова и показал руками на море.
Я понял его - когда он умрет, его душа, наконец то будет безраздельно принадлежать морю, и никакой адвокатской практики...
Хотите верьте, хотите нет, но это все вода так вот влияет на человека, ну и еще воспитание , конечно.
Кальян погас, я отказался от следующего и решил пойти в свой 'Русский дайв-клуб'. Справа неспешно накатывал прибой, слева молчала пустыня, сверху, о чем-то еле слышно перешептывались звезды. Минут через пять, я нагнал инструктора Сашу - моего коллегу по 'Русскому дайв-клубу', катившего по набережной, как принято в Дахабе - неспешно, коляску со своей годовалой дочерью.
-Эй! - окликнул он меня
Я обернулся.
- Слышал? - спросил он
- Что?
- Тот парень, что учился с тобой на дайв-мастера, сегодня утонул в Каньоне.
- Серега?!
- Да, да, Сергей, кажется. Точно - Сергей. Царствие ему небесное.
Это все, что он сказал и покатил коляску дальше. Справа неспешно накатывал прибой, слева молчала пустыня, сверху, о чем-то еле слышно перешептывались звезды, а внутри моего нравственного закона появилась смерть дайвера, смерть человека которого я знал. Сашина годовалая дочь пускала в коляске пузыри и смерти для нее не существовало. Для нее нет, но уже не для меня.
Смерть дайвера постоянно маячит у инструкторов в психологическом фоне, окрашивая его в нерадостные цвета. Если она пробивается из фона в сознание, то инструктора, коротко отшучиваются на тему..., используя спасительный цинизм как защитную реакцию, на манер врачей, но чаще просто молчат и ворочают эти нехилые гири в одиночку, в своем индивидуальном Белом Безмолвии. Разговоры о том, что если, в твоей группе... - не приводят к ответам, а только делают вопрос еще тяжелей. 'Тот парень, что учился с тобой на дайв-мастера, сегодня утонул в Каньоне' - это все, что сказал мне Саша, потому, что инструктора почти никогда не говорят друг с другом о смерти.
В клубе меня встретила россыпь бессмысленности слов - 'слышал?' - 'слышал', 'слышал?'- 'слышал'. В клубе я встретил много растерянных людей, застигнутых врасплох, ищущих психологической разрядки в бессмысленных словах. Сказать мне им было нечего - я сам искал того, кто что-то мне скажет. Кто скажет? Тогда я еще не знал, что это был последний день в моей жизни, когда я искал ответов на стороне.
Говорят - ружье висящее на стене в первом акте пьесы, должно выстрелить. Ружьем, которое должно было выстрелить в моей пьесе, должен был стать Товарищ Че. Товарищ Че остановился в кемпинге рядом с клубом. Товарищ Че - ныряет глубоко и отважно. Товарищ Че ныряет очень глубоко. Товарищ Че великий дайверский авторитет и гуру. Товарищ Че ныряет туда, где человек ближе к смерти, чем к жизни. 'Вот' - подумал я - 'вот он что-то мне скажет'.
Я вспомнил, как однажды, в чилауте кепинга, застал разговоры Товарища Че со своими студентами, обучавшимися у него техническому дайвингу - это было в первом акте пьесы под названием 'смерть дайвера'.
- Вот у меня есть приятель, - говорил один из студентов, - Он ныряет рекриешнл, но потихоньку прикупает техническое оборудование. Я его спрашиваю - 'зачем тебе?', а он мне говорит - 'Вот когда я буду готов к техно - у меня все уже будет'
- Ага! - сказал тогда Товарищ Че, - и когда он решит, что он уже готов - это будет для него Судный День!
И в чилауте все заржали. Такой вот гусарский там был бивуак.
Быть может технари знают что-то о смерти. Ведь отвоевывают они пространства у страха - метр за метром. Ведь поверяют они алгеброй плана на погружение, гармонию своей личной свободы от нее. Может они?
В дверях клуба я встретил Товарища Че, и я увеличил критическую массу бессмысленности:
- Слышал?
- Слышал, - сказал Товарищ Че совершенно без эмоций.
- А я, понимаешь, учился с ним на дайв-мастера...
- Да ты что?! - повысил он голос, но потом сказал просто - Царствие ему небесное.
И Че пошел к рисепшн что-то хлопотать про завтрашнее погружение, что означало - 'Не-е, старик, ты давай сам со всем этим, давай сам...'.Товарищ Че ныряет туда, где человек ближе к смерти. Товарищ Че не ищет ответов на стороне. Товаришь Че не дает их на сторону. Товарищ Че сам ищет их в глубине. Ружье не выстрелило.
Я ушел в свою келью, растянулся на койке и стал слушать свое Белое Безмолвие, и голос звезд. Я попытался заснуть, но не смог. Взял в руки книжку, но тут в дверь постучали. Это был Л.
- Слышал?
- Слышал.
И Л сказал, что не смог вести сегодня группу в Каньон.
- Я не могу, понимаешь просто не могу. Как подумаю, что тут вот...
И что я должен был ему сказать, по вашему? Я не нашел слов. Т.е. я их нашел, но это были всего лишь слова. Когда тебя спрашиваю про такое - есть два пути - промолчать, или соврать. Молчать честнее, а соврать потому, что ответов ты не знаешь. Я выбрал второе. Я тупо, прочитал ему агитку из передовицы газеты 'Правда дайв-гида':
- Теперь, после всего, что случилось, нам, дружище, надо думать о живых. А если ты, идя под воду с живыми, думаешь о мертвых - то ты в данный момент проф не пригоден. Когда мы идем с группой под воду, мы должны быть рассудочны и холодны, как кубик льда, падающий в стакан с кока-колой. Такие дела. А сейчас, прости - мне нужно спать. У меня завтра погружения.
Я соврал про то, что я что-то знаю по это, но Л, как и многим, от этого стало легче. Мне нет.
Л ушел. Я прекрасно его понял - почему он не смог пойти сегодня в Каньон. Дайв-гиды носят в себе тяжкую степень ответственности за чужие жизни. Они всегда на внутреннем взводе, готовые к нештатной ситуации под водой. Когда, если что случиться, то он - дайв-гид будет первой инстанцией, откуда помощь придет. Если придет...Под водой нет ни папы ни мамы, нельзя закричать - 'милиция!', набрать - '911'. Всегда, когда дайв-гид слышит нехорошую дайв-историю, всегда примеряет ее на себя. Не всегда находит ответ. Какой ответ? А такой - 'я бы справился, все были бы живые'. И когда нет у него такого ответа - дайв-гид боится идти под воду с группой.
Я рассматривал потолок и вспоминал свой нехороший случай, в Каньоне - тот чертов дайв, когда троих из шести вдарил наркоз и я играл в игру Дед Мазай и зайцы, поднимая их по очереди. И вроде всех поднял. Но паника страшная вещь - глядя на это шоу, четвертый съел весь свой воздух. 'Пятьдесят'- показывает он мне кулак. Его на октопус. Всем на всплытие. Всплываем. Кошусь на выход. Выходят мои дайверы. Один, два, три, четвертый у меня на октопусе. На пяти метрах вижу весь мой воздух уже тоже 'пятьдесят'. 'Да что ж ты так дышишь то!'. Своего наверх. Вишу на пяти метрах, считаю - двоих нет. Думаю -'Ну, что дайв-гид? Пятьдесят бар. Идем искать вниз? Если идем - арифметика такая - твои пятьдесят бар - это плюс-минус еще один, если там внизу все не просто. Ну, что идешь в минус, или останешься в плюс...? Ну, что... дайв-гид, герой, мачо-мэн, хозяин морей; король пляжных дискотек; авторитет чилаутов - идешь вниз, или нет?' Так я висел на пяти метрах несколько секунд, которые мне показались вечностью. Я не пошел вниз..., а там внизу были люди, которым нужна была моя помощь, там внизу были люди и ждали своего спасения. Но я не пошел вниз - я боялся погибнуть сам. На самом деле, те два дайвера вышли из другого выхода - я просто их не заметил, но я буду помнить эти свои секунды на пяти метрах, всегда - ведь все-таки я не пошел вниз. Я оказался прав, что не пошел, но именно потому, что все закончилось хорошо. А если бы нет? Если бы нет - я не знаю, как бы я жил после, оставшийся наверху. Да собственно так бы и жил, как все, так как живу и теперь - я не иду вниз, не протягиваю руки, тем кто гибнет на асфальте, и у меня есть тысячи оправданий почему. На асфальте - это просто. Нашел бы я оправдания, почему не протянул руки там - в воде? Это было бы трудней, но наверняка нашел бы, конечно нашел бы, и жил бы, как все...
И вот смерть. А за месяц до случившегося, в Дахабе, была другая смерть дайвера, но лукавыми уловками нам удалось ее сделать абстрактной. Погибший был не из России и вроде, как это произошло не с нами. Погиб не вовремя дайва, а уже после дайва - пошел сноркелить, и тут, что-то случилось, врачи сказали - сердце. И вроде, как не дайвер. 'Не во время дайва..., не во время дайва...' - повторяли дайв-гиды, как заклинание эти спасительные слова. Наивно? Конечно да. Но наше дайв-гидское сознание всегда будет цепляться за любую обманчивую возможность, что б не сделать смерть дайвера реальностью. Смерть нашего, того, кого мы знали, ворвалась к нам, застала нас врасплох, и каждый остался с этим один на один, в своем Белом Безмолвии.
Я открыл отложенную книжку и прочел верхний абзац:
'Люди снуют взад и вперед, топчутся на одном месте, пляшут, а смерти нет и в помине. Все хорошо, все как нельзя лучше. Но если она нагрянет, к ним ли самим или к их женам, детям, друзьям, захватив их врасплох, беззащитными, какие мучения, какие вопли сразу овладевают ими! Видели ли вы кого-нибудь таким же подавленным, настолько же изменившимся, настолько смятенным? Следовало бы поразмыслить об этих вещах заранее... Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно было убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим оружием
трусов. Но так как от нее ускользнуть невозможно, ибо она одинаково настигает беглеца, будь он плут или честный человек, и так как даже лучшая броня от нее не сбережет, давайте научимся встречать ее грудью и вступать с нею в единоборство. И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней,
приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом'.
Мишель Монтень о смерти.
Лучшим лекарем в мире считается время. Время прошло, закончился туристический сезон. Каньон, который в высокий сезон похож на метро в час пик, сегодня с утра ни души. Я один. Удивительно и символично.
Завершив глубокое погружение, я разбираю снарягу. Подъезжает Л., со своими дайверами.
-Ну? Как? - спрашивает он - Уже сходил?
Л. волнуется. Он волновался, когда писал мне план погружения. Л. всегда волнуется.
- Вот - говорю я и мы сверяем план и компьютер.
- Ну, ты, прям, как литерный поезд - все точки пробил.
Л. улыбается. Я тоже улыбаюсь. Я гружу баллоны, снарягу, еду в клуб.
Думаю - ' А зачем мне это было нужно? Это сегодняшнее глубокое погруженье в Каньон?' И ответ сам собой мне приходит в голову - 'Это потому, что тогда - на дахабской набережной, смерть дайвера, смерть человека стала для меня реальностью. Это что бы быть в себе уверенным и по азоту и вообще, что теперь я на несколько метров лучше готов к встрече с ней. Что б верить в себя, что уж на сорока-то метрах я справлюсь, и все будут живые... все будут живые...'
- прощай асфальт-
Когда я начал слышать голос воды? Что было вначале? Вначале, как известно, было слово. Это слово произнес мой приятель, одним зимним унылым вечером, в одном из московских кабаков, где за третьим пивом я уже стал ныть о том, что мол и '...не церковь и не кабак...', и ' ...что ребята все не так...', и что моя работа менеджером по транспортной логистике - это и есть та самая бумажная могила в которой заживо зарыли 'боевого красного командира', и что кругом одни козлы и круг их с каждым днем сужается, и нет этому ни конца , ни края, и в финале, конечно же я добавил, как положено в таких разговорах - что денег нет. Вот тут мой приятель, который в этой жизни профессиональный переводчик, а в той жизни он кайтер. В той жизни, которая с ветром и на волнах, в которой солнце и море, в которой нет ни герундиев ни неправильных глаголов, в которой все правильно и глаголы в том числе, сказал свое слово. Так вот - отхлебнул он того самого пива, посмотрел на меня, как на больного родственника и сказал то самое заветное слово, которое поселило в моей голове вирус, начавший позже свою работу. Он сказа:
- А чо ты паришься? Поезжай хоть вон в Дахаб в Египет и там отучись на дайв-мастера. Получишь редкую профессию и интересную работу...
Слово было сказано, его вирус начал действовать. Так действует слово, произнесенное в нужный момент. Я стал слышать шум моря, голос воды.
Потом были дни, растянувшиеся в три месяца, дни раздумий - правильная ли это дорога для меня? Мой работодатель, узнав, что я собрался круто поменять род своей деятельности, не желая терять меня, как работника, добавил мне пару гирек на чашу сомнений, выразившихся в прибавке к зарплате и заманчивых перспективах, в бриллиантовом тумане которых, мне как Кисе Вробьянинову, начали маячить, батистовые портянки, грудастые женские оркестры и упоительно серебристый Мерседес, который я вероятно должен был таки приобрести в конце концов, совместно с ожирением, от неподвижного образа жизни и хроническим неврозом. В отдаленной перспективе этот путь сули мне власть над значительным количеством материальных вещей, и утрату контроля над своим телом и духом, теми двумя непреходящими ценностями, с которыми человек и проживает свою жизнь. И были бы это те же самые грабли, в частоколе которых мне до сих пор не удавалось, реализовать свое человеческое Я, в системе предлагаемых норм и ценностей, которые называют теперь модным словом - 'матрица'.
Как раз в этот период сомнений, асфальт, если хотел удержать меня, то совершил в этой игре, свою роковую ошибку. А было это до прозаического просто - я получил по морде в одном из кабаков в центре нашей Белокаменной Столицы. И не то, что бы это было мне в этот раз в новинку - отнюдь. Пьяные драки по московским кабакам, в тот период были для меня вполне естественным времяпровождением. Где-то внутри себя я даже вел свой счет. И он был далеко в мою пользу.
'Леди и джентельмены! Мы рады вам представить, бой на звание абсолютного чемпиона пьяных московских кабацких драк! Здесь и сейчас! В Лас Вегасе штат Невада! В красном углу, в черных трусах - менеджер по транспортной логистике Огненная Молния! В синем углу, в белых трусах, Рой Джонс Джунио-о-о-ор!' И зал заливается овациями.
Да, все началось просто - мне дали в морду. Причина? Ах, бросьте! Разве нужна какая-то причина, что бы дать человеку в морду? Я сам в то время таковых не искал, и если душа просила дать кому-то в морду - то не отказывал ей в том почти никогда. И вот - бац, по морде, мне. Опять. Дежавю... 'Ничего нового в этом мире' - первое, что успел я подумать, но ошибся. Да, ошибся. Удивительно - я вдруг не ударил в ответ. Этот факт совершенно меня поразил. Ну, в чем же дело? Ну, вот он - лох пидальный - пузо на выпуск, в спортзале был последний раз в 10 классе своем выпускном. Ну, вот он милый. Вот он дорогой - стоит, сжал кулачки перед глазками, пьяный, шатается - не боец, сразу видно. Ну, в чем же дело? Покажи ему вниз - как любой лох - уберет защиту и бей в подбородок. Рефери счет! 'Один, два, три...' И все... но я не смог. 'Да что ж такое-то!' - в сердцах подумал я про себя, не зная еще тогда, что во мне уже поселился голос воды - ' ну, ок, если уже сам бить людей ты не можешь, то по-другому сделаем'.
Охрана всполошилась, подбежала. 'Ну, все ж менты в штатском', - смекаю я.
- Так, - говорю командным голосом, типа я тут самый главный, - ты в каком звании?
- Старший лейтенант - рапортует, опешив охранник.
- Задержите гражданина!
Охрана моего несостоявшегося спарринг-партнера под руки - раз. Повязали, держат.
- Будем оформлять - говорю я сторого.
- Оформлять, так оформлять - говорит лейтенант - ему все равно.
Вот, что нравится мне в московских ментах - им вообще все равно и всегда равно - они уже достигли своего дзен-буддийского просветления. 'Хари Кришна!' - поприветствую я на этом месте ментов московских.
'Ну, так - думаю, - сейчас Ментов-кришнаитов надо баблом зарядить, что б не выпустили по дороге и оформили в отделении нарушителя общественного порядка. А сам еду в травпункт дежурный. Симулирую сотрясение мозга. Головокружение, мол, рвота вот, дескать, была. И денег тоже дать, конечно, врачу вредителю. А сотрясение - это уже тяжкие телесные - это уже совсем другое дело. Это уже если постараться, то можно клифт лагерный сшить этому фраеру. Будет лес он у меня в тайге пилить, двуручной пилочкой и вспоминать - как, нифига себе, сходил с друзьями он пивка попить'. Такое вот торжество добра над злом я удумал, и это все пулей в голове - за секунду. Такую быструю соображалку нам всем прививают, еще в детстве, как вакцину от столбняка - штампом - 'прописка московская'.
И вот беру я телефон свой, что б друзьям из РУБОПА позвонить, что б прокурировали вопрос, что б не выкупился фраер сам из отделения за деньги. А то наших ведь бьют, а это, сами понимаете, не порядок. Ну, вот смотрю я на фраера этого, на ментов-кришнаитов, которые команды ждут, смотрю на телефон, смотрю на фраера, на ментов, опять на телефон.... И вот он фраер - повис на одном нажатии кнопки телефонной. И что? И ничего. Ни-че-го. Отпустил его с миром я. В пьяном фраере том - я вдруг себя увидел. И отпустил. Друзья его, которые терлись рядом, когда кипишь начался, за это руку мне так жали, искренне так жали, как Леониду Брежневу, делегация компартии Чили. Потом фраера увели по быстрому.
А я в офиге полном от произошедшего, к барной стойке подошел, на стул рухнул, заказал водки, выпил и стало мне грустно. И подумалось мне тогда про жизнь свою неказистую такое - 'А вот теперь, старик, ты не жилец уже здесь. Теперь старик, ты будешь жертва всегда, если бить людей не можешь. Теперь только морду подставляй, и заряжать тебе будут - мама не горюй! Князь Мышкин, Мать Тереза, Махатма Ганди, ептыть. Теперь только валить из Москвы. Валить, валить. Монахи за монастырские стены валят, что бы пипл их в куски не разорвал, а тебе прямая дорога...Куда? Куда не знаю, но то, что отсюда - это, брат, факт'.
Вот на этом месте программа Матрица дала на мне осечку - заигралась. Я еще заказал, и в окно видел, как друзья засовывали быстро-быстро, в такси, от греха Агента Смита принявшего вид того моего фраера.
Через неделю я купил билет на самолет с серебристым крылом и вж-ж-ж-ик! Прощай асфальт! Здравствуй Красное Море! Я решился стать профессиональным дайвером.
С первых же дней занятий я стал понимать то, что вода требует личной ответственности за себя самого и ответственности, за того, кто рядом. Под водой все, как на и на земле - все те же законы. Вот только на земле мы про них уже изрядно забыли. Вода дает нам шанс вспомнить закон жизни - отвечай за себя и за того, кто рядом. И тут надо найти тонкий баланс, между тем, что б не поощрять инфантильность в том, кто рядом. Ту самую инфантильность, которая может стать губительной как под водой, так и на земле. Под водой гибель наступит мгновенно, на земле от нее гибнут дольше - всю жизнь. Хорошим дайвером стать легко, стать хорошим человеком гораздо сложнее.
Хорошим драйвером становятся тогда, когда твой инструктор, без лишнего пафоса говорит простые слова: 'ты будущий дайв-мастер, ты должен собраться первым и помочь собраться тем, кто рядом с тобой'. Хорошим дайвером становятся тогда, когда перед первыми твоими дайвами, у тебя происходит заминка со снаряжением, а твой инструктор не бросается крутить твою скубу своими опытными руками - смотрит, всего лишь внимательно смотрит, как ты справляешься сам, и когда уже задача становилась тебе не силам, он подходит и показывая все объясняет. Хорошим дайвером становятся тогда, когда ты уже чуть поопытней и внимательно следишь на всплытии за своим менее опытным бадди партнером и ловишь его за ласту, когда он, не отрегулировав плавучесть, пуляет вверх. Хорошим дайвером становятся, когда твой новый BCD с еще не растянутым баллонным ремнем, решит таки растянуться на глубине и баллон уйдет в одиночное от тебя плавание, держась на регуляторе. Когда твой бадди, аккуратно потрогает тебя за плечо, останавливая знаком 'проблема' и начнет крепить баллон за твоей спиной. И странное дело, у тебя не будет никакой паники, ты почему будешь знать, что все будет 'ОК' - потому, что рядом товарищи. И вот он 'ОК' - пред твоей маской рукой твоего бадди. 'ОК' - ответишь ты ему и вы пойдете дальше. Хорошим дайвером становятся тогда, когда один из вашей группы, увлекшись на полигоне проныриванием в кольца, не заметит, как убьет остаток воздуха и на двух барах попросит 'дать подышать', а ты дашь ему свой воздух. Когда немецкий инструктор ведущий навстречу свою группу ровной, как по ниточке, свиньей тевтонский рыцарей, спросит вас видя это -'все ОК у вас?'. 'ОК' покажете вы ему. Хорошим дайвером становятся тогда, когда твой бадди будет рисовать карту дна, проныривая глубины, а ты пойдешь над ним выше, экономя воздух. И когда дайв закончится, твой бадди скажет просты слова -
'с тобой очень комфортно нырять'. Хорошим дайвером становятся тогда, когда во так вот, постепенно начнут накачиваться твои мышцы добра и чувство локтя - чувство ответственности за того, кто рядом с тобой и за себя самого.
Но ведь так и должно быть, потому что это правильно, потому что нам этого и не хватает там..., на асфальте. Потому, что это в нашей природе. И тут есть что то даже от простой солидарности между людьми, как представителями одного вида, не много не мало, покоряющими новые пространства для человека, новую среду обитания, где единица равна нулю. Да кто я, в самом деле, тому немецкому инструктору идущему мне на встречу? Просто человек, у которого 'проблема'. Как часто мы чувствуем ответственность, за тех кто едет нам по встречной полосе, на асфальтированной трассе? Как часто мы проезжаем мимо, когда у кого-то проблема? И это все не потому, что мы хуже, или лучше, а потому, что асфальт и вода - разные стихии, требующие от нас разного. В одной человек это такой же как ты бегун к цели, и часто помеха, в другой пловец, где цель и процесс одно целое, где нет между вами конфликта интересов.
Я знаю, как становятся хорошим дайвером, но почти ничего не знаю, как стать хорошим человеком.
Так зачем же я пишу эту свою историю? В чем цель? Цель, как всегда осталась в тумане, но все ж она есть. Я просто ее не вижу, а цель всегда человек. В данном случае - ты мой читатель.
- Москва столица асфальта -
Тогда на набережной, когда смерть внезапно стала для меня реальностью, я был не на шутку растерян. Теперь к растерянности у меня нет повода. Теперь я знаю, что когда я умру - там будет хорошо и не скучно. Как я умру я не знаю, но точно не утону. Нет, я не утону. Почему я это знаю? Просто знаю и все. Я не умру от воды - это я знаю точно. Я умру на асфальте. А когда я умру, там мне не будет скучно, там будет с кем поговорить и вообще... С кем поговорить? Ну, вы даете! Да, вон хоть, с Архангелом Гавриилом. Чем не компания? Для начала, попутешествуем мы с ним в пространстве и времени, будем равнодушно созерцать разрушение старых цивилизаций и радоваться зарождению новых планет, где-то пролетим равнодушно над океанами глупости, а где-то отряхнем с белых своих одежд неуловимую пыльцу истин и будем видеть, к кому она попадет, где-то раздадим, по дороге, пару подзатыльников, что б не шалили, а где-то утрем чью-то слезу, где-то спасем чью-то душу, а где-то не успеем и где-то не захотим. Потом устанем мы от всего этого, присядем где ни будь на облаках, поудобнее, поболтаем о том о сем.
- Ох, замучили меня эти мозоли! Нет, ты только глянь! - вздохнет Архангел Гавриил и сковырнет со своих ног сандалии. - За что ниспосланы мне сии муки?
- Ничего, до свадьбы заживет, - отшучусь я и верну наш разговор к более интересной для меня теме. - Вот ты говоришь, чтобы стать пастухом, надо презреть себе подобных и в сердце своем тешить тщеславие. Так?
- Так, так. Тщеславие, то бишь грех, - кивнет в знак согласия Архангел Гавриил.
- Ну, хорошо, а чтобы стать волком?
- Чтобы стать волком, друг мой, надо загрызть свой страх.
- Загрызть свой страх?
- Загрызть свой страх.
- Хорошо, а чтобы быть овцой? Что надо, чтобы быть овцой?
- Ох, кара небесная! - снова вздохнет Гавриил, трогая свои пальцы. - А чтобы быть овцой, для этого ничего не нужно. Надо просто быть ею.
- Просто быть бараном?
- Да, быть бараном. Ну вот, посмотри сюда!
Он разведет облака руками и покажет мне лежащий под нами город. Я узнаю этот город, я не смогу его не узнать. Это будет Москва девяностых.
Москва девяностых - ' как много в этом звуке, для сердца русского слилось'. Москва, Москва - асфальтовая столица. Я ведь тоже когда-то, в той жизни бегал бедным сироткой по кривоколенным твоим переулкам. Тем, что, тесня друг друга, толкаясь, то ломятся к центру, то, испугавшись увиденного там Кремля, ломятся уже прочь от него. Ох, и шугала же ты меня, Москва, усатыми своими швейцарами, от парадных своих подъездов. Ну и сука же ты, Москва, ну и тварь. А я любил тебя, помнишь? Да только ты-то меня не любила. Я нравился тебе только тогда, когда, пьяный в жопу, валялся на задних сиденьях, кричал не своим голосом: "Топчи железку, командир, за скорость плачу!!!"
- Ну, так что же там, Гавриил? - спрошу я.
- А там все то же - и бараны, и пастухи, и волки. Ну, глянь, к примеру, вон туда! - скажет он и покажет мне рукой на двоих.
*****
Из магазина под вывеской "Ювелирный" вышли двое - толстый и худой. Худой в сером пальто и не по-зимнему легких туфлях, Толстый в кожаной куртке с сигаретой в зубах, он прикурил и выстрелил еще горящую спичку в сторону. Огонек выписал красивую дугу, пропал в снежной каше.
- Давай, отойдем, - сказал Толстый.
- Пошли, - шмыгнул носом Худой.
Они молча прошли несколько шагов. Толстый спросил:
- Ты говоришь - охрана меняется через двое?
- Да, - сказал Худой. - Сегодня вот этот дет старый, я говорил тебе. Я выпасал его - мышей совсем не ловит. Он через два дня снова заступает. Можно подгадать, когда он поссать выйдет и...
- Не, ждать не будем. Охрану все равно складывать придется. Сложим его, и вся недолга. Сегодня и сложим.
Молча прошли еще несколько шагов. Худой спросил:
- В ноль сложим?
- Не, не в ноль. По рогам и в стойло. Скотчем по рукам, по ногам, по глазам.
Худой кивнул. Толстый продолжил:
- На кобуре шнур у него, видел?
- Нет.
- Так вот, ствол на шнурке у него. Это с понтом, чтобы выбить нельзя из рук. Спецназ, ебтыть! - Толстый ухмыльнулся и сплюнул сквозь зубы. - Нож возьми хороший, острый. Деда сложили, ствол срезали, пока я вязать буду - ты всех баб на пол, чтобы не одна блядь к кнопке не подошла, понял!
- Понял.
- Я деда вяжу и мету рыжье. На все про все пять минут у нас, не больше. Да, вот еще - камера эта. Купи две шапки вязаные, два ватника сраных какие-нибудь, все скинем после, шклерки две пары, копыта, мне - сорок четвёртый. И без дела не пали, если придется стрелять - выйдем, ствол сбросишь вон там. - Толстый показал на снег. - Ствол не лапай, перчатки не забудь.
- Не забуду.
Толстый остановился, внимательно посмотрел на Худого.
- Ну что, вроде все?
- Вроде все, - сказал Худой.
Толстый посмотрел на часы.
- Так, три часа у нас. Успеем. Теперь давай засечем, сколько ходу сюда от мусарни.
- Там, - Худой показал рукой, - еще опорный пункт есть, но там ни наряда, ни чего не бывает. Так - приемная участкового.
- Ладно, поехали.
Оба сели в тонированные жигули восьмой модели, за руль сел Худой. Поехали.
- К барыге своему один поедешь. Косяков не налепи! - строго сказал Толстый.
- Все по честному будет. Отвечаю.
- Отвечаю! - передразнил Толстый. - Сколько там ломится со всего, ты прикинул?
- Барыга этот питерский...
Толстый прервал:
- Следи за метлой то! Я же говорю - барыга твой, ты отвечай, а мне знать, что он питерский, или ростовский - все это лишнее. Ты про меня лишнего не знаешь.
- Да может он и не питерский вовсе. Так - погонялово просто.
- Ладно, проехали. Ну и что?
- Ну вот. Просто цацки возьмет по 3,5 бакса за грамм, камни там, цветники 20% от цены.
- Какой цены?
- Продажной.
- Ты что, бирки ему магазинные повезешь?
- Ну, посчитаться как-то надо.
- Ну, ты, брат, даешь!
- Что?
- Что?! Никаких бирок! Срежь, сожги! Пусть цену за грамм дает на все. Честную цену.
- Давай так - я с ним посчитаюсь, потом срежу ценники эти. Потеряем так. Так - кусков 50 ломится, а так - не знаю.
- Никаких бирок, все! Решил!
- Ладно, заметано.
- Все за грамм, все за грамм, пусть честную цену даст, - сказал Толстый, потом похлопал Худого по плечу и добавил: - Не жадись, брателла, на твой век хрустов хватит, увидишь свое небо в алмазах, а береженого - что...?
- А береженого, брат, бог бережет, - ответил Худой и оба рассмеялись.
*****
В дверь малогабаритной двухкомнатной квартиры тихо постучали. Она сразу поняла, что это был Он. Она всегда знала, когда это был Он. Отставила свой недопитый чай, поднялась, одной рукой придерживая живот, пошла открывать мужу. Открыла. Обняла.
- Здравствуй, Зайчонок, - сказал Он втаскивая по полу два огромных баула. - Здесь образцы . Ну, как вы тут?
Она ответила не сразу, Ей хотелось рассмотреть Его.
- Мы хорошо, Сережа.
- Как маленький? - спросил Он, положив ей руку на живот.
- Дерется, - улыбнулась Она. - Есть будешь?
- Нет, Зай, ничего не хочу. А что с машиной, что дядя Вова сказал?
- Он в гараже с ней возится; я сказала, что ты будешь в двеннадцать, он обещал зайти.
Он посмотрел на часы - поспать осталось совсем ничего.