Николай Борисович Нестеров поправил воротник теплой шубы, глянул на огромную спину ямщика и, улыбнувшись, подумал.
- Ямщик лихой - он встал с полночи, ему взгрустнулося в тиши...
Не к месту подумал, разве можно грустить в такой день? На небе ни облачка, солнце яркое и лучистое, а снег под его светом искрится и переливается, словно россыпи алмазов на платье сказочной царицы. На ветвях темно-зеленых елей белые пушистые клубы снега, и казалось, что стоит к ним только прикоснуться, как они в одно мгновение обратятся миллионом сверкающих звездочек и улетят в ясную синь неба. И хотя было достаточно морозно, но дышалось легко и радостно. Хорошо-то как! Благостно. И вот тут благость душевную нарушил пронзительный визгливый крик с неба, будто скулил обиженный щенок, которому кто-то по неосторожности наступил на лапу. Николай Петрович встрепенулся, глянул вверх и увидел в ясном небосклоне четырех серых птиц: одна летела впереди и кричала, а остальные три - чуть сзади, то ли охраняли они её, то ли догоняли, непонятно.
Возница дернул вожжи и прохрипел.
- Не к добру они так орут...
Через два часа пути, смотреть на красоты окружающего мира, у Нестерова уже не было мочи: ныла одеревеневшая спина, мочки ушей стали терять чувствительность, а в теплых меховых сапогах мерзли пятки. Холодно, аж до жути. И всё благостное настроение прахом пошло. Даже при виде огромных старомодных ворот усадьбы кузена Анатолия не шевельнулось в душе путешественника ни одного теплого чувства: всю его теплоту муки со страданием придушили, как хитрая кошка зазевавшуюся мышь. И на небо, под стать настроению, наползли мелкие облака.
Поручик Сергей Зарайский стал проклинать всё на свете через полчаса пути от станции чугунной дороги до имения своего друга Анатоля Бекасова. И причиной тому - мороз. Зарайский старательно кутался в широкую бурку, но подлый холод только насмехался над его потугами, терзая своими колючими перстами ноги поручика. Конечно же, глупо путешествовать по такому морозу в модных казацких шароварах, но умные мысли в буйные головы вовремя приходят редко. Будучи проездом с Кавказа, очень хотелось Зарайскому показаться во всей красе: черкеска с галунами, лохматая папаха, кинжал в серебряных ножнах и прочие атрибуты воинского шика. В теплом вагоне он часто представлял, как удивится Анатоль его мужественному наряду и как затрепещет сердечко Евгении. Хотя Зарайский умом и смирился, что она стала женой его друга, но пылкое сердце молодого офицера продолжало бунтовать против разума. Он и сейчас страдал от беспощадного мороза только ради встречи с ней, боялся себе в этом признаться, но было это именно так.
Имение показалось на пригорке, когда Зарайскому подумалось, что у него почти нет ног. Возле крыльца стояли сани. Поручик попробовал появиться на крыльце молодцевато, но на второй ступеньке споткнулся и упал. Быстро поднявшись, офицер оглянулся и, крепко сжав зубы побрел к двери.
Учитель рисования Григорий Петрович Хвостов ехал в гости и, прямо-таки, тонул в омуте размышлений. А в центре того омута, оказалась изумительной красоты женщина - Бекасова Евгения Андреевна. Учитель давно уже страдал от любви, и ему хотелось сегодня непременно поразить Евгению Андреевну какой-нибудь величественной одой (его поэтический талант был известен на всю близлежащую округу), но ничего путного не получалось. Чего он только не попробовал за последние дни: красочные эпитеты рядами строил, умопомрачительные метафоры на свет божий из потаенных уголков разума извлекал, модные литературные журналы штудировал, но всё понапрасну, не слагался стих достойный её красоты.
Григорий Петрович, уже в который раз шепотом цитировал основоположников русского стихосложения, надеясь отыскать средь старинных залежей словесной премудрости жемчужное зерно. Однако добра там скопилось много, а вот нужная драгоценность, как в воду канула. И только последняя надежда грела душу незадачливого поэта: Михайло Ломоносов - имя ей. Зная многие строки этого славного поэта на память, учитель стал шептать себе под нос оду на день восшествия на престол Государыни Елизаветы Петровны.
- Заря багряною рукою от утренних спокойных вод выводит солнце за собою...
Григорий Петрович глянул на солнце, к которому стали подбираться облака и продолжил свою негромкую декламацию. И шептал он так, пока еле слышно не прозвучали слова: тебя богиня возвышают души и тела красоты...
- Вот оно! - вскрикнул учитель настолько громко, что возчик, наблюдавший искоса на постоянно шепчущего пассажира, вздрогнул и погнал во всю прыть.
Анатолий Михайлович Бекасов очень обрадовался приезду гостей.
- Ах, Николя, лет пятнадцать не виделись! - крепко обнимал он Нестерова, а через мгновение прижимал уж к груди дрожащего поручика. - Серж! Вот счастье-то, какое! Сразу двое приехали. Господа! Слов не нахожу! А, вот, разрешите представить...
В переднюю вошла молодая красивая женщина и улыбнулась, сделав прямо с порога реверанс.
- Хотя, Серж, ты её знаешь, - продолжал радоваться хозяин дома, - а тебя, Николя, прошу познакомиться: моё сокровище - Евгения Андреевна урожденная княгиня Волховская. Не было случая тебя ей представить, ты же у нас всё жарким странам путешествуешь.
Николай Петрович галантно поклонился, поцеловал даме руку и вздохнул, пораженный в самое сердце её красотой. Нестеров начал было произносить цветистый комплимент, но супруга кузена, вдруг, вздрогнула и прошептала.
- А у вас кровь...
И все, как по команде уставились на загорелую руку Нестерова, где из ссадины, пересекающей белую полоску от недавно снятого кольца, сочилась кровь.
- Черт, этого мне еще только не хватало, - мысленно выругался Нестеров, быстро убрал руку за спину. От необходимых объяснений его спас протяжный скрип двери.
- Господа, - всплеснул руками хозяин усадьбы, стараясь изо всех сил сгладить случившуюся неловкость, - минуточку внимания: сам господин Хвостов почтил нас своим присутствием, так сказать, Пушкин местных окрестностей.
- А я не считаю господина Пушкина каким-то выдающимся поэтом, - густо покраснел учитель рисования, - манера стихосложения, так себе... не понимаю такого его возвышения после гибели на дуэли. Людская глупость всё это, извините меня, господа, разве может поэт писать о ногтях...
От литературной лекции слушателей спасло появление в передней еще одного человека. Когда Гомер уездного городка набрал полную грудь воздуха, чтобы отстаивать свои литературные пристрастия и клеймить позором покушавшихся на них, на пороге появился старик престранного вида в камзоле стародавних времен и в стоптанных валенках. Совершенно седая голова, глубокие морщины, изрезавшие, покрытый печеночными пятнами лоб и пронзительной черноты глаза, сверкнувшие из-под густых сивых бровей.
- Господа! - заволновался Бекасов. - Позвольте представить вам дядю моей Евгении - князя Георгия Семеновича Волховского. Он боевой генерала, герой войны, а сейчас решил написать мемуары.
Георгий Семенович, мельком и исподлобья глянул на гостей, остановил свой взор на поручике, с минуту пыхтел, а потом высказался скрипучим голосом.
- Что ж ты армию нашу позоришь? Оделся, как пугало огородное.
Зарайский встрепенулся от неожиданного выпада старика, перестал дрожать и подался вперед, схватившись на рукоятку черкесского кинжала.
- Серж, - бросился к другу Бекасов, - дядюшка шутит.
- Да за такие шутки! - бесновался поручик в объятиях хозяина усадьбы. - Был бы он помоложе, я б немедленно на дуэль вызвал! Я этого так не оставлю!
Поручику хотелось рвать и метать. Только дядюшка не захотел слушать возмущений с угрозами, он степенно развернулся и был таков. Когда страсть в передней слегка приутихла, Бекасов объявил.
- Господа! Сейчас вас проводят на верхний этаж в комнаты. Приведите себя в порядок, отдохните, а потом - праздничный обед. Сегодня у моей жены именины. Соседи приедут. Я понимаю, что сейчас рождественский пост, но... как говорит местный батюшка: коли не согрешишь, так и не покаешься. Шутка, господа. После обеда у нас затевается небольшое представление с музыкальными, так сказать, вариациями, потом все вместе едем в храм соседнего села. Стоим там всенощную, а утром разговляемся и проводим маскарадный бал около ели. Будем праздновать Рождество.
Во время торжественного обеда собралось человек двадцать - всё люди степенные. Слуги сбились с ног, сервируя стол разнообразными постными угощениями. Мяса хозяин на стол сегодня не велел ставить, а потому царило на белоснежных скатертях рыбное изобилие, средь которого стояли чашки с грибами, солеными огурцами, с моченой брусникой да с темно-красной клюквой.
Между поэтом Хвостовым и кузеном Нестеровым сел местный помещик Залужский - человек средних лет и разговорчивый до чрезвычайности.
- Какие славные люди Анатоль и Евгения, - тараторил помещик, уже поведав соседям по столу об удачном сенокосе, урожае гречихи и падении нравов средь крестьянской молодежи. - Славные. Уж мне-то ли не знать! Я ж сосед их ближний. У нас в деревне всё по-простому, а потому мы человека за версту видим.
Слуги же принесли горячую уху, бутылки цимлянского вина и гости стали часто сглатывать слюну, то и дело, поглядывая на хозяина застолья, но тот лишь руками разводил. Дядюшка Георгий задерживался, а без него празднество Бекасов не решался начинать.
- Вот уж истинно: не человек, а мучение, - вздохнул Залужский, решивший слегка изменить тему своего беспрестанного разговора.
- Что за мучение? - переспросил Нестеров, вызвав тем самым настоящий приступ словесного недержания.
- Да, дядюшка-с этот, - мигом перешел на шепот словоохотливый помещик. - Недели три назад приехал, а уж натворил тут всего-с. Несносный старик-с. Формазон, одним словом. Я, говорит, книгу пишу о своей жизни-с. Ну и пиши себе на здоровье, так нет же, он третирует всех. Меня для чего-то прилюдно оскорбил при первой же встрече-с? Жаль, что сейчас дуэли запрещены, а то бы я.... Анатоля при мне болваном назвал-с. Представляете? Вот уж поистине у Анатоля с Евгенией христово терпение-с...
- А чего ж они терпят? - усмехнулся Нестеров. - Прогнали бы его, да и дело с концом.
-Да как можно-с? - всплеснул руками удивленный рассказчик. - Князь богат-с, как крез, а Евгения его единственная наследница, тут сам бог велел терпеть. Вот уж она и старается. Днями видел, как плакала навзрыд-с...
- Плакала?! - внезапно оживился, сидевший по левую руку от рассказчика поэт Хвостов. - Как же он смеет старый деспот!
Залужский тут же стал рассказывать поэту о страданиях хозяйки усадьбы, но до подробностей добраться не успел; пришел дядюшка, и все радостно приступили к праздничному обеду. После короткого поздравления в адрес хозяйки и богатого ожерелья, подаренного поручиком Зарайским, на первый план выплыла ароматная уха, а, следом, прочие блюда с напитками. Когда стук столовых приборов, преодолев пик, пошел на убыль, предоставили слово местному поэту - господину Хвостову. Поэт встал, поклонился в сторону, откуда донесся робкий выкрик "просим" и стал зычно читать свое бесценное творение.
- Тебя богиня возвышают души и тела красоты, что в многих разделясь блистают, едина всё имеешь ты! Ты красоты земной - знамение, любимица богов - Евгения!
Поэт сделал паузу, вздохнул глубоко, чтоб продолжить восхваление хозяйки, но тут, словно гром средь ясного неба, резкий окрик.
- Что за чушь! Что ж ты чужое за свое выдаешь, подлец?!
Это вскочил из-за стола дядюшка Георгий, а брошенная им вилка ударилась о стол, два раза перевернулась в воздухе и воткнулась в глаз щуке, фаршированной грибами. Поэт остолбенел, побагровел, потерял от неожиданности дар речи и только открывал рот, словно выловленный из тины карась. Над столом повисла мертвая тишина, но неловкую ситуацию исправили два молодых человека, которые со смехом ворвались в гостиную, увлекая туда же, несколько раскрасневшихся дам. Все сразу же засуетились, приглашая свежих гостей к столу, задвигались стулья, зазвенели столовые приборы, и праздник продолжился. Во избежание каких-либо неприятностей говорили теперь все исключительно прозой.
Когда желудки гостей полностью взяли со стола положенную мзду, хозяин огласил меню для души. Сначала выступил оркестр из местных самородков, которых господин Бекасов собрал вместе на Покров день и терпеливо учил музицировать. Музыкальные инструменты (кроме, конечно же, балалайки с бубном) самородки впервые в руки взяли на тот самый Покров день, но пьеску они исполнили вполне сносно. Потом пела сама Евгения Андреевна. Почти весь дом обратился в слух.
Георгий Семенович Волховский, ссутулившись, сидел за столом и писал. Он был настолько увлечен своим занятием, что не услышал, как открылась дверь, и кто-то осторожно вошел в его комнату. Георгий Семенович резко обернулся только тогда, когда почувствовал, что этот кто-то стоит у него за спиной.
- Что? - часто заморгал князь. - Что за маскарад?
Георгий Семенович еще что-то хотел сказать, но не успел: злая холодная сталь разорвала желтовато-бледную кожу на его шее и, расправляясь с дряблыми мышцами, вонзилась в плоть, чуть правее позвоночника. И как раз в это мгновение за дверью комнаты Волховского загремела бьющаяся посуда, и раздался истошный крик. Убийца выдернул кинжал, отскочил от жертвы к двери. А князь с невероятной для его возраста быстротой бросился к окну. Дернул раз, второй, третий, распахнул окно, перевалился в проём, по всей видимости, намереваясь, убежать от расправы, но не успел. Душегуб схватил его за шиворот, оттащил от окна и молниеносным ударом рассек яремную вену.
Для вечерней поездки в храм Анатолий Михайлович велел подать четверо саней. Этого, конечно же, было бы предостаточно, если бы не череда некоторых несуразиц. Первые сани по чьей-то команде уехали полупустые, во вторые уселись разудалые молодые люди с дамами, а у третьих лопнула подпруга. Так что, на четвертых санях пытались устроиться сразу двенадцать человек. Но никто по такому поводу и не думал печалиться: было очень суетно и весело. Уселись, хотя и еле-еле, но стоило саням тронуться, все кубарем повалились в снег. И вновь смех да шутки. Бекасов тут же послал на конюшню, чтоб еще двое саней запрягли, и велел вывести на крыльцо оркестр для увеселения гостей во время непредвиденной заминки.
Когда господа пошли усаживаться в сани, оркестранты бросились к столу, чтоб слегка утолить жажду. Утоляли её недопитым вином, а потому играли они сейчас на крыльце за милую душу. Правда, увертюра к знаменитой опере здорово смахивала на "камаринскую", но получилось задорно, а напоследок бородатый флейтист в драной заячьей шапке от усердия даже со ступенек кувырнулся. Ожидание саней прошло до того весело, что в храме Нестеров с Зарайским чуть было не расхохотались в голос, однако, бог миловал. Рождественская служба длилась почти до утра, здорово всех утомила и гости, приехав в усадьбу, сразу же легли спать. А на улице занималась метель.
Нестеров проснулся по светлому, сладко потянулся, хотел подремать еще, но тут услышал встревоженные голоса. Он оделся, вышел из комнаты, и тут же столкнулся в коридоре с заспанным поэтом Хвостовым, их комнаты были рядом.
- Чего там случилось? - поинтересовался поэт, зевая во весь рот.
- Не знаю, - пожал плечами Нестеров.
В гостиной суетились люди, и пахло елью. Елку слуги ставили вечером, когда все господа умчали в храм прощения у бога вымаливать. Мода на рождественские ели только-только начинала будоражить передовые умы, а потому было велико удивление дворни, которая вся поголовно терзалась вопросом: для чего нужно дерево с ветками из леса в дом тащить? Однако хозяин - барин и ничего тут не попишешь.
- Что тут? - спросил Нестеров мужика, вытиравшего тряпкой пол.
- Барина жизни лишили, - отозвался глухим голосом мужик, тут же прекратив работу.
- Кого? - переспросил Николай Борисович.
- Барина Георгия ночью кто-то ножиком пырнул. Он вечером у себя в комнате закрылся, а уж коли он в комнате своей, то к нему лучше ни ногой, ругается шибко. Это любой у нас знает. Утром Митрий пошел его кофием попотчевать, а барин-то и того...
- Чего "того"?
- Бездыханный в крови лежит. Царствие ему небесное. Там сейчас следователь из города приехал...
Нестеров покачал головой и двинулся по коридору к двери, возле которой толпился народ.
Когда Николай Борисович перешагнул порог комнаты убиенного князя, там находились четверо: хозяин имения, двое господ в штатском и, стоящий в углу навытяжку, урядник.
- А вам, что здесь надо? - резким строгим голосом спросил Нестерова один штатских, сидевший на стуле.
- Это двоюродный брат мой, - робко подал голос Анатоль.
- Нельзя, - буркнул строгий господин, по всем приметам - судебный следователь.
- Я могу быть вам полезен, - глянул прямо в глаза следователю Нестеров.
- Чем же?
- Моя фамилия Нестеров, я служу чиновником по особым поручениям в министерстве иностранных дел и имею опыт в расследовании подобных..., - Николай Борисович слегка запнулся и кивнул в сторону лежащего на полу трупа, - несчастий.
- Да, да, - постарался поддержать родственника Бекасов. - Николай давно служит по министерству иностранных дел, неделю назад он вернулся в Петербург из Персии, до этого в Индии пару лет... и вот решил навестить меня...
- Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, - буркнул следователь, поднявшись со стула. - Мы сами с усами. Верно, Смолюк?
- Так точно, ваше благородие! - громко отозвался урядник из своего угла, вовсю стараясь придать своей груди образ колеса.
- Напрасно вы так, - развел руками Нестеров, - я пару лет назад помог в одном, если так можно выразиться, пикантном деле вашему вице-губернатору во время его поездки к морю, и он теперь считает, что...
Следователь, знавший крутой нрав своего вице-губернатора не понаслышке, а потому не желавший не иметь даже намека на какое-то дело, не дал Николаю Борисовичу завершить свою мысль.
- Помогайте, - вздохнул следователь, - ежели такое желание есть. Только интересного здесь мало. У нас не Индия, здесь всё по-простому: жесток был генерал с людьми, вот они ему и отплатили сторицей, скорее всего, по пьяному делу. Всё очень просто. Сейчас доктор труп осмотрит, а потом Смолюк спрос с дворни надлежащим образом проведет, кто-нибудь да что-нибудь и расскажет, найдем душегуба и всё... Хотя, - следователь прошелся по комнате, - почему "всё"? Мы с вами можем, так сказать, пофантазировать, господин Нестеров. Можем себе позволить в честь праздника: произвести некоторые умственные упражнения, высказать гипотезы, поспорить, но только, чтоб Смолюку не мешать. Праздник-то, всё одно подпорчен. Ваш ход.
Нестеров усмехнулся, внимательно выслушав насквозь пронизанную иронией речь следователя, и склонился над телом убитого князя, а следователь с откровенно насмешливой миной лица наблюдал за ним. Следователю Шувалову сразу не понравился этот столичный щеголь, сующий нос не в свое дело и кичившейся своим знакомством с высшей губернской властью. Очень хотелось поставить этого хлыща на место. А "хлыщ" тем временем осмотрел труп, оперся поясницей на подоконник, огладил ладошкой модную бородку и начал свои идеи излагать.
- Я считаю, что убийца - dilettante и был он очень взволнован
- А я думал, что к нам мясник со скотобойни пожаловал, - не удержался, чтоб не съязвить шепотом Шувалов, но, тут же, взял себя в руки, и с чрезвычайно серьезной миной лица спросил. - Почему вы так решили, господин Нестеров?
- Опытный убийца, - отвечал Нестеров, словно не замечая насмешливого настроения своего визави, - покончил бы делом за один раз и не позволил бы жертве встать с места. Судя по пятнам крови, первый удар был нанесен князю, когда он сидел за столом, а добили его вот здесь - рядом с окном. Видимо убийца испугался содеянного после первого удара, а потому позволил жертве сделать несколько шагов.
- Такие выводы и я бы смог сделать, - опять сел на стул следователь, - вот, если по положению трупа, вы бы мне причину убийства раскрыли, тогда б да, а так... Слушай, Смолюк, - следователь обернулся к скучавшему уряднику, - а ты чего здесь стоишь да слушаешь болтовню нашу? Иди да делом займись.
- А мне можно уйти? - тихим голосом спросил Бекасов. - Надо насчет обеда распорядиться.
- Конечно, - кивнул головой следователь.
- Ну-с, господин Нестеров, - вновь обратился к своему добровольному помощнику следователь, когда дверь комнаты захлопнулась. - Есть у вас предположения по поводу причины этого душегубства?
- Господа, - не позволил сразу ответить Нестерову уездный доктор Смолин, - разрешите тоже словечко вставить... Вернее, два. Во-первых, надо бы покойника в часовню отправить, потому как здесь жарко натоплено, а во-вторых, я скажу так, причин для убийства в мире только две: деньги да бабы, пардон, женщины-с. Как сказал поэт: миром правят деньги да любовь.
- Так, - следователь, нахмурив брови, глянул на доктора, - зря, что ли, мы господина Бекасова отпустили. Он же после смерти дядюшки превосходнейший куш отхватит.
- Да что вы за ерунду говорите! - мгновенно возмутился Нестеров. - Во-первых, наследство получает жена Анатоля, а во-вторых, не такой он человек, чтоб на убийство пойти. Он у мухи-то, прежде чем её на окне придавить, разрешения спрашивает, а потом прощения просит. Анатоль - убийца! Эту идею из головы выбросите.
- Тогда, любовь виновата, другого не дано, - закашлялся доктор и пошел распорядиться по поводу отправки покойного в часовню.
- Это ближе к истине, - согласно кивнул Николай Борисович, усаживаясь на подоконник. - Без любви здесь вряд ли обошлось.
- Вы хотите сказать, что, по-вашему, князь на старости лет в амурные сети угодил? - удивленно переспросил следователь Шувалов, недоверчиво глянув в сторону трупа. - Не верю! Ему уж восьмой десяток, поди?
- Если бы вы видели, как поручик Зарайский на Евгению Андреевну смотрит, то вы бы так категорично не выражались, господин следователь, - сказал Нестеров, поудобней усаживаясь на подоконнике.
- При чем здесь Зарайский?
- Я сам видел, как князь оскорбил его в присутствии госпожи Бекасовой. Такое унижение в присутствии дамы горячие люди редко прощают, а уж при таких обстоятельствах. Смотрел поручик на неё так, что все амуры в наших палестинах крыльями затрепетали.
- Зарайский? - лицо следователя стало серьезным.
Как раз в это время в дверь постучали. Это урядник первого свидетеля привел.
- Видел я, как он сюда входил, - часто кланяясь, то следователю, то лежащему на полу трупу, - рассказывал дворовый человек Семен Петров. - Когда оркестра играла, со стола стали убирать. Здесь коридор рядом, по которому мы туда-сюда шастали. Вот. Несу я лохань с помоями, а он к князю, царство ему небесное, и заходит ...
- Кто заходит? - нетерпеливо перебил рассказчика следователь.
- Да я не разобрал лица-то, а вот шапка у него была приметная...
- Какая еще шапка?!
- Басурманская. В такой шапке господин офицер вчера в гости приехал.
- Так это был тот самый офицер?! - Шувалов быстро встал и пошел ближе к свидетелю.
- Не могу сказать: он же в маске был.
- Что за маска?
- Маскарадная, ваше благородие. Они вон там в углу колидора сложены. А я еще подумал: маскерад завтра, а чего он её напялил.
- А больше ничего особенного ты у него не заметил? - впервые за всё время допроса, подал голос Нестеров.
- Не, - энергично мотнул головой свидетель.
Петрова еще немножко попытали, но напрасно, ничего нового он больше прояснить не смог. Скоро его отпустили.
- Смолюк, веди сюда поручика! - распорядился следователь, как только свидетели вышли.
- Подождите, - встал с подоконника Нестеров, - неужели вы думаете, что Зарайский настолько глуп, чтоб тайно пойти на убийство и при этом в теплом помещении надеть свою приметную папаху? Не верю.
- Стой, Смолюк, - остановил урядника следователь. - Действительно: рано поручика. Иди лучше народ еще поспрашивай.
Отправив урядника на службу, Шувалов прошелся по комнате, потом глянул на Нестерова; и не было уже в том взгляде ни грана насмешливости.
- Значит, Николай Борисович, нам специально идею о причастности к убийству поручика подсовывают. Я-то, грешным делом, думал, что тут всё запросто: кто-то из дворни по пьяному делу набедокурил, а здесь целая трагедия с переодеванием. Шекспир, стало быть. Выходит, что злодей намеренно надел черкесскую папаху?
- Всё может быть, - развел руками Нестеров и вновь присел на подоконник. - Я вот тут подумал и еще одну кандидатуру в преступники подыскал. Уж очень он нервничал, когда поручик хозяйке ожерелье дарил. А получается, что двух мух сразу он придавил: и князя жизни лишил, и поручика под каторгу подставил...
- Ну и кто же это?
Нестеров ответить не успел. Мужики пришли за телом убиенного князя. Сперва мужики чесали затылки, рассматривая труп, потом один побежал за носилками, а второй подошел к стене, где висела репродукция картины Брюлова "Вирсания" и стал удивляться. Удивлялся он про себя, а вслух произносил лишь выражения не всегда приличные. Носилки оказались коротковаты, теперь мужики поменялись ролями: один побежал за досками, а другой к "Вирсании".
Пока мужики хлопотали возле хладного трупа, следователь подошел к столу и стал перелистывать бумаги.
- Что там? - подошел к Шувалову Нестеров.
- Не пойму никак, - пожал плечами следователь.
- Что не поймете?
- Мне сказали, что покойный князь три недели писал, не разгибая спины, а написанного - пять листов...
И тут мужики затеяли спор, как правильно на носилки князя положить, спор до того оказался жарок, что следователю пришлось вмешаться. С грехом пополам, безжизненное тело на носилки уложили и вынесли.
- Ну, - обратился следователь к Нестерову, как только мужики с покойником скрылись за дверью, - кто ж, по-вашему, мог поручика в таком свете выставить?
- Нет, я тут подумал и решил с выводами подождать, - утер ладонью губы Николай Борисович и подошел к портрету обнаженной Вирсании. - Разобраться надо...
Всех позвали к столу, только следователь остался в комнате убитого князя. Шувалов подошел к окну стал смотреть на заснеженный сад, но, постояв так немного, он поднес ладонь к раме и удивленно прошептал:
- Почему это так дует из окна? Его ж открывали недавно. Интересно... А где же у меня Смолюк?
Только следователь подумал, а урядник уж тут как тут.
Урядник, явно польщенный похвалой следователя, быстро осмотрел окно и громко выдал вердикт.
- Открывали его совсем недавно, ваше благородие! И валяется что-то под окном!
- Иди посмотри.
Не прошло и минуты, а уж Смолюк с улицы кричит.
- Пакля это! Щели на зиму затыкали, а она и вывалилась.
Минуты урядник вернулся в кабинет убиенного князя и с порога сообщил еще об одной находке.
- Смотрите, ваше благородие, какую еще штуку я под снегом возле пакли усмотрел, - радостно улыбался Смолюк, передавая Шувалову золотой перстень.
- Ну-ка, ну-ка, - следователь стал рассматривать находку.
- А я чего думаю, - осторожно откашлялся урядник, - может, господина чиновника из Петербурга этот перстень.
- А с чего ты взял?
- У него на пальце полоска белая, не иначе кольцо у него там было до недавнего времени.
- Кольцо, говоришь? - Шувалов подошел к окну и приложил руку к раме окна. Дуло с улицы не слабо.
Буфетчик Семен Петров с юношеских лет имел мечту - стать хозяином кабака. Как он побывал в первый раз с отцом в городе, так и, словно по лбу обухом. А тут еще днями Ванька Кузькин Семке душу разбередил. Ванька из соседней деревни, так себе парень, а тут в сапогах да при картузе городском. Сказывали, что с лихими людьми он дружбу водил, но за руку его не ловили ни разу. Ванька-то и рассказал Семену, что ежели иметь пятьсот рублей (конечно, деньжищи сумасшедшие), то на паях можно чайную купить, а там и до кабака недалеко, только вот где взять эти пятьсот рублей? Несбыточное желание. И вдруг... Всё одно к одному сошлось. Во-первых, князя убили, царство ему небесное, хотя и гад был, каких мало, во-вторых, видел Семка, как заходил к князю кто-то ряженый, а в-третьих у того ряженого такая приметная запонка манжете висела, какую, раз узрев, вовек не позабудешь. У Семки поначалу и мысли не шевельнулось, чтобы что-то от следователя утаить. Если б еще не один случай: дворник Ефим утром разгребал снег возле крыльца и запонку нашел: ту самую - светло-синего цвета, о шести углах и размером с алтын. Семен сразу её узнал, как только дворник своей находкой на кухне хвастать стал, намекая, что немалую награду он за вещицу такую отхватит. Вот в тот момент в голове семкиной мыслишка интересная и заегозила.
- А ведь убивец запросто мне пятьсот рублей даст за молчание про эту примету, - размышлял парень. - По этой запонке его отыскать, легче, чем плюнуть.
Осталось только разобраться, кому эти запонки приметные принадлежат. И вновь удача! Горничная Нюрка на кухню пришла и сказала, что видела такую вещицу, когда убиралась в комнате одного из гостей: под стол она там упала. Семка к Нюрке, прямо-таки, бросился, поясни, дескать, что за гость, но тут его урядник за шиворот схватил и потащил к допросу. И вот под крепкой рукой урядника решил Семка твердо и окончательно: о запонке ни гу-гу.
После легких закусок гости разошлись по комнатам готовиться к обеду, который из праздничного решили превратить в тризну, а у Анатолий Михайлович на диване в гостиной прилёг. Устал он сегодня, но разглядывая с дивана потолок, потихоньку в душе своей радовался. О том, сколько крови подпортил князь Георгий Анатолию Михайловичу, не во всякой сказке опишешь. С первого дня знакомства стал издеваться дядюшка Георгий над избранником племянницы. Каких только гадостей и колкостей не услышал Бекасов от этого желчного старика! Другой бы на его месте непременно прочь убежал, но Анатолий Михайлович терпел безропотно. Конечно же, немалую роль в том терпении сыграла мать Евгении, объяснив молодому человеку, причины столь безобразного поведения старца. Оказалось, что любит одинокий князь Георгий свою племянницу так, что его любви, любовь царя Пигмалиона к Галатее в подметки не годилась. Всех мужчин в окружении Евгении он ненавидел, а потому доставалось им от него, как только можно. А кто чаще с нею был, тому и перепадало соответственно. И вот теперь старика больше нет, ну, не радость ли? Анатолий Михайлович блаженно потянулся и тут услышал шум наверху. По лестнице со второго этажа бежал буфетчик Петров, а за ним летел поэт Хвостов. Причем, летел не фигурально, а самым натуральным образом: видимо он за что-то запнулся и, теперь падал головой вниз на крутую лестницу. Следом за поэтом бежал Нестеров, глаза его были полны ужаса. Падение то оказалось трагическим: сломал себе шею Хвостов. Подбежал к страдальцу и Зарайский, потом они с Нестеровым отнесли Хвостова на диван, Залужский сбегал за доктором. Эскулап осмотрел Хвостова и руками развел. Скоро тело поэта снесли в часовню и положили рядом с князем.
Узнав еще об одной трагедии, следователь Шувалов первым делом допросил буфетчика Петрова, за которым так неистово гнался очередной новопреставленный.
- Чего это господин Хвостов за тобой бежал?! - вопрошал дрожащего буфетчика следователь.
- А я почем знаю, ваше благородие? - часто мигал глазами Петров. - Я только зашел кофию предложить, а он как побежит на меня.
- Врешь!
- Вот тебе крест, ваше благородие, - торопливо егозил пальцами по груди буфетчик, - только кофию и всё. Пустите, некогда мне, бламанже надо по чашкам раскладывать.
Шувалов, поняв полную бесполезность допроса, решил буфетчика отпустить, но на всякий случай того обыскали. Синюю запонку у него у него нашли в кармане порток.
- Украл?! - взъярился на буфетчика следователь.
- Никак нет, - отпирался Петров. - Что я нехристь какой? Нашел я её. Иду, а она под снегом...
- Чего ты врешь! - неожиданно трубным басом встрял в показания дворник Ефим, с прочими любопытными подслушивающий и подглядывавший из передней за следственными действиями. - Я запонку эту в снегу раскопал, а ты у меня её спер, вошь пакостная.
После показаний дворника и ощутимых розыскных действий со стороны Смолюка, буфетчик Петров сознался и торопливо выдал свои тайные замыслы вместе с мечтой.
- Значит, эта запонка была на убийце? - крепко нахмурился следователь.
- Вот тебе крест, была, - бормотал буфетчик, всё ниже опуская глаза. - Нечистый меня попутал, ваше благородие.
Послали урядника обыскать тело поэта и там, в грудном кармане сюртука, нашли вторую запонку. Теперь все нити сходились к одному человеку: обида, злость, зависть, хладнокровный расчет и запонка. Окровавленный нож нашли под постелью Хвостова, в ногах.
- Уж, эти мне поэты, - вздохнул Некрасов. - Взглянешь на такого и не подумаешь, какие в его душе бури с ураганами бушуют.
Где-то, через час все сели за ломящийся от разнообразных кушаний стол, правда, назвать его праздничным язык особо не поворачивался, но гости были довольны. Следователя тоже позвали к столу. Много поминали добрым словом князя Георгия, о безвременно павшем поэте старались не вспоминать, только, спустя некоторое время, Залужский предложил поднять бокал за следователя.
- Предлагаю, господа, поднять бокалы за господина Шувалова, сумевшего вывести на чистую воду убийцу-с. Как он не исхитрялся и как не маскировался...
- Ну, что вы, господа, что вы, - поднялся явно смущенный следователь, - здесь моей заслуги немного, а первая скрипка за господином Нестеровым, вот уж кто, словно сквозь стены всё видит. Как говорится: vini, vedi, viki. И подозрения от господина Бекасова с поручиком Зарайским в одно мгновение отмел, сразу догадавшись, что дело здесь в душевном надрыве. А, стало быть, во главе угла - любовь-с. Мы-то, здесь в провинции, душевные порывы знаем плохо, - продолжил прерванную речь следователь, приветливо улыбаясь Нестерову. - Мы всё больше факты очевидные ищем. Например, пишет князь три недели свою книгу, а написано пять листов только. Не странно ли? Мне, лично, очень. А еще мне показалось странным то, что господин Нестеров любит около окна, из которого дует, стоять.
- Не понял?! - громко переспросил оратора Нестеров.
- Я тоже сначала не понял, - шумно вздохнул следователь, - дует очень, а для вас там, словно медом намазано. Но это не важно, может быть, нравится человеку, холодный воздух в поясницу. Мне показалось важнее понять: почему из окна так дует. И понял я - открывали совсем недавно это окно. И пакля из щелей на улицу упала, а возле пакли той Смолюк любопытную вещицу отыскал: вот этот старинный перстень.
Следователь вынул из кармана находку и стал показывать её присутствующим.
- Так это же перстень дядюшки ..., - воскликнул Бекасов.
- Анатоль! - резко перебила мужа госпожа Бекасова. - Молчи!
Анатолий Михайлович запнулся и удивленно глянул на супругу, а та, опустив глаза, густо покраснела.
- Евгения Андреевна, - после легкого замешательства, обратился к Бекасовой следователь, - вы что-то знаете об этом перстне.
- Нет!
- Евгения Андреевна! - теперь голос следователя звучал строго и властно.
- Это не простой перстень, - еле слышно прошептала Бекасова. - Это знак.
- Какой такой знак? - следователь смотрел на Бекасову, не отводя глаз.
- Это знак принадлежности к тайному обществу. Дядюшка никогда с этим перстнем не расставался.
- Но почему тогда перстень оказался в снегу? - Шувалов смотрел теперь, то на перстень, то на хозяйку дома. - Может быть, он, бросая перстень, какой-то знак нам пытался дать?
- Я не знаю, - вздохнула Евгения Андреевна, - но один раз он мне сказал, что из его книги люди узнают много любопытного об окружении Государя. И еще как-то обмолвился, что и в правительстве многим не поздоровится.
- Что он имел ввиду?
- Не знаю..., но только написал он не пять листов, а много больше. Я сама видела. И еще он мне ё рассказывал, что к нему издатель на следующей неделе обещался приехать. Еще он боялся, что ему не дадут дописать всей правды. Ой, ужас...
- Вот какое дело, господа, - снова стал говорить следователь, как только госпожа Бекасова закрыла лицо руками. - И что мне подумалось: а, вдруг, кто-то не захотел, чтобы попали эти листы к издателю. А что из этого может следовать? Осмелюсь предположить: причина преступления кроется не в ниве любовных переживаний, как доказал нам господин Нестеров, а в зловещей тайне, которую князь Волховский хотел приоткрыть миру. Как вам такой оборот, господа?
- Любопытно, - округлил глаза Залужский, всё еще продолжавший стоять со стаканом в руке. - А мне всегда казалось, что князь формазом был. И перстень этот - знак формазонский.
- Формазонский? - удивленно поднял брови Шувалов, и мгновенно перевел взгляд на Нестерова. - А вы господин Нестеров не такой же формазонский знак с пальца сняли?
- Какой еще знак? - прохрипел Нестеров.
- Ну, как же, - Шувалов указал на ладонь чиновника, - вы последнее время всё в южных странах жили. И руки у вас загорелые, а вон на пальце белая полоска и ссадина возле полоски, видно не малого труда стоило тот перстенек снять. Может быть, вы нам покажете этот перстень?
- Ничего я вам не собираюсь показывать! - напрягся всем телом Нестеров. - Всё это бред!
- Может быть, - согласно закивал головой следователь, - но с другой стороны, господа, я надумал расспросить Анатолия Михайловича об его кузене. Расспросил и вот что выяснил: пятнадцать лет кузен ни одного письма не написал, а тут, как только приехал из Персии, на второй день едет к двоюродному брату в имение. Ну, не странно ли? Еще старается, чтобы мы не заметили, что окно в кабинете князя вчера вечером открывали. И перстень с пальца снимает. Вопрос у меня к господину Нестерову: не было ли в этой поспешной поездке какого-то злого умысла, для которого и перстень с пальца не грех снять? А уж не в том ли тайном обществе вы соизволите состоять, господин Нестеров?
- Что вы себе позволяете? - Нестеров резко встал и вышел из-за стола. - Я не хочу слышать весь этот бред!
- Ваша воля! - крикнул в спину уходящему чиновнику Шувалов. - Только попрошу никуда из комнаты не выходить. Скоро приедет товарищ губернского прокурора с разрешением, чтоб провести здесь обыск. Будем искать пропавшие бумаги князя.
Николай Борисович торопливо взбежал по лестнице и закрыл за собой на крючок дверь.
- Вот, гадина! - думал он, расстегивая застежки дорожного чемодана. - Всё испортил. А как хорошо начиналось. И кузен женился на племяннице предателя, и сам он в деревню отправился. Спрятаться захотел. Как это стало известно, так сразу же товарищ министра срочную эстафету в Персию прислал. И как ловко я подготовил сценарий убийства, заметив любовные страсти этих олухов. Всего лишь немного подумал, кого определить в злодеи: поручика или поэта, но комната поэта оказалась рядом с моей, вот он и стал главным героем этой драмы. Приметная запонка должна была поставить точку в расследовании и поставила бы... Лишь немного пришлось ему помочь поэту, чтобы он с лестницы грохнулся. И погоня его за буфетчиком оказалась весьма кстати... Всё же получилось, а эта сволочь... За поясницу мою побеспокоился. Я тебе еще покажу... Но сейчас не это главное. Надо избавиться от бумаг и перстня, если их не будет, выкручусь...
Нестеров достал из чемодана пачку бумаг, бросил её на стол стал зажигать спичку и услышал за своей спиной какое-то шевеление. Николай Борисович резко обернулся.
- Может вам помочь, господин чиновник? - на полном серьезе интересовался урядник Смолюк, выбираясь из-под кровати.
Нестеров понял, что сегодня все его карты биты и безвольно опустил руки.