Аннотация: Продолжение второй книги моей трилогии "Аляска".
ОЛЬГА ПЛАТОНОВА
АЛЯСКА
Трилогия
КНИГА 2
Часть I
Глава I
ЯНЫЧАР
Я шла на встречу с бывшими однокурсницами. Прошел ровно год с того дня, как мы окончили ИнЯз и получили дипломы преподавателей английского языка. Знаменательный срок! Годовщина расставания с альма-матер ― прекрасный повод оторваться от дел и собраться вместе, подвести кое-какие итоги, обменяться новостями. Ну и, конечно, похвастать своими успехами, поболтать, посплетничать. Святое дело в любой женской компании! Группа у нас была дружная, все мы в институте хорошо ладили и весело проводили время. Но потом разбежались и позабыли друг о друге. Теперь же каждую из нас распирало любопытство: как живут бывшие однокашницы, где работают, кого любят? В общем, все ждали встречи с нетерпением.
Собраться решили в ресторане гостиницы "Советская", что на Ленинградском проспекте. Выбор места встречи был неслучайным.
― Там цыгане поют, не соскучишься! ― говорила мне по телефону Ада Сорокина. Она в нашей группе была самая невзрачная девушка, зато в учебе ― лучшая.
До революции здание гостиницы занимал знаменитый на всю Москву ресторан "Яр". Он славился прекрасной кухней и, главное, первоклассным цыганским пением. Во времена СССР его здорово потеснили, к тому же переименовали в "Советский". Зато часть здания отдали цыганскому театру "Ромэн", и его артисты охотно выступали в ресторане.
― Вдруг сам Сличенко будет, а? ― восхищенно шептала в трубке Ада.
Бог знает почему, но именно на закате советской эпохи, в 70-80-е годы, зажигательные цыганские песни и танцы пользовались в стране бешеной популярностью. Без них не обходился ни один крупный концерт или праздничный "Голубой огонек". Главный режиссер театра "Ромэн", актер Николай Сличенко стал тогда звездой советской эстрады. Само собой, мы захотели отметить нашу годовщину там, где можно было послушать цыган!
― Да ты что! ― отвечала я. ― Народный артист СССР в ресторане петь не будет!
― Ну, не знаю... ― сомневалась Ада. ― Цыгане ― вольный народ, они не чванливые! А может, Катя Жемчужная споет? Помнишь, как она в "Вечном зове" Зорицу играла?
Телесериал "Вечный зов" мы смотрели, когда еще учились в школе. Но помнили его хорошо. В популярности у народа он не уступал легендарным "Семнадцати мгновениям весны". Фильм смотрела вся страна. В те вечера, когда шла телепремьера, улицы пустели: люди сидели по домам у телевизоров. Отличный был сериал: талантливый, яркий, масштабный ― революция, война, любовь... Катя Жемчужная исполнила роль цыганки Зорицы замечательно, спору нет! Я бы с удовольствием посмотрела ее выступление в ресторане!
Одним словом, куда ни кинь, вечер встречи с подругами-однокурсницами обещал быть интересным!
Я доехала на метро до станции "Динамо" и вышла на Московскую аллею Петровского парка. Отсюда до ресторана было рукой подать. В преддверии наступающего вечера летняя жара спадала. Я с удовольствием вдохнула запах тополей, теплого асфальта и прогулочным шагом направилась по аллее вдоль Ленинградского проспекта.
У меня было отличное настроение. Предстоящая встреча с подругами побуждала смотреть на себя со стороны, и мне нравилась наблюдаемая картина. По тротуару беспечно вышагивала на шпильках молодая, красивая, модно одетая женщина. Серебристая кофточка с люрексом, элегантная узкая юбка, пышная прическа, эффектный макияж... Мне говорили, что я была похожа на суперпопулярную тогда британскую рок-звезду Бонни Тайлер. Меня это вполне устраивало! А если добавить, что эта "Бонни", помимо привлекательной внешности, имела ученую степень кандидата филологических наук и преподавала английский язык в одном из ведущих вузов страны, то...
Я была вполне довольна собой. Есть чем похвастать перед подругами! К тому же недавно меня пригласили работать в КГБ переводчицей. Статус сотрудника госбезопасности ― это престижно! Я отказалась. Работа предполагала доступ к информации с грифом секретности "ССОВ" ― "Совершенно секретно особой важности". Поэтому переводчица такого ранга не могла выезжать за границу.
А я собиралась туда выезжать! Мне очень хотелось посмотреть мир, побывать в зарубежных странах! Особенно в Англии ― на родине языка, который я так хорошо сумела изучить! В то время к власти в СССР уже пришел Горбачев, газеты трубили об "ускорении" и "перестройке", шли слухи о демократических реформах, ослаблении советского режима. Так что мои "зарубежные" планы вполне могли осуществиться. Но не только в загранице было дело. Мне казалось, что грядущие перемены обещают обретение неведомых жизненных возможностей. В такое чудесное время запирать себя в стенах КГБ было глупо!
Я вдруг ощутила, как легка и упруга моя походка. Встречные мужчины кидали на меня заинтересованные взгляды. Это будоражило, дарило сладкое ощущение женской власти, полноты жизни. Мне казалось, что не только Московская аллея ― весь мир лежит у моих ног!
На пути возник странный тип. Он стоял посреди аллеи и с ласковой улыбкой смотрел на меня. Немолодой, щуплый, лысоватый, с рыбьим ртом и хитрыми глазками, он был одет в стиле "вольный художник": легкий костюм салатового цвета, на шее ― золотистый шелковый платок. Когда я приблизилась, тип шагнул навстречу и осторожно положил руку на мое предплечье:
― Девушка, сегодня с вами случилось что-то чудесное!
Я остановилась и засмеялась в ответ на этот мастерски оформленный комплимент. Мне было приятно. С другой стороны, как умело и бесцеремонно "художник" нарушил мое личное пространство! Этот стареющий ловелас знал, что делал!
― Пойдемте ко мне и отметим это событие!
Я молча высвободила руку и пошла дальше. Его оскорбительное двусмысленное предложение заслуживало резкого ответа. Но очень уж изящно он подкатил!
Неожиданный контакт изменил строй моих мыслей. "Да, может быть, я и неплохо выгляжу, ― думалось мне. ― И у меня очень хорошее настроение. Но..."
Но вряд ли это настроение можно было назвать беззаботным. Я тяжело переживала разрыв с Отари. Решение расстаться с горячо любимым человеком далось мне большой кровью. Порой я чувствовала себя так, будто задушила наше счастье своими руками... Но разве можно было поступить иначе? Что бы там ни говорили, мы в ответе за свою жизнь. Перед людьми, перед миром, перед Богом... Перед самими собой, в конце концов! И положить эту жизнь на алтарь любви к человеку, который в любой момент был готов предать нашу общую судьбу?..
Однажды я вдруг осознала: жизнь больше любви. Я выбрала жизнь.
С той поры все изменилось. Юношеская безоглядная преданность движениям высоких чувств оставила меня. Она уступила место разумной практичности. "Жизнь нужно строить, ― говорила я себе, ― и сердечная привязанность здесь ― плохой помощник. Иначе будешь ждать у моря погоды, как ты это делала в течение семи лет!"
Я больше не верила в любовь. И не искала ее, не ждала. На смену ей пришла серьезная озабоченность своей женской судьбой. Я мечтала построить полноценную семью, иметь детей, быть Женщиной ― в самом полном смысле этого слова. Если бы Отари вернулся ко мне, мы бы вступили в брак, построили дом в Грузии, как он обещал, и зажили в любви и согласии. Правда, нашему счастью могла помешать моя былая "женская" болезнь. Она, по словам врачей, лишала меня способности иметь детей. Но состояние моего здоровья уже в течение пяти лет говорило другое: в этой сфере нет проблем. Даже если я и ошибалась ― все равно! Никакой недуг не помешал бы мне зачать ребенка от любимого мужчины!
Но любовь не оправдала моих ожиданий. И теперь я не собиралась отдавать ей на откуп свою мечту быть Женщиной. Моя разумная практичность говорила:
"Хочешь семью? Так строй ее! Ищи хорошего мужа, рожай детей и живи, как люди живут!"
На том мы с ней, с практичностью, и согласились. Я решила всерьез заняться обустройством своей личной жизни и создать семью. Пусть даже без любви...
С тех пор внимание мужчин обрело для меня особый смысл. Раньше я принимала комплименты как признание своих женских достоинств. Теперь же смотрела на любую попытку ухаживать за мной как на приоткрытую дверь в новую жизнь.
Я прошла по эстакаде над широченной улицей Новая Башиловка и оказалась рядом с рестораном. Меня охватило легкое волнение. В последние годы я очень редко выбиралась "на люди". Учеба, работа, защита диссертации к этому не располагали. Да меня и не тянуло в места, как тогда говорили, "отдыха и развлечений граждан". Я ждала, когда смогу пойти туда с Отари. Теперь же встреча с однокурсницами в ресторане была очень кстати.
"Ресторан "Советский" ― один из самых престижных в Москве! Его посещают достойные мужчины! Ты можешь встретить там будущего мужа!" ― деловито шептала мне разумная практичность.
Как в воду глядела...
***
В ресторанном зале приглушили свет. Из динамиков прозвучал короткий гитарный перебор, и тут же за ним вступил мелодичный мужской тенор: "Feelings, nothing more than feelings..." ("Чувства, всего лишь чувства...").
― Ах, это Альберт Моррис, душка! Как я его люблю! ― вскинулась Ада Сорокина и сверкнула глазами на подруг: ― Девушки, внимание! Первый медленный танец за вечер! Кавалеры приглашают дам! Ждем-с!
И обвела зал вызывающим взглядом.
Похоже, она выпила больше вина, чем могла себе позволить. Но это было простительно. Встреча двенадцати однокурсниц проходила столь эмоционально, что другие посетители диву давались. Сначала мы кричали, обнимались и целовались, потом расселись за одним длинным столом и продолжали кричать.
― Маринка, какая ты стала! У-ух!..
― Что ты говоришь! Это Юлька такое натворила?! Не может быть!
― У тебя мальчик?! Девчонки, у Наташки мальчик родился! Наливайте шампанское, за это надо выпить!
― Салат "Столичный" и котлету по-киевски хочу!! Заказали?
Мы бурно обменивались новостями. Мы предавались веселым воспоминаниям. Мы произносили шутливые тосты. Ресторанный зал периодически сотрясался взрывами звонкого девичьего хохота.
Нам было на всех наплевать. Мы не виделись целый год, и оказалось, что нет ничего важнее этой встречи! Мы ели салат "Столичный" и котлеты по-киевски, пили вино, вставали из-за стола все разом и шли к сцене танцевать. Театр "Ромэн" не обманул наших ожиданий: мы насладились выступлением Кати Жемчужной и цыганского ансамбля, а потом с криками "Браво!" долго отбивали ладони в аплодисментах. Но все это не мешало нам непрерывно общаться друг с другом. Мы никак не могли наговориться!
Из наших беспорядочных бесед я поняла, что мои подруги не озадачивались карьерным ростом или, тем более, научными достижениями. Многие работали учителями английского языка в школе. Кто-то устроился в переводческие отделы НИИ. Другие вышли замуж и стали мамами-домохозяйками, отложив карьеру на неопределенный срок. Но никто из них не мог похвастать должностью штатного преподавателя института и ученой степенью, как я. Зато все они были счастливы! Да-да, именно счастливы, а не просто рады встрече с подругами! Я чувствовала это! У кого-то был любимый и любящий муж, кто-то готовился к свадьбе, кто-то ждал свидания... И каждая из моих бывших однокурсниц находилась в гармонии с собой и миром.
Никто из них не был растерян, обескуражен потерей любви. Не страдал от одиночества. Не жил воспоминаниями о былом счастье. Только я.
"Teardrops rolling down on my face trying to forget my feelings of love..." ("Слезы катятся по моим щекам, когда я пытаюсь забыть любовь...") ― продолжал петь знаменитый бразилец Альберт Моррис. Наверное, то, что случилось со мной ― в этом мире не новость, думала я. Ведь он сочинил "Feelings" десять лет назад, а песня до сих пор звучит в Америке и Европе. И вот здесь, в Москве...
Наверное, сегодня ― для меня. Альберт Моррис пел о моих чувствах...
Мне захотелось побыть одной. Я отвернулась от подруг, села боком к столу, лицом к залу. И увидела, как из-за ближнего столика поднялся высокий молодой мужчина и посмотрел на меня.
Я заметила его уже давно. Он пришел сюда с небритым, неряшливо одетым чернявым парнем, по виду азербайджанцем, и являл собой прямую противоположность своему спутнику. Мужчина имел яркую восточную внешность: ястребиный нос, большие выразительные черные глаза, волнистые волосы, гладкая оливковая кожа. Внушительный подбородок придавал его облику агрессивную мужественность, а безупречно сидящий дорогой костюм ― умеренную строгость. Этакий красавец-янычар в современной стильной упаковке!
Он сидел к нам спиной и все время оглядывался. По выражению его лица нельзя было понять: то ли мы досаждаем ему своим шумным весельем, то ли он просто-напросто интересуется компанией симпатичных и нарядных девушек.
Я отметила: ни он, ни его приятель не пили спиртного. Официант два раза приносил им бутылку минеральной воды.
"Янычар", не отрывая от меня взгляда, направился к нашему столу.
― Ой, девочки! ― бесцеремонно вытаращилась на него Ада Сорокина. ― Какой роскошный экземпляр ― с ума сойти!
Статная фигура мужчины притягивала взгляды. Он шел, высокомерно откинув голову. величественно дарил себя миру.
Это впечатляло.
Мужчина приблизился ко мне и с достоинством, без улыбки, кивнул:
― Разрешите пригласить вас на танец!
У него был приятный мягкий баритон. Говорил он с легким акцентом.
Не собиралась я сейчас танцевать с новым кавалером. Тем более, под "Feelings" ― песню об утерянной любви. Я хотела просто слушать ее. Но разумная практичность толкнула меня под локоть:
"Так и будешь всю жизнь сидеть?! Забыла о своих планах?!"
К тому же я заметила, что подруги притихли и с завистливым ожиданием смотрели на готовую образоваться пару: мисс Платонова - красавец-янычар. Это мне льстило. И еще то, что он выбрал из всех именно меня.
Я встала и протянула ему руку. Он умело и сдержанно повел меня в танце. Мне это понравилось. Я подняла голову и встретила его улыбающийся пристальный взгляд. Он молчал. Его глаза загадочно мерцали.
Так прошла минута или две. Танец должен был скоро закончиться.
"Странный какой, ― подумалось мне. ― Хоть бы спросил, как меня зовут!"
Много позже молчаливость и надежная фиксация улыбчивого взгляда на каком-нибудь объекте будут говорить мне одно: он находится под действием наркотиков. Какие из них были ему по душе, я так никогда и не узнала. Но однажды поняла, почему в вечер нашего знакомства они с приятелем не заказывали спиртное. Алкоголь и наркотики ― опасное сочетание.
Он вообще никогда не пил ничего крепче кефира.
Он был наркоманом.
Но я долго не знала об этом. Вообще ничего не знала о запрещенных психоактивных веществах и наркотическом опьянении. И объясняла странности его поведения особенностями характера.
Мне было приятно ощущать его сильные руки на своей талии, вдыхать терпкий запах незнакомых мужских духов.
Альберт Морис пропел: "I wish I've never met you, girl..." ("Лучше бы я никогда не встречал тебя, девочка..."). Вот тогда мой кавалер встрепенулся и сказал:
― Давай познакомимся. Меня зовут Султан. Я из Турции. Учусь в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. На факультете экономики и права.
Впоследствии я привыкла к этой его манере говорить о себе лаконично, но исчерпывающе. Он был немногословен, живым умом не отличался. Но очень уважал свою персону и старался простыми словами рассказать о том, что его касалось, как можно подробнее.
"Надо же, турок! ― подумала я. ― Как интересно!" На вид ему было лет тридцать. Многовато для студента. Но в Университете дружбы народов учились иностранцы и постарше.
Я не успела назвать себя в ответ. Он тут же спросил:
― А знаешь, какая у меня фамилия? ― И, не ожидая встречного вопроса, ответил: ― Ататюрк! ― Его большие глаза цвета черной вишни горделиво блеснули.
Это мне ни о чем не говорило. Но он назвал свою фамилию так значительно, что она, судя по всему, должна была произвести на меня сильное впечатление. Я решила ему подыграть и сделала удивленное лицо:
― Не может быть!
На мое счастье, музыка смолкла, и мне не пришлось комментировать свое удивление. Я поспешила к подругам. Впечатляющий кавалер с громким именем Султан и загадочной фамилией Ататюрк галантно проводил меня. Когда я опустилась на стул, он склонился надо мной и тихо спросил:
― Можно пригласить тебя на следующий медленный танец?
Вопрос прозвучал обстоятельно и скучно ― как все, что он говорил до этого и скажет позже.
Девчонки пожирали нас глазами. Поэтому я нежно улыбнулась своему видному ухажеру и положила ему руку на предплечье так, как это исполнил бы "свободный художник" с Московской аллеи. Получилось довольно интимно. Мой ответ прозвучал настолько же обстоятельно, насколько был задан вопрос. Но так громко, чтобы все мои подруги слышали:
― Хорошо, Султан! Следующий танец ― твой!
Красавец-турок удовлетворенно кивнул, медленно провел рукой по волнистым волосам и величественно отчалил в сторону своего столика.
Он так и не спросил, как меня зовут. Зато рассказал о себе и "забронировал" очередной танец. Нарцисс!
― Ну, Олька, ты даешь! ― проводила Султана восхищенным взглядом Ада Сорокина. ― Вот это мэн!
Сленговое словечко "мэн" ― от английского "man", мужчина ― тогда только начинало входить в моду.
― Глаз с тебя не сводит! Он кто?
― Турок, ― с беспечным видом ответила я. ― Султан Ататюрк. Похоже, какая-то важная шишка у себя на родине!
― А-та-тюрк?! ― округлила глаза Ада. ― Не может быть!
"Моими словами отреагировала! ― чуть не засмеялась я. ― Так пусть же теперь наша начитанная отличница Адочка расскажет мне, в чем здесь секрет!"
― Да ты что, не знаешь?! ― в ответ на мой вопрос изумленно воскликнула подруга. ― Предок твоего Султана ― Мустафа Кемаль Ататюрк, первый президент Турции! Он всю страну перевернул, отстоял независимость, создал Турецкую республику! Он там, как у нас Ленин или Сталин, был! Ататюрк в переводе с турецкого ― "отец турок"!
― Да-а? ― Вот теперь я на самом деле была удивлена. ― Так, значит, этот Султан ― родственник самого президента Турции?
― Ну, бывшего президента, ― уточнила Ада. ― Он умер давно. А то, что родственник, причем близкий, ― это наверняка! ― деловито заявила она. ― В Турции был культ личности Ататюрка. Там закон принят, который запрещает брать его фамилию. А если твоему Султану разрешили, значит, он, действительно... как это... "особа, приближенная к императору"!
Она засмеялась, потом уперлась в меня взглядом и часто заморгала. Видимо, вспоминала из истории Турции что-то еще и собиралась мне доложить. Но и того, что я услышала, было достаточно, чтобы моя практичная разумность подала голос:
"Этот Султан ― блестящая партия! Оцени его социальный статус в Турции! Можно представить, как обеспечены его родители, какое большое наследство он получит! И мужчина хоть куда! Тебе же приятно было с ним танцевать?"
Я непроизвольно повернула голову в сторону столика, за которым сидел Султан. Он что-то возбужденно втолковывал своему небритому другу и нервно оглядывался на нашу компанию. От его величавой невозмутимости не осталось и следа. Наши взгляды встретились, он прервался на полуслове, застыл и уставился на меня. Я прочла в его глазах растерянность.
Мне стало весело. Не нужно было долго размышлять, чтобы понять, в чем дело. Ему просто очень понравилась девушка, с которой он только что танцевал. И он собирался продолжить знакомство. Но не знал как. Пока мы разговаривали с Адой, один быстрый танец сменялся другим, а медленного все не было. От этого мой кавалер сильно нервничал.
"Во как тебя проняло!" ― самодовольно подумала я и поймала себя на том, что нисколько не взволнована вниманием турка.
"А почему?! ― возмутилась моя разумная практичность. ― Разве плох этот Ататюрк, а? Он сейчас пригласит тебя на танец и начнет активно ухаживать. Тебе и карты в руки! А ты о чем думаешь? Разберись с этим немедленно! И отбрось свою дурацкую веселость!"
― А, еще вспомнила! ― перестала моргать Ада. ― Ататюрк своих детей не имел. Он удочерил восемь девочек и усыновил двух или трех мальчиков, не помню. Еще у него сестра была. Твой Султан может быть сыном или внуком одного из этих людей. ― Она подумала, что-то посчитала в уме и сказала: ― Восточные женщины рано рожают. Так что он, скорее всего, правнук или внучатый племянник Ататюрка!
― Ну, Ада, ты просто ходячая энциклопедия! ― воздала я должное эрудиции подруги. ― Откуда ты все это знаешь? В школе мы только войны России с Турцией проходили!
― А, ерунда! ― отмахнулась умная Ада. ― Ты же знаешь, у меня фотографическая память. Прочла где-то, да и запомнила, делов-то!
Из динамиков медленно потекла в зал мелодичная музыка. Я смотрела на подругу, но краем глаза уловила движение у столика Султана: родственник первого президента Турции встал во весь свой немалый рост. Не было никаких сомнений: сейчас он направится к нашей компании и пригласит меня на танец. Но я все не могла понять, хочется мне этого или нет...
Султан произвел на меня сильное впечатление. Он был красивый породистый самец. Сейчас сказали бы, что турок имел модельную внешность. Это решало многое. Плюс то, на чем сосредоточилась моя разумная практичность: социальный статус, иностранное подданство, состоятельные родители и все такое...
Но хоть я и слышала от него всего несколько фраз, чисто женским чутьем уловила: он пустой. Не глупец, не циник, не грубиян. Не умница, не моралист, не эстет. Мистер Никто.
Султан Ататюрк двинулся ко мне. Я не сводила с него глаз. Нужно было что-то решать.
"Ни то ни се, ни два ни полтора, ни рыба ни мясо... ― вертелось в голове. ― Интересно, он все-таки захочет узнать мое имя?"
Султан подошел, глаза его возбужденно блестели. Я встала. И тут он, наконец, спросил:
― Как тебя зовут?
"Вот видишь! ― радостно засуетилась моя разумная практичность. ― Никакой он не нарцисс, нормальный мужик! А тебе нужно только это! Ты же не веришь в любовь, и не хочешь ее! Тебе нагадали, что первым ребенком будет дочь. Так подумай о ней! Представь, какая красавица получится! Потанцуй, проведи с ним вечер, узнай поближе. Проверь предположения Адочки. И если все так, как она говорит, бери в мужья этого Ататюрка, да и дело с концом!"
В танце Султан обнял меня намного крепче, чем в первый раз, и сразу спросил:
― Ты хочешь знать, кто я такой?
"Это он так "активно ухаживает"! ― сообразила я. ― Считает, что лучшее развлечение для девушки ― изучать его родословную!"
Впрочем, намерения Султана отвечали моим ― узнать о нем как можно больше.
― Конечно! ― воскликнула я. И поспешила показать только что полученные от Адочки знания: ― Ты ведь из рода Мустафы Кемаля Ататюрка?
― Да! ― оживился он. ― Ты знаешь о нем? Хорошо!
До окончания танца он пытался объяснить, кем приходится первому президенту Турции. Но это так и осталось для меня загадкой. Султан ничего не понимал в русских названиях родственных связей.
Когда музыка смолкла, он спросил:
― Можно проводить тебя до дома?
Я согласилась.
В тот вечер мы долго гуляли по Тверскому бульвару. Султан был обходителен, бережно вел меня под руку. Как и ожидалось, он продолжал говорить только о себе. Я внимательно слушала.
Мои предположения оправдались. Его семья была богата, владела большим домом в Стамбуле, а проживала на шикарной вилле на побережье пролива Босфор. Отец занимал высокий правительственный пост и получал баснословную зарплату. Мать, властная и практичная женщина, вела домашнее хозяйство и занималась воспитанием единственного сына. Когда Султан окончил школу, отец взял его к себе на работу референтом.
― Я восемь лет у него служил, хорошо было, ― с грустными нотками в голосе сказал Султан. Я поняла, что непыльная работа референта была ему по душе. Честолюбивые мечты и желание реализоваться в настоящем деле его, похоже, не беспокоили. Он ни в чем не нуждался, был молод, красив, и это удовлетворяло его сполна.
― Так зачем ты в Москву приехал, в университет поступил? ― удивилась я.
― Мать настояла, ― с напряжением в голосе ответил Султан. ― Она хочет, чтоб я стал дипломатом. Или большим чиновником, как отец.
Он жил в университетском общежитии, перешел на последний курс. Мать посылала ему столько денег, сколько он просил. Поэтому Султан каждый день ужинал в ресторанах, носил дорогие костюмы и перемещался по Москве не иначе как на такси. Когда он рассказывал об этом, я подумала: "Похоже, в Турции ты ничего не искал в жизни, кроме развлечений. Иначе не сидел бы у отца под боком до 25 лет. Но и здесь тебя ничего не интересует: ни учеба, ни дело, ни хобби какое-нибудь. Что же ты за человек такой? И как с тобой можно строить семью?"
― Ты мне нравишься, ― вдруг сказал Султан, развернулся ко мне и осторожно обнял за плечи. Глаза его возбужденно заблестели, как недавно в ресторане.
Потом я поняла: то, что с ним тогда происходило, ввело меня в заблуждение. Он был флегматик и не умел испытывать сильные эмоции. Скорее всего, во многом его темперамент определялся наркотической зависимостью. Когда он находился под действием препаратов, молча блаженствовал. А между приемами старался сохранить равновесие и, как говорится, не делать резких движений. Так легче переносить давление жизни, пока его не снимет следующая доза...
Но встреча со мной выбила Султана из наезженной колеи. Кажется, не только чувственность его была поражена. Мое появление пробудило другие, более высокие части этой полуспящей натуры. Он вспомнил, что есть на свете иное счастье, чем кайф от наркотического опьянения. И поверил в это счастье, захотел им жить.
Наверное, я вытянула его карту любви. Так, как это когда-то сделал с моей картой Отари...
На короткое время Султан проснулся к настоящей жизни.
― Давай встретимся завтра, ― тихо сказал он и слегка коснулся губами моих губ.
Меня тронула его осторожная нежность. Я больше не хотела ничего анализировать и рассчитывать. Этот красивый и сильный мужчина мне определенно нравился.
Ведь что такое женская логика? Думаешь одно. Делаешь другое ― прямо противоположное. А получаешь третье ― то, чего и в мыслях не было!
― Завтра, да...
Через месяц Султан сделал мне предложение руки и сердца. Я ответила согласием.
***
Родители отнеслись к моему решению выйти замуж с удовлетворением. Мама сразу же выдала без обиняков:
― Наконец-то перестала ждать своего уголовника! А то поселился бы у нас этот вор, Отари твой! Слава богу, теперь не появится здесь!
― Валя! ― укоризненно посмотрел на нее отец. Он наверняка думал об Отари примерно то же самое. Но никогда не позволил бы себе грубо отзываться о моем любимом.
― А что? Я не права? ― вскинулась мама. ― Вот Султан ― хороший парень! Приличный, основательный, серьезный. Сразу видно: на такого можно в жизни положиться!
К тому времени я познакомила родителей со своим женихом. Три раза мы все вместе пили чай, Султан подвергался бесцеремонным маминым допросам и с честью выдержал этот экзамен. Студент университета, импозантный обеспеченный иностранец, спокойный и вежливый, он получил высший балл. К тому же манера Султана держаться так, будто он ― пуп Земли, в этом случае была как нельзя кстати. Она обещала родителям намного большее, чем то, что представлял собой будущий зять. Действительно, если человек держится с огромным чувством собственного достоинства, ставит себе высокую цену ― это неспроста! Значит, есть у него скрытый потенциал! Он еще себя покажет! Думается, примерно так они рассуждали.
То, что Султан ― турок, подданный капиталистической страны, родителей не тревожило. Хотя в похожей ситуации всего несколько лет назад их охватила паника ― когда ко мне посватался Дэвид Барбер. В те годы отец работал в Главном управлении пожарной охраны МВД, мама ― в МИДе. Оба руководили в своих ведомствах партийными организациями. За брак их дочери с американцем они могли лишиться всех постов и должностей. Но теперь им ничто не угрожало: оба вышли на пенсию. Да и реформы Горбачева набирали силу. Партия и КГБ отказались от жестоких режимных строгостей. Браки с иностранцами больше не считались нарушением моральных норм советского человека.
"Как все быстро и незаметно меняется! ― думала я. ― Вот и родители ― уже пенсионеры. Маме ― за шестьдесят, отцу ― под семьдесят. Старики?.."
Нет, стариками их не назовешь! Мама по-прежнему оставалась строгой модницей, какой была всю жизнь. Только вот немного оплыла фигура, двойной подбородок появился... Впрочем, это ее нисколько не портило, а придавало уместную для женщины ее возраста солидность. Отец же, как и в былые годы, мог гордиться крепкой фигурой и густой гривой зачесанных назад волос. Шевелюра, правда, стала седой...
Родители старались больше времени проводить на даче. Каждый год пропадали там с мая по октябрь. Но как только узнали о моем знакомстве с Султаном, стали приезжать домой каждое воскресенье. Виданное ли дело ― у дочери ухажер появился! Это после семи лет затворничества!
В такие дни я приглашала в гости Султана. Его сближению с родителями нужно было уделить особое внимание. "Ведь после свадьбы, ― размышляла я, ― он переберется из общежития ко мне. Родители на это согласны. А через год, как только Султан защитит диплом, мы уедем в Турцию..."
Папа отреагировал на мамино замечание о будущем зяте сдержанно, но одобрительно:
― Да, Валя, Султан мне нравится. ― И спросил меня: ― Заявление в ЗАГС подали уже?
― Да, пап. Но ты же знаешь, расписаться только через три месяца можно. Государство требует проверки чувств!
― Ну, правильно! Раньше в деревнях свадьбы всегда осенью играли... ― Отец задумчиво поворошил волосы. ― А ребенка думаешь рожать?
― А как же! ― воскликнула я. ― У нас дочь будет!
― Ой, ну надо же! ― нервически засмеялась и всплеснула руками мама. ― Она уже знает, кто у нее родится! Гадает на кофейной гуще!
В ее голосе звучали тревожные нотки. Я знала: она опасалась, что появление внучки отяготит ее размеренное существование, лишит привычного комфорта. Всю жизнь мама отстранялась от забот обо мне. Теперь же, еще до рождения моей дочери, отворачивалась и от нее. А говорят, что пожилые люди внучат любят больше детей!
― Мы здесь вот что решили, дочь, ― твердо сказал отец, искоса взглянув на маму. ― Занимай с мужем две комнаты. Та, в которой ты сейчас живешь, у вас спальня будет. А в комнате Марфуши ― гостиная. Для молодой семьи ― то, что надо!
К тому времени в нашей пятикомнатной коммунальной квартире произошли большие перемены. Были они непростыми, и о них стоит рассказать.
За три года до моего знакомства с Султаном умерла старая карлица Марфуша. Власти Москвы продолжали расселение коммуналок, начатое в 70-е годы. Поэтому освободившаяся комната перешла к нам. Еще через год получила отдельную квартиру и съехала моя интеллигентная приятельница Алиса. Соседей больше не осталось. И мы ― семья Платоновых ― стали полноправными хозяевами всех пяти комнат!
Нашей радости не было предела: наконец-то заживем отдельно от чужих людей!
Но все испортил мой брат Саша. Он не раз добавлял в бочку меда налаженного быта семьи свою ложку дегтя, такая уж у него была натура. Но в этот раз превзошел самого себя. Целый месяц он ходил с озабоченным видом и о чем-то усиленно думал. А потом вдруг взял да и разделил лицевые счета! И прописался в одной из комнат!
― Зачем это? ― сурово спрашивал его отец. ― Что тебе с семьей не живется?
― Одна комната полагается мне по закону, ― нудил брат. ― А за вашу лишнюю жилплощадь я платить не собираюсь.
Саша был жадный и злопамятный малый. Он не забыл, как много лет назад отец потребовал от него отдавать часть зарплаты на питание. Ведь брат всегда садился за стол вместе с нами. Он тогда отказался:
― Это дорого! Буду отдельно питаться!
И навсегда отдалился от родителей. Да и со мной дел иметь не хотел: ведь однажды я посмела взять с полки холодильника его собственность ― кусок вареной колбасы! Он устроил громкий скандал и, кажется, до сих пор помнил о той трагической утрате.
Он не стал нам врагом. Но и другом не был. Жил с нами, как сосед. И, наконец, оформил эти отношения разделением лицевых счетов.
Отец тогда обеспокоился:
― Не знаю, что и думать... От него всего можно ожидать!
Ожидать от Саши можно было только неприятностей.
Через некоторое время брат вдрызг рассорился с отцом по какому-то пустяковому поводу и обменял свое жилье на комнату в другой квартире. Он уехал, а к нам заселилась древняя старушка.
Мы снова оказались в коммуналке.
Отец с матерью были расстроены донельзя. Ведь их мечта жить в отдельной квартире, казалось, воплотилась! Они так долго этого ждали! И вот...
В первые дни после переезда старушки в Сашину комнату мама лежала с мокрым полотенцем на голове и пила цитрамон. От отца пахло валерьянкой. Я успокаивала их как могла.
Мой брат отомстил своей семье, можно сказать, беспощадно. Мы по достоинству оценили его бездушие. Но не тот он был человек, чтобы доставить кому бы то ни было большие неприятности. У него мало что получалось в жизни. Даже его злодеяния не имели серьезных последствий. Через год старушка умерла, и снова вся квартира стала нашей...
― Занимай с мужем две комнаты, ― сказал отец.
Это был царский подарок! Именно подарок. В отличие от Саши, я понимала: только родители могли распоряжаться нашими комнатами. Эта квартира была достоянием их общей судьбы, их забот, терпения и трудов. Здесь я не имела права требовать.
― Спасибо, папочка!
Я была благодарна отцу за то, что он избавил меня от необходимости самой поднимать этот щекотливый вопрос в дальнейшем.
― Нужно будет, у Алисы еще разместитесь.
― Нам двух комнат за глаза хватит!
***
В тот вечер я пошла на свидание с Султаном и рассказала ему о разговоре с родителями.
― Как все хорошо складывается! ― обрадовался он.
После того, как мы решили пожениться, при каждой встрече только и говорили о совместной жизни. Это было лето счастливых надежд и светлых ожиданий. Мы гуляли в московских парках, ели мороженое и целовались, ходили в кино и рестораны, катались по Москве-реке на теплоходе. Султан был нежен и ласков со мной. Он умел обуздывать порывы мужской страсти и не требовал близости. Не знаю, как он строил отношения с другими женщинами раньше, я не спрашивала. Но в том, что касается невесты, он старался придерживаться старинных турецких традиций.
― У нас с молодыми строго обходятся, особенно в провинции, ― рассказывал он. ― Жених и невеста до свадьбы могут видеться только с разрешения родителей. И в присутствии родственников. Часто мужчина в первый раз дотрагивается до своей жены лишь в брачной комнате. Их руки соединяет пожилая женщина. Потом уходит...
― Ах, мы нарушаем традиции! ― шутливо ужасалась я и брала его за руку. Он серьезно отвечал:
― Твои родители нам разрешили встречаться. А мои далеко... Конечно, мы нарушаем, в Москве другая жизнь. Но я хочу сохранить главное. Ведь ты ― моя невеста! ― И осторожно, как в вечер нашего знакомства, целовал меня в губы.
Он трепетно относился ко мне. Потом я вспоминала ту солнечную пору его влюбленности и приходила к выводу: он не принимал наркотиков и был самим собой в течение нескольких месяцев.
Если бы не его роковая зависимость! Ведь по мере того, как я узнавала Султана, моя симпатия к нему становилась все больше похожей на любовное чувство. Конечно, мне бывало с ним скучновато. Я не слышала от него умных слов или интересных соображений. Он не отличался яркой эмоциональностью. Вообще говоря, мой жених был ограниченным человеком, скупым на внешние проявления. Но зато имел спокойный характер, казался надежным и, по словам моей мамы, "основательным". А как он рассказывал о нашей будущей жизни в Турции!
― В один день в двух морях купаться сможешь! ― весело обещал он. ― Наш дом стоит в центре Стамбула. Утром сядем в машину и... На юг поедем ― через полчаса в Мраморном море плавать будем! Знаешь, какие самые чистые и удобные пляжи у нас? На Принцевых островах! На пароме до них доберемся. Там автомобили запрещены, поэтому на лошадях, в фаэтоне, до пляжа прокатимся! Потом в город вернемся, в рыбном ресторанчике пообедаем и ― на север махнем, вдоль пролива! По дороге дворцы увидишь, мечети, башни старинные... Захочешь ― по Босфорскому мосту тебя прокачу! Он огромный, полтора километра длиной! С него Стамбул как на ладони видно. А через 30 километров ― Черное море! Здорово?
― А у тебя что, в Турции машина есть? ― спрашивала я.
― А как же! ― с гордостью отвечал Султан. − Лучший спортивный итальянский автомобиль! "Ламборджини"! Отец подарил, когда я в университет вступительные экзамены сдал. Зверь-машина!
Я представила, как мы с Султаном на бешеной скорости мчимся по Босфорскому мосту над зеркальными водами пролива. Теплый ветер врывается в открытые окна, развевает мои волосы. Я смотрю на Стамбул ― на беспорядочное смешение современных высотных зданий и старинных особняков, крепостей и дворцов, на купола и минареты мечетей. Султан что-то оживленно рассказывает и смеется. Совсем скоро мы доедем до Черного моря, и его ласковые волны обнимут нас...
"Как все хорошо складывается!" ― повторяла я слова Султана. И ждала свадьбы.
Ничто из того, что обещал мой жених, не сбылось.
***
Однажды, в конце лета, Султан пришел на свидание мрачнее тучи. Я испугалась:
― Что случилось?!
Он держал в руках конверт с большой авиапочтовой маркой. Достал из него листок бумаги, тот был мелко исписан с двух сторон. Текст походил на английский, но изобиловал буквами с под- и надстрочными знаками. "Из Турции! ― поняла я. ― От родных, наверное!"
― Дома что-то случилось?
― Случилось... ― процедил сквозь зубы Султан и стал медленно сминать листок в кулаке. ― Мать против нашей свадьбы. Ну, и отец, конечно, тоже...
Поначалу я не очень сильно встревожилась. Это в старину не принято было играть свадьбу без родительского благословения. К нему относились как к путевке в счастливую семейную жизнь. Благословили мать с отцом ― совет молодым да любовь! А если не дали согласия на брак ― нельзя жениться: счастья не будет!
Но ведь то было в старину!
"Теперь сплошь и рядом люди сами выбирают себе пару, ― думала я. ― И не спрашивают ни у кого разрешения! Почему Султан так озаботился? При чем здесь его родители? Женимся без их согласия!"
Потом я вспомнила об уважении Султана к турецким традициям. Оно возникло не на пустом месте. Скорей всего, родители прививали ему это уважение с детства. А значит, и сами строго следовали вековым обычаям и нормам поведения.
"Получается, семейка-то у него ортодоксальная! ― соображала я. ― Все в ней жестко регламентировано. Женитьба вопреки воле родителей грозит серьезными неприятностями. Какими?.."
И тут решительно взяла слово моя разумная практичность: "Да ты что, не понимаешь?! Проклянут твоего Султана, как у нас на Руси проклинали! От рода отлучат! Содержания лишат, потом ― наследства! Ортодоксы же!"
Вот теперь я испугалась не на шутку. Стало понятно, что Султан принес очень плохую новость.
Я вспомнила, как он с гордостью говорил: "А знаешь, какая у меня фамилия? Ататюрк!" Больше ему нечем было гордиться. Сам по себе он был никто, ничего собой не представлял, ничего не имел и не хотел добиваться в жизни. Его сила и богатство, его радость и благополучие, "Ламборджини" и вилла, любимые моря и пляжи... Все это дарил ему род Ататюрков, его семья. Без "родительского благословения" он оставался в этом мире нищим и беспомощным изгоем.
И мужем становился никчемным. Мои мечты о беспечной жизни в Турции можно было не думая похоронить...
"Ссориться Султану с отцом и матерью никак нельзя, ― пришла я к простому выводу. ― Нужно с ними договариваться. Сказано же: "Увещевай ближнего своего"! Чем, по их мнению, девушка из СССР, к тому же москвичка, не пара любимому сыну?"
Я стала осторожно разбираться в ситуации. Ласково погладила жениха по плечу:
― Ты не расстраивайся так сильно, Султан! Скажи: почему они против твоей женитьбы?
Мы стояли посреди Тверского бульвара. Он долго молчал, мялся, стряхивал несуществующие пылинки с лацкана пиджака. Потом, насупившись, провел меня к скамейке, сел и закурил. Я пристроилась рядом и с волнением наблюдала за ним. Слишком уж сильно он нервничал.
― В чем дело? Рассказывай! ― легонько толкнула я локтем в бок жениха. ― Ты ведешь себя так, будто тебе вынесли приговор! Или я не знаю чего-то важного?
Наконец, Султан решился открыть рот:
― В общем... Я тебе не хотел говорить... ― Он пристально посмотрел на меня: ― Знаешь, что такое бешик кертме?
― Нет, конечно!
― Это древний вид бракосочетания в Турции ― обручение младенцев. ― Он стряхнул пепел с сигареты на ботинок. ― Вот это со мной родная мать и сотворила...
― Это как? ― растерялась я.
― А вот так! Обручили меня на грудной малышке, когда мне семь лет было! ― На его лице появилась гневная гримаса. Крылья ястребиного носа расширились, губы искривились. ― Это неофициальный обычай, но в народе к нему очень серьезно относятся. Родители двух семей договариваются, что их дети, когда вырастут, будут мужем и женой. Долгие смотрины проводят, семья мальчика сватов засылает. Потом ― церемония обручения... Дети ничего не понимают, но им уже никуда в будущем не деться! Судьбу не изменить!
Он раздраженно отбросил незатушенную сигарету на середину аллеи, под ноги прохожих. Эта странная для него небрежность ярче слов говорила, как сильно он взволнован.
― Так у тебя в Турции невеста есть... ― растерянно пробормотала я. В груди стала медленно разливаться ядовитая отрава.
Султан всем корпусом развернулся ко мне, обнял за плечи.
― Какая она мне невеста, Оля! Как у вас говорят: "Без меня меня женили"! Не нравится мне эта Айгуль, не будем мы вместе жить! Только тебя люблю!
Я всегда радостно откликалась на его признания, но теперь... Мне нужно было хорошенько сосредоточиться. Я стала тяжело размышлять.
― А почему дети не могут изменить то, что решили за них?
― Потому что все родные от них отвернутся: традицию нарушили! Хотите, не хотите ― если вас обручили, надо жениться!
― Айгуль, говоришь?.. ― У меня заныло сердце, в голове шумело. ― А сколько ей лет?
― Осенью 22 года исполнится. В Турции считается, что девушка должна выйти замуж не позднее этого возраста. Тем более, если у нее жених есть. ― Он зажмурился и сжал кулаки: ― Будь оно все проклято! Я столько лет тянул, потом в Москву уехал! Но теперь вся родня возмущается, требует от матери до осени свадьбу сыграть!
В висках стучала кровь. Я через силу заставляла себя думать. Так, его ждали на свадьбу. Он не поехал. Написал письмо о своей женитьбе. Мать, само собой, против. И, кажется, увещевать ее в такой ситуации ― напрасный труд...
"Все родные от них отвернутся", ― сказал Султан. Вот оно, проклятие рода! Висит над нами, как нож гильотины!
"Думай! ― прикрикнула моя разумная практичность. ― Из любой ситуации всегда есть два выхода ― даже если тебя проглотили! Что он говорил об отце?"
Я встряхнулась.
― А папа не может тебя отспорить? Он же мужчина, должен понимать, что это такое ― когда женщина не нравится!
Султан с досадой на лице отмахнулся:
― Может, и понимает! Только ведь все это для него делается!
― Обручение младенцев и свадьба сына ― для него?!
Султан тяжело вздохнул и стал терпеливо объяснять:
― Оль, бешик кертме не просто так придумали. Обручением детей семьи всегда решали какие-то свои проблемы. Мама захотела отца по службе продвинуть. У его начальника как раз родилась тогда дочка. Этот человек должен был получить высокий пост в министерстве, мог отца за собой наверх потянуть. Ну, мама и обручила меня, семилетнего, с его дочерью! Породнила семьи!
― Ну и как? ― тихо спросила я. ― Получилось у нее мужу помочь за твой счет?