- Минут через сорок будем на месте! - сказал Безродный. - Теперь уже не заблудимся! Дальше лежит мёртвая зона!
И как бы в подтверждение его слов, как-то незаметно, откуда-то из небытия, колонну окутал мрак. Липкая темень, густая как мазут, казалось, заполнила собою всю беспредельность. Её, как масло, резали на части мощные пучки света автомобильных фар, но она становилась всё плотнее и плотнее. Куда-то исчезли ночные бабочки и светлячки. Небо прикрыло свет своих звезд непроницаемой шторой кромешной тьмы. Вместе с наступающей темнотой в душу каждого вселился страх. Он выполз из тёмного угла далёкого детства и вместе с этим мраком увеличился до неимоверных размеров, заполнив собою всё. Глаза каждого впились в клочок света, очерченный на дороге светом фар, скулы побелели от напряжения. Казалось, что даже само Время, не выдержав испытаний, малодушно покинуло их в этом безжизненном пространстве. Все слились как бы в единый организм, и каждый почувствовал бьющееся где-то рядом чужое сердце. Оглушая тишину ревущими моторами, колонна вторглась в неизвестность. В ушах у Безродного появился свист. С каждым пройденным километром он становился всё выше и выше. "Наверное, это звенят мои натянутые нервы". - Подумал он. - "Где-то я уже слышал этот пронзительный звук". И тут он вспомнил: "Ведь так, в моём мозгу, звучит радиация".
То, что для восприятия излучений, человеческий организм не имеет никаких органов, он знал всегда. Работая в "зоне строгого режима" на атомных станциях, он часто слышал от своих коллег, что со временем у человека вырабатываются ощущения, способные уловить воздействие радиационных излучений. У одних это проявлялось появлением сладкого привкуса на губах, у других начинали чесаться руки. Безродный всегда посмеивался над подобными заблуждениями. Однажды он посмотрел какой-то старый фильм об испытании атомной бомбы. Звукорежиссёр, в этом фильме, изобразил поток радиации как ноющий на одной ноте звук. Безродный вскоре забыл про тот фильм. Однажды, при перегрузке топлива из ядерного реактора, его слух вдруг пронзил резкий на одной ноте свист, тот самый свист, из фильма. Тут он догадался о причинах его возникновения. Так его организм приобрёл способность и стал реагировать на воздействие больших уровней радиационного излучения.
С трудом, разжав занемевшие челюсти, Безродный вставил в рот сигарету. Загоревшаяся спичка осветила циферблат его наручных электронных часов.
- Сколько времени на твоих, Толя?
Чесновский включил свет в кабине, посмотрел на часы и потряс кистью.
- Ерунда какая-то, Васильич! Девяносто два часа восемьдесят семь минут!
- На целых семь часов раньше меня живёшь, дружище!
- Наверное, мы куда-то в будущее заехали?
- Скорее всего, мы уже в прошлом! А часы наши радиация уже убила!
Богатырь вытер пот со своей могучей груди.
- А звёзды куда подевались? - спрашивает его Дьяченко.
- Наверное, они, корефан, зажмурились все от страха!
На листьях деревьев и обочинах дороги появились редкие яркие блёстки. С каждым пройденным километром они становились всё гуще и гуще.
- Что это блестит, Васильевич? - спросил Чесновский.
- Скорее всего, это какой-то изотоп отсвечивает! Когда-то геологи так урановые руды отыскивали! Ползали ночью по скалам, и где блестит, там пробы брали! Потом, гораздо позже, радиометр придумали!
- Так это, что уран на деревьях блестит? - испугался Чесновский.
- А кто его знает, может уран, а может плутоний, а может быть цезий или стронций! А может быть, они все так блестят, я раньше такого тоже никогда не видел! Пусть себе блестят, если им так хочется! - успокоил его Безродный, и тем посеял в душе бедного Чесновского ещё больший страх.
Чтобы заглушить сверлящий мозг звук, Безродный включил радиоприёмник. На всех волнах были только треск и шипение. Сквозь них, в самом конце шкалы, наконец, пробилась музыка. Сочный мужской бас пропел ему:
Оставь надежды у порога,
За ним погост твоих страстей!
Волна ушла. Безродный чертыхнулся и щёлкнул выключателем.
По левую сторону дороги фары осветили огромного чугунного быка, стоящего на пьедестале. Справа высокая стела с надписью сверху вниз, сообщила путникам, что они въехали в черту города Чернобыль. Пучки света заметались по белым стенам мёртвых домов. Окна, запавшими глазницами покойников, своею ледяною чернотой заглянули в каждую душу. В их взгляде навечно застыл упрёк живым. Асфальтированная площадка у кафе, расчерчена на квадратики, по которым совсем недавно прыгали тонкие ножки девчушек. Детские рисунки мелом изображали забавные рожицы, домики, солнышко, флажки. Брошенная кем-то кукла беспомощно раскинула руки. Взгляд Безродного упёрся в эту куклу. Откуда-то от сердца как бы оторвался кусок и подкатил к глотке. Колючим обломком наждака он застрял в кадыке. Безродный попытался проглотить его, в гортань впились острые как у ежа иглы. Может от этой боли, а может от той, что сдавила сердце, на глазах Безродного выступили слёзы. "Чем я смогу искупить своё преступление перед этими детьми?" - подумал он, - "Наверное, нет той цены".
- Куда мы едем? Куда? - вдруг закричал Чесновский. - Передохнем, как и они! Смотри, вот ещё одна!
Безродный смахнул влагу с глаз. Тут он почувствовал, как от ужаса, на его затылке зашевелились волосы. На обочине лежала дохлая собака... дальше ещё одна... ещё две...
- Спокойно, Толя! Спокойно!!! - вдруг закричал он. - Эта игра не по правилам!!.. Кто-то нам карту передёргивает!!.. Здесь что-то не то!.. Совсем не то, Толик!!..
Безродный бросил взгляд на Чесновского. В подсвеченной приборами кабине, он увидел лицо отдающее мёртвою желтизной.
Глядя на проплывающие за стёклами кабин трупы собак, Дьяченко шепчет посиневшими губами:
- Я ведь никогда своей жене цветов не дарил! Если выберемся живыми из этого пекла, я ей роз куплю!.. Белых роз!.. и ещё красных куплю!.. Целое ведро куплю!.. Вместе с ведром куплю!.. Ведро оно тоже в хозяйстве пригодиться!..
Безродный сверлит трупы собак ненавидящим взглядом. Губы его, при этом, шевелятся, будто они шепчут предсмертную молитву. "Всё, приехали. Дальше парни не пойдут", - подумал он. - "Стоит кому-либо притормозить и это послужит сигналом к бегству. Мужество людей уже исчерпано полностью. У меня уже не найдётся больше слов и не хватит воли, чтобы заставить людей двигаться дальше". Тяжкий груз безысходности вдавил его в сиденье. "По-видимому, я рождён на этот свет только лишь для того, чтобы пройти этот, единственно правильный во всей своей жизни путь. Пусть я умру здесь тысячи раз, но я пройду этот путь, ибо назад мне дороги нет!"
У Чесновского дрожат щёки. Он пытается что-то сказать, но лишь подвывает.
"Господь! Я вспоминал имя Твоё только в своих проклятиях", - поднял голову к равнодушному небу Безродный, - "но Ты никогда не покидал меня! Ты ведь это знаешь, что мне бетон до места довести надо! Ты ведь всё можешь! Дай же мужества моим парням! Пошли же нам что-нибудь живое, Создатель!"
По-видимому, это первое в его жизни обращение к Богу, подарило Безродному мало надежд.
"Я уплачу тебе любую цену, дьявол, только пропусти моих парней в свои владения!" - прошептал он страшную клятву.
- Здесь что-то не то! Совсем не то, Толя! - произнёс он вслух. - Не могли они все сразу передохнуть! Не могли! Да и загнулись бы где-нибудь в подворотнях! А то ведь на дорогу пришли подыхать, сучьи дети!
Безродный бросил стремительный взгляд на Чесновского. На побелевших скулах того, играли желваки, и было совершенно не ясно, когда же лопнут его натянутые до предела нервы, чтобы в своём стремлении освободиться посечь остатки воли.
Колонна стала. Перед капотом передней машины, в луже крови, лежала болонка. С задних автомобилей подбежали водители.
- Где Денисенко? - спросил Безродный. Он, с удовольствием отметил, что голос его не только не потерял уверенности, но даже окреп.
- Отстал он, Васильевич! Колесо меняет! - ответил Черняк. - Не успеем мы до места доехать, передохнем все, как эти собаки! - спокойно добавил он, как нечто обыденное.
Безродный окинул взглядом круг людей, оценивая каждого, и перевернул ногою окоченевший собачий труп.
- Смотрите все сюда, парни! Видите кровь? Наша смерть крови не оставляет! Здесь что-то не то!
Пинком он отшвырнул собаку с дороги и та, перевернувшись в воздухе, отлетела на несколько метров.
- Стоять здесь нам нечего! По машинам! Вперёд и только вперёд!
Сейчас Безродный уже не приказывал, нет. Он знал наверняка, что любой приказ будет расценен как акт насилия и ему будет оказано активное противодействие. Но в то же самое время, он ясно осознавал, что любая неуверенность в его голосе мгновенно разрушит всё то хрупкое сооружение, на создание которого он затратил столь много усилий. Из спокойного тона Черняка и угрюмого молчания остальных, он почерпнул для себя главное, что в сознании людей уже произошёл необходимый для него перелом. Что каждый, не надеясь на собственную волю, слепо переложил свою судьбу в его руки. Он понял, что эти парни пойдут за ним и дальше, если только он сам не дрогнет и не усомнится в правильности выбранной им дороги. И эти парни стали ему вдруг родными и близкими.
- Смотрите все сюда! - закричал Дьяченко. - Смотрите, сколько много пудов мяса безо всякой, для человека, пользы бегает!
Ослеплённые светом фар, на дорогу вышли лоси. Живые лоси. Целых три. Самец, самка и уже взрослый телёнок.
- Пятнадцать километров осталось! - загремел его голос. - Не то мы себе место выбрали, где можно сопли на кулак наматывать! Потом, когда время на то будет, тогда и будем свои раны считать да болячки зализывать! По машинам, славяне! И с Богом!
Теперь он уже твёрдо знал, что уже никто и ничто не в силах будет остановить покорную его воле колонну.
- Выписывай мне счёт, Сатана! - прошептал он, - Я готов к оплате!