Плесков Андрей : другие произведения.

Логика Устремлений. Der Sturmwarnung-I

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Wir Bleiben Kameraden!*Всякое человеческое существо рождается, чтобы написать книгу, и ни для чего другого. Не важно, гениальную или посредственную, но тот, кто ничего не напишет - пропащий человек, он лишь прошел по земле, не оставив следа*. Агота Кристоф. DSW: Gisto-Gusto* Авторский Комментарий* Логика Устремлений* Герметология Vs Герменевтика* Ministry of Intervention
  Осторожно: Ненормативная Лексика
  
  Der Sturmwarnung
  Wir Bleibe Kamaraden!
  
  
  
  
  
  o =>Gisto-Gusto
  o =>Авторский Комментарий
  o =>Логика Устремлений
  o =>Герметология Vs Герменевтика
  o =>Ministry of Intervention
  o Corpus Ойкотекстов
  o Обергруппен Штурман Варнунг. Forttrolit Delande. "Лично И Доверительно"
  o Bearlogga Egorra
  o Heller Und Batsen
  o Ботинки Должны Промокать
  o Horror Vacui
  o Абу Иван
  o Друг У Друга
  o Panzer Schwanz
  o Ты Тоже Улыбаешься По Ночам
  o Питютько И Партнеры
  o Черная Ладья
  o Master and Commander
  o Поворот Оверкиль
  o Лучшая Сторона Его Одиночества
  o Два Или Три Вершка
  o Totem And Tatoo
  
  
  
  Gisto-Gusto
  
  Corpus Эпиграфов
  
  ь "Есть только два способа прожить жизнь: первый словно чудес не бывает и второй в осознании, что все это - чудо". Альберт Эйнштейн
  
  ь "Требуйте полного налива пива до черты 0.5 л". СССР, Накркомпищепром РСФСР, Росглавпиво
  
  ь "Бди!" К. Прутков
  
  ь "Exuberance Is Beauty". Francis Bacon
  
  ь "А крестьянин, он в политике сильней, Он в деревне хрен растит на всю страну". А. Хрынов (Полковник)
  
  ь "И вроде бы все есть, И даже что поесть, Но вот только когда напьюсь, Мне сниться Советский Союз". Шнур
  
  ь "В нашем Рейхе всякая демократия заканчивается диктатурой мелких лавочников". Собеседник фон Штрилица
  
  ь "Пришло время узнать не о том, что делает человека больным, а о том, что делает его здоровым". Джей Стивенс
  
  ь "Я был знаком с несколькими нацистами, которые нашли себе прибежище в Аргентине в мои студенческие годы. С тех пор меня не переставал занимать вопрос: что за тайное, необъяснимое убеждение заставляло этих людей встать на путь смерти, кровавых жертвоприношений, личного и национального саморазрушения? Какая сокровенная сила выбила их из предсказуемой колеи немецкого бюргерства и культуры, достойной всяческого уважения? Наверняка их влекло не менее кровожадное божество, чем бог мексиканских индейцев". Абель Поссе
  
  ь "Говорят, что в западных провинциях есть виноградное вино, которое может храниться не менее десяти лет. Если кто-то выпьет его, то будет пьяным несколько дней". Чэнь Гуа, "Записки О Ходе Вещей", 290 г.
  
  ь "Не более суток: человек, который просыпается в моей постели каждое утро, не имеет решительно никакого отношения к тому, кто ложиться накануне. Иногда их связывают общие воспоминания, но они смутны и малозначительны". Макс Фрай
  
  ь "Каждой Звезде - свой неба кусок". В. Цой
  
  ь "И город залит тишиной, И нас теперь не найти, Кто-то ушел в мир иной, Все остальные - в пути". Уматурман
  
  ь "На Тайване-острове или под Чарджоу, Русскому с татарином все равно где жить -, Родина есть Родина! Лапти, эрготоу..., Так скроила матушка - и не перешить...". Хольм Ван Зайчик
  
  ь "- Сэр, спросил он меня, вы слыхали когда-нибудь о капитанской молитве? - Нет, - ответил я, просветите меня, темного. - Звучит она так, - был ответ: - О Господи, застегни мне душу на все пуговицы". Йейтс, "Кельтские сумерки", Courtesy Max Frei
  
  ь "Всякое человеческое существо рождается, чтобы написать книгу, и ни для чего другого. Не важно, гениальную или посредственную, но тот, кто ничего не напишет - пропащий человек, он лишь прошел по земле, не оставив следа". Агота Кристоф, courtesy Max Frei
  
  ь "Не по себе от этой тихой и чужой зимы, С которой я на "ты", нам не стерпеть друг друга, И до войны мне не добраться никогда, Моя безумная Звезда ведет меня по кругу, Не потерять бы в серебре Ее, одну, Заветную". Би-2
  
  ь "Гэри удержался от реплики: "Значит, вы будете в свое время очень сильно удивлены", - а вместо этого сказал: " - Посмотрим. - Мы не видим вещи такими, как они есть, - заявила пожилая леди, - Мы видим их такими, какими мы хотим их видеть". С чувством горечи и некоторого разочарования Гэри понял, что в республике интеллектуалов, как и во всей Империи, тоже не обошлось без внутреннего разложения и упадка". Грегори Бендфорд, "Страхи Академии".
  ь
  
  ь "Мы все пребываем в прелести. Сознание этого - величайшая защита от заблуждения". Епископ Игнатий
  
  ь "Не принимай и не отвергай". Правило иноков Старого Афона в отношении снов и сверхъестественных явлений.
  
  ь "Проблему нельзя решить, находясь на том же уровне мышления, на котором она была создана". Альберт Эйнштейн
  
  ь "Ахпет-джан", - обращение армян к незнакомому человеку. Приблизительно соответствует современному русскому "братишка".
  
  ь "Человек выше своих произведений", Василий Розанов
  
  ь "Let"s Have A Black Celebration, Tonight, I"ll Drink To That". Depeche Mode
  
  
  
  Возможно Полезный Глоссарий
  ь Gist, n, the gist, the main idea and meaning of what someone has said or written [+of], The gist of his argument is that full employment is impossible, | get the gist (=understand the main meaning of something), Don"t worry about all the details - as long as you get the gist of it.
  ь Gusto, n,[U] with gusto, if you do something with gusto, you do it with a lot of eagerness and energy: Brendon always sang hymns with great gusto
  ь Прелесть, - иллюзия, наваждение, прельщение,i.e. - "прелестные письма"
  ь Der Sturmwarnung - нем. штормовое (штурмовое) предупреждение
  ь Сапатистское Движение, - некоммунистическое неопартизанское движение сапатистов в Мексике
  ь Gunship, - штурмовой вертолет, предназначенный для нанесения огневой мощи, часто для уничтожения бронетехники противника
  ь Субкоманданте, - воинское звание в вооруженных силах некоторых государств Латинской Америки, соответствует званию майора
  ь Ойкотекст, - вариант легенды, действующей в данное время
  ь Corpus, - собрание, сборник
  ь Panzer Bjorn, - "Бронированный Медведь", класс разумных медведей в романе "Северное Сияние" Пулмана, здесь: как бы оксюморон, использующийся для конкретного случая "зеркального" применения эвфемизма "белый медведь"
  ь Horror Vacui, лат., - боязнь пустоты
  ь Кантонисты - здесь: дети военных
  ь Tormos, греч. - отверстие для вставки гвоздя, задерживающего вращение колеса
  ь Совастика, - обратная swastika, в отличие от "правильной свастики", "полярного символа", впервые употреблявшегося в связи с рыболовством, - символ Кали, богини Смерти
  ь Norse, - общий термин для обозначения "северного" наследия древних скандинавов
  ь Дети Индиго - по версии "нью-эйдж", дети, которые начали в последнее время рождаться в больших количествах по всему миру для осуществления некого Grosse Plane. Обладают сверхспособностями, в частности очень быстро обучаются, ведомые изначально данные "программой", в них якобы "переселяются" очень старые души. В глазах означенных детей видны звезды.
  ь Пантуй, - самодовольный дурень (словарь Даля)
  ь Schwanz, - (нем), 1) хвост, 2) оный орган, символизирующий очевидное мужское достоинство и выгодно тем отличающий мужской организм от прочих представителей своей биологической ниши.
  ь Totem & Taboo, - одна из работ Зигмунда Фрейда
  ь ETA (Estimated Time of Arrival) - (англ.), Ожидаемое Время Прибытия
  ь Трикстер- посредник между мирами, осуществляющий между ними связь, например - шаман.
  
  Авторский Комментарий
  
  Доброго вам времени суток, господа Благородная Публика.
  
  Жизнь и без дополнительно созданных трудностей есть процесс достаточно хлопотный, оттого автор не станет осложнять указанный процесс ни себе, ни другим всякими рассуждениями на предмет полезности собственного авторского комментария к предлагаемому проекту. Большие сочинения и без этого читают не многие, причем не прочтенными остаются даже те, что являются технически совершенными литературными произведениями с явными признаками гениальности. Когда много - тогда пучит. Внутриутробная тяжесть и трудности пищеварения, ослабление эмоционального восприятия и временное омертвение инстинктов - вот неизменные спутники потребления того, чего много. Однако, сообразуясь с ранее полученным опытом, автор вполне может сделать вывод-прогноз, что после представления Der Sturmwarnung широкой международной общественности, пару-тройку ночей с добрую дюжину мониторов будут неустанно светиться по этому поводу. И вот для этих-то энтузиастов, полагающих строчки, выходящие из интеллектуально-эмоционального чрева автора чем-то полезным для себя в степени, обеспечивающей окончательное прочтение настолько увесистого текста, его автору все же неймется выступить с изложением собственного мнения на этот счет.
  
  Если, предваряя опыт прочтения, сказать, что всего лучше было бы этот роман не читать вовсе - непременно сочтут за маркетинговый ход системы smart: fire and forget, типа Steal This Album, и читать все равно примуться. "Не учите меня жить, молодой человек, у меня права имеются, нашу жизнь охраняют законы и миротворцы на красивых белых бронетранспортерах". И хотя текст Der Sturmwarnung сконструирован так, чтобы, со временем, последовательно отсекать интерес к нему все большего количества "публики вообще", в нем таки присутствуют элементы "литературы прямого действия", способные повлиять на актуальное положение людей, ждущих и жаждущих того, чтобы на них повлияли. Всякие тексты ведь исподволь предлагают возможность: попробовать порезвиться с автором и его героями в своей игре, но по собственным правилам, пусть и по чужому вводному сценарию. Влиять же не особо хочется, опять же - хлопотно, так как люди текстами "приручаются", а потом будут брошены самим себе и своим возбужденным мыслям. Антуан в чем-то был неправ, чего-то не договаривал.
  
  Такие сочинения пишутся не с пропагандистскими или маркетинговыми целями, пишутся они для себя, но с очевидным желанием услышать мнения уже устоявшихся, сформировавшихся личностей, не ветреных и не желающих с первого позыва ринуться сломя свою и чужие головы в реализацию акцентуирования своих страстей, потому как окружающая жизнь скучна, здесь же передвигаются реальные причудливые цели, или - мишени, что часто - одно и то же. Модельки такие, автомобильные: машины иностранные, но на днищах - предупредительная надпись: "made in the U.S.S.R". Купить их в стране происхождения было нельзя, только если в ГДР или какой-нибудь Венгрии, в расположении ВоенТорга советских войск; поиграть же с их незатейливой помощью в "западную жизнь" можно было уже хоть в Моготуе или Нерченском Заводе.
  
  С человеком в жизни твориться всякое, но контуры будущего всякого неплохо угадываются, если понимаешь какую логику наблюдаемый человек для себя избрал. Если принять логику public communication экспертов компании Вимм-Биль-Данн, прикупившей по схожей цене киевский молокозавод номер три, то, продолжая и экстраполируя ее на собственное понимание истории вообще, вполне даже возможно постулировать, что, коль скоро на упаковке из под полезного своей мощью бифидобактерий кефирного напитка написано, что "Грибоедов и Лермонтов ездили на Кавказ пить кефир", то соответствующий русский царь отправлял декабристов на означенный Нерчинский Завод поправить здоровье экспонированием в радикальном континентальном климате. Это я о том, что существуют потенциально опасные тексты для некоторых индивидуумов, "сердечные ритмы" однажды могут совпасть и войти в мощный резонанс. Жизнь же наша отнюдь не consequence free environment, а что-то куда более изощренное. Если люди ищут внешнего импульсного воздействия, то все равно скорее рано чем поздно сыщут себе источник индукции или же -выдумают его, приняв нужную им, пусть и такую же нечеткую логику, как и только что представленная выше. Хочется верить, что Der Sturmwarnung окажется для таких людей более мягким, "щадящим" вариантом. Выводя за скобки вопросы писательского профессионализма, вводим вот такую переменную величину в уравнение: Берроуз, пусть и "попадает точно в вену", расщепляет личность вирусом Б-26 и оставляет гнить, Der Sturmwarnung указывает на множественные пути выхода.
  
  Der Sturmwarnung не вполне современное "прикольное" чтиво, хотя с юморком там часто полный порядок. Вместе с тем, если вы, все же, повинуясь внутреннему инстинкту, доберетесь до главы Horror Vacui, и, если у вас есть некто "окормляющий душевно", то спросите у него/ее совета стоит ли читать дальше, уже ощутив чувство тревоги не сложившееся еще в четкую мысленную конструкцию, так как после - наступит текст классификации Parental Advisory. Если дочитаете до указанной главы, значит, была у вас потребность в таком чтении. А дальше ... дальше у вас могут самозапуститься механизмы желания обрести то, что может никогда в жизни так и не случиться. И никто тогда не сможет вам помочь. Ведь даже Der Sturmwarnung во многом синтезирован, значит, эмоциями там можно хоть как-то управлять.
  
  Некоторые книги разрушают. Это не всегда плохо, потому как за разрушением может последовать полезный синтез, но это всегда болезненно. Сказанное не маркетинговые понты, а реальное п р е д о с т е р е ж е н и е. И здесь мне было бы проще, если бы оно оказалось пустым звуком, а не гулко звенело бы потом в ушах. Беруши в комплект не входят.
  
  Der Sturmwarnung делит аспект с другими подобными сочинениями автора, расположенными в WetterWarte или - NorWeg. Но, Der Sturmwarnung - отнюдь не "мужская" версия Nee, не ее "зеркало", что было бы выпестовать, пожалуй, весьма занятно. Вместе с тем штук семь "принципов", объединяющих эти два сочинения со всеми остальными, что уже были или еще будут помещены в общий раздел, там можно с легкостью обнаружить.
  
  Сочинения пишутся в разных ключах. Есть например "художественно-литературный", его используют "мастера слова", и вот Чхартишвили уже говорит о "Кыси" Толстой, что в этой книге "каждое слово так вкусно написано, что его хочется обсосать". Der Sturmwarnung "обсосать" вряд ли захочется - колючий и шершавый, и тем - некомфортный, он написан по "аналитическому" варианту, причем с явно выраженным разгильдяйским компонентом. Бинарная продукция, кумулитвный заряд: сначала пробивает броню, а взрывается уже потом.
  
  Я попытался перечитать Der Sturmwarnung условно "объективно", чтобы обнаружить о чем он именно повествует с этих, условно объективных позиций, а потом уже сказать, как дело обстоит на самом деле. Выделить можно много чего. Исследование феномена снов-предостережений. Типа Куэлью, только в таком смысле Куэлью как Франкл - то же психоанализ: да, но это - контр-Фрейд. Дискретный процесс эволюции. Магнитные Аномалии. Исследование предзнаменований. Рассмотрение жизни как Ойкотескста, с примерами означенных Ойкотекстов. Собственное место в Изначальной Организации. Теории Контр-общества и Упреждающей Ответственности. Философско-психологический поиск. Национально-культурная (само)идентификация. Как (не) строятся отношения с представителями трех основных биологических полов. Тотем и тату. Место радикального разгильдяйства в жизни современного мужчины в период до middle life crisis и прочий mid-summer dream. Критика конвенциального психоанализа. Геополитическое размежевание с целью последующей совместной проекции разновеликих индивидуумов в среднесрочное будущее. Применение синергетических способов познания реальности на основе кооперативных и алкогольных практик. Теория Инако-пунктов и "астральный байдизм". Отношение к жизни, основанное на модели ракетно-снарядных танков и самолетов раннего предупреждения и штабной поддержки. Да много чего, а всего не упомнишь. Например, любовь. Это если не упомнишь "условно объективно".
  
  Но люди ничем не любят заниматься больше, чем "проективной идентификацией": присваивать чужим свои значения через желание, например, пообвинять. С этих позиций Der Sturmwarnung - крайне вульгаризированный "Улисс" с увесистой дозой ненормативной лирики, "шовинистический" и "империалистический" роман. "Совкоборцы" найдут в нем себе материал для творческой переработки, психоаналитики, а сейчас все - продвинутые психоаналитики, причем все больше юнго-фроммовского направления - с избытком, у них и в передовице "Правды" хватает "комплексов кастрации". Бихейвористам также не придется стоять в стороне, наложив на себя руки в защитной позе "Адольф - Мертвая Голова", скрестив их на неприличном месте. Те, что "жизни не знают" совсем, смогут захотеть картинно типа упасть в обморок, иные, у кого с таким знанием перебор, могут указать на то, что "блин, и это у тебя типа радикализм, повоюй с мое, сынок, пока же - слюни подбери, мокрый весь уже".
  
  Впрочем, все это, вероятно, правда, так как если кому-то хочется во что-либо верить, вера и становится для него правдой, пока актуальную правду не сменяет ее радикальный революционный либо эволюционный апгрейд. Все правильно, да, ко всему, если дочитал до конца, в прямом смысле этого слова,- то уж точно имеешь право говорить о прочитанном все что думаешь, ибо время есть предмет инвестиций, следовательно должно давать прибыток.
  
  Теперь было бы стратегически выгодно сказать о чем же этот роман "на самом деле". О генерирующих целях его "эклектики" сказано как бы нарочито между прочем во второй главе, что же касается посыла, the message, то я его определить не смогу или не хочу, что часто одно и то же. "Техническое задание" на выпуск Der Sturmwarnung в самостоятельную жизнь не предусматривало требований соответствия готового изделия заданным Тактико-техническим характеристикам. Поэтому, вместо того, чтобы изложить собственное мнение о "самом деле", я аллегорически расскажу как, собственно, было принято решение начать работу над сочинением.
  
  Встречаются как-то после заседаний по слушанию Внутреннего Голоса Планово-хозяйственный Отдел Мозга с Аналитическим в кулуарах. Один - курит, другой вышел "покурить".
  
  - Вы знаете, уважаемый, - говорит тут Планово-хозяйственный, - есть мнение, что нам, как понимаемой объективно сформировавшейся сущности, нужно высказаться по ряду вопросов. Нельзя не высказаться, профессиональная общественность не поймет.
  - Пропиарить, что ли? - уточняет Аналитический.
  - Ну да, только не явно что бы, сейчас ведь оно как - все умные стали, пропаганду не воспринимают, любят, чтобы их развлекая образовывали, со стишками и картинками.
  - Это типа "если бы на кресле сидела невидимая кошка, то ее не было бы видно. На кресле ничего нет, значит, на нем сидит невидимая кошка", да?
  - Что-то вроде.
  - Тут серией статей не обойтись.
  - Тогда - только роман.
  - Хлопотно, все же.
  - Ничего. "Когда речь идет о чести семьи, разговоры о деньгах неуместны".
  - Что будем делать?
  - Есть у меня на примете один художественный элемент.
  - Значит - по рукам и за дело?
  - А вот если станет гнуть не туда, тогда и по рукам. Если задело.
  - Добро.
  
  Нашли элемент и сказали: вот тебе несколько моментов, отрази, вовлеки и все такое. Как будешь это делать, о чем писать, - дело твое. "Кошка" главное чтоб была, но видно ее не было. А еще лучше - "Трансцендентный Суслик". Напиши о том, что "может быть", как бы в "инфинитиве". Не о том, что было, что будет или о том, что реально есть. "Может быть" и - все. В смысле - "все может быть", может быть и это.
  
  Вот так все и оказалось "на самом деле".
  
  Я не знаю о чем Der Sturmwarnung. События синтезированы, совпадения невозможны, ну а описания вкуса отдельных напитков не делают такие описания автобиографичными, пусть и не освобождают от пережитого опыта окончательно.
  
  В романе есть раздел Corpus Эпиграфов, и, наверное, в нем более всего и говориться о чем он. Есть Возможно Полезный Глоссарий, чтобы не лезть в словари, не отвлекаться. Много английского текста. Говорят, что если так, то требуется перевод, потому ведь, что "литература русская". Не будем пока говорить о русской литературе, а то придется вспомнить сколько раньше было в ней французского мусора, равно как и о том, является ли литературой в принципе читаемое или то, что содержит веками очевидные достижения во владении словом и инжиниринге человеческих душ. Русской же литература становиться не от количества в ней иностранных слов, заимствованных великими русскими людьми два-три века назад в виду политики русификации национальных кадров, а, и здесь я позволю себе лишь одну самоцитату, - "знание, сопричастие, сопереживание, соборность, жертвенность - вот, что делает человека принадлежащим к своей "расе"". Если встречается много незнакомых слов, себе всегда можно помочь словарем, ежели нет означенных качеств - не помогут и любые предупреждения. Такому себе не поспособствуешь. Такого себя, во избежание, нужно либо любить каким есть, или - актуализировать свой Ойкотекст.
  
  O"brigada, liebe пановэ amigos.
  
  Venceremos!
  
  
  Логика Устремлений
  Упрятанный где-то к западу по оси движения небольшой колонны гранатомет выплюнул огненную "каплю". "Капля" вонзилась точно в джип Toyota, наскоро переделанный под некое подобие бронетранспортера с одним пулеметом, закрепленным над кабиной. Поскольку бронетранспортер был невсамделишным, то никакой защиты четырем "чиканос" охраны рабочей смены шахты и не предлагал, хотя сейчас она им понадобилась бы как никогда. Это раньше озорные соколы Субкоманданте Нессисито упрямо мазали, попадая в разные тактически привлекательные объекты разве что случайно, намеренно не целясь, чтобы вот так, раскаленной "каплей" выместить свою злость от того, что вполне конкретный "коксовый" приход уже закончился и теперь им вновь пора усердно воевать то ли за сапатисткие цели, то ли просто за коммунистические. В период глобализации стрелка политической ориентации нервно дергалась словно вследствие магнитной аномалии невдалеке.
  
  Так раньше им и можно было мазать, все равно толку от сапатистких бомбардиров было как от фейерверка по случаю очередного полного освобождения севера провинции от разнузданного революционного террора. Еще совсем недавно рабочую возили на шахты без охраны, "бандитос", по давно отработанной схеме, брали автобус на "гоп-стоп", строили рабочих в нестройную шеренгу, кого-то убивали, а кого, с парой легких покрепче - уводили к себе в сельву и горы и там освобождали от видений сладкой капиталистической жизни, индоктринировали уже по своему. Идейная борьба, немного денег и вот тебе - полный революционный ажур, амиго: welcome to Tijuana, tequila, sexo, marijuana.
  
  Биноклем я поймал место удачного бандитского попадания, не столько для того, чтобы, скользнув по оторванным рукам и вывороченным наружу животам, оценить ущерб нашим условно верным конвойным, сколько с тем, чтобы посмотреть не началось ли уже полномасштабное коммунистическое копошение возле автобуса. Там не было тихо ни в этом ни в каком другом смысле. Рабочие с воплями выскакивали из машины, а на встречу им уже подтягивались революционные "бандитос" и то же, видно, орали.
  
  Теперь, когда у ранее майора интендантской службы правительственных войск, а нынче - в самому себе сохранном звании - субкоманданте Анхеле Молины, появился отставной SASшник, Нестор МакАлистер, дела у повстанцев пошли очень даже неплохо, как с тактической точки зрения, так и в смысле огневой подготовки. Мазали они нынче редко, да и тактику крепко сменили, сказывался опыт ex-forces Нестора в Заливе и на Фолклендах. МакАлистер сделал своим подопечным "чикос" вполне радикальный upgrade, но более всего - в тактическом и стратегическом планировании. На поезд, возивший руду в порт, они больше не нападали, поезд и ветку начали хорошо охранять еще до нас - рядом с железной дорогой закончили и грунтовку, теперь состав шел в сопровождении трех колесных БТРов со скорострельными французкими пушками - эти стервы здорово кусали, при случае, сельву, а субкоманданте не любил терять своих бандитос. Хороший бандитос, не подневольный рекрут из местных, стоил не то, чтобы дорого, но и не совсем дешево, а у Анхеле, еще с интендантских времен, осталась былая скаредность.
  
  В моей рации раздался характерный трескучий басок:
  
  - Come in, amigo.
  - Слышу тебя, Джек, что видно твоему конфедератскому глазу там, с подсолнечной стороны, over.
  - Думаю, что у тебя не лучше. Раздолбали их всех в фарш. Наши друзья группируются, слева, на два часа - еще одна группа человек восемь, за ними - еще пять, скоро будут на месте, over, - прохрипел Джек
  - Волнуешься? - я продолжил сеанс радиосвязи нашей извечной с Джеком игры в "get the ungettable" и добавил из Мадонны: - Like a virgin, feels like a very first time...
  - Заткнись, Yank.
  - This guy is quick on his feet again. Джек, продолжай, у тебя особенно хорошо получается придыхательные гласные.
  - Fuck off my friend, will you, the show is about to begin, I think. Их ETA - пять минут.
  - Их, это чьих?
  - Подлетных, over, so you fuck off or still thinking, over.
  - Roger, hear you five by five. Willco.
  
  Джек, как и многие на Юге, северян недолюбливал, считал, что Конфедерация не вполне проиграла тогда войну, если говорить, естественно, об ее моральном исходе. Северянин мог и откупится от своей личной гражданской войны, завербовав на свое место в демократических шеренгах соотечественника за 300 долларов. Поэтому сначала южане лупили, как говорит Джек, yankee, в соотношении один профессиональный солдат к трем северным "недоноскам", вот, приблизительно, так же, как сапатисты сейчас - солдат любезно пригласившего нас правительственного режима. Но это все до поры. Пока не появятся инструкторы. Субкоманданте Нессессито прикупил себе кусочек SAS, режим обзавелся то же не самой плохой продукцией на рынке, но думаю, что и в этот раз Север справится лучше. Север эффективнее и богаче, в том числе и на идеи.
  
  - Все, amigo, все детишки в песочнице, как у тебя?
  - Лучше не бывает.
  
  Молина боролся за идею. Перманентного коммунизма. В перманентном движении, за коммунизм или просто в поступательном вперед, всегда можно по ходу удовлетворять массу потребностей. Молине же всегда нужно было много, оттого его еще в правительственной армии прозвали Несессито (Мне Нужно). Как и прочие сапатисты он не мог ставить себя в один ряд с Фиделем, Че и прочими товарищами, поэтому и не претендовал на звание Команданте, став, как и Маркос - субкоманданте. Кроме революции его еще интересовал некоторый бизнес. Шахтам он вредил по идеологическим соображениям, так как вел с антинародным режимом собственную войну-месть за то, что выгнали из армии, и как отголосок того дела, за которое этого орла и выставили, Молину все еще в правительственной прессе дразнили Субинтенданте. Молине нужно было оружие и "бандитос", поэтому он частенько подряжался наркокортелем для разных операций как против правительства, так и "вообще". Картель платил хорошо, хватало и на то, чтобы покупать оружие на Кубе, так и для уже собственного spin off. Впрочем, если уже говорить начистоту, никаким сапатистом он не был, эти ребята действительно продолжают дела Че, ну а Анхеле - все больше и больше клонился в бизнес, к комбинациям, business stratagems. Что ни в коей мере не заглушало амбиций его мести.
  
  Лейтенант Фуэгас, потомственный идальго с минимумом креольской крови в общем балансе, что и сейчас руководил частью правительственных войск, в зоне ответственности которой находились шахты и порт, заставил Компанию раскошелиться на достройку "рокадной" грунтовой дороги и выбил у генерала Ромиро Джексона три БТРа "Панар" со скорострельными "стервами" и так, на какое-то время, тактически переиграл Субкоманданте. Тот по сходной цене перекупил себе МакАлистера у одного издыхавшего африканского режима, и тем уже, в свою очередь, переиграл лейтенанта Фуэгоса новыми тактическими приемами из старого, но не всегда доброго наследия Special Air Service. Теперь нам нужно было переиграть SAS, чем, собственно, мы сейчас и занимались, наблюдая за происходящим и наводя, попутно, наши силы "синих" и революционные силы "красных" в западню. В ловушку, видно попадут и рабочие, мы знали об этом, но нам был дан free hand, карт-бланш. Рабочие все равно понемногу погибают от пуль и мачете коммунистов, так пусть уж лучше сделают это за дело. В бою действует закон статистики - гибнет некоторая процентная часть, скажем, атакующих, а кто именно - пусть по каждой конкретной кандидатуре определяется хоть и их местный святой. Cost of doing business, у каждого предприятия свои издержки. Картель теряет каждую десятую партию наркотиков, мы теряем некоторую часть гражданских. Все честно.
  
  Послышался нарастающий гул вертолетных роторов. Из сопки справа от моей позиции и на линии приближения к противнику появилась группа "чопперов". Вертолеты называют "чопперами" потому что те - chop the air, впрочем рубить эти машины могут не только воздух. Передняя машина была настоящим американским "ганшипом", две остальные - старые, однако все еще бодрые "Ирокезы" UH-1, но тоже с управляемыми реактивными снарядами на искуственно доделанных "пилонах", с закрепленными там же крупнокалиберными пулеметами, хотя и без пушек новенького "Апача", лидера гонки вооружений в этом идеологически рельефном регионе. Ромиро выделил нам эти машины лично, они вышли с базы на "аэродром подскока" рано утром и получили полетные задания за двадцать минут подлетного времени, чтобы никто в штабе лейтенанта не "протек" Субкоманданте и тот не смог замереть и на некоторое время схорониться в сельве.
  
  Треск пулеметов и вой УРСов, как пишут в среднего качества руки романах, возвестил о начале скоротечного боя. Думаю, что для многих "бандитос" сегодня наступит день воссоединения с Марксом, Троцким и Призраком Коммунизма. Тех, кто выживет, заберет лейтенант Фуэгос для скорых следственных действий.
  
  - Go! - я переключил радиостанцию на другой канал.
  
  Теперь солдаты лейтенанта выдвигаются на машинах из своих засек, направляясь к колонне с обоих концов. А вечером мы пойдем за расстригой МакАлистером. This guy is not going to get his pay check no more. Мы его просто уволим из жизни, разжалуем в покойники.
  
  Здесь раздался хлопок, меня накрыло взрывной волной и, вероятно, убило.
  
  Совершенно flabbergasted, ошарашенный, я безучастно наблюдал за тем как медленно гаснет свет, которого я раньше не замечал, свет мира - подсветка событий и собственных действий в нем. Видел как "зеленка" невысоких гор сливается в марево без всяких очертаний. То же происходило и со звуками: я уже ничего не слышал, просто знал, что в моей рации Джек хрипло, потрескивая, забывая всякую aerolingua, которую мы и без того не особо праздновали, нарушая все возможные требования communications in combat, орет: - Tom, come in, Tom, you hear me, Tom, come in.
  
  Я не верил. Я знал, что меня можно убить, только никогда в это по-настоящему не верил. Меня пытались убить много раз, но никогда этого им не удавалось, поэтому я перестал верить в то, что меня действительно можно убить, пусть это и возможно в принципе.
  
  Я не верил, что меня просто взяли и убили. Took and kill.
  
  Мне представилась остановочная платформа Транссибирской железной дороги. Просто переезд, без будки смотрителя, с одним столбом и тускло горящей лампочкой на нем, в какой-то ужасной, скрипящей и заржавелой фонарной "оправе". "Оправа" раскачивается взад и вперед промозглым ветром, и на фоне этого нестройного света всегда видны мириады спешащих во все стороны снежинок. Сила ветра нарастает, скоро - буран, кажется, что бесзащитная лампочка вот-вот погаснет. Мороз, градусов под 40, что в резко континентальном климате даже и ничего. Моча и слюна, вырвавшись из тела, еще не замерзает, мочиться не больно, но все это представится условно нормальным лишь "задним умом", если тебя пообещали встретить с теплой машиной и разбавленным спиртом и обещание свое сдержали.
  
  Я по-скорому выгрузился из поезда, вагоны вздрогнули, скрипнули, потершись друг о друга своими суставами, и поезд поехал дальше. И вот я вижу всего лишь блеклый свет фонаря, былые огоньки снежинок, еще же вижу ветер и чувствую безнадежность. Я не верю и сейчас, что глупо и никому ненужно замерзну здесь теперь, потому что поезд, теплый, пусть и со спертой, наполненный алкогольными парами и продуктами "горения" не часто мытых человеческих тел атмосферой уже ушел, я же - остался здесь, за сотню километров от всякого селения и за сто двадцать от того барака, где соберется наша геолого-разведывательная экспедиция.
  
  Я решаю идти вперед, не уверен лишь в какую сторону, направо или налево. Если предположить, что мужики, что должны были меня встретить, просто запаздывают, тогда лучше идти к ним навстречу, выбросив часть вещей, чтобы было не так тяжело было идти в этой леденящей пурге. Если стоять, то - точно замерзну. Однако стоит лишь начать двигаться в другую сторону, неважно куда направо или налево, но в "другую", и времени пройдет совсем не много до того момента как пойму, что в этом ужасном своем итоге я с ними разминулся. Тогда останется лишь одна надежда: меня подберет случайная машина. Но случайные машины в здесь и в такую погоду, наверное, попадаются нечасто. А еще ... еще может быть так, что никто и не запаздывает совсем, потому что никто так и не выехал меня встречать, а почему не выехал - значить уже будет ровным счетом ничего как и то, когда я тогда замерзну, через час или - два после начала движения направо от переезда. Почему направо? Потому что лучше, все же, уже идти хоть куда-нибудь, а там видно будет. Через полчаса движения направо я увидел прерывистый свет фар.
  
  - Еб вашу мать, мужики, я тут, блядь, чуть было совсем не загнулся на хуй с вашим морозом..., - сказал я, забираясь в кабину "Урала" и хотел было уже продолжить сетовать на судьбу.
  
  Большой, как гора, воняющий солярой мужичина, низким и спокойным басом, которому был бы рад всякий регент церковного хора, мягко, но уверенно меня оборвал.
  
  - Извини, братишка, видим, что тебе нелегко пришлось. Мы выехали с запасом, сам видишь какая за окном..., - он на несколько секунд замолчал, - Сломались мы по дороге, чинились, сами задницы себе отморозили по самые ягодицы, и еще не известно как обратно доедем, извини, - Несмотря на весь свой кондовый пролетарский прикид, человек, с давно забытым в Средней Полосе именем Никифор, матом не ругался, на нем не "говорил" вообще, речь у него была грамотная, сочная. Он был алтайский, из старообрядцев, это я потом уже узнал.
  - На вот, хлебни, - сказал второй, - полечись, оно способствует, - Он протянул мне флягу, где болталось еще с половину. - Как зовут-то тебя?
  
  Я встряхнул флягу и сделал один глоток. Рот обожгло, нутро сжало и имя свое я выдавил из легкий со значительным усилием:
  
  - Олег, - и тут же закашлялся, - Спирт? - спросил я, приходя в себя.
  - Он, - ответил Федька.
  
  Он не любил когда его звали Федор или там по отчеству, говорил, что когда маманя его называла полным именем, значит, папаня скоро возьмет револьверный шнур и займется Федькиным воспитанием. Почему его папаня для этого пользовался именно револьверным шнуром Федька не говорил, а я так и не удосужился спросить.
  
  Когда я, попрощавшись с мужиками, которые куда-то опять уезжали, порядком задубевший с мороза, вошел в большой бревенчатый сруб, то понял, что расслабляться мне не стоит и теперь. В срубе, на старых, металлических койках, в тулупах и шапках, в валенках и с вещмешками под головами лежало человек тридцать. В центре стояла "буржуйка", при ней сидел мужик и часто кормил ее дровами. Возле буржуйки было хорошо. Хотелось спать, а в этом, почти животном тепле, спать хотелось еще больше.
  
  - Здорово, новенький, - сказал "буржуа", - Митькой меня зовут. Митька был "расхристанный", в расстегнутой фуфайке. Не было у него на голове и шапки. - Ты-то кто будешь?
  - Олег, - я подал руку.
  
  Митька сжал ее так, что она потом болела с полчаса. Сжал не с умыслом, так как обычно сжимал топор там или еще что, мужики здесь были крепкие все, хлипкие тут не водились. Пожалуй, если уж честно, то самым хлипким на этой "станции" был я сам.
  
  - Геолог?
  - Геолог.
  - Значит так, геолог, порядок тут у нас такой. Вахта - тридцать минут, проебешь огонь - пизды крепкой дадут все по разу. Новенький ложится с краю, вон там у окна, через полчаса - новая вахта - все меняются плацкартой, так чтоб каждый раз на новом месте ближе к огню. Сечешь?
  - Секу.
  - Вон у окна две койки, выбирай. Меняемся через десять минут, можешь не засыпать пока, разбудят, блядь скоро.
  - А ты куда после этой должности?
  - На понижение, блядь, к тебе, к окну. Соседом буду, давай, братишка, пиздуй, поспи, синий весь. Спирт будешь? - Митька протянул мне такую же флягу, что и встретившие меня мужики, с "Урала".
  - Буду, - ответил я.
  
  Эта фляга была почти пустой.
  
  Я лег на свою койку у окна. Дуло. Опять стало ужасно холодно. Не так как на переезде, но и тепло станет теперь не через полчаса. Тут через полчаса будят, перемещают, становится немного теплее, а потом, когда уже совсем тепло возле буржуйки - опять назад в холод. Все как в жизни. Сначала чего-то достигаешь, а потом, как сказал бы Митька, понимаешь, что все это хуйня - возвращаешься назад, затем - опять к теплу. Колесо перерождений.
  
  Я заснул.
  
  Проснулся от резкого движения и понял, что медленно двигаюсь в полной темноте. Причем не передвигаюсь на ногах, не ползу, движение ощущается даже не телом, а... скажем так естеством. Я вспомнил о том, что было раньше. Стылый холод, тепло железной печки, которую кормит дровами a big fella, несомненно русской наружности и Сибирь. Но я никогда не был в Сибири и русских не видел иначе как на границе, в Западной Германии, куда мы выбирались на маневры с базы в Рамштайне. Мы, помню, сидели в Bradley, высунушись из люков, и рассматривали в бинокли "ту сторону", где советские танкисты делали то же самое - мы видели блики их биноклей.
  
  Огромные танковые полчища, дивизии ГСВГ, которые за несколько дней, при случае, легко дойдут до English Channel и я знаю точно, что остановить мы сможем их лишь ядерными зарядами, а это - война после которой я не уверен, что хотел бы жить, пусть и победителем. В такой войне, пожалуй, лучше умереть. Так ведь я уже умер... я же помню как меня накрыло взрывной волной, как краски начали сливаться в зеленое марево, а Джек все кричал в свою долбанную рацию. Я - Рон Эшли, инструктор "маркетинговой" школы "I Morgon", в Уппсале. Я дезертировал во время Вьетнамской войны, сбежал из отпуска и осел в Швеции. У меня жена Тина, моего сына зовут Трульс.
  
  А потом я помню - я шел по коридору. Передо мной была широкая спина курсанта Торкельсона, с которым у нас сложились особые отношения, мы вечно подтрунивали друг над другом. Однажды я в шутку, парируя его колкость, сказал двум другим курсантам:
  
  - Sven, Pekka, go get Mr. Thorkellson and bring him to justice which now happens to be me.
  - You can not get the ungettable, - сказал тогда Йурген и с тех пор мы называли этот discourse как get the ungettable.
  
  Я, тогда, шел тихо, на внешних краях ступней, так идут по лесу, чтобы невзначай не щелкнуть лихой веточкой и не заработать очередь в свою сторону, подошел к нему очень близко. Когда Йурген обернулся, я резко сымитировал удар ногой в коленный сустав, но не в чашечку а сбоку.
  
  - In real life, your leg is lost Mr. Thorkellson, - сказал я ему.
  
  Что было потом я уже не помню. Помню лишь темноту, такую как сейчас. Но до - этого - луч, красное пятнышко, как от лазерной указки, скользнувшее пару раз по стене. А потом, вдруг, я оказался в центре вспышки света и, когда вновь пришел в себя, понял, что оказался в том из немногих собственных воспоминаний, которые мне хотелось бы полностью и навсегда надежно забыть, удалить всякий след. Я делал это не раз, грубым ластиком передоз шотландского виски, этим орудием собственного Министерства Правды. После таких событий, память о которых отчего-то так цепко хранят воспоминания, человек уже никогда не будет целым, а каждое возвращение назад лишь увеличивает трещину, и ты знаешь, что ране этой уже никогда не затянуться.
  
  - Стреляй! - Джек орал где-то позади меня.
  
  Его надрывный крик терялся в лязге автоматических винтовок и характерных взрывов минометного обстрела. Use of deadly force, применение убойной силой против врага, на линии рукопашной, под обстрелом своей или вражеской минометной батареи - это какой-то стылый ужас, хуже этого лишь напалм. Передо мной из джунглей выскочил вьетконговец. Это точно был Вьетконг, а не какое-нибудь там ополчение Южного Вьетнама. Ополченцы, бывшие крестьяне, плохо обученные и экипированные, плохо вооруженные и часто необстрелянные. Это - обыкновенные "гуки", "чарли". Передо мной же стоял неопределимого как и все вьетнамцы возраста боец в синей форме Вьетконга, с направленным на меня АК-47. Я понял что у него не вышло, "калашников" дал осечку, тем сохранив мне жизнь еще на несколько секунд, но теперь сейчас, англосаксонским лицом к азиатскому, нужно было стрелять мне, иначе я скоро умру. Я закричал сам, услышав свой голос как бы со стороны и издалека, а потом услышал треск собственного оружия. Когда вьетконговец осел, из меня вырвалось какое-то животное "ы-ы-ы" и тут уже начал оседать я. Я не был не ранен или убит. Но мне было очень плохо.
  
  - That"s my boy, - сказал Джек, и сделал контрольный выстрел в голову. Голову разнесло и превратило в месиво. - Отрежь ему уши, Том, ты солдат, а не девка.
  
  Это же нам говорили и в учебке Marine Corpse.
  
  - Я не слышу вас, девки, громче! - орал сержант, в Hot Nam он уже воевал дважды и, по собственному выражению, еще теперь только собирался вновь становится человеком.
  
  От того, чтобы начать делать это прямо сейчас его многое удерживало. Не столько воспоминания и нашивки за ранения "Пурпурное Сердце", сколько язвы на руках - следы от нашего Agent Orange, которым мы обильно "опыляли" джунгли. Сержант Патрик Обрайанс не мог отделаться от своего вечного ощущения, что его крупно подставили во Вьетнаме, но не мог и уразуметь для себя кто больше: "гуки", которые его убивали, а он платил им тем же, или Линдон Джонсон. Для этого Пэт и поехал в Горячий Нам во вторую ходку, чтобы разобраться.
  
  - Эл. Би. Джей, сука, - часто говорил нам сержант Патрик Обрайанс.
  
  Мы же все громче орали: "Убей "гука"! и пели "Kill a Commie For Mommie", готовясь защищать Америку от коммунистов не в Калифорнии, а в дельте Меконга.
  
  Бой затихал, по крайней мере минометный обстрел уже прекратился. У меня же началась истерика. Меня рвало, выворачивало наизнанку. Желудок и психику. Я еще совсем недолго тогда пробыл в зоне реальных боевых действий, до этого - долго околачивался в Хюэ, часто посещая проституток. Эти маленькие кошечки очень хорошо знали свое дело. Стоит на улице пацан лет десяти и говорит: "эй, марин, пошли в "веселый дом". Некоторые не возвращались, но это были по сути - мелочи, ведь никто не хотел отказываться от удовлетворения половых нужд лишь от того, что в борделе могут отрезать яйца агентессы "дядюшки Хо". Яйца жили своей жизнью и требовали реализации природного права.
  
  Меня рвало, я еще жил прежней жизнью, а уже пора была вовсю включать защитную реакцию отупения. Но сегодня меня прорвало по крупному. Пару дней назад мы взяли девку в одной деревне. Насиловали ее человек двадцать, сначала сержанты, потом солдаты. Она умерла через пару часов. Потом мы занялись пленным из ополчения. Тот ерепенился и все не хотел сотрудничать. В школе сержант Обрайнс учил, что полевой телефон - безотказное средство. Обмотать проводами гениталии, пару раз крутануть ручку, чтобы "позвонить".
  
  - Позвоните, - говорил сержант, - и вам обязательно ответят.
  
  В тот раз с телефоном решили не возиться. Джордан служил уже давно и неплохо говорил по-вьетнамски, ну не на всех шести тонах, но было "гукам" было понятно. У него был идеальный музыкальный слух и, следовательно, высокие способности к языкам. Джордан подошел в пленному вьетнамцу и сказал:
  
  - Сейчас я буду резать тебя ломтями, - Подошел ближе и отрезал у него кусок тела. Кусок задницы. Пленный сначала взвыл, но потом заговорил.
  
  Я пытался compartmentalize, разнести по разным отсекам своего сознания различные вещи - жестокость и скотство войны помещая при этом в один, а то, о чем мы говорили с капелланом - в другой, но у меня ничего не выходило. Мне не нравилась война, но перспектива угодить в brig, в военную тюрягу, была тоже невеслой. А сегодня меня прорвало. Я почувствовал, что я умираю. Что нахожусь в пограничном состоянии. Я или стану другим или умру. Засуну ствол своей новенькой М-16 в рот и выстрелю. Вопрос только когда: сейчас или после обеда этими ужасными rations in kind.
  
  Джек был настоящим боевым товарищем, a brother in arms. Он сразу же начал опекать меня как только я пришел во взвод. Сначала - тихонечко там, необидно, подтрунивал, нередко указывая на мою, как ему казалось субтильность:
  
  - Yes, Tom, go ahead and fix the problem with all your finesse, - говорил он с видом, ну вот, интеллигенция вшивая, ничего толком сама сделать не может.
  
  Джек был чудовищем, если думать о нем с позиции какого-нибудь гражданского служителя культа в стерильном модернистком храме, но все уже не было бы так однозначно, если об этом принимался рассуждать Теренс Хэнкс, капеллан зоны активных боевых действий. Ты посиди на войне под минометным обстрелом минут десять, а потом я послушаю как ты скажем мне "не убий".
  
  Тогда, после случая с вьетконговцем, он долго приводил меня в нормальный вид. Вливал в рот какое-то пойло, бывшее, наверное рисовой водкой, рассказывал истории из своей жизни о том, как жил в детстве с отцом и братьями на ферме в Аризоне, где они разводили свиней и что в каком-либо общественном месте, например, в кинотеатре, когда бы они не появились, вокруг им всегда было просторно, люди старались держаться от них подальше из-за всепроникающего запаха. О том, как они использовали плоские, высохшие уже коровьи лепешки как фрисби. О том как он проводил время у деда в поселке лесорубов в Орегоне, где в труднодоступных местах жили самогонщики, а они пили чистый спирт, что оттуда мало кто вообще возвращался, так как бутлеггеры не хотели светиться перед полицией и кончали визитеров, но дед всегда возвращался с бутылем другим отменного продукта, так был совершенно осообым парнем. Рассказывал про дедов outhouse, срубленный из грубых досок туалет недалеко от дома, где в качестве туалетной бумаги дед всегда использовал "выпотрошенные" кукурузные початки.
  
  - Very effective, you know, - говорил Джек, - ко всему - сливаешься с природой, ну и сливаешь просто, естественно.
  
  У Джека было много ушей. Вьетнамских, отрезанных, или "свинченных", как он говорил. У меня было всего-то два уха, но мне часто хотелось быть глухим. Там-то, в "Горячем Наме" я и реально и подсел на "траву". С "травой" мы шли в атаку, с травой расслаблялись. С травой можно было делать все, что угодно.
  
  "Трава" сослужила мне отличную службу в Афганистане. Мы теряли наших парней порой совершенно по-глупому, злились и вымещали зло на афганцах. Помню мы шли на двух БМП к аулу в Герате. Перед нами было большое поле, засеянное, кажется, пшеницей. Водитель первой машины, Серега Соколов был кубанский, хлебороб. Он остановился перед полем, машина застыла, он, сообразуясь со своим инстинктом, не захотел губить урожай и переть напрямую, машина развернулась, выпустила клок дыма и поехала в объезд. Потом под ней рванула мина и те, кто не был на броне - превратились в гуляш, а солдатики сверху, "на броне" - потеряли разные части тела. Через день мы пошли в аул и вырезали всех, мужиков было мало, в основном женщины и дети. Я и сейчас помню глаза одного мальца, и когда говорят "кровавые мальчики" - мне не весело. Я часто вижу эти глаза во сне. Лейтенант Гуров, у которого дома остался пятилетний пацан, застрелился тогда. Я же уже курил гашиш и мне было легче. Помню, мы как-то поехали в степь на наших "Уралах", "пыхнуть". Парни разбрелись кто куда в поисках собственного кайфа. Я поймал свой, собственный приход и лег отдохнуть прямо под колесо грузовика. Вдруг слышу пацаны орут:
  
  - Игорь где, ехать пора.
  - Да, наверное, сам упиздил в часть, поехали, нагоним.
  
  Я лежу под колесом "Урала", слышу как машина заводится, вздрагивает, ща тронется и все - кранты моей черепушке. Но что характерно: мне в высшей степени по барабану, что сейчас со мной будет, жить или умереть, какая разница. К счастью Витька Крупнинский увидел меня и так я и дослужил до дембеля.
  
  Кстати, Игорь рассказывал про свои ощущения от гашиша, а я сравнил их с собственными, когда реально "пыхнул" самым черным планом в Лондоне и сказал ему тогда о том, что, видно, водка вот, например, сколько ее не выдуй, если до потери сознания не допился, до зоологических галлюцинаций, оставляет тебе инстинкты самосохранения, а хаш - нет. Тебе абсолютно все равно что с тобой случится в приход. Нет, мы, все-таки, иначе устроены чем азиаты, другие у нас установочные данные, сказал я тогда Игорю.
  
  Стоп! "Сказал я тогда Игорю". Себя конечно приятно цитировать. Но не всегда. Иногда, как сейчас - неприятно. Если я "тогда сказал Игорю", то кто я сейчас, и вообще кто я?
  
  - Кто я?
  -
  - Кто я?
  -
  - Кто я?
  
  Я не знаю. Но я знаю, что все, кто "были" раньше - не я. Некоторые истории я слушал от знакомых мне людей, другие я не слышал вовсе, они проникают сюда без какого-либо права на проникновение. Они - чужие.
  
  Я не убивал детей. Я вообще никого не убивал. Кажется. Тяжело-то как. Но ведь в меня просачивается страдание и тревога других людей, я чувствую все это своими чувствами, переживаю, переживаю их вновь и вновь, оттого, что в рассказых этих уже ничего нельзя изменить, так как эти истории в свое время уже сами изменили людей, значит, обратно этим людям - нельзя. Нельзя и мне обратно вместе с ними, в прошлое, не отягощенное кровью. Или можно? Думаю, что все же можно, потому что я точно знаю, что они - это не я, и еще оттого, что я не хочу, чтобы у меня было такое прошлое и такое настоящее. Пусть оно будет каким угодно, неприятным, жестоким, но - моим. Но как же цепко они меня держат! Я уже ничего не могу с этим поделать, я становлюсь всеми этими людьми вместе. Мне нужно уйти отсюда. Немедленно.
  
  Скорее всего все это сон. Это - мой сон, а в нем я вижу сны других людей, не всегда чужих мне и, кстати, все они мне симпатичны, не потому что делали и виновны, а потому что переживают. Переживает ими содеянное, но в моих снах. А я то тут причем?
  
  Что же мне сделать?
  
  Например - улететь.
  
  Я сделал какое-то необъяснимое и невероятное легкое усилие и полетел. Лечу в кромешной тьме, пусть и без всякого напряжения, причем, кажется знаю куда мне лететь нужно. Впереди, как занимающийся рассвет, уже видно какое-то белое пятно. Я стремительно, опять же без усилия, вырываюсь из тьмы и оказываюсь в полете, но уже - в "настоящем" мире, только в гораздо более реальном в моих теперешних ощущениях чем сама жизнь. Впрочем, а я что, помню какая она реальная жизнь? Я ведь даже не знаю кто я, следовательно не знаю ничего и о своей жизни. О чужой я уже знаю много. Напоказывали страхов.
  
  Лететь так естественно и так приятно, что я начинаю радостно, с восторгом материться, самыми последними словами, громко, но нежно -слова разлетаются от меня волнами, я вижу эти волны, чувствую их вибрацию. Подо мной раскинулись леса и поля, реки и озера. Они - касочные, яркие, сочные, живые, я снижаюсь и, кажется, даже на большой еще высоте от земли могу разглядеть копошение каких то пузатых муравьев на полянке в лесу.
  
  - Это термиты, еб их мать за ногу, это ж, блядь, термиты, fuck their mother from behind! - кричу я термитам и они поворачивают ко мне свои головы, но им меня не вычислить и ракетой свой не достать: я высок и быстр.
  
  Я вижу как термиты строят свое общежитие, как они разводят крошечные плантации каких-то им одним полезных травок и колонии тлей.
  
  "Я развел волка, лису и медведя", как сказал Пелевин, подумал я и чуть было не шлепнулся на землю, сделав какую-то совершенно чкаловскую по форме загогулину в воздухе. Пелевин... это уже сигнал из прошлой или будущей, но настоящей жизни. Кто я, я еще не знаю, но вот по таким вот знакам, все же, видно, что лечу я в правильном направлении.
  
  - Ничего, - говорю я самому себе, восторженно наругавшись всласть, - все там будем.
  
  Тут мне хочется снизиться и сесть. Не то, чтобы мне надоело летать - ощущения совершенно здоровские, но хочется и руками что-то там поделать. Я приземляюсь, нет, точно приземляюсь. Вот там.
  
  Я мягко опускаюсь на землю и чувствую, что з д е с ь сейчас - самая приятная пора года - конец августа, потому что откуда-то мне известно, что зимой тут бывает очень холодно, а еще - в июле комары и мошка тут такая, словно гады эти выращивается экстенсивным способом на звероферме. Низкая растительность, карликовые березки, сопки с жидкими сосенками, ягель, огромная ежевика, пузатые боровики, зайчики какие-то с непонятыми опознавательными знаками и красиво так, что в пору вновь заматериться и хлопнуть рюмку-другую водки, а потом - с кем-то непринужденно потрындеть об ни о чем, например, о нарастающей угрозе терроризма.
  
  Тут я подхожу к великолепному срубу, только что сбитому. Слезинки смолы еще видны везде и запах стоит такой, что кажется и "хлопать" уже ничего не нужно.
  
  - Ну, без хлопнуть, так это, все же, экстремальный уже секс, а не lovemaking, - говорю я вслух, подспудно понимая, что ни за рюмкой, ни за доброй закусью дело-то здесь не станет.
  
  Нагибаюсь, срываю вязаночку голубики, особо крупных размеров, и она взрывается у меня во рту неуемной радостью вкуса. "Освежайся срочно. Starburst это сочно".
  
  - Сука, - благостно говорю я про ежевику, попутно в высшей степени положительно характеризуя ситуацию в целом и захожу в сруб.
  
  Хозяйской рукой открываю шкафчики на кухне и вижу, что и здесь все в порядке: чай "Лобсанг Сушонг", "Дарджилинг" и прочие чаи, непременно байховые, "бай-хоа", лучших сортов. В холодильнике -отменные маринованные маслята и огурчики, хороший выбор водок и коньяков, все путем.
  
  Тут мне захотелось размяться. Я выхожу во двор, раздеваюсь до пояса, и начинаю, яростно покрякивая от удовольствия, колоть березовые дрова, приятно ощущая постепенную усталость от этого восхитительного, все же, занятия, и еще то, что потекла "силушка по жилушкам".
  
  - How are you doin", pal, - вдруг раздается за моей спиной какой-то voice of America, с пропитой хрипотцой.
  
  Во как. А я думал, что все же - Чукотка. Видно, нет - Аляска.
  
  - И тебе поздорову, - отвечаю я и оборачиваясь. Топор продолжаю держать в руках.
  - What"s that? - уточняет американец.
  
  Вспоминаю, что русские колонисты на Аляске американцами называли индейцев, а вот таких вот, как говорят немцы, "американеров" - именовали "бостонец". Так, сигнал из прошлой жизни. Верной дорогой идешь, дорогой товарищ. Как же все таки тебя-меня зовут?
  
  - Great to see you mister, how far are we from the actual American civilization? - беру я с места в карьер.
  - The name is Drake, Mike Drake, мы, ну, if you will, в 80 милях от Ouzinkie, - говорит аляскинец.
  
  Ouzinkie - это городок Узенькое в штате Аляска, его еще заложил великий Баранов. В реальной жизни вероятность того, чтоб американец знал про Узенькое - такая же как и теоретическая возможность для отдельно взятого мужчины быть отцом всех детей на планете, но я ж во сне, значит, как-то на что-то влияю, стало быть - можно гражданам США понимать в географии.
  
  - And yourself? - спрашивает меня визитер.
  - Call me Graig, I"ve recently moved here form New York.- Соврал я.
  
  Впрочем не соврать я не мог. Я и сам не знаю, кто я, да откуда. Во сне действие моральных императивов ограниченно как воинский контингент.
  
  - Очень рад, Грэг, - прогнусавил мой новый знакомец.
  - What brings you here, buddy? - спросил я его вновь.
  - Я - твой сосед, Грэг. Тут, в общем-то, людей не много, я, вот, к примеру, живу в 20 милях от тебя, так что, как узнал, что ты приехал, зашел перебросится словом- другим, ну и еще есть у меня к тебе один business.
  - Какой business?
  - У меня в субботу - день рождения. Вот и решил пригласить тебя к себе на birthday party.
  - Как это мило, мистер Дрейк, как это мило. Премного обязан. Чем будем заниматься?
  - Ну..., - замялся мистер Дрейк, - выпьем, поедим, может быть - немного подеремся для тонуса, ну а потом, глядишь, и потрахаемся, чуть-чуть.
  - А кто еще будет на мероприятии?
  - Да, вообщем-то, кроме нас - никого, ты, да я, да мы с тобой.
  
  Это был явный перебор. Я рано возрадовался, поддался прелестным наваждениям, окунулся в благостность и свободу и уже почти уверился в том, что действительно контролирую ситуацию в собственном сне.
  
  Я был оскорблен до глубины своей сонной души. Нет, когда тебе в сон врываются чужие парни со своими "кровавыми мальчиками", это еще можно как-то понять. Ничего. Всякое в жизни бывает. Они переживают свои прошлое, страдают, всякой мысли нужно пусть какое-то воплощение, им трудно, они людей убивают, совесть свою они заглушили грамотным отупением, хотят из меня сделать персональную квази-совесть. Это все можно понять и простить. Но делать из моей жизни затасканный анекдот, который я точно слышал недавно, и сам сто раз рассказывал потом - это уже слишком. Перебор.
  
  Я глубоко оскорбился и решил вновь улететь. По-английски, не прощаясь. Хотя почему по-английски? В жизни не видел англичан, уходящих не прощаясь. Кто выдумывает всю эту чушь? То, что мы называем "салат оливье", те же самые англичане именуют просто - the Russian Salad.
  
  Все, fuck, - улетаю.
  
  Я сделал легкое усилие и помчался прочь с Аляски. Dashed away into the white blue yonder.
  
  Летел долго и все силился разобраться в том, кто же я есть на самом деле. Уже понял, что как только вспомню свою имя - тут же проснусь. Я почему-то знал это точно. И уже знал точно, почему я знаю это точно. Мне была известна эта логика чужих устремлений: многие хотели сделать меня своей совестью.
  
  Я вновь стал объектом устремлений чужих снов. "Они" приходят в пространство моих сноведений и вытворяют там что хотят, держат меня своими кровавыми лапищами. Такие сны случаются не просто так, а по поводу. В моей жизни, явно что-то намечается, какая-то заварушка. Как проснусь - нужно ждать всяких чудес, это уже было. Так внутренне "готовят" меня к каким-то новым состояниям, которые мне будет нужно пройти в следующие после пробуждения дни. Кто? "Никогда не загружай в аналитическую программу данные для расчета, если не знаешь результат уже сейчас". Кто-то когда-то мне это уже говорил. Есть вопросы, которые никогда и никому, даже себе, не стоит задавать.
  
  Контуры, образы, знаки, запахи и звуки моей настоящей жизни уже различимы за пеленой сна. Я скоро должен проснуться, когда мне станет уже совсем невыносимо переживать чужие жизни или когда в конструкции сна случится какой-то сбой, и я тогда узнаю свое имя. И - проснусь.
  
  Я все летел и летел со всей дури и уже немного подустал. Вдруг, неизвестно почему, какое-то, пока не вполне различимое место на земле, привлекло мое пристальное и особое внимание. Я начал снижаться, но от злости, возникшей у меня из-за манипулирования собственным сном, не рассчитал усилия и вдруг плюхнулся в какое-то болото.
  
  И тут же стал лейтенантом ВДВ СССР, передвигающегося бегом, насколько это возможно по пересеченной заболотистой местности. За мной шло еще три человека.
  
  - Шагом! - скомандовал я своим бойцам и сам перешел на шаг.
  
  Ощущение в чужом сонном сознании было мне волне знакомым, но каким-то нереальным даже для сна. Как будто я переселился в усталое тело какого-то мифического, в действительности никогда не существовавшего существа, например, - в сатира. Вновь услышал свой голос как бы со стороны. Занятно. Забавно. Я пел:
  
  Что ж вы головы повесили, соколики?
  Что же бег ваш стал совсем уж небыстрехонек?
  Иль почуяли, родные, мое горюшко?
  Иль со мною разделить хотите долюшку?
  
  Мне продолжали сниться милитаристские сны как какому-нибудь пацану, насмотревшемуся полезных патриотических фильмов.
  
  - Стой! - вдруг сказал я и совершенно по-американски поднял вверх руку, согнутую буквой "г", собрав предварительно пальцы в кулак.
  
  Где-то издалека, из громкоговорителя, установленного на штабной машине, слышалась монотонная "речевая программа":
  
  - "... лейтенант Тарасов. Мы предлагаем вам горячий чай, сухое белье и наше радушие..."
  - Суки, - прокомментировал я происходящее, - Волонтир, радиостанцию на волну!
  
  Волонтир, ставший в моем сне старшим прапорщиком, в голубом берете, но во всей остальной форме белорусского ОМОНа, разместил радиостанцию на пригорке и нечаянно попал на "коммерческое" радио. Пугачева, характерно лишь для нее растягивая звук "о", пропела не свои строчки:
  
  Каждый год и все осторожнее,
  Мы будем лить из пустого в порожнее...
  
  Got ya!
  
  Сбой!!!
  
  Не было такого у Пугачевой, отродясь не бывало! Хрен вам в обе руки! Все, кранты вашему коллективному творчеству! Я ща проснусь. Да потому что я знаю, кто я такой, вот почему!
  
  Меня зовут - Егор Ульев.
  
  Герметология Vs Герменевтика
  "- А что касается моего плохого сна, - сказал Тревелер, вытирая наваху бумажной салфеткой, - то сама прекрасно знаешь в чем дело.
  - Предположим, знаю. Но и ты знаешь, что проблемы тут никакой нет.
  - Проблемы, - сказал Тревелер, - как нагревательный прибор примус - с ним всегда все в порядке до тех пор, пока не взорвется. Я бы сказал, что на свете есть проблемы с телеуправлением. Кажется, будто никакой проблемы нет, вот как сейчас, а дело в том, что часовой механизм поставлен на двенадцать часов завтрашнего дня. Тик-так, тик-так, все в порядке. Тик-так.
  - Беда в том, - сказала Талита, что заводишь этот часовой механизм ты своею собственной рукой.
  - И моя рука, мышка, тоже заведена на двенадцать часов завтрашнего дня. А покуда мы живы и будем жить.
  Талита смазала утку маслом, и это выглядело унизительно".
  
  - Хм, унизительно, - произнес Егор неизвестно зачем вслух, прерывая чтение. - Утку - маслом, унизительно, - повторил он.
  
  Егора отчего-то озадачило, почему это Кортасар полагал такое обращение с уткой обязательно унизительным. "Утки не имеют человеческой самоопределяющейся души, души уток - чувственные, но с интеллектуальной точки зрения должны быть индифферентно настроены и не только по части масла. Как и квочки".
  
  Квочки были в текущей период жизни предметом латентных, или, как этот феномен определял Егор, "не высовывающихся" на поверхность его сознания, размышлений.
  
  Все дело было в том, что с Аленой нужно было что-то решать. Или - делать. Девушка очевидно was missing the point. "Не догоняла фишку". Alona was repeatedly failing to catch up with the chip. "Вот не понимаю я этого "Властелина колец", но когда посмотрел в переводе Гоблина - тогда только и "догнал фишку".
  
  Отношения Егора и Алены потихоньку трансформировались из качественного romance в устойчивый relationship, и было от этого Егору совсем не "сухо" и не "комфортно". Не от самой мысли о вхождении с барышней в менее разряженные слои межличностной атмосферы, когда за дымчатыми перистыми облаками внизу угадывались определенные обязательства и перспективы - Егор не был категорическим противником брака, полагая даже худшие варианты такого co-habitation, не "взятием в плен", а, скорее - "интернированием", впрочем, и торопиться к этому соитию вовсе не спешил. Вместе с тем, он полагал, что уж если и существует брак, как институт неизбежной демократизации общества, то союз этот должен быть непременно качественным. А то - одному - только "Союз", а другому - весь "Апполон".
  
  Алена же демонстрировала потенции как раз именно "квочки", очень распространенного вида avian, пернатых, семейства куриных. Крылья-то есть, но самое удачное их применение - гриль: всего лучше кудахтать и время от времени демонстрировать who rules the roost, кто, стало быть в курятнике на жердочке хозяин. "А ведь мы еще на расстоянии доброй мили от Дворца Бракосочетаний", невесло призадумался Егор.
  
   В Киеве, где и жил Егор Ульев, такой "дворец" был выполнен в архитектурной форме треугольника. Ни как у Саддама Хусейна, но тоже вполне даже впечатлительно. В обиходе его еще называли Бермудским Треугольником: там бесследно исчезали мужские люди, бесследно для мiра себе подобных. Это настораживало. "They all love him, but they always try to change him, That"s what happens when a girl becomes a wife" - со знанием дела поет об этом ансамбль Mike and the Mechanics.
  
  Женщина в браке должна, без всяких кондиций и репараций, признавать за мужчиной право на свободу интеллектуального и некоторых других видов маневров. Мужчина, с окрасом поярче, не является исключительным и пожизненным достоянием кого-либо, пусть и кого-либо несомненно хорошего, кем, естественно Алена и являлась. Это отнюдь не означает приспущенную свободу половых нравов и всякий там прочий промискуитет, но человек настолько интересен другим людям насколько он может эволюционировать и расширятся как личность, насколько эта личность способна реализовывать свой инстинкт экспансии, насколько, следовательно, человек является интересным себе. Есть ли в нем некоторое буйство. Если буйства нет, тогда - все "культурно", "как у людей". Цель же культуры, как говорил Гумилев, есть консервация, консервация же есть смерть. Однажды Егор отведал консервированную рыбу лещ. Унизительно. Без всякого масла.
  
  - Хм, унизительно, - повторил Егор.
  
  Егор думал обо всем этом не в рамках набирающий динамику, как реакция на оголтелый инвариантный суфражизм, парадигмы "мачизм побеждает феминизм, только медленно". Он был достаточно просвещен, чтобы признавать за женщиной в браке аналогичные права и даже продумал механизм их имплементации. Но Алена, все равно was missing the point. Поэтому Егору предстояло сделать нелегкий выбор: позволить девушке продолжить эволюцию, "разгоняя" ее движение серией направленных взрывов, чтобы, как советует Дао, "дать сущностям развиться и проявить себя", или списать ее как актив, write her fuck off, по причине очевидного wear and tear, естественного износа женских прелестей, а потом - "закрыть ее счет", официально заявив о создании Ликвидационной Комиссии при следующей встрече с Аленой.
  
  - А что касается моего плохого сна, - повторил Егор за Тревелером, - так здесь ясности куда больше чем с девушкой Аленой, лидером предвыборной гонки токования. Началось. Чую, - сказал он, обращаясь к включенному телевизору, где выступал какой-то с виду умный дядька.
  
  Дядька как раз замолчал, так что получилось, что Егор как бы ведет с ним некоторый диалог. "Кстати, дядька, говорит о чем-то из моего сна, надо послушать в чем там у него дело".
  
  Начали сниться характерные сны, talking heads в телевизоре говорят о том, что известно лишь по интимным сновидениям, Егор верил, что теперь всего "этого" будет только прибывать, словно непоседливых цветных кружочков перед глазами, что случается, например, когда какой-нибудь доморощенный маг пытается опробовать на тебе недавно приобретенные тайные знания. Перекреститься, что ли?
  
  - Ну-ну, я так и думал, только намного севернее, - вновь сказал Егор телевизионному дядьке, совершенно не слыша о чем тот говорит, но для чего-то поддерживая разговор с телевизором, словно давая понять тем, кто насылает на него псевдо-куэльевские знаки, что и он, Егор, в общем-то в курсе: сам вижу, что началось.
  
  В юношестве, когда Егор был "шипуч" и искрился как Кока Кола на солнце в стеклянной бутылке, он, в такие моменты, совершал лишние движения, суетился, понимая, что его как бы предупреждают. Forewarned forearmed и все такое. А потом суетиться перестал, перестал и занимать позиции "боевого охранения", на "всякий случай". "Не предупрежденные выживают как бы случайно в совершенно безвыходных ситуациях, а предупрежденные все равно видят как вокруг медленно сужаются губительные кранты, так к чему же торопиться, разберемся", - размышлял Егор по этому поводу. Поэтому с дядькой он думал все же еще поговорить, только нанемного разговор этот отложить, пока же решил продолжить черпать магического реализма из Кортасара: с одной стороны, с другой стороны, со всех сторон. - Нет, - сказал Егор вновь поднимая книгу, - если уж так, то пусть лучше - абрис.
  
  "- А может быть, мышка, на тебя мина и не заложена, - сказал они улыбнулся так, что Талита сразу размякла, и дал ей поудобнее устроится в его руках. - Знаешь, я не стараюсь специально, не подставляю голову под молнию, но чувствую, что громоотвод тоже не защитит, поэтому я хожу себе, как обычно, с непокрытой головой, пока в один прекрасный день не пробьет двенадцать часов. И только с той минуты с того дня я снова все буду чувствовать, как прежде. И это не из-за Орасио, мышка, не только из-за Орасио, хотя он и стал своего рода вестником. Не появись он, может со мной случилось бы что-нибудь другое, в том же духе. Может, я бы прочитал какую-нибудь книгу, и она раскабалила бы меня, а может, влюбился бы в другую женщину... Знаешь, есть в жизни тайные закоулки, неожиданно на свет вылезает такое, о чем мы и не подозревали, и разом все приходит в кризис. Ты должна это понять.
  - Так значит, ты на самом деле считаешь, будто он меня добивается и что...".
  
  - А вот это уже, вы уж, махатма Хулио, извините за мой гнусавый французский, есть зловредная хуйня, - прокомментировал Егор прочитанное.
  
  Все тот же интеллигентский роман мужчины в сердце которого как бы женщина, а на самом деле все тот же сублимационный запор. В одно место нас жучит Эрос, в другом - каверзно щекочет Танатос. Егор не любил всех этих "французских" романов, где везде женское начало и нигде величественного мужского конца, будь то барона Унгерна или скинхедов с белыми шнурками после "акции", ярящихся под Oi. Он и раньше недолюбливал все это дело, но после серии вполне трансцендентных по форме бесед с Марком в "инако-пункте" лишь укрепился в таком нарастающем собственном мнении.
  
  Марк был исключительно хорошим паренем, а Кортасар - такое же слюнявое дерьмо, со вспышками интеллектуальных импульсов, словно блестящие шкурки жуков скоробеев в навозной куче. "Skorobays, - вот что делает всякое дерьмо хоть сколько-нибудь ценным для цивилизации", - подумал Егор и поставил книжку "реалистичного мага" на полку, рядом со "Скрытыми Сексуальными Сигналами" Лейл Луандес, пустой и выхолощенной, как и весь современный американский психоанализ. Там ей и место.
  
  Егор сделал телевизор погромче, чтобы узнать о все же о чем же известно умному дядьке о содержательной части его снов.
  
  "...случае социальный бандитизм становится коллективным средством для того, чтобы вырваться из социального ада, причем средством, безусловно, адским. Ф. Бродель когда-то писал по этому поводу: "Можно ли выбраться из ада? Иногда - да, но никогда самому по себе, никогда без того, чтобы не пойти безоговорочно на тесную зависимость от других людей. Нужно присоединиться к той или иной социальной организации, какой бы она не была, или нужно из всевозможных кусочков создать новую - с ее собственными законами внутри какого-нибудь контр-общества. Организованные банды торговцев солью, контрабандистов, фальшивомонетчиков, разбойников, пиратов... - вот, пожалуй, почти все прибежища для спасения тех, кто не хочет оказаться в социальном аду. Как бы то ни было, но мошенничество и контрабанда восстанавливали порядок, дисциплину и различные формы солидарности общества. У бандитизма есть свои вожди, свой порядок, свои кадры, организованные по принципу сеньории".
  -
  - Ну ты, дядя, пальцев в рот не кладешь, - сказал Егор и сделал "музыку" погромче. Дядя продолжил:
  
  "Одним из главных средств воздействия "бандитских сеньорий" на соседей, особенно более богатых чем они, является террор, терроризм, главная задача которого - запугать жертву, сделать ее объектом коллективной асоциальной эксплуатации. И единственный краткосрочный ответ здесь сила, устрашение, как сказал бы Вилли Сарк из "Всей Королевской Рати" Роберта Пенна Уоррена, "их внуки писались, сами не зная, почему они это делают..."
  
  
  - Понятно, - сказал Егор нажимая на кнопку "power", налагая вето на дальнейшее выступление, - "бандитос" я уже занимался во сне, дядя это знает, а вот о "единственным ответом, чтоб внуки сеньории писались", здесь все понятно герменевтически. Быть звонку Питютьки, непременно быть.
  
  Егор пошел на кухню и сделал себе вкусного чаю. Чайной продукции он потреблял изрядно. Пил часто и много, исключительно хороший продукт, иногда еще и с молоком и искренно не понимал людей не способных отличить редких хороших в наших широтах сортов от мерзкого базарного пойла. Также как и не понимал людей, отоваривавшихся галстуками на тех же базарах, удивленно поднимавших брови, узнав, что Ульев реально подешевке вчера за Cerutti выложил "полтину" баксов, что отнюдь не устанавливало верхний допустимый предел для добротного изделия, и не поморщился.
  
  - Ну, это, конечно, пацанское решение, - говорили те, что еще сохранял самооценку, намекая, что и они shop то же не на Петровке, и что как бы, между прочим, вполне готовы купить галстук за червонец "бакинских".
  - Экономит лавандос, только молоко-косос, скабарь! - отвечал Егор. - Больше зарабатывай, меньше нужно будет экономить. Ведаешь ли, друг мой паюсный, такое крэдо? - говорил он в этих случаях.
  
  За чашкой чая Его решал многие вопросы, смакуя обжегающие и терпкие глотки чудесного колониального продукта как первые 50 грамм доброго коньяка. Думал он при этом и о жизни в ее казуальном ключе. У жизни, уже понял Егор, ключей было много, жизнь, по его мнению, была этакой "ключницей" из сдания большого министерства со множеством комнат, комнатушек, коморок и залов для пленарных и кулуарных заседаний.
  
  Сейчас же в Егоре роилось характерное возбуждение. Дело было верное: началось. В такие периоды его жизнь или "самостоятельно" вступала в некую "магнитную аномалию", или извне к нему "подкатывали", к изголовью или еще куда, гораздо интимнее, подносили некий магнит или искажатель. "В период глобализации стрелка политической ориентации нервно дергалась как от магнитной аномалии невдалеке", вспомнил Егор о том, что где-то недавно слышал, наверное от телевизионного дядьки. "Вестник, типа Орейро. - подумал он, - или книжку какую прочту и так раскабалюсь или женщину новую полюблю", выбирай Ульев. Берешь женщину, или, все же книжку?". "Не дергайся, главное, и все будет как надо", - ответил он сам себе.
  
  В такие турбулентные периоды задорно подрагивали не только стрелки штатных гирокомпасов. В окошки его жизни цапались какие-то маленкие метафизические зверьки, типа эльфов, только не толкиеновские, а традиционные английские, мифологические эльфы и фейри, существа премного вредные с бабами своими стервозными. Вся жизнь превращалась в своеобразную повесть. В ней как бы и есть сюжет, но в принципе он не важен, в повести этой много всяческих, рассказанных под разными углами историй, воспоминаний, вспышек - мелкие кусочки, но их много. Bits and pieces. Однако, повесть эта не была простым изложением потока сознания, как то, например, что мы явно видим в песнях Шнура: "встав рано утром я поссал, а позже - похмелился", с аналитической "punch line" в конце - "и если я сейчас умру, то на хуй я родился?". Не была она... ну, к примеру, и кортосаровскими страданиями при "Игре в Классики" - "первая книга читается обычным образом и заканчивается 567й главой, вторую читать, начиная с 73 главы, если же случиться забыть и перепутать порядок, достаточно справиться по приведенной таблице: 73-1-2-116-3-84". Да, следующая - остановочная платформа "Большой Пень".
  
  Все было как бы иначе. По прочтению "текста" главными казались ни сюжет, ни факты, ни условно умные мысли, ни даже самое цепляющее в любом сочинении - образы. "Повесть", слагаемая из маленьких ниточек разных чужих чувств и чувствочек, формировала некое уже собственное ощущение, подвижное, почти жидкое и, одновременно, летучее, легковоспламеняющееся, гетерогенное как правильный брак и немного некомфортное как луковый суп, причем у каждого прочитавшего ощущение это по сути будет своим, а по форме - чужим, потому что одно на всех. Спроси читателя, а, собственно, сочинение-то о чем? Он и не ответит, как и о содержании программы "Время" эпохи конкретного застоя. Такие дела.
  
  Но Егор знал о чем эта повесть. То была повесть "О Магнитной Аномалии". В ней можно было увидеть как ты повзрослеешь, варианты своей будущей зрелости, которую ценит каждый мужчина. Книга о версиях неизбежного, о том как ты никогда уже не будешь таким как прежде, потому что магнитная аномалия начнет искривлять тебя в известную лишь ей одной сторону, а ты станешь, сопротивляясь ей, даже если и играя в "тактические поддавки", кренится попеременно в другие, и, в итоге, окажешься не лучше и не хуже, а всего-то - больше собой. Как от всего этого не роится возбуждению?
  
  Ну а начиналось все всегда со снов. Поэтому сам феномен сна, являвшейся, следовательно, зеркалом какого-то неведомого ноумена, а может, неловкой скороговоркой да будет сказано, и "шоумена", Егора премного занимал. Ему долгое время были интересны сны, и свои и чужие, и в, особенности, изложение снов в литературном творчестве. Литературные "творчествы", в этой части казались Егору более предпочтительными, потому как писатели, все же, отличаются от всех прочих творящих новое мудозвонов не только ранимостью, значит, и стервозностью, но и чем-то еще, тем они и пробивают обыденную реальность и оказываются "по ту сторону". Но Ульев жил в эпоху постмодернизма и все более убеждался, что писатели пробивают реальность тем, чем оказываются и по означенную "ту сторону": задницей и передницей. Поэтому доверял литературе все меньше, но на информации о чужих снах по привычке задерживался. Спасибо, Марку, все меньше.
  
  - Что такое сон, Марк? - спросил Марка Егор.
  - Бред твоей души, - ответил Марк. - Да тебе о чем-то говорят, но чаще чем нет, - это ты сам несешся в собственной сонной голове по всякой чуши. Погляди на фотографию своей Алены, раздетой до пояса с низу, минут пять перед сном, и "белый panzerbjorn" свернет с пути к другому, и заглянет к тебе на похотливый "огонек".
  - А зачем мне призывать panzerbjorna, Марк?
  - Так и я о том же. Незачем, когда может произойти тоже самое с тобой, причем в сознании. "Ночное осквернение" не приносит удовольствия, только расслабление в членах и отчаяние от не вполне обретенного сладострастия. Сон же это бред, Егор. Его нужно смотреть, сон это работа, если спишь много - то устаешь, не заметил ли? Сон - нужная работа, но не откровение и не полезное наставление типа "Разговор Танского Тай-цзуна с Ли Вєй-гуном".
  
  Марк был человеком исключительно специальным. Если честно, Егор часто был готов признаться себе, что Марк вообще человеком не был. Не в том смысле, что он был духом, бесом, жителем спутника Нептуна, зрелым уже "ребеноком Индиго", а в другом, в каком совсем непонятном смысле. Хотя в глазах у Марка были не просто звезды. Звездные группировки. Кластеры.
  
  С Марком Егору было невероятно спокойно и легко, но, вместе с тем, именно с ним он наконец-то понял, что означает в действительности фраза "свобода есть осознанная необходимость". Егор был волен задавать Марку любые вопросы, чего всегда хотелось, всегда был такой "зуд", но многие вопросы он не задавал, причем однажды захотев и не задав потом, этим уже никогда после не тяготился. Егор с ним тихо, легким шорохом ночной травы под слабым бризом, менялся, не становясь при этом ничуть Марком. Это было бы и невозможно, захоти сам Егор стать таким как его друг.
  
  Марк в и д е л . Не ясновидел, пусть и видел многое ясно, у Марка было какое-то "иное" зрение или совершенно иная точка преломления света, с которой это зрение становилось невероятно эффективным. Вот, кажется и сам только что чувствовал, что Марк сейчас объяснил, только сказать не сумел. Вместе с тем Егор четко фиксировал ощущение, что после какого-то времени, проведенного с Марком, после еще одной ли встречи завтра или еще одного разговора через год, он и сам окажется в этой "точке".
  
  Походить на Марка было решительно невозможно. Немного выше среднего роста, хорошо сложенный, с правильным овалом лица, иногда - с модной бородкой, он был другим, отличным, отличным парнем. Костюмы, рубашки, запонки, галстуки, часы за 12 000 долларов - все на нем сидело, весело или еще как-нибудь находилось настолько естественно, что, казалось, что Марк - шаман этих вещей, что для них он - тотем. Вот правда, увидев его однажды со своей "полки" в магазине, вещи, наверное, стремились к нему, чтобы приласкаться, дотронуться до заботливого, но строгого хозяина.
  
  Марк говорил на шести языках, включая, почему-то белорусский, очень фонетически нейтрально, нормативно и приятно слуху, и совсем не характерно для какого-нибудь конкретного диалекта. Он вполне мог бы естественно смотреться при французском королевском дворе и в Академии наук любой страны Европы и, что совсем уже удивительно - среди японской знати времен "Последнего Самурая", но всего более, почему-то казалось Егору - в масонской ложе. Единственно Марка невозможно было представить читающим журнал, скажем "Военная Быль" лет сто назад и, вообще, в любой милитаристской роли и антураже или исполненным тех "пацанячих" понтов, от которых Егор, в частности, так хотел уже давно избавиться.
  
  Казалось также, что Марку гораздо больше лет чем на самом деле, что он старше по меньшей мере лет на триста. Егор знал Марка три года, но известно о нем ему было мало: ни фамилии, ни личной истории, ни чем Марк занимался, ничего этого Егор не знал. Ему давно уже и не хотелось ничего подобного знать, с Марком было хорошо и без таких personal details. Neither desired, nor required. Еще в начале знакомства, Егор, все-таки, в первый и последний раз не утерпел и спросил, чем же занимается Марк, "по жизни", на что тот ответил:
  
  - Я скажу тебе, Егор, - начал Марк с небольшой паузы, - скажу тебе следующее. В нашей благословенной стране, в силу добрых нравов ее незатейливых жителей, а также в виду того, что нам часто нужно перемещаться с место на место, вполне даже возможно наступление весьма занятного феномена. Случается он, например, в такси или в любой другой автомашине, как правило русского производства. Сердобольные наши водители охотно подбирают так называемых "грачей", стоящих со смиренным видом на обочинах проезжих частей, и, по сходной цене, выгодно, по сути, отличающейся от той, что рядят собственно разнузданные таксисты в виду очевидной рыночной коньюктуры, доставляют различных граждан в нужные им присутствия и прочие места.
  
  Марк, как всегда, немного стебался когда говорил, всего лишь чуть, но это было даже хорошо. "Зачем говорить вычурно, Марк, твоя версия?". "Затем, например, чтобы не отупеть до уровня тусовки Троещинского молодняка. Но самое главное - провокация. Оригинальные мысли сами из голов не вылезают, в головах всегда заготовлены всякие клише, по любому поводу да на каждый день, как прокладки Always, мысль нужно спровоцировать, но сначала - напрячь мозги, до схваток, всякие роды происходят в известных муках".
  
  - Так вот, не угодно ли тебе знать, друг мой, - продолжал Марк, - что вместе с людьми, занятыми почетной и премного полезной обязанностью частного извоза, можно неоднократно и почти трансцендентно переживать различные варианты собственной жизни, включающие в себя, буде им все же случиться, компоненты прошлого, настоящего, а порой и скорого будущего, только в сжатом виде, сжатом рамками одной поездки. Ты встречаешь разных людей, а коль скоро всякий человек, как бы не старался оставаться всегда собой, все таки с другим становится немного этим другим, "отзеркаливает", то и происходит нечто весьма занятное. В особенности, отведав грамм сто, если в твоих терминах, то - коньяку, и принимая во внимание то немаловажное обстоятельство, что радио по ходу движения, как правило, веселит нас жизнерадостными шлягерами в дороге, этот краткий инвариант собственной жизни переживается как, если угодно, небольшой фильм или видео клип, в котором ты наяву играешь свою, причем всякий раз новую роль. Ты чувствуешь, что находишься как бы внутри этого "кино". Это - приятное ощущуение, безнаказанное, оно скоро пройдет, ни к чему тебя не обязывает как секс со зрелой женщиной, что понимает толк в тебе и в том, что хочет сама. С кем-то ты можешь быть, как бы тебе сказать, интеллигентным, что ли, с другим попутчиком - рубахой парнем, изъясняющимся с матюшком или вдруг стать, например, субтильным поэтом, лишенным признаков навязчивой мужественности. Так вот, однажды я сел в автомобиль одного задорного парня, и тот на второй минуте уже начал мне было рассказывать о сети собственных фирм по всей стране, о том как он круто "стоит", что раньше, в благословенный 1991 г, они с "пацанами" "держали" два района, а теперь - переоделись в "двойки" и "тройки", что как он сказал - "вполне нормально". Еще он мне рассказал про собственные разряды по боевым восточным полезным искусствам, с активными занятиями которыми парень этот уже "завязал", чтобы, как он выразился, "и дальше продолжать дружить с головой", о том еще, что в один немилосердный день ему довелось быть в автокатастрофе и "выйти из тела", что любит дочку и духовность. Ты понимаешь о каком типе я говорю, Егор. - Марк саркастически посмотрел на Егора и тому показалось, что Марк вот-вот сейчас понимающе подмигнет, ненавязчивая намекая, что и его собеседнику уже самое время кое о чем таком крепко подумать, чтобы make a change, thus make a difference and in so doing make the world a better place. Но Марк не подмигнул.
  - Понимаю, - сказал Егор, с интонацией, "я понял, командир, проехали".
  - Ну, за понимание, - Марк поднял бокал с коньком и они выпили, после чего он продолжил. - Тот парень не врал, ни в чем. Я по ходу дела говорил слово, другое, ты знаешь, как можно говорить слово-другое, чтобы у человека возникло ощущение полноценного диалога с тобой. - Марк откинулся в плетеном кресле, руки его картинно упали вниз и немного покачавшись, как "плети". - Очень мало кто умеет слушать людей, друг мой, Егор. Им это так неинтересно. Между тем еще смотритель ульев, - здесь Егор немного вздрогнул, - в романе про Васю Куролесова говорил главному герою: "уважайте пчелу, молодой человек и она даст вам много меда". Нда... Уже совсем на подъезде к моему дому, этот парень сказал мне, насколько все-таки ему приятно со мной разговаривать и какой я хороший человек, потому как он работает с людьми и в "этом деле" восхитительно сечет, - Марк опять сделал непринужденную паузу, - Я ему ответил, что он тоже хороший человек и я также работаю с людьми и, видимо, если продолжать рассуждать в его терминах, значит, секу. "А чем вы занимаетесь?", - поинтересовался мой собеседник. "Я работаю с людьми", - повторил я. "А как?", - спросил он. "По-другому" ответил я. "А-а", произнес парень и немного вжался в сиденье. Он потом продолжал говорить, но уже немного иначе. Ему, надо полагать, стало понятно, но что ему показалось понятным? Ему стало понятно из собственных его знаний о том, кто "еще" "по-другому" работает с людьми, а я, как почему-то думают столь многие, вполне был на похож на "иного", - Марк улыбнулся - Мы все иногда уходим в "Сумрак"... Он мог и ошибиться, а мог оказаться прав. - Марк закурил и продолжил. - Люди почему-то очень боятся спецслужб, - сказал он и посмотрел на Егора, - причем боятся и не знают ни чего нужно боятся, ни что такое настоящий страх, ни что такое спецслужбы. Не знают и что нужно представлять из себя пусть и небольшой интерес, чтобы стать объектом хоть чьих-нибудь устремлений. Что для того, чтобы производить впечатление - достаточно принять, если умеешь, некоторый загадочный вид и изрядно почитать пред этим из Фредерика Форсайта или Нормана Мейлера. - Он опять молчал. - Или, - сказал он продолжая уже с каким-то внутренним ожесточением, - потрудиться какое-то время на оперативной работе. Люди - очень странные создания, Егор, им так необходимо боятся заговоров против самих себя, что они ищут к этому всякий повод. Ты еще хочешь спросить меня о том, чем я занимаюсь "по жизни"?
  
  Марк пристально посмотрел на Егора. Зрачки Марка немного расширились в пригушенном свете двух бра на кухне, видно он знал какой-то трюк, это показалась Егору зловещим, что ли, и он ответил:
  
  - Да нет.
  - Да и нет, - уточнил Марк. - Когда я занимаюсь тем, что делаю, результат часто бывает совершенно отличным от того, чем он должен был бы оказаться в принципе, поэтому, Егор, я не могу тебе точно сказать, чем занимаюсь и вообще важно ли это кому-то знать, если результаты собственной работы мне, порой, кажутся неважными? Так приятно спокойно спать по ночам, когда тебя тревожит лишь "залетела" ли твоя девушка или ее месячные тоже решили немного "подзагулять". Вот когда твою девушки взяли в залог, тогда лучше бы она подарила тебе ребенка.
  
  Стало ясно, что в ответе на прозвучавший вопрос не нуждается ни Марк ни Егор. Марку не нужен был ответ Егора, а Егору не нужно было отвечать сейчас Марку, ему уже отчего-то не хотелось. Не из страха, или чего-то там еще, он просто понял, что есть вещи которые не важны.
  
  Но все это было очень давно. С того времени было много встреч, чаще всего у Егора, на его уютной кухне, хотя были и другие.
  
  Марк великолепно перевоплощался: он мог одеть косоворотку, начистить сапоги и пригасить Егора на какой-нибудь шовинистический хэппенинг, где все стремительно становилось русским бунтом в такой степени, что невольно вспоминалась формула Достоевского: русский человек настолько широк, что я бы его немного укоротил. Встречались они и в других обстановках и атмосферах, но главным venue была ульевскавая кухня. Егору, порой казалось, что из этой кухни они "по жизни" вообще никуда не уходят, что кухня - это трансцендентная точка времени-пространства, вне времени, "вне политики, вне конкуренции", вне всего. Что из нее всегда можно уйти, домой, в гостинную, смотреть DVD, в паралельный мир, в мир перпендикулярный, в мир "по касательной" или по "экспоненте". Парни как-то очень гармонично "нашли друг друга" там, ульевская кухня превратилась для них в нечто потом названное "инако-пунктом". Там все было "иначе" и каждого становилось больше, глубже, там они встречались с разными версиями себя. Там был установлен "трансформатор".
  
  По заведенному обычаю, они всегда, "для начала", выпивали на двоих бутылку "Стольной" с красной сургучовой печатью под обильную закусь, с грибами, огурцами и томатами в собственном соку, а потом уже долго сидели за бутылкой грузинского коньяка "Сарджишвили", причем из всей номенклатуры, всегда вбирали почему-то "три звезды", за немного резковатый, но, во всем остальном, великолепно сбалансированный букет, не такой сухой и безжизненный как французские коньяки, но и не избыточно фруктовый как армянские бренди. Молдавские за коньяк не признавались. "Цыганщина", - говорил по этому поводу Марк.
  
  У Егора было заведено еще одно правило: начало мероприятия всегда сопровождалось русской специфической музыкой: "Ленинград", "Ном", или мультикультурной - Псой Короленко с его перманентно ценным "як у евреив шабат наступает", с редкими исключениями, такими как "21 марш отличного качества" в исполнении хора и оркестра Вооруженных Сил ГДР, с перепевкой на немецкий "Веди Буденный нас скорее в бой", или Der Heilige Krieg ("Вставай Страна Огромная!"). Особое умиление вызывала - Lagerfeuer (russisches Volkslied), что было ковер-версией на "Ночью Нас Никто Не встретит", где почему-то по-немецки говорилось о каких-то "партизанен" (это было очень актуально в "точке времени-пространства"). Потом появились кондовые советские песни типа "Товарищ Зорге" или "С Чего Начинается Родина", и военные марши третьего рейха. Специально в этом смысле был интересен марш Bomben auf Engelland в аранжировке для Luftwaffe, что было трибьютом наследию Акселя. Немцы, в отличии от Алены, явно "догоняли фишку". Знали свое дело. Когда после маршей звучали "немецкие песни к пиву" типа Noch Mal Cilinder, перехода от маршевой тональности к "мелодраматической" никто не замечал.
  
  Уже потом, на более цивилизованной, "коньячной фазе" мероприятия, появлялся какой-нибудь "электронный джаз", типа Can"t Get You Out Of My Bed от Lenny Costanza & The Les Battersby Cubano Orchestra и прочий De Pfazz. Блюз был категорически запрещен, мужчины полагали, что блюз образует lull, и от него интеллект в падает в спячку. Ко всему, если уж совсем по протоколу, восприятие блюза сопровождается возливанием виски, а виски, тем более американский, кукурузный, по технологии, сути, смыслу и запаху есть самогон, а пить самогон, пусть и дорогой, было иделогически в корне неверно.
  
  Марк никогда не уходил от вопросов. По форме, не по сути дела не уходил.
  
  - Скажи, Марк, как жить? - как-то спросил его Егор.
  - Со страданием, это неизбежно, "и страданием восходить на небо", - процитировал собеседник.
  - У тебя комплекс вины?
  - У меня, скорее, - комплекс С-300.
  - Сбиваешь высоколетящие цели?
  - Это необязательно, если ты морского базирования.
  - Хорошая мысль.
  - Про необязательно?
  - Про "страдание".
  - Это не моя мысль.
  - Твоего учителя?
  - Если только духовного.
  - Я непременно занесу ее в виртуальный каталог пространства собственного мозга.
  - Эта конструкция - cumbersome, громоздка, оттого - напыщена, Егор, ты не находишь?
  - Тогда я занесу ее на скрижали "Евангелия от Марка", я давно хочу составить нечто подобное.
  - Богохульствует лишь тот, кто слаб и не знает чего боится, полагая божественное - выдумкой Толкиена, и говорит глупое для собственного спокойствия, но тайно сомневаясь и в этом.
  - Ты веришь в Бога?
  - Да.
  - В какого?
  - Я верю в Бога так, чтобы не оскорблять верований в него других. Я бы не сомневался нужно ли было бы мне, при случае, указать на неадекватность бездумных высказываний, скажем и о Мухамеде.
  - А эта фраза кажется ли тебе, Марк, "красивой"?
  - Один-один.
  - А как ты можешь так верить в Бога?
  - Так, как об этом устанавливает Дао. Многие говорят, что верят, но по сути не знают, что именно они делают. Если же человек будет морален, он сохранит свою чистоту, и однажды поймет как нужно "правильно" верить, потому что перебродивший фермент собственной души не осквернит его. Он остатенся чист, а светлые мысли не приходят к грязным душам.
  - А если у человека в душе много дерьма, нужно ли его спасать?
  - Нужно, но как спасать, зависит от количества дерьма. Если дерьма много - человек может подумать о самоубийстве, рано или поздно душа не выдерживает скотства. Тогда ему нужно сделать надрез. Дерьмо из человека порой отсасывают, как яд, это очень неприятно, но "надрез" делать ему нельзя, если "еще не время" или если у тебя нет "квалификации". Ибо если он убьет себя это - плохо, а если ты "надрезом" убьешь его - это плохо вдвойне.
  - А как делать "надрез" аккуратно?
  - Нужно помочь человеку узнать о себе, чтобы он захотел измениться, а потом - помочь ему укрепиться в этом желании. Демоны являются волнениями и чудесами, ангелы приходят тихо и без душевного беспокойства.
  - Марк, почему ты такой умный?
  - Я улыбаюсь, Егор, потому что иногда задаю себе похожий вопрос, только пользуюсь не словом "почему", а - словом "зачем". Я не умный, Егор, умным я кажусь тебе, так как вижу, чего пока не видишь ты, а то что я вижу - говорит мне, что Марк такой же как и ты, одной расы, только с другими "диоптриями". Мне было в начале тяжелее чем тебе, потому что ты думаешь, что когда станешь таким как я, тебе станет легче, но теперь нам с тобой, если угодно, будет одинаково, потому что я скажу сейчас, что людям известной расы легко не бывает никогда. Ты заметил, что я сказал когда, а не если?
  - Да.
  - Ты ищешь. Это - ценное качество. Еще одна ценная вещь - искать там, где можно найти.
  - Где можно найти?
  - Не у людей.
  - Почему?
  - Люди говорят о тебе словно ставят диагноз, причем это всегда ... ты знаешь что такое проецирование?
  - Да.
  - Люди читают книгу твоей жизни так, будто они ее сами и написали, указывают тебе на места в ней, которые ты должен переделать, предлагая для этого свою помощь. Не верь им и беги этой помощи.
  - Почему?
  - Потому что они хотят играть в тебя.
  - А как сделать иначе?
  - Ищи высших смыслов.
  - Как обращаться к ним?
  - Ты обращаешься к ним постоянно.
  - Ты говоришь о себе?
  - Нет, я говорю о тебе. В молитве важны не слова, а состояния.
  - Я не молюсь.
  - Ты ищешь, иногда, причем, ищешь так, что больше тебя уже ничего не заботит в эти минуты кроме поиска, это - верное состояние. Если ты действительно хочешь узнать, ты обращаешься за знанием всем собой. Тебя услышат.
  - Когда?
  - Когда решат, что ты готов к тому, чтобы сделать с услышанным полезное для себя
  - Кто?
  - Ты не сам пришел в мир, и ты умрешь. Это не твой мир, а тех, кто его создал. Они и услышат.
  - Почему ты в этом уверен?
  - Потому что когда ты будешь услышан, - Марк улыбнулся, - ты станешь "умным", как я. Легче тебе не станет, но станет понятнее.
  - А ты можешь мне объяснить, что я услышу?
  - У тебя еще нет ушей для этих звуков и нет нужной головы. Ты помнишь фильм "Игра" с Дугласом?
  - Да.
  - Once I was blind, now I can see. Это все об этом. Ты не услышишь пока не изменишься, а не изменишься, пока не изменишься для изменений. И можешь вообще не услышать...
  - Если?
  - Если не будешь "моральным".
  - Что такое мораль?
  - Мораль абсолютна. Потому что исходит от Бога. Я не знаю сколько путей к Богу, поэтому не терплю любого богохульства. Мораль только в религии, в философии людей нет морали, а есть манипуляция.
  - Я должен вступить в секту?
  - Ты должен войти в религию.
  - В какую?
  - В ту, в которой жили твои предки.
  - Почему.
  - Это естественно для тебя.
  - Откуда ты знаешь?
  - Знаю.
  - Но ведь ...
  - Это еще тяжелее, чем ты думаешь. Мне известно об одной девушке, она - автогонщица. У нее не было ни одной аварии. Она вошла в суфийскую традицию. За каждую свою "неморальность" теперь она платит по крупному, ей бывает очень больно, физически. Испытания и ответственность начинаются тогда, когда ты серьезно говоришь: да. Я когда-нибудь расскажу тебе о себе более подробно.
  - Когда?
  - Когда ты будешь видеть.
  - Зачем новые испытания и ответственность?
  - Чтобы ты понял, что ты видишь "реально", а не то что все тебе лишь "кажется" и "все скоро пройдет". Не пройдет.
  - Почему, сейчас ты говоришь так кратко?
  - Чтобы сказать, а не создать впечатление.
  - Как мне узнать, что то, что я услышу будет от Бога?
  - Тебе будет тихо. Тебе будет спокойно. Твоя совесть не встрепенется, а кровь не станет жечь вены, но тебе станет ясно.
  - Что такое совесть?
  - Совесть - такое внтуреннее устройство человека. Через него с тобой всегда говорят, это прямой путь в тебя, в обход чувств и разума. Совесть была дана тебе при рождении, чтобы ты мог искать.
  - И я у в и ж у тогда, когда моей совести станет больше?
  
  Марк не часто был настолько немногословен.
  
  - Марк, мне порой скучно жить.
  - Я рад за тебя. Это - естественное состояние. Вне власти скотоского "коплекса полноценности", душевная неудовлетворенность движет человека впред, на самый краешек реальности, иногда - за его предел. Там - много интересного. Это предпосылка к поиску. Я не просто рад, я еще и удовлетворен твоим психическим здоровьем, Егор. Те, кому жить никогда не скучно или обладают комплексом нормальности или одержимы. Это - вредно. У них в душе нет перепадов, а перепады создают изменение давления и так движут.
  - Есть люди, что много работают или вечно говорят о долге, они что?
  - Ты читал о посмертных опытах из Муни?
  - Нет. Не читай. Как говорит мой друг, "все не так, но и не лучше". Но был в этой книжуле один забавный пример. Мужик один всю свою жизнь очень много работал, изводил себя и всех к этому призывал. Он после смерти оказался в каком-то "каменном пространстве", между раем и адом, не способный двинуться ни в одну из сторон. "Мужчина" был очень несчастен там, т а м нет работы.
  - И перепадов?
  - И перепадов. Движение необходимо лишь для одного - чтобы искать. Т а м нечего искать. Т а м все уже найдено предыдущими поисками. Вот смотри, - Марк, резким движением, взял в руку набольшую неоткрытую пластиковую бутылку.
  
  Бумажная этикетка на ней была скверно приклеена и едва болталась. На этикетке был нарисован какой-то "вражеский" плод и было написано "Фей-хоа". Марк еще одним резким движением оторвал этикетку и аккуратно положил ее рядом с собой.
  
  - Если не знать о чем "сказала" нам эта этикета ранее и ничего вовсе не знать о "Фей-хое" мы, анализируя происходящее, можем рассказать о "реальности" следующее. В бутылке несомненно есть жидкость, - он взболтнул содержимое емкости с тем, чтобы продемонстрировать что жидкость там действительно имеется и продолжил: - В этой бутылке содержится жидкость зеленого цвета, предположительно, исходя из нашего опыта, скажем, пионерских времен, мы можем выступить с допущением, что это - чудный напиток "Тархун" из арсеналов уважаемой грузинской кухни, состоящий из некоторого количества сладкого фрутового сиропа и другого некоторого количества нормализованной воды. Приблизительно так и судят о вещах большинство людей. Есть резидентный миф в нашем коллективном пост-советском сознании о "Тархуне", пахнущим пионерлагерем и первым поцелуем обветренных губ. "Тархун" - единственный из свойственной нашей культуре до недавнего времени безалкогольных напитков зеленого цвета. Большинство людей, рассуждая о феноменах мира, всегда полагается на свой опыт и мифы. Когда им хочется быть более уверенными в чем-то - они обращаются к экспертам. Эксперт же, согласно одному определению, есть ни что иное как "хороший парень с понтами из другого города" - по сути такой же человек как и все мы, но с полномочиями и предполагаемыми знаниями. Он "оценивает" ситуацию по той же схеме - интерпретирует то, что ему кажется фактами. Это - герменевтика, если угодно, интерпереация, выполняемая исходя из анализа "текста" жизни. Как ты понимаешь, заключение о том, что внутри бутылки - "Тархун", является ошибочным. Когда ты пытаешься интерпретировать сны или описание снов другими, равно как и тужишься истолковывать "знаки", ты поступаешь в точности так же. Это не означает, что ты обязательно окажешься не прав в своих выводах, но ты можешь оказаться совсем не прав, друг мой. Но, как бы там ни было, это - самый простой путь и им следуют многие, и "просто" люди и "эксперты", скажем, ученые или писатели. Это я о том кто в и д и т, а кому чудится. Есть, кстати много ученых, они, чем больше исследуют, тем больше приходят к пониманию факта бытия, скажем так Иных сил, но не о их героической деятельности наш нынешний разговор. - Тут Марк несколько раз перевернул бутылку, удерживая ее за пробку, а потом несколько раз ее "облапал", слвоно пробуя на прочность. - То что я тебе сейчас продемонстрировал есть пример предмета исследования другой дисциплины - Герметологии. Она изучает то, как сделать систему неуязвимой от внешних воздействий среды. А вот совершить такое действие, - Марк еще одним резким движением открыл пробку, та пшикнула и вокруг разнесся аромат какой-то нестандартной земляники, - удерживает боязнь людей разгерметизироваться, вылезти из кокона своих мифов и удобных представлений о жизни. Ученые же и писатели, повторюсь, такие же люди, и они всего боятся. В нашем случае - боятся искать, это хлопотно и опасно, как опасна всякая разгерметизация, в нашем случае - разгерметизация психической стабильности. Они все занимаются или Герменевтикой и ищут знаки, или Герметологией и закрывают на знаки глаза. Оба пути могут быть оправданными и разумными, но видеть то, что здесь есть этикетка с надписью, содержащей точную информацию, а я, как ты помнишь, ее только что снял, они не могут, они не способны видеть в "разных средах". А способность видеть в разных средах лежит, если угодно в плоскости вне или над-человеческого, пусть человек и может взять себе если и не все, то кусочек этого знания и видения. Но для этого нужно хотеть видеть и соблюдать последовательность действий на пути обретения, придерживаясь строгого санитарного психического режима.
  - Дао?
  - Например, but not limited to. А искать, даже не придерживаясь этого режима, очень трудно. Потому что человек стремиться к спокойствию, значит - безопасности, но, прожив какое-то время в спокойствии и безопасности, начинает хаотически, повинуясь внутренним инстинктам, "разгерметизироваться" и искать превращения своей жизни в хаос. Ему сначала скучно жить, потом небезопасно, потом опять скучно. Чередование порядок-хаос, создает разрежение и так человек "движется". Он боится это делать, но понимает, что только с некоторой долей хаоса в душе он сможет расти, потому что кризис - это не только угроза, но еще и новые открывающиеся возможности. Open yourself up, baby. Плохо другое - у людей сбит прицел. - Тут Марк задумался, словно вспоминая что-то, - Дай-ка я, братец, тебе кое-что процитирую по памяти. В Дао есть разные парни, например, Дядька Который Всегда Ошибается или Красавец Без Упрека, но сейчас нам нужны некто Си Мин Цзин и Цзин Синь Цей Лунь. Они, в частности, и говорили о блокировании полового канала для очищения алхимического элемента до тех пор, пока ученик не убедиться в том, что воспроизводящаяся сила вырабатывается. Другой мудрый человек сказал: "Если заняты, схватите остаток, чтобы собрать внешний элемент", буду благодарен тебе, Егор, если ты не задашь мне сейчас уточняющего вопроса о том, как хватать за остаток, ибо Ханг Чунг Ли сказал "Это есть блокирование полового затвора, Ян Гуань или отверстие на конце пениса", и, наконец, в развитие темы вспомним о Чун Сю Цзы: "Сублимируйте элемент до тех пор, пока вы не будете совершенно уверены в нем, и тогда вы будете создавать Истинную Жизненность". Все это имеет прямое касательство к ранее сказанному тобой, что "мне иногда скучно жить". Нельзя только и думать о том, чтобы сваливать девок в пике, вообще нужно очень редко употреблять женскую плоть в духовную пищу. И еще. Мужику, который вкалывает на заводе, не перекуривает, а вкалывает, редко бывает скучно жить, он приходит домой, ему нужен алкоголь, футбол по телевизору и зимняя рыбалка с ловлей кайфа, все от того же алкоголя. Я отнюдь не стебусь над Мужиком Вкалывающем На Заводе и даже готов это сочетание выделить первыми заглавными буквам, ибо и у этого Мужика есть свое Дао, правда, несколько примитивное. Причем, стоит тебе начать трудится на производстве гаек с резьбой, как ты скоро станешь таким вот мужиком, я как-то вкалывал так, не смотри на меня так, это правда, как правда и то, что среда все равно подчинит тебя себе как бы ты не упирался. Я - упертый местами, но почувствовал, что перестаю скучать в жизни, пусть радость от этого кайфа какая-та бычья. Но есть и другие. Мой учитель, не духовный, реальной и не даосисткой морали, а другой, - Марк словно потянулся куда -то за словом, но поморщился, видно сразу не нашел, что нужно, поэтому взял, что ближе лежало, - walk of life, как-то сказал, что порядочное государство должно себе позволить содержать штук триста с виду праздношатающихся философов, чтобы они генерировали смыслы, и государство не скатилось бы в скотство потребления пива и франкфуртских сосисок. Так вот есть масса людей с интеллектом, потенциями и уймой свободного времени. Часть из них - так называемая творческая интеллигенция - народец особый и хорошо, что мы не принадлежим к их числу, ибо мы знаем, например, что слово нужно держать, а единственной возможностью не сдержать слово есть осознание, что выполненное обещание принесет во много раз больше вреда чем не выполненное. Я, естественно, утрирую. Этих людей отличает от собственно жлобов то, что все свои слабости и низости они запросто оправдывают инженерными философскими конструкциями. Но не все. Есть и те, что как бы ищут. Для того, чтобы было интересно жить необходимы, главным образом, интересные люди и такой интерес слагается из совместного опыта общения с этими людьми в части фабрикации и потребления смыслов. Но - "есть один момент". Большинство людей все же раскладываются без труда по оси Эрос-Танатос, их, в той или иной мере интересует секс или возможность оторвать себе голову приключением. Они накапливают такой опыт и устают, они "ускоряются", и так исчерпывают себя: чем больше женщин, тем менее интересно с ними все, кроме скоротечного зарождения перспекивного знакомства. Лучше не доволить дело с интересной, например, женщиной до постели, чтобы не исчерпаться в этом смысле, чтобы тебя вечно с ней перло от эротизма, но попробуй скажи "этим", что в этом смысл. Жизнь характеризуется категорией собственной емкости. Есть лишь ограниченное количество сексуальных наслаждений, возможностей сломать голову от реализации которых прет, но если "ускоряться", тогда со временем все равно тебя пресыщает, потому что и трахаться и ломать голову, себе и другим - удовольствие лчень "человеческое", значит исчерпаемое. Есть немного людей чей пасьянс, условно говоря, раскладывается по оси, если угодно, Аристотель- Ницше, их смыслы уходят вверх к Силам. Здесь никогда не наступит пресыщение, здесь плющит и колбасит так, что ничто с этим не сравниться, если ты способен колбаситься и плющится от этого. Эти смысле неисчерпаемы, как неисчерпаемы формы и феномены мира в целом, мы никогда не сможем понять в них все. Более того, смыслы эти премного опасны, человеческий мозг не может все это объять, ему, порой хочется, как ребенку вскрыть игрушку, посмотреть внутрь тому или иному явлению. Но представить, например, то, что называется "кармой", значит играть с расслоением сознания. Ты, быть может, и вскроешь некий смысл, лишь для того, чтобы убедиться что внутри этой "игрушки" есть лишь маленькая веревочка, и она "не может" держать всю конструкцию, потому что ее механизмы находятся, скажем в другом времени. Один древний философ реально двинулся, когда захотел определиться по повода парадокса "Я лгу", ведь если я говорю, что я лгу, то говорю правду, но правду говорить я не могу, потому что я лгу. В этой большой философской игре много жертв, если уж совсем говорить откровенно, просто обычно интеллектуалы говорят, что их интересуют великие смыслы, а на самом деле, они просто смазывают ими свой секс, чтобы лихо двигаться по жизни, с понтом, смыслы же мстят им тем, что смазывают таким интеллектуалом впечатление от секса. Порой - смазывают напрочь, тогда наступает защитная реакция типа алкоголизм: я боюсь или я убегаю. Так вот, друг мой, ось Аристотель-Ницше это такая конгрегация людей, которым скучно не бывает от жизни никогда. Но для этого - нужно видеть, а если увидишь, то обратно пути нет, кроме как через некоторую форму сумасшествия как опять же защитную реакцию. Напугал?
  - Нет.
  - Это потому что ты слушаешь слова и не знаешь о чем я. Поэтому я и говорил, что объяснять мне тебе о том, что значит видеть мне бесполезно, я не обидел тебя, друг мой?
  - Что ты, Марк, мне все это очень как бы интересно. А как же любовь?
  - Стоп. Какая любовь? К женщине, или вообще? - Марк улыбнулся.
  - Уж про любовь вообще мне уж точно не понять, давай лучше о женщине.
  - Женщина это хорошо, половая связь с женщиной ничего плохого тебе не сделает, - Марк снова улыбнулся.
  - А любовь?
  - Любовь бывает в браке, не улыбайся, это - реалия мира, так бывает, это - ровное и спокойное чувство, есть же любовь "американка", это когда они пытаются определить тонкую грань, видимо понятную лишь им, между lovemaking and fucking, а есть любовь к женщине о которой пишут в книжках. Здесь нужно сказать, что это яркое и насыщенное чувство на физиологическом уровне есть симуляция болезни с соответствующими физиологическими, опорно-двигательными, моторными реакциями и частым мочеиспусканием. Такая любовь есть болезнь, когда она более романтична или страсть, когда она более полова. И в том и другом смысле - любовь достаточно животное проявление. Скрещивать его с интеллектуальным чувством нельзя: болезненное животное с интеллектом мало опасно, а почти бешенное - сам понимаешь.
  - А женщины есть в конгрегации Аристотель-Ницше?
  - Полно. Женщины не ущербны, они просто другие. Если угодно - они - особая раса, устроенная совершенно отлично от нас. Есть и сбои, вот у Розанова в "Уединенном" очень интересный случаи описаны, Розанов правда с малолетства грешил самоэротизмом, но читать Розанова приятно, потому что в отличие от Фрейда у него есть Бог, а не "половая машина" со второстепенными интеллектуальными функциями. Женщины многое могут в своей конгрегации "Аристотель-Ницше", просто они эволюционируют иначе. Их мнения занятно и полезно изучать в письменном изложении, но в реальности - материнский инстинкт или желание стать оплодотворенной нивой, взращивающей побеги и удаляющей из себя сорняки, - свое возьмет. Интеллектуальная связь с женщиной противоестественна, Егор, и ничего хорошего не принесет, несмотря на сколь угодно долгие интеллектуальные отношения с женщиной, рано или поздно в ней взыграет природа и она будет использовать с мужчиной, а часто и с другой женщиной, высокие смыслы как обертки. Ее незачем винить за это, думаю, просто нужно знать.
  - А интеллектуальная связь с лесбиянкой?
  - Гм, - задумался, Егор, - ты наешь, честно признаюсь, такой связи у меня никогда не было. Я думаю, что если женщина - "честная лесбиянка", а не феминистка, тогда должно получиться.
  - Скажи, Марк, а из наших, ну, в смысле, моих партеров, есть кто-нибудь из лиги Аристотеля-Ницше, как думаешь?
  - Ты имеешь в виду - Ministry of Intervention? - уточнил Марк.
  - Да.
  
  Марк задумался, несколько раз качнулся в плетеном кресле, и с прищуром произнес:
  
  - Присмотрись получше к своему немецко-фашистскому другу. Опять же, насколько мне известно, это ведь Аксель тебе впервые сказал, что именно по-немецки означает Der Sturmwarnung.
  
  
  Ministry Of Intervention
  Егор включил телевизор на кухне, выбрав "по умолчанию" BBC World. Этот канал всегда использовался им как фоновый footage для почти всех действий на кухне, а также - как источник изначальной информации для многих "международных анализов", в целях оценки политических рисков, among other things. Ульев, "по жизни", всегда предпочитал сначала ознакамливаться с английскими источниками, как наименее предвзятыми, а потом уже искать "что-либо другое", to follow up, в развитие темы.
  
  BBC World в тот день показывал репортаж о деле немецкого людоеда, кормившегося по случаю мясом человеков с согласия самих жертв.
  
  - Эрос-Танатос высшей меры, - прокомментировал он увиденное, так выполняя фигуру аллюзии с недавними воспоминаниями о Марке, который уехал в какую-то длительную командировку в Среднюю Азию, то ли в Узбекистан, то ли в - Киргизстан, или какой еще "шашлыкистан". Там, как он сказал, ему предстояло участвовать в corporate conference, whatever this means.
  
  Егор встал, чтобы поставить "це-де" в micro hi-fi system, кухонного базирования и коллекционного исполнения, посвещенному первому перелету самолета Ryan-N-x-211 по маршруту Париж - Нью Йорк 1927 г., и уже готов был засунуть в него диск Псоя Короленко, с его перманентно ценным: "хуево, мне, братец, хуево, поеду я в штатец Айова", как увидел, что перед ним прерывисто блуждает красный лазерный "солнечный зайчик". Движимый инстинктом, он бросился на пол, упал и откатился вправо, а потом, уже по-пластунски выполз в коридор. Сделал он это, как говорил еще Пушкин, м а ш и н а л ь н о, но действия эти были какие-то "не родные". Инстинкт грамотно выполнил с ним не свою шутку, сообразуясь с бесконтактно полученным опытом из чужого сна.
  
  - Блядь, - выразился Егор в том смысле, что зачем же так прямо лезть со своими знаками.
  
  Обращался при этом он то ли к ноумену, то ли к "шоумену", или вообще ни к кому, что по сути означает - к самому себе. У Егора, впрочем, как и у его коллег, были достаточно веские основания остеригаться красных лазерных лучей. Бывают в жизни времена когда многие инжинеры используют "гиперболоид".
  
  Здесь очень не вовремя зазвонил телефон. Телефоны у Егора были расставлены во всех помещениях квартиры, включая балкон. Все были разных фирм-изготовителей, но не один не был радиотелефоном. Он встал и снял трубку GE в коридоре. В трубке, хорошо поставленным автоматическим голосом мужчины средних лет, готового перейти на истерические тона, прозвучало:
  
  - "Объявлен сбор. Готовьтесь к штурму. Объявлен сбор. Готовьтесь к штурму. Объявлен собор. Готовьтесь..."
  
  - Питютька, сука, предчувствие меня не обмануло, - в сердцах сказал Егор и повесил трубку.
  
  Беседовать с "роботом" смысла не было. Паша сначала должен наиграться в свои notification procedures, а потом уже с ним можно будет разговаривать по-человечески или уще как-нибудь там. "Роботы" Патютьки заебывали порой весьма конкретно, словно никогда и ничего не слышали о "первом законе робототехники". Вскоре запищал факс, Егор нажал на кнопку и из аппарата выполз лист бумаги со всего одним словом, не менее как сорок восьмого нарезного калибра готического шрифта:
  
  GO!
  
  Телефон зазвонил вновь и в нем предсказуемо зазвучал Питютька, даже, причем, не дав времени Егору, чтобы сказать характерное "да":
  
  - Прошу пана на гиляку, вставай, кацапюро, не-то денег не будет.
  - Хахол, возница, давай с тобой дразниться, - ответил Егор, цитатой из воспоминаний революционного князя Кропоткина, вот уже неделю как служившему Ульеву bed time reading.
  - Выражения у тебя, москалыку, какие-то странные, - продолжил Паша.
  - Нормальные выражения, Питютька, вполне литературные и даже с революционным флером, - ответил Егор.
  
  Он, "по-старообрядчески", как в те времена, когда звук "и" в русском языке обозначался по меньшей мере четырьмя буквами, а девушки в России были Тургеневскими, almost as flat as I am, как говорил Эдриан, склонял фамилию Паши по вполне старорежимным грамматическим правилам.
  
  - Питютько, мой друг, Питютько, - уточнил Пашка.
  - Тебе, салоеду, родную речь учить надо, а не по Москве с мобилой с картинками понтоваться, чтоб за культурного национального кадра сойти, по-украински такая великолепная фамилия не склоняется, только если ее не носит женщина. Павел, вы ..ээ.. женщина?
  - Ну дела, умный кацап! Что же в мире творится, жены не слушают своих мужей, у ментов моторы круче бандитских, а кацапы становятся умными и читают из Шевченко. Мир сошел с ума!
  - Шевченка, Питютька, Шевченка, чего звонишь?
  - А ты не знаешь? Ты же теперь у нас умный кацап, редкий зоологический вид, породы клято-собачих. Объявлен сбор, москалыку.
  - Specifics?
  - Как есть полное "вау", як там у ных у Америци придурковатой кажуть, кацап вмие розмовляты американьскою. А па-руски ты еще можешь, га? Чай корова-то пила-э?
  - Пила, пила, да ще не вмэрла, была присмерти, но добрые кацапы выходили.
  - Добрый кацап это, как его, ну ты его знаешь? Оксюморон, чи шо?
  - Чи Шо - это псевдоним известного даосского аналитика.
  - Марка твоего, что ль?
  - Паша, ты вообще дело говорить думаешь, или все будешь мне тут кренделя выписывать по дисконтной цене, clearing sale, everything must go? Ты что "Ремимартына" перебрал?
  - Все, спекся, жидомоскаль, продул турнир, всухую. Читай, финно-угрявая морда теперь великую украинскую литературу, ума набирайся, рекомендую "Диффиляда у Ма-аскиви". Там Сталин босоногий с конвоем по Красной Площади, а украинцы с немцами принимают парад победы, и сыньо-жовтый прапорець майорить над Спасской Башней.
  - Башни все снесло, салоедище. Nine Eleven. Дело говори, не трынди.
  - Ладно, москальский пряный хрен с тобой. Скажу. Не слышу, москальский хрен с тобой?
  - Со мной, куда ему деться, если только не в тучную украинскую вульву.
  - Вот бери завтра его и дуй в га-асциницу "Русь". Силы интервентов группируются там, по поводу группы компаний "Север", по ранее обсужденному сценарию "Бэ". В 10 часов - сходка в кофе-шопе, оденься получше, у вас там на Украине это трудно, я понимаю, но будет вся наша международная общественность, я сам пожалую, а ты, блядь, лицо Украины. Хлеб-соль, мистика-логистика и окончательное решение кадрового вопроса за тобой, как и договаривались.
  - Вульвы то же за мной?
  - Вульвы пусть отоваривают сами. Щира украиньска гостыннисть не знает блядства за деньги, чиста как и соловьина мова без матюков. Вопросы-запытанничка?
  - "У даосов нет вопросов".
  - "Это пока - у големов нет проблемов", в этом что ль смысле?
  - В нем.
  - Лучше без "големов". У нас в Рассеи твоей сейчас с этим делом перебор, может быть на Украине получше?
  - На Украине получше по умолчанию.
  - Да?
  - Если ты кацап, то - да.
  - Ну ладно, как говорят в вашем метро у мойому ридному мисти: "выходючы из пойизда не забувайтэ свои рэчи".
  
  "План Бэ" был back up, резервным планом и, что естественно, - альтернативой "Плану А". Дело было долгим, но, если коротко, то -состояло в следующем. Некие лица, бизнес интересы которых удобно и предусмотрительно базировались в Лихтенштейне, приятной, но не вполне определенной европейской национальности, решили было инвестировать некоторую сумму валюты, нажитой ими несомненно праведным трудом, едким потом и горючими слезами, а также титаническими усилиями своей протестанткой этики, в какой-нибудь прибыльный проект.
  
  В Европе на тот рассматриваемый момент был "перегрев" учтенных 10 миллиардов денег, которые парились в разного рода успешных банках в атмосфере бизнес идиллии, еще не оскверненной делами Enron, Parmalat и прочих BONY. Хотя европейцам и прочим "винтикам и шпунтикам" брюссельские Знайки и Самоделкины говорили, что у нас-то мол бухгалтерско-учетных гадостей не бывает, что это все свойственно исключительно странам, обнесенным чашей щедрот Лютера и Кальвина, означенные деловые европейские люди решили рискнуть и вложить свои liberal values, во вполне приличной балансовой сумме, в различную Восточную Европу. Дело быстро не заладилось и в ряде стран созданные компании начали разворовываться извне и изнутри, а учитывая сумму воровства, инвесторам начало казаться, что используются и другие weird-каналы для embezzlement, образующие сотав преступления, типа астральных. Астральный бандитизм, учетчики-налетчики.
  
  С иными резидентными эмиссарами инвесторов, посланными для контроля ситуации на местах, стали происходить странные случаи, как-то отвинчивание гаек на колесах их стильных дорогих автомобилей, в сами же автомобили подкладывали, по словам эмиссаров и только по их словам, изощренные взрывные устройства. Ченнелеров, контактеров, инвесторы для решения проблемы искать не стали, переговорщиками делам таким не поможешь, поэтому, учитывая professional standing Стэна и других товарищей, обратились к ним, в нашем случае - к нему, ну а Стэн уже привлек ко всему этому делу the Ministry of Intervention в полном личном составе, при табельной экипировке и прочем снаряжении.
  
  "План А" предусматривал предоставление "эмиссарам" последней возможности разобраться на месте и решить дело out of court, под чем подразумевалась не столько необращение с судебными тяжбами в шведский, скажем, арбитражный суд, сколько состояние "вне стрельбы". Время было такое раньше, стабильности не было, террористы часто "угоняли самолет".
  
  "План Б" уже состоял в том, что на, с позволения сказать, overseas "объекты" корпорации отправлялись как бы специалисты по професииональной "оценке ситуации". Они должны были добросовестно, in good faith, будучи лицами лично не вовлеченными в означенные "ситуации" и, сиречь, вполне объективно-лояльными инвесторам, провести fact finding mission, собрать факты, интерпретировать и проанализировать их, а затем - подготовить рекомендации. Рекомендации ожидались две, по схеме "или - или". Или дело еще можно спасти, переформатировав отношения с fucking East Europeans в что-то нейтральное как стандартный PH фактор, или - с рынка нужно будет уходить, выводя в безопасные haven те активы, что - а) еще имели какую-то ценность и б) которые в принципе можно было вывести, находясь в означенном положении "вне стрельбы".
  
  В преимущественно восточно-словянских странах данное скорбное дело поручалось The Ministry of Intervention. Название это выскочило откуда-то из все- и сверхсознательных слоев мозговых инженерных конструкций Егора Ульева еще до завершения формальной институализации означенного "интервенционистского" органа.
  
  В тот день, когда Егор впервые познакомился со Стэном, случилось многое, но истории отношений пятерки, объединенных вполне конкретными, пусть и сложно определяемыми принципами разнокалиберных парней, дороже всего фуршет этого мероприятия.
  
  Стэн, пребывая в тот судьбоносный суаре на изрядном подпитии, подошел к Егору, что стоял возле стола, основным украшением которого был выпотрошенный осетр, сохранивший лишь шкурку, а внутри - нашпигованный своим же телом, только сваренным со специями и перемолотым до чрезвычайно питательной трухи. Ульев уже вполне был готов занести большой столовый прибор над "униженной" рыбой и отхватить у нее "кусок тела", как Стэн спросил у него по-русски, с приятным англофонным акцентом:
  
  - Юноша, а что произошло с этим животным, мне оно кажется не вполне естественным?
  - Это имитация рыбы-осетр, сверху - колониальный экстерьер, внутри же все организовано совсем иначе, мистер. Если угодно то там - рыбий фарш, - ответил Ульев.
  - Вполне в традициях Демократической Партии - давать в рот в кабинете, хранящим тепло от задниц великих президентов, - сказал Стэн и представился, - меня зовут Слава, Stanislaw, - I am a registered Republican and a nice guy.
  - Меня зовут Егор Ульев, Стэнислав, рад с вами познакомиться.
  - Какой у вас чудный значок, - продолжил Стэн. Значок у Егора был и вправду чудной, но официальный трезубец напоминал лишь издалека или вблизи, да и только если вследствие алкогольной аберрации, и, на самом деле нес на себе другой "арийский" символ. - This must be an official Trident. What ministry are you from? - поинтересовался "республиканец", приняв лицо Ульева за одно из официальных.
  - I am from the Ministry of Intervention, - после недолгой паузы сказал Егор.
  
  Ему захотелось почему-то выглядеть более институализированным в этот вечер. В "реальной жизни" он занимался вопросами весьма отдаленными от непосредственных государственных интересов, хотя, по долгу службы, ему приходилось иногда, как он говорил, "разгребать мусор проблем, которые люди сваливают на чужие головы", значит и вмешиваться, intervene.
  
  - Is that really? - уточнил Стэн фразой, которая часто в английской традиции используется для связки слов в разговоре, на манер русского "блядь", но, как и "how are you" ничего своим действительным посылом не спрашивает, впрочем и ни о каком ответе не ходатайствует тоже.
  - No, - тем не менее правдиво продолжил Егор.
  - Вы - интересный молодой человек, - сказал Стэн, легко покачиваясь взад-вперед, крепко при этом удерживая рукою рюмку в положении "на ширине плеч". - Мы могли бы продолжить разговор вон там, у окна, подальше от "основных торговых путей", пока на меня не пролили мою рюмку водки в очередной раз.
  - О том продолжить, что я интересный человек? - спросил Егор.
  - Как будет угодно, можем поговорить, например, и о выборе галстуков, у вас он, видно, настолько же э .э.э perplexing, как и ответы на вопросы в дебатах с республиканцами.
  - Охотно, - сказал Егор и мужчины начали движение, в сторону окна, - там и покурим.
  
  Тогда им, в силу различных обстоятельств beyond immediate control, непреодолимой силы, так и не довелось ни продолжить разговор, ни сделать чего-либо еще wmeste zuzammen, как любил говорить Аксель . Стэн вообще скоро забыл Егора, это было ясно, потому что, когда они встретились во второй раз, увидев Ульева, он ничем не обнаружил воспоминаний о "суаре", но именно с того дня the Ministry of Intervention была дана "путевка в жизнь", пусть тогда еще и на правах просто "фигуры речи".
  
  И вот сейчас, вся команда "Министерства", которая лишь немного просуществовала под названием dreamteam, как некогда ее хотел обозвать Эдриан, была готова собраться wmeste zuzammen для выполнения очередной миссии. По этому поводу, узнав от Питютьки о начале новой акции, Егор сменил ринг-тон на своей мобиле на музыкальную фразу из продвинутой американской шпионской фильмы Mission Impossible.
  
  - Какой-то акцент у вас не наш, - сказала "буфетчица" по поводу вольно подслушенного дискурса Егора и Питютьки за столиком лобби-кофе-шоп "Руси", - вы говорите как из России, - "г" у буфетчицы было вполне официальным как державна мова, мягким и фрикативным.
  - Питютька, ты почему говоришь как из России, ты шо, лужковский шпион, га? - начал Егор заезд по нервам товарища. - Если пьешь украинский "экс-прессо" и закусываешь украинским круазаном, так уж изволь и выражаться как надо, товарищ шовинист из Ма-асквы.
  - Я, Улей, говорю обычно из телефона, - ответил собеседник. - За углом. Егор, не доставай, блядь, с утра, оставь на вечер, как чипсы к пиву.
  - Ищешь путей к примирению, - не отставал от него Ульев, констатируя, - применения же не будет. Разве только после аннексий и контрибуций.
  - Блядь, достал, Улей, - раздраженно сказал Питютька.
  - Так что, Павел, больше не будем никогда? - спросил Егор.
  
  Паша совсем чуть подумал и ответил:
  
  - Не-а, если никогда, тогда не интересно. Сейчас не будем, смотри вон Аксель идет.
  
  К их столику медленно, с проглоченной внутрь и распрямляющей осанку жердью достоинства, подходил голубоглазый блондин, одетый словно для долгого путешествия в автомобиле и голубые очки. Шел он очень "серьезно", carried himself with dignity, так ходят, если не сами деньги, то - очень дорогие консультации о том как всякое богатство с очевидным толком потратить. На расстоянии двух-трех метров от столика, Аксель начал меняться в лице, в основном - лукавить.
  
  - Хайль Путин, либе генноссен, - Аксель поздоровался с Егором и Пашей за руку.
  - Воистину акбар, - ответил Егор на приветствие коллеги.
  
  Питютька поморщился. Ему казалось, что Путина лучше любить издалека, from a distance, получается как-то искренней, что ли.
  
  - Как долетел? - осведомился Егор,
  - Keine nervosen Anspannung, - ответил ему Аксель, потом повернулся к Паше и как бы "перевел", - It was an uneventful flight, her Pitutko, ohne Briten und Franzosen.
  - Panzer Rollen in Afrika Vor, - поддержал Егор разговор same lines along.
  - Zum Beispiel, - ответил Аксель
  - Кофе будешь, эспрессо с булкой, Ульев платит? - спросил Пашка.
  - Abgemacht, - согласился Аксель.
  - Хер Питутко, - Егор, коль скоро Пашка на радикальные меры применения не шел, решил продолжить и принялся за старое, - скажить мени, оцэ - Питютько, це справжне призвище, чи, не за столом будет сказано, все же - фамилия?
  
  Это была стандартная фигура дискурса. Обычно, после того как она произнесена, в Егора летело что-нибудь, за что Паша мог ухватиться и бросить. Сейчас кофе был выпито, ничего тяжелого под рукой московского гостя не было, кроме шикарной авторучки с надписью National Geographic, которую он вертел в руках, поэтому Егор чувствовал себя как бы в безопасности или думал обойтись, при случае, все же малой кровью. Он просчитался. Паша перестал вертеть ручку в руках, как-то специально ее сориентировал и, вдруг, Егор увидел как на его белой рубашке начало стремительно расползаться огромное чернильное пятно.
  
  - О, что творится-то, - начал фальшиво причитать Питютько, - какая незадача, - он подбежал к Ульеву и стал действовать салфеткой, словно пытаясь удалить пятно, а нас самом деле размазывая его все больше и больше, - ой, что же это я, ой как же это я, не доглядел, не уследил, - продолжал "сетовать" Пашка.
  
  "Буфетчицы" с интересом и испугом, а вдруг "шмалять" начнут, следили за происходящем. Когда Аксель по лошадиному заржал, успокоились и буфетчицы: не "шмальнут", у этих и морды не такие толстые и разговаривают без "понтов", как средний бизнес, дурачатся. Эти то - "московские", с ними все понятно, ну а вот, что немец с ними, так это и не совсем. Как-то все не по-европейски, другой геостратегической ориентации.
  
  - Господин, Ульев, - продолжил Питютько, - я признаю за собой вину и некоторую техническую неисправность. Не угодно ли вам проследовать со мной вон в тот магазинчик, в нем, я уже ранее осведомился, и рубашки приличные есть и галстуки пестрые, в аккурат чтобы, стало быть, вашему вкусу потрафить, точно, есть, не извольте сумлеваться, господин Ульев. Пойдем-ка в торговый ряд, Егор Дмитриевич, я все честно оплачу, ну и ты сможешь привести себя в полный порядок. Знаете, Егор, как я сожалею о случившемся.
  - Сука, - сказал Егор, - но изобретательная. Я тебе это запомню, - сказал Ульев, вставая, увлекаемый Питютькой.
  - Прости меня, белый хозяин, - жалобно и фальшиво ответил Паша, - тогда и тебя кто простит. И я еще в жизни тебе на что пригожусь.
  - Сгодишься, make no mistake, - злобно, но так же деланно сказал Егор.
  
  Тому, кто знал его ближе было видно, что он сейчас яростно завидовал Питютьке. Пашка провел его как пацана, с утра расслабил и при скоплении народа... Ульев уже творчески просчитывал, что можно было сделать "в ответку".
  
  Питютька купил Егору дорогую белую рубашку и они вместе направились в Gents. На пороге little boys room, Егор властно остановил Пашу и спросил:
  
  - Товарищ, вам нужно отлить или у вас в этом кабинете более обстоятельное дело?
  - Я хочу помочь тебе привести себя в порядок, белый хозяин?
  - Мое дебелое мускулистое тело ты уже видел, и не раз в бане, а мне не хотелось бы подозревать друга в зарождении ненужного, ступайте, Павел, к друзьям нашей маленькой родины и развлеките их, in the meantime, неспешной светской беседой, пока я, между делом, буду смывать с себя свой позор.
  
  Питютька пытался было возразить, но понял, что Егор был непреклонен и непременно хочет остаться наедине со своей стигмой. Ульев снял рубашку, раздевшись таким образом до пояса и начал смывать с себя чернило, припевая при этом:
  
  На дальней станции сойду,
  Трава-ва па по-о-яс...
  
  При этом он смотрел на себя в зеркало у думал о том, что вот о своей личности, пожалуй, всего лучше думать глядя на себя же в зеркале, да после какого-нибудь "резкого" события, смещающего реальность пусть и не намного. Не тектонический сдвиг, но все же.
  
  Егор еще думал о том, что ему все чаще хочется...он поискал нужные слова как это иногда делает Марк и по примеру "аналитика-даоса" ... остановился на английском выражении. Егору, время от времени, а теперь всего чаще, хотелось come clean.
  
  Он тогда, после одной из "сессий" в "инако-пункте", по "наводке" Марка провел некоторое время с томиком Розанова "Уединенное", пусть и не получил удовольствия от чтения книги в ожидаемом объеме: за "самоэротизмом" Василия Розанова угадывалось раннее пристрастие к мальчуковому блуду и вообще уж слишком было там много о вопроах пола. Для русской философской мысли, по большому счету асексуальной и не вполне развитой, по сравнению с perfectly sculptured интеллектуальной мускулатурой иных Феербахов и Гегелей, это было хорошо и разнообразно, но в смысле Эрос-Танатос, был опять перебор.
  
  "Анал-литика", - подумал Егор по этому поводу. Но был там один "саморассказ" монаха, мучившегося, реально, с надрывом и разрывом, своим грехом мужеложства, и эта исповедь потрясла Егора своей трагическим накалом. Монах избегал писать по-русски о некоторых действиях, применяя для этого латынь, на родном языке греховного не смея даже произнести ("такие люди, которые брали meum phallum in orem"), в родной речи всякий помысел достаточно прозрачен, всегда четко чувствуется голос совести, а не игра разума, составленная зачастую из немецких мудролюбивых конструкций-полуфабрикатов.
  
  На родном языке думать, порой, бывает невыносимо стыдно. Вот так и Егор сейчас, думал о своей потребности, употребляя английские фигуры речи. Он не решился сказать: "иногда, я хочу стать духовно чистым", или "мне нужно душевно очиститься", потому что... потому что и церковнославянский в церкви переполняет иных людей мистикой общения с великим, а современное русское наречие отпечатанных на тонкой папиросной бумаге сектанских книжек помещает тебя в атмосферу цикла лекций об истории религии в США.
  
  "I want to come clean", подумал Егор. В его жизни было много скабрезных людей, любивших часто скверных самок и добрых женщин, было много и таких как он сам, что, определив уровень своей сексуальности немного выше среднего, все больше, но часто норовили поговорить о всяких делах с барышнями, а меньше практиковали.
  
  В жизни Егора было много также и всевозможных остроумных словесных комбинаций, понтов, дорогих вещей и разговоров о статус символах, было немало матюшка, пусть и не площадного мата, а множество единиц этого регистра великого языка, много подтруниваний, "разводок" и даже, как сейчас, practical jokes, и пусть все это и вертелось в круге "своих" людей, таких же "пижонов", без меры употребляющих в своих жизнях весь этот причудливый арсенал, чтобы сделать свою "жизнедеятельность" интересной и чем-то полной, пусть никогда этот поток не сливался на людей застенчивых, робких и ранимых - соответствующие договоры членов "Конвенции" свято соблюдались, а отступники карались, все пусть, но порой, Егор чувствовал что действительно понимает, что именно хотел сказать Виан, когда вывел на белый свет свою "пену дней", этот жесткий образ настоящей литературы action direct.
  
  "Пена" сначала играла как бы сама с собой и переливалась яркими огнями на солнце или в разукрашенных огнями ночей заведениях, потом же - оседала, прилипала к телу, "засахаривалась" на нем, покрывая все тело корочкой, а уже совсем потом - начинался "кожный зуд". Когда "зуд" становился совсем уже нестерпимым Егору, хотелось to come clean. Для этого ему нужно было нечто, называющееся в девченской косметике "боди-скрабом".
  
  Беда была в том, что Егор чувствовал, что совсем без этой "пены" жить пока не может, если по честному. Он лично знал упертых православных ортодоксов, которые, как казалось Егору, хватались за установления как за внешние перила жизни, и не забывали при этом корить и хаять других, не готовых к этой внешней схиме, знал он и людей, что представлялись ему православными святыми еще живущими и, наверняка, такими и были, наконец, он знал Марка. Марк часто улыбался, иногда мило лукавил, но "по умолчанию" глаза его были исполнены какой-то светлой печалью. Не поэтической "легкой печалью", не досадой, не горем, не отчаянием, и не вселенской скорбью. Печаль была светлая, но с какой-то "тенью" внутри. Егору же еще очень часто хотелось "пошалить" в своей и чужой жизни. Но "продукты" разложения шалостей, липли к нему и тогда начинался "зуд".
  
  Егор начал ходить в церковь, нашел маленький, но очень "уютный" храм. Потом ему объяснили, почему он казался Егору "уютным" - церковь была очень "намоленой", по воскресеньем там не было где упасть яблоку, а прихожане действительно образовывали приход, а не собрание людей, модно теперь уверовавших. Его новые знакомые показывали ему в каких именно местах они ощущают схождение благодати во время службы и общей и молитвы, у разных людей это было по разному и Егора это удивляло.
  
  Он ничего не чувствовал. Но, если честно, Егор и не молился. Он просто стоял, вслушивался в себя и видел как is becoming to be clean. Иногда во время службы его начинали переполнять эмоции, но он, словно вовремя спохватившись, приказывал себе сгруппироваться и не поддаваться. Чему? Какому-то движению. Он боялся, боялся того, о чем когда-то говорил ему Марк. Егор боялся "по-настоящему" сказать "да". И боялся не испытаний, следующими за каждым настоящим "да". Он "просто" чувствовал, что совсем без "пены" еще не может как-то сбалансированно жить.
  
  Егор был честен с собой, внутренне непротиворечив, когда стоял на службе и "не молился", но был честен и когда вокруг была "пена" и он двигался в ней лихо, с восторгом и кайфом. Если решиться на лишение себя "пены" сейчас, думал Егор, то потом ведь я буду тайком выпускать "пузырьки", страдать и кается как тот монашек. Этого не хотелось. "Вот я иду до этой черты, а дальше - нет, поэтому "быть на стороне добра вообще" - я готов и если тут чего нарушу, пусть меня покарает и все такое, а вот дальше у меня "честная" "пена", так как "про дальше" обязательств я на себя не брал". Вместе с тем, думал Егор, ведь рано или поздно, наверное, нужно будет? Или не будет? Или не нужно? Или все будет так, что станет как-то и в этот момент у меня уже не окажется выбора? Или останется всего два: вперед и вверх или резко влево и уже навсегда?
  
  - Не знаю, ахпет-джан, - честно ответил он своему отражению в зеркале на не прозвучавший вопрос.
  
  Что касается чернил, то Егор был уже чист. Применительно же к "пене", можно было с полной уверенностью сказать, что the Ministry of Intervention всегда был целой "пенообразующей фабрикой". Егор был абсолютно уверен, что после "акции", ему очень захочется to become clean опять. Потому что так было всегда, когда собирались все commandos, wmeste zuzammen.
  
  Когда Егор вернулся за столик, то увидел, что вся "штурмовая группа" уже по полной форме has organized ground, окопалась, и находилась на боевых позициях по расчетам. Славяно-германские части коалиции, соединились с англо-американскими союзниками и так собрали всю свою огневую мощь в единый тактический кулак. За столом о чем-то оживленно разговаривали англичанин Эдриан и американец Стэн-Станислав.
  
  - ... 120 баксов! - услышал Егор взволнованный голос Стэна. - Unfucking believable, у нас Пэша, каждое сексуальное действие, собственно коитус, blow job и прочее есть отдельный пункт прейскуранта и действует так как у вас насчитываются накопительные скидки. Минет - 50, долларов, per throw 200, per night 250 и так далее. Причем эта сука лежит себе словно маникюр делает с видом, ну что, "мужчина", вы уже кончили или как, а то я зеваю. О, мистер Ульев, - заметил Стэн Егора, - мы рады вас видеть. Мистер Питутко сказал, что вас постигло, но вам, как я вижу, уже значительно лучше.
  - Welcome to Ukraine, mister Kaminsky, come fly the friendly Ukrainian skies, - приветствовал Стена Егор, - здорово, Эдриан, - поприветствовал он Эдриана и парни крепко обнялись.
  
  Со Стэном обниматься было не принято, он был начальником этой малоформальной, но, все же, вполне рабочей группы.
  
  - Tell it to the jews, - сказал Аксель, подразумевая, по всей видимости, сбитый украинскими ПВО самолет, в связи с призывом Ульева come fly Ukrainian friendly skis.
  - Do not try to be difficult, Axel, - съехидничал Стэн, - mister Uliev is an indispensable asset for our illustrious congregation, we all need his traditional Ukrainian hospitality. We, in America, tend to believe that Germans need to think more about the choice of words.
  - Мы очень аккуратно подбираем слова в Германии, - парировал Аксель, - например, когда поляки решили пойти с вами в Ирак, наше официальное лицо отнюдь не назвали Польшу "американским троянским конем в Европе", ограничившись лишь указанием на то, что они всего лишь "троянский осел".
  - С немцами всегда так, - сказал Стэн как бы никому, - ты с ними по-доброму, а они тебе руку откусят по самый аншлюс. Ладно, Ульев, вот вам первое задание. Я тут вчера развил некоторую деятельность, как приехал, она высветила определенные уязвимые места в моей emergency preparedness, - на это месте все сидящее за столиком и, значит, слушавшие рассказ Стэна, понимающе и, даже, в некоторой степени сочувствующе заулыбались, - поэтому не угодно ли было бы вам, Егор, отправится в близлежащую аптеку и, использую ваши контакты и источники информации на местах, купить мне упаковок шесть препарата "Виагра"?
  
  Международная публика уставилась на Егора, коварно поджидая его реакции на услышанное. Егор сказал:
  
  - Видите ли, мистер Камински, я бы с радостью пошел бы сейчас и сделал бы так, как вы говорите, но дело в том, что сексуальные действия с допингом в Украине запрещены законодательно. Украинские граждане не имеют юридических оснований приобретать в собственность указанное лекарство, ибо его применение на практике плохо отражается на состоянии генофонда нашей молодой политической нации. "Виагра" отпускается исключительно иностранным гражданам в специальных аптеках гормональных препаратов за наличную свободно конвертируемую валюту, причем гражданам государств, являющихся нашими стратегическими партнерами, США и Российской Федерации, этот препарат продается со значительной скидкой, а за частое приобретение - еще и выдается специальная "карта участника программы" типа Frequent Flyer Club. Поэтому, я охотно сопровожу вас или, скажем, гражданина Эр Эф мистера Питутко и, при необходимости, помогу справиться вам у продавщицы в отношении круга вопросов, представляющих для вас интерес. Хочет ли господин Питутко добавить?
  - Положим, с продавщицей я смог бы справиться и снестись самостоятельно, - ответил Паша, - буде мне нужно такое сношение, но такого сношения мне не нужно, я пока справляюсь и сам.
  - Я бы остерегся, Павел, говорить сейчас такими аллюзиями на предполагаемую неспособность господина Камински сношаться самодостаточно..., - начал было Егор, как тут Стэн оборвал, всех и сразу.
  - Все, джентльмены, over. Понятно. Я пошел за "Виагрой", вы готовьтесь к отъезду, машины готовы, Егор?
  - Yessir!- ответил Егор.
  - At ease. Dismissed. Вольно, разойтись. Двадцатиминутная готовность, - сказал Стэн, а потом добавил, - или другая. Как справлюсь, так и поедем. Джентльмены! - Стэн встал, завершая "пятиминутку", все остальные тоже встали со своих стульев.
  
  Через полчаса the Ministry of Intervention, в полном составе погрузилось в "эшелоны" и было вполне готово отбыть в дорогу. Стэн ехал один, с шофером еще, правда, на "крутой" командирской FX 35 Акура Инфинити, все остальные "ютились" в микроавтобусе Pegeon Boxer.
  
  - Ну вот, друг мой Питютька, - сказал Егор, забираясь на "штурманское" место рядом с водителем микроавтобуса, - "Силой двух дивизионов мы наносим массированный ракетно-ядерный удар".
  - Какой ядерный, Егор, когда ты уже подзавяжешь свои милитаристские понты, случится это когда-нибудь? - серьезно спросил Паша.
  - Случиться, - так же серьезно ответил Ульев после небольшой паузы. - Когда-нибудь. Когда "пена" сойдет.
  - Какая "пена"? - не понял Питютька.
  - Липкая, - ответил Ульев, и обращаясь уже к водителю сказал: - Поехали, Олег.
  
  Когда маленькая колонна уже выехала из города, Егор, противным голосом взводного запевалы, затянул:
  
  В даль лежит у нас дорога,
  Веселей солдат гляди
  
  Нестройный хор мужских голосов, каждый со своим акцентам подхватил:
  
  Вьется, вьется знамя полковое,
  Командиры впереди,
  Солдаты в путь, в путь, в путь...
  
  Русский, в той или иной степени в "министерстве" знали все, эту песню - тоже, она звучала в подобных ситуациях неоднократно. Егор научил всю "братву" этой полезной песенке на одной разбитной "парти" в Сибири, повещенной удачно завершенной операции. Питютько, даром, что 15 лет жил в Москве все равно характерно налегал на "ть" и "гэкал", Эдриан сбивался на ударениях, а у Акселя, как бы он ни старался, в путь все равно шли "зольдаты".
  
  - Да, - когда песня закончилась сказал Эдриан, - "командиры впереди", - говоря о FX 35, и добавил, - Master and Commander
  - Nein, - возразил Аксель, - Officer and the Gentleperson.
  
  Все, кроме водителя Олега, громко рассмеялись лишь им одним, да "командиру" понятной шутке.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"