Аннотация: Восемь коротких рассказов и отрывок. Получаестя или Филинни, или Сэлинджер.
Ник Шумрок Восемь рассказов с довеском (почти Сэлинджер)
"Обезьянка"
(рассказ из цикла "Мои соседи")
Когда я познакомился с Татьяной Васильевной, ей было уже далеко за семьдесят, но назвать ее "старушкой" язык у меня не поворачивается. Хотя прожитые годы оставили свой отпечаток на ее лице, она была молода душой! Небольшого росточка, сухонькая, слегка сутулая, она была похожа на маленькую обезьянку.
Я тогда только развелся с одной женой и поселился на служебной площади своей будущей. Татьяна Васильевна была ее соседкой по коммуналке. Она почему-то сразу стала называть меня по имени и отчеству, хотя жену мою звала только по имени.
-- Александр Петрович! Вы слышали, что вчера Рейган (она всегда произносила это имя с ударением на "а") сказал об СССР?
-- Нет, Татьяна Васильевна, не слышал, я весь вечер Рахманинова слушал, - с умным видом отвечал я.
-- Назвал нас "империей зла!" Так и до войны недалеко!
Войну она помнила, боялась, как и большинство людей того поколения. Однажды начала вспоминать, как их на барже везли через Ладогу "на Большую землю" поздней осенью 1941 года.
-- Уже лед стоял! Караван был порядочный, впереди шел большой корабль, лед колол, по бокам небольшие военные корабли. И вдруг в небе загудели немецкие самолеты! Потом завыли сирены! Все в панике попадали на палубу. Сирены ревут, страх нагоняют. Самолеты стали пикировать, и вода закипела от пуль и снарядов. Один снаряд попал в военный корабль. Тот накренился и начал медленно погружаться. Матросики попрыгали в воду, стали тонуть! Им бросали спасательные круги, да разве добросишь.
Так и застряло у меня в ушах это ее "матросики"! Я сейчас пишу, и у меня слезы на глаза наворачиваются, а у нее тогда глаза были сухие, ни слезинки, только взгляд печальный, как у Богородицы. Видно, все слезы уже давно выплакала.
-- Нас спасло то, что стало темнеть, самолеты улетели, а мы развернулись и пошли назад! Так и остались зимовать в Ленинграде!
Не осталось у меня почему-то в памяти ее воспоминаний о первой блокадной зиме, о голоде: наверное, просто не хотела вспоминать. Верующая была, но религиозности своей никогда не выпячивала. Бывало, в церковный праздник выйдет вечером на кухню:
-- Была в Лавре! Как красиво церковный хор пел!
Гости у нее бывали редко, всего три человека. Первая и самая близкая подруга -- Вера Васильевна, или Вера Вас, постоянная ее театральная спутница. С ней Татьяна Васильевна обсуждала все новости культурной жизни Ленинграда: где премьера, кто танцует главную партию, кто дирижирует в капелле? Правда, в последние годы жизни у Веры Вас появился друг, и она стала редко посещать нашу квартиру. Татьяна Васильевна, естественно, ревновала ее к нему.
Другой гостьей была Лилечка. Они вместе работали в академической библиотеке. Разница в возрасте не мешала им общаться. У Лилечки была дочь - школьница старших классов, а мужа не было.
Третьей была Аллочка, бывшая соседка, получившая квартиру здесь же на "Ваське", на "кораблях", как говорила моя жена. Аллочка родилась и выросла в этой квартире на глазах у Татьяны Васильевны. Приходила она к ней, чтобы пожаловаться на мужа, успокоить сердце и отвести душу.
Пирожки для гостей Татьяна Васильевна покупала только в "Метрополе", а торт брала только в "Севере"! Веревочки от торта она не выбрасывала, а аккуратно сворачивала и клала в ящик кухонного стола. Однажды мне понадобилась веревка для страховки от падения с крыши, и я спросил Татьяну Васильевну, нет ли чего-нибудь подобного у нее в хозяйстве? Она с готовностью побежала на кухню и принесла мне целую коробку бечевок.
- Александр Петрович, эти вам не подойдут?
Святая простота! Если допустимо такое словосочетание -- "пожилой ребенок", то оно точно о ней.
Иногда "наезжали" в гости племянницы из Иркутска - Зоя и Маша. Помоложе Татьяны Васильевны, но тоже уже женщины в возрасте, и бедная Татьяна Васильевна безропотно водила их по эрмитажам, русским музеям и разным пушкиным. Вечером придут домой, Маша за сердце держится, Зоя на стул падает, Татьяна Васильевна -- такая уставшая печальным голоском:
-- Пришли "лягушки-путешественницы!"
Она родилась в Иркутске, училась на филфаке университета, но в 1930 году с третьего курса была отчислена с формулировкой - "как идеологически чуждая"! Об этом я только в книжках читал, а тут справку самолично видел: так и написано.
В Ленинград она приехала вместе со своим преподователем, известным филологом Георгием Семеновичем Виноградским. Не знаю, из-за нее ли, но он оставил в Иркутске законную супругу. То, что Татьяна Васильевна жила с ним "невенчанная", было, по-видимому, ее постоянной душевной болью, но с нами она об этом не говорила.
Георгий Семенович умер сразу после войны. Их дом в начале войны разбомбили. Весной сорок второго их все-таки эвакуировали из блокадного Ленинграда в Углич. Вернулись назад, скитались по углам. Когда она осталась одна, её приютила у себя Вера Павловна Абрамова (Калицкая) - первая жена Александра Грина. Будущий писатель в юности был связан с революционной молодежью. Когда революционеров арестовывали, к ним под видом "невест" ходили молоденькие гимназистки, приносили "с воли" вести и литературу. Вот такой "невестой" была для Грина Вера Павловна. Молодые люди сошлись близко, обвенчались, и она, как жена декабриста, поехала с ним в ссылку, только не в Сибирь, а в Архангельскую губернию. Но характер у писателя был ох какой тяжелый, уже после ссылки они раcстались. Вера Павловна вышла замуж за химика Казимира Петровича Калицкого и поселилась у него в этой самой квартире.
Грин часто навещал бывшую жену, почти всегда "под мухой", в основном когда нуждался в деньгах. Естественно, долги не отдавал.
- Казимир Петрович очень сердился - говорила Татьяна Васильевна, явно передавая слова Веры Павловны.
До самой пенсии Татьяна Васильевна проработала в академической библиотеке. Работой она жила. Надо думать, как важно для пожилого человека ежедневное общение в привычном коллективе. Ну, все вы не раз сталкивались с библиотекарями, знаете, какие это люди. А библиотека Академии наук, это заповедник библиотечных работников! Это я утверждаю, потому что хожу туда, как в сказке говорится, "тридцать лет и три года"!
Мы с Татьяной Васильевной как личную трагедию восприняли пожар 1988 года. Я помню, как обгорелые газеты, вперемешку со снегом разносило ветром по внутренним дворам библиотеки. До сегодняшнего дня в коридорах и помещениях библиотеки, если принюхаться, чувствуется едва уловимый запах гари. Но больше всего пострадали книги не от огня, а от воды и грибка. Работникам библиотеки и других академических учреждений раздавали книги для просушки. Наша квартира была похожа на сушилку в прачечной. Книги висели на всех бельевых веревках, лежали на всех радиаторах. Отголоски того пожара я ощущаю часто. Иногда заказываешь книгу по каталогу, а на требовании пишут - "пострадала при пожаре".
Но в этом пожаре "сгорела" и Татьяна Васильевна! Прежнего директора сняли, а новый занялся "омоложением" коллектива. Первым делом он уволил всех пенсионеров. Бедная Татьяна Васильевна! Ей буквально "перекрыли кислород", лишили главного - ежедневного общения и занятости. Остался только телефон, Лилечка с Аллочкой, да соседи, у которых времени на детей-то не хватает.
Татьяна Васильевна, почему-то не носила тапочки, ходила по квартире в стоптанных туфлях. Она вообще была экономной, почти ничего нового не покупала, донашивала старые вещи, как, впрочем, и все люди тех лет. Мою жену раздражало цоконье ее каблучков в коридору.
-- Ну что, ей тапки не купить? Детей поразбудит!
И только сейчас, когда я пишу эти строки, мне пришла на ум простая мысль, что нам нужно было просто подарить ей на день рождения (а лучше, на день снятия блокады) простые тапочки!
Умерла Татьяна Васильевна так же тихо, как и жила. Обычно по утрам она выходила на кухню и ставила на плиту свой чайник, а тут полдень, а она не выходит. Я постучал - тишина, приоткрыл дверь и увидел ее, неподвижно лежащую на кровати.
-- Татьяна Васильевна! Вы спите?
Никакой реакции. Взял ее руку - холодная!
Её увезли на скорой, а мы позвонили Аллочке, дали телеграмму Зое! Аллочка прибежала, расплакалась. Пришел участковый, опечатал комнату. Когда из Иркутска прилетела Зоя, мы пошли к нему за разрешением снять печать. Зоя высыпала перед молодым человеком кучу справок, подтверждающих ее родство с Татьяной Васильевной. Парень долго вертел в руках метрическое свидетельство с сургучной печатью, выданное Иркутской епархией еще до Первой Мировой, и спросил:
-- А какого-нибудь "советского" документа у Вас нет?
-- Паспорт пойдет?
-- Ну, так с этого бы и начинали! Я такие бумаги только в музее видел. Давайте паспорт, я запишу Ваши данные, и можете срывать печать!
Похоронили Татьяну Васильевну на Шуваловском кладбище, рядом с Георгием Семеновичем. Уже после похорон мы с Зоей разбирали ее бумаги. Татьяна Васильевна всю жизнь вела дневник. Когда прочитали последнюю запись, я вздрогнул. Это -- как послание с "того света!" Она пишет о том, что делала днем, кому звонила, что читала, и в конце:
-- Вот, только сердце как-то сжимает, словно клещами! А, в чем причина -- не ведаю!
Так и написала - "Не ведаю!", как писали интеллигентные люди начала века! А еще я наткнулся на письмо, написанное Георгием Семеновичем из Болшева. Начиналось оно так: "Здравствуй милая моя обезьянка!"
"Рыжуха"
(история лошади)
В Ленинград я попал, что называется, "от сохи"! Вообще-то родился и вырос я на целине, где на бескрайних степных просторах хозяйничал "железный конь", но одну соху я помню хорошо.
Наш сосед, дядя Толя, числился в совхозе возчиком, ездил по поселку на телеге, запряженной старой кобылой. Лошадка была рыжей масти, потому и звали ее Рыжуха. В те времена, о которых идет речь, она была уже старая, смирная, и мы, ребятишки, без всякого страха подходили к ней, когда дядя Толя приезжал домой обедать, и кормили её нехитрой снедью -- рафинадом, корочкой хлеба, печенькой. Нравилось, как Рыжуха утыкалась своими влажными шершавыми губами в ладонь, аккуратно брала угощение и в знак благодарности трясла своей редкой чёлкой.
Дядя Толя по старинке сажал картошку под соху. Она была деревянная, с двумя металлическими зубьями на конце. Когда он шел за сохой, в которую была впряжена Рыжуха, то был похож на графа Толстого с картинки в школьном учебнике, разве что только без бороды. Наши участки были рядом, и мы сажали под соху оба огорода одновременно. Нам, мальчишкам, эта затея вовсе не нравилась! Ходи, как проклятый, с ведром вдоль борозды, бросай через каждые полметра картошку, да еще поправляй, если далеко укатилась. То ли дело картофелесажалка! Засыпал сразу два мешка клубней, тракторист проехал туда-сюда и готово. Сейчас-то я рад, что довелось мне увидеть это чудо крестьянской техники воочию, а не на картинке в книжке.
Вообще-то дядя Толя работал ассенизатором, чистил выгребные ямы в совхозных туалетах. У Джанни Родари, кажется, есть стихотворение "Как пахнут ремесла"! Ну, там, столяр пахнет стружкой и клеем, пекарь -- хлебом и булкой, ну и так далее... Угадайте с трех раз, чем пахло от дяди Толи? Хотя от других сельских жителей, в том числе и от меня, пахло не лучше. Мать, уходя на работу, давала нам с братом задание:
-- Вовка, Сашка, чтобы скотину в обед напоили, сена дали, навоз из стойла вычистили и выбросили за сарай!
Нет, чтобы каждому дала отдельное задание: Вовке - напоить, накормить, Сашке - вычистить! Вовка хитрый: только мать за порог, сразу на стадион и мяч гонять. Знает, гад, что Сашка будет отдуваться за двоих: ведь мама сказала - надо сделать, а то нагоняй вечером получишь. Вот и несло от меня после работы в сарае не слабее, чем от дяди Толи.
У дяди Толи было много различного инструмента, и мы часто обращались к нему по разным поводам.
-- Дядя Толя, у вас есть резиновый клей? - обращались мы к нему, чтобы заклеить велосипедную камеру.
-- Сейчас не клеять! - говорил он со специфическим подмосковным говором.
Как я теперь понимаю, он приехал на целину из подмосковья, и хорошо знал окрестности Москвы. Как-то, мы смотрели по телевизору хоккейный матч с участием воскресенского "химика". Ну, возгласы: "Химик", "Химик", "Воскресенск", "Воскресенск"! Дядя Толя вслушивался в нашу болтовню и выдал:
-- Химки, а вы -- Воскресенск! Химки -- это совсем другая страна!
По вечерам дядя Толя распрягал Рыжуху, и она сама брела на совхозную конюшню, но с годами начала блуждать, и приходилось ее каждый вечер туда отводить, а это -- два километра с гаком. Туда, естественно, можно было ехать верхом, а обратно -- пёхом, да еще в сумерках, да мимо кладбища! Но соблазн прокатиться на лошади брал верх, и я иногда соглашался отогнать Рыжуху на конюшню. Седла на Рыжухе, конечно, не было, но и свалиться с нее был риск небольшой. Ни о каком галопе речь не шла; максимум, чего удавалось добиться от нее, - бежать легкой рысью.
Я не стану хвастать, как дед Щукарь, что перевидал на своем веку много лошадей: хватит, наверное, пальцев одной руки, чтобы сосчитать, сколько их было в моей жизни.
Кроме Рыжухи, приходилось мне отгонять на конюшню и лошадь двоюродного дяди моей матери. Дядя Миша был, правда, на три года младше племянницы, но успел повоевать на большой войне. Попал в последний военный призыв, потому, может быть, и остался жив. Вернулся в тогда еще колхоз, и его как "грамотного" назначили сначала учетчиком, потом избрали председателем Сельского совета. Мама рассказывала, что до войны его все "шпыняли":
-- Мишка беги туда! Мишка, принеси это!
А теперь дядя Миша стал "держателем" всей советской власти в деревне. Когда "началась" целина, и появились совхозы, дядя Миша стал управляющим отделением или "управом", и хотя ему полагался по должности "бобик" (автомобиль ГАЗ--69, прообраз современного УАЗА), он по старинке объезжал поля на лошади. И вот частенько дядя Миша в конце дня заезжал к моему отцу, естественно, не пустой, а с бутылочкой, и они начинали обсуждать перспективы на урожай пшеницы, ячменя и прочей гречихи. А лошадь кто будет отгонять на конюшню, угадайте с трех раз? Конечно, Сашка, а Вовка мяч гоняет, он при деле!
За давностью лет имен тех лошадей я не помню но, это были уже лошади, а не клячи, как Рыжуха! На них можно было скакать галопом, благо было седло. И я выезжал на шоссе и по обочине разгонял "скакуна", выжимая из него максимальную скорость. Проезжающие в попутном грузовике шофера уже знали, чего хочет наездник, и в окно кричали, какая у меня скорость. Да, варварские были у меня тогда нравы, cейчас бы я такие эксперименты над лошадкой не проводил. А тогда, пригнав лошадь на конюшню, быстренько сдавал ее конюху, чтобы он не обнаружил ссадины на спине лошади и не выматерил как следует. Но если все же он успевал это обнаружить, я с невинным видом говорил:
-- Не знаю! Может, это дядя Миша кожу на холке сбил!
-- Да, говори мне сказки: он всю жизнь на лошади, умеет ездить! Небось за машинами гонялся?
-- Да нет, сразу из дома сюда... И, пятясь задом в двери, бегом мимо кладбища, пока не стемнело.
Да, приходилось врать конюху, и не только ему. Нас приучали врать всегда и везде, начиная со школы. Это в первых классах мы все дружно салютовали и твердили: "...Всегда готовы!" В старших же пионерский галстук снимали сразу же после уроков или "забывали" дома! Да и сам галстук был больше похож на половую тряпку, и цвет его сильно отличался от "цвета нашего знамени!" Затем мы плавно переходили в разряд комсомольцев, скучали на комсомольских собраниях, где обсуждали "личное дело комсомольца К., который постоянно нарушает дисциплину на уроках, тянет весь класс назад, и следует ему объявить последнее "китайское" предупреждение!
Такие примерно мысли роились в моей голове, пока я преодолевал последние метры перед домом.
А дома отец с дядей Мишей продолжают выяснять, сколько за последнюю неделю выпало осадков? Двадцать или тридцать миллиметров (с ударением на второе "и"), или какова урожайность с одного гектара в центнерах (с ударением, естественно, на второе "е")! Видать, мать выставила им еще горючего из "стратегических" запасов.
Да, жизнь на целине шла своим ходом. Вместо гусеничных тракторов появились у нас в совхозе "Кировцы". Я помню (детской памятью), как четыре этих гиганта прошли по размякшей от осенних дождей земле. Колея от их огромных колес сохранялась до моего отъезда в Ленинград, а, может быть, и доселе видна. Вместе с "кировцами" приехали журналисты журнала "Огонек", которые оставили совсем другой след в моей памяти. У них была задумка (или задание начальства) -- поместить на обложке журнала двух девочек на фоне новых тракторов: одну славянской внешности, а другую - казашку. Ну, типа, дружба народов, казахские степи, и прочая идеологическая "пурга". С первой девочкой проблем не было, а вот найти казашку оказалось сложнее: у нас в поселке не было ни одной казахской семьи. Срочно помчались за "тридевять земель", и нашли-таки с трудом представительницу "титульной" нации. Идеологическое задание редакции было успешно выполнено!
Уже спустя пятьдесят лет я специально, заказал в библиотеке подшивку "Огонька" за тот год и словно вновь погрузился в то время. Улыбаются мне с обложки две девочки-подростки на фоне огромных тракторных колес! Одну я вовсе не знаю, а другая, все такая же красивая, улыбается мне ежедневно с аватарки в "одноклассниках"!
И на смену дядитолиной телеги с бочкой пришла новая техника. Совхоз приобрел специальную машину, и он с Рыжухой стал почти не нужен. Они трудились на совхозной ниве, выполняя разовые работы по перевозке маленьких грузов на маленькие же расстояния.
И вот спустя время среди нас, пацанов, прошел слух, что Рыжуху "отправляют на колбасу". Это только в фильме "Ко мне, Мухтар!" собаку отправили на пенсию, а Рыжуха себе пенсии не заработала!
Мы, поговорили об этом и забыли, но однажды вечером увидели дядю Толю, который не ехал на телеге, а шел пешком. В руках у него была уздечка.
Мы, глупые пацанята, подбежали к нему с криками:
-- Дядя Толя, а где Рыжуха?
-- Нету Рыжухи! Съели! - дрожащим голосом ответил он и, повернувшись к нам спиной, бросил на землю уздечку! Его длинное тело и голова на тонкой шее содрогались от рыданий! И мы, вслед за ним, тоже расплакались!
"Аля с Валей"
(рассказ из серии "мои дорогие "алкоголики")
Если благосклонный читатель ожидает, что мой рассказ начнется со слов: "Когда меня выгнала очередная жена...", то я его на этот раз разочарую! Все это было во времена моей "благополучной" семейной жизни с предпоследней женой!
Расскажу старый анекдот. Приходит мужик в бюро занятости и говорит:
-- Мне нужна хорошо оплачиваемая работа, потому что у меня пятеро детей!
-- А что вы еще умеете делать?
У меня тогда было не пятеро, а трое, и на зарплату ИТР я не мог их прокормить. Надо было подрабатывать, и пришлось вспомнить старую специальность - электросварщика -- и освоить новую - кровельщика. Устроился сразу на несколько работ, по разным трудовым книжкам. К выходу на пенсию у меня их накопилось штук пять. По одной из них я оформился кровельщиком в большой академический институт на Стрелке. Ну, чтобы быть поближе к большой науке!
Там я и увидел впервые эту парочку - Алю с Валей! Это были местные сантехники. Как и положено сантехникам, они редко бывали трезвыми. Если не удавалось подхалтурить, они ходили по коридорам института и выпрашивали у научных работников "шило" в счет "предстоящих" протечек и засоров канализации. В институте их все знали, как облупленных, и, когда не было чистого, отливали спирт из коллекций! "Из-под лягушек пили, а лягушками закусывали", -- шутили они.
По двору института они передвигались всегда вместе. Маленький, плотный, с хитроватой улыбочкой Аля и худой, выше его на голову, напарник Валя по прозвищу "балерун"! Я никогда не видел Алю без "шведок": даже когда он "отрубался" и падал на топчан в мастерской, шведский ключ был надежно зажат в его руке! Казалось, забери у него этот ключ, и он испустит дух, как Кощей. У Вали же из кармана всегда свисали волокна льна!
-- Когда лен наматываешь, Шурик, надо поплевать на него и загладить по резьбе, тогда ни за что не потечет - учил он меня сантехническим премудростям.
-- А если водой?
-- Нет, обязательно надо поплевать!
Аля, или Альберт Викторович, как обращался к нему наш главный инженер, Иван Иванович, был родом из Рязанской области и каждое лето с женой Катькой (прошу прощения, но так ее всегда называл Аля) и внуком уезжал на своем "Москвиче" на "малую родину", в деревню, где родился и вырос. Из детей у них с Катькой была только дочь, которая постоянно была занята устройством своей личной жизни, а сына "подбросила" родителям. Катьку я ни разу не видел, слышал только ее голос из телефонной трубки, когда она просила позвать Алика. Аля добирался до аппарата и неслушающимся языком плел ей, что у него "авария"; пока не исправит, котельную не запустить, трубы полопаются, и ... ночевать он сегодня не приедет."
Хотя халтурили они вместе, и львиную долю работы делал Валя, добычу делил всегда Аля. А делил он ее почти так же, как Паниковский деньги Корейко. Вале, как и Балаганову, доставался мизер: мол, он и на столько не наработал! Валя только улыбался, да говорил мне - Пусть этот хитрый "мордвин" подавится!"
Аля носил домой спирт трехлитровыми банками. Если нефть называют "черным золотом", то спирт (или "шило") в советские времена можно было бы назвать "белым золотом". Летом он обменивал это золото у себя в деревне на бензин, продукты и услуги шоферов и трактористов. Не менее хитрая, чем Аля, Катька, чтобы муж не употребил до поездки это сокровище, прятала от него спирт в самые разные места. Аля рассказывал мне, что как-то, когда Катьки не было дома, он перевернул все вверх дном в квартире, искал спирт и не мог найти.
-- Знаю, что должен быть, я же недавно приносил! Все просмотрел: в шкаф с постельным бельем залез, кладовку всю перерыл. Нету! Потом смотрю, на антрисоле у Катьки заготовки стоят. В трехлитровых банках компоты разные, яблоки, виноград! А в одной банке плавает несколько ягодок только! Ну, я и допер, что -- это спирт Катька закатала!
Алино детство пришлось на довоенное, военное и послевоенное лихолетие. Когда началась война, он был еще подростком, и работал в колхозе погонщиком лошадей. Из колхоза его забрали ("забрили") в армию, и обратно в деревню он уже не вернулся. Служил под Ленинградом, поэтому и осел здесь. Сначала работал по лимиту в ЖАКТе, потом, получив постоянную прописку, где душе было угодно. А угодно его душе стало "кантоваться" в нашем институте. Зарплата небольша, но, куча академических учреждений на Стрелке, и он, "король" сантехники, нарасхват. В этом же здании в полуподвальном помещении располагалась академическая столовая, или "академичка", как прозвали ее студенты университета. Столовая-то была, были повара, рабочие кухни, разносчицы, кассиры, уборщицы, бухгалтера, администраторы, снабженцы, были даже директор с заместителем, только сантехника своего не было. И вот эта столовая была настоящим "клондайком" для Али с Валей. За работу, а в столовой всегда что-то засоряется, течет или, наоборот, не течет, администрация щедро расплачивалась с ними продуктами. Чего еще надо, чтобы считать, что жизнь прекрасна! Выпивка и закуска рядом! Правда, мясо и деликатесы хитрый Аля тащил домой, Катьке, а Валя довольствовался простой закуской, в виде котлет, салатов и прочих макарон.
С Алей я близко сошелся, когда купил подержанный "Москвич". Это была моя первая машина, да еще купленная не у знакомого, а у черт знает кого. Короче, я проездил на ней лето, а к осени она "забастовала" и отказалась заводиться. За зиму я полностью разобрал двигатель, до винтика. Купил все, что можно было купить из запчастей, и стал собирать, советуясь с местными водилами. Аля подходил ко мне и ехидно повторял:
-- Она у тебя не заведется! Она у тебя не заведется!
Так ему хотелось, наверное! Но к его удивлению весной собранный драндулет завелся! После этого случая я сильно "подрос" в его глазах, а ведь он относился ко мне с подозрением: БИЧ, да еще и непьющий! Правда, с тех пор я уже валялся по очереди под своей машиной и под Алиной!
Для института мои герои мало что делали. Забавно было наблюдать, как помянутый выше главный инженер, Иван Иванович, одев на себя робу, копается по колено в воде в какой-нибудь траншее, а пьяные Аля и Валя, которые, в общем-то, и должны были это делать, стояли рядом и давали ему советы:
-- Иван Иваныч, правее копните! Да не туда, чуть выше возьмите!
В общем, проработав тридцать лет в институте, Аля зарвался, решив, что он незаменим, и, если его уволят, то все в одночасье рухнет, и перестал вообще что-нибудь делать: только ходил по двору со своим ключом. Но вот в институте сменился главный инженер. При очередной аварии "новый" дал Але задание -- откопать место протечки, а Аля "послал" его, заявив, мол, сам копай! Но тот копать не стал, а пошел к директору и нажаловался. Директор тоже был новый, не знал о прежних Алиных "заслугах", вспылил, и Алю уволили. Но этот хитрый "мордвин", конечно? не пропал, и я его часто встречал на Стрелке с неизменным шведским ключом в руке.
Да, давно пора представить моему благосклонному читателю Валю, или Валентина Леонтьевича, как его величал все тот же Иван Иванович. Лично я называл его не Валей и не Валентином Леонтьевичем, а просто - Валентин. Это был весьма примечательный человек: добрый, отзывчивый, бескорыстный, готовый отдать последнее, если у него это последнее попросят! Я часто в шутку говорил:
- Валентин, вот если бы все люди были, как ты, мы бы уже давно при коммунизме жили!
Он, расплывался в улыбке, но я добавлял:
-- Единственный недостаток в том, что ты - алкоголик!
Он не обижался на мои слова, только, как и все алкоголики, начинал доказывать, что он может не пить, если захочет! Но "хотеть" он не хотел! Валентин, как и Аля хлебнул лиха в детстве. Когда началась блокада, ему было шесть лет. Всю блокаду прожил в Ленинграде, естественно, пережив многое.
Почему его называли "балеруном"? Да потому, что в свое время он окончил знаменитое Вагановское училище. Распределили его по окончании в Петрозаводск, в республиканский ансамбль песни и пляски. Он не только сам танцевал, но и ставил танцы, был известен в культурных слоях Карелии. Его даже номинировали в свое время на звание "заслуженного артиста Карелии", но его обошел кто-то более пробивной. А Валентин, лишенный всякого честолюбия, за звание не боролся.
Общаясь с ним, я часто сводил разговор к танцам, и тогда он преображался, лицо светлело: он вскакивал, и показывал, как он придумал такой-то разворот и как соединил такие-то па, и все показывал тут же! Там же, в ансамбле он познакомился с будущей женой - Валентиной! Так и звали их как в известном фильме: "Валентин и Валентина"!
Нет, тогда он еще не пил, как сантехник, но большой творческий коллектив и гастроли предполагают застолья, выпивку для снятия усталости. Тем более Валентин, с его добрым, открытым характером, был душой коллектива и активным участником застолий. Естественно, он стал пить много больше, чем полагалось.
Жизнь как будто сама подталкивала его к "сантехническому" финалу. Его пригласили в Ленинград, в известный коллектив, и Валентине место обещали, но нелепые советские законы поломали все планы. Хоть Валентин и родился в Ленинграде и блокаду здесь пережил, но семейного человека не могли прописать даже у родителей. Пришлось Валентину пойти в ЖЭК сантехником, получить служебное жилье, а по вечерам вести хореографический кружок в районном ДК. Но на двух стульях, как говорится, не усидишь, тем более человек он был веселый, общительный, а работа тяжелая, грязная. Устанешь, коллеги пристанут, дескать, "ты меня уважаешь?", "давай, Леонтич, по чуть-чуть, расслабимся..." Короче, пришлось преподавательскую деятельность свернуть, а "сантехническую" развернуть! И, как говорилось в советских фельетонах, покатился Валентин под откос.
Как он попал в напарники в Але, я не знаю, теперь и не у кого спросит: обоих уж нет в живых.
У него была своя комната на Гороховой, но жил он здесь же во дворе, во флигеле, у дворничихи Маши. Маша - подстать кустодиевской купчихе: крепкая, дородная женщина, кровь с молоком. Убирала несколько участков, бегала, как заводная. Бывало, услышишь из-за угла ее звонкий голос и думаешь:
- Ну, Леонтьевич опять попал под раздачу!
Повернешь за угол, а Маша строчит матюгами, как из пулемета ( та-та-та...) а Валентин пьяненький, с добродушной улыбкой в ответ:
-- Маша! Я же тебя люблю...
-- Да пошел ты со своей любовью на...(та-та-та...).
Бывало, зайдет сильно пьяный, я ему и говорю:
-- Валентин! Тебя же Маша домой не пустит такого "красивого!"
Улыбается:.
-- Пустит, до пенсии еще неделя. Вот как пенсию ей отдам, тогда может выгнать.
Так оно не раз и бывало. Маша выгоняла его "окончательно", он жил несколько дней у себя на "Горошке" или в мастерской, пока она его не принимала обратно, до следующей пенсии!
Мы c Валентином несколько раз ездили на мотоциклах в Медвежьегорск за брусникой и останавливались у сестры Валентины -- Альки. Надо признать, что у него сохранились теплые отношения с братом, сестрой Валентины и с тещей. Привечали его как родного. Прибегал Юрка - старший брат, приходила теща, обнимались, целовались. Валентин всем привозил подарки: Юрке - марочный коньяк, Альке - духи, теще - платок или шарф.
Раздав подарки, приступали к приготовлению ужина! В первый свой приезд мы набрали по дороге грибов: брали все подряд - козлят, опят, моховиков. Хозяева сунули нос в наш мешок и скривили губы:
-- А что это у вас за грибы?
-- Моховики, козлята, опята!
- Не--е! Мы такие не берем, только белые и красные!
С Валентиной я познакомился в следующий наш приезд. Мы приехали на машине и собрались за грибами. Валентин, узнав, что с нами собралась ехать Валентина, отказался составить нам компанию. Я даже не ожидал этого от него: они так и не примирились! Зато Валентина уже после его смерти подружилась с Машей, а сдружила их болезнь Лёшки - сына Валентина и Валентины. Как-то Маша позвонила мне и сказала, что Лёша лежит в больнице, предстоит операция, и нужна донорская кровь. Я, естественно, сдал для него кровь, и с тех пор сын моего друга стал и моим сыном - кровным. А Лёшка в знак благодарности подарил мне замечательную акварель, выполненную его кистью.
"Таблеточка"
Утром муж, убегая на работу, напомнил:
-- Не забудь принять таблетку!
-- Угу - ответила ему сквозь сон.
Повалялась (Валя повалялась) еще в постели, собрала мысли "в кулачок", мобилизовалась (я сильная) и выпрыгнула в утро! По пути в ванную улыбнулась своему отражению в зеркале и получила ответную улыбку.
-- Привет, Валюшка! -- своему отражению. -- Все-таки я стройная и для своих ... (неважно скольких) лет очень даже ничего выгляжу!
Уже из ванной услышала телефонный звонок. Наверное, дочь звонит. Кто еще в такую рань будет будить молодую пенсионерку (вот и проговорилась)!
-- Да, Леночка! Слушаю! ... И тебе доброе!
-- Ты таблетку приняла?
-- Да что вы все пристаете ко мне с этой дурацкой таблеткой! Утром отец напомнил, теперь ты! Что я, инвалид совсем, помру без этой таблетки? Прости, пожалуйста, сорвалась! Видишь, мне совсем другие таблетки нужны, от головы! Все, меняем тему! Мне приятно, что ты заботишься о моем здоровье! Спасибо тебе, родная! Я тебя тоже люблю!
Ну вот, одна маленькая таблеточка, а сколько вокруг нее суеты! Вон, подруга Нинка глотает их ведрами, и ей ни муж, ни сын, ни собака не напоминают: "Ниночка, душечка, не забудь принять таблетки от диабета, от сердца, от печени, от почек..." Короче, от всех потрохов! Потому что, если бы муж начал все перечислять, то его бы уже давно уволили с работы за опоздания!
Ну, все, успокоилась, иду в сад походить по траве, зарядиться энергией на день! Как хорошо во дворе! Солнышко встало, настроение отличное! Еще улыбочка своему отраженью! Все хорошо!
Теперь потанцевать под музыку, и можно включать телек, садиться за компьютер и ждать. Нет, стрелялками я не увлекаюсь, только общение в соцсетях! В последнее время это меня затягивает! Пока не узнала, как это увлекательно, относилась к людям, уткнувшимся в экран, со скепсисом. А теперь, когда не туда ткну своим шаловливым пальчиком, и все на экране замирает, звоню дочери, как в "скорую"! А она мне, как правило, заявляет:
-- Чудес на свете не бывает! Чудеса мы делаем сами!
Вот ведь негодяйка! Вместо того, чтоб помочь, учит меня жизни!
Раньше для общения пользовалась телефоном! Вещь простая и привычная. Номер набрал и болтай без умолку! Можно лежа, даже лучше лежа! А с этими гаджетами (слово-то какое ругательное) я не дружу! Заденешь случайно экран, и все, что так долго писала как корова языком слизала! Но понемногу осваиваюсь.
Ну вот, уже и Нинка звонит по скайпу! От Нинки быстро не отделаешься, даже если коротко, два часа точно проболтаешь!
-- Нина, я страшно занята, говори коротко, через пять минут убегаю! Потом объясню! Бегу, бегу!
Как тут его выключить? Не нажать бы на нужную кнопку! Кажется, получилось!
Теперь зайти в "одноклассники"! О, так и знала! Опять этот "чудик" наслал кучу стихов! И Шекспир, и Байрон, и Бёрнс! Приятно, конечно, но слишком его много! Любил меня в детстве, но не признавался! Теперь спохватился, все свои чувства изливает! Где ты был 50 лет назад (опять проговорилась), когда "все девчонки по парам"? Но как-то он меня "охмурил". Честно признаться - жду его появления в сети! Могу три-четыре часа провести в переписке. Правда, пишет все больше он, льет "елей" на мою душу! Я, как девчонка, все выслушиваю, всему верю!
-- Ну. Все-все! Пора заканчивать!
Нет, его просто так не остановить, только палкой по голове. Да только, как до этой головы дотянуться? Да, и жалко эту голову! Привыкла к тому, что из нее "выливается в строки"! Его слова, как наркотик!
Ну, все, наконец, расстались! Хотя жалко, хотелось бы еще! Но надо его сдерживать, не то весь день может проговорить!
Теперь есть возможность заняться своим здоровьем! Велосипед, ходьба с палками, спортзал!
В коридоре снова улыбнулась себе! Я -- стройная! Здоровье в порядке, всегда следила за своим здоровьем. Нинка как-то спросила:
-- Валь, ты когда-нибудь чем-то болела?
-- Неа! Хотя нет, болела в детстве свинкой, но это мне мама рассказывала, сама я не помню!
В школе завидовала тем, кто болел и пропускал занятия. В начале урока учитель делает перекличку:
-- Шульц?
-- Болен.
-- Севастьянов?
-- Здесь!
-- Полукаев где?
-- Болен.
-- Как "болен"? Я вчера вечером мимо стадиона проходил, он, как мустанг, за мячом гонялся!
-- К утру заболел! У него мама - фельдшер, ей виднее!
-- Ну, хорошо, разберемся! Скляр?
-- Здесь!
-- Вижу, что здесь! Молодец, Валя, одна за весь класс отдуваешься!
Вот такие примерно диалоги происходили в школе по утрам, и только в эпидемию гриппа удавалось "сачкануть" от школы по здоровью.
Бедной фельдшерице, матери Юрки Полукаева, глаза на "больную" некогда поднять, только вопросы задает да строчит анамнез:
-- Температура есть?
-- Есть!
-- Какая?
-- Тридцать семь и две!
-- Кашель есть?
-- Есть!
-- Насморк?
-- Сопельки не остановить!
-- В горле першит?
-- Ой! Еще как першит! Глотать больно!
И все это жалобным таким голоском, ангельским, почти шепотом, чтобы не поняла, что притворство!
-- Значит так! Вот справка об освобождении на неделю, пирамидон по одной таблетке три раза в день, горчишники на грудь и на спину, нос -- прогревать, горло - полоскать, дышать над картошкой! И обильное питье! Следующий!
-- Ну, что? Прокатило? Молодец!
-- А, вот Ваську Ангольта завернула! Да он сам виноват: сказал, что насморка почти нет, и температура тридцать шесть и восемь, так она ему:
-- Мол, лечись, как всем говорю, а в школу можно ходить!
Да, школьные годы чудесные! Но, воспоминания, конечно хорошо, а надо собираться в спортзал, пока эта "командирша" не позвонила и не спросила:
- Мама, ты где? Скидки пропадут!
" Да пропади они пропадом!"
Мысленно, конечно, и в шутку, а вслух:
- - Да-да, доча, уже выезжаю!
Люблю ездить на велике! Особенно в солнечную погоду, как сегодня. Седло поскрипывает, лужи раскрываются перед передним колесом и быстро смыкаются! Небольшие брызги разлетаются в стороны, искрятся на солнышке! Люблю солнышко! Да и меня все называют солнечной, потому, что я никогда не унываю, всегда улыбаюсь! А когда ты улыбаешься, то и тебе улыбаются!
В спортзале всем мужчинам улыбаюсь! Нет, не кокетничаю, просто рада всех видеть! Не знаю, что у них на уме, но они мне тоже улыбаются, и мне это приятно!
Ну вот, дочь провела меня через "огонь, воду и медные трубы!" Устала, конечно, но довольна! Без этой "командирши" точно бы сегодня "сачканула"! Теперь на велосипеде домой и в душ!
Вода хорошо снимает усталость! Вышла из под душа - как заново родилась! Не зря во всех религиях крестят в воде! Теперь полчаса отдохнуть и, встречать "суженого"! Кажется, пришел! Сейчас "примет" пяток чебуреков для снижения уровня холестерина и весь вечер будет расслабляться пивом. И никаких таблеток!
Пусть он ест свои чебуреки, а я приготовлю салатик, кусочек ветчинки с черным хлебушком и чай с мелиссой! Славный ужин!
Теперь включить "ящик" и ждать условленного времени! Буду следить, не вышел ли в сеть этот "чудик"! Как девчонка, ей Богу! Ведь у меня муж, взрослые сын с дочерью! Зачем он мне? А вот хочу! Имею право! Я -- свободная женщина, не рабыня своего мужа и детей! И, потом, мне хорошо с ним! Говорит ласковые слова! А кто мне в последние годы говорил ласковые слова? Муж давно уже по имени не называет!
Ну вот, кажется, появился! Окошечко засветилось!
-- Ну, привет! Как день прошел?
И три часа, как в тумане. И опять Шекспир, Бодлер! Даже "Святое писание" привлек, чтобы "задурить" мне голову! Книгу Еклизиаста, да "Песни Песней"! Еле уговорила отпустить меня спать! Уже две недели из-за него не высыпаюсь! Да и фиг с ним, со сном! Какая я счастливая!
Еле доползла до постели. Включила ночник. Ой! А что это тут, на тумбочке? Таблеточка! Как же это я забыла ее утром принять? Ну, теперь уже завтра! Совсем задурил голову мне, простушке, этот "чудик"! А, может, не "чудик", а, может, "чудо моё, ласковое"?
Моя жизнь на театре
(рассказ из серии "мои коммуналки")
Когда меня выгнала очередная жена, я долгое время жил в большущей коммунальной квартире. В отличие от описанной Высоцким квартиры, где "на сорок восемь комнаток всего одна уборная", в этой были всего двадцать две комнаты и целых два сортира. А еще имелась большущая кухня с тремя газовыми плитами и "нелегальная" ванная.
Дом располагался на набережной Мойки, буквально в ста метрах от Невского. При батюшке царе здесь была гостиница, в которой, между прочим, в 1811 году останавливался дядя с племянником. Дядя был известным в Москве поэтом, а племянник только начинал "марать бумагу". И по фамилии дядя с племянником были Пушкины.
А в той части дома, что располагалась во дворе, до революции были меблированные квартиры, в которых жили богатые аристократы. После революции аристократов "ликвидировали как класс", а квартиры, занимавшие по полэтажа, объединили и устроили общежитие коридорного типа для пролетарских студентов. После войны "ликвидировали" и общежитие, а студентов не ликвидировали (времена после смерти товарища Сталина были уже "вегетарианские"), а переселили в другое, более приспособленное здание, и восстановили прежние квартиры, только вселили в них не аристократов, а "разной твари по паре".
Я жил в квартире на третьем этаже, занимая маленькую комнатку - шкаф, как у Раскольникова, только с окном во двор. Вернее, окно выходило на крышу, потому что двор занимал Театр эстрады, "Театр Райкина", как - говорила Ульяна Зиновьевна, старушка-соседка. Она прожила в этой квартире 50 лет, родила и вырастила сына-алкоголика, который и по сей день жил при ней. "Так и помру в этой квартире. Всю жизнь ждала, что получу отдельную. Одно время Райкин хотел забрать под театр, да не успел. Помер! Царствие ему небесное. Хоть и иудей, а какая Богу разница!"
Короче, из окна моей комнатенки открывался вид на железную крышу, под сводами которой располагался зрительный зал театра. Крыша была ржавая (проживи Райкин еще десяток лет, обязательно починил бы), закидана бутылками и мусором, выбрасываемым несознательными жильцами из окон. Звуки от разбивающихся о крышу бутылок напоминали разрывы гранат. Канонаду разбавляли осколочные разрывы штукатурки, осыпающейся с обветшалых стен дома. По вечерам и утром выходного дня пол и стены моего жилища начинали дрожать, как при землетрясении, но я уже знал, что в театре начался очередной спектакль, и это "грянули" акустические установки.
Комнатка моя располагалась почти посредине квартиры, где был небольшой холл и стоял телефон, который день и ночь звонил. На время звонка все соседи становились глухими, и к телефону подходил я.
- Алле! Можно Таню к телефону?
- Да, пожалуйста!
Таня, жила в квартире вместе с родителями и дочкой. Она родилась и выросла здесь и другой жизни не знала. Звонили ей часто, по-видимому, потенциальные мужья. Таня в синеньком халатике усаживалась в кресло и заводила длинные разговоры. Мы с сыном так и прозвали ее - "синий халатик"!
Очередной звонок.
- Можно Макарова?
- Да, сейчас позову.
Леша Макаров -- бывший сантехник, но не пьяница. Уж лучше бы он пил. Хмурый и неуживчивый, еще не старый мужик, с увечной ногой, переваливаясь, как утка, шаркает к телефону. Я знаю, что ему звонит сестра. Она опекает своего младшенького, готовит, стирает и убирает за ним, получая в "благодарность" только его ворчание и недовольство. Ну, что с него возьмешь? Богом обиженный человек.
Долгие звонки.
- Сеню Каган можно?
- Сеня еще не пришел с работы, может Надю позвать?
- Нет, Надю не надо. Я позже позвоню!
Это -- Ростовцев, бывший актер, давнишний друг Каганов. Сеня, бывший настройщик роялей, в перестройку ушедший в снабженцы, ибо кому тогда нужны были рояли и их настройщики? Надя - любительница "пивасика". Початая полуторалитровая бутылка пива все время стояла у нее в кухонном шкафу.
-- Я прихожу с работы, - жаловался мне часто Сеня, - а она уже в ж... пьяная! Ну, ты уж поработай с ней!
"Поработать" стоило и с самим Сеней, ибо в выходные он "отрывался" по полной! Встретив меня в коридоре, он, уже хорошенький, зазывал к себе в комнату, за журнальный столик, уставленный закусками и бутылками, плюхался в свое кресло и включал видик. Пока он был относительно трезвым, мы говорили только о футболе и битлах. Приняв на грудь "полкило", он начинал ругаться, оскорблять и засыпал в своем кресле. Я пользовался моментом, чтобы потихоньку ретироваться. В следующие выходные все проходило по тому же сценарию.
Через окно моей комнаты можно было легко попасть на крышу театра. Я использовал ее как место для сушки белья и для загорания. Другие жильцы третьего этажа тоже загорали, сушили белье и протрезвлялись под проливным дождем.
Правда, из окон администрации театра периодически высовывалась голова и вещала:
-- Молодой человек! Немедленно уйдите с крыши, вы ее испортите, а она и так протекает! Сейчас милицию вызову!
-- А ваша музыка мешает спать ребенку! Продолжайте ходить, молодой человек, - раздается женский голос с пятого этажа.
--А у вас кто-то телевизéр ночью включает на всю катушку, - предъявляет претензии мужчина с четвертого этажа.
-- Это Лешка из 93-й комнаты. Он как напьется, так включает полный звук и спит, - дает справку бабля из соседней квартиры.
- Да заткнитесь вы все, надоели. Дурдом какой-то! - доносится крик с пятого этажа - Кипяток вылью, быстро разбежитесь!
Это уже серьезное предупреждение, и я, не дожидаясь исполнения угрозы, хватаю свой "загоральный" коврик и делаю спасительный шаг через подоконник. А за окном продолжается "мирный" диалог!
"Как я слушал Пласидо Доминго!"
Сейчас уже не припомню, в каком это было году, точно помню, что в последние годы "перестройки"! Кто-то мне сказал, что в Ленинград на гастроли приезжает Пласидо Доминго и будет петь в Мариинке. Хотя официально это был театр имени С.М. Кирова, ленинградская интеллигенция меж собой величала его "Мариинкой"!
Естественно, я решил пойти и послушать знаменитого тенора! До этого вечера я слышал его только в записи, и на слух вряд ли отличил бы его голос от голоса Паваротти или Карузо. Но очень уж хотелось услышать его"вживую": когда еще появится такая возможность!
У меня -- характер авантюриста! Естественно, я даже не позаботился узнать, есть ли в продаже билеты, а стал действовать по своей старой, обкатанной еще в студенческие годы схеме. Купить билет на оперу или балет в Мариинку в советские времена было большой проблемой! Проще было попасть в Гонолулу, чем туда!
Заядлые театралы, о которых я расскажу позднее, часами простаивали в определенные дни у касс, чтобы приобрести "заветный билетик", а я, бедный студент, обычно билеты "стрелял"! Приходил за полчаса до представления и первым делом узнавал, нет ли билетов на "галерку", то есть на самый верхний ярус, куда едва доносились голоса оперных див. Попав на галерку, я во время первого акта присматривался, нет ли свободных мест на нижних ярусах, в ложах или партере и в антракте перебирался туда.
Но, если не удавалось попасть на галерку, приходилось билет "стрелять". Я обычно располагался на пути от остановки транспорта к театру и у всех подряд спрашивал: "Лишнего нет? Нет лишнего?" Слово "билет" произносить было незачем. Язык устанет, да и так понятно для того, кто приехал на представление в театр. Иногда удавалось купить билет и таким образом, причем порой на хорошие места! Дороговато, конечно, для студента, но, как говорится, "хочешь...! " Ну, вы поняли.
Еще одна стратегия заключалась в том, что я опрашивал всех, кто стоял у входа и ожидал партнера, нет ли "лишнего", и просил, что, если партнер или партнерша не придет, продать билет мне! Тоже иногда судьба улыбалась мне! Помню однажды молодая красивая девушка, нервно вглядывалась в темноту, в подходящих от остановки людей! Вряд ли она ждала подругу или родственницу! Тогда еще люди не знали, что такое "мобильная связь", поэтому она ждала и надеялась. А его все не было! Уже за пять минут до начала она подошла ко мне, протянула билет, а увидев мою попытку полезть в карман за деньгами, махнула рукой и с горькой улыбкой сказала:
- Я Вас умоляю! Оставьте!
Кажется, в тот вечер давали "Севильского цирюльника"! Всё представление мы сидели рядом, и я изредка поглядывал на ее печальный профиль! Она была увлечена музыкой и пением, и не обращала на меня внимания. В антракте я "сгонял" в буфет и купил ей шоколадку! Она ее приняла и впервые за вечер улыбнулась! Ближе познакомиться с ней я не решился.
О постоянных зрителях Мариинки, как, впрочем, и филармонии, стоит поговорить особо! Мне нравилось наблюдать, как пожилые люди, элегантно одетые, с красивыми прическами, в бархатных платьях, с маленькими дамскими сумочками, совершают неспешное движение, круг за кругом, в просторном фойе театра. Ковер под ногами шуршит, дамы, повернув голову к партнеру, мило болтают, с улыбкой раскланиваются со знакомыми! Какой там буфет, какие бутерброды с икрой! О чем вы говорите!.буфет будет позже, после представления! А сейчас -- праздник, бал!