Аннотация: Неплохое место на конкурсе sur_noname давным, давным, давно
Вынырнуть самому невозможно. Быть осторожным и не делать глупостей. В темноте порхают белые, прозрачные, эфемерные лепестки. Их все больше и больше. Они складываются в причудливые водовороты и завихрения. Можно опустить в их плотный поток руку и почувствовать нежное, шелковистое давление на подушечки пальцев. Один из них, чуть розоватый, так близко к глазам, что закрывает собой все. Он светится изнутри пронзительным, ярким светом. Таким ярким, что я вижу розовые прожилки на закрытых веках.
Начав ощущать свое тело, я поднял руку и прикрылся от света. Солнце клонилось к закату и слепило меня сквозь парус - тот самый гигантский лепесток. Я, наверное, уснул. Ужасно затекла спина лежать на деревянной скамейке.
Лодка лениво покачивалась. Я приподнялся и выглянул над бортом. Порт в маленькой бухте уже начал пустеть. Я специально остался на рейде, чтобы не толкаться у причала. Утром я уже переправил заказанный груз в Санта Маргариту и с собой имел лишь небольшую посылку для местного пекаря, который мог подождать и до вечера.
В лучах послеполуденного солнца моя деревушка выглядела просто изумительно. Облепленные разноцветными домиками скалы, шпиль церкви среди хаоса крыш, веранд, садиков. Я потянулся и, сделав ладонь козырьком, залюбовался пейзажем. А вот и мой дом. Удивительная лачуга, предмет доброй зависти моих соседей. При всей своей неказистости со стороны улицы мой домик, оставшийся мне от родителей, имел вид на море. Огромное окно и балкончик словно были вырезаны в монолите скалы.
Я улыбнулся своим дремотным мыслям. Как я любил порой сидеть над пропастью и смотреть, как беснуются волны - морские хищники, рокочущие и ворчащие у скал, кусающие и облизывающие берег в надежде когда-нибудь набраться сил и проглотить его целиком.
Нелли поначалу очень пугалась этого балкончика. Я улыбнулся еще шире. Моя ненаглядная Нелли, вот уж действительно повод для зависти всего побережья. Однажды я вернулся из поездки на север, за горный хребет, и привез эту удивительную девушку к морю. Она смотрела на все, удивленно распахнув свои глубокие светлые глаза. Ее русые волосы на нашем южном солнце превратились в сноп ярких золотых нитей. Нежная кожа, тонкая и прозрачная, осталась сияюще белой для наших широт, лишь чуть подернулась загаром, чтобы скрыть синеющие жилки. Ее стройное, девичье тело было необыкновенно женственным и манящим.
О ней вмиг пошли разговоры по всему побережью и дальше на юг. Несмотря на то, что Нелли остановилась в моем доме, вплоть до нашей с ней свадьбы ее окружала армия поклонников и ухажеров. Она была мила, легка и неприступна. Да, я боялся поначалу. Что она исчезнет однажды, прыгнув в расшитую золотом и жемчугами повозку молодого городского богача. Что она в упоении от головокружительной популярности решит, что я не пара ей вовсе. Что мир огромен, а она слишком прекрасна для нашей деревушки.
Удивительно. Вечерами мы сидели на балконе, я у перил, Нелли чуть выставив ножки из дверного проема, пили дешевое вино и, смеясь, обсуждали ее приключения. Как сын кондитера умолял ее на коленях принять тирамису в дар, как шальной капитан предлагал ей пуститься с ним в плавание навстречу открытиям и приключениям, как молодой епископ приглашал исповедаться и отведать монастырского вина.
Нелли была столь изящна и добра в обхождении с людьми, что, даже отвергая, оставляла человека в добром расположении. И женщины, особенно молодые девушки, холодно принявшие светловолосую иноземку, скоро успокоились, и лишь сами потешались над штурмующими наш дом женихами.
После нашей с ней свадьбы лишь незнакомцы еще флиртовали с Нелли. И Риккардо.
Солнце вдруг засветило больнее, мне пришлось отвернуться и подумать о том, что пора входить в порт. Как-то нахлынули разом проблемы, стоило лишь вспомнить этого сумасбродного типа. Однажды он появился в нашей приморской деревне с проверкой, путешествующей по Лигурии от имени герцога. Чем-то этот мерзкого вида человечек, с круглым брюхом, на длинных кривых ногах, зацепился за наш край. То ли понравилось ему тут, то ли наоборот, но он решил остаться, дабы держать все под контролем и рапортовать прямиком в Паллацо Дукале, в столицу.
Людей он не любил, не уважал и никого не боялся. Совал свой длинный уродливый нос куда ни попадя, топорщил редкие щетинистые усы, надувал щеки. И с ним старались не связываться, ибо вляпавшись раз, отмываться приходилось еще долго. Именно он с легкой руки повесил на меня долг за неуплаченный прадедами налог на нашу семейную лодку, что кормила меня, занимающегося перевозками на побережье.
Надо ли говорить, что когда в деревне появилась Нелли, Риккардо был первым, кто показался на нашем пороге. Надо было видеть удивление девушки, когда такой неказистый мужичонка, вырядившийся петухом, нацепивший перевязь с родовым клинком, явился ко мне в дом и сказал, что негоже молодой девице жить до свадьбы в одном доме с мужчиной, и приказал ей собрать вещички и перебраться к нему в особняк, в пустующую спальню. А уж когда найдет себе жениха по нраву, то может и съехать, если конечно не сам Риккардо станет тем самым женихом. Умница Нелли смогла все это обратить в необидную для нахала шутку. Немилость сумасброда нас миновала, но Риккардо продолжал бесстыдно крутиться вокруг девушки. И даже не с ухаживаниями, как многие, а с гаденькой необъяснимой уверенностью, что однажды Нелли сама бросится ему на шею.
В хорошем настроении мы с Нелли смеялись над всем этим, в плохом - раздражались. На мое счастье, я не ходил в далекие плавания. Но даже задерживаясь в другом порту на ночь, я ворочался с бока на бок, представлял всякие мерзости и ужасы, что мог учинить Риккардо. Но на деле, кроме его наглости и хамства нам, слава Богу, ничего не перепадало.
Ветер наполнил парус, заскрипели немногочисленные снасти, моя лодка слегка накренилась на борт и двинулась к берегу. Я еще раз бросил взгляд на свой дом, к которому снизу подбиралась прохладная тень от холма на противоположной стороне бухты, мое сердце почему-то сжалось, я почувствовал какую-то безысходность и страх. Я много думал в последнее время, что будет, если придется продать мою лодку, чтобы выплатить долг, пока меня и вовсе не лишили даже дома? Чем мне потом кормить семью? Детей у нас с Нелли пока не было, но мы были молоды и страстны, так что это лишь вопрос времени. Кроме моря я ничего не знал, хотя работы не боялся, но ремесленником никогда не был. Все это тяготило меня с каждым днем все больше и больше.
Закончив дела в порту, пришвартовав лодку дальше по берегу, я направился домой, предвкушая уют, отдых и любовь. Я шагал по брусчатке, наша улочка петляла между стенами домов и двориков, иногда превращалась в лестницу, иногда расширялась. Солнце еще ласкало своими лучами верхние этажи и крыши домов. Где-то собирали из окна вывешенное на день белье, откуда-то доносился манящий запах кофе, где-то слышалась ленивая вечерняя ссора.
Соседка как-то странно посмотрела на меня из окна и исчезла в темном проеме. У меня вдруг вспотели ладони. Сверху слышались какие-то звуки.
Я вошел в темную, пахнущую просоленными морским воздухом деревянными ступенями прихожую и прислушался, задрав вверх голову. В первые секунды мне показалось, что просто послышалось. Несколько мгновений тишины и я собрался было сделать шаг, но тут стон снова повторился: протяжный, не похожий на обычные стоны Нелли, но все же ее - я не мог бы ошибиться.
У меня застучало в ушах, мозг словно отказался думать, догадываться и предполагать. Я просто поднялся в верхнюю комнату. Первое, что бросилось мне в глаза - это тощий зад. Риккардо в своем обычном парадном одеянии стоял перед столом, лишь его штаны были спущены и тряпкой лежали в ногах. В руках он держал под икры широко разведенные стройные, белоснежной кожи, ноги. Нелли лежала на столе совершенно обнаженная, закинув руки за голову.
Риккардо хрипел и делал резкие движения вперед, отчего тело моей жены отбрасывало прочь, ее крупные груди расходились, а голова запрокидывалась назад. Риккардо вновь и вновь прижимал Нелли к себе, перехватывая ее за бедра, хлопая по ее телу животом.
Не было никакой борьбы или сопротивления. В комнате все было на своих местах. Одежда Нелли висела на стуле, лишь трусики были сброшены на пол.
Риккардо басовито зарычал, сделал еще несколько агрессивных движений и успокоился. Через пару секунд он вышел из Нелли и спокойно повернулся ко мне, превратившемуся в соляной столб.
Я действительно стоял как истукан. В голове было пусто, лишь гулко стучала кровь. Я даже не знал, чего я хочу: кинуться и разорвать этого уродливого человечка, выцарапать себе глаза, чтобы не видеть расхристанную на столе жену или...
По комнате, вихрясь и играя, пролетел нежно, едва заметно, розовый лепесток.
Риккардо, отдуваясь, натянул штаны и поправил перевязь. Нелли поднялась, увидела меня и сдавленно вскрикнула.
- Я прямо таки завидую тебе, Антонио, - хекнув, сказал наконец Риккардо трескучим голосом. - Совершенно роскошная женщина твоя жена.
У меня шевельнулись пальцы. Уродец продолжал.
- Хороша собой, страстная любовница, неприступная, - он с удовлетворением осмотрел обнаженную Нелли и снова хекнул. - Труднодоступная, я бы сказал.
Я открыл рот и сделал глубокий вдох. Еще немного, и я совладаю со своим телом, а, возможно, и с рассудком. Риккардо, заметив, что я решаюсь на что-то, подобрался:
- Но хоть наша красавица Нелли и была бескорыстно благосклонна ко мне, я не хочу показаться неблагодарным за ее ласки. Вот! - Риккардо широким жестом сорвал с пояса небольшой, тяжелый мешочек и кинул мне под ноги, тот с металлическим хрустом расплющился о пол. - Этого хватит тебе, Антонио, чтобы продержаться первое время, когда придется продать лодку. Пользовать же твою жену на всю величину долга мне, право, не позволяет совесть.
Нелли вскочила на ноги. Ее лицо и грудь были залиты нездоровым румянцем после бурных утех с Риккардо. Я потянулся рукой, взял за спинку тяжелый, дубовый стул и приподнял его.
Уродец не дрогнул. Внимательно следя за мной, он вытащил из ножен клинок, выставил его вперед и зашипел сквозь зубы.
Прямо перед глазами мелькнул ослепительный лепесток. Или это было бледное тело Нелли с всклокоченными золотыми волосами. Она столь стремительно кинулась к Риккардо, что ее силуэт слился в широкую светлую полосу с плавными очертаниями. Клинок вспорол ее плоский живот и ушел глубоко под ребра, прямо в сердце. Сцена замерла, я видел ноги, упругие ягодицы, прогибающуюся спину и копну золота на запрокидывающейся головке.
Риккардо на несколько секунд замер с вытянутым клинком. Тело Нелли повисло, почти полностью приняв сталь в себя, на пол хлестала кровь. Затем он разжал пальцы, и белоснежное тело, теряя последние капли крови, гулко упало.
- Что ты наделал, ничтожество?! - тихо сказал Риккардо. - Тебе теперь одна дорога, - он кивнул мне за плечо, - в Ад.
Я тряс головой. Пустой, как глиняный горшок. Я бы влил себе в уши расплавленного свинца, лишь бы только заполнить пустоту и выжечь то, что я видел и вижу сейчас.
Глаза заливало потом, мне казалось, что кровавой пеленой. Я больше ничего не слышал. Не видел. Не понимал. Рухнуло все. Там за спиной, за дверью, за перилами был выход. Там было избавление от накатывающего безумия. Что-то громко стукнуло. Кто-то дико орал. Возможно, я чувствовал боль.
Я увидел бьющиеся о скалы внизу волны. Мне на нос сел лепесток и тут же унесся вместе с ветром. Откуда? Почему? Поток маленьких, нежных лепестков. Шелковое касание. Что и кто они? Я снова забыл их название.
Ткань не бесконечна. В мешке есть швы. Их трудно найти, но можно. Нащупать и распустить нити. Стежок за стежком. Оттуда хлынут маленькие, бледно-розовые, почти белые лепестки. Они затопят все вокруг и сплетут новую реальность.
Боже, как же они называются? Сколько времени я уже смотрю на один из них, лежащий в моей ладони. Откуда он здесь, в открытом море?
- Антонио! - окликнул меня Роберт. - Ты там в порядке? Может, подсобишь?
Я тряхнул головой, вскочил на ноги и ухватился за канат. Крепкий, загорелый Роберт, играя бугристыми мышцами, наматывал канат на барабан лебедки, кинул на меня взгляд, сощурился, словно пытаясь разглядеть мою ауру, и кивнул мне. Я не ответил.
Небо затягивало тучами. Палуба начала заметно покачиваться. Команда слаженно работала под свистки боцмана. Капитан долго смотрел на горизонт, потом мрачно покачал головой и, крикнув нам: "Держитесь, висельники!" - ушел в каюту.
Я нанялся на "Викторию" четыре года назад. Эту шхуну когда-то выкупили у англичан в генуэзском порту, и теперь она ходила под лигурийским флагом по Средиземному морю.
За эти годы я повидал, наверное, всю северную Африку и Османию. Выходили в Атлантику, но далеко не ходили ни на север, ни на юг.
Роберт остался от английской команды. Ему опостылела служба королеве, и он сбежал на вольные хлеба. Тогда-то мы и познакомились. На удивление быстро сработались, сошлись характерами и сдружились. Порой люди недоумевали, как у таких разных людей - чернявого тощего итальянца с темными, как смола, глазами и рыжего, почти белоглазого, крепкого, как бык, ирландца - могли возникнуть столь близкие братские чувства. Тем не менее, мы стали не разлей вода. Сколько раз мы выручали друг друга, сколько раз напивались в портах, дрались, выбирались из передряг? Уже не раз полностью сменилась команда, а мы так и остались на "Виктории". Мы, боцман да капитан.
Но привилегий нам за это не было. Сейчас мы вместе со всеми брали рифы, крепили груз и готовились к хорошей болтанке.
Небо заволокло буквально на глазах. Сначала долго капал крупный дождь. Море несильно волновалось и даже стало притихать. Команда повеселела, но капитан из каюты не вышел. Он был опытен и просолен достаточно, чтобы не радоваться понапрасну. И правда, гроза грянула как пушечный залп. Через четверть часа беспрерывных ударов молний налетел бешеный шквал, потом снова и снова. И не успели мы опомниться, как качка прекратилась, шхуну стало просто подкидывать целиком.
Вода хлестала через фальшборт и заливала нас на нижней палубе. Большинство сидело тут. Кто болтался до тошноты в гамаках, кто молился в углу, кто умолял кока выдать порцию пойла покрепче. Сражаться со стихией было бесполезно, лишь она теперь решала, жить кораблю или пойти на дно.
Роберт сидел, ухватившись за переборку, и балагурил. Его вечно пробивало словесное недержание в случае каких-либо неприятностей. Я уселся рядом, долго елозил и устраивался так, чтобы не биться спиной о закрепленные бочки. Наконец я утих. Зачем-то раскрыл ладони и посмотрел на них. В правой руке лежал лепесток. Грязный, измятый, ставший серым. Я поднял голову, хотел было спросить Роберта, может быть он знает, как же называется это растение, что сеет маленькие бледные лепестки посреди открытого моря, но решил, что тот даже не поймет, о чем я говорю, а мой пример сочтет за прилипший к руке мусор. Мне почему-то вспомнилось про швы в мешке.
Неожиданно послышался удар, заглушивший вой стихии. Затем раздался пронзительный скрип и во вспышках молний мы увидели, как лопаются фиши и крепления грот-мачты. Послышались крики.
Мы с Робертом пробирались сквозь сети разорванных снастей на нос шхуны. Топсель растрепало, это он, надутый ветром, начал вырывать грот-мачту. Полотно срубили, а мы сейчас искали вырванные канаты, чтобы закрепить и попытаться спасти мачту.
После получаса борьбы с бьющей в лицо водой, с рвущими кожу грубыми тросами и с собственными задервеневшими от усилий мышцами мы кое-как привязали один из канатов.
У меня то и дело мутнело в глазах, руки уже почти не шевелились, когда мы добрались до конца другого каната. Именно тут что-то звонко лопнуло и массивный блок выбил из груди Роберта короткий вскрик. Здоровяк повалился на спину, придавленный блоком, который сдвинуть ему уже было не под силу. Роберт хрипел и плевался кровью. Я, едва соображая, водил руками по тросам, идущим из обрушившегося блока.
Голову Роберта то и дело заливала вода. Тяжело хрипя, он вдыхал ее, а выплевывал кровавую слюну. Он смотрел на меня.
Я, наконец, нашел нужный канат, перекинул его через другой, раскачивающийся маятником блок и потянул. Толку было ноль. Чтобы не терять понапрасну силы, я бросил тщетные попытки и снова начал колдовать с качающимся на ветру блоком.
- Антонио, иди, тут сыро уже совсем! - услышал я хриплый крик.
Роберт уперся руками в блок, смотрел на мой труд и пытался перекричать шторм.
- Давай, вали! Этот шторм и тебя прикончит, к чертям такое надо. Уходи!
Я махнул на него рукой и продел канат через очередной валик. Так получалось лучше. Я попробовал потянуть, блок, придавивший Роберта, чуть поддался.
Я склонился над другом и попытался докричаться до него. Нас накрывали волны. Я отплевывался ему в лицо и кричал. Он кивал и пускал кровавые пузыри.
Удовлетворившись, я вернулся к своему сооружению, обмотал канат вокруг руки и, подпрыгнув, повис на нем. Роберт выдавился из-под своего могильного камня и откатился назад. Меня же вдруг потянуло наверх и вбок. Мой блок вырвался и его понесло по широкой дуге, канат, в который была замотана моя рука, стремительно вбирался между валиков. Я успел только понять, что происходит что-то очень нехорошее.
Мне показалось, что меня ударила молния, и мозг выжгло болью. Заплывшими от слез глазами я видел свою руку, закрученную по локоть в блок. Тот, качаясь, с силой ударился о мачту, и я полетел вниз.
Все тело мое горело. Я даже не почувствовал удара о доски палубы. Я таращился на обрубок своей правой руки, из которой хлестала кровь. Дикая боль навсегда поселилась в моем теле вместо здоровой и работоспособной конечности, и ни я, ни кто другой уже ничего с этим не могли поделать.
Я бился, кто-то, кроша мне зубы, вливал в рот виски, кто-то сидел на мне верхом. Насыпали в пересохший рот порошка - морфин. Боль не утихала, а я уже не мог. Просто не мог, и не мог ничего поделать с тем, что больше не мог.
- Давай, сучара! Давай еще морфин! - кричал кому-то Роберт, бил меня по щекам: "Братишка, держись!"
Я, наверное, сорвал себе связки, крича. Я вырвался. В мозгу билась мысль, что выход есть. Метнуться за борт в бущующую пучину. И вся моя боль пройдет. Глаза застилали слезы, брызги, лепестки. Миллиарды белых маленьких лепестков. Я видел Роберта, тот что-то кричал мне, потом широко размахнулся деревянной балкой. Все вспыхнуло у меня в голове.
Пространство - оно как полотно. Как ткань, из которой сшит мешок. Есть швы, стянутые грубо, так что между стежками можно просунуть пальцы, есть заплаты, еле держащиеся лоскуты. Есть же спайки столь искусные, что не разглядеть, не прощупать. Пробьются ли через них маленькие, нежные лепестки. Дьявол, что же это за растение. Почему название вертится у меня на языке, но не приходит на память? Почему мне кажется, что это был бы выход?
Я потихоньку сходил с ума. Сегодня мы причалили в большом порту. Я выглядывал - Ла Специя. Темные грязные проулки, всюду рыба, мавры и шлюхи. Запах ото всех одинаковый.
Роберт не давал мне подохнуть целый месяц. Капитан не выбросил меня в ближайшем марокканском порту - довез до родины. Я валялся все это время в трюме, как баласт, мучаясь лихорадкой, болью, суицидальными мыслями и жалостью к себе. Роберт говорил со мной, таскал меня просушиться на солнце, напивался со мной, когда не было работы.
Мои лепестки приходили все чаще, я понял, что это безумие стучится в мой уставший от горестей мозг. Я все чаще и чаще думал о морской пучине, яде или просто веревке.
Выбрался сегодня побродить. Однорукий калека. Пока еще не списанный, но, как только придет время отплывать, меня выкинут на пирс вместе с мешками подгнившей провизии.
Хотелось найти Роберта и напиться с ним в каком-нибудь грязном кабаке. Напиться до беспамятства. Как можно дольше растянуть то пьяное состояние, когда и однорукому море по колено. Настроить грандиозных планов, послать всех к чертям, возомнить себя герцогом и отключиться.
Так я шатался по улочкам. Уже стемнело, в портовых районах бурлила пьяная, развратная и опасная жизнь. Ко мне никто не приставал, портовые шлюхи смотрели на меня равнодушно, грабителей я не интересовал, лишь зазывалы поглядывали на меня, но драть свою глотку за пару монет, что я оставил бы в кабаке, они не хотели.
Вдруг явственно послышался громогласный хохот Роберта. Я воспрял духом и свернул ко входу в питейное заведение. Машинально заглянув в маленькое окошечко, я сразу увидел рыжую шевелюру друга. Тот выпивал из огромной кружки, чокаясь с соседями по столу, двумя пьяными в дым матросами и нарядным типом, с уродливым длинным носом и редкими усами.
Пальцы здоровой руки впились в трухлявую раму. Я едва не упал, подкошенный болью нахлынувших воспоминаний. Я смотрел, страдал, но не мог оторвать взгляда.
Все всласть насмеялись, Риккардо щедро подлил пойла, склонился над столом и, заговорщицки озираясь, начал очередную историю. Мой лучший друг, мой брат сидел, склонив голову, касаясь кудрями головы этого мерзкого чудовища, ухмылялся и слушал. Он мог бы слушать так меня, а ведь я так и ничего никому не рассказывал. Я не смел возвращаться даже мыслями в свой дом.
До корабля я практически дополз. На пирсе бутыль с дешевым, но чертовски крепким пойлом выскользнула и разбилась. Но я уже не мог бы пить.
Пока я брел в порт, я передумал и пережил тысячу жизней. Тысячу поворотов судьбы и событий. В них я душил Риккардо здоровой рукой на глазах изумленного Роберта. В них я молотил гаденыша в костлявый фарш тяжелым дубовым стулом. В них я утопил уродца еще задолго до появления в моей жизни Нелли. В них я повесился на мачте, так и не протрезвев. На трапе лежали лепестки. Я хотел поднять один, но порывом ветра их все сдуло.
Ткань имеет швы. Лепестки, они такие тонкие, шелковистые. Они сочатся. Самому уже не вынырнуть, надо найти нить.
Я даже не проснулся, а очнулся от того, что на шее затягивался аркан. Сначала я решил, что все-таки повесился, но лишь потерял сознание за секунду, перед тем, как веревка порвалась. Но аркан кто-то тащил. Тянул и страшно ругался. Матерился на чем свет стоит голосом Роберта. Я ухватился пальцами за петлю и захрипел.
Здоровяк вытащил меня на палубу. Светало, пахло свежим соленым ветром. Я начал приходить в сознание, но яснее мне не становилось.
- Ты мерзейшая тварь, которую я знал когда-либо, - шипел Роберт. - Говнюк, мясник засратый.
Он встал на трап и дернул за аркан. Моя попытка привстать и ослабить петлю не удалась - я повалился на доски, хрипя и тараща глаза. Вытащив меня на трап, Роберт перешагнул через меня назад к кораблю и мощным пинком под ребра спустил кубарем на пирс. Там меня окружили гвардейцы.
Мне удалось просунуть пальцы в петлю на шее и немного отдышаться. Гвардейцы расступились, и ко мне вышел строго одетый офицер, за его плечом показалась физиономия Риккардо.
- Антонио Моретти, - отчетливо произнес офицер, и, не дожидаясь от меня реакции, продолжил, - обвиняется в бесчеловечном насилии над своей молодой супругой, с последующим ее ритуальным убийством с особым цинизмом и жестокостью. Преступление отягчается тем, что действия были совершены над беременной особой, - офицер прокашлялся. - Что подтвердило вскрытие.
- Которого даже не понадобилось, - холодно вставил Риккардо.
Роберт зарычал и кинулся на меня, но гвардейцы его остановили. Я получил лишь пинок по лицу. Но мне было уже всеравно. Мир окончательно поплыл у меня перед глазами. Остальное я слышал уже через гулкий шум:
- Долгие годы скрывался от правосудия... Осужден заочно...
Сквозь подушку, которой прикрывалось еще мое сознание, я слушал, как орал Роберт, проклиная меня, проклиная себя, что дал такому чудовищу жить.
Меня волокли, часто били, много говорили еще чего-то. Потом все завертелось, все поплыло, звуки стали тягучими как мед. Даже вечно преследующие меня лепестки, бледные и прозрачные спутники моих горестей, они словно двигались в вязком танце, лениво закручиваясь спиралью. Я хотел их потрогать. Почувствовать вновь их шелковое давление на подушечки пальцев, но ощущал лишь острую каменную шероховатость.
Камень был холодный и сырой. Я смотрел, как мои скрюченные пальцы с поломанными грязными ногтями ложатся на его выступы. Я сидел в полной тишине. Не чувствовал ног, не чувствовал скрюченной годами спины. Плохо понимал, как я еще жив. Наверное, вокруг была страшная вонь, но обоняние мое уже атрофировалось. Зрение тоже подводило меня раз от разу. Лишь слух мой отточился, как лезвие кинжала. Того самого, что много лет назад убил мою жизнь. Почему я еще жив?
Наверху послышались звуки. Кто-то пришел, он стоит на краю колодца и смотрит. Обычно мне кидали еду, не заглядывая в жерло моей темницы. Иногда выливали ушат ледяной воды, чтобы не так разило из дыры, чтобы разбудить меня от безумия и послушать, жив ли я еще. Почему-то я был жив.
Но этот гость стоял и смотрел. Я, скрипя позвонками, медленно поднял голову. Полутемный круг над моей головой показался мне ярким солнцем, я сощурился. Там, надо мной, на длинных кривых ногах стоял мой дьявол. Риккардо заметно постарел. Совсем обрюзг, редкие усы стали седыми, взгляд тусклым. Только голос остался таким же противным и въедливым.
- Антонио, ты знаешь, - начал он, присев на корточки у края колодца, - я не держу на тебя зла.
Во мне ничто не трепыхнулось. Глиняный пол моего колодца впитал последнюю каплю моих чувств много лет назад.
- Я стал ближе к Богу, я начал заботиться о своей душе, стал прощать людей. Я стал другим, Антонио. И я не хочу, чтобы ты злился на меня. Мне кажется, ты тоже много думал. Сколько ты здесь уже? Пятнадцать лет? Семнадцать? Я так надеюсь, что ты тоже стал мудрее, как и я.
Я гладил камень. Мне вспомнилось что-то про швы в ткани мешка. Где же тут выход?
- Я принес тебе подарок, мой бедный Антонио, - при этих словах Риккардо завозился, и вскоре ко мне упала маленькая бутылочка из толстого стекла. - Вот, друг, тебе хватит и пары капель, чтобы покинуть свою темницу, расстаться со всей болью и увидеть свет.
Неужели? Я потянулся к пузырьку. Вот то, о чем я столько раз мечтал. Столько раз я медлил, столько раз не смог, не успел... Но что мне мешало тогда?
В голове стало проясняться. Мои руки отвинчивали пробку, а глаза рыскали по каменной кладке. Я словно раздвоился: старый несчастный самоубийца и кто-то еще. Этот кто-то вдруг увидел, как между камней просунулся нежнорозовый лепесток. Его захотелось коснуться, почувствовать, схватить. И, слава Богу, у меня была лишь одна рука. Желание вытащить лепесток стало таким непреодолимым, что бутылочка выпала наземь, а пальцы зашарили по камню.
Проклятье. Это ведь лепесток сакуры! Ну конечно же!
- Антонио, можно я тебя попрошу. Помня мою к тебе доброту, будучи на небесах, скажи апостолу Петру, что есть на земле Риккардо...
На меня хлынул поток, белый, свежий, мягкий поток. Мир пошел по швам. Все вмиг разрушилось и одновременно встало на свои места. Я широко улыбнулся. Моя рука погрузилась в камень. Колодец потерял свою реалистичность и поплыл. Сквозь меня стремился поток лепестков сакуры, я чуствовал их, видел, читал, понимал. Я всплыл.
Значит, это не была автоматическая система, против меня выступал человек, настоящий администратор. К тому же, он был силен, настоящий профи. Поступим как Нелли, не дадим ему потерять лицо!
Я поднял пузырек с ядом и, запрокинув голову, выпил его до дна. Хотя я уже практически не чувствовал наведенную реальность, но мог постараться сыграть роль отравленного - выронил склянку и повалился на бок без дыхания.
Голос наверху замолк. Затянулась пауза. Я первый не выдержал и подал голос:
- Мартин Пагтер! - громко крикнул я. - Эй, Мартин, слушай сюда, выключи запись!
Фигура на краю колодца застыла. Мне стало даже немного смешно. Все кругом уже было пронизано помехами, трещало, шло по швам.
- А ты хорош, Мартин. Просто гений искусственных воспоминаний! - бодро заявил я, вглядываясь в поток. - О, да еще и тонкий извращенец.
Я позволил себе смешок. Стены колодца таяли, но пройти сквозь я не мог. Надо было искать дальше. Было ясно, что этот Пагтер матерый охотник на хакеров, и даже развалив лабиринт до основания, выбраться в его присутствии не получится.
- Извращенец? - вдруг совершенно другим голосом спросила фигура Риккардо.
- Ага. Нелли - это же виртуал твоей жены. Ты не только варил мне мозги, но еще и свои эротические фантазии воплощал. Я восхищен. Нет, правда, без обид.
Я заговаривал ему зубы, и скоро он это поймет. Надо быстрее отвлечь его чем-нибудь существенным.
- Какие тут обиды? Ты для меня лишь вор. Впрочем, неплохой, раз не прыгнул с балкона сразу - я собирался сегодня уйти пораньше. Но, тем не менее, ты - преступник. Я - блюститель порядка. Нам не о чем разговаривать.
Администратор затих на какое-то время. Да, он был ассом. Я очень скоро почувствовал начало действия нового морока. После всего, что я пережил, я бы не выдержал нового лабиринта. Мне надо было срочно избавиться от этого Мартина, и тогда от автоматических систем безопасности я бы легко сбежал.
Я пропускал через себя реку лепестков сакуры, искал, анализировал. Наконец я наткнулся на нужный поток. Можно пойти на легкий блеф.
- Да, кстати, Мартин, я не хочу тебя расстраивать, но я сейчас читаю, что Нелли с Элизой и Евой могли попасть в аварию на автобане в двадцати километрах от Ростока. Я не вижу отсюда, кто в списках жертв. Они же сегодня должны были вернуться в Берлин с побережья?
- Ты смешься? - сухо отрезала фигура Риккардо. - Я в первую очередь профессионал и только во вторую - семьянин. Сначала мы закончим тут.
- Кто спорит, Мартин, но потрахать свою Нелли на серверах Евроглобэлектрик ты тоже горазд. Думаю, ты больше, все-таки, семьянин.
Мне так хотелось, чтобы я оказался прав. Раз уж я попался на зуб живому человеку, а не бездушному антивирусу, то надо было это использовать. Мне казалось, что администратор дрогнул, когда услышал имена своих дочерей. Я читал это все из внутренних баз данных Евроглоб, это могло спасти мне жизнь. Хотя мне и было немного стыдно.
Фигура Риккардо расплылась, на ее месте ничего не появилось.
- Мартин, - сказал я в пустоту, - я тоже не школьник, давай признаем, что я выбрался из твоего лабиринта. Ты силен и, возможно, сможешь утянуть меня в новый, но сейчас у тебя есть дела поважнее. Всплывай, свяжись лучше с Нелли и передай дочкам привет, а мне дай уйти. У тебя есть запись, как я выпил яд. Формально, ты меня укокошил, можешь отчитаться перед начальством и получить медаль. Не думаю, что служба безопасности Евроглобэлектрик будет искать мое тело по подвалам, чтобы подтвердить, что я готов. Ты ведь даже не знаешь, кто я и где!.. Эй. Ты сделал свое дело, давай уже расстанемся. Позвони жене!
Молчание продлилось долго. Я уже начал беспокоиться.
Вдруг остатки лабиринта растаяли, и я оказался в привычном мне сетевом интерфейсе на территории Евроглобэлектрик.
- Ты тоже неплох. Вали отсюда... Синоку Агава! - сказал мне в ответ Мартин, и меня выкинуло в общую сеть.
Перед носом захлопнулся фаервол. В нем еще шли какие-то процессы, потом он выплюнул узкую струйку лепестков сакуры и сервер корпорации снова стал неприступной крепостью.
Я, наверное, поседел.
В Токанай-клубе было шумно. Меня отключили, когда я окончательно всплыл. Я с упоением тер глаза. Голова гудела, как после долгого тяжелого и болезненного сна. Мне дали освежиться, я залпом выпил содержимое стакана, а лед высыпал себе за шиворот.
Рядом шла возня, я повернул голову. Мурава-сан спекся. Сняли шлем, голова безжизненно упала на грудь. Пара сотрудников клуба подхватили тело подмышки и вытащили с ложемента.
Я не то чтобы очень огорчился. Мурава был настоящим панком и беспредельщиком, но надо отдать должное - он был классным хакером. Насколько я помню, он сегодя лез на сервер азиатской фондовой биржи.
- Да, Синоку, давненько я такого не видел! - ко мне подошел владелец заведения, грузный и пожилой магнат подпольных кибербоев. - Мы сегодня отлично заработали. Ты, Синоку, отлично заработал. Стащил ты из Евроглоб, конечно, не много, но, дьявол тебя подери, шоу ты устроил отменное. Ставки шли один к статридцативосьми против тебя, особенно в начале, в этой скале с балкончиком. Посмотришь потом свою запись?
- Ну нахрен!
Толстяк кивнул на пустой ложемент:
- Запись Муравы? Его сделали красиво.
- Нет. В жопу все. Тошнит меня от этих длядских лабиринтов. Давай бабки - я завязываю!
В ответ мне послышался раскатистый смех.
- Давай, мотай отсюда. Деньги возьмешь в кассе наверху. Но что-то я думаю - через пару месяцев мы увидимся.
Я пристально посмотрел на его довольную рожу.
- Ну ладно, ладно, - он в шутку защитился от меня раскрытыми ладонями, - после такого, что ты пережил сегодня, я жду тебя через полгода.
- Пошел бы ты...
Я вылез из своей капсулы, посмотрел на огромный экран со стопкадром лабиринта Муравы: там было что-то отвратительно красное. Странно, что его утопили в абстрактном лабиринте, обычно их легче вычислить по странностям и нелогичностям, не то что в полной имитации реальности, что досталась мне. Хотя Мурава был чокнутым, может он и реал воспринимал, как лабиринт. Черт с ними со всеми, пойду напьюсь наверху.
Я верил в свою Сакуру, но когда-нибудь и она может оплошать. Сколько я уже в Токанай-клубе? Сколько таких, как Мурава-сан, я уже пережил? Системы защиты становятся сложнее, а уж работать против администраторов и вовсе невероятный риск. С тех пор, как выяснилось, что самоубийство в лабиринте приводит к смерти в реале, хакерство перестало быть веселой забавой, но зато стало более дорогой.
Я растолкал зевак, почти пробрался к лестнице, как меня остановил маленький холеный мужчина.
- Извините пожалуйста, Синоку-сан, можно к вам обратиться? - он поклонился и не собирался принимать от меня отказа.
Я остановился на секунду, ибо пройти мимо было бы черезвычайно невежливо.
- Моя компания хотела бы вам предложить выгодную сделку. Это касается вашей программы-поплавка. Если я не ошибаюсь, ее называют "Сакура". Мы готовы заплатить щедрую цену за нее.
Я устало покачал головой и решительно двинулся дальше.
- Хотя бы исходники, хотя бы ядро!
Я уходил.
- Модуль ассоциаций! Мы щедро заплатим...
Последнее, что я услышал, было: "Мы с вами еще свяжемся, Синоку-сан! Подумайте."
То, что к мужчине подкатил владелец клуба, я уже не видел. Также я не слышал, что сказал толстяк.
- Зря тратите время, уважаемый. Синоку никогда ее не продаст, - он усмехнулся про себя. - Мы все тут спорим втихаря, а программа ли эта Сакура?