По ночам в Етунхейме слишком холодно, а звезды на черном небе похожи на глаза незнакомых тварей. Молот здесь не поможет, потому что у них нет тел, пока они не нападают. Тор не спит - наблюдает за ними; но он сдастся первым, потому что тварей слишком много, они могут спать по очереди, выжидать, пока он устанет. Пока он закроет глаза всего на миг.
До поселения инеистых великанов еще два дня пути, и лес, сквозь который идет тропа, тоже черен и безмолвен. Тишина наполняет Етунхейм до краев, и в ней нельзя даже дышать громко - потому что таков этот мир. Даже асы не ходят сюда, в снега, смерть и страх, по одному. Не помогает ни огонь, ни добрая еда - потому что там, за кругом света, всегда ждет иное, и рано или поздно, когда еда съедена и наступает пора лечь спать, оно подходит совсем близко, входит в самое сердце.
Тор ошибся, когда пришел сюда один. Он сделал это, потому что хорошо помнил другой Етунхейм - с треском смолистых веток в костре, от которых шел домашний запах, с небом ярким и низким, с постелью из лапника, на которой они спали бок о бок с Локи.
Все дело было в Локи. Он, размахивая обгрызенной костью, рассказывал жуткие истории, от которых было не страшно, а только весело, словно они были дети, сбежавшие из дома. Когда он смеялся, в воздух из костра поднимался сноп искр. Когда он говорил, никому не нужно было приглушать голос, чтобы ответить ему, и тишина Етунхейма никого не душила, заливаясь в рот, как холодная вода.
Тор забыл, что такое Етунхейм. Он забыл даже, что Локи больше нет, и, выходя из дома, искал его глазами, думал - он стоит, как обычно, с соломинкой в зубах, и усмехается, уже готовый идти, всегда готовый идти, даже если Тор его не звал.
Его не было.
***
За открытым окном зала стрекочут сороки. День солнечный, и на полу - полосы света из окон. На доске для хнефатафла расставлены фишки, и Один глядит на руку жены, переставляющей их. Играть с Фригг, разумной и внимательной, гораздо лучше, чем с Локи.
- Скучища, - говорил Локи, передвигая короля прямиком под удар.
Хнефатафл - игра благородная, полезная для ума, это признавали все.
- Скучища, - говорил Локи, нимало не смущаясь тем, в каком виде себя выставляет.
Играть он не умел. Бальдр и Фригг, Фрейя и Улль, кто угодно - но только не Локи. Его чаще всего даже не хватало на всю партию. Да что там, он даже порой не мог досмотреть, как играют другие, - и Один чувствовал вдруг, как фишка теплеет в его пальцах и норовит вывернуться. Когда он ставил ее, она убегала с тонким хихиканьем, остальные разбегались по всей доске следом за ней, как мелкие зверьки. От Одина так убежало не то пять, не то шесть наборов, все они то и дело находились где-то в Асгарде, и каждый раз Локи серьезно уверял, что он тут не причем - должно быть, им тоже стало скучно.
Игра шла мирно который уж день с тех пор, как Локи не стало с ними. Не удирали со стола фишки, никто не стонал о скуке, и все было правильно. Как нужно.
Под рукавом Фригг, лежащим на столе, что-то закопошилось. Потом из-под шитого края высунулась голова одной из сбежавших фишек, которая огляделась, выбралась целиком и перебежками двинулась к краю доски, прячась то за чашей, стоящей рядом, то за рукой Фригг.
Один засмеялся.
Из них всех именно Локи когда-то дал людям дыхание и смех. Принес он их и Асгарду.
***
Сив расчесывает бесконечные золотые волосы, следит за тем, как они скользят сквозь зубья гребня. Волосок к волоску, на солнце сияют. Она любит и ненавидит их.
Те, прежние, Сив обрезала сама. Потом говорили, что это Локи, Тор чуть не сломал ему шею, и он ничего не отрицал - но она сделала это сама. Для мужчины, которого любила так, что позор не испугал ее.
Он был первым, кого она в самом деле любила.
С отцом Улля она сошлась по легкомыслию, с Тором - рассудив, что он хороший мужчина, будет добр к ней и к ее ребенку. Она верила, что со временем сможет полюбить его.
Вместо этого она полюбила Локи. Худого и рыжего, макушкой едва достающего Тору до подбородка, смешливого и языкастого. Женившегося на Сигюн, но раздающего свою любовь всем вокруг щедрой рукой - всем, кроме нее. Она была женой его друга, и Локи не касался ее.
Сив позвала его к себе сама, в ночь, когда Тор и Один вместе ушли к людям, и он пришел. Он не мог не понимать, зачем она зовет; они соединились на ковре у очага еще до того, как первые звезды взошли на небо.
Локи был огонь, и Сив сгорела дотла, до тонкого пепла, рассыпающегося в пальцах. Она просила его остаться или забрать ее с собой, куда угодно, но он отказал.
И когда он ушел, она обрезала волосы.
Теперь у нее были эти, еще лучше, - знак того, что она оказалась не нужна ему, память об их единственной ночи.
Локи же не было нигде.
***
Никто не ел золотых яблок прямо с яблони. Идунн пыталась объяснить Локи, что в них никакого прока, пока она сама не наделит их волшебной силой, но тот только пожимал плечами: "Какая разница, если вкусно?"
Никто не зубоскалил с Фрейей - равнодушный к ее красоте, от которой даже Один запинался порой и путался в словах. Локи, впрочем, был той же породы, что и она, - дурманил всех вокруг - потому они и никогда не спали вместе. Все равно, что спать с зеркалом.
Никто не плясал в дни пиров так, что отлетали от сапогов подметки.
Никто не ввязывался стрелять из лука вместе с Уллем, зная заранее, что проиграет.
Никто не делал всего этого мелкого и ежедневного, от чего, казалось, они могли бы легко отказаться, и Асгард стал тих и светел, какой и должна быть обитель богов. Застыл во времени, как в янтаре, всегда одинаковый, всегда безупречный.
Смертельно скучный.
***
И когда мир стал прозрачным и холодным, как осколок льда, и солнце погасло на небе, а на горизонте встали высокие мачты Нагльфара - они вздохнули с облегчением. Локи возвращался, а это значило, что к добру ли, к худу ли - но мир изменится.