Аннотация: Небольшая история об одном припанкованном парне, который тщетно мечтал о свободе и искал лучшей жизни на пару с рыжим дворовым котом....
Новый город, в который я приехал впервые, предстал передо мной во всей своей красе. Затхлый, захламленный, вечно серый, сокрытый легким туманом. Этот туман беспрепятственно, по-хозяйски блуждал по улицам, заглядывал в самые темные, сырые, уголки с развороченными мусорными баками. За дома взялась луна - она вновь начала изливать с небес потоки безразличного, холодно-равнодушного света. Она будто на рассвете умершая, а с наступлением вечера восставшая из могилы мертвячка, решилась пройтись своим взглядом по лабиринтам шумных, гомонящих улиц в поисках хрупкого покоя, который ей с таким рвением хотелось нарушить.
Этот город никогда не спит, никогда не бывает спокойным, никогда не замирает. Его однообразный, монотонный ритм вечной спешки в никуда лишь усиливается с наступлением ночи.
Дома окружали, приближались ко мне со всех сторон, преображаясь в лабиринты, из которых невозможно найти выхода. Все пытались обдурить меня, проклятые, все хотели, чтобы я так и не добрался до туда, куда шел. Темнота и туман все никак не хотели давать мне прохода. Они цеплялись цепкими, полупрозрачными пальцами за ноги в высоких, шнурованных сапогах на толстенной подошве, которая крошила в прах заледеневшие лужи. Они словно битое стекло рассыпались в твердых осколках под моими ступнями, оглашая округу истерическим треском.
Я практически не знал этот город. Он был мне чужд так же как и я был чужд ему. Однако я не боялся заблудиться в его тупиках и подворотнях. Как может бояться опоздать и не прийти в назначенное место человек, который никуда конкретно не идет? Человек, которому просто некуда идти? Если он просто гуляет ночью в совершенно незнакомом, мрачном городе, совершенно не понимая, куда идет?
Недостроенные и совершенно заброшенные городские окраины окончательно превратились в полы балахона призрака.
Вынув одну руку из кармана, недовольно стряхиваю мелкие, ледяные капли с головы. Взъерошенные, спутанные волосы зеленого цвета некогда стояли совершенно вертикально, а сейчас напоминали одно сплошное воронье гнездо. Минут двадцать назад меня угораздило нарваться на дождь. Переждать его мне удалось только после того, как я сделал нехилый, пятиминутный марафон через кишащую автомобилистами и прохожими двойную магистраль - там меня успели пару раз здорово обматерить, облаять и чуть было не сбить. Потом я бодрым шагом прошел пару остановок с отсутствующими или дырявыми, протекающими навесами. Обошел кругом вдоль дома, в поисках хоть какого-нибудь убежища от непогоды. А после, чуть было не нарвавшись на свору бродячих собак, наконец, я сделал свой выбор на ближайшем подъездном козырьке. Он послужил мне неплохим укрытием от дождя. Хоть бежал я всего несколько минут, но все же мне удалось основательно промокнуть. И пусть я не ощущал для себя особого холода, но изо рта все продолжали вырываться клубы пара. После того, как дождь понемногу утих, я рискнул выйти из своего убежища, подгоняемый осуждающим взглядом какой-то женщины. Она появилась из подъезда, как черт из табакерки, в своем твидовом сером пальто и увесистой сумкой, где, скорее всего, были наложены не продукты, а одни кирпичи. Этот знакомый мне, презрительный, холодный взгляд был слишком хорошо знаком мне. Поэтому мне не составило особо труда догадаться, что она приняла меня за местного наркомана или алкаша - тех самых типов, любителей ночевать в чужих подъездах, всегда молчаливых и потерянных, досаждающих людям одним своим видом.
Пожав плечами, я не придал этому особого значения.
Вскоре нелегкая занесла меня в местный городской парк.
Я молча радовался относительной тишине и свежести. Она исходила от деревьев с потрескавшейся от зимних холодов, сырой корой. Их голые, безжизненные ветки, сетью перечеркивали весеннее небо днем и растворялись в нем ночью. В это время суток ветви будто протыкали собой бездонность космоса, врастали в поверхность звезд, сплетались с отдельными галактиками. Наравне с иной жизнью они творили историю своей земли, недоступную людскому поминанию.
Честно сказать, я был малость пьян и шел совершенно не разбирая дороги, натыкаясь на все подряд. Кажется, мне пару раз пришлось живописно перевернуть мусорный ящик, поставленный прямо у меня на пути и встретиться лоб в лоб с парочкой одиноких, ночных прохожих. Они только пробормотали мне в спину такие ругательства, которые никогда бы не произнес мало-мальски порядочный человек... Хотя, есть ли они вообще, эти порядочные? А если и есть, то где они? Хотел бы я их как-нибудь встретить и поговорить как человек с человеком, а не как человек с серым быдло...
Наконец, фонарный столб, расположенный вблизи одной из отсыревших, старых, как история мироздания скамеек, заставил меня резко остановиться и завершить свое путешествие на мокрой и ледяной поверхности лавочки. Я потер ушибленный лоб. Я подозревал, что меня ожидает головокружительное времяпрепровождение на всю оставшуюся ночь...
А кругом тишина, мрак, безмолвие и тень. Их нарушали лишь отдаленный, резкий визг горячих шин и свет фар, пробивающийся сквозь прямые столбы деревьев. Он то мерк, то вновь вспыхивал. Больше ничто не могло прервать спокойствия, ничто не мешало моим размышлениям, ничто не отвлекало, ничто не беспокоило.
Наверняка я мог бы провести здесь целую вечность, если бы не был человеком. Осознание моей человечности мешало мне, создавало помехи для полного осознания философии этого места. Был бы я деревом, то наверняка хотел бы остаться здесь навсегда, вместе с этим фонарным столбом и лавочкой. Много лет встречать закаты, встречать лето и осень, провожать луну и, наконец, справить вечность. Хотя, разве может быть в нашем мире что-нибудь вечно? Вполне возможно, что через пол века от этого места, как и от меня самого, останутся одни воспоминания.
Непостоянность мира - вот что мне действительно не нравилось в моей жизни больше всего.
Только вчера, казалось, был на концерте со своей любимой девушкой, а сегодня придумываю, как буду бить морду тому, с кем она мне изменяла, с кем крутила, с кем шлялась.
Только вчера, казалось, подвыпивши с друзьями перед и после концерта, гонял в тупиках распоясавшихся скинхедов. Сегодня мрачно потираю фингал под правым глазом и с непривычки касаюсь языком пары передних, выбитых зубов. Однако я тому не сильно расстраивался - вечно на мне все заживало, как на собаке.
Только вчера, казалось, успешно оставался не пойманным полицией за 'акты вандализма и распитие спиртных напитков в неположенном месте', а сегодня перебирал в памяти прошедшую, невеселую ночь в обезьяннике.
Только вчера, казалось, я знал, что буду ночевать в не совершенно чужом городе, не где-нибудь в парке, а как обычно у себя в квартире. Она пусть и не отличалась особыми удобствами и шиком, но была всяко лучше, чем деревянное сидение, да свет уличной лампы, хотя... случалось мне бывать и не в таких ситуациях, случалось быть в местах и похуже и поэтому... мне ли жаловаться?
Мне настолько осточертел мой город, настолько я устал от всей своей прежней жизни, что при любой удобной возможности решил сбежать. Не важно куда, лишь бы подальше от проблем. Однако все мои проблемы всегда и везде словно хвостом следовали за мной.
Я устроился поудобнее и поплотнее закутался в свою куртку, побрякивающую железками. Она грела меня куда лучше любой другой одежки. Я поднял лицо к небу. Ветви надо мной искажали ровное свечение фонаря. Чем-то он все таки похож на луну. Светит себе и светит. Однако, он не настолько равнодушен, как его небесная сестра. Мне нравился его свет. Теплый, мягкий, но не вечный. Ничто в этом мире не может быть вечным. Фонарь был закован, в неволе его держала металлическая опора. Она позволяла свету охватывать небольшой радиус скамейки и асфальта под ней. Хотя, если ничто в этом мире не может быть вечным, может быть и этот фонарь когда-нибудь станет свободным?
Температура все продолжала понижаться, но я по-прежнему не чувствовал холода. Какое дело до холода пьяному или философствующему человеку, тем более, если это один и тот же человек?
Я собрался прилечь. Плевать мне было на сырость, ибо за сегодняшний день я слишком устал, чтобы спать сидя, хотя пару раз мне приходилось спать и стоя. Взять тот же обезьянник к примеру. Мимо меня прошла, какая-та смутная женская фигура, закутанная в теплый плащ. Бросив на меня беглый, безразличный взгляд и обнаружив, что я вдруг зашевелился, она резко ускорила шаг и чуть ли не бегом растворилась в ночи.
А я безразлично пожал плечами.
Мне не нравилось в этом мире и то, что никто никогда не может доверять окружающим. Доверять по-настоящему. Доверие принято заслужить. Люди раздражают меня своей двуличностью, своим безразличием, своей враждой и пренебрежением по отношению друг к другу. Именно поэтому я предпочитаю не связываться с ними. Мне абсолютно нет до них дела. Не интересные они. Двуличные, скрытые, злобные подобия самих себя.
Закинув ноги на лавочку, я устроил правую руку на манер подушки и некоторое время лежал, не двигаясь. Мне так не хотелось закрывать глаза, но они невольно тяжелели сами собой. Некоторое время я лежал, просто уставившись на живописно разбросанный, отсыревший мусор на асфальте. Луна в небе словно соревновалась в силе свечения с фонарем и ощутимо проигрывала. Вскоре она, обиженная и устыдившаяся, вовсе скрылась за тучами.
Шелест ветра постепенно убаюкивал меня. Ветру все было не по чем, в том числе кому петь свои песни. Ему было все равно, лишь бы нашелся подходящий слушатель.
Вдруг мне пришлось чуть ли не подпрыгнуть на месте. Глубокий, пьяный сон, начавший подкрадываться на бесшумных мягких лапах был вынужден вновь упрятаться в тень и дальше выжидать подходящего момента побороть меня.
Соскочив со скамейки, и уже готовясь обороняться, я принялся ошалело озираться по сторонам. Спутанные пряди волос, вразнобой спадающие мне на глаза, полностью загородили обзор. В очередной раз смахнув их с лица, я принялся взглядом шарить по земле, усеянной светом, тенями и прочим мусором.
В первую очередь меня насторожило то, что засыпая, я почувствовал легкое прикосновение к своей руке. Мягкое, почти что неосязаемое, будто за руку меня вознамерилось взять привидение.
Мутным взглядом обведя пространство вокруг, я не обнаружил ничего, чего можно было бы опасаться.
Переведя дыхание, я уже принялся радоваться тому, что все это мне лишь показалось. Усевшись на скамейку, я предпринял было новую попытку заснуть. Но что-то опять дотронулось до меня, на этот раз настойчивей. Будто неизведанное существо, вонзив когти в один из моих ботинок, пыталось вскарабкаться по мне наверх.
Опустив взгляд под ноги, я обнаружил маленький рыжий комок свалявшейся шерсти с прижатыми к самой голове мокрыми ушами, тощими, обхватившими стальной носок моих ботинок лапами и оборванным, поджатым хвостом.
Он смотрел мне прямо в глаза, показывая мелкие, смешные зубы, выглядящие скорее нелепо, чем угрожающе. Завидев, что я обратил на него внимание, котенок виновато отвернул серую от грязи мордочку, по-прежнему не желая выпускать меня из своих объятий.
В мгновение ока я совершенно позабыл обо всех своих проблемах Они не имели большей значимости, чем судьба этого маленького, облезлого комка шерсти, который испуганно жался ко мне. Усталый, наверняка голодный, совершенно потрепанный и помотанный жизнью, но еще не потерявший доверия к людям.
Подобрав рыжий, помятый комок, который с легкостью умещался у меня в ладони, я, как мог, стряхнул с него комьями налипшую грязь. Уместил за пазухой, где он вполне неплохо устроился, высунув наружу лишь свою усатую голову, жмурясь света уличного фонаря.
Где-то в отдалении вновь раздались раздражающие гудки. Вновь визг шин вспорол временное затишье, утвердив меня в мысли о том, что поспать хоть пару часиков мне сегодня уже не удастся.
Я встал с лавочки и побрел вон из приютившего меня парка. Рыжая мордашка котенка, все время поворачивалась из стороны в сторону, обозревая открывшийся под другим углом жестокий и холодный мир.
Фонарь продолжал светить мне в спину, молча сожалея, что никогда не сможет вслед за мной сдвинуться с места. Раз и навсегда уйти распылять густую тьму куда-нибудь еще, Такой же как я - одинокий, промокший до нитки, но до сих пор никому не нужный.
Я чувствал, как мягкие лапы упираются мне в грудь, ощущал едва заметную тяжесть под рукой и пульсирующее, слабое тепло. Я точно знал, что обрел что-то новое для себя, взамен отдав лишний день жизни, проведенный в этом городе, откуда я планировал сбежать вновь и уже не вернуться. Будто чья-то душа, тень, легкий порыв ветра - незаметно появиться и так же незаметно сгинуть. По натуре я не отличался особой любовью к кошкам, но какая-то часть меня давала понять, что он останется со мной до конца. Отбрасывая позади себя двухметровую тень, я понимал, что возможно обрел то, чего мне так не доставало - понимания, что в этой жизни я еще могу быть нужным кому-то.
Сквозь гулкий топот моих ботинок, сквозь отдаленные выкрики и гудки машин, сквозь вой и стенание автомобильных сирен, я чувствовал притихшее урчание. Я ощущал дыхание маленького существа, молча, по-своему благодарного мне за мое решение стать его спасением, его вторым шансом на лучшую жизнь.
На выходе из парка, меня ослепил свет фар. На огромной скорости одна из машин пронеслась мимо меня и мгновенно исчезла за поворотом.
Прижав к себе котенка, как и я чувствовавшего опасность от проносящихся мимо механизмов, я, оглядевшись по сторонам, быстрым шагом пересек улицу. Обдумав более безопасный путь, я направился в сторону одиноких, мрачных дворов. Мне удалось добраться до окраин.
Внезапно мир для меня оборвался. Будто перед глазами сорвали полотно беззвездной ночи, обнажив тьму, что скрывалась за ним. Я задохнулся от резкой боли и рухнул лицом вперед прямо навстречу асфальту. Раскиданные вдоль бордюра осколки битых бутылок вонзились мне в руки, распоров кожу ладони. Окрасивший мои пальцы поток крови в серебристом свете казался чернее ночного неба. Пытаясь справиться с мутью в глазах, навеянной отупляющим шоком, я сжал кровоточащие руки в кулак. Закусив разбитые в кровь губы, я на локтях пополз прочь от дороги, уже не находя в себе сил подняться и в то же время не желая быть сбитым вновь. Я уже не чувствовал у себя под сердцем живого, пульсирующего тепла того рыжего комка шерсти, которого я, казалось, встретил так давно, что уже и забыл при каких обстоятельствах это произошло. Но это не было для меня на тот момент так важно, как осознание того, что его нет сейчас рядом со мной, что я вновь потерял хоть какую-то значимость в этом мире. Ничтожный, разбитый, окровавленный мешок мяса с переломанными ногами, не нужный никому. Раздавленный. Забытый. Полумертвый.
Оставив позади себя мелкую дорожку крови, чернеющей под луной крови, я остановился и замер, будучи не в силах даже звать на помощь. Хотя, если бы мне и вздумалось орать как полоумному, разве хоть кто-нибудь нашел бы в себе смелости и желания не то, чтобы выйти на улицу, но и всего лишь выглянуть из окна, с целью узнать, что происходит? Я не стал тратить на это остающиеся силы. Еще, что я ненавидел в мире, в котором мне довелось существовать - людям плевать на несчастье других. Им фиолетово на чужие страдания. Они готовы всей толпой повернуться спиной к чужой беде, к чужой боли, к чужому горю, лишь бы самим быть здоровыми и счастливыми. По крайней мере такому суждению о них меня научила моя собственная жизнь. У меня самого было, как думал я, гораздо больше ошибок, чем у любого другого нормального человека.
Распластавшись посреди мелкой лужицы крови, я уже понял, что возможно умру от гематомы. Меня начинало постепенно клонить в сон и одновременно выворачивать наизнанку. Я уже не понимал, где нахожусь, что делаю, что произошло со мной. Из ниоткуда появившиеся звезды и оголенные ветви деревьев, принялись все сильнее раскачиваться в ускоряющемся, монотонном танце.
Ничто в этом мире не может быть вечно.
Только вчера, казалось, я даже не подозревал, что умру от кровоизлияния в мозг, а не от пущенной в мою голову каким-нибудь скином железной биты, как этого можно было бы ожидать, удара молнии или того, что мне на голову с пятого этажа приземлится рояль.
Ничто в этом мире не вечно, кроме смерти.
Как жаль, однако, что исчез тот котенок. Со времени нашего знакомства не прошло и часа, а я уже успел привязаться к нему. Мы были бы два неразлучных приятеля, два друга, два товарища по несчастью...
Сквозь дрожь и озноб, сквозь окутывающий меня лютый холод и весеннюю сырость, я ощутил под пальцами знакомый комок шерсти и два зеленоватых пятна. Свернувшись у меня в руках, и пощекотав усами лицо, он, как обычно, устроился на своем прежнем, излюбленном месте, у меня на груди. А я все держал его в своих ладонях, пятная кровью рыжеватую, вновь мокрую от грязи и капель воды шерсть. За мутной пеленой я уже не мог различить выражения его все поминающей, по-человечески грустной морды. Но в душе, конечно, знал, что ему, как и мне, жаль, что наше знакомство не смогло продлиться дольше...
Прежде чем я закрыл глаза, чтобы, наконец, как следует вздремнуть, мои последние мысли были: