В ясном небе писк стрижиный слышен.
Город ждёт прихода темноты.
Сумерки взбираются на крыши,
Как большие мягкие коты.
Одурев от блеска и от зноя,
В пыльной поволоке золотой,
Город жаждет сказок про иное
За прохладной сумрачной чертой.
Чтоб дневная схлынула забота,
Ведь с закатом, что ни говори,
Внешне словно умирает что-то,
Что-то просыпается внутри.
В этот час явления и вещи
Нам иными узнавать дано:
Доброе становится зловещим,
Открывая призрачное дно;
То, что днём пугало и глушило,
В полумраке кажется нежней.
Вон сверкает фарами машина,
Разгоняя полчища теней,
И везёт в уютную обитель -
Днём неброский тихий кабачок -
Королевну рыцарь-избавитель,
Положив ей руку на плечо.
На скамейке копошится гремлин,
Приглядишься - просто человек...
Город чутко, беспокойно дремлет.
Город грезит, не смежая век,
И в его левиафаньем теле
Замирает улиц кровоток.
Кто же он такой на самом деле -
С этой полуночной правотой?
Посмотрев на собственные тени,
Фонари, витрины и дома,
Ощущаем вдруг: мы - лишь виденья, 
Странного, инакого ума,
Струйки подсознательного дыма.
Наши судьбы - городские сны,
Оттого и так непоправимо,
Так порой абсурдно сплетены!

Лампы цвета цитрусовых корок -
Уличной закусочной венец -
Отгоняют полуночный морок
И выводят к свету наконец.
Станем вновь плотнее, тяжелее
Завтра - с первым утренним лучом...

Может, мы о чём-то пожалеем.
Может, и не вспомним ни о чём.