Подколзин Б. : другие произведения.

Русская Сага. Глава I

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Аннотация. Вниманию читателей предлагается первая глава из романа, посвящённого жизни и деятельности выдающегося русского человека, в ситуации, когда почва прошлого уходит из-под ног, ищущего для своей Родины достойную дорогу в будущее. Здесь, в этом отрывке из самого начала романа - эпизоде Крымской войны - он ощущает на своём лице весомую пощёчину неприятеля, совершенно ощутимо свидетельствующую, что так дальше продолжаться не может, осознаёт, что для России "прежнее небо и прежняя земля миновали", что нужно существенно менять форму национальной жизни, раскрепостить силы народа. В дальнейшем он находит нужный путь к достоинству и свободе, к самодеятельности и продуктивности рядового россиянина - путь хозяйственной и общественной практики, не быстрый, но куда более верный, чем тот, по которому наш народ пошёл на самом деле, увлекаемый пустой болтовнёй либералов и утопическими обещаниями революционеров. И потому опыт, интеллектуальный и душевный добыток князя Васильчикова на пути, который мы и до сих пор не прошли, заслуживают самого уважительного внимания. Предлагаемый прозаический отрывок объединён, как легко видеть, с публицистикой и заглавием нашего раздела журнала общей задачей кропотливого строительства подлинной , полноценной демократии как залога подъёма и достойного будущего России

   Подколзин Борис Иванович.
  
  
  
   РУССКАЯ САГА.(Князь Алексей Васильчиков)
  
  Посвящается моей жене и сыну, без сердечного тепла которых я не написал бы эту вещь
  
  
  
   Жизнь и смерть Я дал перед лицом твоим,
   благословение и проклятие; избери
   жизнь, чтобы жить
  
  
  I
  
  Спина кобылы покрылась испариной. Князь Алексей чувствовал это, даже не ощупывая рукой. Но всё же он снял украшенную изящным рисунком швов кожаную перчатку и, опустив руку, потрепал короткую плотную шерстку на загривке. Её редкой красоты буланая масть - светло-жёлтая с чёрным хвостом и гривой - была предметом гордости всего полка. Лошадь, почувствовав ласку и скосив глаз на хозяина, старательно вытягивалась всем корпусом, широким лёгким шагом преодолевая подъём. Рядом глухо стучали коваными копытами кони штаб-офицеров.
  ... Подняв глаза князь увидел змею кавалерийской колонны, ползущую вверх по горной каменистой дороге, зажатой цветущими древесными кронами крымской весны. Над мощными крупами идущих на подъём лошадей мерно покачивался строй темно-зелёных мундиров, пересечённых наискосок через спины короткими кавалерийскими карабинами. Но это была не кавалерия. Это были драгуны - пехота, посаженная на лошадей для быстрой переброски и нанесения, спешившись и таясь в складках местности, внезапного, подкрадывающегося удара. Алексей Васильчиков был, вероятно, одним из первых, кто понял тактические достоинства такого соединения функций для ведения новейшей войны в условиях неизмеримо возросшей мощи и губительности ружейного и артиллерийского огня. И когда он, увидев силы внезапно выросшей враждебной коалиции и поняв тяжесть испытания, предстоящего России, отложил свои опыты в области народного образования и подал рапорт о восстановлении в армии, он специально просил главнокомандующего, светлейшего князя Меньшикова, друга его отца, дать ему драгунский полк. С этим полком он провоевал первый год войны в Добрудже и на Дунае, при любой возможности брал в число своих конников людей из специальных войск, так называемых 'пластунов', и приучил начальство, что к его шести эскадронам постоянно должны быть приданы одни и те же две сотни терских казаков - умельцев на все руки, хорошо обстрелянных в бесконечной кавказской войне. Получилась отличная ударная часть, и князь был уверен в её силе, в своих людях, как и они, впрочем, были уверены в нём.
  Вынырнул из-за поворота приказной унтер в синей казачьей форме - хорошо знакомый князю песенник, резко натянул поводья, так что мерин под ним всхрапнул, и взял под козырёк:
  - Дозвольте песню, ваш-бродь.
  Князь Алексей, стройный, сухощавый, с элегантной кавалерийской осанкой, в драгунском темно зелёном мундире с узкими полковничьими погонами, оторвавшись от своих мыслей, обратил к подъехавшему своё, так привлекавшее признательность подчинённых, спокойное приветливое лицо, отеплённое едва заметной улыбкой, таящейся под пышными усами. Полуденное солнце, прорвавшись в просвет между кронами, ярко осветило его прямой, почти без углубления переносицы, нос, широкий лоб, прикрытый козырьком походной фуражки, и слегка прищуренные в ярком свете серые глаза. Обменявшись взглядом с окружающими офицерами, командир поднял руку, указывая вверх:
  - Да. До перевала можно.
  Приказной погнал коня, в несколько прыжков обгоняя драгунский эскадрон и на ходу выкрикивая: 'Налимов! Васьков!'
  'Чё-ёрный во-о-рон, чё-ёрный во-о-рон' - медленно и плавно поднялись над сине-зелёной змеёй колонны мощные баритональные голоса. 'Ты не ве-ейся надо мно-о-й ...' - подхватил строй всадников, втягивающийся по узкой горной дороге в подъём на огромную поросшую лесом гору, завершающуюся далеко вверху гребнем, сваливающимся вправо, туда, где от восхода до заката и от заката до восхода 'стонал' артиллерийской канонадой невидимый отсюда Севастополь. 'Ты добы-ы-чи-и не дождё-ё-ёшься. Чёрный ворон, я не тво-о-й...'
  - Ачкасова ко мне,- сказал князь.
  Адъютант резко взял в сторону и поднявшись на стременах раскатисто крикнул:
  - Ачкасова к командиру!
  - Ачкасова к командиру! - Ачкасова к командиру! - отрепетовали далее вверх по склону взводные ...
  Появился казачий подхорунжий на невысокой пегой лошади, поджарый, с чубом, торчащим из-под заломленной папахи, с впалыми щеками, с каким-то голодным блеском в чёрных глазах, в синем, в отличие от драгун, казачьем мундире и в накинутом на плечи, несмотря на тёплую погоду, сером солдатском плаще. Князь кивком указал ему ехать рядом.
  - Ачкасов, возьми своих пластунов и греков-проводников. Отправляйтесь прямо сейчас ускоренным маршем до перевала, потом вправо вниз, до пересохшего колодца, где лежит пехота в цепи охранения. Пароль 'Синоп'. От колодца ещё вправо, по краю леса. Оттуда третьего дня мы с тобой наблюдали 'их' форт за балочкой. Под ним ещё на склоне лежат два больших белых камня. Помнишь?- князь скосил глаза на предводителя полковых пластунов. Вблизи Ачкасов совсем уже походил на голодного волка, всегда готового к движению и не знающего устали.
   - Так, точно, ваше высокоблагородие.
  - Встанешь напротив него и будешь смотреть: нет ли какого особого движения. Когда стемнеет, выйдешь с двумя-тремя людьми под самый форт слушать: не устроят ли секретов. К полуночи вернёшься в лес, мы к этому времени уже подойдём. О том, что я тебе только что сказал, никому ни слова.
  - Слушаю.
  - Ну, давай. С Богом!
  Ачкасов с места поднял лошадь в галоп.
  Эта ориентировка уже после выхода, сделанная для человека, с которым столько пройдено разведывательных рейдов, объяснялась тем, что конкретное направление удара до самого конца держалось в строжайшей тайне. У англо-французов были свои глаза и уши в окрестных горах. Впрочем, россияне тоже почти каждый день обновляли свои знания о противнике из рассказов перебежчиков. Обычно, это были люди, попавшие в безвыходное положение во время окопных стычек или желавшие выйти из войны и дождаться её окончания в лагерях военнопленных. Готовясь к операции, князь специально ходил в штаб дивизии присутствовать на их допросах. Не один день пролежал он и в охранной пехотной цепи и не одну ночь ещё дальше - в передовых 'секретах', тщательно изучая английские редуты, защищавшие с тыльной стороны полосу войск союзников, охватывавшую Севастополь. Важным было размещение батарей, крутизна оборонительных насыпей, и не менее важны возможные пути подхода, недоступные для огня противника складки местности, средства маскировки. В конце концов, он нашёл уязвимое место - форт Виктории, наиболее выдвинутая часть английских позиций на восток, в сторону поросших лесом гор, занятых русскими войсками. Специально для намеченной операции полку была придана, по просьбе командира, группа крымских греков-добровольцев, знавших местность. Князь хорошо усвоил поучения отца и дядьёв - участников наполеоновских войн: 'Воевать надо с головой'.
  
  Ещё засветло пройдя перевал, полковая колонна петляющей дорогой спустилась в долину и глубокой ночью достигла кромки леса, обращённой в сторону неприятеля. От него отделяла теперь лишь небольшая долина, поросшая кустарником. Было приказано спешиться и строжайше не допускать никакого огня, ни звона, ни крика. Дальше князь с Ачкасовым и его пластунами пошли пешком и залёгли, завернувшись в просторные солдатские плащи, в секрете на краю кустарника перед самым подъёмом к форту. Нужно было дождаться первых признаков рассвета. Командир хотел сам оценить обстановку, в каком состоянии противник, не ожидает ли нападения. Время от времени в глубине английских позиций высоко взлетали ярко горящие бомбы - брандскугели, - освещая местность. Но конница под пологом леса и секрет в кустах оставались, князь знал это, при таком освещении невидимыми для глаз английских часовых. Конечно, англичане не усилили охранение, потому что уже несколько недель напротив них даже близко не было значительных массивов русских войск. Конницы они не боялись и не думали, что можно перебросить нужный для штурма большой отряд пехоты за 25 вёрст по горам в одну ночь и ударить без всякой видимой подготовки.
  Было тихо. Лёгкий ветерок приносил нежные запахи наступающей весны. В тёмно синем небе мерцали звёзды - неотступно кого-то манили с необъятных высот. Утром разъясниться, к кому обращены их призывы. Умереть сейчас, в славном бою, прославляемым потомством - не было лучшего удела, утверждённого жизнью многих поколений, семейным преданием, впитанным князем Алексеем с детства. Задача заключалась лишь в том, чтобы провести бой с наибольшим искусством. Князь осторожно поднял голову и оглядел окрестность. Силуэт английского форта проступал уже чуть яснее, чем полчаса назад. С противоположной стороны, откуда пришёл их полк, также заметно резче обозначилась на фоне неба верхняя кромка гор. Заря неслышными шажками подбиралась к горизонту с востока. 'Встала младая с перстами пурпурными Эос' - всплыли в памяти знакомые со школьной скамьи гомеровские строки. Вокруг была та же земля и то же море, связанные тысячами нитей с русской душой. 'Идите и спасайте место, где Россия приняла крещение',- сказал вчера преосвященный Иннокентий, благословляя перед выходом полк. Мы сумели здесь прошлое соединить с настоящим, и так оно должно быть и дальше.
  Лежащий рядом Ачкасов чуть-чуть шевельнулся. Князь встретился с ним взглядом. Все тело командира пластунов было напряжено, как у пантеры, готовой к прыжку, и ожидало приказа. Васильчиков кивнул. Ачкасов тут же сел и достал из вещевого мешка факел и огниво. Один из пластунов развернул за его спиной, обращённой к неприятелю, широкий солдатский плащ. Ачкасов высек огонь, и факел тут же ярко запылал, невидимый противнику, но хорошо видимый со стороны лема. Ачкасов чуть приподнял его, всё так же оставляя под прикрытием плаща, и медленно поводил из стороны в сторону. Буквально через полминуты князь почувствовал первые вздрагивания земли. Они быстро усиливались. Конница шла лавой. На гребне форта захлопали разрозненные выстрелы часовых. В ложбине под откосами крепости всадники, особенно казаки, соскакивали с лошадей почти на ходу. У некоторых в руках были короткие штурмовые лестницы. Люди Ачкасова с привязанными на спинах кусками белой ткани, вели за собой к самым удобным лазам наверх. Только когда первые драгуны были уже на гребне, в английском лагере ударили барабаны тревоги.
  В числе других, сопровождаемый штаб-офицерами, князь, рывком преодолев лестницу, с двумя пистолетами в руках оказался на верхнем валу. Рукопашный бой шёл по всему форту. Англичане бежали в разных направлениях. Многие из них были полуодеты и некоторые без оружия. Рядом с князем какой-то драгун, отбросив заклинивший карабин, схватился за ружьё, которое с другой стороны двумя руками держал рослый англичанин. Оба завалились вместе, причём драгун оказался сверху и впился зубами противнику в лицо. У противоположной стороны форта кто-то из английских офицеров пытался организовать сопротивление и начал собирать солдат. Взвод драгун справа от князя под командованием капитана Сабурова дал с колена залп через плац по этому скоплению и тут же - второй. Английский строй развалился. Последняя надежда на организованное сопротивление провалилась. Бой был решён. Лишь небольшая часть англичан бежала через горжу к своим. Ни одна из пушек форта так и не успела выстрелить.
  Пленных, по приказу Васильчикова, стали переправлять по лестницам через бруствер, чтобы очистить территорию. Теперь дело было за российскими артиллеристами и настоящей строевой пехотой, вооружённой гораздо более дальнобойными и мощными ружьями, чем драгунские карабины. На позиции уже вливался поток подошедших частей второй волны. Они разворачивали пушки, отодвигая трупы своих и чужих. Получив замену, драгунский полк скатывался назад по склону в ложбину, из которой начал атаку, уводя пленных. Там ждали коневоды, каждый зажав в кулаках поводья доброго десятка лошадей. Земля уже тряслась от ударов английской артиллерии с соседних фортов. Конница, покинув низину и вытягиваясь лентой, двинулась вверх по открытому склону к лесу. Ядра, которые противник теперь мог посылать только с более отдалённых батарей, сюда уже не достигали. В помощь артиллерии из глубины английских позиций стали подниматься в воздух новинка войны - боевые ракеты. Но не обладая точной наводкой, прочертив небо огненными хвостами, они прошли высоко над головами. Колонна уже втягивалась в лес.
  
  К середине дня полк, передав пленных пехоте, снова был на перевале и остановился на отдых. Полковые провиант-мейстеры раздали доставленные из лагеря на двуколках мешки с овсом для корма лошадям, и мешки с хлебом и салом для солдат. Драгуны, перекусывая, забились под кусты и деревья, хоронясь от солнца. Взяв подзорную трубу, князь неторопливо двинулся за пределы бивака, чтобы сверху взглянуть на обстановку на месте утреннего 'дела'. Какой-то солдатик, покуривая трубку-носогрейку, негромко напевал монотонную песенку рязанской стороны:
   Прощай де-е-е-вки да прощай ба-а-бы,
   Нам тяпе-е-ерича а-ах ни до вас...
  - Больно за сердце берёт,- сказал его товарищ, сидящий рядом.- Петров её любил, которого убили сегодня. Так бы и полетел, говорил, домой!... Ан, чёрт англичанина нанёс!..
  За большим кустом с другой стороны, где расположилось несколько офицеров, раздавался уверенный голос:
  - Дураки! И они хотят, чтобы такая армия, как наша, положила перед ними оружие! Просто хохот берёт! Если бы они знали какой дух и какая готовность у нас, то несомненно оставили бы всякую надежду и возвратились бы вспять...
  Пройдя через полосу цветущего шиповника, Васильчиков вышел на небольшой скальный выступ. Лес здесь отступал, и с образовавшегося контрфорса открывалась грандиозная картина моря сразу и на юг и на запад. Ближе, прямо под ногами, лежала невиданная по красоте и широте живая красочная карта осаждённого и величественного Севастополя. Затейливо переплетающиеся гряды окружающих его холмов, словно молоком убелённые в солнечном свете дымом выстрелов, как сказочные змеи-горынычи пытались огненными языками свои орудий слизать с лица земли вражьи силы заморских пришельцев. Выстрелы сливались в сплошной гул, то и дело перекрываемый зычным ревом огромных крепостных орудий. Этот вольно раскинувшийся обороняющийся город сжимали как мощные кольца удава концентрические полукружия редутов англо-французской осады, тоже полыхавших огнём. И дальше, поддерживая их, на внешнем рейде у Северной бухты и на внешнем и внутреннем рейдах Балаклавы и в самом море, почти до самого горизонта, тянулся лес парусных мачт и дымящих труб гигантского флота союзников.
  Князь Алексей долго стоял над панорамой, ни разу так и не подняв подзорную трубу, чтобы разглядеть детали. Дело было - он хорошо видел - не в деталях, не в воинской доблести, не в мастерстве операций, вообще не в конкретике войны. Масштаб происходившего, древний как мир животный пароксизм схватившихся чудовищ, в котором безнадёжно тонули человеческие возможности, холодили мысль и сердце.
  Мрачным вернулся командир на стоянку и велел адъютанту поднимать людей.
  К концу дня полк был почти дома. У самого лагеря их встречал начальник дивизии храбрый генерал Семаков, фигура почти легендарная, творец ряда из тех немногих побед, что принесла эта тяжёлая война. Верхом, как всегда, на нестроевой приземистой казацкой лошадке, надёжной на горных тропах, с нагайкой в руке, при шпаге и с генеральскими эполетами, прикреплёнными прямо на простой сюртук, в сдвинутой почти на затылок фуражке, он выехал в окружении нескольких офицеров за пределы лагеря вперёд на большую покатую поляну навстречу возвращавшимся драгунам. 'По-о-л-к! Ст-о-о-й!',- раскатисто пропел полковой адъютант. Васильчиков отрапортовал. Семаков, широко улыбаясь, обнял и расцеловал командира: 'Поздравляю и от всей души благодарю, Алексей Ларионыч. Георгий на шею - ваш', затем выехал перед колеблющимся строем, только что остановившихся всадников и поднял руку: 'Братцы, вы возвеселили сердце царя нашего, и я сегодня же отправляю курьера, очевидца ваших трудов и подвига. Выберите из своей среды по пять человек от каждого эскадрона самых достойных для представления к наградам. Сейчас отдыхайте, восстанавливайте силы, чтобы и дальше послужить нашей любимой России. Ура!'. И, переждав прокатившееся по рядам 'ура', громко продолжил: 'Полк на два дня на отдыхе. Сейчас каждому по чарке от меня!'. И, обращаясь к окружающим, уже тише, но так же торжественно добавил: 'Алексей Ларионыч, прошу вас и господ офицеров сегодня вечером ко мне в шатёр для разбора операции'.
  Васильчиков отдал необходимые распоряжения и, тронув коня, в сопровождении ординарца, направился в расположение полка, к своей трофейной турецкой палатке. Теперь, когда всё закончилось, глубокая усталость овладела им. Но не только усталость, а и чувство какой-то досады и недовольства собой, будто он совершил непростительный промах. Патриотический подъём, охвативший всех, и несомненный героизм, проявленный его солдатами, никак не хотели совмещаться с утренней резнёй, которая теперь казалась нелепостью и преступлением, в котором он принуждён был участвовать. Может быть, это от того, что англичан застали врасплох и порубили, перестреляли в первые же минуты - безоружных, полуодетых, растерянных и беспомощных,- когда они меньше всего походили на врагов и даже просто на солдат. Но на это любой участник войны, хоть русский, хоть англичанин, сказал бы, что таков ход дел, и тут нет виноватых.
   Предоставив лошади самой выбирать знакомую дорогу к дому, князь ехал в глубокой задумчивости, совсем утратив обычную элегантную кавалерийскую осанку. Уже у самого лагеря его нагнал штаб-офицер граф Вельегорский, весь день прикрывавший с казачьей сотней обратный марш полка и только сейчас соединившийся с основными силами. Ещё подъезжая, он обратил внимание на опущенные плечи и необычную грузность знакомой фигуры и понял, что командир в беде. Они знали друг друга с Кавказа и, несмотря на разницу в возрасте, очень дружили. Их лошади пошли рядом, и Вельегорский, наклонившись, заглянул князю Алексею в лицо.
  - Ба!- негромко и в подчёркнуто юмористической интонации сказал он,- полк победил, а командир печален. Быть может, мало врагов повержено?
  Васильчиков поднял голову и встретил дружеский и деликатный взгляд из-под запылённого за день похода козырька офицерской фуражки.
   - Да я уж и не знаю, Михаил Юрьевич, что лучше: больше поверженных или меньше. Сегодня пережил странную раздвоенность. Когда я видел, как наша пуля попадала в англичанина, то радовался. Но в следующий миг, когда он падал и за одну минуту терял всё, что принадлежит человеку в этом мире - зрение, руки, ноги, друзей, родных, положение в обществе, все надежды и, наконец, кровь и самую жизнь - клянусь, я смотрел вокруг с отвращением,- Васильчиков устало махнул рукой.- Кажется, мы утратили уверенность отцов, граф. Похоже, за 40 лет тишины, пролёгших после больших наполеоновских войн, цивилизация многого добилась: теперь мы слишком хорошо понимаем, как много теряет погибающий, потому что он - это я, и - главное - почти уверились, что теряет он всё это зря: нужные отношения успешно налаживаются и без всякой стрельбы.
  - Но, князь, ведь вы же не можете бросить оружие, как какой-нибудь пацифист, и сказать, что в этом не участвуете. Всегда найдутся грубияны, назовём их так, которые воспользуются этим и вытеснят вас из жизни. Как же вам не стрелять в противника, если он стреляет в вас!?
  - В том-то и особая глупость, что в эту пещерную ситуацию мы загоняем друг друга сами. Как марионетки, - Васильчиков горько усмехнулся.- Сегодня, на обратном пути, глядя с отрога. я увидел нечеловеческую картину. Эх, Михаил Юрьевич, не шекспировские страсти определяют события - ни погибших сегодня на рассвете англичан, ни ваши, ни мои, ни светлейшего князя Меньшикова или лорда Раглана. Эту борьбу, как и ту, так называемую революционную, что после известных событий 25-го года глухо идёт в нашем отечестве, готовясь при первом удобном случае вырваться наружу, направляют доставшиеся нам в наследство древние животные законы, возвышающиеся над каждым отдельным человеком. И потому, чтобы обуздать их, наш ответ должен быть обязательно общим - не партийным, не национальным, не индивидуальным!
  - Вы знаете ответ?
  - Пока нет. Потому-то вы меня и застали в таком 'разобранном' виде, - князь Алексей посмотрел вдаль, прищурил глаза.- Но, похоже, я знаю, где его искать.
  Их лошади остановились перед палаткой. Ординарец уже спешился и возился у коновязи. Кругом под ласковым майским солнцем, клонящимся к закату, лежали невысокие поросшие лесом горы, похожие на спины сгрудившихся гигантских ящеров . Во многих местах лесные заросли прорезали струйки сизого дыма от армейских кухонь. Раздавались голоса, звенели солдатские фляжки, вёдра и оружие. Машина войны продолжала своё движение.
  - Командир дивизии приглашает нас сегодня вечером в свой шатёр для разбора операции,- сказал Васильчиков.- Конечно, не обойдётся и без поздравительного тоста. Поэтому покорнейше прошу вас, граф, прибыть в парадной форме.
  Офицеры козырнули друг другу и разъехались.
  
  Через месяц Семаков, возглавивший к тому времени штаб армии, добился повышения князя в чине и перевода его непосредственно в Севастополь, для командования южным сектором. По этому направлению россиянам противостояли главным образом французы. На следующий же день Васильчиков прибыл в свой блиндаж близь 7-го бастиона, 'с видом на Балаклаву', как шутили в гарнизоне, - главный порт снабжения союзников. Начались ежедневные обходы позиций, спаньё не раздеваясь, война подкопов, атаки и контратаки, вражеские штурмы и артобстрелы - всё более частые и упорные. Здесь каждый миг жизни нес с собой риск, а со стороны князя ещё иногда и сознательный риск. Чтобы прямо глядеть в лицо людям, посылая их под пули, а иногда и на смерть, как того требовала война, он не допускал даже возможности отделять себя от солдат, от их судьбы, и хотел, чтобы солдаты это знали.
  Через каждые два-три дня в боевых действиях делался перерыв. Стояло жаркое лето, и обе стороны были согласны в том, что надо убирать трупы. В какой-то из периодов затишья над русским или французским бруствером выдвигался белый флаг. Появлялись парламентёры, встречались посредине и намечали демаркационную линию. Тут же с обеих сторон на склоны укреплений и перерытые взрывами углубления траншей и ложементов нейтральной полосы как муравьи высыпали русские и французские солдаты, конечно, без оружия, и начиналась носка трупов: своих - за бруствер, неприятеля - к демаркационной линии, где их подхватывали носильщики противной стороны. 'Эх-ма! Только что отошёл, царствие ему небесное!',- говорили севастопольцы, если труп был ещё тёплым, и, крестясь, на секунду склонялись над погибшим, без различия, француз то был или россиянин. У демаркационной линии сходились пообщаться. Молох войны отступал, и получал возможность проявиться человеческий интерес этих людей друг к другу. Офицеры беседовали, впрочем, довольно натянуто, а солдаты, не зная языка, объяснялись жестами, угощали друг друга французскими сигарами, русским трубочным табаком, а иногда и выпивкой из фляжек. Затем горнисты возвещали конец перемирия, и стороны, разойдясь, снова принимались уничтожать друг друга.
  Силы неприятеля всё прибывали. Князь хорошо видел из амбразуры своего блиндажа недосягаемую для нашей артиллерии, ещё недавно такую уютную, заботливо укрытую природой балаклавскую гавань, посёлок греческих рыбаков на берегу, спускающиеся по горному отрогу полуразрушенные стены и башни средневековой генуэзской крепости, свидетели былых битв. Теперь причалы были завалены штабелями ящиков, мешков и бочек, и у пирса разгружалось по 20-30 судов союзников в сутки. Буквально через несколько недель после высадки англо-французы провели узкоколейную железную дорогу прямо от моря к тылам своих позиций, окружавших Севастополь. По ней миниатюрные паровички с вагонами ежедневно перевозили много больше боевых зарядов, военных материалов и живой силы, чем доставляли обороняющимся тысячи телег, растянувшихся по русскому бездорожью из глубины России. Судьба наций теперь определялась не доблестью отцов-командиров и не мужеством и самопожертвованием солдат. Это было во всяком случае ясно.
  Перевес противника в артиллерийских и дальнобойных ружейных стволах всё возрастал. Во время больших бомбардировок в воздухе неслась какая-то сплошная масса из ядер и пуль, порождая звук, подобный рёву мощной горной реки, знакомый князю по Кавказу, но только раздающийся не у ног, а над головой. У россиян уже не хватало зарядов, чтобы давать равноценный ответ. Потери, в начале обороны составлявшие 40-50, теперь перевалили за тысячу человек в день. Наступал последний акт осады. Казалось, какое-то тупое, одуряющее состояние овладело людьми. Но форты держались, дезертиров было днём с огнём не сыскать, исполнение обязанностей по-прежнему было безукоризненным. Солдаты, офицеры сражались и гибли, гибли и сражались безропотно, почти спокойно. Ибо так было надо. Так нашему брату приходилось испокон веков, от дедов-прадедов терпеть жесточайшие испытания - то от холода, то от голода, то от врага-супостата. И где бы мы теперь были, если бы стали от всего этого бегать. И князь Алексей, как и все его предки, каждый в своё урочное время, - всё прошлое и всё будущее отринув, без великих мыслей и душевных взлётов - просто встал со своим народом в одном строю.
  Убитых стали оставлять на местах их гибели, и скоро выросли порядочные кучки. Не могло быть и речи о том, чтобы отвлекать по четыре солдата для транспортировки каждого трупа в гавань. Раненых, русских и французов, когда смеркалось, растаскивали по казематам. Когда был потерян Малахов курган, на военном совете было решено оставить Севастополь. На переднем крае были выставлены небольшие боевые прикрытия, поддерживающие хоть и редкий, но беспрерывный пушечный и ружейный огонь, чтобы маскировать отход. Васильчиков, с небольшой командой задержавшийся, чтобы уничтожить документы, уходил в числе последних.
  Войска, напоминающие скорее растянувшуюся на вёрсты перевязочную команду, уходили ночью, по разгромленным многомесячными обстрелами улицам Севастополя. Специальные отряды матросов насыпали из бочек пороховые дорожки из гавани вверх через весь город к артиллерийским погребам бастионов. У незадолго перед тем сооружённого наплавного моста на Северную сторону сгрудились отступающие части. Князь отвёл своих людей дальше по берегу, где они, зайдя по пояс в воду, погрузились в большой гребной баркас, двинувшийся через бухту. Было необычно тихо для севастопольской ночи, лишь где-то вдали изредка бухала пушка, мерно скрипели уключины, и урчала вода под вёслами. Завернувшись в плащ, князь предался невесёлым мыслям и очнулся от громких криков солдат: 'Ваше высокоблагородие! Француз бочонки пустил!'. Резко обернувшись, Васильчиков увидел огненные клубы дыма. Это матросские команды зажгли пороховые дороги. Огненные змеи поползли по улицам города, дошли до бастионов, и земля задрожала. Громадные огненные снопы поднялись высоко в небо и разразились страшным треском. Бомбы и гранаты рвались в воздухе, осыпая всё кругом осколками, с шипением долетавшими даже до баркаса. Все, что могло гореть в городе и в бухте, горело. Итак, Севастополь пал. Героических подвигов, даже самых беспримерных, оказалось недостаточно.
  В боевых действиях наступило затишье. Обе стороны не имели ни сил, ни уверенности для продолжения. Вскоре князь, как исполнявший обязанности начальника штаба севастопольского гарнизона в самом конце обороны, был послан с докладом к новому императору. 'Поезжайте, - сказал ему Семаков,- вы сможете разъяснить царю всё дело по справедливости. Совесть наша, людей маленьких, чиста перед государём и отечеством'.
  
   Октябрь 2008 - октябрь 2009 гг. Старая Русса.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"