У каждого всегда есть дюжина гладеньких причин, почему он прав, что не жертвует собой. Одни еще надеются на благополучный исход и криком своим боятся его нарушить (ведь к нам не поступают вести из потустороннего мира, мы же не знаем, что с самого мига взятия наша судьба уже решена почти по худшему варианту, и ухудшить ее нельзя).
А.И. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ
А.Н. Поднебесный
В К Р У Г Е В Т О Р О М
Добрый папаша! К чему в обаянии
Умного Ваню держать?
Вы мне позвольте при лунном сиянии
Правду ему показать.
Н.А. Некрасов. Железная дорога
ВВЕДЕНИЕ
В своей книге я попытаюсь отразить реальное положение дел в сфере соблюдения прав граждан в сфере уголовного судопроизводства и дать оценку фактически проводимой в России уголовной политики. Реальность, применение закона в реальной жизни коренным образом отличается от того, что описано в учебниках по юридическим дисциплинам.
Для кого я пишу эту книгу? В связи с этим вопросом вспоминается анекдот: "Президент Путин пообещал в ежегодном послании к Федеральному Собранию, что к 2008-му году все люди в России будут жить богато и счастливо. Список людей прилагается". Так вот - я пишу для людей. Для настоящих людей, а не для тех, "список которых прилагается". Это вступление я делаю для того, чтобы было понятно, от чьего лица я выступаю, и для кого я пишу эту книгу.
За прошедшие годы и сегодня в России достичь успеха можно лишь путем обмана, лжи, предательства, ценой чужого горя и чужих сломанных судеб. Именно так они достигают этого. Желая представить самих себя в выгодном свете, они дурачат других разговорами об энергичности, карьере... Эту ложь придумали те, кто уже достиг успеха, имеет деньги и власть, но полученные путем лжи и предательства. Их счастье построено на чужом несчастье, и своей подлой жизнью они доказали, что не только можно построить свое счастье на чужом горе, но что только так и можно его построить.
Все мы в школьные годы писали сочинение на тему "Чацкий и фамусовское общество", всех нас учили презирать общество лжи и лицемерия и уважать честность и искренность Чацкого. Почему же так много из нас любой ценой стремятся стать членами именно этого "фамусовского" общества и вместе с ним провозгласить правдолюбие Чацкого сумасшествием?
Почему в органах власти из столетия в столетие, из поколения в поколение продуцируются подлецы? Да потому что этот качественный признак власти в России является наследственным. Сынки начальников вырастают, и сами становятся начальниками. Следует при этом уточнить, что их сынки могут быть как кровными, так и "духовными" (хотя правильнее было бы сказать "бездуховными". Например, Молчалин - это духовный сын Фамусова). Их отличительное качественное свойство - подлость - передается в их роду из поколения в поколение независимо от того, кровные они родственники или "духовные". Быть подлецом - это их (без)духовный, (без)нравственный выбор. С философской точки зрения это еще раз доказывает первичность духовного перед материальным.
Цель моей книги - исследовать глубины человеческой подлости. По-видимому, я стану пионером новой, особая отрасли социальной психологии - психологии подлости. Специфика моего исследования заключается в том, что психология подлости рассматривается на примере сотрудников российских правоохранительных органов, в первую очередь прокуратуры. Я пишу об этом на основании собственного опыта. Два с половиной года я работал следователем прокуратуры.
Моя книга - один из немногих образцов в современной России, когда автор говорит только правду. Я пишу правду, поскольку единственным судией для меня в данном случае является Бог. Я пишу все как на духу. И перед Ним я не могу лгать. Правда жжет глаза сынам лжи, сынкам, поэтому эта книга не для них, они ее просто не смогут читать, у них она вызовет лишь бесноватую злобу и ярость.
Я говорю правду, поскольку ничего другого мне больше не осталось. Правда - это единственный, последний смысл в жизни человека, который остается после того, как все остальное, составляющее смысл жизни людей, разрушено.
Это мой рассказ о том, что мне пришлось пережить. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю в произошедшем со мной гораздо больше. Я познал сущность этих людей. Я увидел, чем является государство, опирающееся на таких людей, его система. Для таких простых людей, как я, это система бесправия и произвола.
Я всегда искал высший смысл в жизни, и всегда этим высшим смыслом была правда. Когда-то, уже много лет назад, один человек сказал мне снисходительно-учительским тоном: "нет никакого смысла". Теперь я стал мудрее, и такие люди не способны больше обмануть меня. На своей шкуре я убедился, что действительно, для них, для особой категории людей, смысла жизни не существует. Эта категория людей с этической точки зрения представляет собой кишечные трубки, говоря о них, имеет смысл вести речь только о выполняемых ими функциях, основными из которых являются поглощение, переваривание пищи и дефекация, а никак не о смысле их жизни. Чувства, характерные именно для человека, такие как любовь, сострадание, у них отсутствуют, поскольку, видимо, отсутствуют необходимые для этого органы чувств.
Именно такие люди подчинили себе государственные органы. Почему так произошло - это другой вопрос. Но свершившийся факт необходимо констатировать. В прокуратуре я встречал в основном только кишечные трубки.
Что интересно: когда человек обращается в ту же прокуратуру за помощью, он ищет сочувствия, сострадания, но эти люди просто не способны на такие чувства. Михаил Задорнов по этому поводу говорит, что отсутствие органов чувств связано с паразитарной природой этих людей. По своей природе, по своей сущности - это паразиты, питающиеся за счет остальных людей, не включенных ими в круг избранных. Так, у глистов даже глаз нет, одна только пищеварительная система. Дело в том, что у этих людей отсутствуют не все органы чувств, а только те, которые делают человека человеком. А те органы, которые составляют основу гедонизма, похоти, как раз развиты у них как ни у кого другого.
Но что самое страшное. Посвятив так много места доказательству того, что они не люди, я вынужден признать, что где-то в глубине их кишечника, под толстым слоем жира все же осталась еле тлеющая искра Божественного света; похоронить заживо его можно, но потушить полностью никто не в силах. Эта искра не дает им спать спокойно, проявляясь иногда как нечто, похожее на совесть. Они, правда, предпочитают считать это коликами в желудке или еще чем-нибудь типичным для них. Именно это и страшно. Любой человек изначально обладает тем, что делает, или, вернее, может сделать его человеком. Любовь, сострадание, правда, справедливость - все эти чувства заложены в любого от рождения. Но только эти люди намеренно, целенаправленно уничтожают в себе эти чувства, а заодно уничтожают тех людей, которые эти чувства проявляют.
С другой стороны и я сам не мог не поддаться тлетворному влиянию той среды, в которой я работал. Однако в моем случае вынужденная ложь, на которую меня обрекала эта система, была подобна вирусу, атакующему защищенный от нее сильным иммунитетом организм. Вынужденно переболев этой заразой, я восстанавливался вновь. Учитывая все это, я не делаю однозначных оценок, я далек от того, чтобы делить все только на черное и белое.
Когда-то великий русский гражданин А.И.Солженицын рассказал о своем опыте столкновения с этой системой в своем романе. Он описал увиденное им с точки зрения заключенного, пострадавшего от этой системы. Я же был звеном этой системы. Для меня этот опыт оказался еще более страшным, чем пережитое Солженицыным. Если он был снаружи, он прошел первый круг ада в тюрьмах и лагерях, будучи невинно осужденным, то я был внутри, тем, кто отправляет в эти тюрьмы и лагеря, и при этом сохранил верность правде и справедливости. Я прошел через более глубокую дьявольскую злобу - я прошел по второму кругу ада. Об этом и будет моя повесть.
Название моей книги не связано с дантевскими кругами ада, как это было у Солженицына. Я отсчитываю круги от круга Солженицына. Его круг первый, мой - второй. Не нужно искать ад на страницах Библии или у Данте. Если ад где-то и существует, то он здесь, в России. Для талантливого, для гениального человека, для человека с чистой душой, искреннего, всегда и во всем стремящегося к Правде, ад - в России. Так было и так есть. Нигде, ни в какой стране мира никогда так не издевались, не истребляли с такой циничной изощренностью самых талантливых и честных людей, как в России. Пушкин, Лермонтов, Есенин - были подло убиты режимом, и список это можно продолжить и в нем будут тысячи лучших людей.
Моя книга написана на основе моего личного опыта. В тех случаях, когда о тех или иных событиях мне известно не из личного опыта, а со слов людей, которым я доверяю, я буду использовать вымышленные имена. Я не хочу подставлять под удар честных и порядочных людей, которые мне рассказали о тех или иных случаях прокурорского или милицейского беспредела. Методы, которые использует прокуратура, милиция и суд в расправе над теми, кто говорит о них правду, чудовищны в своей жестокости, бесчеловечности и беззаконии.
Глава 1. Welcometothemachine
Я всегда мечтал работать следователем. И в 2000-м году моя мечта стала сбываться. Тогда мне пришлось поработать общественным помощником у следователя по ОВД областной прокуратуры.
В то время я был студентом-заочником второго или третьего курса юридического факультета. Учитывая мое социальное происхождение (из простых рабочих) и материальное положение нашей семьи (бедность на грани нищеты), дорожка в прокуратуру мне была "заказана", просто так меня не взяли бы даже и общественным помощником. Но я сначала пришел в милицию. Случайно я познакомился с одной женщиной-следователем Нижегородского РУВД, и напросился в помощники. Она познакомила меня с двумя другими следовательшами (около 80% следователей милиции тогда составляли женщины) и они разрешили мне приходить и помогать им в составлении различных процессуальных документов, я выезжал с ними на места преступления, участвовал в следственных действиях. Буквально за несколько дней я вошел в курс дела и по некоторым делам практически занимался расследованием. Тогда то я и понял, что мое призвание - быть следователем, бороться с преступностью.
Несколько раз я встречал в камерах изолятора временного содержания при Нижегородском РУВД бывших учеников школы, где я раньше учился. Все они были прожженными хулиганами, в школьные годы мне самому не раз приходилось терпеть на себе их хулиганские выходки, и в том, что их привлекают к уголовной ответственности, я видел справедливую закономерность. Не удивлялись и они, увидев меня в ИВС. Меня они принимали за следователя, и им это также казалось естественным и закономерным. Я всегда был образцом правды и справедливости, всегда противопоставлял себя насилию и лжи, поэтому увидеть меня в качестве следователя было для них непривычным (исходя из реальной действительности) доказательством того, что справедливость на земле существует.
В течение почти полугода негласно, без ведома руководства РУВД я работал помощником у следователей, имел полный доступ к уголовным делам и вещественным доказательствам. В итоге мне написали отличную характеристику и поставили на нее печать РУВД. В этот момент в РУВД из прокуратуры Нижегородской области поступило постановление о создании следственной группы для расследования одного многоэпизодного преступления, и следователь, у которой я работал помощником, была включена в состав этой группы. Это обычная практика в работе правоохранительных органов: когда у прокуратуры не хватает собственных сил, она всегда привлекает в качестве "чернорабочих" сотрудников милиции. Я вместе со следователем милиции, которой я помогал, отправился в областную прокуратуру, где моей помощи были только рады.
Руководителем нашей следственной группы был следователь по ОВД, старший советник юстиции, порядочный, благородный человек, сейчас уже вышедший на пенсию. Как я узнал впоследствии общие черты морального разложения, присущие всем высокопоставленным прокурорским сотрудникам, коснулись и его, но по сравнению с другими его действительно можно было привести как образец порядочности.
Больше всего тогда меня поразило, как несравнимо отличается оплата труда следователей прокуратуры и следователей МВД, и как это не соответствует реальной работе тех и других. Загруженность следователей МВД была в несколько раз больше чем загруженность следователей прокуратуры. Так, у нашего руководителя в производстве было только одно дело. Примерно также обстояло дело и у других прокурорских следователей. В милиции же у следователей в производстве было по 15 - 20 и больше уголовных дел. Загруженность работой следователей МВД была в несколько раз выше, чем прокурорских, однако зарплата у прокурорских была в несколько раз выше. Наш "важняк", узнав, сколько получает наша следователь в РУВД - около трех с половиной тысяч рублей, от души рассмеялся, а затем отыскал завалявшуюся в столе бумажку с расчетом его зарплаты. Такие квиточки выдают при получении каждой зарплаты. В нем значилось около девяти тысяч рублей. (Это было в 2000-м году. Сейчас, в 2006-м, даже начинающий прокурорский сотрудник, еще даже не закончивший вуз, поскольку своих они часто берут на четвертом-пятом курсе вуза, получает около двадцати тысяч).
Однажды я был свидетелем того, как в кабинет нашего шефа пришел некий мужчина, по-видимому, его давний друг. "Слушай, помоги устроить дочку на работу. Она у меня заканчивает юрфак..." - сказал тот. "Не знаю, не знаю..." - ответил наш шеф, но пообещал помочь. До этого он рассказывал нам, что помог устроиться на работу в прокуратуру сыну одного своего знакомого, директора крупного нижегородского автопредприятия. (Этот сынок и сейчас успешно работает в одной из нижегородских районных прокуратур, несмотря на один некрасивый случай: в одном ночном клубе он учинил пьяный дебош, избил охранника, и при всем этом размахивал своим удостоверением и кричал, что он следователь прокуратуры. После того, как избитый охранник подал заявление в милицию, дело быстро прикрыли, а свой следователь отделался лишь выговором). "А нельзя ли мне тоже поступить на работу в прокуратуру?" - как-то поинтересовался я у нашего шефа. "Давай десять тысяч" - в шутку сказал он. "Кому?" - спросил я. На это шеф улыбнулся и сказал: "Бесполезно, все места уже распределены". "А если в район?" - не унимался я, имея в виду работу в сельском районе. "Ну, в район еще может возьмут, - с улыбкой ответил тот, - куда-нибудь в Шахунью..." Да, он тогда действительно сказал это, именно так, почти как пророчество, и то, что казалось тогда забавной шуткой, обернулось чудовищной правдой через два года.
Через два месяца дело мы расследовали. Это было последнее дело того следователя, после этого дела он вышел на пенсию. Меня же потом вызывали на допрос в Нижегородский областной суд. Суд интересовался тем, каким образом я сумел тринадцать раз поучаствовать в качестве понятого по одному и тому же уголовному делу. У меня тогда в прокуратуре взяли образец моей подписи и за меня расписывались в протоколах следственных действий, где было необходимо участие понятых. Таким образом моя подпись появилась более чем в половине из этих тринадцати протоколов.
Другим понятым была подружка другой молодой девушки-следователя милиции из нашей следственной группы, которая ни в одном следственном действии не участвовала. Я хотя бы несколько раз выезжал на проверку показаний обвиняемых на месте и был бы рад поучаствовать и в других следственных действиях, но мне о них попросту не сообщали, видимо, считая мое участие лишним.
Как я узнал впоследствии, такие следственные действия, как проверка показаний на месте или следственный эксперимент, иногда предпочитают проводить без посторонних глаз, хотя по закону участие понятых является обязательным. Пытки, которым подвергают подследственных, чтобы они "добровольно показали" на месте, "как они совершали преступление" лучше применять без свидетелей.
Адвокаты в следственных действиях в том деле вообще ни разу не участвовали, а лишь расписывались в готовых протоколах, и это тоже типично и характерно для нашей действительности, как я также убедился в этом впоследствии. По тому делу был даже такой случай. Главный обвиняемый, назовем его Федянин, отказался от помощи адвоката и пожелал сам защищать себя на следствии. Однако для следователя такой отказ не является обязательным. Более того, участие адвоката в данном случае было обязательным, поскольку за совершенные обвиняемым особо тяжкие преступления, в частности неоднократные убийства в составе банды, уголовным законом предусматривалась смертная казнь. Следствие уже практически подошло к концу, мы подшивали документы в тома для ознакомления обвиняемых, а адвокат этому обвиняемому так назначен и не был. Вот и ознакомление с делом завершилось. И тогда наш следователь решил подстраховаться и "назначить" тому обвиняемому адвоката. Действительно, если бы адвокат в деле не участвовал, то судом это могло бы быть признано существенным нарушением УПК и дело могло быть возвращено для дополнительного расследования в прокуратуру (тогда еще действовал УПК РСФСР 1961 года, который, в отличие от нового УПК позволял такую процедуру). У нашего следователя был давний друг, который раньше также работал в правоохранительных органах, а теперь был адвокатом. Они созвонились и договорились. Имя этого адвоката задним числом вписали во все процессуальные документы, соответствующие тем следственным действиям, в которых адвокат должен бы был участвовать: протоколы допросов обвиняемого, проверки показаний на месте и др. На досуге адвокат зашел и расписался везде, где нужно. Была создана полная иллюзия того, что адвокат реально участвовал в деле. В нашем суде больше ничего и не требуется. Главное для российского суда - это бумажка. То, что говорит в суде человек - это вторично.
Так и оказалось в действительности. На суде тот обвиняемый бурно протестовал против того, что на следствии его, якобы, защищал некий адвокат. Адвоката вызвали в суд. Однако в соответствии с УПК РСФСР и Положением об адвокатуре РСФСР (а также и в соответствии с современным законодательством, в частности ст. 8 Федерального закона "Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ") допросить адвоката суд не имеет права. Вернее, защитник не вправе разглашать сведения, сообщенные ему в связи с осуществлением защиты (ст. 51 УПК РСФСР) и не может быть допрошен в качестве свидетеля об этих сведениях (ст. 15 Положения об адвокатуре РСФСР), однако эта норма толкуется судом произвольно, и в данном случае была применена именно она. Суд "презюмировал", что адвокат в деле реально участвовал (ведь есть же его подпись на бумажках!) и допрашивать его не стал. Напрасно обвиняемый во всеуслышанье заявлял, что видит этого адвоката первый раз. Подпись на бумажке в российском суде значит гораздо больше (если не все), чем слова живого человека, стоящего перед судом.
Об этой истории я узнал еще до моего вызова в суд, мне рассказала об этом другая участница нашей следственной группы, та, чья подруга "участвовала" в качестве второй понятой. Впоследствии, когда я сам уже работал в качестве следователя, я убедился, что практически все следователи используют подобную практику. Более того, при созданной самим государством системе бесплатной адвокатской помощи сами адвокаты остаются от этого в выгоде, и "защита" ограничивается лишь тем, что адвокат забегает к следователю в последний день перед направлением уголовного дела в суд и расписывается в нужных местах. В суде на это смотрят сквозь пальцы.
Тогда же, еще ни разу не сталкиваясь с российским судом, будучи вызванным в качестве свидетеля я несколько испугался. Я не знал, как мне следует поступить. Сказать ли правду о том, что фактически я участвовал в от силу в половине из тех следственных действий, в протоколах которых стояла "моя" подпись? Однако, как оказалось, правда в суде была никому не нужна. Судья прекрасно понимал, как обстояло дело в действительности. Судья спросил меня, участвовал ли я в качестве понятого в следственных действиях. Я подтвердил, это действительно было так. "Вы ведь, наверно уже не помните, сколько раз участвовали?" - задал мне наводящий вопрос судья. Я действительно не помнил. Все вопросы адвокатов, обращенные ко мне, судья отвел без объяснения мотивов отвода. Мне не пришлось ответить ни на один вопрос адвокатов. В том числе был отведен судьей вопрос и о том, каким образом в автомашине "Волга", указанной в протоколе как средство доставки участников следственного действия на место проверки показаний и рассчитанной на пять посадочных мест, уместилось семеро участников проверки показаний на месте: водитель, следователь, обвиняемый, конвоир, адвокат, и двое понятых. Единственное, что я сказал суду, кроме ответов "да" на его два вопроса, это мои установочные данные и место работы. Тогда я работал сторожем на автостоянке. Это вызвало смех на скамье подсудимых. Встречая меня в прокуратуре, эти ребята, которые проходили обвиняемыми по делу, считали меня следователем, и поэтому вполне справедливо возмущались, когда меня записывали в качестве понятого. Узнав же, кем я тогда на самом деле работал, они были так удивлены, что больше никаких вопросов мне задавать не стали. На этом допрос закончился. Гособвинитель из прокуратуры ни задал мне ни одного вопроса. Это был толстенький низенький человечек, все время заседания он не издал ни звука и лишь улыбался, глядя на других участников. После заседания, когда судья объявил перерыв, он подошел ко мне, я стоял в коридоре суда вместе с той молодой следовательницей, которую также вызывали в качестве свидетеля, и продолжая улыбаться, протянул мне руку. При этом он захихикал, видимо его забавляла комедия, разыгранная в зале суда.
После этого вплоть до 2002 года я в прокуратуре не появлялся. Я подумал было возобновить работу в качестве помощника следователя в Нижегородском РУВД, но произошедшие там за время моего отсутствия события заставили меня отказаться от этого. Я узнал, что следователь, назовем ее Частова, по рекомендации которой я и начал работать помощником у двух других следовательниц, была уволена. Обстоятельства ее увольнения, как мне рассказали об этом ее коллеги, были следующими. В РУВД обратился потерпевший с заявление об угоне автомобиля. Частова составила постановление о возбуждении уголовного дела и отправилась к начальнику следственного управления (СУ) при Нижегородском РУВД, назовем его Кваксимович, за подписью: для возбуждения уголовного дела следователю милиции требовалось согласие начальника следственного отдела. На это Кваксимович сказал Частовой, что пусть, мол, потерпевший приносит энную сумму долларов Частовой, та передает половину ему, и тогда милиция возбудит уголовное дело. Частова отказалась, причем позволила себе уточнить, не взятку ли собирается требовать Кваксимович. Вместо ответа начальник СУ вышел из себя и, если в цензурной форме изложить его требования, потребовал от Частовой, чтобы та либо немедленно увольнялась из "органов", либо выполняла его требование, в противном случае он пообещал уволить ее сам. Частова предпочла уволиться по собственному желанию.
Эта история заставила меня отказаться от работы в милиции. Я продолжал учиться на юриста и занимался научной деятельностью. В 2001-м году я написал научную работу по уголовному праву, научным руководителем выступила к.ю.н., доцент Колосова В.И.
В 2002 году в прокуратуре Нижегородской области проводился большой набор новых сотрудников. В 2002 году вступал в действие новый уголовно-процессуальный кодекс, и у прокуратуры появилась отличная возможность расширить по этому поводу свои штаты и придумать новые синекуры для вновь подросших сынков. При этом места оставались даже для чужих, таких, как я, задачей которых было выполнять реальную работу. Я уже упоминал, что следователь прокуратуры по сравнению со следователем милиции практически ничем не занимался, соотношение дел в производстве было одно "прокурорское" к тридцати "милицейским"; это была синекура для своих. Однако работать все равно кому-то надо было, поэтому, кроме сынков для откармливания и получения денег, в прокуратуре набирали небольшое число "рабочих лошадок", которые и выполняли основной объем работы. Так, у меня в Шахунье в производстве было до двенадцати уголовных дел одновременно, в то время, как у моего соседа по кабинету, в производстве было одно.
Когда я пришел в отдел кадров прокуратуры, то я увидел список из почти восьмидесяти имевшихся вакансий. Однако прямо с порога прокурор отдела кадров Майорова заявила мне, что ни одной свободной вакансии нет, кроме должности следователя в прокуратуре Шахунского района. Это один из самых удаленных районов на севере Нижегородской области. Иначе как ссылку направление туда на работу рассматривать нельзя. Например, в 2004 году, когда я уже второй год работал там, к нам в прокуратуру перевели одного проштрафившегося сотрудника с должности прокурора одного сельского района. Его назначили старшим следователем, "отправили к нам на перевоспитание", как сказал по этому поводу тогда наш прокурор района Фуреев В.П.
По месту жительства в Н.Новгороде либо в близлежащих района мне работу не предложили, хотя в тот же период я был свидетелем того, как другие мои однокурсники были трудоустроены либо в Н.Новгороде, либо в ближайших к городу районах. Меня отправили в Шахунью даже несмотря на то, что я являюсь опекуном своей престарелой матери 1939 г.р., инвалида 1 группы, которая согласно заключению ВТЭК нуждается в постоянном постороннем уходе, я же являюсь единственным ее близким родственником. На этом же основании я имею отсрочку от призыва на воинскую службу.
На работу в прокуратуру меня взяли, когда я был еще студентом 5-го курса юридического факультета ННГУ им. Н.И. Лобачевского. Это позволяет Закон о Прокуратуре. К тому времени я уже сумел существенно отличиться в учебе и научной работе в университете и вполне мог бы рассчитывать на то, чтобы меня взяли на работу в городе. Моя научная работа была признана лучшей в области юридических наук на Всероссийском конкурсе студенческих научных работ, я был награжден правительственной наградой - медалью Министерства образования Российской Федерации. До сего дня еще никто из студентов-юристов Нижегородской области не получал такой награды. Я был награжден дипломом 3-й степени на Областном конкурсе научных работ, похвальной грамотой декана юридического факультета за успехи в учебной и научной деятельности. И раньше я имел высокие достижения в учебе. В 11-м классе стал победителем Областной экологической олимпиады, без экзаменов был зачислен на биологический факультет ННГУ, однако избрал в качестве своей профессии юриспруденцию. За время обучения в университете я стал автором нескольких научных публикаций.
Однако никакие достижения в учебе не шли в сравнение с таким "неоспоримым" достоинством, как наличие родственников в прокуратуре. Уже потом, работая в Шахунье, я узнал, что в городские прокуратуры и прокуратуры близлежащих (в пределах 20 минут езды на автобусе) районов были приняты почти исключительно дети руководящих прокурорских работников (исключением из детей прокурорских работников являлись принятые на работу в прокуратуру дети их друзей и знакомых и дети крупных чиновников и богатейших предпринимателей - они ведь действительно не были "сынками", их родители в прокуратуре не работали, так что "гнусная ложь", будто на работу в прокуратуру берут лишь сынков прокурорских работников), которые как и я на тот момент были еще студентами последних курсов, однако уровень моих знаний и умений был на порядок выше, чем у них, что подтверждали, в частности, имевшиеся у меня награды, в том числе правительственные, за достигнутые успехи в области изучения юриспруденции.
Все проводимые прокуратурой Нижегородской области экзамены, испытания при приеме на работу являются лишь формальными мероприятиями, направленными, с одной стороны, на создание видимости равноправия при приеме на работу, а с другой, истинной, стороны, для отсева неугодных кандидатов на имеющиеся вакансии.
Когда приказ о моем назначении был уже подписан, и мне предстояло отправляться в Шахунский район, выяснилось, что удостоверение в отделе кадров мне выдавать не собираются. На мои вопросы меня направили к начальнику отдела кадров Лазареву В.Л., который мне ответил, что удостоверения прокурор подписывает "пачками", сразу штук по десять, и из-за меня одного мое удостоверение к прокурору не понесут. Как он мне сказал, там, в Шахунье вообще можно работать без удостоверения. Мне было сказано, чтобы я ехал без удостоверения. Я бы мог поехать и без удостоверения, если бы не цена железнодорожного билета в Шахунью. Тогда билет в один конец стоил около 100 рублей. Я до этого работал сторожем в школе, моя зарплата была немногим больше стоимости этого билета, поэтому сто рублей для меня были крупной суммой денег. По удостоверению же я бы мог проехать бесплатно, пользуясь льготами сотрудников прокуратуры. Поэтому я стал настаивать, что бы мне выдали хотя бы справку вместо удостоверения, что я являюсь работником прокуратуры.
Однако привыкшим к роскоши никогда не понять живущих в нищете. Для них бедняки - это не люди, а низшие существа. Мою просьбу выдать мне удостоверение начальник отдела кадров воспринял как неподчинение и личное оскорбление.
Выслушав меня, В.Л. Лазарев, начальник отдела кадров, встал из своего кресла и перед тем, как ответить мне, лицо его передернулось, как бы от презрения. "Я тебя что-то не понимаю. Ты наверно раньше работал дворником где-то ... не в России. Мы, - он сделал паузу, выделив это слово, - берем не работников, а рабов, мы не рабОто-, а рабАтодатели... У тебя сто рублей нет на билет, - он размашистым жестом вытащил из заднего кармана брюк бумажник, - на, я тебе дам. Взаймы". От такого монолога начальника отдела кадров прокуратуры я несколько опешил и не мог сказать ни слова. Я отказался от его денег и повторил, что желал бы получить удостоверение.
Удостоверение мне выдали на следующий день, и я благополучно прибыл на место работы. Однако моя твердость не прошла для меня бесследно. В.Л. Лазарев позвонил прокурору Шахунского района Фурееву В.П. и охарактеризовал меня как скандалиста. Ко мне немедленно были предприняты репрессивные меры. Меня обязали ежедневно в письменном виде отчитываться о проделанной работе. Однако ни единого недостатка в моей работе обнаружено не было. Прокурор района дал мне отличную характеристику для аттестации.
К тому же, как я узнал, сам начальник отдела кадров пользовался неоднозначной репутацией. От других сотрудников прокуратуры я узнал, что он был взяточником, и неплохо получал за хорошие места в прокуратуре. У него имеется парк из нескольких автомобилей, которые он периодически меняет на более дорогие автомашины иностранного производства. Мне пришлось тогда вспомнить упоминание о 10 тысячах рублей за прием на работу, которое обронил в 2000-м году руководитель нашей следственной группы. Лазарев тогда уже был начальником отдела кадров. В 2003 году Лазарев уволился. Впрочем, сразу же вновь занял начальническое кресло. Он стал начальником Службы судебных приставов Канавинского района Н.Новгорода, где впоследствии, как я уверен, сыграл свою роль в моем увольнении. Теперь же он руководит Управлением министерства юстиции по Нижегородской области.
Глава 2. ComfortablyNumb
Долгое время "Красная смерть" опустошала страну. Никакой мор не был еще столь беспощаден или столь отвратителен. Кровь была ее знамением, и ее печатью - алость и ужас крови. Острые боли, внезапное головокружение, - а затем кровь, что обильно хлынет сквозь поры, и гибель... Но принц Просперо был жизнерадостен, неустрашим и находчив. Когда народ в его владениях наполовину вымер, он призвал к себе тысячу здоровых и неунывающих друзей из числа рыцарей и дам своего двора и с ними удалился в одно из принадлежащих ему аббатств, построенное наподобие замка. То было просторное и великолепное здание, рожденное эксцентрическим, но царственным вкусом самого принца. Аббатство окружала крепкая и высокая стена с железными воротами. Придворные, войдя, принесли кузнечные горны и увесистые молоты и заклепали болты изнутри...
Эдгар Аллан По. Маска Красной Смерти
Статистические показатели
Правоохранительные органы России работают по отчетной системе борьбы с преступностью, которая была установлена еще в 20-х годах прошлого века. Несмотря на то, что такая система отрицательно зарекомендовала себя еще в советские времена, явившись причиной создания лишь видимости борьбы с преступностью в результате приписок и искажения статистических данных, сегодня, в условиях "демократии" лишь немногие государственные деятели находят в себе достаточно гражданского мужества открыто признать опасной практику "установления отчетности в борьбе с преступностью", как это сделал бывший министр внутренних дел С.Степашин. Кроме фальсификации отчетности, существующая отчетная система работы, как справедливо указывает ученый из нижегородской Академии МВД О.Д. Калашников, провоцирует сотрудников правоохранительных органов на применение пыток, фальсификацию доказательств и иные способы нарушения законности.
Я буду говорить лишь о том, чему был свидетелем сам, хотя мой опыт типичен не только для нашей области, но и для России в целом. Вся деятельность прокуратуры Нижегородской области направлена на создание видимости благоприятной отчетности. Это особая "потемкинская деревня", где во главу угла поставлены статистические показатели. Реальное положение дел в борьбе с преступностью никого не интересует, более того, если расследование тех или иных преступлений может неблагоприятно отразиться на отчетности, то от него попросту отказываются.
Так, очень часто убийства маскируются под несчастные случаи или самоубийства. Это делается лишь тогда, когда, во-первых, для раскрытия убийства потребовалась бы большая реальная работа, в во-вторых, расследование этого убийства никому в прокуратуре не нужно. Приведу в качестве примера реальную ситуацию. В подъезде дома был обнаружен труп бомжа. Оперативники опросили жильцов. Установили, что бомж этот ночевал в том подъезде почти постоянно, многим был знаком, но ни родственников, ни близких его установить не удалось. Также установили, что в день смерти его избили у киоска, где он обычно покупал выпивку. Кто его избил и за что - не известно. Установить в таких случаях подозреваемого, а главное доказать его виновность практически невозможно. Дело - "глухарь". Труп отвезли в морг на вскрытие. Я присутствовал при беседе ст.следователя прокуратуры Арефьева и судмедэксперта после вскрытия. Эксперт установил, что смерть наступила от черепно-мозговой травмы, которая могла быть причинена при ударе тупым предметом. "Слушай, давай напишем, что он сам упал, когда спал, с подоконника" - предложил Арефьев. Эксперт усмехнулся: "Нет, я так не буду писать". Возможно, он сказал так, потому что я был рядом, а он не хотел иметь лишних свидетелей. На этом тогда мы и расстались. Но в итоге эксперт дал именно такое заключение, какое хотел от него получить Арефьев. Получалось, что потерпевший получил травму при падении с подоконника. На этом проверка была закончена, уголовное дело не возбуждалось, Арефьев вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, объявив произошедшее несчастным случаем.
Описанный случай типичен. Это типичный стандарт, по которому действует прокуратура в подобных случаях. Это гораздо выгоднее для прокуратуры, чем проводить расследование, которое может затянуться на многие месяцы и не приведет ни к каким результатам, а следовательно, ухудшит отчетность, статистические показатели по срокам расследования, количеству приостановленных и нераскрытых дел. Обжаловать это постановление никто не будет, потому что убитый бомж никому не был нужен. Даже если у него и есть родственники, близкие, им на него наплевать. Законность постановления "как бы" должен проверять прокурор района, на практике же прокурор во всем согласен со следователем, и более того, ориентирует следователя на сокращение "ненужной" работы. Такой же характер носит и проводимая проверка отказных материалов, которую проводит надзирающий прокурор в прокуратуре области. Отменять собственные, то есть вынесенные прокурорскими сотрудниками, постановления надзирающий прокурор не будет. Рвение по отмене незаконных постановлений об отказе в возбуждении уголовного дела прокуратура может проявлять по отношению к милиции, но не к своим собственным следователям. Прокуратуре нужна благоприятная отчетность, поэтому ни следователь, ни прокурор района, ни надзирающий прокурор сами себе ее портить не будут. Поэтому в таких случаях, когда расследование бесперспективно или по крайней мере очень сложно, выгоднее состряпать отказной материал, то есть вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. В качестве оснований отказа может быть что угодно, лишь бы это носило хотя бы минимальную правдоподобность. Как правило, в таких случаях погибший "упал сам".
От статистических показателей в первую очередь зависит материальное благополучие прокурорских работников (хотя это не единственный и, возможно, не главный фактор, о нем мы поговорим чуть позже). К должностному окладу установлена система доплат, которая удваивает оклад почти вдвое, плюс к этому выплачиваются ежеквартальные премии. Таким образом, каждый рядовой сотрудник заинтересован в сохранении этих доплат, которые снимаются в случае наложения дисциплинарного взыскания. Именно с ситуацией, угрожающей снятием доплат я столкнулся практически сразу по приеме на работу. На этом примере хорошо видны как критерии, по которым оценивается работа прокурорских сотрудников, так и отношение самих сотрудников к своей работе.
Тогда это было одно из моих первых уголовных дел. При расследовании этого уголовного дела я столкнулся с ситуацией, когда вина обвиняемого не получала своего полного подтверждения. Я доложил об этом прокурору района и выразил намерение освободить обвиняемого из-под стражи. Я мотивировал это тем, что по делу было недостаточно доказательств, и в суде обвиняемый мог бы быть оправдан. Прокурор поручил своему заместителю Толстогузову проверить это дело, а тот в свою очередь поручил это старшему следователю Арефьеву Ю.А., который тогда был моим наставником в работе. Арефьев же мне "популярно" объяснил, что в случае освобождения обвиняемого из под стражи, причем совершенно не важно на каком основании, не только мне, но и прокурору района, санкционировавшему ходатайство в суд об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, грозило дисциплинарное взыскание в виде лишения надбавок к зарплате. Такая практика проводилась прокурором Нижегородской области Демидовым. Дело в том, что прокурор области Демидов всеми силами пытается занять первое место в Поволжском федеральном округе по статистическим показателям борьбы с преступностью и обеспечению законности при расследовании уголовных дел. Основными статистическими показателями этого являются: срок расследования уголовного дела (не должен превышать двух месяцев), отсутствие прекращенных уголовных дел (прекращение уголовного дела свидетельствует, в соответствии с этим подходом, о том, что изначально дело было возбуждено незаконно и прокурор не должен был давать согласия на возбуждение уголовного дела), отсутствие освобожденных подозреваемых, задержанных по подозрению в совершении преступления, и обвиняемых, освобожденных из-под стражи (освобождение опять же расценивается как следствие изначально незаконного задержания, а в соответствии с положениями нового УПК РФ такие лица вправе получить компенсацию за незаконное задержание или содержание под стражей). По этим статистическим показателям ведется отчетная борьба. Прокурор Нижегородской области затратил колоссальные средства на сооружение роскошного дворца для областной прокуратуры, и ему требуются высокие статистические показатели для собственного оправдания этих затрат в отчетной игре перед Генеральной прокуратурой. Поэтому в прокуратуре действуют следующие негласные правила, установленные прокурором области Демидовым: нельзя прекращать уголовные дела; нельзя освобождать задержанных и арестованных; расследование нужно завершать в двухмесячный срок; следователь обязан направлять в суд не менее двух уголовных дел ежемесячно.
Все эти требования на практике осуществить невозможно. При расследовании приходится и прекращать уголовные дела, если вина обвиняемого не подтверждается либо выясняется, что он не виновен; приходится отпускать из-под стражи арестованных, если вина их не подтверждается. Однако, учитывая необходимость сохранения высоких статистических показателей, следователь становится фактически обязан направить в суд уголовное дело, даже если обвиняемый в действительности не виновен. Иначе его самого и прокурора района, возбудившего это дело, ждет дисциплинарное взыскание. После того, как человек арестован, для следователя, не обладающего принципиальным характером, освободить арестованного становится сложнее, чем принудить к ложному признанию, сфальсифицировать доказательства по делу. Желание избежать взыскания является весьма действенным стимулом для формирования обвинительного подхода, принуждения обвиняемого к самооговору и фальсификации доказательств. Именно такая ситуация возникла у меня тогда.
Для "исправления" ситуации Арефьев велел мне, во-первых, взять одежду обвиняемого в изнасиловании, потереть ее об одежду потерпевшей и послать все это на криминалистическую экспертизу волокон наложения, и таким образом сфальсифицировать доказательство по делу, а во-вторых, поручить оперативникам избить арестованного, чтобы добиться у него признания. "Сам только при этом никогда не светись" - дал он мне ценный совет тогда. Его забота была в данном случае не обо мне, не меня он желал избавить от взыскания, а прокурора района. Как уже впоследствии я узнал, это было одним из его собственных методов продвижения в карьере. "Никогда не подводи начальство, - сказал он мне тогда, причем повторил это дважды, - Подумай, из-за какого-то колхозника накажут прокурора района..." Я от такого "обучения" отказался, чем навлек на себя ненависть с его стороны. "Чего ты, все так делают" - упрекал он меня тогда. В этом я впоследствии полностью убедился.
Сам Арефьев с согласия прокурора района скрывал все неблагоприятные статистические показатели, и ежемесячно в областную прокуратуру направлялись безукоризненные отчеты, по которым все уголовные дела расследовались в двухмесячный срок (одно - два дела для видимости правдоподобности он с прокурором ставили с превышением срока, но и в этом случае превышение было максимум на месяц), прекращенных дел не было, освобожденных из-под стражи не было. Это по сути выгодно и самой областной прокуратуре, поскольку она в свою очередь отчитывается перед прокуратурой Генеральной и ведет свою отчетную игру. То есть такой подход является фактически санкционированным вышестоящими инстанциями - прокуратурой области для прокурорских работников в районах и ГУВД для райотделов милиции.
Приведу пример, как с отчетная система борется с преступностью. Мне пришлось ознакомиться с одной служебной инструкцией, выпущенной совместно прокуратурой Нижегородской области и ГУВД в 2004 г. Тогда ее выходные данные я не записал, теперь же, после увольнения, получить к ней доступ невозможно, хотя в случае действительно независимой проверки без труда можно ее найти. В ней анализировались результаты борьбы с преступностью. В частности, указывалось на то, что возрос уровень рецидивной преступности. Рецидивная преступность - это преступления, которые совершают, в основном, преступники, условно осужденные или освобожденные условно-досрочно. Контроль за их исправлением должны осуществлять уголовно-исполнительные инспекции (УИИ) на местах, то есть при районных УВД. Приведу опять же пример из личной практики, как они этот контроль осуществляют. Так, по одному делу условно осужденный преступник вновь совершил преступление, на сей раз в отношении сотрудников милиции, учинив хулиганские действия и ударив сотрудника милиции прямо в помещении отдела милиции. По ходу дела я направил запрос в УИИ с целью получить справку о проделанной профилактической работе с условно осужденным. Однако из УИИ пришел ответ, что такой осужденный у них в списках не значится. Как же так? Я вновь направил им запрос, приложив копию приговора суда, где было указано, что на УИИ возлагаются обязанности по обеспечению исполнения возложенных на условно осужденного ограничений. Только почти через месяц, когда уголовное дело я уже направил в суд, из УИИ пришел ответ. Из ответа следовало, что некий сотрудник РОВД получил в суде копию приговора, но не передал ее в инспекцию. В общем, нашли стрелочника. Когда же я сообщил об этом факте прокурору, тот лишь усмехнулся. Дело в том, что начальник районной УИИ - его жена. Вернемся же к инструкции по борьбе с рецидивной преступностью. В чем же видит областное руководство причину увеличения рецидивной преступности? Может в недостатках работы УИИ, слабой профилактике преступлений? Все гораздо проще. В инструкции указано: видимо сотрудники неверно заполняют статистические карточки...Вот в чем причина роста рецидивной преступности, как же все "гениальное" просто, причина в том, что статистические карточки неправильно заполняют! Как же руководство предлагает бороться с рецидивной преступностью. Может совершенствовать работу уголовно-исполнительных инспекций, проводить профилактику преступности? Опять, все гениальное просто. Инструкция предписывает: необходимо провести учения оперативных сотрудников по вопросу заполнения карточек статистической отчетности. Известно, как будут проводиться эти учения. Вот так у нас идет "борьба" с преступностью. И методы этой "борьбы" уже не таясь приводят в служебных инструкциях.
В данном конкретном случае хочется привести как мое мнение, так и мнение независимых ученых о том, чем вызваны подобные меры, направленные на фальсификацию низкого уровня, в частности, рецидивной преступности. Все чаще среди ученых звучат высказывания о том, что "в органах законодательной власти проявилась и крепнет тенденция лоббирования законопроектов, в том числе в интересах крупных коррупционеров и взяточников, мошенников и прочих дельцов криминального бизнеса, наживших свои состояния противоправным путем" (См.: Сверчков В.В. Развитие Общей части уголовного законодательства России на современном этапе. Н.Н., 2004). Вступившими в силу в декабре 2003 года поправками к Уголовному кодексу частично упразднен институт рецидива преступления, сужена возможность признания рецидива опасным или особо опасным, в сторону смягчения изменились правила назначения наказания при рецидиве, отменен дифференцированный подход к назначению наказания в зависимости от вида рецидива. Такие изменения в законодательстве могли бы быть оправданы только крайне низким процентом рецидивной преступности на практике. Однако это как раз наоборот, существует высокий уровень рецидивной преступности, около 22 %, происходит интенсивный процесс криминальной профессионализации, что дает основания ученым утверждать, что искусственное снижение уровня рецидивной преступности (по статистическим отчетам) частичным упразднением института рецидива в Уголовном кодексе с неизбежностью повлечет увеличение и ожесточение фактической рецидивной преступности (Сверчков В.В. Указ.работа). Таким образом, становится очевидным, что изменения, внесенные в Уголовный кодекс в 2003 году направлены не на реальную борьбу с преступностью, а ведут к ослаблению борьбы с преступностью. Эти изменения не были криминологически обоснованы. Здесь уже власть, высшая, государственная власть вынуждена принять меры, чтобы задним числом оправдать эти изменения, не допустить того, чтобы стали очевидны неблагоприятные последствия внесения этих изменений в законодательство. Что в данном случае может оправдать внесенные в УК РФ изменения? Понижение уровня рецидивной преступности в статистической отчетности, статистические данные, которые бы свидетельствовали, что рецидивная преступность понижается, что будет представлено как её фактическое понижение.
У нашей страны самый высокий в мире процент раскрытия преступлений. Поддержание этого процента вызвано принятой отчетной системой борьбы с преступностью, погоней за высокими показателями. Но что реально стоит за этими цифрами в статистических отчетах? Стала ли жизнь граждан безопасней, стали ли соблюдаться законы? Законы не соблюдаются даже теми, кто призван следить за их соблюдением.
Как может в принципе соблюдаться законность, если система органов прокуратуры, надзирающих за законностью, формируется незаконно, по блату?
В районных УВД к делам, связанным со статистической отчетностью, допускают в качестве подчиненных только самых лояльных, самых управляемых в том смысле этого слова, под которым понимается подчинение любым незаконным приказам и осуществление любой незаконной практики, если это нужно начальству. Так в Шахунском РОВД в отделе аналитики (это отдел, занимающийся учетом статистических карточек) работала дочь начальника РОВД и на пару с ней молодой сотрудник, бывший опер, бывший следователь того же РОВД, которого переводили с должности на должность за постоянное пьянство и неспособность справляться даже с элементарными служебными обязанностями. Естественно, такие сотрудники не будут спорить с начальством ни при каких обстоятельствах. В отделе аналитики Канавинского РУВД имел место инцидент, который также подтверждает это правило. Как-то я пришел в отдел аналитики, чтобы сдать статистическую карточку на возбужденное уголовное дело и получить номер уголовного дела. В кабинете за столом с документами я застал девочку лет 15-ти, которая беседовала по телефону явно по личным, нерабочим вопросам. Я представился, сообщил цель своего прихода. Она мне сказала подождать и продолжила разговаривать по телефону. Затем в кабинет зашла женщина и села за другой стол. Я вновь сообщил о цели своего прихода и спросил, почему у них сотрудники на работе ведут разговоры по личным целям. На это та женщина мне сказала, что та девочка вообще не их сотрудница, а "просто пришла помочь и поучиться". Я на это спросил, почему к ведению статистического учета допускают посторонних лиц, ведь именно в сфере статистического учета преступлений допускается большинство нарушений. На это та женщина презрительно усмехнулась и сказала: "Это откуда ты такой?". Я ничего на это не ответил, хотя это замечание было сделано с явно оскорбительной интонацией и действительно оскорбило меня. Я протянул женщине статистическую карточку, однако она тут же мне ее вернула и сказал, что регистрировать ее не будет, так как в карточке не указан КУП, т.е. номер сообщения о преступлении в книге учета происшествий по РУВД. Мне ранее при работе в Шахунском районе постоянно приходилось составлять подобные карточки, и при этом номер "КУП" от меня не требовали. Этот номер имелся в книге учета происшествий в дежурной части РУВД. Поэтому я предложил той женщине самой узнать этот номер в дежурной части, так как это входит в ее должностные обязанности. На это она стала махать на меня руками и повышенным голосом мне сказала: "Идите, идите отсюда, молодой человек, я вам ничего искать не буду, вас тут сто человек за день приходит, еще я за вас бегать буду...". Я ей на это ответил: "Вы свою работу просто делать не хотите, вот и все". Она мне еще раз сказала, чтобы я уходил, после чего я действительно ушел. Из этой ситуации хорошо видно отношение этих сотрудников к возложенным на них обязанностям, видна уверенность в собственной безнаказанности, за которой стоит поддержка со стороны руководства УВД и прокуратуры, полученная в обмен на их готовность выполнять незаконные приказы. Видно и как они готовят себе смену, приучая к нарушениям порядка еще стажеров.
В Канавинском РУВД проверки, проводимые комиссиями из Генеральной и из областной прокуратур, многократно выявляли случаи укрывательства преступлений, совершенные именно путем манипуляций со статистическими карточками. И это также показательно: районная прокуратура, возглавляемая Андроповым, которая находится в ста метрах от РУВД не выявляла в нем никаких нарушений. Это еще раз подтверждает, что самому районному прокурору выгодны незаконные манипуляции со статистической отчетностью.
Как мне впоследствии стало известно, по негласному указанию прокурора Андропова Ю.И. следователи прокуратуры и отдел аналитики Канавинского РУВД постоянно допускают искажения в статистической отчетности по направляемым в суд уголовным делам с целью создания видимости выполнения ежемесячного плана направления в суд уголовных дел. Так, по части уголовных дел статистические карточки составляются заранее и отдел аналитики регистрирует их до фактического направления уголовных дел в суд, как если бы эти дела были уже направлены. Фактически уголовные дела могут направляться в суд по истечении нескольких недель после регистрации соответствующих статистических карточек. Делается это в основном по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях прокурорской подследственности: убийствах, изнасилованиях. Расследовать такие дела в двухмесячный срок невозможно просто физически, и чтобы не портить отчетность, составляются статистические карточки, как будто дело уже окончено следствием и направлено в суд.
Наиболее распространенные нарушения, с которыми сталкиваются простые граждане, это отказ в приеме заявления о совершении преступления. По самым различным, порой очевидно надуманным основаниям, дежурные по РУВД или оперативники убеждают граждан не подавать заявления о преступлении или прямо отказываются принимать его. Это также в первую очередь связано с отчетной игрой. Если преступление раскрыть не удастся, то уголовное дело придется приостановить (если не прекратить) производством, что негативно отразится на отчетности. Установка на отказ в приеме заявления сотрудниками милиции задана именно прокуратурой, так как именно прокуратуре (прокурору области Демидову) нужны статистические показатели.
Как я убедился в своей работе, прокуратура района закрывает глаза на фактически известные злоупотребления сотрудников РУВД, так как в противном случае прокуратуре не удастся побеждать в отчетной игре. Дело в том, что прокуратура не занимается раскрытием преступлений. Только в телесериалах следователи прокуратуры раскрывают преступления, на практике же следователь прокуратуры занимается расследованием уже раскрытого преступления. За раскрываемость отвечает милиция - РУВД. Не будет необходимого количества раскрытых милицией преступлений - не будет показателей у прокуратуры. На каждого следователя прокуратуры по указанию прокурора области Демидова необходимо иметь по два направленных в суд уголовных дела в месяц. Конкретные механизмы, которые используют прокуроры районов для побед в этих отчетных играх, могут несколько отличаться, но в целом система одна: лояльность прокуратуры к злоупотреблениям милиции в обмен на необходимое количество раскрытых уголовных дел для прокуратуры. Так в Канавинском районе на поток поставлено раскрытие уголовных дел, связанных с оскорблением сотрудников милиции. Почти 90 % плана по прокуратуре по направлению уголовных дел в суд приходится на эту категорию дел. Механизм таков: сотрудники милиции задерживают подвыпившего субъекта и доставляют его в отделение милиции. Человек, естественно, начинает возмущаться. На это сотрудники милиции тут же составляют рапорта о том, что задержанный их оскорбил грубой нецензурной бранью, после чего задержанный сразу же освобождается. По этим рапортам возбуждается уголовное дело по статье 319 УК РФ "Оскорбление представителя власти",а так как оскорблены (то есть являются потерпевшими) сотрудники милиции, то расследование этого дела отнесено законом к подследственности прокуратуры. Ни сами сотрудники милиции, ни следователи прокуратуры не скрывают, что в большинстве случаев никакого оскорбления в действительности не происходило. Практически по всем таким делам в качестве "свидетелей" этих оскорблений выступают одни и те же подставные лица - стажеры милиции или родственники, знакомые, любовницы и т.п "оскорбленных" сотрудников милиции. Протоколы допроса этих "свидетелей" следователи прокуратуры готовят на компьютере путем копирования одних и тех же текстов, когда-то ранее подготовленных, меняя в них только фамилии обвиняемых и те или иные конкретные обстоятельства. Даже фразы, которыми обвиняемые "оскорбляли" сотрудников милиции остаются из дела в дело идентичными. Сами "свидетели" при "допросах" самих себя не присутствуют, приходят только расписаться в протоколе допроса, подготовленном следователем прокуратуры. То же самое и с "потерпевшими" - "оскорбленными" сотрудниками милиции. Сами сотрудники милиции за фабрикацию таких дел тоже получают поощрения, рапорт о таком преступлении приравнивается к раскрытию реального преступления, например, кражи, грабежа, и поэтому чем больше "оскорблений" претерпят сотрудники милиции, тем выше будут статистические показатели и Канавинского РУВД. Такими "оскорблениями" милиционеры иногда делятся друг с другом, когда, например, у кого-то не хватает показателей в отчетном месяце. Так, задержать человека, который "оскорбил" при задержании сотрудников, могут одни сотрудники, а оформить могут на других сотрудников. Если клиент был сильно пьян, то он, как правило, не помнит, кто именно его задерживал. Когда же его начинает допрашивать следователь прокуратуры о том, кто его задерживал и кого он оскорбил, то обвиняемый может сказать, что задерживал его сотрудник милиции на вид толстый и маленького роста, а по материалам дела окажется, что этот милиционер худой и высокий.
Если бы не погоня за статистическими показателями, то дела бы такие не возбуждались бы в таком количестве. Об обоснованности, точнее о полной необоснованности возбуждения таких дел наглядно свидетельствует тот факт, что практически все они прекращаются в суде. Основанием прекращения служит примирение сторон, что по прокурорской отчетности считается так называемым нереабилитирующи основанием, то есть считается, что преступление было, но ввиду примирения сторон суд прекращает уголовное преследование подсудимого. Здесь есть еще одна уловка прокуратуры. Если потерпевший и обвиняемый примирились, то дела небольшой тяжести, каковыми и являются дела об оскорблении сотрудников милиции, могут быть прекращены и в ходе следствия. Нецелесообразно направлять такие дела в суд, поскольку суду не остается ничего иного, кроме как прекратить такое уголовное дело. По сути направляя в суд такие дела прокуратура необоснованно загружает суд ненужной работой, которую могла бы проделать сама, то есть прекратить уголовное деле по тем же самым основаниям и руководствуясь той же самой статьей 25 УПК РФ "прекращение уголовного дела в связи с примирением сторон". Но это приведет к ухудшению прокурорской отчетности, фактически лишит смысла всю затею с возбуждением таких дел. Если дело, возбужденное прокуратурой, прекращается самой же прокуратурой, то в существующей отчетной системе считается, что не было оснований возбуждать такое дело, то есть оно было возбуждено незаконно, что грозит взысканием прокурору и негативно сказывается на отчетности. Но если в такой же ситуации такое же дело прекращается в суде, то для прокурорской отчетной системы это не имеет никаких негативных последствий. Дело в суд направлено, свою "работу" прокуратура выполнила, а как дальше с делом поступит суд, по большому счету прокуратуру это не касается. Поэтому дела прекращаются только в суде. Примирение с потерпевшим - это "нереабилитирующее" основание прекращения уголовного дела, такое основание не портит отчетности. Однако рассматривая эту ситуацию с точки зрения истины, реальной действительности, а не лживой прокурорской "потемкинской" отчетности, всегда нужно помнить, что в таких делах обвиняемые вынуждены признавать свою вину под давлением подставных свидетелей, и примирение является фикцией, поскольку в большинстве случаев не было и никакого оскорбления. Даже если предположить, что оскорбление имело место, то все равно в тех случаях, когда дело направляется прокуратурой в суд и судом прекращается, это значит, что прокуратура занимается исключительно показушной, не нужной обществу и налогоплательщикам работой, зря тратит наши с вами деньги. Такая "работа" прокуратуры направлена исключительно на цели собственного воспроизводства, призвана имитировать бурную деятельность.
С такой практикой, когда с целью создания видимости большого числа расследованных и направленных в суд уголовных дел сотрудниками милиции под руководством прокуратуры в больших количествах фальсифицируются уголовные дела об оскорблениях сотрудников милиции, я столкнулся только в Канавинской прокуратуре. В Шахунской прокуратуре такими делами не занимаются. Так, за два с половиной года моей работы в Шахунском районе только одно или два подобных преступления (статья 318 УК РФ) было совершено. И это реальный показатель количества подобных преступлений, именно столько - одно или два за год, совершается их в действительности. В Канавинском же районе в 2004 и 2005 гг ежемесячно возбуждалось более двадцати уголовных дел по фактам оскорблений сотрудников милиции. Это говорит о том, что большинство этих дел сфальсифицированы.
Хотя в Шахунье изобрели свой способ отчетной игры. Недостающее число уголовных дел расследуют от имени заместителей прокурора района следователи РОВД и от имени же заместителей прокурора направляют дело в суд. Сами заместители прокурора лишь расписываются в процессуальных документах в нужных местах, как будто это они сами их и составили. Что показательно - у суда по этому поводу не возникает ровным счетом никаких вопросов. Ежемесячно прокуратура направляет в суд минимум по четыре таких дела (направлять в суд четыре дела на прокуратуру сверх дел, расследованных и направленных прокурорскими следователями требует прокурор области Демидов). И все четыре дела расследованы разными следователями милиции, соответственно протоколы допросов, другие документы написаны разным почерком, но подписи везде одинаковые - заместителя прокуратуры. При самом поверхностном сравнении двух таких дел становится абсолютно очевидно, что заместитель прокуратуры, от имени которого эти дела направлены в суд, эти дела не расследовал. Суд это абсолютно не волнует. Это наглядно демонстрирует отношение суда к нарушениям закона, допускаемым прокуратурой: суд эти нарушения не интересуют и он допускает любые прокурорские махинации. Показательно и отношение следователей милиции. Никто из них ни слова не возразил на абсолютно незаконное и более того, аморальное требование прокурора района. Следователи милиции безропотно выполняют негласное указание расследовать дела от имени заместителей прокурора, то есть работают вместо прокурора и его заместителей (сравните при этом зарплату в милиции и зарплату прокурора). Первые один-два месяца, после того, как придумали такой способ "работы", в Шахунской прокуратуре еще опасались, что кто-нибудь из милицейских следователей будет возмущаться и напишет жалобу Демидову. Однако прошел месяц, два, и никто даже слова не посмел сказать против. Любой протест может привести к незаконному преследованию и в конечном счете к увольнению. Потерять же работу сотруднику милиции сегодня - это значит умереть с голоду. Именно осознание этого факта и заставляет их молчать, как и всех остальных, вовлеченных в эту систему.
Применяются и более мягкие, более "безобидные" способы фальсификации, опять же связанные, с одной стороны, со стремлением облегчить и уменьшить размер собственной работы, и с другой стороны, создать выгодную отчетность. Это случаи заниженной или завышенной квалификации преступлений.
Когда я только еще пришел на работу в прокуратуру, я очень удивился тому, как много в производстве следователей прокуратуры уголовных дел, возбужденных по части четвертой статьи 111 УК РФ. Насколько мне было известно из курса уголовного права, преподаваемого в университете, это преступление - умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть человека (ч. 4 ст. 111 УК РФ) - очень специфическое, встречается редко, поскольку характеризуется сложной субъективной стороной состава преступления, а именно двойной формой вины: необходимо установить, что виновный действовал с умыслом лишь на причинение тяжкого вреда здоровью потерпевшему, а смерть наступила в результате неосторожности виновного. На практике же это преступление у нас встречается очень часто, уголовные дела по этой статье возбуждаются гораздо чаще, чем по статье 105 УК РФ "Убийство". Ситуацию прояснил ст.следователь Арефьев. С присущим ему цинизмом он объяснил, что если в случае обнаружения трупа с признаками насильственной смерти возбудить дело по статье 105 УК, а именно по части первой этой статьи, то после этого, когда будет установлен виновный, велика вероятность того, что придется переквалифицировать действия виновного с части первой на часть вторую статьи 105 УК. Часть вторая статьи 105 УК РФ предусматривает ответственность за убийство с отягчающими обстоятельствами, к которым, в частности относится убийство, совершенное группой лиц, убийство из корыстных побуждений, с целью скрыть другое преступление, сопряженное с изнасилованием и др. Все эти обстоятельства могут быть неизвестны на момент возбуждения уголовного дела, но фактически распространенность их очень велика, и поэтому если первоначально дело возбудить по ч. 1 ст. 105, то по мере установления этих обстоятельств нужно будет переходить на ч. 2 ст. 105 УК. Дела по части второй ст. 105 в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом относится к подсудности областного суда. То есть такое уголовное дело придется направлять не в районный, а в областной суд. Областной же суд предъявляет более строгие требования к качеству расследования, к качеству материалов уголовного дела. Выполнение этих требований контролирует областная прокуратура. Дела, подсудные областному суду необходимо ежемесячно представлять на проверку надзирающему прокурору в областной прокуратуре, и как правило, надзирающий прокурор обязательно найдет недостатки в этом деле. Причем недостатки могут быть чисто условными, легко исправимыми, например, следователь забыл расписаться на протоколе, или не проставил на протоколе дату, или дело подшито неправильно, но за любые недостатки следователю легко могут объявить выговор и лишить надбавок к зарплате. Сама проверка дела в областной прокуратуре может доставить массу неудобств, поскольку нужно самостоятельно доставить дело из района (наш сельский район был весьма удаленным), что занимает целый рабочий день, проверка из-за волокиты самого надзирающего прокурора может продолжаться очень долго, так в нескольких случаях в моей практике надзирающий прокурор проверял дело более месяца, все это время дело находилось у него, а мне приходилось проводить расследование не имея на руках материалов уголовного дела. Продление сроков следствия, продление сроков содержания под стражей также нужно согласовывать с областной прокуратурой, хотя это и не предусмотрено УПК РФ, однако такие требования предъявляет областная прокуратура. При согласовании продления сроков также легко получить выговор и лишиться надбавок за "волокиту" при расследовании, а волокитой областная прокуратура считает любые сроки свыше двух месяцев (взыскания при этом, конечно же, применяются крайне выборочно, в основном к неугодным сотрудникам, которых хотят наказать, например, за принципиальность). Кроме этого, существуют и психологические неблагоприятные факторы: в областной прокуратуре проверяющий всегда стремиться указать следователю на его подчиненное положение, унизить его психологически, продемонстрировать свою незаменимость, "мудрость" своих указаний и глупость, никчемность следователя. Всего этого легко избежать, если преступление будет квалифицировано по статье, которая не относится к подсудности областного суда. Таковой статьей и является часть четвертая статьи 111 УК РФ. Арефьев привел мне пример, когда по ч. 4 ст 111 было квалифицировано такое преступление: группа мужчин похитила девушку, ее изнасиловали, после чего она пыталась выбраться из квартиры, расположенной на верхнем этаже многоэтажного дома, но разбилась. Очевидное несоответствие деяния виновных и статьи, по которой они были привлечены к уголовной ответственности, позволило следователю избежать ненужных хлопот при расследовании дела. Именно по этой причине и применяют данную статью во всех возможных случаях. Так, в случае обнаружения трупа и возбуждения уголовного дела по ч. 1 ст. 105 УК впоследствии может выясниться, что убийство было совершено не одним, а двумя виновными, а это уже квалифицирующее обстоятельство - "группа лиц", вызывающее необходимость переквалификации действий виновных на ч. 2 ст. 105 УК. Если же первоначально дело было возбуждено по ч. 4 ст 111 УК, то даже если будет установлено, что преступление совершено группой лиц или имеются иные квалифицирующие обстоятельства, то на часть вторую ст. 105 следователь уже не переходит, такова сложившаяся следственная практика. Квалификация по ч. 4 ст 111 УК позволяет как бы не замечать эти обстоятельства, они могут быть приведены в обвинительном заключении в качестве отягчающих ответственность, но на подсудность дела это не влияет, дело направляется в районный суд. В некоторых случаях о наличии отягчающих обстоятельств, могущих повлечь необходимость квалификации по части второй ст. 105 УК уже известно следователю к моменту возбуждения уголовного дела из оперативной информации, однако желание избежать областной подсудности и связанных с этим неудобств вынуждает следователя квалифицировать деяние по ч. 4 ст 111 УК.
Другой вариант злоупотреблений при квалификации преступлений - это квалификация с запасом, то есть квалификация деяния по статье о более тяжком преступлении с расчетом на применение более мягкого закона судом. Например, по ст. 105 ч. 1 "убийство" вместо ст. 109 ч.1 УК "причинение смерти по неосторожности".
Квалификация с запасом связана, во-первых, с уголовно-процессуальным принципом запрета поворота к худшему в суде. Если суд придет к выводу, что действия виновного подлежат квалификации по статье УК, предусматривающей более суровую ответственность, то в соответствии с УПК РФ 2001 г возникает двойственная ситуация: либо суд должен прекратить дело за отсутствие "заниженного" состава преступления, либо осудить по этой статье. Вернуть дело на дополнительное расследование, как это было до 2002 года по старому УПК РСФСР, суд не может. Поэтому следователь вменяет виновному часть 1 статьи 105 - убийство, вместо вполне возможной ч. 1 ст. 109 - причинение смерти по неосторожности. Если в суде не хватит доказательств, чтобы доказать умысел на убийство, то перейти на статью 109 о причинении смерти по неосторожности в суде можно, а наоборот уже нельзя.
Также квалификация с запасом применяется и в тех случаях, когда следствию необходимо подстраховаться на случай развала дела в суде. Основное доказательство сегодня - это признательные показания обвиняемых. Поэтому так велика вероятность того, что в суде дело может "развалиться", поскольку обвиняемый (подсудимый) в суде откажется от ранее данных показаний. Поэтому обвиняемому вменяются другие, дополнительные статьи. Например, если по делу об изнасиловании доказательств вины обвиняемого явно недостаточно, то кроме статьи 131 "изнасилование", ему еще вменяют и статью 213 "хулиганство". Не удастся доказать изнасилование, посадим за хулиганство, благо размытая и неопределенная формулировка статьи 213 УК РФ, особенно до внесения в нее изменений в 2003 году, это часто позволяет. Такая ситуация у меня возникла на практике по тому же делу, по которому мне советовали сфальсифицировать заключение криминологической экспертизы. Прокурор опасался, что обвинение в изнасиловании в суде не пройдет, и поэтому дал мне прямое указание добавить обвиняемому в изнасиловании еще и обвинение в хулиганстве (в суде, однако, произошло все наоборот: виновного осудили за изнасилование, а надуманное обвинение в хулиганстве суд снял). В целом такая ситуация позволяет сделать вывод о том, что оправдать человека гораздо страшнее для этой системы, чем наказать за преступление, которое он не совершал. Такова горькая правда российской прокурорской, а отчасти и судебной системы.
Вот такая ситуация: прокуратура успешно строит свою "потемкинскую деревню", а от мешающих ей это делать избавляется. Всему этому можно найти объективные подтверждения, все описанные мною ситуации либо отражены в материалах уголовных дел, либо в материалах проверок, переданных в архивы, данные об искажении статистической отчетности имеются в журналах регистрации уголовных дел и других документах.
Циники могут возразить, что без статистики невозможно оценить деятельность сотрудников правоохранительных органов. Однако это утверждение ложно. А.Д. Назаров приводит сведения о том, что, например, "в системе полиции и жандармерии Германии и Австрии нет пресловутых показателей "вала" раскрытых дел (раскрываемости), расследованных дел, направленных в суд, выявленных преступлений - всего того, что составляет основу деятельности российских милиционеров (и прокуроров - А.П.), их финансовое и карьерное благополучие. В Германии и Австрии другой критерий оценки деятельности полиции и жандармерии: не лукавая статистика, а результаты независимого аудита об уровне доверия граждан своей полиции и жандармерии, которые оказывают именно им в первую очередь услуги безопасности". Именно такой способ контроля деятельности правоохранительных органов позволяет избежать, во-первых, применения незаконных методов расследования преступлений, и во-вторых, фальсификации отчетности с целью "улучшить" показатели и скрыть допущенные нарушения.
В России же существующая отчетная система упорно поддерживается государственной властью от советского до настоящего периода. Да, именно государственной власти России со всей ее спецификой, отличающей ее от власти в демократических странах (к каковым, к сожалению, Россию отнести нельзя) выгодна существующая система отчетности. Эта система позволяет как угодно манипулировать статистическими данными, имитировать любой приемлемый для власти уровень преступности. Именно на уровне высшей государственной власти создается и претворяется в жизнь соответствующая политика деятельности правоохранительных органов в сфере уголовной статистики. Эта политика двойного стандарта.
Один из виднейших ученых-юристов С.Ф. Милюков справедливо отмечает, что "современная уголовная политика в целом и уголовно-правовая политика в частности выглядит непоследовательной, противоречивой, неискренней, а подчас откровенно слабой. С одной стороны провозглашается приоритет защиты личности и ее неотъемлемых прав и свобод, объявляется война преступности, а с другой стороны преступники давно не чувствовали себя так вольготно в стране, открыто попирая правовые установления и эксплуатируя широкие слои населения". С.Ф. Милюков в качестве причины слабости государственной уголовной политики видит всеобъемлющую коррумпированность политических институтов России. "На этом фоне, - отмечает ученый, - становятся объяснимыми чрезвычайно низкие показатели регистрации случаев взяточничества - коррумпированное государство не может и не хочет выявлять и изживать собственные язвы".
Направление уголовной политики не может не соответствовать общему направлению государственной социально-экономической политики России, которое характеризуется такими негативными явлениями, как массовый вывоз капитала, крайне низкий уровень инвестиций в основные фонды, крайне низкая оплата труда, свертывание системы социальных гарантий, разрушение научно-производственного и интеллектуального потенциала на фоне обогащения тонкой привилегированной прослойки. За годы реформ Россия по уровню развития оказалась отброшенной на десятилетия назад, а по некоторым показателям - в дореволюционный период, проводимые реформы негативно повлияли на демографические процессы и здоровье населения, производство и потребление продуктов питания, благосостояние населения, промышленность и строительство, сельское хозяйство России. В таких условиях единственный способ для власти удержаться в своих креслах - это создать видимость благополучия, и надежным, проверенным временем способом достижения этого является фальсификация статистических показателей, в том числе и показателей, относящихся к уголовной статистике.
Вот почему стремление выслужиться или избежать неприятностей по службе является вторичным фактором в сложившейся практике тотальной фальсификации статистической отчетности. На первом месте в числе причин фальсификации статистических показателей стоит установленная самим государством, современным высшими органами власти России политика создания благополучной видимости, а не грустной действительности.
Действительно, ведь прокуратура периодически привлекает как к дисциплинарной (в основном своих сотрудников), так и к уголовной (в основном сотрудников поднадзорных органов внутренних дел) ответственности за различные случаи фальсификаций. Районные прокуроры занимаются фальсификацией с постоянной оглядкой на областную прокуратуру, которая делает вид, что не замечает очевидных нарушений. Реакция следует в тех случаях, когда фальсификация становится по тем или иным причинам достоянием гласности, например, в результате журналистских расследований и газетных публикаций, как это было в случае с моей статьей в газете "Новое дело". Тогда к дисциплинарной ответственности привлекли прокурора Канавинского района Андропова и его заместителей и прокурора Шахунского района. Однако во всех остальных случаях, когда о нарушениях известно лишь внутри прокуратуры, никаких негативных последствий нарушения порядка статистического учета преступлений не влечет, а наоборот, негласно приветствуется вышестоящим руководством. Рядовые сотрудники поставлены в ситуацию, когда несогласие со сложившейся системой работы и отчетности грозит увольнением из системы этих органов. Рядовой сотрудник вынужден заниматься фальсификацией, а в иных случаях идти и на более серьезные нарушения, такие как фальсификация доказательств, принуждение к даче показаний, что уже подпадает под признаки соответствующих преступлений. При этом он должен следить за тем, чтобы незаконные способы его деятельности не стали известны общественности. Также он должен быть готов к тому, что периодически вышестоящие прокуратуры будут проводить показательные проверки, и если он попадется на фальсификациях в ходе одной из таких проверок, его подвергнут дисциплинарному взысканию, причем вместе с прокурором района, где эти нарушения будут установлены. Проверки эти показушные и репрессии применяются в основном к неугодным сотрудникам, но так или иначе, к возможному взысканию за нарушения правил отчетности должен быть готов любой сотрудник. И вместе с этим он не может эти правила не нарушать, поскольку это общая политика деятельности правоохранительных органов. В случая явного противостояния существующей политике он будет уже уволен из органов, причем поводом для увольнения может быть что угодно, в том числе и сфабрикованные ложные основания. Вот такая система двойного стандарта. Пожалуй, с помощью нормального рационального мышления понять эту систему было бы невозможно. Только глубокое понимание извращенной современной российской действительности может позволить понять и саму эту систему, с ней прямо связанную.
О сложившейся ситуации говорят уже сами представители системы правоохранительных органов. Так, подтверждение выводов, сделанных мной выше, можно найти в работе "Уголовная статистика: обеспечение достоверности" Р.В.Скоморохова, ст.преподавателя кафедры государственно-правовых дисциплин Восточно-Сибирского института МВД России, и В.Н.Шиханова, ст.инспектора ГУВД Иркутской области (книга вышла в независимом издательстве "Волтерс Клувер" в 2006 году небольшим тиражом - всего тысяча экземпляров, что также показательно), в которой указанные авторы применительно к системе органов внутренних дел указывают: "Система в целом не заинтересована показывать реальные изменения преступности, так как это закономерно влечет негативные последствия для ее сотрудников. Возникает парадоксальная ситуация, при которой укрытие преступлений от учета, манипулирование статистикой (некорыстные должностные преступления) являются положительными для системы ОВД ввиду того, что основаны на естественном самосохранении, а значит, адаптации к сложившейся ситуации, хотя и делинквентны для общества в целом. Так происходит деформация ОВД как социального института"; выдвинутые положения справедливы и для других правоохранительных структур, заинтересованных в выгодных статистических показателях, в том числе и органов прокуратуры.
Таким образом, основной причиной фальсификации статистических показателей в сторону их "улучшения" является сама существующая отчетная система работы правоохранительных органов, а не "злой умысел" отдельных нерадивых сотрудников. Система не ориентирована на отражения качества работы сотрудников, она не ориентирована на отражение реального состояния борьбы с преступностью. Тех же сотрудников, которые не согласны с существующей системой, она из себя исключает.
Глава 3. WaitingfortheWorms
Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал", - думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался - и потом не мог узнать этого.
Л.Н. Толстой. После бала
The Worms. Кто они? Каждый день мы видим их или лично или на экране телевизора. Они всегда выглядят вежливыми и компетентными, они кажутся глубоко озабоченными некими важными и полезными делами и вместе с этим всегда улыбаются. Они дадут вам ответ на любой вопрос, но из их ответа вы ничего для себя не узнаете. Однажды, еще в начале моей работы, мне нужно было изъять у одного подозреваемого одежду для производства экспертизы, но я не знал, как это лучше оформить, как выемку или как обыск при задержании, и с этим вопросом я обратился к ст.следователю Шахунской прокуратуры Арефьеву. Арефьев удивленно посмотрел на меня и ответил: "Я никогда ничего сразу не оформляю. Просто изымай у них все подряд, потом оформишь. А им скажи: "Мы изымаем ваши вещи в качестве вещественных доказательств. Все это будет оформлено процессуально", - на последнем слове он сделал ударение и произнес его так многозначительно, что я просто изумился, а вместе с этим и невольно рассмеялся. Дело в том, что, произнося эту фразу, Арефьев принял такой суровый и величественный вид, он высоко поднял голову, выставил правую ногу вперед, выпятил живот, и при этом говорил таким важным и многозначительным тоном, что я на себе испытал то впечатление, которое должен был бы испытать бедный подозреваемый, к которому должна была бы быть обращена эта тирада - это было чувство изумления, страха и невольного доверия и покорности. Действительно, как все гениально и просто: вместо того, чтобы ломать голову, как правильно оформить следственное действие, как не нарушить права задержанного, достаточно лишь сделать вид, что ты все знаешь и все делаешь правильно. Если не знаешь, как делать, делай так, как будто так и надо. Главное, чтобы другой об этом не догадался, поэтому его нужно просто ошеломить важным видом и загадочным и многозначительным словом (процессуально(!)). Вот так. Такова их сущность. Их сущность - это одна лишь видимость.
Мой бывший наставник, старший следователь Ю.А. Арефьев тоже из Н.Новгрода был направлен в Шахунью. Но здесь было не так все просто. Его папа - начальник крупного нижегородского ведомства, на средства этого ведомства в 2003 году был выпущен шикарно оформленный сборник, посвященный юбилею создания прокуратуры, в котором восхваляются нынешние руководители прокуратуры Нижегородской области. Так вот, этому моему коллеге за счет прокуратуры в собственность была предоставлена двухкомнатная квартира, он был повышен в должности (за один год - до старшего следователя, за два года - до следователя по ОВД областной прокуратуры; как мне сказал один следователь милиции, иные работают пятнадцать лет, а их и до старшего следователя не повышают), ему был выделен служебный автомобиль "Соболь" с личным водителем, отведен отдельный кабинет в помещении Шахунского РОВД, оборудованный видеомагнитофоном, телевизором, его обеспечили новейшим компьютером-ноутбуком, цифровой фотокамерой и портативной видеокамерой, всеми средствами связи. Всего на его содержание (не считая зарплаты, конечно) было дополнительно израсходовано около трех миллионов рублей. Вот такова разница между двумя сотрудниками одной и той же прокуратуры. Такое повешение Арефьев заслужил, якобы, по результатам работы за 2003 год, хотя за тот же год мои показатели работы были практически аналогичны показателям работы Арефьева, мною было направлено в суд всего на два уголовных дела меньше, чем им, но при этом, в отличие от него, направленные мной в суд уголовные дела ни разу не прекращались судом, что является высоким качественным показателем. Его же дела несколько раз прекращались судом за отсутствием состава преступления, то есть несколько раз Арефьев направлял в суд дела в отношении заведомо невиновных лиц. Как же ему удалось стать "лучшим следователем"? Секрет в том, что ему удалось создать видимость хороших показателей, выиграть в отчетной игре.
После того, как на предложение Арефьева сфальсифицировать доказательства по тому делу об изнасиловании я ответил категорическим отказом, Арефьев стал рассматривать меня в качестве своего врага, а возможно, и как врага всей этой системы в целом. Ведь он очень быстро вжился в роль "прокурора", говоря о совей работе, о своих делах он почти всегда говорил "мы", не "я задержал, арестовал, и т.п.", а "мы арестовали" или "у нас арестовали", таким способом он подчеркивал, что его действия выражают волю прокуратуры в целом. В этом не было бы ничего плохого, ели бы не содержание тех действий, той работы, которую он делал и о которой я еще расскажу. Как мне стало известно, он не раз клеветнически отзывался обо мне перед руководством областной прокуратуры. По работе он стал мне всячески препятствовать, унизительно отзывался обо мне перед сотрудниками милиции, настраивал против меня всех, с кем он взаимодействовал.
Однажды мы с ним о чем-то спорили, как говорится, "за жизнь" и я в связи с чем-то сказал ему: "но ведь люди должны помогать друг другу". "Леша, - ответил тот поучительно и снисходительно, - у нас здесь не секта, и тебе здесь никто ничего не должен. Каждый сам за себя. Человек человеку волк". Вот такая у него философия. Помогать другим он считает признаком секты! "У нас" в его устах значило в прокуратуре в целом, то есть в прокуратуре является правилом "никто никому ничего не должен" и "человек человеку волк"! Самое интересное, что когда его повысили в должности, то ему в обязанности, а на него возложили полномочия прокурора-криминалиста по северному региону Нижегородской области, вменили помогать молодым следователям в их работе.
Все, подслушанное им из моих уст в адрес начальства, тут же доводилось им до адресата. Так, однажды у нас в конторе закончился картридж у ксерокса, и прокурор поручил заместителю картридж заменить. Прошла неделя, прошла вторая. Мне и другим прокурорским сотрудникам приходилось ходить копировать документы в отделение милиции, хотя милиция победнее будет, чем прокуратура. Копируя однажды документы в кабинете у следователя в РОВД я высказался, что если бы заместитель исполнял свои обязанности должным образом, нам бы в милиции копировать бумаги не приходилось. Рядом стоял и Арефьев, который тоже зашел отксерить что-то. Уже тем же вечером меня к себе вызвал заместитель и стал весьма обиженно спрашивать, "что он мне обязан сделать"? И это не единственный случай его доносов. Заметьте, кстати, внутреннюю логику этой ситуации: один халатно относится к поручению, из-за чего страдает работа целого коллектива, другой ведет себя безнравственно наушничая и сплетничая, а виноватым оба видят меня, открыто сказавшего об их поведении.
Или вот другой пример, демонстрирующий то, как Арефьев осуществляет принципы своей жизни, названные выше, на практике. Однажды зимой я заболел. Поднялась высокая температура. Жил я тогда в студенческом общежитии. На работу пойти утром не смог. В общежитии был телефон-автомат, карточек же не было, поэтому позвонить можно было только в дежурную часть милиции "02", что я и сделал, попросив дежурного передать мне на работу и позвонить в Н.Новгород матери, чтоб приехала, помогла. Два дня я провалялся в постели с высокой температурой. Приехала моя мама, которая нашла где я живу с большим трудом. Зайдя ко мне на работу, она обнаружила, что меня по сути дела никто не хватился, где я нахожусь, никто в прокуратуре не знает, все заняты исключительно собой и своими делами. Через дежурную часть милиции, где были мои координаты, она меня и нашла в этом чужом для нас городе. Я был в очень плохом состоянии, однако остаться она не могла, так как жить тут ей было негде. Вечером того дня, когда она уехала, ко мне приехал наш старший следователь. Я услышал, как подъехала машина, потом в дверь вошел он. Не подходя ко мне, не поздоровавшись, не спросив даже о самочувствии, не проходя дальше порога, он сказал, глядя при этом на меня сверху вниз: "Алексей, ты бы пришел, свои дела собрал и передал мне..." Я приподнялся на локтях на кровати, и сказал: "Ладно, приду..." Тот, не говоря больше ни слова, повернулся и вышел, я услышал, как хлопнула дверца машины и он уехал. Я то надеялся, что он меня довезет на машине до работы, но куда там. Мне пришлось с большим трудом, с высокой температурой, по морозу, который от моего озноба казался еще сильнее, почти теряя сознание и держась за заборы, добираться по заснеженным деревенским улицам до работы, а потом также возвращаться обратно.
Однажды у старшего следователя Арефьева появился компьютер. Оказывается, он узнал, что начальник одного отдела в областной прокуратуре любит самовары. Тогда он подарил ему самовар, добавил бутылку коньяка и взамен ему был выделен компьютер.
В маленьких городах все преступления быстро приобретают огласку. Однажды в 2003 году мне стало известно, что возбуждено уголовное дело в отношении директора Шахунского МПО ЖКХ. Дело это было возбуждено прокуратурой в обстановке секретности, об этом не знал даже я, будучи следователем той же прокуратуры и узнал об этом случайно из разговора с одним посетителем, свидетелем по одному моему делу. Однако через два месяца Арефьевым это дело было прекращено. Этот директор на муниципальные деньги выучил в нижегородском вузе свою дочку. Основания прекращения уголовного дела были такими: "...в действиях Н.Н. формально усматриваются признаки преступления... (однако) ... Шахунское МПО ЖКХ - предприятие с многомиллионными оборотами, приносящее ежегодную прибыль в среднем 4 182 000 рублей, поэтому размер ущерба, причиненного Шахунскому МПО ЖКХ действиями Н.Н. (около 43 тысяч рублей) не является для предприятия существенным...". На этом основании дело было прекращено. Что ж, многомиллионные доходы муниципального предприятия, которое его директор, видимо, рассматривает как свою вотчину, возможно, были упомянуты не случайно. Я решил поговорить с Арефьевым о том, почему он прекратил это дело, однако этот разговор только усилил его враждебное отношение ко мне.
Возможно, это дело и возбуждалось только затем, чтобы оказать воздействие и подчинить интересам прокурора того начальника. Невозможно, не будучи заинтересованным в освобождении директора от уголовной ответственности, прекратить дело по такому основанию. Дело по сути прекращено ввиду малозначительности деяния (ч. 2 ст. 14 УК РФ). Подумайте только, 40 тысяч рублей - это малозначительная сумма ущерба! Я сам теперь как преподаватель уголовного права в вузе рассматриваю со студентами тему "малозначительность деяния" и студенты меня спрашивают, сколько конкретно, кокой размер похищенного в рублях можно считать малозначительным? Ведь даже за одну украденную бутылку водки у нас дают реальный срок. Может, менее одного МРОТ? Но ведь даже за хищения в размере менее одного МРОТ законом предусмотрена административная ответственность за мелкое хищение! Десять, двадцать рублей? Когда я говорю, что у нас малозначительным ущербом может быть и сорок тысяч рублей, это зависит от того, кто украл, то для студентов, уже сталкивавшихся с нашей "правовой" действительностью дополнительных комментариев уже не требуется. "Никогда не ругайся с начальством" - говорил мне Арефьев. Впоследствии руководство МПО ЖКХ отплатило им той же услугой, оно было использовано прокурором в борьбе против меня: в материалах служебной проверки по факту "снятия лампы" (см. Гл. 7), появилось сфабрикованное объяснение некоего старшего энергетика МПО, который, якобы, в то же утро, когда я вознамерился снять лампу, лично вдруг явился в прокуратуру (старший энергетик, а не простой электрик пришел менять лампу!) и, якобы, предупредил меня, что делать этого нельзя, это, якобы, опасно для моей жизни. Не простой электрик, а сам главный энергетик вдруг озаботился моей безопасностью. Объяснение было написано почерком заместителя Шахунского прокурора Золотова А.Н. Решение о моем наказании было основано в значительной мере на этом объяснении, в обосновании приказа о моем наказании было, в частности, указано, что я "создал угрозу своей жизни", и за это меня надо наказать. Вот и решайте, является ли мой вывод о коррумпированности руководства МПО ЖКХ и Шахунской прокуратуры домыслом, либо это очевидный факт.
Администрация Шахунского района и до этого случая совершала незаконные операции с крупными государственными средствами. В 1994 году глава администрации Шахунского района Ю.И. Лебедев был назначен губернатором Б.Немцовым первым вице-губернатором. При переезде из Шахуньи в Н.Новгород Лебедев за счет средств администрации Шахунского района приобрел в собственность 4-х комнатную квартиру в Н.Новгороде стоимостью 260 миллионов рублей. Об этой афере писала местная пресса (Сделка, или о старой истории с новыми подробностями // Н.Симаков. Сборник статей, очерков, репортажей., Н.Н., 2001), однако никакой реакции со стороны правоохранительных органов в отношении мэра не последовало. В 2002 году, когда я появился в Шахунье, в администрации района сидели те же чиновники, например, В.Буркова, которые участвовали в этой "сделке".
За время работы я познакомился с помощником депутата госдумы С.Н.Комаровым, который тогда добивался уголовного преследования директора Шахунского ПАП, долгое время не платившего рабочим зарплату и распоряжавшегося имуществом муниципального предприятия как своей собственностью. Работникам этого предприятия удалось добиться возбуждения уголовного дела, но через два месяца дело было приостановлено. Расследовал дело опять же ст.следователь Арефьев, и мне не удалось даже мельком увидеть это дело, все материалы держались в секрете. Учитывая, что дело приостановили, фактически прекратили, то такая секретность и не удивительна, наверняка, история была аналогичной истории МПО ЖКХ, и нужно было скрыть очевидную незаконность освобождения виновных от уголовной ответственности. От С.Н.Комарова я узнал, что по его сведениям глава администрации Шахунского района Смирнов В.Н. распределил среди своих родственников и знакомых около 500 квартир в Шахунье. По этому факту вообще не проводили никакой проверки.
Также я был свидетелем, как проводилась проверка по одному обращению рабочих Шахунского лесхоза, тоже муниципального предприятия. В прокуратуру поступило коллективное заявление рабочих, в котором говорилось, что директор лесхоза не выплачивает рабочим зарплату, создал собственную коммерческую фирму по заготовке и продаже леса, использует в личных корыстных целях транспорт предприятия для транспортировки леса по нуждам своей фирмы, за бесценок распродает имущество лесхоза. Проверку поручили М.А. Арефьевой, жене Арефьева, работавшей помощником прокурора. Мне удалось ознакомиться с материалами этой проверки. Проверка пошла по интересному пути. Проверяться стали не факты, изложенные в заявлении, а самих заявителей. Директор предприятия был ознакомлен с заявлением и заявил, что подписи рабочих в заявлении поддельные. Далее в материалах проверки были подшиты написанные корявым почерком, явно под диктовку заявления рабочих, в которых они отказывались от своих подписей и от заявления в прокуратуру. Некоторые заявления были адресованы на имя прокурора, а некоторые - на имя директора предприятия, на которого они ранее жаловались. Вот так инцидент был исчерпан. Какое мнение сложится у рабочих о прокуратуре после такой "проверки" - вполне очевидно, по крайней мере, положительным является то, что они лишатся иллюзий в своих надеждах на справедливость.
Методы работы и вообще мировоззренческие взгляды в целом у четы Арефьевых одинаковые. Сам Арефьев ни от кого не скрывает, что брак его исключительно по расчету. Однажды он сказал мне, что рассматривает свою жену просто как рабыню. Во второй раз, после начальника отдела кадров прокуратуры Лазарева, мне пришлось тогда столкнуться с таким вот рабовладельческим мировоззрением прокурорских работников. Если руководящие прокурорские сотрудники относятся как к рабам к собственным нижестоящим работникам, к своим женам, то как же они тогда относятся к простым гражданам!?! Ответ также очевиден.
Основной работой следователя прокуратуры и основной строчкой отчетности прокуратуры является расследование уголовных дел. Как же делается это работа? У меня есть видеозапись, сделанная случайно, где Арефьев делится "секретом" того, как же ему удается так ловко раскрывать преступления. Секрет этот - в пытках подследственных. При этом сам он нигде не "светится", всю черную работу поручает оперативникам из уголовного розыска. Практически по всем делам, которые от него переходили мне, обвиняемые жаловались на пытки со стороны оперативников. Однако оперативники были всего лишь исполнителями. Причем Арефьев действовал так не из-за собственной "испорченности", а в русле верно усвоенной им "политики" руководства прокуратуры. Хорошо это иллюстрирует один пример. Однажды для помощи в раскрытии убийства из прокуратуры области приехали руководители отдела криминалистики и вместе с Арефьевым выезжали для работы. Потом, через несколько месяцев, дело, проволокиченное Арефьевым, передали мне. Обвиняемый, когда я встретился с ним, спросил меня, кто же были те люди, которые приезжали к ним в поселок его задерживать. Я ответил, что это были прокуроры-криминалисты, они приезжали помогать в раскрытии преступления. "Да, я помню, как они помогали, - усмехнулся обвиняемый, - до сих пор бока болят...".
Я хочу рассказать о некоторых уголовных делах, который расследовали как я, так и Арефьев, и из этих историй станет вполне ясно, каким образом прокуратура занимается расследованием преступлений.
Одним из моих первых дел было дело об убийстве водителя такси на проселочной дороге его пассажирами. Это дело начинал я, но в начале я расследовал его только один день, первый день, когда поймали подозреваемого в убийстве - цыгана по имени Граф. Уже к вечеру Графа избили. Я об этом узнал уже после, об этом мне рассказали сами оперативники. Когда Графа привезли в отдел милиции, то его от меня попросту забрали и заперли в кабинете сотрудники уголовного розыска. Раскрытие преступления, а под "раскрытием" понимается получение признания задержанного, относится к деятельности уголовного розыска, для них это основная строчка отчетности. При получении признания, в том случае, кода оно достигается путем побоев, могут присутствовать лишь те сотрудники, которые одобряют такие методы. Мне оперативники в этом плане доверять не могли, поэтому просто выставили меня, попросили удалиться. К сожалению, тогда я был еще очень молодым сотрудником и, возможно, из-за собственной слабости не мог им ничего возразить по этому поводу. Но кроме этого, тогда пытки подозреваемого мне казались нежелательным, но обоснованным средством. Я считал, что это нужно, иначе он "не сознается". Таких взглядов придерживаются или вынуждены придерживаться все сотрудники правоохранительных органов, это профессиональная деформация, которую вызывает существующая система их работы. Только со временем ко мне пришло понимание того, что пытки недопустимы, незаконны, преступны, аморальны, они не нужны для следователя-профессионала и соображения эффективности в данном случае полностью неприемлемы. Хорошо, что это произошло практически сразу, и уже со следующего моего уголовного дела я запрещал оперативникам даже встречаться с задержанным без моего ведома, и ни один мой задержанный не страдал от побоев или каких-либо других пыток. Но тогда, в первый раз с этим столкнувшись на практике, я отнесся к этому терпимо. Более того, в отделение милиции после задержания Графа приехал сам прокурор района проконтролировать нашу работу, и дал операм указание самостоятельно получить признание задержанного. "Пусть он сначала признается, а потом следователь придет и его допросит" - так сказал прокурор, и я оставил задержанного одного с оперативниками. Вечером они передали мне "явку с повинной" и я стал после этого допрашивать подозреваемого. На лице у него были красные пятна, как я понял, следы от побоев. Я рассказал об этом Арефьеву, который на следующий день должен был допрашивать Графа в присутствии адвоката и проводить проверку показаний с записью на видеокамеру. Я боялся, что адвокат увидит следы побоев, а на видео они будут заметны. "У него все лицо красное, так его отделали" - сказал я. Арефьев усмехнулся и сказал: "Что же это они так неаккуратно". Никакой озабоченности по этому поводу он больше не выразил. И действительно, назначенный "бесплатный" адвокат не предпринял никаких действий, хотя и видел следы побоев, а проверку показаний провели пару дней спустя, когда следов уже не было видно. В суде Граф заявлял о том, что его били, и что показания он дал под принуждением, однако ничего этим не добился. В таких случаях суд формально проверяет заявление подсудимого: в качестве свидетелей вызывают следователя и оперативников и допрашивают в судебном заседании. После того, как они подтвердят, что, естественно, обвиняемого не били, проверка считается законченной и к жалобам подсудимого суд больше не возвращается.
Дело передали Арефьеву на следующий день, и я против этого не возражал, поскольку дело было областной подсудности, в этих случаях к расследованию областной прокуратурой предъявляются повышенные требования, имеется указание прокурора области поручать расследование этих дел наиболее опытным сотрудникам, а я тогда еще только начинал работать, Арефьев же работал уже второй год и был опытнее меня. Но после четырех месяцев вялотекущего расследования дело снова передали мне.
Поскольку это было дело областной подсудности, то я наивно ожидал, что все материалы его будут безупречными. Однако в деле не оказалось практически ни одного протокола допроса свидетелей, выполненного Арефьвым. Почти все протоколы, а их было около двадцати, были выполнены сотрудниками милиции. При этом в деле не было ни одного поручения следователя о проведении отдельных следственных действий (то есть тех самых допросов, которые вместо следователя прокуратуры производили сотрудники милиции), мне пришлось самому составить эти поручения задним числом от имени Арефьева.
В машине, которую Граф угнал после убийства таксиста, было обнаружено и изъято много вещдоков. По крайней мере, так следовало из протокола осмотра места происшествия, где эти вещдоки были перечислены, но при этом не описаны. Мне требовалось, таким образом, составить за Арефьва и также задним числом и несколько протоколов осмотра вещественных доказательств. Однако тут возникли сложности. В комнате хранения вещдоков перечисленных в протоколе вещей не оказалось. Среди отсутствующих вещей, в частности, значились рабочие брюки и рабочая куртка. Я спросил у Арефьва, где же они. "Да я их, кажется, выкинул..." - ответил тот. Я был просто в шоке: "Но ведь это же вещественные доказательства, их нужно описать в протоколе, приобщить к делу, возможно, провести по ним экспертизы, опознание, в конечном счете их нужно направлять в суд вместе с делом...". Арефьев встал и удивленно посмотрев на меня вальяжно ответил: "Да никому они не нужны, ничего на них нет. Я тебе скажу один секрет: в областной суд мы вещдоки не направляем, вещдоки у нас остаются на хранении в прокуратуре, а потом, когда будет приговор, мы в суд отправим бумагу, что они уничтожены...". "Но как же их теперь описать, ведь нужно составлять протокол их осмотра" - спросил я. "Да напиши чего-нибудь... Это были обычные штаны, спецовка рабочая... Опиши примерно, придумай чего-нибудь, все равно никто внимания не обратит". "Как это?" "Да просто: спецовка такая-то, цвет черный... Размеры тебе нужны? Возьми вон любую другую куртку какую-нибудь измерь, и штаны также любые другие опиши вот и все". На этом Арефьев вопрос посчитал исчерпанным и больше никаких комментариев по этому вопросу не давал.
Такое простецки-халатное отношение к следственным действиям, требованиям уголовно-процессуального законодательства было очень характерно для Арефьева. Он считал это доказательством своей хитрости, изобретательности, мастерства. Так, в одном деле, по обвинению некоего Ф-на, переданном мне Арефьевым, я обнаружил очень интересный протокол осмотра места происшествия. Выполнен он был на компьютере, хотя в деревенском доме на месте происшествия ни компьютера, ни принтера быть у него не могло. Дело было в том, что протокол был составлен Арефьвым спустя четыре месяца после фактического проведения осмотра, у себя в кабинете, обстановка места происшествия была им воспроизведена на память, с учетом, т.е. с подгонкой под показания обвиняемого, а часть, касающаяся осмотра трупа переписана слово в слово из заключения судебно-медицинской экспертизы. Некоторые детали он просто-напросто выдумал: так вместо реально изъятых трех ножей он написал в протоколе о четырех, а у одного изъятого ножа перепутал цвет ручки. Понятых Арефьев потом вызвал к себе, и они у него в протоколе расписались. Когда я сказал ему о казусе с ножами, он просто перепечатал лист с ошибкой и вставил его в протокол. Я сообщал об этом прокурору, который лишь улыбнулся (действительно, такие способы работы воспринимаются в прокуратуре как проявление "мастерства"), и говорил об этом потом уже после увольнения в суде, однако все единогласно решили считать этот протокол подлинным. Если считать этот протокол настоящим, то каким интересно образом он мог быть напечатан на месте, ведь никаким образом на месте компьютера и принтера оказаться не могло.
Мое отношение к незаконным методам расследования, к тем, кто их применяет, менялось по мере моего внутреннего взросления. Выше я уже говорил о том, что впервые столкнувшись с ситуацией, когда подозреваемый был избит, я не смог ничего предпринять по этому поводу, и более того, даже отчасти оправдывал это некой необходимостью, что было вызвано моей слабостью и неопытностью. Однако другие сотрудники, тот же Арефьев, абсолютно все оперативники уголовного розыска, будучи и опытными, и сильными считали и считают эти методы необходимыми, нужными, эффективными. "Без этого нельзя" - говорили они мне. Арефьев рассказывал мне случай, когда он "вмазал по морде", как он выразился, обвиняемого, который по его мнению лгал ему, давал ложные показания, и при этом был горд таким своим поступком, считал это проявлением мужественности, профессиональной зрелости. "А как еще заставить их признаться?" - говорили они мне оправдывая эти методы. Прокурор был прекрасно осведомлен о таких способах получения признательных показаний. В прокуратуру пачками поступали жалобы обвиняемых о применении насилия к ним сотрудниками милиции, однако почти никогда уголовные дела по этим фактам не возбуждались. В 2003 году было возбуждено одно такое дело, о котором я еще упомяну ниже, а до этого подобное дело о применении насилия к обвиняемым возбуждалось только в 1996 году.
Однако уже по другому моему делу, которое также было у меня одним из первых, я прямо воспротивился применению незаконных способов следствия. Я уже упоминал об этом деле, это дело об изнасиловании, расследование которого на определенной промежуточной стадии у меня зашло в тупик. Я отказался от предложения Арефьева сфабриковать доказательства для криминалистической экспертизы и поручить операм выбить признание из обвиняемого. Но к сожалению на этом история с этим делом не закончилась. В том, чтобы направить это дело в суд был заинтересован прокурор, это важная строчка отчетности для прокуратуры, поэтому применить "нужные" методы решили в обход меня. По делу был свидетель, друг и собутыльник обвиняемого, который утверждал, что видел произошедшее и что изнасилования в той ситуации не было - женщина добровольно согласилась на половой акт. Эти показания противоречили объективным данным: у женщины, которая обратилась в милицию с заявлением об изнасиловании сразу же, как только смогла убежать от обвиняемого, на лице была здоровенная гематома, след от неоднократных ударов кулаком, то есть явный признак применения насилия. Однако с показаниями свидетеля нужно было что-то делать. Маловероятно, что женщина сама поставила себе такой синяк на лице, но в суде это могло бы и так быть истолковано, и именно этого опасался прокурор.
Однажды я уехал из Шахуньи по каким-то служебным делам, кажется у нас был семинар по повышению квалификации в Н.Новгороде в областной прокуратуре. Когда через день я вернулся, то оказалось за время моего отсутствия Арефьев передопросил того свидетеля по моему уголовному делу, причем прокурор был об этом в курсе и дал мне указание включить этот протокол в уголовное дело. Арефьев провел допрос Соколова, на котором тот отказался от первоначальных, оправдывающих обвиняемого, показаний. Из протокола, который он мне вручил следовало, что свидетель не видел, чем занимались обвиняемый и потерпевшая женщина и не мог этого видеть, так как в тот момент он отошел от места совершения преступления. На мои вопросы Арефьев ответил, что в тот день, когда меня не было, в прокуратуру явился тот свидетель и пожелал дать показания. Так как меня не было, то Арефьев его допросил вместо меня. В протоколе он свою фамилию не указал, шапку протокола он оставил не заполненной, но в конце протокола расписался "по инерции". Каким образом он получил эти показания того свидетеля он мне так и не ответил. Самое интересное, что после этого допроса тот свидетель исчез и скрывался несколько месяцев. Вплоть до окончания расследования этого уголовного дела его так и не смогли обнаружить, хотя я почти ежедневно посылал к нему домой участкового, направил с десяток отдельных поручений в РОВД для организации его розыска, в его розыске мне оказывали содействие местные жители и уже упоминаемый выше помощник депутата С.Н. Комаров, я лично встречался с его матерью и родственниками с целью выяснить его местонахождение, но все было безрезультатно. По делу я провел несколько дополнительных биологических экспертиз и в результате удалось обнаружить следы спермы обвиняемого на нижнем белье потерпевшей, это доказательство и позволило сделать вывод о несомненной виновности обвиняемого и дело было направлено в суд. С помощью законных методов мне удалось добыть необходимые доказательства, но тот протокол по указанию прокурора мне пришлось в деле оставить. Я замазал в протоколе подпись Арефьева и расписался сам. Выглядело все исключительно как шитое белыми нитками. Протокол предыдущего допроса того свидетеля, когда его допрашивал я сам, и где он опровергал вину обвиняемого я также оставил в деле, приложив справку о том, что свидетель с места жительства скрылся. Я уверен, что первоначально тот свидетель давал ложные показания, чтобы помочь своему приятелю уйти от ответственности. Но способ, с помощью которого Арефьев получил опровержение этих показаний, вызвал у меня много противоречивых сомнений, впрочем, я так и не узнал, каким же образом он добился от того свидетеля опровержения и почему тот после этого скрылся.
В этом деле проявилось отношение прокурора (да и других сотрудников, и даже прокуратуры как системы) ко мне: он понимал, что я не буду применять незаконные способы, но поскольку дело нужно было направить в суд, он поручил это тому, кто мог их применить. Это отношение проявилось и в следующем случае, когда я проводил проверку по заявлению о применении насилия к обвиняемому, и пришел к выводу о том, что побои и принуждение к даче показаний имело место, более того, я был уверен, что к уголовной ответственности привлечен невиновный. Вот как это было.
В поселке района было совершено убийство. Труп был направлен в морг, однако судмедэксперт затянул исследование, и о том, что это именно убийство, а не несчастный случай, стало известно только спустя несколько дней. Убит был муж одной женщины, горький пьяница. В качестве подозреваемого был задержан молодой человек, которого в день убийства видели у дома убитого. Официальная версия была следующей. Обвиняемый пришел к потерпевшему и из-за внезапно возникшей ссоры ударил его ножом в грудь, отчего последний скончался. Причиной ссоры послужил отказ дать взаймы. Обвиняемый во всем сознался, показал все на месте.
Однако через несколько дней обвиняемый отказался от своих показаний и заявил о том, что в преступлении он не виновен и сознался в результате насилия со стороны сотрудников милиции. Мне прокурором было поручено провести по данному факту проверку. Я тогда в силу небольшого стажа работы еще не знал, что проверки такого рода проводятся не вставая из-за стола в кабинете и результат из заранее известен - виновные оговаривают сотрудников милиции, чтобы избежать ответственности. Я стал проводить проверку. Взял с разрешения прокурора у следователя на изучение уголовное дело (дело расследовал Арефьев). Меня удивило то, что показания подследственного записаны в протоколе с использованием лексики и формулировок, явно не соответствующих образовательному, профессиональному и культурному уровню допрашиваемого, который окончил лишь школу и занимался в основном лишь распитием спиртного, но при этом его якобы слова характерны для самого следователя, я уже встречал такие же формулировки в протоколах допроса других лиц. В деле было два варианта "явки с повинной". Эти явки были получены фактически уже после задержания лица, и были составлены опять же с использованием выражений, не характерных для подозреваемого, но характерных для служебных документов сотрудников правоохранительных органов. Первый "вариант" явки был кратким, второй расширенным. По использованным формулировкам можно было полагать, что оба были написаны под диктовку. Прямых доказательств виновности подозреваемого в деле не было. Было непонятно, откуда он вообще появился, и как сумели определить, что он причастен к преступлению.
Затем я стал разговаривать с самим обвиняемым (ему было предъявлено обвинение в убийстве). Это был молодой человек, кажется 25 лет, низкого образовательного и культурного уровня. Как потом я узнал от его матери, в школьные годы он еще прилично учился, занимался спортом, однако после службы в армии жизнь его "пошла под откос": он пристрастился к спиртному, что также было вызвано и неудачей в личной жизни - его бросила молодая жена. У меня сложилось впечатление, что он страдает психическим расстройством. Он крайне трудно шел на контакт. Он не мог высказываться развернутыми предложениями, свободно, без наводящих вопросов рассказывать о чем-либо. Мне приходилось по нескольку раз формулировать вопрос в различных вариантах, прежде, чем он отвечал "да" или "нет". Только после почти часовой беседы он, видимо, проникся ко мне доверием, и стал более-менее развернуто отвечать на вопросы. Как впоследствии было установлено на амбулаторной судебно-психиатрической экспертизе, он страдал алкоголизмом. Видимо, эти психические аномалии были вызваны изменениями личности при алкоголизме.
Зачем я останавливаюсь на этих обстоятельствах? Дело в том, что такие личности, страдающие теми или иными психическими аномалиями, малообразованные, с низким социальным статусом, являются, как правило, наиболее внушаемыми, то есть максимально восприимчивыми к точке зрения, которую им навязывают извне. В недавно преданной гласности судебно-следственной практике (См., напр.: Китаев Н.Н. Неправосудные приговоры к смертной казни: Системный анализ допущенных ошибок. - СПб., 2004) приводится случай неправосудного приговора к смертной казни лица, обвинявшегося в изнасиловании и убийстве малолетней девочки. Это лицо имело вышеописанные свойства личности. Как было установлено уже при исследовании причин неправосудного приговора, этот человек просто не мог в силу недостатков его психики, интеллекта, ни развернуто отвечать на вопросы, ни отстаивать свою собственную точку зрения. Например, на серию из взаимоисключающих вопросов он отвечал так: следователь: "Девочка была одета в красное платье?", Обвиняемый: "Да". "А может не в красное, может в зеленое?" - "Да". "Ну а может не в зеленое, а в желтое?" - "Да". В итоге в протоколе было бы записано так, будто обвиняемый сказал: "Девочка была одета в желтое платье", хотя в действительности обвиняемый сказал лишь "да" на наводящий вопрос следователя.
В описываемом мною случае обвиняемый обладал сходными чертами личности. Когда он более-менее "оттаял", я спросил его, как его допрашивал следователь. Тот мне ответил, что следователь сам что-то придумывал и писал в протоколе, а потом спрашивал, так или нет. Я спросил по поводу явок с повинной. Выяснилось, что этого человека задержали, доставили в отделение, где стали бить и угрожать. Вместе с этим повторяли, что если он сознается, то ему "дадут меньше". Затем пришел следователь и продиктовал ему явку с повинной. Я стал спрашивать, почему же и как он смог показать все на проверке показаний на месте. Дело в том, что я сам тогда участвовал в этой проверке показаний, она проводилась до того, как обвиняемый подал жалобу в прокуратуру и я еще не знал о применении к нему насилия. Так как я был еще молодым сотрудником, меня взяли "поучиться", я осуществлял на проверке показаний фотографирование. Тогда я обратил внимание на то, что обвиняемый почти ничего не рассказывает, не объясняет устно, как и зачем, по каким мотивам он совершил преступление, но не придал этому значения. Обвиняемого привезли к дому, где произошло убийство. На фоне этого дома его сфотографировали. Затем группа прошла в дом. Его сфотографировали у двери квартиры. Далее группа вошла в квартиру. Обстановка в комнате, где было совершено убийство, была полностью изменена, хозяйка вынесла всю мебель и все вымыла. Следователь Арефьев сказал обвиняемому, чтобы тот показал, как он наносил удар ножом. Обвиняемый взял муляж ножа и почти ничего не объясняя показал, что и было сфотографировано. На этом проверка была окончена. Следователь написал протокол проверки, который по содержанию в целом повторял показания подозреваемого, только в соответствующих местах добавились фразы типа "показал на месте".
Таким образом, проверка показаний подозреваемого на месте никакой новой информации не дала. Рассматривая такие случаи, ученые-криминалисты отмечают, что подобные проверки на месте служат, прежде всего, цели оказать психологическое воздействие на самих подследственных, закрепить их в роли преступников, в результате чего им становится труднее психологически отказаться от своих показаний (См.: Ратинов А.Р., Скотникова Т.А. Самооговор. М, 1973.; Как избежать пытки. А.Баренбойм, М., 2004). На практике же теперь говорят не о закреплении доказательств, а о закреплении показаний.
Далее, мне обвиняемый сообщил, что в день убийства он был дома, никуда не выходил, что могут подтвердить его родители и свидетель. Я вызвал родителей, которые действительно подтвердили, что сын целый день сидел дома. Также я допросил женщину, которая заходила к ним в гости и тоже видела их сына дома.
Далее, мать обвиняемого рассказала мне о следующем. Убитый был в очень плохих отношениях с женой. Сам он злоупотреблял спиртным, не работал, жена его за это ненавидела и говорила всем о своем желании выселить его из квартиры, при этом она в выражениях не стеснялась, и не раз говорила "чтоб он сдох". У его жены был любовник. Об этой связи знал и ее муж, но он уже спился до такого состояния, что его это не смущало, и он охотно выпивал и в компании с любовником своей жены. В день убийства так и было. Муж и любовник вместе пили. Потом любовник ушел. Затем жена обнаружила своего мужа мертвым и заявила об этом. Она сообщила, что муж пил в компании мужчин, среди которых назвала и нашего обвиняемого, который был известен в том поселке, по сути, как местный дурачок. Тот был задержан. Но любовник после убийства повел себя странно. Он занял большую сумму денег и уехал из поселка в неизвестном направлении.
Я изложил эти свои соображения Арефьеву, однако он лишь молча взглянул на меня полуприщуренными глазами сверху вниз. Версия о причастности любовника к убийству им была полностью проигнорирована. Также я доложил промежуточные результаты проверки по факту избиения обвиняемого и принуждения к даче показаний прокурору района. Как я считал, обвиняемый в силу своей повышенной внушаемости, слабохарактерности, низкого образовательного уровня, на фоне изменений психики, вызванных хроническим алкоголизмом, под влиянием насилия со стороны сотрудников милиции и внушающего воздействия следователя оговорил сам себя, и в результате самооговора незаконно был привлечен к уголовной ответственности, при этом иная версия преступления, связанная с возможной причастностью к убийству любовника жены погибшего следствием необоснованно игнорировалась. Однако довести проверку по данному факту до конца и принять решение прокурор мне не позволил. Материал по устному указанию прокурора у меня забрали и решение по материалу - об отказе в возбуждении уголовного дела - было принято женой ст.следователя Арефьева, Голышевой (Арефьевой) М.М., которая работала помощником прокурора Шахунского района. И что характерно и что подтверждает высказанный мной выше тезис - с тех пор проведение подобных проверок мне почти ни разу не поручали.
Поскольку по тому делу был вынесен обвинительный приговор суда, я не могу утверждать, что к ответственности был привлечен невиновный. Но при подобном подходе к расследованию вероятность осуждения невиновного очень велика. Такой подход имеет, однако, существенные преимущества. Он позволяет закончить расследование в сжатые сроки, отрапортовать об успешном окончании дела и получить поощрение за высокие показатели в работе. В случае же проверки иных версий расследование затянется, что грозит ухудшением отчетности.
По тому же сценарию Арефьев расследовал дело в отношении некоего Н.В-та, которого он обвинил в убийстве малолетней К-вой.
Уголовное дело было возбуждено по факту безвестного исчезновения малолетней девочки, ученицы 3 класса. Один мальчик, ученик той же школы, показал, что в день исчезновения девочки видел ее с незнакомым мужчиной, который вел ее по улице за руку, а она плакала. Затем этот мальчик опознал в этом мужчине Николая В-та, который приходился девочке дальним родственником, это был второй муж ее бабушки. В-та был задержан в качестве подозреваемого, арестован. Он дал признательные показания, о том, что убил девочку, а труп ее положил в железнодорожный вагон. Однако впоследствии он отказался от своего признания, в своей жалобе прокурору сообщив, что был вынужден признаться в результате избиения сотрудниками милиции.
Под стражей В-та содержался в течение 6 месяцев, однако достаточных доказательств его вины добыть так и не удалось. Проведенные экспертизы положительного результата не дали. Однажды я заметил в мусорной корзине смятое заключение биологической экспертизы. Это оказалось заключение по делу В-та. Убедившись, что экспертиза не дала нужного результата, Арефьев попросту от нее избавился. Обвиняемый и не знал об этой экспертизе, так как никто его с постановлением о назначении экспертизы не знакомил. Но ведь эта экспертиза была ни чем иным, как одним из доказательств невиновности обвиняемого. Однако доказательства невиновности следствию были не нужны.
В тот же период в производстве у Арефьева было дело областной подсудности в отношении А.С.Б-ва, который совершил несколько убийств как на территории Шахунского района, так и в других районах и областях. Это преступление было раскрыто мной, и задержал Б-ва я, но учитывая большой общественный резонанс этого дела, практически стопроцентно гарантированное поощрение за окончание его расследования, Арефьев как старший следователь забрал это дело себе. Б-ву грозил солидный срок, кроме того, под арестом содержалась сообщница Б-ва, его сожительница З-ва Ольга, за которую Б-в сильно переживал и постоянно ходатайствовал об улучшении ее участи. Он просил, по меньшей мере, освободить ее из-под стражи. И Арефьев пообещал Б-ву изменить Ольге меру пресечения на подписку о невыезде, взамен на "помощь" Б-ва по делу В-та. Б-ов согласился на сотрудничество и дал показания в качестве свидетеля против В-та. Б-ов показал, что он содержался с В-та в одной камере в ИВС Шахунского РОВД, и В-та, якобы, рассказал ему, что совершил убийство малолетней девочки. Между В-та и Б-ым была проведена очная ставка, на которой Б-ов подтвердил свои показания, а В-та их опроверг, показал, что ничего подобного он Б-ву не рассказывал.
Подобный прием давно известен и применяется в случаях, когда у следствия не хватает доказательств виновности обвиняемого. Например, Н.Н. Китаев описывает подобный случай, когда братья Ф-вы были приговорены к смертной казни, при этом в основу обвинения были положены показания свидетеля С., который утверждал, что в камере следственного изолятора один из обвиняемых рассказал ему о совершении вместе с братом убийства (Н.Н. Китаев. Указ.соч. С. 10).
Ст.следователь Арефьев наладил хороший психологический контакт с Б-вым. Как он сам мне рассказывал, за 6 месяцев производства по делу Б-ов стал ему "как брат". Действительно, у следователя и серийного убийцы оказалось много общего в плане мировоззрения и интересов. Но даже при этом Арефьев обманул Б-ва, так и не освободив тогда его сожительницу Ольгу. Хотя основания для ее освобождения имелись, и она была освобождена позднее уже по инициативе прокурора. Ольга была несовершеннолетней, на пятом месяце беременности.
По истечении почти 6 месяцев содержания В-ты под стражей нужно было принимать решение по делу. Однако к этому моменту Арефьев ожидал повышения в должности, его переводили на должность следователя по ОВД (прокурора-криминалиста) в штат областной прокуратуры, и он не хотел выходить с ходатайством о продлении срока следствия в прокуратуру области, так как в этом случае была бы обнаружена допущенная им грубая волокита по делу, что могло бы быть препятствием в его повышении.
В тот же момент уголовный розыск получил оперативную информацию, которая в корне меняла ситуацию по делу. В г. Усинск Республики Коми был привлечен к уголовной ответственности двоюродный дядя пропавшей девочки, считавшейся убитой В-той - некий Н-тов С.Н., он обвинялся в изнасиловании малолетних и совершении развратных действий в отношении малолетних. Причем эта информация была получена случайно, отнюдь не в результате какой-то целенаправленной работы Арефьева либо самих шахунских оперативников. Н-тов из Усинска скрылся, и Усинская прокуратура направила отдельное поручение в Шахунское РОВД с просьбой проверить, не находится ли Н-тов у своих родственников в Шахунье. Родственниками Н-ова оказались родители пропавшей девочки. А затем уже выяснилось, что в тот период, когда исчезла девочка, Н-ов находился в гостях у ее родителей. Несмотря на эту информацию, Арефьев дело производством приостановил, не предприняв практически никаких действий в отношении Н-ова. Правда, В-та все же был освобожден, и уголовное преследование в отношении него было прекращено.
Постановление о приостановлении производства по делу был вскоре отменено прокурором, и дело было передано для расследования мне. Ознакомившись с материалами дела, я обнаружил, что Арефьев не провел почти ни одного допроса свидетелей, почти все родственники исчезнувшей девочки были допрошены сотрудниками милиции, крайне поверхностно. Сам Арефьев допросил только ее родителей, причем протоколы допроса были выполнены на компьютере и повторяли друг друга слово в слово, было очевидно, что Арефьев провел только один допрос, причем весьма поверхностно, а затем скопировал его текст в протокол допроса другого родственника. Я передопросил (несколько раз) того мальчика, который утверждал, что видел В-та с пропавшей девочкой. Мальчик при допросах был очень заторможен, скован, смущен, но продолжал утверждать, что видел именно В-та. Однако, описанные им приметы и одежда, в которую, якобы, был одет В-та, противоречили иным доказательствам по делу и это не могло не быть известно следователю с самого начала. У В-та просто не было такой одежды, которую описывал мальчик. Более того мальчик описывал мужчину плотного, крупного телосложения, а пятидесятилетний В-та был высоким и очень худым стариком, совершенно под это описание не подходящим. Расследовать до конца это дело мне так и не удалось, поскольку меня вскоре перевели в Н.Новгород, а затем почти сразу незаконно уволили.
Иногда сотрудники милиции бывают замешаны в подозрительных ситуациях, подпадающих под признаки преступления. Если это сотрудники влиятельные (причем, не обязательно руководящие), имеющие связи, то в таких случаях сами сотрудники милиции, милицейское руководство и руководители в прокуратуре (прокурор или его заместители) начинают активно препятствовать проведению проверки, возбуждению уголовного дела. В моей практике был такой случай. Это было связано с фактом смерти некоего Лямина. Уголовное дело по этому факту не возбуждалось, в связи с чем были жалобы жены погибшего, которая тогда волею случая обратилась именно ко мне и я сам добивался возбуждения уголовного дела и помогал ей писать эти жалобы. Эта несчастная женщина, убийство мужа которой никто просто не захотел расследовать, поскольку первым подозреваемым в данном случае оказался бы руководящий сотрудник милиции, говорила мне, что будет обращаться с жалобами на телевидение и газеты (что, впрочем, бесполезно, как я знаю теперь из своего опыта).
Я тогда волею обстоятельств оказался почти в центре и в курсе всех тех событий еще до того, как собственно труп Лямина был обнаружен. Я жил тогда на квартире у одной старушки. И вот однажды она рассказала мне, что в доме, где жил ее сын, из соседней квартиры исчез жилец - А.Лямин. Как было известно соседям, он продал кому-то свою квартиру, но денег не получил. Через несколько дней после его исчезновения в квартиру приехали сотрудники милиции, вынесли из нее всю мебель и увезли в неизвестном направлении. Примерно через месяц, в январе месяце, в лесу был обнаружен труп хозяина квартиры. Он был повешен на дереве, на шее у него был повязан красный шарф.
Прокуратуру милиция в известность об обнаружении трупа не поставила, труп был снят с дерева сотрудниками милиции, осмотр места происшествия не производился. Однако мне случайно, из разговора двух участковых удалось узнать об обнаружении этого повешенного, еще ранее я узнал и запомнил фамилию того исчезнувшего соседа моей квартирной хозяйки. Труп был в морге, куда я и отправился и судмедэксперт производил вскрытие с моим участием, и у трупа был обнаружен перелом костей черепа. Однако перелом этот, по мнению эксперта, причинили сотрудники милиции при транспортировке трупа, когда бросили его, как мешок с картошкой, в кузов машины (что было в крайней степени непрофессионально с их стороны, если только не было сделано умышленно). Далее для того, чтобы дать более точное заключение о причине смерти судмедэксперт решил направить части тканей внутренних органов трупа на гистологическую экспертизу в Бюро СМЭ в Н.Новгород. Эта экспертиза могла бы помочь установить, не был ли человек отравлен или усыплен до повешения.
Однако эти образцы исчезли в дежурной части Шахунского РОВД. Туда они были доставлены с тем, чтобы сотрудники милиции отвезли их в Н.Новгород в бюро судмедэкспертизы, поскольку своего транспорта у судмедэксперта нет, однако из дежурной части они исчезли. Впоследствии по этому факту РОВД проводило внутреннюю проверку, однако единственное, что удалось выяснить, это то, что кто-то пытался подставить именно меня под это исчезновение. Кто-то звонил в дежурную часть РОВД и, представившись мной, сообщил, что эти образцы должны забрать в прокуратуру. Куда они делись после этого, дежурный по РОВД пояснить не мог. Более того, кто их забрал, он также пояснить не мог. Вероятнее всего, что кто-то из своих пришел и забрал эти образцы, и на это просто никто не обратил внимание.
К счастью, моя непричастность к этому исчезновению была для всех очевидна. Злоумышленник решил подставить меня, поскольку, во-первых, никто из прокуратуры этим делом в прокуратуре не занимался (вернее, даже не делом, а неофициальной доследственной проверкой, проводимой во многом благодаря моей инициативе, поскольку прокурор проводить проверку и возбуждать уголовное дело отказался, а потом поручил официальную проверку провести милиции), соответственно, никто, кроме меня был не вправе забирать эти образцы куда-либо, а во-вторых, уже тогда отдельные сотрудники в милиции были недовольны моим непримиримым отношением к применению ими незаконных методов получения показаний и были бы рады мне отомстить.
Далее выяснилось следующее. Мебель из квартиры погибшего вывозили два сотрудника Шахунского РОВД, одним из которых был оперуполномоченный ОУР, друг Арефьева. Тот дом входил в его участок и представлял собой бывшее общежитие, где жили в основном пьяницы. Любил выпить и погибший. Далее установили, что квартиру он продал заместителю начальника ОУР ЛОВД станции Шахунья. В этом же ЛОВД работает брат оперуполномоченного, вывозившего из квартиры мебель. Деньги покупатель квартиры погибшему не передавал, он оставил их себе с тем условием, что будет выдавать по 3 тысячи каждый месяц, чтобы тот их не пропивал. Когда уже после обнаружения трупа появилась бывшая жена и сын погибшего, то покупатель отказался возвращать деньги им. Таким образом, и квартира, и практически вся сумма, за которую она была продана, осталась у покупателя, сотрудника милиции.
Прокуратура по данному факту официальную проверку не проводила, хотя я лично доложил прокурору все обстоятельства происшедшего. Прокурор устно попросил Арефьева "посмотреть, что там", официальную проверку поручил провести Шахунскому РОВД по факту мошенничества при покупке квартиры, а не по факту обнаружения трупа, после чего от имени участкового уполномоченного РОВД, который вместе с тем оперуполномоченным, знакомым милицейского начальника, купившего квартиру, вывозил из квартиры мебель, было вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Погибший был признан самоубийцей. Жена погибшего обратилась ко мне. Я посоветовался с заместителем прокурора, после чего жена погибшего под мою диктовку написала жалобу на имя прокурора с просьбой отменить то постановление. Постановление были вынуждены отменить, однако дополнительную проверку поручили проводить опять тем же сотрудникам РОВД, проверка опять проводилась не по факту убийства с целью завладения квартирой, а по факту возможного мошенничества при передаче денег за проданную квартиру. Дополнительная проверка, как и ожидалось, не выявила нарушений. Тогда я не мог посоветовать потерпевшей женщине ничего другого, как обжаловать решение в областную прокуратуру. Жена погибшего была очень расстроена, эта простая женщина в отчаянии мне говорила, что будет писать на телевидение, президенту, она была уверена, что муж ее был убит, и что к этому причастны сотрудники милиции. Но я в данном случае ничего не мог сделать, будучи связан позицией прокурора. Интересна в этом деле роль Арефьева. Пока не стало известно, что к этим событиям причастен его друг, он проявлял к ним большой интерес, даже сказал мне: "Вот это дело, Леха, действительно будет дело оборотней в погонах. Ты с этим делом прославишься...". Однако сразу же устранился от этого дела, когда выяснилось, что в этих событиях замешан его приятель. По этому случаю прокурор мне так и не дал ничего сделать, а женщина своими жалобами ничего не добилась.
Я могу рассказать и о других подобных случаях, однако итого их всех был в том, что я один выступал против такого поворота событий, который казался мне, уверен не безосновательно, незаконным и несправедливым, и в результате я лишь оказывался в числе неугодных.
Характерным и показательным в плане того, против чего я боролся, и насколько реально было достичь положительного результата в существующей прокурорской системе (а это было невозможно), является дело, возбужденное в отношении сотрудников милиции по заявлению незаконно задержанного и избитого ими гражданина. Я сам, своими руками был вынужден прекратить это дело, после того как полностью расследовал его, вложив в расследование огромное количество сил. Меня сломала система, и я ничего не мог ей противопоставить. Под давлением прокурора района Фуреева, под угрозами самих подозреваемых я был вынужден прекратить его. После меня его прекращали по тем же причинам еще два раза уже два других следователя Шахунской прокуратуры (постановления о прекращении дела были отменены судом по жалобе потерпевшего). Поскольку это дело так и не было направлено в суд, то назовем потерпевшего по нему "Бородин", а фамилии фигурантов изменим.
По делу мною были собраны доказательства более чем на 500 листах дела. Вот его краткая история. сообщение. 10.08.03 г. из районной больницы в прокуратуру поступило сообщение, что на лечение поступил гр-н Бородин с диагнозом сотрясение головного мозга, ссадины, кровоподтеки грудной клетки, который указал, что данные повреждения ему были причинены сотрудниками милиции при незаконном задержании. Также в прокуратуру поступили и заявление Бородина, в котором он называл сотрудников милиции, избивших его. Проверку по данному факту поручили провести пом.прокурора Климовой, хотя как правило проверки в порядке ст. 144 УПК РФ должен проводить следователь, поскольку пом.прокурора не вправе возбудить уголовное дело, это может сделать либо следователь, либо сам прокурор или его заместитель. Видимо, изначально прокурор рассчитывал, что по итогам проверки будет принято решение об отказе в возбуждении уголовного дела, как это обычно бывает по подобным жалобам. Прокуратура не возбуждает таких дел, поскольку не желает портить отношения с милицией, от которой зависит раскрываемость преступлений, а значит и расследование уголовных дел прокуратурой, важнейший показатель отчетности.
Проверка проводилась в нарушение норм УПК РФ в течение почти месяца (должно быть максимум десять дней, не больше). На ее исход повлияло решение Шахунского райсуда от 02.09.03 г., которым была удовлетворена жалоба Бородина на постановление по делу об адмправонарушении, то есть его задержание было признано судом незаконным, а материалы о якобы совершенном им правонарушении - сфальсифицированными.
Задержание в административном порядке по сфальсифицированному материалу об административном правонарушении является распространенным способом действий милиции и прокуратуры в тех случаях, когда необходимо получить признательные показания лица, по оперативным данным подозреваемого в совершении преступления, и когда при этом у следствия нет законных оснований подвергать лицо задержанию в соответствии с УПК РФ. Такого человека задерживают либо у него дома, либо на улице, привозят в отделение милиции и помещают в изолятор временного содержания. Далее задерживавшие его оперативники уголовного розыска составляют ложные рапорта о том, что задержанный, якобы, или совершил хулиганские действия в общественном месте, или неподчинился законному распоряжению сотрудника милиции, по которым участковый составляет протокол об административном правонарушении. Ситуация значительно упрощается, если этого человека удается задержать в пьяном виде, пусть даже у него дома. В этом случае его везут на медосвидетельствование, которое подтверждает состояние опьянения, после чего составляется протокол о административном правонарушении - появлении в общественном месте в состоянии опьянения, оскорбляющем человеческое достоинство. Затем участковый направляет сфабрикованные материалы мировому судье для назначения "правонарушителю" наказания в виде ареста (как правило, до пятнадцати суток). До того, как в 2002 году было введено правило о том, что административный арест назначает мировой судья, арест назначали сами органы милиции и вся процедура была еще проще, но и сейчас мировые судьи, многие из которых сами ранее были сотрудниками прокуратуры и милиции, без особых проблем назначают арест по явно сфабрикованным материалам, подразумевая, что таким образом они "помогают" органам милиции раскрывать преступления. Во время содержания под арестом, задержанного усиленно "прессуют", то есть подвергают насилию и угрозам, принуждая признаться в совершении преступления, в котором такого человека подозревают. Если задержанный поддается, то возбуждается уголовное дело и человека уже привлекают в качестве обвиняемого по уголовному делу. Если же ничего у оперов не получается, то задержанного просто выпускают по окончании срока ареста. Ничего он, как правило, доказать после этого не может, поскольку правда эта никому не нужна: такие задержания производятся с ведома прокурора, а иногда и по его прямому негласному указанию.
По такому же сценарию был задержан и Бородин. Оперативники подозревали его в приобретении и перепродаже краденых вещей в крупном размере и надеялись получить от него признание в этом, а также добиться признания, кто совершил ту кражу. Причем объективных доказательств причастности Бородина к преступлению не было, были лишь чисто субъективные подозрения оперативников. Бородин ранее был судим, и во много лишь по этой причине и попал в поле зрения оперов.
Более того, пытаясь доказать именно версию причастности к краже Бородина оперативники принудили другого гражданина дать на Бородина ложно обвиняющие показания. Это было сделано очень интересно. Они установили, что у Бородина есть знакомый, молодой человек лет двадцати, армянин, торгующий вместе со своей матерью на рынке, назовем его Кивинян. В палатке на рынке у них произвели обыск и обнаружили несколько похищенных вещей. Версия была такой: Бородин был причастен к краже этих вещей, а затем продал или передал их для реализации Кивиняну. Для подтверждения этой версии опера решили получить признание в этом Кивиняна.
По версии оперов, которую они изложили мне, Кивинян боялся мести со стороны Бородина, и поэтому оперативники и следователь милиции, который вел уголовное дело по краже и сбыту похищенных вещей, вышли с ходотайством перед прокурором об изменении данных о личности свидетеля Кивеняна, которое прокурор одобрил. Это позволяло допрашивать Кивеняна в качестве свидетеля под вымышленным именем и с иными вымышленными установочными данными, эти данные были зашифрованы и могли быть известны только следствию и суду. Так поступают, когда свидетель опасается за свою безопасность и нужно скрыть его личность от обвиняемого. Кивеняна допросили, причем, не следователь, а один из тех оперативников, отдельного поручения на это опять же не было, в протоколе записали, что Кивенян подтвердил причастность Бородина к краже. После этого на основании показаний Кивеняна оперативники задержали Бородина.
Затем я вызвал самого Кивеняна и узнал его версию. Она оказалась совершенно иной, причем его показания подтвердила его мать, которая была свидетелем всему происшедшему. На самом деле было так. Оперативники пришли на рынок к палатке Кивенянов, изъяли у них весь товар и в этом товаре затем обнаружились похищенные вещи. Далее Кивеняна из дома забрали в РОВД, где в кабинете уголовного розыска стали угрожать ему высылкой из России (он был армянином), возбуждением в отношении него уголовного дела, угрожали и применением физического насилия. Этими угрозами от него хотели добиться признания того, что Бородин совершил кражу и передал ему краденый товар для продажи. Эта версия была вымышлена операми и Кивенян отказывался ее подтвердить. В отделе милиции его продержали около шести часов, затем отпустили, но на следующий день все повторилось вновь и продолжало повторяться в течение двух недель. Мать Кивеняна и его другие родственники ждали его часами в коридоре РОВД, в то время пока его у себя в кабинете обрабатывали оперативники. В конце концов Кивенян не мог больше выдержать психологического давления и согласился подписать протокол, который написал оперативник, по сути, Кивенян даже не знал, что написано в этом протоколе: во-первых, он его не читал, хотел скорее отделаться от оперов, поэтому подписал не глядя, а во-вторых, он очень плохо владеет русским языком, пишет и читает очень плохо. "А почему же вы попросили зашифровать ваши личные данные, изменить фамилию? Вы боялись Бородина?" - спросил я. "Нет, Бородина я не боялся, он мой хороший друг" - ответил Кивенян. "А кого же вы тогда боялись?" "Милиционеров..." - был ответ Кивеняна.
На Кивеняна в тот момент мне было просто больно смотреть. Настолько забитым, запуганным, подавленным выглядел этот молодой человек. Он был весьма сильным физически, но воля его была полностью сломлена. Во мне он видел, наверное, единственного человека в правоохранительных органах, кому можно доверять, поэтому и рассказал мне все как было. Позже, когда меня самого принудили прекратить это дело, мне было стыдно перед ним, и перед другими свидетелями, я чувствовал горечь и боль оттого, что я не смог оправдать их доверия. Впрочем, это судьба любого честного человека с этой стране.
По версии оперативников, они задержали Бородина на улице, он отказывался подчиниться их законному приказу проследовать в РОВД для дачи объяснений, выражался в их адрес грубой нецензурной бранью, вырывался, пытался бежать, в связи с чем и был задержан. На него составили протокол об административном правонарушении за неподчинение законному распоряжению сотрудника милиции по статье 19.3 КоАП РФ, затем мировой судья назначил ему на основании этого протокола наказание в виде административного ареста на пять суток.
Однако мной были установлены очевидцы того, как на самом деле был задержан Бородин. Его задержали в его собственной квартире. Его соседи по подъезду видели, как к дому подъехала милицейская машина. Через некоторое время из подъезда сотрудники милиции вывели Бородина, он никакого сопротивления не оказывал, не грубил, добровольно прошел и сел в милицейскую машину, видимо, даже не подозревая, зачем его везут в милицию.
Далее я стал изучать обстоятельства задержания и помещения Бородина в ИВС. Вот что я выяснил. В "Журнале регистрации выводов административно арестованных" ИВС Шахунского РОВД было указано время вывода Бородина: "06.08.03 г. каб. N 2. Мышкин. 20 ч 35 мин - 21 ч 20 мин", при этом число "20" было обведено шариковой ручкой не менее двух раз, записано неаккуратно. Число "21" также было обведено, двойка обведена жирно, с нажимом, единица по размеру меньше чем двойка, записана на близком расстоянии от двойки. Следы исправления были явными.
Из журнала медосмотров лиц, содержащихся в ИВС Шахунского РОВД явно следовало, что во время содержания в ИВС у задержанного вдруг появились телесные повреждения: "7.08.03 г." "Бородин Е.Н., вызов 1 час 25 мин, Прибытие 1 час 40 мин. Жалобы на головную боль, боли в теле. Ссадины, царапины на теле". Медосмотр производит фельдшер скорой помощи, которого обязаны вызвать сотрудники ИВС по требованию задержанного, что и было тогда сделано. Приехавшая медработница и обнаружила у задержанного следы побоев, ссадины. Этих ссадин в момент задержания не было. Когда я допросил фельдшера, то она показала, что "на теле у Бородина были множественные покраснения, такие, какие обычно появляются после ударов, которые были нанесены недавно. Были ссадины и покраснения, кожа была содрана в различных местах на груди и на лице. На голове со стороны затылка также имелось покраснения и ссадины. Эти покраснения были кожной реакцией на удары. Ссадины и покраснения у задержанного были на спине, руках, грудной клетке, голове, лице. Это были легкие ушибы".
Мать задержанного подтвердила, что утром, когда сына забирали из дома, на нем телесных повреждений не было. 07.08 к ним домой пришел ранее незнакомый им мужчина, некий Ф-ов, который сообщил, что оперативники сильно избили Бородина в милиции, и что сам он содержался с Бородиным в одной камере ИВС, откуда и знает о случившемся. 10.08. вновь пришел незнакомый мужчина, который сообщил, что Бородину очень плохо. Так часто поступают задержанные, они просят сокамерников, срок административного ареста у которых заканчивается, зайти на свободе к своим родственникам и сообщить им, что в ИВС их избивают.
Но, несмотря на попытки родственников Бородина добиться его освобождения, из-под незаконного ареста его так и не отпустили до окончания его срока. В день окончания срока Бородин вновь вызвал в ИВС скорую помощь и прибывшая фельдшер на "Скорой помощи" привезла Бородина прямо в районную больницу, поскольку состояние его здоровья было очень плохим и требовало немедленной госпитализации. Врач невролог ЦРБ. 10.08. при осмотре Бородина в ЦРБ отметил у него ссадины на руке, спине, плече, на ушной раковине был кровоподтек. "Симптомы травмы головы - сотрясения головного мозга подтверждались объективно и параклинически, т.е. дополнительными методами обследования. Считаю, что в случае с Бородиным симуляция исключена" - показал мне врач при допросе. Показания невролога подтвердили зам главврача ЦРБ и врач хирург, которые также осматривали доставленного в больницу задержанного.
Показания Бородина об избиении подтвердили содержавшиеся с ним в одной камере административно задержанные. Так один из них показал: "днем меня вместе с Бородиным возили в суд (для оформления адм ареста). У Бородина никаких телесных повреждений не было. Вечером Бородина вывел дежурный на допрос. Затем в камере легли спать. Бородин еще не вернулся. Увидел его утром. У него на теле были отеки от ударов - красные пятна. Он сказал, что его били на допросе, что он "летал по комнате там". Отеки красного цвета у него были на груди, на руках, кажется, были еще на спине пятна. Он сам их показывал всем в камере, поднимал рубаху. Был в плохом состоянии, жаловался на голову". На мой вопрос не мог ли сам Бородин причинить себе эти повреждения свидетель ответил: "Нет. Бородина вызвали на допрос, после чего он вернулся с телесными повреждениями. Он говорил, что его били оперативники, один из них был его сосед по дому". Примерно то же самое на допросе подтвердили еще четыре содержавшихся там человека.
Кроме них были и другие задержанные, содержавшиеся вместе с Бородиным, из их показания становится ясной картина произошедшего. "В камере познакомился с Бородным. - говорит С-в, один из них. - Он был поинтеллигентнее других, с ним можно было поговорить, в отличие от других я от него даже мат не слышал. Вечером ... около 22 часов его из камеры забрали. Когда его из камеры забрали, никаких телесных повреждений не было. Затем, когда его увели, меня самого перевели в другую камеру, в прежнюю перевели утром на следующий день. Бородин сообщил, что его избили. У него на груди я увидел несколько кровоподтеков, их было прилично. Он рассказал, что ему ломали руки об стол, его как-то положили на стол и выворачивали руки. Он жаловался на сильную головную боль, рассказал, что его били по голове папкой для бумаг. Под глазом у него был синяк. Рассказал, что его били трое сотрудников..., один из них жил с ним в одном доме, другой был из Н.Новгорода, другого он не знал. Бородин избит был достаточно сильно, два дня после этого он лежал, не вставал, плохо себя чувствовал, у него поднялась температура".
Другой свидетель, которого перевели в ту камеру вместо выведенного оттуда С-ва, подтвердил то же самое: "В камеру ИВС меня перевели около 22 часов. Затем, пока я лежал, полудремал, по прошествии около 4 часов, в камеру завели молодого человека, который прошел и лег. Наутро я проснулся и увидел этого молодого человека. Он был раздет до пояса. На груди увидел у него что-то типа ссадин, также на руках по всей поверхности ссадины и кровоподтеки, на спине у него тоже были кровоподтеки. Он рассказал, что его увели на допрос около 22 часов, допрашивали три сотрудника угрозыска, заставляли написать явку с повинной, он отказывался, тогда они стали его бить. Жаловался на головную боль, говорил, что его били по голове папкой для бумаг, засовывали в рот пистолет. Он попросил меня, так как я раньше всех выходил, зайти к его родителям и все им рассказать, дал мне их адрес".
Еще один свидетель собственными глазами видел телесные повреждения на теле у Бородина: "Когда Бородин вернулся в камеру, у него на теле были телесные повреждения. В камере постоянно горит лампочка и повреждения у него я мог хорошо видеть. У Бородина были припухшие ссадины на обеих руках в районе локтей, на груди, и опухоль под глазом. Он сказал, что сотрудники уголовного розыска...били по голове папкой, кулаками, руки выворачивали, угрожали оружием, явно были пьяные. Били его, чтобы он признал кражу и написал явку с повинной". Всего мной было установлено и допрошено двенадцать человек, и все они прямо или косвенно подтвердили то, что Бородин был избит оперативниками.
Правда, один из задержанных официально опроверг, но подтвердил это фактически. Это был ранее судимый мужчина, как я узнал впоследствии, он был информатором уголовного розыска. У меня на допросе он сразу развязно заявил: "Ничего не видел, ничего не знаю", а потом в ходе нашего разговора, сказал: "Ты что, хочешь, чтобы я против Мышкина пошел, я что, сам себе враг?" Я отпустил его и он ушел, мне же самому нужно было по другому делу пойти в РОВД. Я почти сразу же туда пошел. Кабинеты уголовного розыска находятся на первом этаже. Когда я шел по этому коридору, то одна из дверей открылась и прямо мне на встречу вышли тот мой свидетель и сам оперуполномоченный Мышкин! Оба они улыбались и, дружески прощаясь, пожимали друг другу руки. Но когда они увидели меня, лица их сразу стали каменными, Мышкин быстро зашел к себе в кабинет и запер дверь, а "свидетель" быстро прошел мимо меня к выходу.
О том, как именного его пытали, показал сам Бородин в ходе следственного эксперимента: один из сотрудников, которого представили как оперативника из особого отдела уголовного розыска в Н.Новгороде (на самом деле это был один из экспертов-криминалистов Шахунского РОВД, так его представили с целью оказать впечатление на Бородина) наносил ему удары в голову и грудь. Оперуполномоченные Мышкин и Шмудин наносили ему удары по левому и правому плечу и в голову верхней частью внутренней стороны ладони, удары по голове и в ноги в область верхней части бедер коленями, по голове ладонью. Бородина перевернули вверх ногами, за ноги его держал эксперт, двое других ломали ему руки о край стола. Описать, как это было, практически невозможно, это можно лишь показать, что и было сделано в ходе следственного эксперимента. Впоследствии выяснилось, что фотопленка, на которую специалист РОВД снимал эксперимент, пропала. Кроме описанной изощренной пытки, Мышкин душил Бородина, сидя на диване, а двое других держали его в это время за руки с двух сторон. Ему наносили удары папкой по голове, угрожали пистолетом, говорили, что если он не напишет явку с повинной, его вывезут в лес, заставят выкопать себе могилу, убьют и закопают...
Итогом того "допроса" было, согласно заключению судебно-медицинской экспертизы, закрытая тупая черепно-мозговая травма в виде ушибов мягких тканей лица и ушных раковин, ушиба головного мозга легкой степени, ушибы мягких тканей грудной клетки и правой верхней конечности. Согласно этого же заключения, черепно-мозговая травма могла возникнуть в указанный срок при ударах по голове твердыми тупыми предметами, в том числе кожаной папкой. Остаточные явления черепно-мозговой травмы в виде стойких астено-вегетатаивных проявлений вызвали 15% утрату трудоспособности...Таким образом, полученная черепно-мозговая травма причинила средней тяжести вред здоровью по признакам длительного расстройства здоровья и значительной стойкой утраты трудоспособности менее чем на одну треть. Ушибы мягких тканей грудной клетки и правой верхней конечности, носящие характер тупой травмы, могли образоваться при ударах кулаками, ногами, воздействия края и угла стола и причинили легкий вред здоровью по признаку кратковременного расстройства здоровья.
Папку, о которой говорил Бородин, мне найти не удалось, но вот что показал один другой оперативник, непричастный к пыткам Бородина: "У меня есть папка для ношения бумаг, из кожзаменителя, черного цвета. Эту папку я обычно оставляю в служебном кабинете. Я работаю в одном кабинете с Мышкиным. Мою папку может взять любой из оперуполномоченных, я ее не запираю, не прячу. Мышкин часто брал эту папку на выезды в составе СОГ. В день 06.08 эта папка оставалась в кабинете. В настоящий момент папка пропала. Кто ее мог забрать, не знаю, возможно, ее забрал Мышкин".
Когда я расследовал это дело, то уголовный розыск объявил мне бойкот: мои поручения по другим делам о розыске подозреваемых и свидетелей, о проведении других оперативных мероприятий не выполнялись. Опера мне говорили: "Работай теперь с Бородиным, мы с тобой работать не будем. Выезжай с ним на убийства, пусть он тебе помогает, мы с тобой ездить не будем. Так что, когда надо будет выезжать по заявке, то звони не нам, а своему Бородину...". Мне угрожали открытым текстом: "Мы тебя найдем, даже если тебя в другой район переведут. Мы узнаем, куда тебя перевели, созвонимся с операми из того района, и из них никто тебе помогать не будет. А сам ты одним вечером можешь с проломленной головой оказаться...". Прокурор запрещал мне предъявлять обвинение тем троим сотрудникам, по делу они все проходили в качестве "свидетелей", хотя потерпевший всех их опознал и указал на них как на лиц, совершивших в отношении него преступление. Прокурор ожидал, что я прекращу это дело, он прямо мне говорил, что в суд он это дело не направит. Тем не менее я дело не прекращал и расследовал его до крайнего срока - шесть месяцев. Продлять срок расследования свыше шести месяцев прокурор района не может, это право принадлежит только прокурору области. Когда этот срок подошел, то прокурор района сказал мне, что прокурор области срок мне не продлит и дал мне указание прекратить это дело. Не выдержав психологического давления, я прекратил дело. Может быть стоило рискнуть и отправиться к прокурору области Демидову с ходатайством о продлении срока, может быть Демидов разрешил бы мне направить это дело в суд? Исходя из всего своего предыдущего опыта, я мог однозначно ответить на этот вопрос лишь "нет". Демидов и поддерживал эту систему, ему гораздо важнее, чтобы оперативники обеспечивали прокуратуре раскрываемость прокурорских уголовных дел, и не в его интересах было портить отношения с милицией. Я был уверен и уверен до сих пор, что Демидов не дал бы мне разрешения, которое было нужно, чтобы завершить расследование и направить дело в суд. Это подтверждается и тем, что потерпевший и его родственники сами обращались к Демидову и ничего этим не добились. Постановление о прекращении дела отменялось несколько раз судом по жалобе потерпевшего, однако и это ничего не дало. Другие следователи прокуратуры, которым передавали дело после отмены судом постановления о прекращении, вновь прекращали его, особо даже уже не задумываясь об основаниях принятия решения о прекращения: прекратили, и все.
Прекращая это дело, я знал одну важную вещь: я расследовал это дело в полном объеме. В деле были все доказательства вины тех сотрудников милиции. Если бы я задумал прекратить это дело, чтобы освободить их от уголовной ответственности, то я просто не стал бы собирать доказательства по делу, как это делал зам.прокурора Золотов, которому первому поручили расследовать это дело: за месяц он кратко допросил лишь одного свидетеля, при этом тот сказал, что "ничего не видел". В деле просто не оказалось бы доказательств, которые подтверждали бы вину оперов в преступлении. У меня же все доказательства были в деле и остаются в нем до сих пор. Я знал, что в тот момент я реально не могу направить это дело в суд, но я уверен, что такой момент настанет, в нашей стране так бывает, вспомните, к примеру, знаменитое дело "Трех китов", и пусть не я, но другой следователь направит это дело в суд. Я сделал все, что мог реально сделать: я собрал все доказательства, чтобы тогда, когда настанет момент, это дело могло быть направлено в суд и виновные понесли ответственность. Людям, не вовлеченным и не знакомым с милицейско - прокурорской системой, такая логика может показаться ошибочной, но в действительности она верна, и у меня в тот момент реально была только такая возможность спасти это дело. Да, я именно спас это дело, хотя и прекратил его, это поймут потерпевший и все другие, когда однажды это дело дойдет до суда и виновные будут осуждены на основании собранных мной доказательств. Это был тактический проигрыш, но стратегическая победа.
Было одно дело, (вернее проверка) по которому я полностью проиграл. Из него видно, с кем общается прокурор района, и какие у него связи. Однажды летом, поздно вечером, около 23 часов, мне позвонили из РОВД (я был дежурным следователем) и сообщили, что в милицию обратилась потерпевшая от изнасилования. Я прибыл в отдел милиции, опросил потерпевшую, которая рассказала о случившемся. Это была девушка лет двадцати. Один ее знакомый пригласил ее покататься на машине. Привез ее он не куда-нибудь, а в цех по производству мягкой мебели, где работал его знакомый. Тот знакомый, назовем его Сараджинов, в этом цехе не только работал, но и жил там. Он был мигрантом, приехавшим на заработки из Армении. Цех принадлежал также выходцу из Армении, местному "олигарху" Карапетяну, который и взял на работу своего соотечественника. Поскольку жить последнему было негде, он жил в том же цехе, где и работал, там была небольшая комнатка с кроватью, на ней он и спал. В эту комнатку и привел молодой человек свою девушку. После этого он почему-то ее оставил и уехал, видимо, так они заранее спланировали с Сараджиновым, который очень страдал от одиночества в своем цеху. Оставшись наедине с девушкой, и не сумев с ней договориться, он избил ее и изнасиловал. После этого девушка сразу прибежала в милицию.
Получив заявление потерпевшей, я со следственно-оперативной группой поехал в тот цех, где жил Сараджинов. Сделав там осмотр места происшествия, изъяв необходимые вещественные доказательства, я привез Сараджинова в отделение милиции. Удивительно, но Сараджинов не отрицал, что совершил изнасилование. Я составил протокол о его задержании в качестве подозреваемого. Возбудить уголовное дело я собирался утром, в восемь часов, когда прокурор придет на работу. Мне не хотелось будить его в четыре часа утра. Почти всю ночь я работал, преступление было практически раскрыто, и я ожидал, что прокурор будет доволен выполненной за ночь работой.
Но утром меня ждал большой сюрприз. Прокурор пришел на работу с большим опозданием, около девяти часов утра, что было для него не характерно. Я поджидал его в канцелярии с постановлением о возбуждении уголовного дела в руках и поздоровался с ним, когда он наконец пришел, но он очень хмуро посмотрел на меня и сказал, чтобы я зашел к нему через пятнадцать минут. Когда я, наконец, вошел к нему, первой его фразой было: "Что за безобразие вы ночью творите?!" Я был изумлен, хотел рассказать, чем я занимался ночью, но прокурор меня перебил: "Я все уже знаю. Человека, которого вы задержали, нужно немедленно отпустить". Я протянул ему постановление о возбуждении уголовного дела, он взял и мельком взглянул на него. "Вы считаете, что здесь есть состав преступления?" - спросил он. "Да, преступление действительно совершено, подозреваемый сам это признает...". "Вы его с адвокатом допрашивали? Нет! Ваш подозреваемый уже сегодня от своего признания откажется и вы ничего по этому делу не докажете. Я ваше постановление я подписывать не буду. Пишите постановление об отказе в возбуждении дела". Прокурор был очень раздражен и не желал слушать никаких моих доводов. Тем не менее, я заявил ему, что выносить постановление об отказе в возбуждении уголовного дела я не буду, поскольку считаю необходимым возбудить уголовное дело об изнасиловании. "Вот мое постановление о возбуждении уголовного дела, мной оно подписано. Я его вам передаю в соответствии с УПК РФ для принятия решения вами. Если вы как прокурор считаете, что мое постановление незаконное или необоснованное, примите процессуальное решение в соответствии с законом". В итоге прокурор вынес постановление об отказе в даче согласия на возбуждение уголовного дела. Все это было решено в течение не более часа тем утром. Вскоре я узнал, чем было вызвано подобное поведение и решение прокурора.
Оказывается, ночью в милиции задержанному мной Сараджинову разрешили сделать один телефонный звонок. Он позвонил своему начальнику - Карапетяну, который большой друг прокурора. Узнав о случившемся, Карапетян этой же ночью сразу позвонил прокурору. Таким образом прокурору утром все было уже известно. Просто так ли или за что-то прокурор принял сторону Карапетяна и согласился освободить Сараджинова от уголовной ответственности, я не знаю. Мне лишь было известно о дружбе (если можно назвать отношения двух начальников дружбой) прокурора с Карапетяном, об этом мне рассказал помощник депутата С.Н.Комаров, который также рассказал мне о том, что и Карапетян и другие местные крупные бизнесмены постоянно встречаются с прокурором и делают ему большие подарки.
Часам к одиннадцать ко мне в кабинет пришли двое хорошо одетых армянина, и не представившись, сказали, что они от Карапетяна. "Когда ви освабодити нашиго Рафика?" - спросил один из них. Пришлось идти с ними в РОВД и Рафика освобождать. Поскольку прокурор принял решение об отказе в даче согласия на возбуждение уголовного дела, то содержание Сараджинова в ИВС было незаконным. Как я узнал впоследствии, по указанию прокурора копию протокола задержания, которая была в ИВС, уничтожили. Таким образом, факт этого задержания не попал ни в какую отчетность, его будто бы и не было. По делу остались лишь собранные мной материалы: объяснения потерпевшей и подозреваемого, другие протоколы, и решение прокурора.
Потерпевшая, узнав о решении прокурора, решила придти к нему на прием в тот же день. Поскольку день был не приемный, я лично зашел с ней к прокурору. Мне, кроме того, хотелось послушать, что он ей скажет в оправдание своего решения. Однако прокурор и не собирался оправдываться. Вместо этого он стал обвинять саму потерпевшую девушку: "Зачем ты туда ночью поехала? Прекрасно все понимала, чем это кончится! Никакого изнасилования там не было и быть не могло. Это тебя надо было бы привлечь за заведомо ложный донос". За заведомо ложный донос ее никто не привлек, хотя если следовать нормам закона и выполнять инструкции Генеральной прокуратуры, то в таких случаях необходимо принимать решение по вопросу об ответственности заявителя, ведь формально получается, что женщина заявила на невиновного человека, раз прокурор его освободил. Жаловаться эта девушка никуда не стала, на этом все и закончилось. Может, прокурор был и прав? Может, действительно не было никакого изнасилования? Я знаю лишь то, что свое решение прокурор принял не по собственной инициативе, а выполняя просьбу друга, и, вероятно, небескорыстно.
Злоупотребления, с которыми я сталкивался, не всегда были вызваны "профессиональной деформацией" (о том, как она происходит, я еще расскажу ниже) или какой-либо корыстной заинтересованностью, иногда это было вызвано чертами характера тех или иных сотрудников, которые были, очевидно, присущи им от природы. Одним из таких людей был дежурный по Шахунскому РОВД Надеждин. Неоднократно я был свидетелем злоупотребления Надеждиным своими должностными полномочиями и халатного отношения к своим служебным обязанностям, при этом действовал он всегда просто из какого-то ехидства, глумления над людьми или желая продемонстрировать мне или другим сотрудникам свое мнимое превосходство.
Так, однажды я находился по делам в дежурной части РОВД в вечернее время. К Надеждину обратилась некая женщина с просьбой помочь ей. Она была сильно расстроена, почти в слезах, жаловалась на своего мужа, который, кажется, ее избил. Надеждин ей сначала отказывался отвечать вообще, как бы ее не замечая. Он прекрасно умел это делать: можно было по несколько раз к нему обращаться, он же делал вид, что вас не слышит и читает что-то в своем журнале. Потом, когда женщина привлекла к себе внимание уже других сотрудников и они стали обращаться к Надеждину, указывая на нее, он стал от нее отделываться, и говорить, что не их обязанность решать ее проблемы с мужем, что они ничего сделать не могут, пусть женщина сама разбирается со своим мужем. Женщина протянула Надеждину заявление, но он ее заявление не взял и выпроводил ее из дежурной части.
Я вспомнил этот случай потом в связи с тем, что мне на глаза случайно попалась жалоба той женщины в нашу прокуратуру. Она жаловалась на Надеждина, обвиняя его в том, что он отказался принять ее заявление. По ее заявлению проверку проводила Климова, которая сделала отказ в возбуждении уголовного дела, что было для нее очень характерно. Она сама и Надеждин составили бы "прекрасную" пару.
Однажды на Надеждина в прокуратуру пожаловался следователь милиции Галямов С.Н. Надеждин отказался принять и зарегистрировать заявление о преступлении, когда к нему обратились с соответствующим заявлением. Затем заявитель все же добился приема заявления в другой день, когда дежурный был нормальный. Было возбуждено уголовное дело. Однако, из-за халатного отношения Надеждина к своим служебным обязанностям были утрачены серьезные доказательства по делу, на что и указывал следователь Галямов. Когда заявление дошло, наконец, до следователя, то получить доказательства было уже невозможно, поскольку они были уничтожены виновными.
Характерный случай и с делом обвиняемого по фамилии Приступ. Это дело расследовал я, Приступ обвинялся в совершении убийства. В ту же ночь, когда Приступ совершил убийство, он решил, что лучше не прятаться, а сдаться, явиться с повинной. Это случается не часто, но в том случае это было так. Приступ той же ночью, почти сразу после преступления позвонил от своего знакомого Дмитриева по телефону в милицию и сообщил, что совершил убийство. Тогда дежурным в отделе милиции был Надеждин, он то и взял трубку в дежурной части, когда звонил Приступ. И сам Приступ, и свидетель Дмитриев показывают, что в трубке Приступу на сделанное им признание в убийстве прозвучало: "Повесь трубку". Приступ очень удивился. То, что он действительно звонил, и что ему так ответили подтверждает совершенно не заинтересованный в деле свидетель, который стоял радом и все слышал. Выйдя от Дмитриева, Приступ в раздумье пошел вдоль по ночной улице. Впереди был магазин, где по ночам торговали из окошка. Приступ постучал и попросил молодую продавщицу дать ему телефон, чтобы позвонить в милицию. Потом эта девушка расскажет мне, что очень удивилась, увидев Приступа, потому что он был весь в крови: одежда, руки были запачканы кровью (Приступ топором зарубил своего собутыльника). Продавщица знала Приступа раньше, поскольку он был местным пьяницей и постоянно покупал у нее в магазине выпивку, поэтому не побоялась дать ему свой сотовый телефон. Приступ вновь позвонил в милицию, вновь попал на Надеждина, и во второй раз сообщил ему о совершенном убийстве. Однако Надеждин вновь ответил Приступу, чтобы тот положил трубку и больше не звонил, что слышала и девушка-продавец магазина!
Таким образом, совершивший убийство А.Приступ дважды сообщал по телефону РОВД дежурному Надеждину о совершенном им преступлении, и Надеждин дважды отказывался принять его заявление, умышленно халатно относясь к своим служебным обязанностям, не отреагировал на сообщение о совершении убийства. Только через несколько часов, уже под утро, когда Приступ в третий раз позвонил в РОВД и вновь сообщил о совершении убийства, Надеждин все-таки решил отреагировать. Но и здесь он действовал в своем духе. В ту неделю дежурным следователем был я, о чем он знал, но меня он не любил, особенно после того случая, когда я доложил прокурору, что видел тот случай с женщиной в дежурной части, когда он отказался принять заявление, поэтому он каждый раз при возможности пытался мне досадить. Я в ту ночь ночевал в гостях у моего коллеги В-на, поскольку тогда жить мне было негде, о чем я предварительно уведомлял дежурную часть РОВД, и меня до этого от В-на уже забирали на вызовы. Однако в этот раз никто меня не известил, и за мной не заехали, на место происшествия меня не доставили. Вместо этого Надеждин позвонил в пять утра прокурору, и сообщил, что меня, якобы, нигде не могут найти. Тогда по распоряжению прокурора, который знал, что я ночую в гостях у В-на, к В-ну домой приехал водитель прокурора, которому я открыл дверь по первому же его звонку в дверной звонок, и вместе с ним немедленно поехал на место преступления. На месте преступления я столкнулся с дознавателем РОВД, которая сообщила, что осмотр места происшествия уже произвела, ей в этом помог следователь по ОВД Арефьев. По крайней мере, для меня эта история не обернулась неприятностями, поскольку водитель прокурора подтвердил, что я был дома, а в дежурной части действительно имелся мой телефон, что подтвердили другие сотрудники дежурной части.
После того, как Приступ позвонил в третий раз, и милиция выехала таки на место, Надеждин отправил в ГУВД телетайпограмму следующего содержания: "в 4 часа 21 мин обратился Приступ А.А. и сообщил, что он совершил убийство Семенова. На место происшествия немедленно (выделено мною - А.П.) была выслана оперативная группа с ответственным от руководства нач КМ Белолуговым И.Н". При этом Надеждин почему-то не сообщил, что первоначально он дважды говорил Приступу положить трубку, когда тот сообщил об убийстве. Прокурору я в письменной форме доложил о действиях Надеждина, данное заявление также поддержал мой коллега, работа которого также постоянно страдала от действий Надеждина, но прокурором мое заявление было проигнорировано и, вероятно, попросту уничтожено.
Такими же чертами характера, что и у Надеждина, обладает судья местного Шахунского райсуда В.М.Поляков, с той лишь разницей, что как судья он наделен практически безграничными полномочиями и по своему произволу может вершить все, что хочет, руководствуясь одним лишь своим честолюбием. Например, в январе 2004 г. мною в порядке ст. 118 УПК РФ, в связи со злостным уклонением от явки на допрос свидетеля Б-на, было направлено в Шахунский райсуд постановление о наложении на свидетеля денежного взыскания, исполнение которого было поручено Полякову. Под надуманным и незаконным, полностью противоречащим ст. 118 УПК РФ предлогом Поляков В.М. самоустранился от рассмотрения моего постановления, фактически отказался выполнить предусмотренные УПК РФ гарантии содействия следствию, лишив таким образом следствие возможности привлечь к ответственности участников уголовного судопроизводства, уклоняющихся от исполнения своих обязанностей. Он потребовал у меня копию повесток, которые я посылал свидетелю. Но следователь не делает копий повесток, даже если бы они были, то ведь чисто логически можно заключить, что наличие копий повесток еще не означает, что оригиналы были отправлены! Корешок повестки следователь может получить, только если повестка вручается свидетелю лично, чего не было в том случае, поскольку свидетель от встречи уклонялся, и повестки направлялись ему по почте. Но более этого, статья 118 УПК и не требует, чтобы следователь предоставлял судье какие-либо документы, кроме постановления о наложении взыскания на свидетеля. Статья 118 УПК требует, чтобы судья вызвал свидетеля и допросил его, и по результатам такой проверки принял решение о наложении взыскания. Поляков же просто не хотел этим заниматься, ему было легче придумать предлог, чтобы ничего не делать.
В другом случае ситуация, сложившаяся из-за произвола, высокомения и неуемной гордыни Полякова, была гораздо более серьезная. 12 августа 2003 года мною в порядке статьи 91 УПК РФ были задержаны трое особо опасных преступников, сформировавших на территории Нижегородской и Ивановской областей преступную банду и совершивших несколько убийств и иных тяжких и особо тяжких преступлений. Из Ивановской области к нам приехала следственная бригада, которая занималась преступлениями этой банды на территории Ивановской области, где эти бандиты совершили несколько убийств и разбойных нападений. Я вышел в суд с ходатайством об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу. Однако Поляков, к которому попало рассмотрение данных ходатайств, отклонил ходатайства на основании лишь того, что они, по его мнению, были озаглавлены неверно, и освободил задержанных и подозреваемых в нескольких убийствах прямо в зале суда. При этом Поляков вновь нарушил УПК РФ, так как освободил задержанных до истечения 48 часового срока задержания, при этом никаких указаний на то, что задержание было незаконным, не было сделано. С заголовком ходатайств все было в порядке, ходатайства были оформлены в рамках статьи 108 УПК РФ, Поляков просто решил продемонстрировать мне и всем остальным свою власть. Последствия этого его совершенно не интересовали. Он незаконно освободил задержанных из-под стражи, пользуясь правовой неграмотностью сотрудников конвоя ИВС, которые подчинились его незаконному решению, и если бы не содействие следователей прокуратуры Ивановской области, которые от своего имени вновь задержали подозреваемых прямо в суде на выходе из зала, особо опасные преступники были бы незаконно выпущены на свободу прямо из помещения суда. Впоследствии областной суд назначил им всем длительные сроки лишения свободы в качестве наказания за бандитизм, убийства с отягчающими обстоятельствами и разбои.
Также Поляковым было принято незаконное решение об отказе в удовлетворении ходатайства об аресте обвиняемой Лебедевой Н.И., которая совершила преступление, предусмотренное ст. 111 ч. 4 УК РФ. Основанием для отказа явилось то, что в материалах для ареста не была повторно представлена копия протокола задержания Лебедевой в порядке ст. 91 УПК. И это после того, как самим же Поляковым вначале был продлен срок задержания Лебедевой до 72 часов для представления дополнительного характеризующего материала на обвиняемую. Всего за 24 часа до этого копия указанного протокола задержания уже была представлена Полякову, имелась в материалах его дела в Шахунском райсуде, Поляков имел ее у себя при принятии решения по ходатайству об аресте, однако Поляков необоснованно потребовал представить повторную копию, в то же самое дело об аресте Лебедевой, причем сделал это не в официальной форме, а путем звонка по телефону в канцелярию прокуратуры района. Получив по телефону же отказ, Поляков, будучи в состоянии эмоционального возбуждения, которое видела помощник прокурора, участвовавшая в рассмотрении ходатайства об аресте обвиняемой в суде, и испытывая ложно понятое чувство личной обиды, просто освободил преступницу в зале суда. Абсолютно никаких законных оснований для освобождения он не привел, освободил и все! Она очень удивленная, совершенно не ожидавшая такого поворота событий сама пришла ко мне в кабинет в прокуратуру и спросила, что же ей теперь делать. Дело в том, что жить ей было негде, раньше она жила в доме знакомой, которую и убила в ходе пьяной ссоры, за что и была привлечена к уголовной ответственности, а дом после убийства хозяйки сотрудники милиции опечатали, жить там было нельзя. И теперь идти ей было некуда. Отсутствие постоянного места жительства у обвиняемого свидетельствует о том, что обвиняемый может скрыться от следствия, элементарно уйти куда-нибудь в поисках нового жилья, и повестку направить будет некуда, такие обстоятельства прямо указаны в УПК как основание применения меры пресечения в виде заключения под стражу, и Поляков знал об этих обстоятельствах из представленных ему документов. Но он опять, желая продемонстрировать свою "власть", просто наплевал и на закон, и на интересы общества, государства. Такие люди, как Поляков, рассматривают власть, вверенную им, как личную привилегию, которую они могут применять по своему собственному усмотрению, и применяют, чтобы продемонстрировать свою "всемогущесть". Они придумывают абсурдные требования, не предусмотренные никакими законами, выполнить которые либо невозможно, либо для их выполнения нужно будет забросить реальные дела, а когда следователь их выполнить не сможет, он принимает еще более незаконные решения, исключительно с целью отомстить, наказать за неповиновение его бредовым прихотям. Такого человека, как Поляков, с моральной точки зрения нельзя назвать судьей, поскольку он пристрастен, тенденциозен, необъективен, руководствуется при принятии решений не действующим законодательством и не соображениями справедливости, а личными амбициями, сиюминутными личными чувствами, самоутверждается путем принятия заведомо неправосудных решений с целью унизить и оскорбить непонравившихся лично ему сотрудников правоохранительных органов и подчеркнуть свою мнимую важность.
В отношении Полякова я два раза в письменной форме просил прокурора направить представление в Судебный департамент Нижегородской области с целью проведения служебной проверки и привлечения судьи Полякова В.М. к дисциплинарной либо к уголовной ответственности в связи с допущенным им произволом и грубейшими нарушениями процессуального законодательства, которые я описал выше. Однако прокурор сказал, что не хочет портить отношения с судом, по сути, подтвердив этим, что содержание решения судьи по уголовным делам зависит от того, какие чувства он испытывает к тем или иным сотрудникам, проводившим расследование. Никаких мер в отношении Полякова принято не было. Я был единственным, кто заявил Полякову о том, что его решения незаконны, но единственное, что я получил от него в ответ, это грубые оскорбления в мой адрес, рассчитанные на то, чтобы меня унизить. Унижать других путем произвола - это смысл жизни таких беспозвоночных, название которых вынесено в заглавие этой главы. Впрочем, критиковать таких людей бесполезно - в любой, самой разумной и обоснованной критике они услышат лишь личное оскорбление и сделают все, чтобы лично отмстить.
Однако страшнее не произвол таких, как Поляков или Надеждин, а то, что в нашей стране люди, наученные горьким опытом, скорее готовы приспосабливаться и выполнять абсурдные и полностью незаконные требования таких зарвавшихся функционеров, чем добиваться законности и справедливости.
Немного выше я затронул проблему профессиональной деформации сотрудников правоохранительных органов. Один из аспектов этой проблемы заключается в нравственных, или вернее, безнравственных изменениях мотивации человека, когда человек становится способным на подлость, на подлог, фальсификацию доказательств, применение пытки лишь для того, чтобы выслужится перед начальством, получить продвижение по службе, иными словами, чтобы соответствовать существующей системе беззакония и произвола. Я наблюдал такую трансформацию своими глазами, прямо передо мной молодой сотрудник, пришедший на работу в прокуратуру после окончания юридического вуза, превратился в классического представителя этой системы.
Первое время, месяц или два, после того, как он пришел на работу, он еще проявлял определенный энтузиазм и принципиальность, но потом понял, что именно требуется от сотрудников в этой системе и постепенно стал следовать ее канонам. По одному уголовному делу, которое возбудил я, но прокурор передал его ему, один эпизод не получал объективного подтверждения. Дело было возбуждено по заявлению одного молодого человека, который утверждал, что его избили и совершили над ним акт мужеложества его знакомые парни, которым он задолжал денег. Он утверждал, что те парни жестоко издевались над ним, унижали его в компании его знакомых, и в частности, сняли с него шапку, наплевали в нее и надели ему на голову. Эта шапка была у него изъята и приобщена к делу, предстояло провести биологическую экспертизу, которая бы установила, имеются ли на ней следы слюны подозреваемых. Следователю, назовем его Врасенин, почему-то показалось подозрительным утверждение потерпевшего относительно шапки, может потому, что подозреваемые этот эпизод отрицали. Как бы то ни было, Врасенин решил на этот счет подстраховаться. Он объявил подозреваемым, что для производства экспертизы необходимо получить образцы их слюны. Подозреваемые послушно плюнули на марлевые тампончики, которые Врасенин положил в конвертики. Но когда подозреваемые ушли, он эти тампончики вынул и натер их слюнями внутренню поверхность шапки потерпевшего. Тампончики после этого для экспертизы стали непригодны и пришлось их выбросить, однако это не было препятствием ни в коей мере. Следователь вновь вызвал подозреваемых, и сказал, что образцы их слюны в бюро судмедэкспертизы потеряли и поэтому нужно еще раз у них получить слюну для экспертизы. Процедуру повторили. На экспертизу он направил шапку и другие два тампончика.
Конечно, такую фальсификацию нельзя бы было совершить, если бы нормы УПК, касающиеся хранения вещественных доказательств и получения образцов для сравнительного исследования соблюдались в прокуратуре. Но работа с вещдоками построена так, что следователь волен совершать любые манипуляции с ними. По закону упаковывание и распаковывание вещественных доказательств (а шапка в том случае была вещдоком) должно производиться в присутствии понятых, по каждому такому случаю должен составляться протокол, в котором понятые должны расписываться. Бирки на упаковке вещдоков, также должны иметь подписи понятых, и при распаковывании эти бирки должны разрываться, а на новых бирках при упаковывании должны вновь расписываться понятые. Однако понятыми, как правило, являются подставные лица, это либо неоперативные работники прокуратуры (водитель, уборщица, секретарь и т.п.), либо знакомые следователя, либо за понятых расписываются административно задержанные содержащиеся в ИВС, подписи которых можно подделать без каких-либо последствий, поскольку эти лица после освобождения ни за что по повесткам ни в прокуратуру, ни в суд не явятся.
В другом случае Врасенину понадобилось во что бы то ни стало получить показания одного свидетеля относительно совершенного на его глазах преступления. Свидетель, молодой парень из деревни, никогда раньше с правоохранительными органами реально не сталкивался. Он был знаком с обвиняемым и выгораживал того. Вообще цель следователя была благой, но достичь он ее пытался весьма не благими методами. Он изготовил на компьютере постановление о возбуждении уголовного дела в отношении того свидетеля за дачу заведомо ложных показаний и подделал на нем подпись прокурора. Затем он вызвал свидетеля на допрос, и когда тот вновь стал говорить, что "ничего не видел", Врасенин вытащил из стола свое постановление и вручил его свидетелю. "В отношении вас возбуждено уголовное дело за дачу заведомо ложных показаний. Далее может последовать арест. Если, конечно, ты не сознаешься" - с каменным лицом сообщил он свидетелю. Тот был потрясен. Далее Врасенин быстро достал протокол допроса и быстро написал нужный ему текст показаний. "Ну что, подпишешь свои показания? Если подпишешь, я завтра же дело в отношении тебя прекращу". Свидетель, еще не оправившийся от потрясения, протокол подписал. Нужно сказать, что впоследствии этот парень от своих показаний все равно отказался.
Последним этапом трансформации молодого сотрудника Врасениа стало его одобрение избиений задержанных. Он сам стал требовать от оперов, чтобы те выбивали признания из подозреваемых, а в разговорах со мной и с другими следователями высказывался за применение подобным методов. Кстати, благодаря такому подходу в работе ему приходилось усердствовать гораздо меньше, чем мне. Если я приходил на работу раньше всех, еще до начала рабочего дня, а работать заканчивал иной раз около полуночи, весь день работая над сбором реальных доказательств, то он мог приходить на работу часам к десяти, до обеда пить лимонад и играть в игрушки на компьютере, с работы он уходил точно в шесть часов, как только шесть часов пропикает по радио. Это действительно была в первую очередь профессиональная деформация, поскольку в неформальном общении он оставался добродушным и отзывчивым человеком, хорошим приятелем. Так система изменяет нравственность людей. Однако, в конце концов это изменение не может не перейти с отношения к работе на отношение к людям вообще и к жизни в целом.
Вот другой пример, демонстрирующий справедливость приведенного выше тезиса. Это уже из практики Канавинской прокуратуры Н.Новгорода. Некий гражданин подал в прокуратуру жалобу на незаконное задержание и избиение сотрудниками милиции. Проверку по этой жалобе проводил помощник прокурора Сероглазов (с которым я сидел в одном кабинете, и по рапорту которого я и был впоследствии уволен). К себе в кабинет он вызвал шестерых сотрудников милиции, на которых потерпевший указывал в своей жалобе. Этих сотрудников он всех вместе одновременно усадил вокруг своего стола и стал записывать их объяснения, при этом сам же эти объяснения придумывая по ходу дела. "Этого человека вы не били" - говорил им Сероглазов, "Да, да!", - радостно подтверждали милиционеры, "Он был сильно пьян и сам вас обзывал грубой нецензурной бранью", - "Да, да, так оно и было". Таким образом, все шестеро дали последовательные, непротиворечивые объяснения, полностью опровергающие заявление потерпевшего. После этого Сероглазов вызвал потерпевшего и сообщил ему о том, что все сотрудники милиции не сговариваясь опровергли все обвинения в свой адрес. В жалобе было отказано. Я после этого спросил Сероглазова, а что будет делать он сам, если его самого вдруг незаконно задержат и изобьют сотрудники милиции. На это он удивленно ответил: "Как это? Мне наоборот все менты будут всегда благодарны...".
Однажды он рассказал мне такую историю. Он ехал на электричке в Дзержинск и в вагоне ему очень надоедал сидящий рядом бомж, от него плохо пахло. Вскоре появился контролер с сопровождавшим его сотрудником милиции. У бомжа конечно же билета не оказалось. Контролер вывел его в тамбур, поезд как раз остановился на остановке, но бомж выходить не хотел и с контролером пререкался. Видя, что поезд сейчас тронется дальше, а от бомжа отделаться не удастся Сероглазов вышел в тамбур, показал милиционеру и контролеру свою прокурорскую ксиву и попросил их этого бомжа высадить, потому что тот ему надоел. "Да вот, он выходить не хочет..." - ответили Сероглазову. Тогда Сероглазов схватил бомжа за грудки и выбросил его из тамбура поезда на платформу. Двери закрылись и поезд поехал дальше. "Ненавижу бомжей" - сказал мне, закончив рассказывать эту историю, которой он поделился со мной, будучи очень собой доволен и, видимо, ожидая, что я разделю его радость от унижения того бомжа. Однако я почему-то представил себя на месте того бомжа. И действительно, через некоторое время он поступил со мной примерно также, только на несколько порядков более жестоко, по сути, запустив механизм, используя который меня выбросили из прокуратуры.
Если такие, как Врасенин приходят на работу в прокуратуру относительно чистыми, и уже система делает из них фальсификаторов и палачей, то другие с самого начала имеют с своем характере такие черты, они приходят в прокуратуру, чтобы реализовать их, и работать по-другому они просто не могут. Именно таким был ст.следователь Арефьев, некоторые дела которого я описал выше.
Для Арефьева основными чертами характера были завышенная оценка уровня своего профессионализма, самоуверенность, игнорирование иных мнений, амбициозность, самолюбие и любовь к славе, карьеризм как основной стимул в работе, правовой нигилизм и низкий уровень нравственности, отношение к людям исключительно исходя из их должностного и имущественного положения. Люди в его понимании делятся на "уродов" и "людей", и судьба "уродов" не имеет для него никакого значения, если на карту поставлены интересы карьеры и личной выгоды.
По этому поводу можно привести известный прецедент, связанный с деятельностью следователя М.К. Жавнеровича. В свое время он удостоился всевозможных похвал, был признан лучшим следователем республики Белорусия. Однако впоследствии вскрылось, что множество дел, в том числе и по которым были вынесены приговоры к смертной казни, были им сфальсифицированы, а "его культ возник потому, что он нужен был в отчетной игре его ведомства с вышестоящими организациями. Инерция же дутого его авторитета действовала безотказно: суды штамповали его следственные документы, не подвергая их, как это следует, сомнению". (См. Н.Н. Китаев. Неправосудные приговоры к смертной казни. С. 22 и др.). Читая о Жавнеровиче я не мог отделаться от мысли, что читаю об Арефьеве.
Чем же занимался Арефьев после своего повышения, как он помогал молодым следователям, ведь ради этого на него возложили полномочия прокурора-криминалиста. В основном он занимался написанием отчетов для областной прокуратуры. Он рассылал по прокуратурам северного региона области запросы о том, сколько у следователей дел в производстве, какие сроки следствия и т.д., и составлял по полученным ответам отчеты. Выезжал он и на места происшествия. Однажды я по каком-то делу зашел к нему в его новый кабинет и застал его за написание отчета о проделанной работе в ходе одного такого выезда на место происшествия для оказания помощи местному следователю. Арефьев придумывал, какую же помощь он оказал. Наконец, он придумал и распечатал свой отчет. Я попросил у него посмотреть и прочитал: "в ходе выезда...было порекомендовано назначить биологическую экспертизу по одежде задержанного после проведения криминалистической, так как иначе следы волокон наложения могут быть утрачены...". Вот для чего государство в лице прокуратуры истратило почти три миллиона рублей, оснастив его а/м "Соболь", напичкав новейшей дорогостоящей электроникой и т.п. Для того, чтобы приехав со своим личным водителем к следователю в район, он дал ему совет, известный даже студенту, изучившему криминалистику в рамках вузовского предмета. Хотя для неюриста и непрофессионала его важно звучащий "совет" и может показаться стоящим вложенных в него государством затрат.
Когда же в областной прокуратуре стали требовать, чтобы Арефьев расследовал и направлял в суд уголовные дела, ведь он был назначен на должность следователя по ОВД, пусть и с полномочиями прокурора-криминалиста, то он решил эту проблему своим проверенным способом - за счет труда других. Однажды я узнал, что местный адвокат попал с сердечным приступом в больницу, и поскольку мы были в очень хороших отношениях, я решил сходить навестить его в больнице. "Вот, Арефьев тоже приходил..." - сказал он мне, когда я пришел к нему в палату и мы уже немножко поговорили. "А ему чего надо было?" - спросил я удивленно. "Приходил дело подписывать" - ответил адвокат. Дело в том, что как правило следователи особо не заботятся о том, чтобы во всех следственных действиях, в которых участие адвоката обязательно, он бы реально участвовал. Достаточно лишь указать его в протоколе, оставить ему место для подписи, а когда дело будет закончено расследованием зайти к адвокату или вызвать его к себе и он распишется в нужных местах. В результате будет безупречная иллюзия того, будто адвокат реально участвовал в деле. Именно для этого и заходил к тому адвокату Арефьев, но не это меня тогда удивило. "Но ведь Арефьева повысили и он больше уголовные дела не расследует, он же теперь отчеты пишет?" "А он это дело и не расследовал. Он его забрал у другого следователя...", - ответил адвокат. И действительно, как я потом выяснил, Арефьев забрал, добившись подписания соответствующего постановления о передаче дела у прокурора, полностью расследованное уголовное дело у нового старшего следователя Шахунской прокуратуры, составил обвинительное заключение и направил это дело в суд, отправив в областную прокуратуру отчет о том, что он расследовал это дело и направил в суд. Вот так он занимается теперь расследованием уголовных дел. За это он получал около двадцати тысяч рублей в месяц, а теперь, вероятно, еще больше. Кстати, именно получение денег на новой должности он считал самым трудным. "В Шахунской конторе зашел в канцелярию и сразу получил зарплату. А в областной прокуратуре у нас на всех сотрудников одно окошечко, и там целая очередь выстраивается, по двадцать минут стоять в очереди приходится!" - жаловался он Толстогузову во время одной поездки на его новом служебном "Соболе".
Работа, внешне создающая впечатление бурной деятельности, особенно, у непрофессионалов и у руководства, следящего за работой лишь по отчетам, но в действительности заключающаяся в бездействии и халатности, характерна для наших правоохранительных органов. Это особая традиция, возникшая еще в революционные годы в период расцвета деятельности ВЧК, и сохранявшаяся в течение всего советского периода.
Вот что пишут по этому поводу в своих мемуарах бывшие сотрудники КГБ о своих высокопоставленных чекистских начальниках: "Судоплатову и мне - его заместителю /Эйтингтону/ - приходилось выдумывать, чем бы занять подчиненных нам сотрудников, чтобы создать хотя бы видимость работы"; "не умеют у нас беречь народную копейку. Мы столько сил и средств вбухаем в дело, а нам, мать твою, - стоп машина, и все коту под хвост. А так хочется какой-нибудь вражине башку проломить, прямо руки чешутся". "У многих районных МГБ в течение года не было ни одного арестованного. Спрашивается, что делают сотрудники районных отделений МГБ в течение года. Абакумов обманул ЦК и провел в штаты МГБ Управление Судоплатова, которое в течение полутора лет ничем не занимается в ожидании работы. В Управлении кадров МГБ десятки генералов и полковников ходят безработными по году и получают жалование по 5 - 6 тысяч. Секрет заключается в том, что эти генералы на работе осрамились, а вместе с тем для Абакумова нужные, вот и выжидается момент, куда их можно потом "выдвинуть".
Полковник МВД в отставке Э.Хлысталов, автор первого в СССР подробного и обстоятельного исследования обстоятельств убийства великого русского поэта С.Есенина, нашел в секретных архивах КГБ документальное подтверждение провокаций сотрудников НКВД, призванных создать впечатление о якобы кипучей работе. Он приводит совсекретную записку 1956 года к заседанию Комиссии партийного контроля и отдела административных органов ЦК КПСС: "...Проверкой установлено, что в 1941 году с санкции руководства НКВД СССР Управлением НКВД по Хабаровскому краю близ границы с Манчжурией была создана ложная пограничная база... По замыслу работников НКВД, имитация советской пограничной заставы и японских пограничных и разведывательных органов предназначались для проверки советских граждан... Использовали "мельницу" для фальсификации материалов обвинения советских людей. "Проверка" начиналась с того, что человеку предлагалось выполнить задание органов НКВД. После получения согласия инсценировалась заброска на территорию Манчжурии и задержание японскими властями. "Задержанный" доставлялся в здание "японской военной миссии", где подвергался допросу работниками НКВД, выступавшими под видом сотрудников японских разведывательных органов...Допрос имел задачей добиться от "проверяемого" признания "японским властям" о связи с советской разведкой, для чего создавалась исключительно тяжелая, рассчитанная на моральный надлом человека обстановка допроса, применялись различного рода угрозы и меры воздействия...С 1941 по 1949 год через "мельницу" было пропущено около 150 человек". В итоге, когда человек "возвращался", его арестовывали, дело направляли на рассмотрение Особого совещания НКВД и его расстреливали. По этому поводу Э.Хлысталов делает справедливый вывод: "Шла суровая Великая Отечественная война...а в это время в тылу трусливые чекисты в угоду своим низменным интересам уничтожали лучших советских людей. Им самим защищать страну не хотелось, не желали они трудиться и на оборонных заводах, где рабочий день продолжался по 16 - 17 часов...Вместо того, чтобы защищать Родину, они "выявляли шпионов", получая в голодающей стране приличное питание, большую заработную плату, бесчисленные ордена и медали. Подобная кровавая провокация ставила своей целью показать Сталину и Политбюро кипучую деятельность органов государственной безопасности в борьбе с иностранными разведками. Ни одна страна мира не знала подобного преступления своих спецслужб...Провокация спецслужб является самым тяжким преступлением. Организаторы и исполнители провокаций должны рассматриваться как изверги рода человеческого, как самые опасные преступники и караться только смертной казнью. У автора этих строк нет сомнения, что в архивах бывшего КГБ имеются документы, свидетельствующие и о других подобных провокациях, но все они держатся в строжайшем секрете". Э.Хлысталов завершает одну из своих последних статей (он умер в 2003 году) такими словами: "Меня спрашивают: "А как сегодня обстоят дела в наших "органах"? Ответить на этот вопрос невозможно. Число сотрудников, их финансирование являются государственной тайной. Чем занимается целая армия работников спецслужб на государственные деньги, не знают депутаты Государственной Думы, Правительство и народ. Нужны ли спецслужбы в таком огромном количестве неизвестно. Все спецслужбы подчиняются лично Президенту РФ... Возможно, лет через пятьдесят или сто кое-что станет известно". К этому следует лишь добавить, что "органы" - это не только спецслужбы, но в первую очередь, прокуратура и милиция, и все вышесказанное в полной мере справедливо по отношению к ним.
В заключение этой главы я выделю несколько признаков, по которым можно определить, что следствие осуществлялось как минимум с обвинительным уклоном, а как максимум с использованием подлога, фальсификаций, применения насилия к обвиняемым. Эти признаки могут помочь обвиняемым защищаться от выдвинутого против них незаконного обвинения, а их близким - определить наличие и применение следствием незаконным методов расследования, дать сигнал о том, что такие методы применяются. Все это должно помочь пострадавшим по сфабрикованному уголовному делу.
1. Лицо, привлеченное впоследствии в качестве обвиняемого, первоначально было задержано в административном порядке по сфальсифицированному материалу об административном правонарушении.
Выше я приводил в качестве примера историю с задержанием Бородина, когда таким задержанием сотрудники милиции пытались добиться от него признания в преступлении, которого он не совершал. Эффективным способом защиты от этого является обращение с жалобой в федеральный районный суд.
2. Содержание под стражей лица превышает два месяца и доходит до шести месяцев.
Длительные сроки содержания под стражей часто вызваны тем, что версия следствия не получает объективного подтверждения и недостающие доказательства пытаются сфабриковать. А в первую очередь надеются получить признание обвиняемого, поскольку сегодня в суде признание является, как и в эпоху Петра Первого, "царицей доказательств".
3. В уголовном деле в качестве доказательства фигурируют показания сокамерника обвиняемого, которому обвиняемый, якобы, рассказал в камере СИЗО или ИВС о совершенном преступлении.
Такой метод применяется еще с советских времен. Это так называемые "подсадные", их подсаживают в камеру к обвиняемому, и тот начинает пытаться "разговорить" обвиняемого. Впрочем, в современных условиях это может и не требоваться, важно лишь документально зафиксировать, что обвиняемый и подсадной сидели вместе в одной камере. Затем подсадного допрашивают и проводят очную ставку с обвиняемым. Не важно, что обвиняемый будет все отрицать, важно, что подсадной даст показания в качестве свидетеля, что обвиняемый ему рассказал о совершенном преступлении. Судом это будет оценено как доказательство вины обвиняемого.
4. По делу была проведена проверка показаний подозреваемого (обвиняемого) на месте с применением видеозаписи, при этом никакой новой информации данное следственное действие не дало.
Такие проверки проводятся с двумя основными целями: во-первых, создать дополнительное доказательство, подтверждающее вину обвиняемого, вернее, видимость такого доказательства. В деле появится дополнительный протокол с фотографиями, дело от этого станет толще и солиднее. Во-вторых, наличие фотографий, видеозаписи призвано оказать на обвиняемого психологическое воздействие, психологически закрепить его в роли обвиняемого. Практика показывает, что это цель эффективно достигается с помощью этого способа, даже если обвиняемый оговорил сам себя в результате применения насилия.
5. Содержание протокола допроса подозреваемого аналогично содержанию протокола допроса обвиняемого. Показания лица записаны в протоколе с использованием лексики и формулировок, явно не соответствующих образовательному, профессиональному и культурному уровню допрашиваемого, но при этом характерны для допрашивающего лица (следователя). При этом одни и те же формулировки могут встречаться в протоколах допроса разных лиц.
Это случаи, когда первый протокол допроса в качестве подозреваемого следователь придумывает сам и записывает его в присутствии подозреваемого, а тот по тем или иным причинам соглашается подписать его, возможно, рассчитывая на то, что в будущем изменит показания. Подписав этот протокол, подозреваемый становится связан им, эта связь носит в основном психологический характер, поскольку юридических препятствий к изменению показаний нет. Но на практике подписанный протокол часто эффективно влияет на последующие показания обвиняемого. Следователь переписывает протокол допроса подозреваемого из слова в слово (а это именно те слова, которые нужны следователю, ведь он сам их и придумал), после чего приносит его обвиняемому и говорит, что в этом протоколе "то же самое, что было раньше". Для обвиняемого это звучит, как "хуже уже не будет", и он подписывает этот протокол. Вопрос с подписью адвоката легко решается способом, описанным несколько выше.
6. В деле имеется "явка с повинной", данная фактически уже после задержания лица, составленная с использованием выражений, характерных для служебных документов сотрудников правоохранительных органов, канцеляризмов, не свойственных речи подозреваемого. Как правило, такая "явка" не содержит последовательного изложения обстоятельств совершения преступления, но при этом может содержать много сведений, прямо не относящихся к преступлению.
Канцеляризмы как правило однозначно свидетельствуют о том, что "явка" написана под диктовку сотрудников правоохранительных органов. Мешанина из сведений, не относящихся к делу, и признания в совершении преступления, вызвана тем, что задержанный в явке пытался описать реальную ситуацию, но был вынужден вписать туда и те признания, которые его заставили сделать сотрудники. Так, например, на целом листе задержанный может описывать с кем, когда, куда он ходил в течение дня, кому и что говорил и что ему отвечали, где и когда покупал спиртное и т.д., и после этого неожиданно переходит к преступлению и пишет что-нибудь вроде: "а затем из чувства личной неприязни с целью завладеть портфелем Иванова я совершил его умышленное убийство". Иногда следователь, желая смягчить шок задержанного от сделанного признания, придумывает и разрешает ему написать в "явке" какое-нибудь "смягчающее" (больше в глазах самого задержанного) обстоятельство, и тогда задержанный дописывает: "но Иванов сам на меня напал с ножом, и я, когда его убил, защищался". Эту дописку следствие легко потом опровергнет, а признание обвиняемого запустит часто необратимый механизм уголовного преследования: арест, обвинение, суд, приговор.
7. Обвиняемый заявляет о своем алиби либо выдвигает отличающуюся от следственной версию происшедшего, но данные обстоятельства либо не подвергались проверке, либо проверка была проведена формально.
Если следователь игнорирует все прочие версии, кроме избранной им самим, значит он боится за свою версию, и у него мало доказательств по ней. Проверка иных версий может в таком случае легко разрушить версию следствия. Если же версия следствия твердая и подтверждается реальными доказательствами, пусть даже их мало или они косвенные, но в любом случае проверка иных версий разрушить версию следствия не сможет, а наоборот подтвердит ее, так как иные версии не подтвердятся.
8. Либо через некоторое время после дачи признательных показаний, либо в суде обвиняемый (подсудимый) отказывается от ранее данных показаний, заявляя, что они были получены в результате применения к нему насилия со стороны сотрудников правоохранительных органов.
Как правило, с первых дней работы старшие сотрудники говорят молодому следователю: "Все обвиняемые в суде отказываются от своих показаний". В результате практически у всех следователей сформировалось мнение о том, что отказ обвиняемого от своих показаний в суде - это нормальное явление и не связано с тем, что на следствии обвиняемый оговорил себя. На самом деле это не всегда так. Например, мои обвиняемые по делам, которые расследовал я, почти никогда не отказывались в суде от своих показаний. Их показания были получены законно и у них не было оснований от них отказываться. Психологический момент здесь играет большую роль: если следователь получил признание обвиняемого обманным путем, с помощью, например, обманного обещания изменить меру пресечения с ареста на подписку о невыезде, то даже если признание правдивое, обвиняемый в суде легко от него откажется, потому что у него на это будут психологически обоснованные мотивы: следователь поступил с ним нечестно. Еще легче отказаться от своего признания, если оно было "выбито". Поэтому в случае отказа подсудимого от своих показаний, данных на следствии, это может свидетельствовать не о том, что на следствии обвиняемый оговорил себя, его показания вполне могут быть соответствующими действительности, но такой отказ как правило всегда свидетельствует о том, что эти показания, пусть и правдивые, были получены незаконным путем: либо с помощью обмана, либо с помощью насилия.
9. Основным доказательством вины по делу является признание обвиняемого. Остальные доказательства являются косвенными и при отсутствии признания не образуют системы, слабо между собой связаны.