- От категорически-приблизительно-либерально- демократической фракции слово предоставляется депутату Шириновскому, - объявила ведущая заседание Плиска.
Эхо ее голоса еще вибрировало в мембранах динамиков,... еще толкалось о стены,... затухало в воздухе,... а Владимир Вульфович уже приподнимался со своего места,... вставал...
Приподнимался не спеша, приподнимался, как он сам это называл, способом в три приема, - для начала он лег грудью на стол, затем от кресла оторвался его зад, слегка приподнялся, приподнялся на всю высоту, приподнялся до отказа, и,... и только после этого Вульфыч выпрямил корпус. Тут надо сказать, что Вульфыч всю эту публику, как бы это помягче сказать,... - ну,... откровенно перелюбливал что ли?... И поэтому выпрямился и застыл с таким видом, который словно бы говорил, - ну что?... Кто здесь еще против меня?... Пподдонки!... -
Сидящие поближе депутаты уже успели отметить сегодняшнюю некоторую помятость и небритость Вульфыча, и даже какую-то его несобранность. Те же из них кто был совсем рядом, те видели что взор его хоть и был осмыслен и трезв, однако не было в нем той всегдашней орлиной цепкости и вязкости, и того испепеляющего в нем, что отличало этот взор когда он имел дело с врагами народа.
Что было причиной всего этого, оставалось только гадать, - то ли вчерашнее?... То ли что-то другое?...
Но несмотря на то вчерашнее и несмотря на то что-то другое, у Вульфовича сегодня было достаточно времени для того чтобы успеть побриться. Достаточно. Однако приняв душ и вычистив зубы, он долго и придирчиво рассматривал в зеркале свое известное всему миру лицо. И как это делают во время бритья, подпирая языком щеки изнутри, подпирая то место которое было ниже нижней губы, то место которое было выше верхней или корча самому себе рожицы, - ему почему-то показалось что дневная щетина смотрится на нем куда более живописнее, чем голые, лысые, лоснящиеся и припухшие щеки выдающие его образ жизни. Той самой жизни, которая несколько отличалась от той жизни, которой жил так страстно защищаемый им народ.
Щетина же придавала этим щекам что-то этакое... Придавала что-то неухоженное, что-то позабыто-позаброшенное. Ему показалось что именно она, именно эта щетина чем-то роднила его с тем самым позабыто-позаброшенным народом, интересы которого он как раз-то и защищал не щадя того места на самом себе, на котором когда-то красовался, а теперь только подразумевался завязанный соседкой-повитухой, где-то с полвека назад, пупок.
Ну еще б не роднить? Щетина, - она и есть щетина! Щетина она и у Сократа, и у Диогена, щетина она и у народа, и у бича, - все равно щетина.
Однако же где-то там,... где-то внутри себя, не сказать чтобы так уж глубоко, но Вульфыч лелеял мыслишку о том, что эта его щетина была все-таки несколько ближе к той, Сократовой или Диогеновой щетине, нежели к щетине бичевской.
А впрочем...
Впрочем эта мыслишка селилась не очень-то и глубоко в нем. Да что там глубоко? Она буквально расплывалась, разливалась, расплескивалась по лицу. Да и не мыслишка это была вовсе, а несгибаемая, твердокаменная уверенность в том, что эта его щетина была несравненно,... была неизмеримо ближе к Диогеновой или к Сократовой щетине, нежели к щетине бича.
Так-то вот ублюдки!
Одним словом с этой щетиной Вульфыч не то чтобы нравился сам себе, но что-то необычное в ней все-таки было...
Понравится ли это бабцам-с?...
Этттот вопрос перед ним как-то не стоял.
Кстати!...
А может быть как всегда и не совсем кстати, о них,... о женщинах...
Еще во дворе, еще в розовосопливом своем детстве, будучи в самом эпицентре этой жизни, в перерывах между драками двор на двор или улица на улицу, шастаньем по окрестным садам и огородам, игрой в футбол и битьем стекол, - Вульфыч конечно же видел как относились к ним. Он видел что окружающие его взрослые мужики, гораздо выше ценили фарт, ремесло, друзей, футбол, хоккей, выпивку...
А женщина?...
Ей всегда отводилась какая-то далеко не главная, какая-то второстепенная роль.
А почему?...
Тут не только Вульфыч, но как он подозревал, и вообще никто другой на этой Земле, ничего вразумительного сказать не мог. Не мог хотя бы уже потому что это было наверное не в людской компетенции. В этом он убедился посмотрев однажды какой-то фильм, где даже царица,... даже она была сама не своя чтобы затащить к себе в постель какого-нибудь очередного фаворита. Затащить чуть ли не на глазах у царя. Так что если даже царица,... если даже она... Что же тогда говорить обо всех остальных-прочих?
Фаворита...
Что-то то ли от жеребиных, то ли от тараканьих бегов всегда слышалось Вульфычу в этом слове. Ничего не скажешь, уж в чем-в чем, а тут эти царицы преуспели. Преуспели как в заимствовании тех иноземных слов, так и в отыскании всех тех, кого они этими словами маскировали называя мудреными иноземными словами то, что в народе называют гораздо конкретнее, понятнее и проще. Да и как еще могли называть своих ёбарей эти царицы, - думал Вульфыч, - если среди них собственно русских, было фиг да ни фига?
Да и маскировали-ли? Все эти их фавориты выпирали из Истории подобно чему-то не вовремя налившемуся и выпирающему через тонюсенькое трико или плавки.
Тем же самым выпирали сквозь страницы Истории и эти фавориты. И выпирали так, что и ее страницы топорщились точно так же, как топорщились и те плавки, и топорщилось то трико. Топорщились как всегда не вовремя и как всегда не к месту.
И топорщились именно тогда, когда какой-нибудь очередной проституирующий на нашей истории ее "знаток", принимавший нас за быдло не читавшее ни Некрасова, ни Толстого, ни той же истории, - ёрзанье, сопение, хэканье, постанывания и вскрикивания этих самых цариц под биронами, потемкиными или орловыми пытался выдать нам за заботу этих цариц об отечестве,... заботу о народе. Да уж,... иззаботились,... иззаботились, твою мать, эти царицы-немки о народе!...
- Это ж сколько надо было заплатить такому "историку", - с завистью думал Вульфыч, - чтобы это хамло так бессовестно и так нагло несло нам свою такую беспардонную лабуду? -
Вульфыч конечно же помнил как долго тогда ломал голову над тем, - что же представляют из себя эти непостижимые создания? Он также хорошо помнил, что ничего путного в отношении всего этого придумать не мог. Ничего путного не мог придумать он и сейчас. А выстраивать какие-то серьезные отношения с такими особами, так опрометчиво и так бездумно западающими на то о чем и говорить-то не везде принято, западающими на то что не всем и не везде покажешь?... Одним словом тут Вульфыч как и все считал что они годились только на то, на что и годились.
И даже первая любовь ненадолго рассеяла его сомнения в отношении этих непонятных созданий. Ненадолго, потому что проявилась эта любовь к одной из своих сверстниц, к одной из тех кого они таскали тогда по чердакам, подвалам, пустырям, сараям и сеновалам. Ослепленный этой любовью, поначалу и он был готов присоединиться к той части рода человеческого, которая наделяла этих трижды непонятных созданий тем, чем там ни вблизи, ни вдали даже и не пахло.
Но то ли судьба, то ли сама жизнь распорядились так, что он быстренько вошел в курс всего этого дела. А войдя, и как это было присуще ему, - развил все это в теории, обогатил собственным опытом и в дальнейшем успешно применял в зависимости от требований момента. Но одному обстоятельству, обстоятельству как он понял основополагающему, обстоятельству краеугольному, - следовал всегда.
А именно?
Он с блэди всегда обращался как с лэди, а с лэди обращался как с блэди.
И?... И ничего!... Как ни странно, ни разу, никогда в жизни, эта его теория не давала осечек.
Так что со щетиной ли,... без нее ли,... тут Вульфыч не заблуждался. Тут он твердо знал что уж где-где, а здесь дело обстояло как обычно. Тут все дело было в том, что те из этих белокурых, рыженьких или темненьких бестий которые не успели еще познать нас, - те воспринимали нас в диапазоне от обожания до равнодушия. Те же кто успел, - ненавидели.
Несмотря на некоторую необычность своего внешнего вида, несмотря на чувство некоторой несобранности и неготовности к предстоящему, несмотря на все то что все-таки наличествовало в нем, он как всегда зорко, как-то по птичьи слегка склонив набок голову и кося глазом, не спеша оглядел зал. Оглядел с таким видом, с каким петух оглядывает свой гарем или с каким индюк рассматривает свое семейство. Оглядел, опытным глазом отмечая все происходящее.
От него не укрылось то, что эти подонки из окружения Юганова, откровенно перешептывались и снисходительно улыбались, поглядывая на него. Не укрылось и то, что примерно также вели себя и сторонники Лавлинского. А в общем же, в целом, зал вел себя как обычно, - кто-то исподтишка, украдкой, равнодушно зевал, кто-то вдумчиво переваривал завтрак, кто-то сосредоточенно боролся с похмельем, кто-то вынув из ботинка пересчитывал под столом остававшуюся до получки заначку, кто-то с умным видом перекладывал лежащие перед ним не имеющие никакого отношения к происходящему бумаги, кто-то откровенно скучая смотрел по сторонам. Были и такие кто прилежно положив обе руки на стол, словно на школьную парту, и преданными глазами прилежно смотрели в сторону доски, тьфу твою мать,... - в сторону президиума.
Словом все было как обычно.
Лишь ведущая заседание Плиска обремененная лежащей на ней нешуточной ответственностью, время от времени с некоторой опаской посматривала в его сторону с таким видом, словно ожидая, - чего это такого он еще учудит, удумает? Что выкинет,... что отчебучит на этот раз?... -
Заметив это Вульфыч ощутил некоторую гордость за себя, почувствовал что-то типа, - все правильно,... все путем... Ато ишь,... рррассссслабились, ррразгггоношились вввашшу мммать! -
Свое выступление он начал не спеша, как бы разминаясь, раскачиваясь. Но несмотря на это, несмотря на эту неторопливость и как бы междупрочимость творившегося сейчас действа, даже в таком казалось бы плевом деле как начало выступления, - чувствовался почерк мастера.
Это начало его выступления чем-то было похоже на ту пробежку, которую перед стартом делает спортсмен. Ту самую пробежку, одного взгляда на которую было достаточно для того чтобы определить класс этого спортсмена. Эта пробежка была абсолютно не похожа на ту, с которой какой-нибудь чудик пытается трусцой убежать от инфаркта. Отнюдь!...
Казалось бы фи,... - ну что такое бег?!... Бег он и в Африке бег...
Ан нееет!...
Тот чудик отдуваясь и путаясь ногами бежит почти на пределе своих возможностей,... бежит проклиная жмущий кроссовок,... бежит морщась наступая на что-то там попавшее под пятку,... бежит, чувствуя как этот проклятый адидасовский из Китая или там Гонконга костюм наэлектризовавшись и прилипая к телу, буквально пеленает, путает ноги. По всему чувствовалось, что это не его дело. По всему было видно, что будь на то его воля, - он бы в гробу видел все эти забеги.
Но...
Но все дело в этом как раз-то и было. Все дело как раз-то и было в том, что уж чего-чего, а этого-то, ннууу,... этого самого,... смотреть из гроба,... именно этого ему хотелось как раз-то меньше всего на свете и поэтому...
И посмотрите, как бежит спортсмен?
Кхак он бежииит!?
Бежит словно дышит,...
словно поет,...
бежит, словно к кружке с пивком прикасается,... бежит словно для него это даже и не дело, а так... По всему видно что для него это сущая безделица. Всем своим видом он как бы говорил миру о том, что под его спортивным костюмом скрывается такое,... скрываются такие возможности,... такие поистине лошадиные силы, от которых этот мир скоро аххнет.
Пробежку именно такого спортсмена чем-то напоминало и начало выступления Вульфыча.
Как на грех он не помнил, какой именно вопрос значился в повестке дня. А так как сегодня слово предоставили ему первому, то он даже не представлял с чего же начать? Поэтому был в некотором затруднении. Но несмотря на это, он был спокоен. Спокоен, потому что знал, - чтобы он не говорил, здесь без возражений проглотят все.
Ну еще б?...
Кому и чем здесь было возражать ему?
Кому и чем было возражать ему в этом зале, на три четверти, если не на все четыре, представленном этими дельцами-бизисьменами. Причем бизисьменами не от слова махэн, - делать. (Вульфычу ближе был почему-то немецкий.) А бизисьменами от слова слямзить,... стащить...
Этот народец был вовсе не из тех, кто добивается чего-то головой или там руками.
Нннееет!
Куда там?... Ага! Прям щас!...
Этот народец если и добивался чего-то, то добивался аферами, добивался кидаловом, и добивался наконец откровенным грабежом. И те методы которыми этот народец обтяпывал делишки в своем, так называемом "бизнесе", этими же самыми методами он обтяпывал делишки и в Думе.
А что разве могло быть как-то по-другому?... Разве могло быть как-то иначе?...
Да нет-с!... По другому здесь быть никак не могло-с. Не могло-с потому что, так уж сложилось и под этим небом, и под звездами Кремля, и под факелом Свободы, и вообще в любом другом месте на этой Земле, - всяк добывает свой кусок так как может. Мышь, - по своему; крыса, - по своему; змея, - по своему; лиса, - по своему; волк, - по своему... Или кто-то видел чтобы мышь делала это как-то по-волчьи, а волк по-мышиному?
К тому же независимо от того, где это происходит, всяк делает это везде одинаково, делает так как ему делать это написано на роду. Волк например преследует свою добычу точно также как он делает это везде, - и в степи,... и в пустыне,... и в тундре... Или кто-то видел чтобы в степи он бежал скажем прямо, в пустыне несколько боком, а в тундре вообще иноходью?...
Конечно же нет! Ну нет же ёк-макарёк!
Всегда и везде он бежит одинаково, бежит как умеет и ни один в этом мире тренер не заставит его делать это как-то по иному.
Поэтому-то и эта Дума, и вообще вся нынешняя власть хозяйничают точно так же, как они хозяйничают везде, - и в степи, и в лесу, и в пустыне, и в тундре. И поэтому от принимаемых ими законов и исполнения ими этих законов явственно тянет еда-едва прикрытым кидаловом,... самую малость, слегка припомаженными аферами,... иии,... и даже не припомаженным, не скрываемым гопстопом.
Не тем конечно гопстопом который в нашем дремучем сознании ассоциируется с прикушенной рыжей фиксой беломориной, надвинутой на глаза восьмиклинкой и поблескивающим в глубине рукава финкарем. Гопстопом, вся добыча которого составляет снятые женские "под золото" сережки или тощий прощупываемый насквозь и всем своим видом кричащий о голоде лопатник.
Ннееет!...
Тот гопстоп по сравнению с властным гопстопом наивняк, детство, пацанячество...
Нынешний гопстоп это со спецсигналами и спецномерами хорошо охраняемые огромные как баржи джипы. Современный гопстоп это задушевные знакомства в Правительстве,... в Администрации Президента,... в Думе... И в силу этих вышеперечисленных причин, современный гопстоп это откровенное на виду всего мира вытирание ног о страну, об ее законы, это и полнейшая неподсудность, и безнаказанность.
Да и добыча нынешних гопстопников...
Но несмотря на эту кажущуюся лощеность и респектабельность, гопстоп он и есть гопстоп. И поэтому-то и от всей этой власти, и от принимаемых и исполняемых ею законов, и от самой этой провозглашенной ими демократии, и от всего того к чему они вообще имеют какое-то отношение, - и попахивает так...
Вульфыч видел как богатейшая и могущественнейшая когда-то страна превратилась в оставленный кем-то дом. И из нее, как из всякого оставленного дома вынесли и вывезли уже все что только можно было вынести и вывезти, и теперь уже разбирали крышу, выламывали двери и окна, обрушивали стены...
Он прекрасно видел, кто хозяйничал сейчас в этом доме. Видел что эти "хозяева" меньше всего напоминали хозяев, а больше напоминали тех кто были озабочены только одним, - урвать,... хапнуть...
Конечно же в стране можно было что-то сделать. Можно было что-то сделать в каждом городе, каждой области, каждом районе, сделать точно также как это делалось и раньше. Он понимал, что даже дворник желающий хотя бы туктукнуть пальчиком о пальчик, ставши мэром, губернатором или министром, мог бы сделать неизмеримо больше того чем делали эти.
Эти же?...
Получив доступ к тому что еще оставалось от этого "дома", они были озабочены только тем как бы откусить от него кусок пожирнее. И откусывали...
Этот кусок иногда оказывался таким, что даже проглотить его они не могли. Тогда они начинали гонять его во рту, в надежде раскусить на части и прожевать. Но кусок оказывался таким, что даже раскусить его не удавалось. Из-за своей лютой жадности, выплюнуть его было выше их жлобских сил. И тогда они просто давились им. Давились в надежде на то, что если уж не мне, - то и никому.
И напрасно...
Напрасно...
В этом мире всегда найдется более вместительная пасть.
Этот народец как и все то что он творил, был конечно же не в диковину Вульфычу. И даже более того. Кто-кто, а уж он-то знал что "оно" неперевоспитуемо. Он считал что вор это не профессиональная квалификация и даже не социальная категория.
Он считал что вор, - это диагноз. Причем диагноз неизлечимый. Тот самый диагноз, который ставится на уровне генов там и хромосом. И что не воровать они не способны точно также, как клещ не способен не впиваться в тело, как кобра не способна не кусать или удав, точно также как и они, не способен выплюнуть свою добычу. И что легче волка приучить хрумкать морковкой чем "это",... чем "это" научить жить честно.
Поэтому в чем-в чем, а здесь Вульфыч на все сто процентов поддерживал Иосифа Виссарионовича в том, что тот точно также зная что "оно" неперевоспитуемо и поэтому не замудряясь особо, - просто-напросто регулярно отстреливал их.
Вульфыч был уверен в том что с кем-с кем, а уж с этим-то народцем именно так и надо поступать. И что не делай Иосиф Виссарионыч в свое время этого, - сегодня этот народец приватизировал бы не богатейшую страну мира, а приватизировал бы всего-навсего парочку сукновален того же Морозова, да несколько чугунолитеек того же Демидова...
Вся же эта "грозная" современная "борьба" с ними, все эти метания в их направлении "громов и молний", метания со стороны Администрации Президента, метания со стороны Прокуратуры, со стороны Судов, - все эти показушные инсинуации влияли на них точно также, как если бы эта инсинуирующая в их отношении братия вздумала пописать в сторону Луны для заполнения хоть какой-никакой влагой ее, как оказалось, совершенно безводных морей и кратеров. И даже если бы писали они несколько подпрыгивая,... или даже в прыжке,... - все равно эффект был бы тот же.
Потому что в борьбе с преступностью, власти предстояло бороться в первую очередь с собой. А уж кто-кто, а Вульфыч то знал,... знааал что борьба с собой, это самая тяжелая самая изнурительная, и что самое главное, - борьба бесполезная, борьба всегда обреченная на неудачу. Заррраза.
Подобно тому как борьба власти с преступностью напоминала попытки пописать в сторону Луны, что-то подобное напоминали и его, Вульфыча постоянные попытки бороться с самим собой, - сколько прошло понедельников и сколько прошло Новых годов, с которых он зарекался бросить курить и начать по утрам делать физзарядку? Но...
Сам будучи юристом, Вульфыч знал что кроме "око-за око и зуб-за зуб", в отношении правосудия никто на этой Земле, лучшего ничего не удумал. И поэтому он уважал ислам. Уважал за то что он, как ни одна другая религия, придерживался этого закона. Вульфыч знал, - там насильник или убийца не имели шансов.
Это же "демократическое правосудие" представлялось ему ничем иным как размазыванием соплей по адвокатским, прокурорским и судейским столам во время тех, так называемых, их процессов. Вульфыч видел что представляло из себя это правосудие. Нет! На что-на что, а на правосудие сие было похоже меньше всего, а больше напоминало бойкую, ничем неприкрытую торговлю законом. Эти суды больше походили на эдакие аукционы, где даже атрибуты были те же.
Те же самые молотки и тот же самый смысл, - кто больше?...
Вульфыч и сам не был новичком в торговле законом, но так как им торговали эти?...
Эти хлопцы приборзели до того что, присвоили себе куда большие полномочия чем даже те что были у них, у Думы. Да что там Думы, - они присвоили себе такие полномочия, каких не было даже у Господа Бога. Даже пред Богом мы невиновны, если безгрешны. Но это пред Богом. Суду же, даже за свою безгрешность, даже за нее надо было отстегивать. А если уж грешен...
Причем доборзелись эти хлопцы до того что даже он, Вульфыч, ничерта уже не понимал в этих их "законах". Наблюдая за тем или иным процессом, он ни за что в жизни не мог угадать, - сколько же "начислят" тому или иному подсудимому за содеянное? Для него было загадкой также, - сколько же, скажем, народа надо укокошить на "пожизненное"? Иногда его давали за 2-3 убийства, а иногда не давали и за сотню... За мешок картошки или бутылку водки эти "законники" "накашливали" 5-6 лет лагерей, а за 150 миллионов долларов, - те же 5-6 лет, но условно...
Видя этот беспредел, в курилках или за коньячком он предлагал коллегам пресечь наконец это блядство издав такой закон, в котором все было бы четко и понятно. Закон, по которому уёбище совершившее преднамеренное убийство автоматически получало бы, нееет,... не пожизненное,... а получало бы "стенку". Потому что лучшего закона чем "око-за око и зуб-за зуб" на этой Земле нет и быть не может, - какой нормальный человек согласится на то, что за выбитое ему око, кому-то дадут "год условно"?...
Законы, - говорил он, - от Рождества Христова одни и те же, - не убий,... не укради,... не прелюбодействуй,... не чревоугодничай, ... ну т.д.
Заметьте, здесь нет никакого намека на торг, - обращал он внимание коллег, - сказано не убий, - значит не убий! Сказано не укради, - значит не укради!
А все эти торги по поводу смягчающих или там отягчающих обстоятельств, придумали уже эти лабазники от этих нынешних законов. Причем придумали почему-то так что украденный с голодухи мешок картошки, - это отягчающее обстоятельство. А вот украденные 150 миллионов долларов, - наоборот смягчающее. А умыкнутые известные всем 12 миллиардов, - вообще неподсудны...
Давайте же мы не будем торговаться в этом деле, - предлагал он, - наши законы должны быть четкими и арифметически точными, такими же как и те где ни убий, ... ни укради... Мы уберем из Уголовного кодекса все статьи касающиеся жадности во всем ее многообразии, от мздоимства до мошенничества, афер и хищений, и оставим одну, - незаконное присвоение денежных средств и имущества. И сделаем ее четкой и понятной для всех как арифметика Пупкина с картинками, - "пригрел" тысячу, скажем долларов, - год. Пять тысяч, - пять лет. Двадцать тысяч, - двадцать лет. Тридцать тысяч, - тридцать лет. Тридцать тысяч и один цент, - к стенке...
Что касается гопстопа?... Здесь Вульфыч предлагал то же самое, что давали за него в те не такие уж далекие, приснопамятные времена. Если он не тянул на "вышку", независимо от того сколько им было накнокано, за гопстоп как и тогда, будем начислять, - "двадцать пять, - до встречи"
А чтобы судьям неповадно было быть независимыми от закона как сейчас, мы их тоже осчастливим, - не додал кому-то год, - отсиди, передал кому-то три года, - тоже отсиди. Точно также и в отношении следователей и прокуроров, - "не заметил" в имеющихся материалах уголовного дела улик на год, - отсиди. Подтасовал лишних улик на три года, - тоже отсиди...
И вот тогда они родненькие будут и следствие вести, и нас судить как самих себя. -
Вульфыч видел как слушая все это, коллеги посматривали в его сторону как на больного и потихоньку отстранялись,... отодвигались от него... Если же чья-то рука лежала у него на плече, она как бы вдруг затекши или занемев, этак будто бы между прочим, между делом, - сползала, съезжала оттуда... А кое-кто от этих его предложений откровенно шарахался. И вот тут-то до Вульфыча дошло... Дошло, - с кем в борьбе с преступностью, власти предстояло бороться в первую очередь...
2
Вульфыч был уже в том возрасте, когда каждый понимает что на этой Земле живут в основном нормальные и хорошие люди, и что таких людей 99,9%. Нет, эти люди вовсе не все одинаковы. Все они в разной степени трудолюбивы и ленивы, в разной степени умны и глупы, в разной степени доброжелательны и враждебны, в разной степени скромны и тщеславны, в разной степени жадны и щедры, но... Но всех их объединяет то, что играет основную, что играет определяющую, что играет решающую роль в человеческом общежитии, - эти люди никогда никому не делают зла. И если они хотели чего-то добиться в этой жизни, то делали это собственными руками и собственной головой.
Причем не делали зла не потому что соблюдали нынешние сомнительные законы, а не делали свято соблюдая свои, внутренние, вечные законы. Те самые законы, которые на протяжении всей нашей жизни нам втолковывают наши мамы и папы, бабушки и дедушки. Те самые законы, которые по своей сути всегда были, есть и будут выше всех существующих на этой Земле официальных законов.
Те самые законы, которые веками были незыблемы в человеческом общежитии, потому что эти законы были придуманы не людьми. Люди не могли придумать такие законы, потому что эти законы были из тех, - не убий,... не укради,... не чревоугодничай,... не прелюбодействуй... И если кто-то от папы с мамой чего-то недопонимал, недогонял из этих законов, если папа с мамой кому-то что-то недовтолковывали, - таким довтолковывала сама Жизнь. А Жизнь, как известно, - толкует больно.
Не отдавая себе отчета и особо не замудряясь, может быть где-то на уровне тех же генов и хромосом, но Вульфыч любил свой народ. Любил в драках двор на двор, улица на улицу или край на край. Любил потому что никогда, ни за что в жизни в тех драках не мог блеснуть нож, не могла просвистеть над ухом какая-то железяка или что-то подобное. В тех драках им хватало того, чем наделила их природа, - хватало рук и ног,... хватало голов и зубов.
Он любил этот народ пахая с ним землю или долбая ее мерзлую ломом. Любил преломляя с ним хлеб или глотая дешевую бормотушку. Любил всех тех кого они таскали по чердакам, сараям и подвалам. И любил даже тогда, когда этот народ упекал его за что-то куда-то в Сибирь. Любил потому что знал, - упекал его туда отнюдь не народ.
Любил...
А разве ж у него была какая-то другая альтернатива?
Ну кто???... Кто мы есть на этой Земле без своего народа, без наших мужиков?... Кто???...
Но он знал, что кроме этих людей, есть на этой Земле еще и та одна десятая процента. А эта одна десятая, состоит из совсем других людей. Состоит из тех, кто не в силах заснуть до тех пор, пока не сделает нам гадость. Состоит из тех премиленьких тварей, которые стремятся жить за наш счет, которые если и добиваются чего-то в этой жизни, то добиваются гопстопом, добиваются кидаловом и добиваются грабежом.
Причем не тем гопстопом, кидаловом и грабежом которыми промышляют наши урки.
Нет!
Вульфыч ни разу в жизни не видел еще гопстопника, щипача или домушника добившегося в этой жизни чего-то, кроме рыжих фикс, лагерных болезней и преждевременной старости?
Здесь Вульфыч имел ввиду тот гопстоп, кидалово и грабеж которым промышляют те, кого охраняют в огромных как баржи джипах. И именно оно, именно это сидящее в тех джипах, именно в силу этой своей сути, - и не дает жить тем 99,9%. Не дает жить всем нам.
Вульфыч и сам был конечно же не ангел. А еще следуя известной русской поговорке, - с кем поведешься с тем и,... - понимал что и он был замаран тем властным дерьмом в которое имел неосторожность так вляпаться. Однако же тот доллар не сделал с его душой всего того, что он сделал с душами этого окружающего его здесь дерьма. В его душе все-таки осталось еще что-то от того святого, что всегда отличало Россию, что несмотря ни на что, помогало ей выстоять в выпадавших на ее долю передрягах.
Оставалось еще то, благодаря чему никогда не ставило ее на колени. Наоборот. Вытерев кровавую юшку и выплюнув выбитые зубы, она смотрела из подлобья на своих недругов так, что у тех морозом охватывало спины, яйца втягивались в низ живота словно при входе в холодную воду а где-то там, где-то пусть еще только в мыслях, но у этих недругов уже шевелилось, трепыхалось, билось то неизбежное и неотвратимое, что билось у них всегда когда они имели дело с Россией. Несмотря на то что билось это конечно же на разных языках, но по-русски все то что билось в них, можно было выразить примерно так, - эттто все!!!... Эттто ппизддец!!!!!...
Любя свой народ, Вульфыч конечно же хорошо понимал что он тоже был не из сонма ангелочков и поэтому вся наша история далеко не мед. Не сахар была и наша революционная и послереволюционная история. Но доказывать в то время Деникину или Врангелю что вешать свой народ на фонарях или вырезать на его груди звезды, это мол, Антон Иванович или там Петр Николаевич, - не есть хорошо. Или уговаривать поднявшую голову контрреволюцию, уговаривать поднявшую в то время когда страна была окружена отнюдь не дружественным окружением, уговаривать что выступать с оружием в руках против своего же народа, - это, господа, вовсе не одно и то же что пичкать этот народ бубликами или пряниками... Или агитировать и уговаривать крестьян вступать в колхозы... Уговаривать в голодающей России,... уговаривать, когда кушать хочется каждый день,... уговаривать когда народ пух от голода, - уговаривать пришлось бы и по сей день... Не было у нас тогда на это времени!...
Не было!...
Вульфыч знал историю своей страны. Знал ее не той наманикюренной и расфуфыренной шмарой разрисованной нынешними "историками", Россией якобы процветающей под гениальным правлением Петюни Столыпина и тех же хэкающих под своими фаворитами цариц.
Нет!
Он знал ее той Россией, какой она была на самом деле, - Россией в вечном вражеском окружении, Россией в голоде и холоде, в поту и грязи, в слезах и в крови, в темноте, невежестве и предрассудках. Знал действительное положение вещей, а не то каким все это преподносит нам современное историческое сучье. Поэтому понимал что тот путь который мы прошли после 17 года, тот путь был хоть и трудным, был хоть и жестоким и кровавым, но таким, и именно таким он и должен был быть в той России.
Так что, как бы эти нынешние "историки" не размазывали свои сопли по адресу той, их России, - произошло именно то, что и должно было произойти. И ничего другого нам просто не было отпущено Историей.
А Вульфыч конечно же любил эту страну.
Да разве ж могло быть как-то иначе? Ведь в сознании каждого русского Родина и мать, - одно и то же. Или, по крайней мере, эти понятия очень близки между собой. Неразрывны. И какой бы не была мать, - она Мать! И точно также, какой бы ни была Родина, - она Родина! В этом Вульфыч убедился еще тогда когда отбывал срочную в Германии и где почти каждый день вспоминал свой двор, друзей, улицу, вспоминал всех тех кого они таскали по пустырям и сеновалам, вспоминал бабушкины шанежки, в общем вспоминал Родину. А что нам еще вспоминается на чужбине? Вспоминал едва ли не чаще, чем вспоминал мать.
И поэтому он люто ненавидел ублюдков, у которых не хватило ума использовать тот исторический момент когда восстановив все разрушенное войной и после отгрохав такую страну, - сделать ее более демократичной, сделать ее более приближенной к человеку. И которые из-за своей лютой жадности и дубоголовости не нашли ничего лучшего как прибрать ее к своим ненасытным лапам и отдать на откуп этой несусветной, нечеловеческой, неземной, сатанинской Жадности и Лжи. Отдать той одной десятой процента...
- Ну да ладно! Все это дело наживное, - думал Вульфыч, - наше, в конце-концов, никуда от нас не уйдет, - говорил он сам себе по этому поводу. А пока... -
Он видел что законы принимаемые нынешней Думой конечно же были далеки от интересов тех 99,9%. Да к тому же они вовсе не принимались а продавались, сбывались. Сбывались от самого верха, начиная от того славного учреждения где процветал он, Вульфыч, и кончая теми же судами, судисполнительными шарагами, налоговыми, санитарными, пожарными, авто и прочими инспекциями.
Там, там в самом низу, в народе, этими законами торговали уже прокуроры, судьи, адвокаты, судебные приставы, налоговые, санитарные, пожарные инспектора, автоинспектора и прочий разночинный люд. Торговали надо сказать тоже успешно и тем кормились. И кормились не только сами, но и кормили вышестоящие свои шараги.
Но основное!...
Основное конечно же было здесь!
Именно здесь было то самое главное торжище, где продавался и покупался закон. Именно сюда отстегивали все те, кому был необходим тот или иной закон. И именно здесь их лепили и пекли так, что никакому самому наипроизводительнейшему автомату по изготовлению пончиков, за ними, депутатами, было не угнаться. Правда и цена этим законам в смысле качества, была соответственная.
Но кого интересовала ТА цена?... Кого интересовала та цена, если за эти законы здесь сначала расплачивались коробками из под ксероксов, а в последствии и коробками из под телевизоров с метровым экраном по диагонали. А в думских курилках и туалетах уже ходили разговоры о том, чтобы довести эту цену до коробок из-под холодильников.
Так, знаете ли...
Инфляция...
Поэтому когда где-то, кем-то заводился разговор о законности в этой стране, о демократии, - Вульфыч прекрасно зная все это, только снисходительно ухмылялся. Эта его ухмылка напоминала ту, с которой мы смотрим рекламу уверяющую нас в том что теперь "Вискас" стал еще вкуснее или эта его ухмылка была похожа на ту, с которой мы смотрим на расходившихся и раздухарившихся шалопаев пытающихся учить нас жить.
Видя какие формы и какие размеры эта "законность" и эта "демократия" принимает в стране, эта его снисходительная усмешка все больше превращалась в какую-то озадаченно-разочарованно-растерянную... Она все меньше походила на усмешку и все чаще как-то не так, как-то совсем даже не усмешливо перекашивала его лицо. И сейчас слушая что-то подобное, на лице Вульфыча красовалась уже не усмешка, - оскал.
А что же еще на нем могло красоваться, если бывая за рубежом и как раз-то и представляя там и эту "демократию", и эту "законность", тамошние братья по таким же категорически-приблизительно-либерально-демократическим партиям, жизнерадостно хлопая его по животу приговаривали, - хе-хе-с,... горазды,... горазды же Вы однако там у себя, в России,... - намекая на то что тогдашний Премьер на виду у Президента, на виду у Прокуратуры, на виду у всего мира вполне официально, законно и также категорически-приблизительно-либерально-демократически брал из Российского и без того тощего бюджета свои полтора процента откатных.
И наверное именно поэтому представления Вульфыча и о законе, и о демократии претерпели такие изменения, - от усмешки до оскала. И поэтому его представления о них все больше сдвигались в сторону народных, в сторону истинных представлений обо всей этой мутатени.
3
Вульфыч хорошо знал, что все живое устроено так что ему постоянно хочется есть, кушать. Поэтому, время от времени, заяц, хочет он того или не хочет, вынужден покидать свое убежище чтобы пощипать травки, птичка также покидает свое гнездышко чтобы поклевать кой чего или поймать какого-нибудь червячка или букашку, для того чтобы поесть самой и накормить своих детенышей. С той же самой целью волк или ястреб время от времени должны изловить того зайца или ту птичку. А человек для этого, должен отыскать гриб или ягоду, поймать рыбку, того же зайца и птичку, вспахать и засеять поле...
Одним словом для того чтобы утолить голод, все живое вынуждено что-то делать. Но если зайцу, птичке, волку и ястребу кроме того что им дала природа, для этого ничего такого особенного не нужно, то человеку для этого нужны какие-никакие орудия.
Ему казалось что первые люди появившиеся на земле, скорее всего были равны. Так как кроме шкур которые были на них да примитивнейших орудий, больше у них ничего и не было. Так что жадности здесь особо разгуляться было негде.
Время от времени среди них появлялся кто-то, кому лень было заниматься охотой там, рыбной ловлей или чем-то другим и он предлагал, - а давайте мужики я буду у вас главным! -
Те, почесав затылки спрашивали, - а это еще нахуя?... -
- Ну как это нахуя?... Должен же быть кто-то главным?... -
Но мужики не понимали, не могли понять зачем им был нужен какой-то главный когда они прекрасно обходились и без него. И не понимающие своего "счастья" мужики, на всякий случай отрубали голову такому кандидату в главные.
Несмотря на это, желающих стать главным не убавлялось и так же неизменно им сносили головы. Когда же количество отрубленных голов стало таким что появился уже некоторый опыт, когда стало ясно что в одиночку во власть не взгромоздиться, тогда желающие этой власти поняли, - надо создавать то, что сегодня называют партией...
Подговорив какую-то часть соплеменников о поддержке во время очередных его притязаний на власть и посулив им за это соответствующие льготы, такой претендент в главные наконец-то одерживал победу. Так появлялась на Земле первая знать.
Постепенно более слабые племена поглощались более сильными. Все разрастаясь и разрастаясь они превращались в государства, в которых начинали развиваться скотоводство, земледелие, ремесла. Из потомков тех первобытных главных или из той же знати, появлялись те кто нарекал себя помазанниками Божиими или даже родственниками кого-нибудь из богов, но в каком-то тринадесятом колене выпавшими почему-то в осадок на эту грешную землю. Эти "потомки" и "помазанники" объявляли себя императорами.
Дальше-больше. После бесконечных нескончаемых войн победители возвращались по домам. Возвращались налегке, возвращались со своими ранами и шрамами, и с чувством исполненного долга. Возвращались в предвкушении близкой встречи с родными или любимыми. Но были среди них и другие. Были те кто подстегиваемые жадностью, погоняли впереди себя навьюченных награбленным мулов, лошадей, верблюдов...
Это уже было хорошо обозримое не такое уж далекое прошлое.
Со временем людей занятых делом, людей занятых земледелием, скотоводством и ремеслами становилось все труднее поднимать на войну. Поэтому войн становилось все меньше, а значит и реже представлялся случай поживиться. Но и в перерывах между войнами жадность нашла способы для увеличения своих награбленных богатств, - сдача в аренду, ростовщичество и т.д. и т.п. Все это из поколения в поколение передавалось по наследству. Так множилась, крепла и утверждалась жадность, то бишь знать. Это были времена монархий и империй.
Жизнь шла своим чередом. Постепенно из среды наиболее удачливых земледельцев, скотоводов и ремесленников вся суть удачи которых, как и "романтиков с большой дороги", заключалась в обирании своих же попавших в затруднительное положение сотоварищей и присваивании их орудий производства, - постепенно среди них тоже стали появляться богатые люди. Смердами их уже назвать было нельзя, но и знатью они еще не были, воспринимались ею как выскочки, и поэтому основательно ущемлялись в своих правах.
Время шло... Их, разбогатевших, становилось все больше и ущемленным в правах им, с их "нажитыми непосильным трудом" орудиями производства, - становилось тесно в рамках империй и монархий, и они восставали. Восставали не всегда удачно. Но со временем, от восстания к восстанию набираясь опыта, путем буржуазных революций, они все-таки приходили к власти устанавливая демократии самых различных толков и окрасок. Развиваясь на протяжении десятилетий и столетий, эти демократии достигли своего современного вида.
Но Вульфыч видел что собственно народу, тот хрен не стал слаще редьки. Если во времена империй и монархий богатства страны и орудия производства принадлежали монархам и той, старой знати, то с возникновением демократий их прибрали к рукам президенты, старая, которая конечно же никуда не делась, и эта появившаяся новая знать. И хотя время от времени посредством якобы выборов они менялись и обновлялись, но в отношении народа ничего от этого не менялось.
Не менялось, потому что демократия, это изобретение древних греков и якобы означающая народовластие, на самом деле таковой не является.
Что же такое демократия по древнегречески? Что же такое эта самая демократия, которая с некоторыми изменениями дошла и до нас?
Приверженцы этой демократии, кто сдуру, а кто прекрасно все понимая но лицемеря, давясь от восторга собственными соплями, старались убедить народ в том, будто бы именно он, избиратели, электорат, время от времени сам избирал для себя власть. Избирал посредством якобы свободного выбора один раз в 4-5 лет.
На первый взгляд так оно вроде бы и было, - да, бля, действительно будто бы выбирали. Но несмотря на это народ видел, - что-то здесь было не то. А "что-то не то", было потому что на самом деле к власти как таковой, он не имел никакого отношения, а его избранники воротили что-то такое, что было далеко от его, народа, интересов. Потому что их интересы никогда не совпадали с народными. Не совпадали и совпадать не могли.
А не могли совпадать потому, - думал Вульфыч, - что как нам уже известно, для существования человека, ему нужны какие-никакие орудия производства. И если когда-то для этого достаточно было простой дубины, каменного копья или топора, то впоследствии их уже заменил домашний скот и машины.
Чем развитей становилась цивилизация, тем больше человек становился зависим от средств производства, тем больше был вынужден поступать не в пользу своих, человеческих интересов, не в пользу хлеба там, портков или каши, а должен был поступать в пользу интересов именно средств производства, - в пользу расширения источников энергии, добыче угля и руды, изготовления и модернизации тех же средств производства, ну и т.д. Так как именно от них, именно от средств производства все более и более становилась зависимей его жизнь.
И поэтому, хотело оно того или не хотело, человечество вынуждено было все больше поступать в интересах именно средств производства, а значит поступать в интересах тех, в чьих руках они находились.
В последствии появилось такое понятие как экономика, - сфера всей человеческой деятельности завязанная, конечно же, на средства производства. И именно поэтому всякая власть, хочет она того или не хочет, в первую очередь вынуждена действовать в интересах именно средств производства и всего того что связано с экономикой для дальнейшего их развития, с целью получения от них как можно больше благ. А значит поступать и в интересах тех, кому эти средства принадлежали.
Никогда не прекращающий думать народ все время терзался мыслью, - а почему это так, твою мать? Почему это человечество должно вкалывать не в своих интересах, не в интересах собственно человека, а в интересах средств производства, в интересах тех кому они принадлежали? И когда же будет конец всему этому блядству?... Иии,... и что же делать?...
Мало-помалу, человечество все-таки поняло что надо что-то делать именно со средствами производства, вернее что-то надо делать с их принадлежностью. Мысли же, как известно, имеют свойство находить единомышленников, объединяться. Объединяться так, что в конце концов овладевают миллионами. А мысль овладевшая миллионами, уже не мысль, - идея. Идеи же неизбежно приводят к действию.
Так посредством социалистических революций появились более справедливые, более народные государства, в которых богатства страны и средства производства принадлежали уже не императорам, не монархам, не знати, а всему народу. Однако же и в этом случае власть, как таковая, еще не принадлежала народу. И здесь до подлинного народовластия было еще далековато, и это было еще не Бог весть что, но...
Но собственность на средства производства была уже государственной, была всенародной, а это было уже кое-что. Это был уже ба-а-альшой шаг к подлинному народовластию. Поскольку собственность на средства производства была всенародной, хотела того власть или не хотела, - но вольно или невольно, действуя в пользу все той же экономики, она уже действовала в интересах этой всенародной собственности, а значит в интересах страны, в интересах большинства, в интересах народа...
И вот тут-то, на этом самом этапе и проявляется такое понятие как народовластие. Проявляется в распределении. Проявляется в том, - какую долю приросщенного экономикой продукта пустить на народное потребление, какую на содержание государства, а какую на расширение средств производства, на расширение экономик.
Так что история развивается так, как она и развивается, думал Вульфыч, а не так как хотелось бы кому-то. Развивается от примитивного, простого, маложизнеспособного - к более совершенному, более сложному, более жизнеспособному. От первобытной общины, от империй, монархий и демократий, - к социализму и никак не наоборот. И игнорировать эти законы исторического развития, эттто, знаете ли, - чреваттто...
Чревато потому что эти законы, это не закон о монетизации льгот, не закон о ЖКХ или там о приватизации РАО ЕЭС... Эти законы как раз таковы, что и эта монетизация, и эти ЖКХ, и та же приватизация РАО ЕЭС рано или поздно, но в один прекрасный день неотвратимо выльются. И выльются, твою мать, совсем не в то место куда мы подставим свой тазик.
Выльются потому что история, как известно, есть ни что иное, как бесконечное развитие человеческого сообщества. В ней, как и во всяком развитии, есть повторения, ошибки и даже тупиковые ситуации. Иногда история делает шаг или даже несколько шагов назад или в сторону.
Но историю творят люди. И хотя им свойственно ошибаться, тем не менее ошибаясь они приобретают опыт и обжегшись на "Нескафе", начинают дуть на только что из холодильника "Клинское". Так что этот шаг назад или в сторону в истории, означает ни что иное как то что человечество на своей шкуре убеждается в том, что именно его, именно этот шаг или шаги назад или в сторону, - делать нельзя ни в коем случае.
А так как люди наконец-то поняли сколько зависит от того в чьих руках находятся средства производства, поэтому поняли и то, - в какую такую сторону они совсем недавно сделали шаги направленные назад или несколько в сторону, лишний раз утверждаясь в том, сколько зависит от того в чьих руках находятся эти самые, очень даже не пресловутые, средства производства. Поняли, что именно то общество в котором средства производства принадлежат народу, - есть более современное и более справедливое общество. А понявший наконец-то какого он дал маху народ, - эттто...
И поэтому будущее конечно же за ним, за таким обществом. Независимо ни от чьего-то там желания. И даже не за ним, а за его более современной, более развитой, более приближенной к человеку труда его разновидностью. Поняли все это народы на своей собственной шкуре. А собственная шкура очччень хороший преподаватель. Ну просто очень!...
Кто-кто а Вульфыч был не новичком в этой исторической науке. И хотя знал он ее может быть и не так уж диксонально, не так как профессиональный историк. Но он знал ее так, как не знают сто тысяч историков игнорирующих логику ее развития и зациклившихся только на исторических фактах. Вульфычу было плевать на то что вкушал на завтрак какой- нибудь там этрусский царь или с какой такой гетерой коротал такую-то ночь Нерон. Ему важнее было главное. Он постиг законы исторического развития. Он знал что эти законы так же неотвратимы, как закон инерции или закон всемирного тяготения и поэтому...
Поэтому он прекрасно понимал, то что произошло у нас, - это всего лишь то, что и произошло. И ничуть не более того. И кто бы там чего не зявкал, что мол назад, к социализму возврата уже не будет, - это всего лишь зявканье какого-то чмо, и только и всего.
Поэтому его брала оторопь при виде того, как эта пацанва дербанила страну на все эти ООО, ЗАО, РАО... Они напоминали ему медвежатника только что клацнувшего сейф и забывшего на радостях что есть милиция, прокуратура, что есть суд и что, твою мать, не стал нисколько южнее Магадан...
И пусть сегодня и милиция, и прокуратура, и суд дудят в одну с ними дуду, а Магадан у кого-то из них остался только в воспоминаниях а кто-то вообще пока не нюхнул его, но это всего лишь сегодня,... все это пока лишь "пока"...
А завтра?... Что будет завтра?... Или может быть даже послезавтра?... Что будет тогда, когда неизбежно и неотвратимо сработают наконец-то те хоть и неторопливо, и неспешно, но тем не менее неумолимо работающие исторические законы.
Поэтому Вульфыч был уверен что именно вперед, и именно в социализм или даже еще дальше, как раз-то и лежит путь человечества. К социализму новому, социализму обновленному, к социализму, или как он там будет называться, который учтя весь свой накопленный опыт и отбросив все ненужное, уродливое, отжившее свое, - возьмет все лучшее не только из своего собственного опыта, но и из опыта накопленного человечеством. И люди построят наконец такое общество, в котором понятие Государство, - максимально приблизится к понятию Человек. Этот путь исторически закономерен и неизбежен, независимо ни от какого зявканья. Потому что то, кому принадлежат средства производства, - эттто знаете ли...
- А демократия?... Народовластие?... Да что это такое вообще?... - думал Вульфыч, видя что в действительности и то, и другое на самом деле были также далеки от того что они означали, как и приближающаяся сейчас к апогею своей орбиты комета Галлея, в это время была далеко от Земли. Эта демократия и это народовластие означали примерно то же самое, что означала и его категорически-приблизительно-либерально-демократическая партия.
Говорят что с древнегреческого, демократия переводится как народовластие. Он видел что в том смысле который соответствовал бы ее названию, то есть народовластию, - такой демократии вообще не существует на этой Земле. На самом деле то что называют демократией, представляет из себя нечто несколько не то. Не совсем то. Вернее совсем не то.
Не "то" хотя бы уже потому что вся эта демократия, а следовательно и народовластие, длится ровно полторы-две минуты один раз в 4-5 лет. Ровно столько и с такими интервалами народ балдеет в своей жизни и от этой "демократии", и от этого "народовластия". Балдеет только тогда, когда взяв в руки избирательный бюллетень и так как избирать там абсолютно не из чего, то поставив свою закорючку напротив графы "против всех" или что еще хуже, напротив первой попавшейся на глаза фамилии какого-нибудь мерзавца или ублюдка, эдакого очередного соискателя мэрских, депутатских, губернаторских или президентских благ, - опускает тот бюллетень в урну.
Все!!!...
На этом его народовластие и его балдеж по этому поводу, - заканчивается! Остальные 4-5 лет от этого "народовластия" балдеют эти якобы избранники. Балдеют от того что теперь прикрываясь народными полномочиями, они в свое удовольствие и в свое благосостояние будут управлять им. Балдеют, создавая нужные им и направленные против народа законы. Балдеют, в своих интересах кромсая государственный бюджет. Балдеют ратифицируя выгодные для них, но откровенно грабительские для страны и для народа международные договора. Балдеют, прикарманивая труд народа и его собственность. И вообще балдеют в непрерывном кайфе, балдеют все эти 4-5 лет. Балдеют делая множество других приятных для себя, но откровенно враждебных для народа и страны вещей.
И кто скажет, - где же здесь это самое народовластие?
И кто скажет, - где же этот продекларированный нам всенародный балдеж?
И каким таким боком к тому их балдежу, народ, избиратели, электорат?
И с какой такой стати эти "избранники" вообще должны заботиться о народе? Из каких таких соображений?
Потому что это прописано в Конституции?
Но мало ли что, где прописано? Да и что такое та Конституция вообще?
Так с какой же стати эти, ... должны заботиться о нем, о народе? Только из соображений долга?... Морали?...
Но как у этой власти обстоят дела и с тем, и с другим, мы знаем.
А может они все-таки какая-то родня народу? Но сегодня даже не все дети заботятся о стариках.
Так с каких же тогда все-таки таких шишей, твою мать, они должны заботиться о народе?
А ни с каких!!!... Абсолютно ни с каких-с!!!...
Нет для этого у них ни стимулов, ни побуждающих мотивов-с!
Ну и??? ...
И как же тогда назвать тот строй, который существует в промежутке между этими народными балдежами? Как можно назвать тот строй, который существует все эти 4-5 лет в промежутке между выборами? Как можно назвать тот самый строй, который существует между полутора-двухминутным народным балдежом от этой демократии во время выборов и последующим непрекращающемся 4-5 лет балдежом этих "избранников"? ...