Подугольникова Ольга Андреевна : другие произведения.

Эфроимсон: борьба за истину в науке

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 3.40*4  Ваша оценка:

   ЭФРОИМСОН: БОРЬБА ЗА ИСТИНУ В НАУКЕ

ВЛАДИМИР ПАВЛОВИЧ ЭФРОИМСОН (1908 - 1989) [Фото В. Гусева]
ВЛАДИМИР ПАВЛОВИЧ ЭФРОИМСОН (1908 - 1989)
Фото В. Гусева

   ВВЕДЕНИЕ
  
   В 1911 году профессора и доценты Московского университета в количестве 111 человек во главе с ректором подали в отставку: после студенческих волнений в университете была грубо нарушена его автономия, помещения заняли жандармы и казаки. Начиная с 1930-х годов, исторические условия резко изменились. В условиях тоталитарного режима власть стремилась подчинить себе науку, культуру, образование, все сферы жизни общества. Методы, которые при этом использовались, заключались не только в уничтожении всех неугодных власти, но и приводили к полной деморализации и деградации общества.
   Студенческие годы В.П. Эфроимсона совпали с этими изменившимися временами. Все началось с отчисления из Университета за выступление в защиту замечательного ученого С.С. Четверикова, который подвергся преследованию. А дальше на протяжении всей жизни было бесконечное преследование самого Эфроимсона. По совершенно надуманным предлогам он был дважды арестован и прошел все ужасы лагерной жизни. Настоящей же причиной арестов были его научные взгляды, его борьба против мракобесия. Человек, посвятивший всю жизнь науке, подвергался бесконечным увольнениям с работы, препятствиям в публикации работ. Он до конца своей жизни так и не увидел напечатанными свои основные труды.
   Я всегда считала В.П. Эфроимсона человеком необыкновенным, поэтому благодарю судьбу за то, что на протяжении двух десятков лет имела счастье с ним общаться. Я не могу себя считать ни ученицей Эфроимсона, ни его другом (дружба предполагает равенство), ни просто близким ему человеком. Но мне бы не хотелось, чтобы память о кратких встречах с В.П. ушла вместе со мной. Поэтому я написала свои воспоминания о нем и о некоторых людях из его окружения. Это был послелысенковский период времени, свидетелем и участником которого мне довелось стать. Но для В.П. и для генетики в целом он также оказался очень сложным.
  
  
   ПРИТЧА ОБ АНГЛИЙСКОЙ КОРОЛЕВЕ. 1964 ГОД
  
   Нашу лабораторию не напрасно называли "киндергартен" и при этом еще добавляли, что мы незаконнорожденные. Киндергартен - это понятно, мы все были очень молодыми, а незаконнорожденные мы были потому, что наша лаборатория начала создаваться в то время, когда Лысенко еще был не отстранен от руководства биологией, а слово хромосома вообще было запрещено. Мы как лаборатория формировались хитрым образом - сотрудников зачисляли в разные лаборатории Института Морфологии человека АМН СССР. Потом мне рассказали, что я явилась первой, кто был зачислен в новую Лабораторию цитогенетики человека.
   Формировала нашу лабораторию известный цитогенетик А.А. Прокофьева-Бельговская, которая решила узаконить свое незаконнорожденное дитя, устроив "открытие" лаборатории с приглашением знаменитых ученых. Их было не так много, не всех и знала, но точно помню, что присутствовал академик В.А. Энгельгардт - директор Института молекулярной биологии АН СССР. В этом институте находилась основная лаборатория А.А. с таинственным названием "Лаборатория общей и космической кариологии". Это для маскировки.
   В моей памяти этот день сохранился только как день первой встречи с В.П. Эфроимсоном, который сначала сказал нам много теплых слов о том, что мы выбрали такой нелегкий путь в жизни, что мы могли бы найти где-то денежную работу, а вот мы решили посвятить себя науке. А затем он рассказал притчу об английской королеве, которой вздумалось посмотреть на светила. Служитель обсерватории все ей показал, и восхищенная королева спросила: "А сколько же вы получаете? ...Как? Мой кучер получает больше! Немедленно дать ему..." Служитель взмолился: "Не делайте этого, тогда ведь все кучера ко мне придут!"
   Невозможно было не запомнить ни самого Эфроимсона, ни его притчу. Хочется еще добавить, что наша лаборатория находилась в совершенно особом месте, в помещении бывшей тюремной больницы, связанной с именем доктора Гааза. Во дворе стоял памятник ему со знаменитой надписью "Спешите делать добро!" Это было двухэтажное, разваливающееся, давно не ремонтированное здание, в котором мы начали возрождать генетику.
   В то время я ничего не знала о В.П. Эфроимсоне. Сказали, что он работает совсем недалеко от нас, в Институте вакцин и сывороток. И только много позже я узнала, что предшествовало его работе в этом институте.
  
  
   "Я БОРОЛСЯ С ЛЫСЕНКО НЕ ТАК, КАК ДРУГИЕ..."
  
   Кандидатскую диссертацию В.П. Эфроимсон защитил весной 1941 года. Потом была война, участником которой был В.П. все годы, а в конце ее он написал рапорт военному начальству о неподобающем поведении победителей в отношении немецких женщин. Это могло усилить сопротивление немцев и привести к дополнительным жертвам. Известно, что Сталин на подобные "эксцессы" смотрел весьма доброжелательно. Главным же мотивом В.П. была защита чести Советской Армии. Реакция со стороны командования была не совсем понятной. В то время этот поступок не привел ни к чему, кроме резких устных выговоров, а само явление не получило официального осуждения. Для В.П. как-то все обошлось.
   В 1947 году В.П. Эфроимсон защитил докторскую диссертацию в Харьковском университете, где он преподавал после войны. А в 1948 году он был изгнан из университета. Поводом послужила переведенная им и переданная студентам статья блестящего генетика Ф.Г. Добжанского, в которой он высказал свои взгляды на работы Лысенко. Добжанский - ленинградский генетик, посланный в Америку для временной работы, но оставшийся там. Он продолжал любить свою страну и не забывал ее. Возможно, в увольнении Эфроимсона сыграло роль и то, что Добжанский был "невозвращенцем". После увольнения он остался без работы и превратился в "тунеядца".
   Брать такого провинившегося ученого на работу никто не решался, и это время Эфроимсон использовал для составления фундаментального труда на 300 страниц с анализом всех "достижений" лысенковской школы. Труд назывался "Об ущербе, нанесенным СССР новаторством Лысенко". В.П. разоблачил фальсификацию и подтасовку фактов, приносящую вред науке и сельскому хозяйству. Этот свой труд В.П. послал в Отдел науки ЦК, где он мог даже получить поддержку у Ю.А. Жданова. Тот познакомился с этим трудом, но не тут-то было: лысенковцы подсуетились, Ю.А. Жданова заставили покаяться и признать свои ошибки.
   Реакция на труд Эфроимсона, разоблачающий Лысенко и лысенковщину, была несколько отсрочена, потому что в это самое время власть занималась полным и окончательным разгромом генетики. Знаменитая августовская сессия ВАСХНИЛ* 1948 года привела к тому, что ученые были уволены с работы, заниматься генетикой стало опасно. Генетику нигде не преподавали, учебники не издавались. Лысенко победил отечественную генетику. В 1949 году был арестован главный борец с Лысенко В.П. Эфроимсон. Если при невозможности возразить научному оппоненту его сажают за решетку, то это и есть настоящая уголовщина. После ареста специальным постановлением ВАКа В.П. был лишен научных степеней. А осудили его на 10 лет лишения свободы.
   Следствию был прекрасно известен его труд, разоблачающий Лысенко, но официально в деле он зарегистрирован не был. Действительное положение дел никого не волновало, но вот само выступление против любимого Сталиным Лысенко выглядело преступлением. Сначала арестовали В.П. как "тунеядца". Потом нашли настоящий "криминал": вспомнили про тот самый рапорт, который он в конце войны написал военному руководству. Вот за это и ухватились и обвинили его в клевете на Советскую Армию.
   Такое обвинение, столь лживое и унизительное для офицера, прошедшего всю войну и имеющего награды, Эфроимсон не мог стерпеть. Он начал добиваться приложения к своему делу его антилысенковского труда. Но этого никак не хотели делать, и тогда он объявил голодовку, находясь в Бутырской тюрьме. Его поместили в холодную камеру и принудительно "лечили", желая заставить признать себя виновным в том, в чем хотелось его обвинить следователям. Он виновным себя не признал и не согласился ни с одним пунктом обвинения. В.П. потом неоднократно говорил, что после этого лечения он частично потерял память, стал забывать фамилии. В итоге, как признал сам В.П., он ясно понял, что главной опорой лысенковщины были репрессивные органы.
   Смерть Сталина сократила срок пребывания В.П. в лагере. После смерти вождя очень многие дела были пересмотрены. Узнав о расстреле Берии и надеясь на перемены в органах, еще находясь в лагере в 1954 году он написал заявление в Прокуратуру СССР с требованием вызвать его в Москву для дачи показаний по делу общегосударственного значения. В газете "Известия" вышла статья профессора МГУ Станкова о махинациях Лысенко в ВАКе. В.П. считал, что в 1954 году была возможность потеснить Лысенко, но не хватило усилий биологов и генетиков.
   В Прокуратуру по своему заявлению Эфроимсон был вызван неожиданно уже после освобождения из лагеря в 1955 году. Там ему сказали, что никакого состава преступления в действиях Лысенко нет. Единственным итогом этого посещения явилось то, что в реабилитации ему было отказано. Но борьбу с лысенковщиной В.П. не прекратил. В "Бюллетене МОИП"** удалось опубликовать разгромную статью против Лысенко. Лысенковцы еще долгое время не давали вернуть ученому докторскую степень. Ее вернули только в 1962 году усилиями нескольких очень крупных ученых.
   ______________________________________________________________
  
   * ВАСХНИЛ - Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени Ленина.
   ** МОИП - Московское общество испытателей природы.
  
  
   ПЕРВЫЙ "ОФИЦИАЛЬНЫЙ" УЧЕНИК В.П. ЭФРОИМСОНА
  
   Длинный путь пришлось пройти борцу за настоящую науку, прежде чем он получил нормальные условия для работы. После освобождения из лагеря в 1955 году В.П. Эфроимсон еще не был реабилитирован, поэтому не мог жить и работать в Москве. Он поселился в Клину, и ему помогли устроиться в ВИНИТИ* реферировать статьи. После реабилитации в 1956 году возможность работать в Москве появилась, но единственным местом, где он мог бы в то время заниматься генетикой, была лаборатория, которую возглавлял Н.П. Дубинин. Эфроимсон в интервью** описал свою попытку устроиться на работу к Дубинину следующим образом: "Он долго водил меня за нос, и только впоследствии я понял, что он не только со мной так поступал". Это говорит о том, что Дубининым не просто руководила личная неприязнь к Эфроимсону, а это был стандартный прием, который обычно им использовался. Затем последовала работа в Библиотеке иностранной литературы, и только в 1961 году Эфроимсон перешел на работу в отдел информации Института вакцин и сывороток имени Мечникова.
   От самого В.П. директор узнал о том, что ученые степени ему не вернули, и послал парторга института в ВАК прояснить ситуацию. Парторг имел разговор с членом президиума Н.Н. Жуковым-Вережниковым (в народе именуемым Жуковым-Навозниковым). Он и объяснил, что пока Эфроимсон на свободе, но они в любой момент могут его посадить. Вот какой властью обладали сторонники Лысенко! А ведь это был 1961 год. Пришлось вступить в борьбу с всесильными лысенковцами, чтобы через год, в 1962 году, ученые степени были возвращены.
   После этого В.П. становится старшим научным сотрудником, и ему выделяют две аспирантские ставки. Оскар Рохлин, один из двух аспирантов, оказался ближе к В.П., его можно назвать первым "официальным" учеником. Оскар Рохлин написал прекрасные воспоминания*** об этом периоде работы под руководством В.П. Я хорошо помню Оскара, хотя личных контактов с ним у меня не было. Он общался с мальчиками из нашей лаборатории и дружил с ними.
   В своих воспоминаниях Оскар рассказал об одном эпизоде, хорошо характеризующем и его самого, и его учителя. Сложилась ситуация, которая могла закончиться очередным арестом для В.П. Он стал требовать, чтобы аспиранты отказались от его руководства. Девушка-аспирантка согласилась с этим требованием, а Оскар наотрез отказался. В.П. кричал на него, сердился, называл идиотом, но Оскар объяснил, что В.П. толкает его на предательство, и что именно это изуродует всю его жизнь. Ситуацию спасли физики, обратившись "наверх". Спасибо им. Они часто помогали генетикам.
   Очень жаль, что Оскар не смог перейти на новое место работы В.П. в Институт психиатрии, хотя он его приглашал. Понять Оскара можно, он уже стал специалистом в другой области генетики и хотел продолжать свои исследования в этой области.
   ________________________________________________________
  
   *  ВИНИТИ - Всесоюзный институт научной и технической информации
   ** Е.А. Кешман. Интервью с Владимиром Павловичем Эфроимсоном. В книге: В.П. Эфроимсон. Гениальность и генетика. М.: Русский мир, 1998.
   *** Рохлин О.В. Мой учитель Владимир Павлович Эфроимсон. Журнал "Семь искусств", N7 (54), июль 2014.
  
  
   КНИГА В.П. ЭФРОИМСОНА "ВВЕДЕНИЕ В МЕДИЦИНСКУЮ ГЕНЕТИКУ"
  
   Рукопись книги "Введение в медицинскую генетику" В.П. Эфроимсон подготовил в 1958 году, но вот напечатать ее никак не удавалось. Расчет на то, что со смертью Сталина удастся потеснить Лысенко не оправдался. Генетику не преподавали, книги и статьи не печатали. Генетика была изгнана из науки. Поэтому появление в такое время книги Эфроимсона было большим и важным событием. Ее долго не хотели печатать, но боровшиеся за нее ученые победили.
   Помню рассказ о том, как это происходило в АМН СССР. На специальном совещании в здании Академии медицинских наук на улице Солянка собралась группа ученых специально для обсуждения вопроса о напечатании книги Эфроимсона. При обсуждении выяснилось, что полного согласия не было. Один ученый Б.В. Конюхов выступил против на том основании, что лучше перевести какое-нибудь зарубежное руководство. Там их немало. В перерыве к нему подошла А.А. Прокофьева-Бельговская. Тот вежливо к ней склонился: "Что вы хотите, Александра Алексеевна?" Ответ был кратким: "Вы - подлец!"
   Очень горестно было слышать о том, с каким трудом В.П. все время пытался пробивать в печать свои труды. Необходимо было получить добро от маститых академиков, которые не очень желали участвовать в делах опального генетика. Слышала как-то рассказ о том, что В.П. оставлял свою рукопись у секретарши со словами: "Начните читать. Если не понравится, бросьте в мусорную корзину. А если понравится, передайте своему шефу".
   В 1964 году вышло первое издание книги " Введение в медицинскую генетику". Все мои коллеги, и я в том числе, приобрели и немедленно познакомились с книгой. Написанная таким понятным языком, читалась она очень легко, даже если речь шла о сложных вещах. И спустя много лет после этого события мне сказал К.Н. Гринберг: "Вот смотри, Оля, написал Эфроимсон книгу - "Введение в медицинскую генетику". Сколько лет прошло с тех пор! А все, что он там написал, все так и есть до сих пор, как у него". А еще говорят, что научные книги быстро стареют. Классические не стареют.
   Мне хочется здесь привести цитату из воспоминания О. Рохлина: "В конце пятидесятых - начале шестидесятых годов В.П. написал замечательную книгу "Введение в медицинскую генетику", которая должна была стать оазисом в пустыне лысенковщины, убившей генетические исследования не только в биологии и сельском хозяйстве, но и в медицине. В 1961 году В.П. сдал ее в издательство "Медицина", но благодаря противодействию медицинского лысенко - Жукова-Вережникова публикация книги все откладывалась. Книга вышла в 1964 году, переиздана в 1968 году и стала откровением и учебником для многих тысяч студентов и медиков страны".
  
   Б.А. ГОРЗЕВ - НЕОФИЦИАЛЬНЫЙ УЧЕНИК В.П. ЭФРОИМСОНА
  
   В середине 1960-х годов у В.П. Эфроимсона появился новый ученик. Стать официальным учеником у него не получилось, но это оказалось и не столь важным. О Борисе Горзеве лучше сказать его же словами: "Перед тем как стать профессиональным литератором я, врач по образованию, занимался психоневрологией и психологией, а затем в течение 15-ти лет - медицинской генетикой, успев сделать и опубликовать более полусотни научных работ" (журнал "Химия и жизнь"*).
   Увлечение генетикой у Бориса Альтшулера (Горзев - псевдоним писателя) началось в медицинском институте. Еще студентом он прослушал факультативный курс лекций Эфроимсона - человека, который казался ему чудом сохранившейся Истории. Студент уже познакомился с книгой Эфроимсона "Введение в медицинскую генетику". Под редакцией Эфроимсона уже была доступна переводная книга Курта Штерна "Основы генетики человека". Личное знакомство произошло позже. В.П. студенту ничего не обещал, но дал свой адрес. Через какое-то время сам позвонил и поинтересовался, как долго еще студент собирается валять дурака.
   Позже Б.А. Горзев вспоминает о своих контактах с В.П. Эфроимсоном, при этом он не пытается оценивать его научную значимость или прослеживать жизненный путь. Статья называется "Идите к черту!... То есть ко мне"*. В статье в частности описано, как тяжело болел Эфроимсон. Его работоспособность и широта интересов привели к тому, что он сам усугубил тяжесть своей болезни. Невозможность работать непрерывно в привычной обстановке была трудновыносимой. Спасла ситуацию мама Бориса, которая была врачом. Ей удалось получить место в новом отделении одной из клиник на Пироговке. Объяснили В.П., что своим отказом ложиться в больницу он подводит тех, кто договаривался. Пришлось В.П. смириться. Он и лежа в больнице продолжал работать. Борис посещал больного и все рассказы В.П. о студенческом времени, тюрьмах, борьбе с Лысенко услышал от него во время этих встреч.
   Я была не только знакома с Борисом, но и дружила с ним много лет. Ведь те 15 лет, когда он занимался генетикой, прошли в институте, где я тоже работала. Борис, как и многие другие сотрудники, был вынужден покинуть институт, в котором по вине его директора со временем сложилась обстановка, не позволяющая заниматься научной деятельностью. Борис и как поэт, и как прозаик был принят в Союз писателей. Какое-то время он нигде не работал, только писал. Помню его выступления в разных залах, всегда полных, помню, как его любили сотрудники Музея Цветаевой. Позже Борис стал сотрудником журнала "Химия и жизнь", отвечающим за литературный отдел.
   Занятия генетикой даром не прошли. Как писал о себе Борис Горзев, "приобретенные научные знания позволили мне, когда судьба окончательно вернула меня в литературу, поглядеть на многое другими глазами - в том числе и на то, что имеет отношение к Пушкину. Вот так постепенно складывались и время от времени выходили из печати отдельные очерки, которые теперь и составили мои "Пушкинские истории"**, если угодно, их можно называть исследованиями, поскольку те или иные, запутанные, темные события и факты, напрямую или опосредованно связанные с Пушкиным, раскрываются здесь с позиции науки - будь то генетика, психология или судебная медицина".
   Борис Горзев пушкинистом себя не считал, однако сделал то, что было бы не под силу известным пушкинистам. Его книга "Пушкинские истории" совсем небольшая, всего 95 страниц. Мне самым главным представляется в этой книге раздел, в котором приведено исследование родословной Пушкина: "Я сам большой... Родословная гениальности". А когда Борис хотел в специальном очерке описать ранение Пушкина, ему потребовалась для проверки гипотезы о причине тяжести ранения баллистическая экспертиза Экспертно-криминалистического центра МВД России. Заплатить за экспертизу Борис не мог. Тогда было принято решение: "Для Пушкина сделаем бесплатно".
   Б. Горзев упоминает всех, кто помогал в работе над книгой. Но вот слова, относящиеся к Эфроимсону, выглядят особо: "Моя всегдашняя благодарность профессору Эфроимсону - увы, покойному, - легендарной личности и выдающемуся генетику, под строгим присмотром которого я когда-то начинал научную деятельность и воззрения которого, в том числе на особенности личности и гения Пушкина не могли не оказать на меня в те годы сильного влияния". В журнале "Химия и жизнь" Борис опубликовал целый ряд статей, пропагандируя работы Эфроимсона.
  
   ___________________________________________________________
  
   * "Химия и жизнь", N 7, 1992 год ; N 5 и N 6, 1993.
   ** "Пушкинские истории". Москва, "ИЗОГРАФ", 1997 год.
  
   НА ПОТЕШНОЙ УЛИЦЕ. ОТКРЫТИЕ ЛАБОРАТОРИИ В.П. ЭФРОИМСОНА. 1967 ГОД
  
   Переезд нашей Лаборатории цитогенетики человека на новое место был осуществлен благодаря личным связям директора Института морфологии человека А.П. Авцына. Наше первое место работы в помещении бывшей тюремной больницы пришло в негодность. Теперь мы оказались в одном из корпусов НИИ психиатрии имени Ганнушкина на Потешной улице. Помещение было просторное, условия для работы стали совсем иными. Но, как это нередко бывает, взаимоотношения сотрудников стали постепенно меняться. Возникали разногласия по разным вопросам. Постепенно начал исчезать тот дух единения первого времени существования лаборатории, когда мы были "в тесноте, да не в обиде". Далеко не сразу стал очевиден источник конфликтов. Постепенно можно было убедиться, что аспирантка лаборатории Н.С. Стонова умела находить себе жертвы среди сотрудников и устраивать травлю, в которую включались люди совершенно нейтральные, не ведавшие, что творили. Дух того первого времени, когда мы ходили каждый день на работу, как на праздник, больше не вернулся. Но, несмотря на это, нас не покидал рабочий энтузиазм.
   Интересное было время. Возрождение генетики в стране вызвало большой интерес у зарубежных ученых. Теперь и к нам в лабораторию приезжали такие люди, которых мы знали только по их публикациям. Обычно перед приездом гостя нам звонила наша руководительница А.А. Прокофьева-Бельговская: "Вымойте чашки, чтобы они не прилипали к рукам. И вот еще: не забудьте вымыть туалет - это тоже лицо лаборатории". Визиты эти были всегда очень запоминающимися; они становились некоторыми событиями в нашей будничной жизни. К нам в те времена обращалась масса людей, которых надо было обучать. Иногда это были соотечественники весьма солидные, высоких званий. А однажды появилась очень милая, спокойная пожилая женщина. Она пробыла у нас очень недолго, занималась с нашими мальчиками клеточными делами. Сказали, что это М.Г. Цубина - жена Эфроимсона. На прощание она подарила нам чайный сервиз с трогательной надписью на упаковке "На хрупкую память".
   Самым большим событием в то время стало появление рядом с нами вновь сформированной Лаборатории генетики психических заболеваний В.П. Эфроимсона. Открылась большая дверь холла, которая отделяла нашу территорию от помещений приютившего нас института. Эта дверь никогда уже больше не закрывалась. Более того, у нас с новой соседней лабораторией был общий туалет и телефон. Теперь можно было услышать, как В.П. кому-то сообщает: "Да-да, мотаюсь тут, как говно в проруби..." .
   Соседи пригласили нас на торжественное открытие лаборатории. Тут я только узнала, что Н. Стонова перешла на работу в лабораторию Эфроимсона. Аспирантура в нашей лаборатории у нее закончилась. Не могу припомнить ни одного случая, чтобы в присутствии А.А. Прокофьевой-Бельговской застольем или собранием руководил кто-нибудь другой. А.А. быстро все взяла в свои руки, и каждому сотруднику (вернее, сотруднице) новой лаборатории было предложено ответить на вопрос, зачем В.П. привел ее в эту лабораторию.
   Думаю, что предложен именно этот вопрос был не случайно. Кроме Н. Стоновой, мы никого не знали. Не исключено, что А.А. по ответам могла бы составить представление о каждом из выступавших. Она была неумолима и комментировала каждое выступление. Одна сотрудница сказала, что если В.П. привел ее в лабораторию, то он сам знает зачем. Другая сказала, что она присоединяется к предыдущему оратору. А.А. тут же: "Вы всегда присоединяетесь к предыдущему оратору, даже когда он неправ?" Все старались ловко уйти от ответа на поставленный вопрос и просто пели дифирамбы В.П., в которых он, как я полагаю, совершенно не нуждался. Наконец было сказано и такое: "Сдувать пылинки с ног великого человека - это уже большое счастье". А.А. пришла в полный восторг: "Как? Как вы сказали? Повторите, пожалуйста! Я завтра на заседании скажу это академикам". Ее постарались предостеречь, что этого делать нельзя, что это цитата из Библии, в ту пору все были атеистами. А.А. нашлась тут же: "А я им скажу, что это из Козьмы Пруткова". Вот мимоходом и академикам досталось.
   В конце мероприятия на все поздравления В.П. ответил, что наша лаборатория сделала ему два подарка. Один подарок - это шкаф, а другой подарок - это Н. Стонова. Мы действительно передвинули к соседям огромный белый обшарпанный шкаф со множеством отделений с дверцами - такого монстра. Далее В.П. сказал, что шкаф они подкрасят и как-нибудь приведут в порядок, а вот со Стоновой... Он недоговорил и неясно, что он имел в виду, но по лицу Стоновой можно было понять, что она огорчилась. Могу высказать предположение, что В.П. уже побеседовал с ней на научные темы и едва ли остался доволен. Многие врачи, подобно Стоновой, в науку попадали случайно, но очень хотели сделать научную карьеру, не имея на то оснований. В дальнейшей судьбе лаборатории В.П. Эфроимсона роль ее была довольно значительной. Со слов самого Эфроимсона есть основания так думать. Об этом я пишу ниже.
  
   ЛИЧНОЕ ЗНАКОМСТВО С В.П. ЭФРОИМСОНОМ. "ПРОСТИТЕ МНЕ МОЕ СВИНСТВО"
   Командировку в Нагорный Карабах я придумала сама. Мне было важно проследить наследование морфологически измененной хромосомы, которую я обнаружила при исследовании больного ребенка в Москве, куда его привезли мама и бабушка. Эта хромосома оказалась и у здорового брата пациента, у мамы целых две (?!) и одна у бабушки. Две такие хромосомы у мамы свидетельствовали скорее всего о том, что бабушка была в браке с носителем этой же хромосомы, скорее всего ее родственником. На мой вопрос о браке бабушка ответила отрицательно - у армян не принято было сочетаться браком с двоюродными родственниками. Мне хотелось во всем этом разобраться, и я отправилась в деревню Дудукчи (Нагорный Карабах), откуда родом была эта семья.
   Поездка оказалась очень интересной. Приключения начались уже в поезде Москва - Баку. Очень пожилой человек предупредил меня, что я плохо представляю, куда я еду . Но я привыкла доверять людям и ничего не боялась. В деревне Дудукчи я узнала, что предок семьи приехал с женой на ослике из Ирана. У него были потомки от первого и второго брака. Я нашла эту хромосому у некоторых представителей двух этих браков. Значит, носителем ее был основатель семьи. В конечном счете весь собранный материал я подала в виде статьи в журнал "Генетика". Сотрудники редакции журнала очень любили наши работы - они все имели прямое отношение к человеку. Уж не знаю как, но я вычислила, что моим анонимным рецензентом был В.П. Эфроимсон. Когда меня спросили в редакции, знаю ли я, кто рецензировал мою работу, я ответила, что скорее всего В.П., а затем сообщили, что такие восторженные рецензии у них бывают не часто. Лестно было это услышать.
   Вместе с этой статьей я подала еще одну, тематически с ней не связанную, которая тоже попала на рецензию к В.П., но затерялась среди его бумаг. Редакция деликатно напоминала ему о рецензии, но ее все не было. Наконец В.П. статью нашел и написал рецензию. Вот в результате всех этих перипетий с рецензиями В.П. начал меня идентифицировать среди нашей лабораторной молодежи. Теперь, если я попадала в поле его зрения, он тут же подбегал ко мне со словами: "Простите мне мое свинство!" Я поняла, что образовалась такая прочная ассоциация меня со свинством. Наконец, я взмолилась: "Владимир Павлович, больше не могу этого слышать. Скажите мне что-нибудь другое, не про свинство!" В.П. запомнил эту мою просьбу, и, может быть, этот момент и послужил началом нашей дружбы. На самом деле наши добрые отношения на протяжении многих лет (до ухода В.П.) неправильно было бы называть дружбой. Дружба всегда основывается на равенстве. О каком же равенстве может здесь идти речь? Просто В.П. Эфроимсон - великий ученый и редкостный герой - был всегда предметом моего поклонения.
   В период работы в своей Лаборатории генетики психических заболеваний В.П. заканчивал книгу "Иммуногенетика"* - дань его прежнему месту работы в Институте вакцин и сывороток. Все мы стали владельцами этой его новой книги. Не так давно из рассказа коллеги по генетическим исследованиям Ю. Бубнова узнала, как он однажды посетил лабораторию Эфроимсона. Тот передал ему для ознакомления несколько глав своей рукописи, сопроводив передачу строгим предупреждением: "Смотрите, только ничего не украдите".
   К большому сожалению, наше существование рядом с лабораторией Эфроимсона было не столь длительным. В 1966 году Н.П. Дубинин был назначен директором Института Общей генетики АН СССР. А Академия медицинских наук (АМН СССР) тоже озаботилась возрождением генетики и начала готовиться к открытию нового института - Института медицинской генетики. Задача была довольно сложной: институт с таким же названием был полностью разгромлен в 30-е годы, его директор, блестящий ученый С.Г. Левит был расстрелян. Вопрос кадров для создания нового института был очень важным, как и вопрос о его директоре.
   __________________________________________________
  
   * Иммуногенетика. М.: Медицина, 1971.
  
  
   КТО БУДЕТ ДИРЕКТОРОМ ИНСТИТУТА МЕДИЦИНСКОЙ ГЕНЕТИКИ?
  
   В своей книге "А вместе мы - лаборатория"* я описала узкое совещание, которое состоялось по инициативе А.А. Прокофьевой-Бельговской. Она пригласила к себе в кабинет всего четыре человека: В.П. Эфроимсона, В.М. Гиндилиса, К.Н. Гринберга и меня. Я не понимала, почему я оказалась среди приглашенных, где обсуждалось "не моего ума дело". Если меня пригласили вести протокол, то я его не вела, а просто сидела и внимательно слушала. Никого из участников этой встречи сейчас с нами нет, поэтому, мне кажется, я должна о ней рассказать.
   Обсуждался, по сути дела, только один-единственный вопрос - кто будет директором нового, создающегося в системе АМН СССР Института медицинской генетики. Совещание было долгим и скучным, а, главное, совершенно безрезультатным. Понятно, что никто из старшего поколения генетиков уже не в состоянии был взяться за это дело. Следующее поколение генетиков в период лысенковщины просто не родилось, а молодые были слишком молоды, да и анкетные данные имели не очень подходящие. Совещание зашло в тупик. Перебор фамилий ничего не дал. Я долго молчала, потом не удержалась (очень уж надоело) и робко высказалась: "Петр I в таких случаях приглашал людей из-за границы".
   Вопрос решился неожиданно для всех. Вскоре стало известно, что директором назначен Н.П. Бочков. По поводу этого назначения можно было от совершенно разных людей услышать недоуменный вопрос: "А почему ОН?" К.Н. Гринберг мне об этом событии сказал так: "Понятно, почему. По анкетным данным. Русский, партийный, женат, двое детей". Бочков тогда даже заведующим лаборатории не был, просто старший научный сотрудник, о котором мало кто знал. Но анкетные данные были куда важнее. Мы понимали, в какой стране живем.
   Н.П. Бочков на удивление быстро освоился со всеми административными приемами и начал их очень активно использовать. Будучи человеком трусливым, он действовал осторожно, якобы в рамках дозволенного, но, как показало будущее, позволено было немало, а научные работники далеко не сразу поняли, что же на самом деле происходит. Административный стиль деятельности директора вскоре отразился на всех сторонах жизни института.
   Наша лаборатория переехала еще раз в 1969 году, теперь уже на Каширку. Рядом с Онкоцентром было построено новое здание. Мы долго сохраняли дух нашей прошлой свободы, верили, что теперь мы будем работать под одной крышей со всеми новыми подрастающими генетиками. Нам это время казалось хорошим.
   Самыми радостными были встречи с В.П. Эфроимсоном и А.А. Малиновским, когда они приезжали в дни заседаний ученого совета, заходили к нам в лабораторию и всегда рассказывали что-нибудь интересное. Впервые мы ощутили дым нового отечества, когда прошел слух о том, что по их собственной просьбе Эфроимсон и Малиновский перестали являться членами ученого совета. Причиной этой их просьбы была тяжесть преодоления расстояния до института. Это была наглая ложь. На самом деле просто оба они получили уведомление от администрации института, что больше не являются членами ученого совета. Эфроимсон сказал тогда, что в связи со случившимся он тем более должен быть членом ученого совета. Жизнь показала, как он был прав: его присутствие не позволило бы проделать Бочкову работу по созданию монополии и разгону многих дельных сотрудников. В дальнейшем В.П. Эфроимсон контактировал с Институтом медицинской генетики всего один раз, когда ему отказали (не без участия Бочкова, конечно) в выступлении на съезде медицинских генетиков. Здесь уместно процитировать поздравление коллектива РФФИ** в связи с 75-летием Н.П. Бочкова: "К работе в Институте Н.П. Бочков привлек практически всех известных специалистов в области генетики старой школы". Где Бочков, там всегда ложь.
   Из интервью В.П. Эфроимсона, которое он дал в 1988 году (опубликованном спустя 10 лет в книге "Гениальность и генетика"***) можно узнать некоторые подробности о вопросе директорства в Институте медицинской генетики во время его формирования. В.П. рассказывает о том, что имел к этой истории самое близкое отношение: "В свое время в Комитете по делам науки и техники возник, в числе прочих, план предоставить руководящие место в медицинской генетике мне, чтобы я создал куст медико-генетических лабораторий. Я решительно отказался, сославшись на то, что меня остро ненавидят тогда еще очень сильные лысенковцы, остро ненавидит Дубинин, что у меня два осуждения в прошлом, и кроме того, я способен генерировать идеи, безраздельно отдаваться какой-либо из них, забывая обо всем на свете, но организаторских способностей у меня не было, нет и не будет".
   Далее Эфроимсон рассказывает о том, что предложил на выбор три кандидатуры, благополучные с точки зрения анкет, не подозревая, что "все трое названных мной окажутся уголовниками..." Был выбран Н.П. Бочков (один из трех), и результатом выбора явилось "полное опустошение  медицинской генетики и ее плачевное состояние на сегодняшний день". Поэтому неудивительно, что последние два десятилетия научной работы Эфроимсона прошли, непосредственно не связанными с медицинской генетикой, являющейся его главным интересом.
   ____________________________________________________________
  
   * Подугольникова О.А. А вместе мы - лаборатория. Салин (Мичиган) - Москва, 2009. (На правах рукописи).
   ** РФФИ - Российский фонд фундаментальных исследований.
   *** Эфроимсон В.П. Гениальность и генетика. М., 1998.
  
  
   СТАТЬЯ В.П. ЭФРОИМСОНА "РОДОСЛОВНАЯ АЛЬТРУИЗМА"
  
   В 1971 году журнал "Новый мир" опубликовал статью В.П. Эфроимсона "Родословная альтруизма"*. Достаточно вспомнить, что только в 1964 году в связи с уходом Н.С. Хрущева прекратилась монопольная власть Т.Д. Лысенко в биологии, чтобы понять, насколько необычной для того времени была эта публикация. Ее значение было важным не только для генетики, но и для всего научного мира. Автор, который, по определению академика Б.Л. Астаурова, может быть отнесен к десятку лучших знатоков генетики человека, выносит на суд общественности острые проблемы, бывшие под запретом десятки лет.
   Публикация явилась заметным событием, о чем можно судить по реакции на нее. Молодежь приняла все положения статьи с восторгом. Помню, как само появление этой работы зародило в некоторых слоях общества представление об оттепели. Однако академик Н.П. Дубинин, главный генетик, имевший все возможные награды, в своих выступлениях в это же время проповедовал отсутствие естественного отбора у человека. Он постоянно говорил о том, что человек рождается только с сосательным рефлексом, а все дальнейшее в его развитии формирует внешняя среда. Что же взять с философов, которые в большинстве своем на радость власть имущим главную роль в воспитании человека приписывали партии, растившей "нового человека".
   В этих условиях писать о том, что такие свойств психики, как этика, альтруизм, человечность, самоотверженность, которые выработались в процессе эволюционного развития, имеют биологическую основу, казалось слишком преждевременным. Так что смелым оказался не только автор статьи Эфроимсон, но и редакция журнала "Новый мир". С публикациями в научных журналах у В.П. Эфроимсона всегда были сложности, слишком опережали они воззрения мрачного времени, в котором пребывала отечественная биология. Ведь очень опасно было признать, что не государственные и партийные органы формируют человека, а что в его природе заложены качества, неподвластные воспитательной работе в желаемом направлении. Вот и громил своих коллег-генетиков Н.П. Дубинин на страницах журнала "Коммунист". Эту же критику повторяет он и в своей книге "Вечное движение"**. Вот только направления движения были разные у Дубинина и Эфроимсона. Дубинин, предавший генетику в угоду собственной карьере, и Эфроимсон, который делал науку, никогда не думая о карьере, и боролся за науку, рискуя собственной жизнью.
   Спустя два десятка лет в журнале "Химия и жизнь"*** были опубликованы две статьи. Автором первой - "Биологический щит совести" - является Б. Горзев, а вторая - "Генетика этики" принадлежит Эфроимсону. Более общедоступный вариант этой статьи и был опубликован под названием "Родословная альтруизма" в "Новом мире" в 1971 году. Б.А. Горзев в своей статье отмечает, что полная, бесцензурная публикация "Генетики этики", ходившей в Самиздате, в 1971 году была невозможна. Далее он пишет: "И дело было не только в том, о чем писал Эфроимсон, но и в том, что писал это именно Эфроимсон - человек для официальной науки весьма неудобный, недипломатичный, делающий не карьеру, а только науку, - то есть действительно ученый, следовательно - чужой". Свои давно подготовленные труды В.П. так и не увидел напечатанными. Они вышли спустя почти 10 лет после его ухода: "Гениальность и генетика", "Генетика этики и эстетики" и "Педагогическая генетика". Все они не потеряли своей актуальности и по сей день.
   ____________________________________________________________
  
   * Эфроимсон В.П. Родословная альтруизма. "Новый мир", N 10, 1971.
   ** Дубинин Н.П. Вечное движение. М.: Политиздат, 1973.
   *** Журнал "Химия и жизнь", N 5, 1993.
  
   ЗАКРЫТИЕ ЛАБОРАТОРИИ В.П. ЭФРОИМСОНА В 1975 ГОДУ
  
   Наше соседство с Лабораторией генетики психических заболеваний, руководимой В.П. Эфроимсоном, было недолгим. Мы вскоре перебрались на новое, теперь уже окончательное место работы в Институт медицинской генетики. Слухи о прекращении работы лаборатории Эфроимсона, конечно, до нас дошли. Но это были слухи. Никто ничего не мог понять. Почему надо было закрывать лабораторию, которая успешно работала с 1967 года? Сотрудники писали статьи, защищали диссертации. Любимая ученица В.П. (ее так и называли) Л.Г. Калмыкова даже книгу написала. Я хорошо помню, что В.П. не один раз ставил мне ее в пример: "Вот вы все пишете статьи, а Лида книгу написала".
   Какие же слухи дошли до нас? Рассказал кто-то, что в связи с закрытием лаборатории В.П. всех сотрудников собрал и возложил вину за развал лаборатории на Н.С. Стонову: "Уровень ее не выше старшего лаборанта, а лабораторию она развалила". Кажется не совсем понятным, как один человек может разрушить успешно работающий коллектив под руководством такого ученого, каким был Эфроимсон. Лично мне такой вывод В.П. странным не показался, потому что Стонова, бывшая наша аспирантка, нечто подобное сотворила с нашей лабораторией. Многих она перессорила, организовала травлю некоторых сотрудников. Ее самоуверенному тону никто не возражал. Разумеется, она ловко манипулировала людьми слишком мягкими или просто не понимающими, что происходит. Печальный опыт наблюдения над поведением Стоновой дал мне возможность понять, что разрушительная роль даже одного подобного человека может быть велика.
   Позже появился новый слух. И опять он касался Стоновой. Говорили, что она в дирекцию института написала ужасное письмо, в котором обвинила Эфроимсона в личных симпатиях к Л.Г. Калмыковой. Ставку старшего научного сотрудника, как утверждалось в письме, он именно поэтому хотел дать Калмыковой, а не ей. Не исключено, что эта некрасивая история завершилась бы более благоприятным образом, но в это время руководство Института сменилось, а новый директор не хотел в этих дрязгах разбираться и попросту закрыл лабораторию.
   Ученик Эфроимсона О. Рохлин, работавший с ним в Институте вакцин и сывороток и сохранивший близкие отношения с В.П., был в курсе его дел. О закрытии лаборатории в Институте психиатрии он написал в своих воспоминаниях* такие строки: "Со свойственной ему щедростью В.П. раздавал свои идеи сотрудницам лаборатории, а милые дамы вместо проведения исследований выясняли, кто из них самый-самый, и лаборатория вскоре превратилась в клубок шипящих змей". Похоже, что история была столь некрасивой, что спустя 40 лет на мой вопрос, почему же все-таки лабораторию закрыли, бывшая сотрудница Эфроимсона ответила, что она не знает. Странный, конечно, ответ, в который трудно поверить. Видимо, вспоминать об этом очень не хотелось.
   В.П. часто жаловался на то, что у него плохая память на фамилии. Вспоминаю о двух его звонках, когда он просил меня напомнить фамилии, которые ему нужны были для работы. Надо думать, что он писал тогда о медицинской генетике. Один его звонок был такой: "А как звали этого длинного в вашей лаборатории?" Я тут же ответила, а он удивился, как это я сразу сообразила, о ком речь. И второй звонок: "А как фамилия этой стервы с седой прядью?" Тут понятно, что речь шла о Стоновой, и не только потому, что у нее была седая прядь. А название "стерва" ей очень подходило.
   Теперь В.П. Эфроимсон, выдающийся ученый, стал простым пенсионером. Разумеется, собратья, пережившие вместе с ним все ужасы лысенковщины, попытались ему помочь. Снова опираюсь на кем-то рассказанную историю. В холле Академии медицинских наук группа ученых обсуждала вопрос о том, как помочь В.П. в сложившейся ситуации. Проходящий мимо академик Н.П. Бочков бросил фразу: "А он собирается уезжать". Очень похоже на Бочкова. Велика его вина в том, что Эфроимсон последние 20 лет своей жизни не имел возможности работать в Институте медицинской генетики, имея главным своим научным интересом именно медицинскую генетику. А что касается желания уезжать, об этом речи не было никогда.
   В 1977 году вышла книга "Генетика олигофрений, психозов и эпилепсий"**, написанная В.П. Эфроимсоном в соавторстве с М.Г. Блюминой. Блюмину я знала очень хорошо: доктор наук, детский психиатр, которого я считала лучшим специалистом в своей области. У нас с ней было много совместных работ, когда я изучала хромосомные аномалии. М.Г. отбирала для анализа хромосом пациентов, которые, по ее мнению, могли иметь нарушения в хромосомном наборе. Все такие пациенты были олигофренами. Первая часть книги о генетике олигофрений была написана ею. Все остальное писал Эфроимсон. Можно только порадоваться, что у него был такой достойный соавтор. Эта книга, как я думаю, явилась данью Институту психиатрии за возможность в нем несколько лет работать, имея собственную лабораторию.
   В этом же 1977 году не без участия генетиков старшего поколения В.П. был приглашен в Институт биологии развития на должность консультанта. Ему позвонила А.А. Прокофьва-Бельговская и сообщила, что он должен подать свои документы.
   _________________________________________________________________
  
   * Рохлин О.В. Там же.
   ** Блюмина М.Г., Эфроимсон В.П. Генетика олигофрений, психозов и эпилепсий, М.: Медицина, 1977.
  
  
   "Я - РУССКИЙ УЧЕНЫЙ..."
  
   В книге "Вечерний звон"* И. Губерман описал свою встречу и разговор с В.П. Эфроимсоном, состоявшийся в 1979 году. Губерман был лично знаком с Эфроимсоном и счел необходимым рассказать о беседе с ним. Эта беседа очень важна для понимания отношения самого В.П. к непреодолимой проблеме, сопровождающей всю его научную жизнь. Не хочу пересказывать опубликованное Губерманом, лучше просто процитировать фрагмент его книги.
   "Мы разговаривали у подъезда его дома на проспекте Вернадского. Очень было холодно и ветрено, стояла ранняя весна семьдесят девятого года. Владимир Павлович закончил свою книгу хоть недавно, только получить уже успел отказ в издательстве... И притом - категорический отказ. В котором было уверение, что в советское издательство - любое! - с этой книгой лучше не соваться. В большом унынии мне это излагал невероятный оптимист Эфроимсон.
   - Владимир Павлович, - сказал я осторожно, но, как мне казалось, убедительно, - тут нету никакой беды и все естественно. Давайте копию, и я смогу ее переправить в какое-нибудь тамиздатское издательство, книга ваша выйдет незамедлительно, и вы сами это знаете.
   - Я не могу и не хочу, - сказал Эфроимсон тоскливо. Я, поверьте мне, нисколько не боюсь, но я тут жил и тут умру, и книга моя выйти должна тут... Я - русский ученый и имею право свою книгу здесь издать".
   Помню, как однажды А.А. Прокофьева-Бельговская пояснила нам, своим юным ученикам, что в первые десятилетия ХХ века все основополагающие идеи в генетике принадлежали нашим отечественным исследователям. Но исполнение работ и слава принадлежали зарубежным ученым. Вот одним из примеров этого может служить открытие, сделанное В.П. Эфроимсоном в 1932 году. Он сформулировал принцип равновесия между скоростью мутационного процесса и отбора в популяциях человека и впервые предложил способ оценки частоты мутирования рецессивных сублетальных генов. Опубликовать работу В.П. не успел, его арестовали, и три года он провел в тяжелейших условиях лагеря. Спустя пять лет за аналогичную работу английский ученый Д. Холдейн получил Нобелевскую премию.
   Все, кто знал В.П., были в курсе его бесконечных попыток напечатать свои работы. После опубликования статьи "Родословная альтруизма" в журнале "Новый мир" в 1971 году на него обрушился шквал критики. Слишком положения этой статьи были непривычны даже для ряда биологов и генетиков, что же касается более широкого круга читателей, то статья представилась просто скандальной. Еще бы, она никак не вписывалась в марксистскую идеологию, поскольку противоречила представлению о руководящей роли социальной среды в формировании человека.
   В книге, напечатанной спустя 8 лет после ухода В.П., в 1998 году к этому вопросу возвращаются философы Д.И. Дубровский и Е.А. Евстифеева в своем очерке о В.П. Эфроимсоне, завершающем книгу "Гениальность и генетика"**. Авторы указывают на "истерический, разносный тон критики, обрушившейся на В.П. Эфроимсона, многолетняя проработка его в партийной печати". Не только масса философов и психологов, но и генетик Н.П. Дубинин, обласканный властью, яростно отрицали роль наследственности в формировании личности человека. Известно, что Дубинин приписывал своим бывшим соратникам-генетикам не свойственные им взгляды, а потом усердно эти взгляды критиковал. Тут уже важно было и то, что он публиковал эту критику в партийной печати (журнал "Коммунист"). Многие генетики обвинялись в том, что позиции их ошибочны и что они носители "чуждой идеологии". Конечно, Эфроимсон был излюбленным объектом этой критики. Это было большим препятствием к публикации его трудов.
   В.П. всячески старался заручиться поддержкой высокопоставленных ученых или же чиновников, от которых многое зависело в опубликовании его работ. Сколько было надежд, обещаний и неожиданных обманов. Полагаю, что даже сторонники Эфроимсона, занимавшие высокие должности, отказывали ему в помощи из карьерных соображений. Понятно, что рисковать высоким положением им не хотелось. Но были и те, кто старался помочь. Наконец, в 1982 году удалось хотя бы депонировать в ВИНИТИ рукопись книги под названием "Биосоциальные факторы повышенной умственной активности"*** . Дубровский и Естифеева в своем вышеупомянутом очерке указывают, что на эту книгу поступило более 500 заказов, но, якобы из-за нехватки бумаги (!?), далеко не все были выполнены. Можно считать просто везением, что в лаборатории, где работала моя сестра Т.А. Подугольникова (ИППИ****), такой том был получен. Сотрудники собрали деньги (для научных сотрудников немалые) и стали обладателями этого уникального труда. Читали все по очереди. Дошла очередь и до меня. Недавно, почти 40 лет спустя, спросила у сестры об этом томе. Она ничего о нем уже не помнила, но неожиданно позвонила и затем передала мне его. Теперь я храню эту реликвию, растрепанную и явно прочитанную очень многими, как свидетельство истории советского государства, в котором невежественная власть решала, кто и какой наукой может заниматься. Лысенковщина, поддерживаемая властью, никуда не делась.
   _____________________________________________________________
  
   * И. Губерман. Вечерний звон. М., 2014 год
   ** В.П. Эфроимсон. Гениальность и генетика. М., Изд-во " Русский мир", 1998.
   *** Биосоциальные факторы повышенной умственной активности, М, 1982. Депонент ВИНИТИ, N 1161.
   **** ИППИ - Институт проблем передачи информации АН СССР.
  
  
   ПОЧТИ СЕМЕЙНОЕ СОБЫТИЕ
  
   Лаборатория, которая в 1982 году стала обладателем депонированного труда В.П. Эфроимсона, занималась наукой очень серьезно. Биологи делали такие кандидатские диссертации, которые уже напоминали докторские, а сами диссертанты были к моменту защиты немного лысоваты. Поэтому, когда подошла очередь моей сестры Т.А. Подугольниковой защищать диссертацию, то в лаборатории говорили, что у них появится первый нелысый кандидат. Защита происходила в Институте биологии развития (ИБР АН СССР).
   Я очень любила приходить в этот институт. Там у меня было много знакомых биологов. В ИБР часто проходили интересные семинары, вечера памяти ученых. Но в этот раз посещение института было связано с семейным событием - защитой диссертации моей младшей сестрой Таней. Конференц-зал был на пятом этаже, а единственный крошечный лифт, как мне тогда казалось, должен был бы послужить людям более солидным. Я отправилась наверх по лестнице пешком и увидела совершенно необычную картину. У окна на лестничной площадке стояли два пожилых человека и тихонько пели. Я сразу их узнала. Один из них - это А.Л. Бызов, заведующий лаборатории, в которой работала сестра. Рядом с ним - директор ИБР Т.М. Турпаев. Два физиолога, закончившие биофак МГУ, встретились через много лет и вспомнили времена своей студенческой юности? Может быть, так и было.
   Врезался мне в память этот эпизод, потому что меня в тот момент охватило чувство страшной горечи. Я попыталась, но никак не смогла представить вот так с кем-то тихонько поющего директора нашего института Н.П. Бочкова. Подумала о том, что есть же на свете такие счастливые люди, спокойно занимающиеся любимой наукой в нормальной обстановке. И все начальство у них нормальное. В нашем институте обстановка с каждым годом становилось все более удручающей, плохо совместимой с возможностью заниматься наукой. Пройдет два года, и нам в борьбе с советскими академиками, придется искать помощи у генетиков старшего поколения - у В.П. Эфроимсона, А.А. Малиновского, И.А. Рапопорта.
   В зале я увидела много знакомых лиц. Среди них был и В.П. Эфроимсон. Я немного удивилась, но могла бы сообразить, что он присутствовал на этой защите просто потому, что был сотрудником этого института. Вокруг Эфроимсона было много людей, поэтому я не подошла к нему. После докладов диссертантов и завершения официальной части, начались поздравления. Все встали со своих мест, началась обычная при этом суета. Я спокойно ждала свою сестру. А она мне позже торжественно доложила: "Знаешь, ко мне подошел Эфроимсон и тоже меня поздравил!" Мне стало интересно, как же он ее поздравил? С моей сестрой он знаком не был. Да, поздравил он совсем особенно, как только умел В.П. Он сказал: "А я вас поздравляю с вашей сестрой". По фамилии понял, что мы сестры.
  
   P.S. Много позже я узнала, что наш директор Н.П. Бочков пел, и еще как! Никогда бы не поверила, если бы не услышала об этом лично от коллеги, которая когда-то работала в одном институте с Бочковым. Он был в то время комсомольским вождем и приказал молодым сотрудникам являться на работу на 15 минут раньше, чтобы перед началом рабочего дня хором исполнять "Интернационал". А девушка жила за городом, добиралась до работы автобусом и электричкой. Очень она поэтому не любила Бочкова.
  
  
   "ВЫСЛУШАЙТЕ ЭФРОИМСОНА..."
  
   Лаборатория, созданная А.А. Прокофьевой-Бельговской в 1964 году, просуществовала пять лет до организации Института медицинской генетики (ИМГ АМН СССР). Мы привыкли к довольно свободной жизни без всякого контроля со стороны начальства. Все изменилось, как только мы оказались во вновь организованном в 1969 году ИМГ. Начались философские семинары и овощные базы, комсомольские собрания для молодежи. Мы далеко не сразу поняли, что старое время для нас закончилось и заниматься только наукой было недостаточно. А о том, что наша лаборатория по замыслу директора Н.П. Бочкова подлежала уничтожению с самого начала организации института, мы узнали слишком поздно. Бочков, используя все бюрократические уловки, создавал планомерно собственную монополию во вверенной ему области науки. Поощрялась только исключительно лояльность, научные интересы у директора просто отсутствовали. Сотрудница соседней с нами лаборатории однажды сказала мне: "В вашей лаборатории любой сотрудник на голову выше нашего, только вам никогда не давали работать".
   Директор умел выжидать. Не так-то просто было нас уничтожить. Но вот пришло такое время, когда академик Бочков принял решение о расформировании лаборатории, о чем и сообщил нашей руководительнице А.А. Прокофьевой-Бельговской. А она об этом сообщила нам. Примириться с подобной участью мы не могли, и в 1983 году мы вступили в неравный бой. Неравный, потому что опыта борьбы у нас никакого не было, а с нами, как оказалось, можно было сделать все, что угодно. За время существования института было много случаев увольнения неугодных сотрудников, но все как-то директору сходило с рук и протестов не вызывало. Мы не хотели привлекать к борьбе нашу руководительницу, здоровье которой к этому времени оставляло желать лучшего. Знакомые журналисты помогли нам составить солидное письмо и объяснили, на чьё имя послать его в газету "Правда". АМН, получив письмо не от нас, а из газеты, вынуждена будет как-то отреагировать.
   О нашем письме в газету я сообщила А.А. Прокофьевой-Бельговской, которая в это время была на отдыхе. Её ответ меня огорчил. Она не приветствовала наши действия и считала их бесполезными. Когда она вернулась, мы передали ей копию нашего письма. Я помню, как она сказала: "Победить нам не удастся, но мы должны всем показать, что в такой ситуации можно и нужно бороться". Действительно, АМН и Минздрав не усмотрели никаких нарушений в действиях академика Н.П. Бочкова, успевшего изгнать из института к этому времени уже 30 кандидатов и докторов наук.
   Естественно, что в этой довольно безнадежной ситуации мы решили обратиться за помощью к нашим генетикам старшего поколения. Я позвонила В.П. Эфроимсону. Услышала в трубку: " Вы что, не знаете, что такое Эфроимсон? Выслушайте Эфроимсона и сделайте наоборот..." После этого В.П. сообщил нам о своей договоренности с И.Л. Кнунянцем, домой к которому мы должны были явиться во главе с ним. В то время я не имела никакого представления, почему мы должны явиться к академику Кнунянцу - известному химику. До этого времени я только один раз слышала эту фамилию, когда на биофаке МГУ во время своего доклада И.А. Рапопорт резко произнес: "Академик Кнунянц, вы мне мешаете!" Видимо, академики в первых рядах переговаривались о чем-то. Позже я узнала, что И.Л. Кнунянц не один раз приходил на помощь Эфроимсону, столь неугодному властям своей непримиримой борьбой с лысенковщиной.
   Когда мы явились домой к академику Кнунянцу целой группой, я увидела, как несказанно хозяин дома был рад Эфроимсону и сразу увел его куда-то, а мы сели ждать. Темы беседы мы не знали, а когда беседа закончилась, хозяин провел нас в комнату, всю увешанную картинами старых мастеров. Коллекция картин, как нам объяснили, собиралась по самым разным неподобающим для них местам (подвалам, помойкам, чердакам). Химик Кнунянц сам их находил, спасал, реставрировал, и картины снова продолжали жить. Мы только слышали: "Сюда не смотрите. Это XIX век. Вот сюда, вот сюда. Это шестнадцатый, семнадцатый".
   С А.А. Малиновским я встретилась одна. Объяснять ему ничего не пришлось. Помочь он нам ничем не мог: сам попал в беду похуже нашей. На него буквально напал и уронил на пол деятель новой формации, которому очень мешали пьянствовать и дебоширить на работе во 2-м Мединституте своим присутствием два заслуженных генетика, читающих там лекции: А.А. Малиновский и Н.Л. Делоне. Малиновский ходил с костылями из-за нескольких переломов. Если бы я не услышала этот рассказ от него самого, мне было бы в это трудно поверить.
   Мне стало известно, что несколько человек из института обращались к И.А. Рапопорту. Он произвел на них огромное впечатление, все понимал, что у нас происходило, но сказал, что ничем не может помочь. И все тут понятно. То, что пережили генетики старшего поколения, нельзя пережить дважды - запрет на любимую профессию, потерю арестованных и расстрелянных коллег. Возраст был уже не борцовский, теперь мы должны были справляться сами. Не буду описывать все, что пришлось нам пережить на тропе войны, какие потери пришлось нам понести.
   Конечно, боролись мы не с директором, а со всей бюрократической государственной машиной. Нам реально помогли только журналисты, которые в центральных газетах начали постоянно публиковать материалы о том, что генетику надо спасать. Шесть лет длилось наше противостояние, директор потерял свой пост, но восстановления генетики не произошло. И причины этого были связаны теперь с событиями, выходящими за рамки науки.
  
  
   У ЭФРОИМСОНА ВМЕСТЕ С СВЕТЛАНОЙ КУЗНЕЦОВОЙ
  
   Каждые два года в Пущино проходила научная конференция по цитогенетике. Не только непременным участником, но центром и душой этой конференции всегда была А.А. Прокофьева-Бельговская. Помню, как после окончания очередной конференции было сделано объявление о следующей. А.А. тихо сказала, так тихо, что едва ли кроме меня, стоящей рядом, кто-то мог это слышать: "Это уже без меня будет". Не хотелось ни верить этому, ни думать об этом.
   Зная о проблемах А.А. с сердцем, я когда-то сумела уговорить ее поехать в Киев, в Институт геронтологии АМН СССР. Там работала С.М. Кузнецова, с которой я была дружна уже много лет.
   Наше знакомство началось с ее недолгого пребывания в нашей лаборатории еще в середине 1960-х годов. А затем оно превратилось в дружбу, которую я нещадно использовала. Когда С.М. по своим делам приезжала в командировки в Москву, я всегда находила для нее пациентов преклонного возраста, которых она обязательно должна была посмотреть. Ни одного отказа не было.
   Больше всего внимания и забот от С.М. досталось Прокофьевой-Бельговской. Она доверяла ей больше, чем кому-либо еще из врачей. В самое близкое к кончине время А.А. просила меня позвонить С.М., чтобы она приехала. Приезд ее, к сожалению, не изменил решения московских врачей, побоявшихся оперировать А.А. Сказали только, что ее ждет медленное угасание. В 1984 году она скончалась. На состоявшееся в Институте биологии развития прощание и похороны приехала С.М. Кузнецова. Я все время была вместе с ней. Желающих проститься с А.А. было очень много. Не помню, кто и что говорил. Мне было это совершенно неважно. Потом все пошли на улицу, может быть, к автобусам. Вдруг я увидела В.П. Эфроимсона. Я познакомила его со С.М. Кузнецовой и сказала, что она очень хороший врач-геронтолог, что она должна обязательно его посмотреть, что она много лет лечила А.А. Прокофьеву-Бельговскую...
   В.П. сразу в свойственной ему манере произнес: "Понятно. Ее вы уже вылечили". Но со временем сдался, и мы вместе со С.М. приехали к нему домой с медицинскими целями. Я отсиживалась в сторонке, пока С.М. занималась пациентом, а потом услышала от нее рассказ, не совсем к медицине относящийся. Возможно, все-таки частично и относящийся. Дело в том, что во время пребывания в СИЗО во время ареста в 1949 году Эфроимсона подвергли принудительному лечению. Он считал, что именно из-за этого у него стала плохая память на фамилии. Но рассказал он и о том, о чем никогда мне не рассказывал. Во время пребывания в лагере он наблюдал над поведением уголовников, которые решили совершить побег. В них стреляли, а потом раненых поместили в медпункт, где В.П. сам увидел и понял, что у представителей этого особого мира есть свои этические установки. Когда врач подошел к главарю, тот указал ему на другого, который больше требовал внимания, поскольку ранение у него было более тяжелым.
   О том далеком уже периоде лагерной жизни я не так давно прочла в стихотворении, написанном сокамерником Эфроимсона Вадимом Поповым. Оно посвящено В.П., который оставался ученым и в условиях лагеря, читал сокамерникам лекции. Стихотворение это опубликовано в книге "Генетический фольклор"*, в которой были собраны стихи, эпиграммы, шутки, написанные генетиками. В книге было очень много интересного. Авторы ушли, но остался боевой дух того времени, который царил в среде генетиков, несмотря на то, что власти всячески старались их уничтожить.
  
   Вадим Попов
  
   ЛАГЕРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
   Подогретый общим интересом
На грядущий неспокойный сон,
Нам читает лекции профессор,
Он теперь - зека Эфроимсон.
Где читать - на кафедре, в сарае ль
Или где-нибудь на Бобкин-стрит...
Отпусти такого - он в Израиль,
Несомненно, лыжи навострит!
В деле вывод сам собою вытек:
Заклеймен как явный формалист.
Вообще "умеет много гитик",
Вообще "заядлый сионист"!
Только нам он дорог без протекций.
Разгоняет и тоску, и грусть,
Да вдобавок после этих лекций
Гумилева шпарит наизусть.
Мужеством балладным Гумилева
Осветляет мрачность бытия.
Слушают - Софианиди Лёва,
Отия Пачкория и я.
Пусть друг друга раньше мы не знали
И судьбы хотели мы иной,
Но в своем интернационале
Связаны до прочности цепной.
И сидим на лекциях на этих,
Впитывая каждый взгляд и звук.
Нам читает лекции генетик -
Доктор уничтоженных наук.
   Джезказган, 1953 г.
  
   ______________________________________________
  
   * Генетический фольклор. Москва, 2017.
  
  
   КНИГА ВОСПОМИНАНИЙ Р.Л. БЕРГ
  
   Стало известно, что генетик Р.Л. Берг, находясь в эмиграции в Америке, написала книгу воспоминаний*. Мне хотелось ее прочитать, поэтому я очень обрадовалась, что она есть у В.П. Эфроимсона. Он пообещал мне ее дать. Более того, он сказал, что сам мне ее завезет, когда поедет в библиотеку Ленина. И вот в светлом расстегнутом плаще В.П. влетел в нашу большую квартиру, где жили три поколения моей родни. Он наотрез отказался зайти и посидеть, но тем не менее прямо в прихожей состоялся разговор. Точнее, не разговор, а монолог Эфроимсона. Это было для меня неожиданно, но я внимательно все выслушала.
   В.П. начал очень резко говорить о работе В.М. Гиндилиса, который после защиты диссертации по цитогенетике у А.А. Прокофьевой-Бельговской перешел на работу в Институт психиатрии имени Сербского. Его докторская диссертация была посвящена наследованию шизофрении. Я не была знакома с этой его работой, поэтому молчала, пока В.П. с великим возмущением объяснял мне что результаты работы Гиндилиса льют воду на мельницу психиатров института, которые известны своей борьбой с инакомыслием. Их излюбленный диагноз - "вялотекущая шизофрения"-- может быть поставлен любому здоровому человеку.
   Затем В.П. резко перешел к другому вопросу - закрытию его лаборатории в Институте психиатрии имени Ганнушкина. В связи с этим он говорил только об одном человеке - о Н.С. Стоновой: "Я хотел дать ставку старшего научного сотрудника Калмыковой, так Стонова написала в дирекцию, что Калмыкова - моя любовница. Вы представляете себе? А между тем предлагала мне себя. Вы мне верите?" Как мне было не верить Эфроимсону, если я хорошо знала, сколько бед принесла она дружному коллективу нашей лаборатории, пока была в аспирантуре?
   И в завершение своего монолога В.П. сказал: "Я с Лысенко боролся не так, как другие. Я голову на плаху клал!" Так именно и было. Я знала об этом давно, о его беспримерном бесстрашии. Я прочла книгу Р.Л. Берг и запомнились мне эти строки, посвященные В.П.: "Живет в России человек В.П. Эфроимсон - предмет моего поклонения". И моего тоже. Появляются время от времени люди, которые становятся примером (а часто и укором) для многих других. Что же касается сказанного В.П. при передаче мне книги, то я поняла, что высказал он в своем монологе самые наболевшие у него вопросы.
   По договоренности с В.П. книгу я должна была передать Л.Г. Калмыковой, его любимой ученице, что я и сделала. Потом у меня В.П. несколько раз спрашивал об этой книге. Я отвечала, что я ее передала Калмыковой. Но книга эта никогда не вернулась к В.П. Объяснение этому я узнала позже в одно из посещений В.П. Не помню, что было его причиной, но помню, как он молча протянул мне бумагу, написанную от руки. Передать ее cодержание я не могу из-за бури эмоций, которую оно у меня вызвало. Но мое впечатление было совершенно однозначным - это был донос, написанный Калмыковой на В.П. Известно было, что в это время Калмыкова искала работу и вела переговоры об этом в Институте общей генетики АН СССР.
   Не знаю, как передать горечь этого момента, всех переживаний В.П. Он все время повторял эту фразу: "Этого не может быть. Ее заставили. Она не могла этого написать". Видимо, это было условие, поставленное при приеме на работу в институт. Кто заставил, кто передал потом этот донос В.П., я так и не узнала. Я не знала, чем помочь Эфроимсону. Потом предложила ему такой план. Я поговорю с Калмыковой, мы вместе с ней придем к нему, он поговорит с ней, все выяснит и простит. Он очень именно этого и хотел - понять и простить.
   Я довольно хорошо была знакома с Л.Г. Калмыковой. Знакомство наше состоялось на почве неприятия действий Н.П. Бочкова, руководящего медицинской генетикой страны. Скорее всего, у Л.Г. тоже были к нему претензии. В этот период обсуждения наших общих дел мы с ней несколько раз встречались и вместе приходили в В.П. Я так и спросила: "Вы хотите, чтобы я вместе с Лидой к вам пришла, как раньше?" Он подтвердил, что хочет. Много раз я звонила и уговаривала Лиду вместе пойти к В.П., но эта встреча так никогда и не состоялась.
   _________________________________________________________
  
   * Берг Р.Л. Суховей. Воспоминания генетика. Нью Йорк, 1983.
  
  
   О ФИЛЬМЕ "ЗВЕЗДА ВАВИЛОВА"
  
   В 1985 году в Политехническом музее состоялась премьера фильма "Звезда Вавилова", который по тем временам многим казался очень смелым. После фильма организовали его обсуждение известными учеными. Это были генетики старшего поколения, которые знали Вавилова и еще очень многих других, погибших от рук власти. Неожиданно на сцену вылетел В.П. Эфроимсон и произнес речь, на которую никто из выступавших не решился. Он буквально прокричал горькие и очень страшные слова - слова правды о сталинской системе, которая уничтожила миллионы невинных людей. Одним из них был величайший ученый Н.И. Вавилов. В.П. понимал, что он уже пожилой человек, и боялся, что так никто и не узнает правды о том, как погиб Вавилов и еще очень многие заключенные, которых подвергли издевательствам в застенках КГБ.
   Я не хочу здесь приводить полный текст этой речи. Он опубликован в очерке Е.А. Кешман "Набросок биографии"* и ее же усилиями многократно растиражирован в соцсетях. И вот, спустя более четверти века неистовый борец за правду генетик В.П. Эфроимсон стал известен широкой общественности, а не только кругу ученых. Те, кто помнят годы, когда была произнесена эта страстная речь, удивляются ее беспримерной смелости. Теперь многие знают о героический личности, назвавшей власть так, как она того и заслуживала: "До тех пор, пока страной правит номенклатурная шпана, охраняемая политической полицией, называемой КГБ, пока на наших глазах в тюрьмы и лагеря бросают людей за то, что они осмелились сказать слово правды, за то, что они осмелились сохранить хоть малые крохи своего достоинства, до тех пор, пока не будут названы поименно виновники этого страха, - вы не можете, вы не должны спать спокойно".
   Как же прав и современен оказался Эфроимсон спустя столько лет! Мне бы очень хотелось, чтобы как можно больше людей узнали о В.П. Эфроимсоне и не только как о страстном борце за правду.
   Сейчас, когда опубликованы его труды, они сохраняют в полной мере свою научную значимость. Особенность их состоит в том, что они объединяют достижения естественных и общественных наук, помогают понять и учитывать их взаимодействие не только в научном плане, но и в реальной жизни. Книги "Генетика гениальности"**, "Генетика этики и эстетики"***, "Педагогическая генетика. Родословная альтруизма"****, не напечатанные при жизни Эфроимсона, должны стать настольными для специалистов многих профессий, имеющих отношение к жизни общества.
   За два года до появления фильма "Звезда Вавилова" я познакомилась с автором сценария. Это был бывший сотрудник института С.С. Дяченко, в котором мы оба работали, но раньше знакомы не были. Он был одним из тех, кто вынужден был уйти из института из-за невозможной для нормальной работы обстановки. Как только появилась информация о том, что сотрудники нашей лаборатории вступили в борьбу с директором института Н.П. Бочковым, он просто приехал ко мне домой. Основание для знакомства было понятным. Позже от одного из коллег института я узнала, что тема исследования будущего сценариста (а позже и писателя) была весьма актуальной - генетика алкоголизма.
   В 1984 году Дяченко опубликовал в "Литературной газете" статью под названием "Великое благо предотвратить беду". На эту статью газета получила много откликов, среди которых был и написанный мной и К.Н. Федоровой. Это скорее было письмо, в котором содержались материалы о бедственном положении в медицинской генетике. Это имело отношение к теме, поднятой в газете. В этом же году последовал еще ряд публикаций и не только в "Литературной газете". Что же касается фильма "Звезда Вавилова", то его появление следует считать весьма значимым для того времени.
   __________________________________________________
  
   * Кешман Е.А. Набросок биографии. В кн.: Эфроимсон В.П. Генетика гениальности. М., 1985.
   ** Эфроимсон В.П. Генетика гениальности. М., 2004.
   *** Эфроимсон В.П. Генетика этики и эстетики. М., 2004.
   **** Эфроимсон В.П. Педагогическая генетика. Родословная альтруизма. М., 2003.
  
  
   СТАТЬЯ В "МЕДИЦИНСКОЙ ГАЗЕТЕ" О В.П. ЭФРОИМСОНЕ
  
   В конце 1980-х годов стал ощущаться ветер перемен. В газетах начали появляться такие публикации, на которые авторы раньше едва бы решились. Наверное, мало кто знает, что впервые рассказ Войновича "Давай сыр" и отрывки из поэмы Бродского "Горбунов и Горчаков" были напечатаны в "Медицинской газете". Оба автора долгое время находились под запретом. И напечатала их Н.И. Сафронова, которая заведовала литературным отделом этой газеты. Я была с Н.И. знакома и попросила ее напечатать статью о В.П. Эфроимсоне. Так в 1987 году 25 ноября в газете появился очерк "Право выбора. Очерк первый. О генетике".
   Все мы радовались этому замечательному событию, но реакция самого В.П. была мне неизвестна. Однако вскоре от М.Г. Блюминой я узнала мнение об этом очерке родного брата Эфроимсона. В телефонном разговоре с М.Г. Блюминой он сказал: "Наконец-то напечатали хорошие слова о моем брате. Он же такой труженик". Он говорил это, чуть не плача.
   После публикации в редакции "Медицинской газеты" устроили встречу с Эфроимсоном. Радость общения с ним, энтузиазм в обсуждении волновавших его проблем, замечательное остроумие и четкость формулировок оставляли незабываемое впечатление. На обсуждении присутствовал Б.А. Горзев. Выше я назвала его "неофициальным" учеником Эфроимсона, несомненное влияние которого сказалось на работе генетика, а позже писателя Горзева. Конечно, его "Пушкинские истории" и, в частности, анализ родословной Пушкина и исследование вопроса о его гениальности - хорошее этому свидетельство.
   Вскоре после встречи в редакции ко мне обратился родственник (физик из Института химфизики АН СССР) с вопросом, не сможет ли В.П. выступить у них в институте. Я пообещала узнать и позвонила В.П. Ответ был коротким и четким: "Приду, если соберется человек пятьдесят". Пришло гораздо больше пятидесяти.
  
  
   ЛИТЕРАТУРНО-ГЕНЕТИЧЕСКОЕ СОБЫТИЕ 1988 ГОДА
  
   Летом 1988 года в Доме литераторов состоялось обсуждение книг известных писателей, посвященных генетической теме. В центре внимания оказались три книги. Одна из них - всем известная книга В.Д. Дудинцева "Белые одежды". Кто-то рассказал мне, что Дудинцев и Эфроимсон были друзья-враги. Видимо, согласие было не по всем вопросам. Представляю, как яростно мог спорить Эфроимсон, отстаивая свои позиции.
   Вторая книга - "Зубр" Д.А. Гранина долго ждала своего часа. Писатель не решался обнародовать собранный им материал об ученом Н.В. Тимофееве-Ресовском. А время шло, старшее поколение уходило. По моей инициативе два журналиста записали воспоминания Тимофеева-Ресовского, но перед публикацией поехали в Ленинград, чтобы узнать, каковы планы Гранина. Гранин ответил, что не нашел пока ключа, в котором преподнести этот материал. Но ключ нашелся сразу, как только забрезжило перестроечное время.
   Книга И.А. Герасимова "Эффект положения" была написана на основе впечатлений его дочери, которая работала среди генетиков. С ее слов автор книги представил вполне узнаваемыми многих коллег дочери, очень их при этом обидев (даже тем, какие фамилии он им придумал).
   Народу собралось видимо-невидимо. А мои коллеги и я, кажется, впервые получили преимущество, оттого, что работали в области генетики. Нам не потребовались пригласительные билеты, нас пропустили по какому-то списку, уж и не знаю, кем составленному. Выступлений было много. Один за другим выходили на сцену ученые, генетики старшего поколения, которым было что вспомнить и что сказать. Старенький Ю.И. Полянский грозил кулаком убийцам Н.И. Вавилова, А.А. Малиновский говорил о том, что он - мирный по характеру человек - вынужден был всю жизнь бороться.
   Я сидела рядом с Эфроимсоном недалеко от сцены. Я знала, что в середине зала сидел директор нашего института Н.П. Бочков. Когда объявили выступление В.П. Эфроимсона, я оглянулась и увидела спину, поспешно выбегающего из зала Бочкова. Правильно он сделал, что спасался бегством. Первая фраза, сказанная Эфроимсоном, прозвучала совершенно убийственно: "А история медицинской генетики в нашей стране - это кровавая история". Медицинская генетика была главным интересом В.П. на протяжении всей его жизни. И неудивительно, что именно он произнес эти страшные слова. В 1937 году был уничтожен Медико-генетический институт, руководимый блестящим ученым С.С. Левитом, который через год был расстрелян.
   Прошло 30 лет под знаком лысенковщины с преследованием генетиков и запретом на занятия генетикой. И вот, наконец, в 1969 году была предпринята попытка воссоздать медицинскую генетику, собрать ученых, разбросанных по разным институтам, часто непрофильным. Идея была хорошей, и состояние эйфории во вновь созданном Институте медицинской генетики (ИМГ) продолжалось какое-то время, пока сотрудником не показалось, что многие действия директора представляются не совсем понятными. А ко времени описываемого мероприятия в Доме литераторов в 1988 году часть сотрудников института находилась уже в течение пяти лет в жесткой борьбе с администрацией института.
   Стало очевидным, что ИМГ создавался не для восстановления генетики и не для ликвидации отставания в генетике, а по собственному плану одного лица - директора института Бочкова. Этот план с наукой связан никак не был, поэтому ученых начали заменять теми, кто непосредственно получил блага из рук Бочкова и потому был ему предан. Конечно, такому ходу событий В.П. Эфроимсон мог стать помехой, поэтому волей Бочкова он не только не мог стать сотрудником института или просто членом ученого совета, а был последние 20 лет своей жизни вне всяких контактов с детищем Бочкова. А ситуация оказалась такой, что надо было снова вступать в бой за генетику.
  
  
   "У НАС ЕСТЬ ДВА ЕВРЕЯ..."
  
   В середине 1960-х годов, когда я после университета начала работать в цитогенетической лаборатории, все для меня было ново. Генетику нам не преподавали, она была под запретом. Самообразованием заниматься тоже было не так просто - не было книг по генетике. Приходилось как-то справляться с этой ситуацией. Вот все мы, молодежь, и справлялись, кто как мог. Мне посоветовали хотя бы убедиться в правильности законов Менделя и пригласили проделать самый обычный эксперимент по скрещиванию мушек-дрозофил. Так, я однажды оказалась ненадолго в лаборатории И.А. Рапопорта, о котором знала совсем мало. Так и получилось, что о его военных подвигах я узнала гораздо раньше, чем о научных работах. Сотрудница лаборатории И.А. рассказала мне, что в журналах много писали о подвигах Рапопорта в военное время. Воевал он совершенно особенно, проявляя при этом какое-то необыкновенное бесстрашие. Поэтому не надо удивляться тому, что когда пишут или говорят о Рапопорте, то всегда добавляют слово "воин". В 1948 году во время знаменитой сессии ВАСХНИЛ, которая была призвана окончательно разделаться с генетикой, Рапопорт тоже отличился. В материалах этой сессии можно увидеть на многих ее страницах сноски: "Выкрики с мест. Рапопорт..." Говорили, что стенографистки так за него боялись, что не все выкрики фиксировали.
   Известно, что В.П. Эфроимсон относился с очень большим уважением к И.А. Рапопорту. Не могу вспомнить, по какому случаю возник этот рассказ В.П. об операции по форсированию Днепра и о взятии городка на подступах к Будапешту, осуществленную под руководством Рапопорта. Я знала, что многие рассказы уже превратились в легенды, что существует некоторое расхождение в описании подробностей, но мне хочется изложить историю в том виде, как я услышала ее от Эфроимсона.
   Итак, отряду Рапопорта удалось ночью войти в городок, занятый немцами, и заставить их на своих танках срочно убраться. Немцев испугали неожиданно полетевшие в них среди ночи фауст-патроны, у немцев же и захваченные. Ясно было, что назавтра немцы пожалуют назад, поэтому все мужское население собрали на центральной площади и предложили рассчитаться на первый-второй. Одну половину отправили по домам за лопатами, а другую поставили стоять на площади в качестве заложников: они будут расстреляны, если мужчины с лопатами не вернутся. Рапопорт понимал, что этого делать нельзя, но выхода не было.
   Эфроимсон добавил, что Рапопорт обратился к местному населению по-венгерски. Тут уж я не могла промолчать, вспомнив, как профессора на кафедре МГУ говорили нам, что научную литературу по своей теме мы должны знать всю, независимо от языка, на котором она опубликована. Исключение допускалось только для китайского и венгерского (уж очень венгерский сложный язык). В то время английский еще не стал практически единственным языком научных публикаций. Позже я поинтересовалась у сына И.А. Рапопорта относительно знания венгерского языка. Ответ был отрицательным, но может быть человеку, владеющему многими языками, не так сложно было несколько нужных фраз сказать и по-венгерски.
   А на мое недоверие относительно венгерского языка Эфроимсон отреагировал в своей резкой манере: "Как это не мог обратиться по-венгерски? У нас есть два еврея: один отпирает Ленинку, другой ее запирает". Я знала, что помимо своего домашнего телефона В.П. всем давал и телефон профессорского зала в Ленинской библиотеке. Как-то мне нужно было срочно разыскать Эфроимсона, и я позвонила по "рабочему" номеру в библиотеку: "Простите, Эфроимсон у вас?" Ответ был: "Сейчас посмотрю".
   Мне посчастливилось познакомиться с О.Г. Строевой - вдовой И.А. Рапопорта. В 2009 году я написала и отпечатала в типографии небольшую книгу "А вместе мы - лаборатория" о моих контактах с генетиками и о работе с хромосомами человека в течение 30 лет. Отпечатано было 100 экземпляров, которые я раздала и разослала заинтересованным лицам. Многие знакомые сообщили мне дополнительно о разных людях, которым это может быть интересно, но с которыми я даже не была прежде знакома. Среди них была и О.Г. Строева.
   Я позвонила ей, объяснила, в чем дело, а дальше случилось нечто странное. Два незнакомых друг с другом человека проговорили по телефону пять часов. Конечно, это можно объяснить только большими взаимными интересами в сохранении памяти о замечательных генетиках, уже ушедшего от нас поколения. Во время встречи, когда я передала свою книгу О.Г., я получила в подарок книги об И.А. Рапопорте. О.Г. не была генетиком, но была готова генетику изучать, чтобы соответствующим образом писать и редактировать книги о нем.
  
   О ПОСЕЩЕНИИ В.П. ЭФРОИМСОНА В КАРДИОЦЕНТРЕ
  
   Однажды Эфроимсон по телефону пожаловался мне, что у него очень сильно болит плечо. Я подумала об обычных возрастных ревматических болях, отлила в отдельный сосуд бишофит из маминых запасов и отправилась к В.П. Не помню, чтобы кто-нибудь еще был в квартире кроме ее хозяина. Возможно, что дверь в квартиру не была заперта, и я свободно вошла. Никогда прежде не видела В.П. таким несчастным. Он лежал на диване и ни к какому общению был не склонен. Видимо, боль была очень сильной.
   Я начала втирать бишофит в больное плечо, потом быстро собралась и ушла. Узнала от В.П., что пока я занималась лечением, боль прошла, но вскоре вернулась. А через короткий промежуток времени мне сказали, что Эфроимсон в Кардиоцентре (у Чазова). Туда мы с дочерью и отправились навестить В.П. Я очень плохо помню эту встречу. Помню только вот эти огромные залы в нижней части корпуса со стенами, выложенными мрамором, совершенно пустые помещения. Как-то мне рассказал коллега по работе, что мрамором сразу начали выкладывать вестибюль Министерства здравоохранения, как только Чазова на какой-то срок сделали министром. Так что, видимо, белый мрамор должен был служить атрибутом величия академика Чазова.
   Хорошо, что этот визит запомнила дочь. Она недавно рассказала мне о том, что у нее с собой была книжечка на польском языке "Дальше всех летят дикие птицы". Польский она знала прекрасно. В.П. знал, что дочь изучает языки. Возможно, что рассказ В.П. и возник поэтому, и был обращен именно к ней. Память у дочери прекрасная. Думаю, что так все и было рассказано.
   - Попал я в лагерь. Мне там выдали кирку, лопату и поставили долбить скалу. Ну, вот долблю я эту скалу месяц, долблю второй... Только чувствую: что-то я стал забывать итальянский язык. Тогда я пишу в письме отцу: "Пришли мне что-нибудь почитать по-итальянски". И вот он мне прислал книгу - учебник по этикету, вроде "Правила поведения истинного джентльмена", но все по-итальянски. И пишет в письме: "Могу предположить, что эта книга - как раз то, чего тебе сейчас не хватает".
   О времени, проведенном в лагерях, В.П. никогда мне не рассказывал. И дочери сейчас рассказал вот такой небольшой легкий эпизод из старого времени, когда он впервые молодым человеком попал в лагерь. Что же происходило тогда на самом деле, я узнала из интервью, которое было записано с его слов в последний год жизни и опубликовано спустя девять лет после его ухода*.
   - Что сказать о трехлетнем пребывании в лагере? Оно было очень пестрым. Иногда лишения были почти невыносимыми. Я скажу только о том, что в Горной Шории последние пять месяцев я проработал на общих работах. Это была чудовищная жизнь. Мы страшно голодали. Проголодать слишком долго и слишком сильно было очень опасно, потому что после этого было бы очень трудно вырабатывать норму. Работа была очень тяжелая: прокладывалась дорогу в Горную Шорию. Надо было срывать целые холмы земли и заваливать ею ущелья. Тачка, лопата... Была прямая зависимость между тем, сколько человек съест и сколько "сработает", поэтому все силы уходили только на работу. Ничего, никаких человеческих чувств не оставалось. ...Самое унизительное в голоде - это невозможность думать о чем-нибудь другом.
   _______________________________________________________________
  
   * Кешман Е.А. Интервью с Владимиром Павловичем Эфроимсоном (октябрь 1988 года). В книге: Эфроимсон В.П. Гениальность и генетика. М., 1998.
  
  
   ПРОЩАНИЕ  С  В.П. ЭФРОИМСОНОМ
  
   Когда сообщили мне, что В.П. Эфроимсона из Кардиоцентра переводят в другую больницу, что появился диагноз заболевания, о котором раньше не было речи, стало очень тревожно. У меня еще жил в памяти рассказ о том, что в эту же клинику привезли пострадавших в чернобыльской аварии. Их везли в автобусе с занавешенными окнами, а старенькая мама моей приятельницы видела все это в окно и плакала. Вспомнила я сразу и больное плечо В.П. Понятно стало, что все очень серьезно.
   Навещать В.П. в больнице мы отправились вместе с Н.И. Сафроновой. Очерк, написанный Н.И. в "Медицинской газете" об Эфроимсоне, который так растрогал его брата, сблизил ее с героем публикации и его ближайшими родственниками. Оказалось, что вместе нас не могут пустить к В.П. Так что я беседую одна с В.П., а Н.И. ждет своей очереди.
   Беседы как таковой не было, потому что В.П. в своей обычной манере начал быстро рассказывать мне, что надо сделать, чтобы обеспечить водой пустынные районы. Для этого надо откалывать большие куски льда, такие вот айсберги, перевозить их в пустыни. А чтобы быстрее таяли, то посыпать их каким-то черным порошком. А потом вдруг заговорил о том, что, видимо, волновало его гораздо больше. Помню несколько раз повторенное: "Скажите Кешман, скажите Кешман, пусть уже печатает. Хватит ей там править... Пусть печатает".
   Эфроимсон умирал, заболевание его было неизлечимым. Труды многих лет жизни, которые хочется без всякого преувеличения и пафоса назвать подарком человечеству, при его жизни так и не были напечатаны. И вот он уходил из жизни с этой ужасной душевной болью. А я понимала, что вижу его в последний раз. Вскоре его не стало. Прощание с покойным проходило в Институте биологии развития. Для меня это было таким большим личным горем. Плохо я запомнила, что там было, кто и что говорил. Помню, что народа было много. А мне все казалось, что у всех должно быть чувство вины по отношению к В.П.
   Позже я прочла в журнале "Химия и жизнь"* воспоминания о В.П. Эфроимсоне в статье Б.А. Горзева. Он тоже был на этом прощании. Мне хочется привести его описание этого события, предварив его несколькими строками о юбилее В.П. за полгода до него. Может быть, это поможет понять, почему В.П. покидал землю, так и не увидев напечатанными свои труды. Вот что написал Горзев: "В конце 1988 года в Институте биологии развития отмечалось 80-летие Эфроимсона. Говорились речи, зачитывались адреса и телеграммы, но ни одна из академий (АН и АМН), как и Институт медицинской генетики, никак себя не проявили". Полагаю, что не только власть предержащие, но и служившие верно власти академики Н.П. Дубинин и Н.П. Бочков сыграли не последнюю роль в лишении Эфроимсона возможности нормально работать и печатать свои труды.
   Далее Б.А. Горзев пишет о том, что в том же Институте биологии развития состоялась гражданская панихида. Пришли соратники, ученики. Многие выступали. Не было ни одной ноты фальши. Выступали И.А. Рапопорт, Н.Н. Воронцов, М.Д. Голубовский. Не было сказано ни одного казенного слова, Пришел и Н.П. Бочков, но слова ему не дали. Совершенно он здесь был не нужен - Лысенко медицинской генетики.
   После прощания, когда все уже начали выходить из зала, я продолжала сидеть на стуле у стены. Я совсем не из плаксивых, но слезы текли сами. Все проходили мимо меня и старались утешить. Когда-то В.П. учил меня, что надо делать, если вдруг во время разговора прервалась телефонная связь и надо перезванивать. Так вот перезвонить должен тот, кто звонил первым. А я тогда сидела и думала, что больше никогда уже не позвоню В.П. и не услышу его обычного резкого: "У телефона". Связь прервалась навсегда.
   ___________________________________________________________
  
   * "Химия и жизнь", N 7, 1992.
  
   В.П. ЭФРОИМСОН - ОДИН ИЗ ГЕРОЕВ КНИГИ С.Э. ШНОЛЯ
  
   Книгу С.Э. Шноля "Герои и злодеи российской науки"*, появившуюся почти 10 лет спустя после ухода В.П. Эфроимсона, я прочла с большим интересом. У нас так мало пишут об ученых, а тут вся книга о них, и каждому посвящена целая глава. Мне, конечно, были всего интереснее две главы о генетиках - И.А. Рапопорте и В.П. Эфроимсоне. На роль героев они подходили как нельзя лучше. Героизм Рапопорта стал особенно известен во время войны. О его подвигах очень много писали. Не менее героически он защищал и науку генетику. В.П. Эфроимсон был известен своим беспримерным героизмом в борьбе с Лысенко, душившим науку при поддержке Сталина несколько десятилетий. Слова Эфроимсона о том, что он в борьбе с Лысенко "голову на плаху клал" - очень точные слова. Он неоднократно рисковал при этом своей жизнью.
   Я считаю большим везением, что я свое впечатление о книге и особую благодарность за главы о генетиках смогла выразить лично автору. Знакомый генетик поручил мне передать какие-то материалы Шнолю, предварительно забрав их из редакции журнала "Природа". Так я и попала на физический факультет МГУ, где он работал. Времена в стране были тяжелые, и я это почувствовала, придя на факультет. По всем этажам разносился запах каких-то щей. Все кабинеты вдоль коридоров нужного мне этажа были заперты, на всех дверях были цифровые коды. Это было время, когда еще воровали компьютеры. Я помнила университет 60-х, когда все было чисто и красиво, не было обшарпанных дверей. Грустно все выглядело. Наконец, в одну открытую дверь увидела живую душу, которая мне сообщила, что С.Э. Шноль скоро придет.
   Беседа состоялась в очень легком и приятном стиле. Вероятно, С.Э. уже тогда подумывал о переиздании своей книги и спросил у меня, какие главы мог бы он убрать для нового издания, чтобы заменить их новыми. Разумеется, на этот вопрос я не могла ответить. Мне дороги главы о Рапопорте и Эфроимсоне, за которые я поблагодарила автора, а кому-то совсем другие. Я попросила побольше написать о науке в царской России, потому что мы так мало об этом знаем. Но пока что эту, уже созданную книгу "Герои и злодеи российской науки" я давала почитать многим моим знакомым и друзьям. И не было у меня более зачитанной книги в то время.
   С героями все понятно, что же касается злодеев, то их отсутствие в книге я осознала после того, как один из моих знакомых, отдавая мне книгу, спросил: "А где же злодеи?" Я немного растерялась от неожиданности и ответила что-то не совсем внятное: "Ну, это те, кто мешал развитию науки..." А ведь действительно это те, кто стоит специального внимания, ибо вред, нанесенный ими, может быть слишком велик, вплоть до уничтожения целых научных направлений. Недавно я предприняла попытку написать очерк о Лысенко и о двух продолжателях его дела в последующие годы - академиках Дубинине и Бочкове**.
   Второе издание книги С.Э. Шноля появилось с большими дополнениями. Это отразилось и в названии книги: "Герои, злодеи, конформисты отечественной науки" *** Я прочла и эту книгу, но отдала предпочтение первому ее изданию. Это связано с моим принципиальным несогласием с автором в вопросе о конформистах. Шноль считает, что в условиях гонения на науку без конформистов она вообще бы не смогла существовать. Моя позиция совершенно иная. Конформистов всегда очень много (герои редки). Именно они позволяют власти разрушать науку по своему усмотрению. Думаю, что отрицательная роль конформистов (и не только в науке) еще не получила должной оценки.
   Я всегда считала В.П. Эфроимсона человеком необыкновенным. И очень благодарна Шнолю за эти слова о нем: "В распределении по фракциям человеческой популяции В.П. Эфроимсон принадлежит к малочисленной фракции героев". И еще вот это: "Пройдут годы. Забудутся имена его гонителей... А имя В.П. Эфроимсона останется, как эталон поведения в трудных, иногда и не совместимых с жизнью условиях. Поведения бесстрашного и бескомпромиссного. Как идеал, по определению трудно достижимый для большинства из нас". Действительно, прошли годы, но очень не хотелось бы, чтобы имена его гонителей забылись, и новые поколения ученых имели ложное представление об этих гонителях, а из Интернета узнавали лживые биографии академиков, перечисляющие их незаслуженные достоинства.
   _________________________________________________________________
  
   * Шноль С.Э. Герои и злодеи российской науки. М., 1997.
   ** Подугольникова О.А. После Лысенко. Очерк. (http://samlib.ru/p/podugolxnikowa_o_a/01_posle_lysenko.shtml)
   *** Шноль С.Э. Герои, злодеи и конформисты отечественной науки. М., 2010.
  
   2008 ГОД.  СТОЛЕТИЕ  В.П. ЭФРОИМСОНА
  
   С.Э. Шноль в своей книге "Герои и злодеи российской науки" написал, как он представляет дальнейшие события после ухода В.П. Эфроимсона: "...Я много раз уже говорил о традициях посмертной славы. Умер неудобный человек. Теперь он безгласен и неопасен. Он вполне годится для прославления отечественного приоритета на оригинальность и самобытность российских мыслителей. Можно представить, сколь благостно и торжественно будет отмечено в 2008 году 100-летие В.П. Эфроимсона".
   Не было ни особой торжественности, ни тем более благостности. Не было сказано ни одного слова лжи (выступало множество людей). Зал в Институте биологии развития был полон. Все, что в нем происходило, вполне соответствовало тому, что заслужил этот необыкновенный человек.
   Я в это время была в Москве и считала, что мне очень повезло. Я смогу вместе со всеми участвовать в этом памятном событии. Но для меня оно началось несколько странным образом. Как только я вошла в здание института, я увидела мою старую знакомую Л.Г. Калмыкову - любимую ученицу В.П., которую он нередко ставил мне в пример, потому что "она книгу написала, а я все статьи пишу".
   Но, к великому сожалению, написала она не только книгу, но и отвратительный донос, чтобы получить возможность работать в Институте общей генетики (ИОГ АН СССР). Помню переживания В.П., показавшего мне этот написанный от руки текст. Он уверял, что ее заставили. Скорее всего, так и было. Но как же много это говорит о "научном сообществе" и его отношении к Эфроимсону! Калмыкова знала, что я в курсе дела, потому что я несколько раз уговаривала ее пойти со мной к В.П. Он очень этого хотел. Наверное, хотел понять ее и простить. Из моих попыток ничего не вышло. И вот по прошествии многих лет я встречаю бывшую любимую ученицу Эфроимсона, которая прекрасно выглядит и как ни в чем не бывало пришла почтить память своего учителя. По выражению ее лица мне стало ясно, что она все помнит и понимает, что и я тоже ничего не забыла. Встреча была для нее (да и для меня) очень неприятной. Говорить нам было не о чем.
   Интересным было выступление С.Э. Шноля, многих других представителей ученого мира. Генетики старшего поколения покинули этот мир. Многих из выступавших я не знала. Мне было интересно, что почтить память В.П. приехали дети тех, с кем он отбывал свои лагерные сроки. Недалеко от меня сидела женщина, которая сказала: "Если бы он только знал. Он был очень порядочным человеком..." Речь шла об английском ученом Дж. Холдейне. Кто-то из выступавших рассказал известную историю о том, как В.П. Эфроимсон еще в 1932 году сформулировал принцип равновесия между скоростью мутационного процесса и отбора в популяциях человека и впервые предложил способ оценки частоты мутирования рецессивных сублетальных генов. Опубликовать работу В.П. не успел. Он был арестован и три года провел в лагере. Через пять лет за аналогичную работу получил всемирную известность британский ученый Холдейн.
  
   ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  
   В.П. Эфроимсон очень сожалел о том, что так много лет было потрачено не на главное дело его жизни - занятие наукой. Два лагеря, война, борьба с лженаукой. А началось противостояние с государством еще в студенческое время, когда студент В. Эфроимсон оказался единственным, кто выступил в защиту гонимого замечательного ученого С.С. Четверикова. Было это в 1929 году. Из университета Эфроимсона исключили. Не помогло и ходатайство Н.К. Кольцова - основоположника московской генетической школы, который написал письмо руководству университета.
   Однако занятия наукой прерваны не были, а какое-то время продолжались в стенах Медико-биологического института, куда Эфроимсон был приглашен его директором С.Г. Левитом. Здесь и было сделано им большое открытие. А в 1932 году Эфроимсон был арестован за свои "неправильные взгляды", неправильность которых для следствия подтвердил САМ Дубинин, как выразился следователь. Почему в то время для опричников Н.П. Дубинин уже был "сам"? Это вызывает много вопросов. Хотелось бы в будущем что-то конкретное об этом узнать. Напрасно американский ученый Герман Мёллер, будущий нобелевский лауреат, работавший в то время в нашей стране, пытался выступать с обращением в защиту арестованного.
   Прошло три тяжелейших года в лагере, затем работа в Ташкенте. За это время антинаучные кадры, поддерживаемые руководством страны, набрали большую силу, начались аресты крупных ученых. Эфроимсон в 1937 году был просто уволен из института. Потом работа в университете, в Харькове, защита кандидатской диссертации. Годы войны, все пройденные В.П., - с 1941 по 1945 год. После войны снова работа в университете, защита докторской диссертации и в 1948 году увольнение из университета. Затем новый, второй арест в 1949 году, снова лагерь, освобождение в 1955 году. Смерть Сталина позволила сократить срок пребывания в лагере.
   Это краткое перечисление тех событий, которые предшествовали последнему периоду жизни и работы В.П. Эфроимсона. После ареста В.П. был лишен своих научных степеней. До реабилитации он не имел права работать в Москве. Сначала в должности внештатного рецензента в ВИНИТИ он работал в Клину, а потом уже в Москве - старшим библиографом в Библиотеке иностранной литературы. Многие, и Эфроимсон в том числе, с благодарностью вспоминали директора библиотеки М.И. Рудомино. Это она предоставляла работу "безработным", владевшим многими языками.
   Наконец появилась возможность заниматься наукой: по рекомендации главного эпидемиолога армии Я. Тимена Эфроимсон начал работать в Институте вакцин и сывороток имени Мечникова. Но лишенный научных степеней, он не мог занять научную должность. Вот тут пришла помощь от четырех академиков, усилиями которых в 1962 году научные степени были возвращены. Это были физик И.Е. Тамм и три химика - В.А. Энгельгардт, И.Л. Кнунянц и А.Н. Несмеянов. Заметим, что академиком-"генетиком" тогда был только Т.Д. Лысенко.
   А в 1967 благодаря директору Московского института психиатрии Минздрава СССР Д.Д. Федотову у Эфроимсона появилась своя Лаборатория генетики психических заболеваний. К сожалению, когда Федотова уволили, Эфроимсон стал пенсионером и затем в должности консультанта проработал в Институте биологии развития АН СССР до своего ухода в 1989 году.
   Самым большим научным интересом Эфроимсона была медицинская генетика. Возникает естественный вопрос: почему же начиная с 1964 года, когда ушел Хрущев и прекратилась поддержка Лысенко, а в 1969 году и вовсе был создан Институт медицинской генетики АМН СССР, один из лучших знатоков генетики человека оказался вне этого института? Ответ оказался простым. После Лысенко пришли два новых академика-генетика. Они уже были людьми вполне грамотными, но каждый из них заботился не о науке, а о создании собственной монополии во вверенных им областях, используя свое должностное положение. Не напрасно Н.П. Дубинину Эфроимсон присвоил звание Лысенко N 2. Вместо помощи бывшие соратники Дубинина встречали с его стороны всяческие препятствия для нормализации условий работы. Все, кто мог составить конкуренцию, устранялись, а предпочтение отдавалось молодым карьеристам, не очень озабоченным наукой. Похожий путь прошел и Н.П. Бочков, вполне заслуживший звание Лысенко N 3. Этим двум продолжателям дела Т.Д. Лысенко в генетике В.П. Эфроимсон дал очень точные характеристики, которые приведены в моем очерке*, специально посвященном роли этих трех академиков в уничтожении науки. Я считаю необходимым их блистательные биографии дополнить правдивым мнением Эфроимсона - человека, жертвовавшего жизнью в борьбе за настоящую науку, оставившего труды, которые еще долго придется изучать. Просто потому, что он своими трудами значительно опередил время, в котором он жил и работал. И несмотря на то, что Эфроимсон так много времени провел в неустанной борьбе за чистоту науки, так пострадал от давления власти, он оставался оптимистом, потому что, как он сам считал, ему повезло встретить в жизни гораздо больше хороших людей, чем плохих.
   _____________________________________________________________
  
   * Подугольникова О.А. После Лысенко. Очерк.
   (http://samlib.ru/p/podugolxnikowa_o_a/01_posle_lysenko.shtml)
  
  
Оценка: 3.40*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"