Подымов Владлен Владимирович. Шокомото Безумец: История первая. Жертва

Шокомото Безумец

История первая

Жертва

В те давние времена, времена, когда в Ойкумене правил старший сын девяносто девятого в алмазной цепи божественно Великих, знаменитый тем, что заложил первый камень при постройке нынешней Столицы, времена, когда северные варвары были уже большей частью усмирены, а частью отправились пировать со своими лживыми богами, времена, когда Ойкумена возвышалась среди иных цивилизованных народов подобно горней вершине над долинами, времена, когда нерассветное зло уже не так часто показывало свои противные небу лапы и щупальца в человеческих домах, в эти времена средь людей вновь появился человек, которого одни называли Шокомото, а иные - Безумец.

Деревня Вашихна неприметно втиснулась между северными отрогами Миртских гор, чуть западнее города Ниммата. Города, что славен как своими кожевенными мастерскими и своими умельцами, изготавливающими из сих шкур тончайшие и приятные глазу сапоги и легкие накидки, так и хитроумными купцами, торгующими кожевенным товаром по всей Ойкумене. Говорят, что некие сапоги были даже преподнесены богатейшими купцами Ниммата в дар Великому и были им благосклонно приняты.

Деревня же была мала, чуть более полусотни домов и по воле богов ничем особенным не была славна, кроме, быть может, невеликого святого источника со сладкой водой, остальным же она была подобна сотни иных деревень, что тут и там были видны по отрогам Миртских гор. В тех краях крестьяне обыкновенно жили выращиванием маиса и собиранием сладкого корня виррху, из которого потом варили крепкое вино, поставляемое даже на рынок столицы. Охотники же еще промышляли и нечастыми охотами на крепкорогих горных быков, да на пушного зверя шахшу, что ужасно стонет по ночам, не дает спать крестьянам и собирает свою кровавую жатву, а днем прячется по расщелинам скал. Кроме заповеданных богами занятий, иные из крестьян, обыкновенно бывшие также и охотниками, держали на небогатых растительностью горных склонах невеликое поголовье коз и полосатых свинок.

Как то принято среди людей, одну четвертую своего урожая и одну восьмую всех шкур горных быков и шахшу по весне и по осени забирали приезжающие из столицы вооруженные отряды химитари. Как известно, название эти отряды получили от слова химит, что значит на языке северных варваров и "пыльную дорогу", и "дорожный налог", а со времени отца прадеда Великого еще означает "пыльный воин". Пеший воин, обыкновенно усталый и пропыленный по самый наголовный плат серой дорожной пылью на службе Великому и должный охранять от всякого зла крестьян, свято чтущих обычаи.

Были, однако, и другие деревни, не должным образом чтущие обычай, и наказываемые за то богами, ну да не о них речь, не об этих исчадьях темноты и Нерассветного года.

К счастью же для крестьян правильных, когда боги устанавливали порядок вещей, люди еще не умели пасти коз и приманивать полосатых свинок. И потому химит не распространялся ни на шкуры, ни на мясо оных. Что давало возможность крестьянам в случае совсем плохого урожая или жестокосердной зимы пропитаться до нового урожая. И хоть это было и супротив обычаев предков, иные из крестьян даже почти и не сеяли маис, а только выращивали коз и полосатых свинок для себя, и для соседей своих. Не к добру это было, так и говорил всем сельчанам староста, но сердце крестьян все больше склонялось к неподхимитным шкурам, шерсти и копытам коз, не говоря уже о сладком мясе свинок.

Трудно выращивать маис на горных склонах, где самое малое поле требовало столько же пота и крови, сколько и воды для полива.

* * *

В тот год боги не склонили свою милость к природе и людям. Зима была излишне суровая, трескучая морозами и злая яростным северным ветром, так что многие крестьяне, державшие в своих загонах грубошерстных коз и полосатых свинок почти остались без животин. Пропитания было мало, и не хватало его не только для старых и малых, но и для мужчин-добытчиков и матерей семейств.

К весне выжить удалось не всем. Многие из семейств потеряли и недавно рожденных младенцев и даже некоторых детей, пришедших к порогу зрелости, отмечаемому в горных деревнях в десятую годовщину первого солнца ребенка. Никто из крестьян однако не оказался сыном иль дочерью Нерассветного года и не покусился на родных или же соседей, и потому не о чем было докладывать старосте в пергаменте с синим обрезом по краям, обыкновенно отсылаемым в столицу в первый месяц весны.

Трудности обычной крестьянской жизни и многие иные новости, столь важные для любого крестьянина, хоть раз пережившего зиму в горах, были недостойны уха и глаза наместника провинции. И потому палочка красного дерева и черный письменный лак деревенского писца никогда не осмеливались испачкать ненужными сведениями пергамент с синим обрезом. Докладывать же о уменьшении количества жителей деревни было одной из обязанностей старосты. И слова с этими сведениями были аккуратны выписаны в самом начале весеннего доклада. Но поскольку в деревне умерли в основном дети, не вошедшие в возраст, то по докладу старосты боги к деревне были более благосклонны, чем было то на самом деле.

После наступления богорожденной оттепели крестьяне, помолившись богам своими скудными запасами, взялись за свой нехитрый крестьянский труд. Пашцы занимались полями, охотники вышли на первую свою охоту на крепкорогих быков да ужасных шахшу, а те, чье сердце склонилось к козам и свинкам, дневали и ночевали рядом со своими животными.

Исхудавший за зиму, как и все сельчане, деревенский шаман Имхур не стал выговаривать сельчанам за скромное подношение богам, а чуть подсохли горные склоны - и стал он уходить ненадолго в горы, собирать целебные травы и корешки. Мало было обладающих природной милостью корешков, еще меньше было трав, только пробивались они из влажной от недавно растаявшего снега земли. И совсем не было цветов мирта, кои, как известно, спасают от ста тридцати трех недугов, и по имени которых были названы окрестные горы. Но то, что Имхуру удавалось собрать в своих трехдневных походах, он долго вываривал на малом огне, затем настаивал в ледяной воде из родника невдалеке от его жилища пробившего себе путь сквозь гору. По преданьям и цветы мирта, и, известный на десятки лиг вокруг своей целебной силой родник, были следами недолгого пребывания в Миртских горах богини Мииртуу, славной своей любовью к людям, и известной среди просвещенных народов как великая целительница и подательница природных сил.

Полученный в результате долгих трудов настой шаман раз в неделю, в седьмой день, чуть забрезжат на небосводе звезды, раздавал среди сельчан. Сельчане приходили на небольшую площадь перед домом старосты и получали в прихваченную с собой посуду одну мерку настоя. Каждый получал свою мерку, взрослым больше, детям, не вошедшим в возраст - вдвое меньше. Малым детям - вчетверо меньше. Настой же вливал силы в жилы пашцев, коим судьба носить камни и класть борозды и высевать маис, давал зоркий глаз охотникам, коим судьба зрить средь горного леса и расщелин горных быков и шахшу, и приносил сладкий голос и ласку рукам тех, кто приманивал с небольших горных долин полосатых свинок. Не было слова у богов для таковых, и потому людям приходилось звать их длинно.

Справедлив был шаман и многие деревни желали бы, чтобы он у них поселился, и манили его сапогами городского шитья и плащами самотканными и даже обещаниями больших молений богам, не исключая и сладкого мяса полосатых свинок. Но не шел к ним шаман, жил он в деревне Вашихна уже сорок седьмую весну. С самого древнего далека, как пришел когда-то в деревню молодым безусым двадцатилетним юношей.

Были они со старостой погодками, так говорили.

Жизнь в деревне налаживалась и только одно беспокоило старосту, крепкого еще старика по имени Лавхен и прозвищу Орлиный Хвост. Одно беспокоило многомудрого старосту, живущего свою пятьдесят седьмую весну, то, что крепкорогие горные быки не желали попадаться в силки к охотникам так же часто, как весной год назад прошедшей, шахшу же свирепствовали по ночам сильнее прежнего и поголовье коз и свинок сокращалось чуть ли не сильнее, чем зимой. Ночи и дни же стояли холодные, и появлявшееся в середине дня солнце было неспособно пробиться своим теплом через низкие серые тучи. По всему было видно, что маис в этом году уродится совсем не так, как если бы над деревней было благословение богов или хотя бы милостиво брошенный ими взгляд.

Такова была его мудрость и опыт, что Лавхен беспокоился над еще не наступившим, не зря он уже двадцать один год садился во главе Осеннего стола, что накрывают сельчане во благодарность богам за удачный год и богатый урожай. Но нынче год удался немилостив настолько, что староста всерьез думал о некой особой немилости богов к его деревне и нему самому и с серьезным трепетом души думал о пустом Осеннем столе. Он боялся, что даже на Осенний стол не хватит даров земли, скал и горного леса. Прогневить богов - нет ничего хуже и староста думал горькую думу, как же отвести от деревни немилость богов и природы, коя суть тоже проявление мыслей и подаяния богов.

* * *

Меж тем приближалось время, когда в деревню обыкновенно приходил небольшой отряд химитари, коий направляли из города Ниммата для получения дорожного налога от горных деревень. Химитари останавливались в деревне ненадолго, на три полных дня. Трех дней обыкновенно хватало, чтобы пересчитать первый урожай маиса и добычу охотников, взять справедливую часть для Великого и небольшой привесок себе, в подарок своим женам и невестам. Деревня Вашихна была правильной деревней и сколько помнили деды и отцы нынешних стариков - всегда отдавала причитающуюся долю урожая и охотничьей удачи Великому и небольшой привесок - химитари, для жен их и невест.

Ровно через три дня командир химитари выпивал последнюю чашу вина из корня виррху, переворачивал ее, растапливал свечой палочку красного сургуча, капал на ее дно вкусно пахнущую красную каплю, прижимал на мгновение свой перстень - знак командира химитари, рисовал черной как ночь тушью знак года и отдавал чашу на сохранение старосте. Ритуал повторялся из года в год, сколько помнили прадеды и прадеды прадедов нынешних стариков. И староста и командир химитари вели себя с достоинством и уважением на прощальной церемонии. Ведь так повелели боги и ныне одни сеют маис и охотят быков, а другие защищают их от нерассветного зла. В своей невыразимой мудрости боги повелели людям жить таким порядком и они живут так от века, покорные божественной воле и заветам предков. Ходили смутные слухи, что на южных отрогах Миртских гор одна-две деревни презрели волю Великого и заповеди богов и перестали платить пыльный налог, но кто же поверит слухам? Тем более, что каждый пашец, каждый охотник твердо помнил заветы богов.

И никто не забывал о наказании за нерадивое их выполнение.

С этим же отрядом часть селян-охотников отправлялась в город Ниммат, чтобы сдать хитромудрым купцам города пушистые как молодой мох шкуры шахшу, а нежные шкуры и жесткую шерсть коз знакомым кожевенным мастерам. А возвращались из города, закупив своеобычный городской скарб - железные иглы и наконечники для стрел, соль в полотняных мешках, совсем крохотные плотные шелковые мешочки с пряностями и украшения женам и невестам - кто удачливее серебряные, иные - медные.

Как помнили деды нынешних стариков, химитари всегда приходили в деревню утром первого дня первого летнего месяца и первого дня второго месяца осени.

* * *

Однажды утром, когда последний весенний месяц едва перевалил за свою середину, в деревню пришел странник. Был он среднего возраста, одет был просто, в плотную, когда-то белую, полотняную рубаху и свободные серые шерстяные штаны. Опирался же странник на крепкий, высокий, возвышающийся на полтора локтя над его головой добротно изготовленный посох. Посох был, видно по всему, за долгие годы отполирован мозолистыми ладонями странника.

Вдова Ирма, повстречавшая странника на околице Вашихны, по обыкновению крестьянок этой деревни, предложила гостю ковш чистой воды и кусок печеного хлеба. Так было заведено в Вашихнах от времени, что любой странник мог рассчитывать на свежую воду из деревенского колодца, пробитого в незапамятные времена до подземного ручья и кусок свежего хлеба.

Странник от воды и хлеба не отказался, было видно, что он рад поговорить и попробовать деревенское гостеприимство. Ведь вода из колодца Вашихны хоть и не слыла наполненной милостями богов, как вода из ручья, что проистекал из скалы близ жилища шамана, но была чиста и вкусна. А по тому, как он жадно накинулся с расспросами и разговорами на Ирму, было видно, что давно ему не приходилось разговаривать ни с единой человеческой душой, так что даже простая крестьянка как собеседник показалась ему милостью неба.

Ирма имя его не спросила, невместно женщине спрашивать имя мужчины, а сам же он не открыл ей своего имени. В те времена это было обыкновенным для странников, никто не знал их имен, они же их не скрывали, но и не открывали первому встречному собеседнику.

До вечера странник, казавшийся со стороны для немногих праздно сидящих у своих домов стариков неутомимым ветром и понукаемым неутолимой жаждой общения с себе подобными, бродил по деревне. После дома Ирмы, у которой он испил свежей воды и отдал должное печеву хозяйки, он побывал у старосты, коему открыл свое необычное имя.

Назвался он полузабытым тогда именем Шокомото. Как немногим известно, имя это записано в книгах Семи и почти более нигде в то время не встречалось, ни в книгах прославляющих волю богов, ни в новомодных сочинениях, проистекающих от желания иных людей записать простую окружающую жизнь необычными словесами.

По преданию, записанному в книгах Семи, Шокомото был сыном некоего древнего правителя, правившего страной задолго до прадедов прадеда отца первого Великого. Имя, распространенное некогда, было объявлено одним из блистающих предков ныне правившего Великого забытым. И с того времени правильные люди, жившие по всей Ойкумене, перестали использовать для обыкновенного именования своих детей, а только лишь иногда - для ритуала вступления в возраст. Иные, в возраст вступившие, даже оставляли его в качестве имени второго, для близких друзей.

Именно таковым его и распознал староста, и подивился, что человек в столь немаленьком возрасте, так открыто называет свое второе, иное, имя. Но имя человека есть благословение богов и судьба данная свыше и потому невместно и опасно становиться между человеком и именем его.

* * *

Еще же странным в нем было то, что пришедшие с долин приманивающие полосатых свинок селяне не видели Шокомото, поднимавшегося по дороге. Не видели его и пашцы, что с раннего утра кропотливо работали на горных полях. Никто не знал, с какой стороны он пришел, и никто не спросил его, откуда он. Ибо отцами отцов предков наших сказано - гость в деревне - это дар неба, его привечают ковшом свежей воды и печеного хлеба, а не голодными ртами расспросов. Если что захочет рассказать - слушать надо со всем вниманием, оказывая уважение человеку много видевшему и запоминать накрепко рассказ его неспешный, а что до того, что в сердце теснится вопросами - то уж по возможности, если будет видно, что расположен странник отвечать на них.

После недолгого разговора со старостой, ходил Шокомото по деревне, стучался в дома, разговаривал с крестьянами, смотрел, как собираются на ночную охоту охотники, как селяне доят коз и возятся с полосатыми свинками, как ткут грубое полотно из волокон, добытых из коры дерева прехт женщины, как возвращаются ввечеру с полей пашцы.

Говорил он при сем вещи странные, в словах его селянам чудилось что-то странное, то ли богопротивное, то ли что иное, но не менее смущающую душу. И потому говорить с ним к исходу первого дня крестьяне перестали даже на обыкновенные для всякого селянина темы. Хоть и часто слова его были разумны, а советы совсем не безумны, а многим, так даже и полезны.

Под вечер староста позвал к себе на недолгий, но и неспешный разговор уважаемых сельчан, числом трое, пашцев Химва да Устама, и молодого, но удачливого охотника Есмира.

Хоть и Орлиный, но Хвост же было прозвище старосты, а паче того он любил свое имя Лавхен, что на древнем языке, к которому когда-то приклоняли свой слух сами боги, означает Видящий далеко. Присматривал он себе преемника, и зрел на месте своем Есмира, не только удачливого, но и умудренного не по годам. Вот и в сем смутном случае не забыл позвать посоветоваться с ним, да заодно и научить его исподволь работе и ответственности, что ныне лежит на его, Лавхеновых, плечах.

Совет определил страннику пожить пока у вдовы Ирмы. Ведь не зря же боги послали вдову навстречь страннику. И каждый из думавших оставил при себе еще одну мысль - ежели в страннике есть что-то не подходящее богам, коим деревня молится, то пусть все нерассветные тени останутся на семье Ирмы. Не повезло Ирме и ее семье в жизни, так пусть не переходит ее неудача на всю деревню.

Неясный был человек, странник Шокомото, не было в нем того, что наполняет душу спокойствием, а только совсем обратное, вызывал он сомнение и в многоопытном старосте Лавхен и в молодом, но удачливом Есмире.

* * *

Вдова Ирма жила одна давно, очень давно. Жила она уже одна не менее как десять лет, да пожалуй, что более. Если посчитать внимательнее, то получается ровно дюжина лет. Куда как не маленькое время. Хоть и была она в молодости красива, да и ныне тоже мало кто из мужчин мог пройти мимо нее и не оглянуться, однако же, жила она одна. Боязливы люди, когда ведется разговор о их удаче. И трояко боятся люди, когда ведется разговор о их жизни.

Ибо считалось в Вашихне, что неудача пала нерассветной тенью на дом ее и семью ее.

Считалось то не без оснований. Первый и единственный муж Ирмы, красавец и силач Саарт, удачливый охотник и немало иной мудрости вобравший муж, умер странной и всех удивлявшей смертью - упало на него дерево, уж почти на самой околице деревни. Упало дерево, именем схожее с именем его жены - молодое, вроде бы крепкое дерево-тирма. И хоть и говорили некоторые мудрые в сем пашцы, что корни дерева были давно подмыты подземными водами, что давно держалось оно на единственных двух корнях, но схожесть имен Ирмы и дерева показалось многим знаком предостережения.

А когда через четыре месяца после смерти мужа родилась у Ирмы дочка, которую она несла в себе и которую едва не потеряла, все уже в полный голос заговорили о проклятии богов, либо же нерассветного демона Шырх. Напрасно убеждал сельчан староста Лавхен, напрасно говорил о благословенных тенях предков семьи Ирмы и Саарта шаман Имхур.

Сухая правая нога девочки и неразвитая правая же рука в глазах сельчан оказались более заметными знаками неба, знаками несчастия и неудачи. Некоторые даже советовали принести девочку в жертву богам по ныне забытому Обряду Второй крови. Потом эти крестьяне жалели о своих богопротивных словах, и приносили многие ценные дары, как шаману, так и Ирме, но никто более не хотел связывать судьбу с всем женщиной, наверняка прогневившей чем-то богов.

Так и жила вдова эти годы вдвоем со своей дочкой. Дочка постепенно росла и вырастала прилежной ученицей шамана, и хорошей помощницей своей матери. Трудно ей было жить калекой, но такова уж воля неба, и исполнять ее надо со всем тщанием и смирением, как то и надлежит человеку.

К двенадцатой годовщине своего первого солнца пришла она молчаливой, но если и произносящей слово - то разумное. Калекой, но крепостью левой руки и ноги и развившейся ловкостью тела могущей поспорить с иными здоровыми, да и правую ногу она постепенно наливала силой. Некрасивой, но с правильными чертами лица. Не было видно по ее лицу, чтобы она страдала от своего калечества, но и не приносило оно ей ничего радостного, то понятно даже замороженной ящерице на вершине горы.

И надо же было случиться такому несчастью - именно с этой лишенной милости богов девочкой подружился Шокомото, за те недолгие четверти луны, что он провел в их доме.

А называли ее люди именем Мрита. Странное имя, странная судьба, как иногда говаривал шаман Имхур.

* * *

Шокомото и Мрита в недолгое время подружились так, как не дружат иные, всю жизнь евшие из одной тарелки или сражающиеся бок о бок, щит о щит. Что нашел в девочке Шокомото, покрыто мхом неясности, а вот девочка не могла и недолгого времени провести без странника. Слушала его речи, носила ему свежую холодную воду из колодца, изредка готовила сладкое мясо свинок и водила по окрестностям деревни, все больше показывая руками, чем говоря.

Иногда они уходили из деревни на почти цельный день и девочка водила его по ближним окрестностям леса, на полянки, где росли съедобные коренья. Или к темным и мрачным высевкам горного леса, где иногда они собирали грибы или съедобные мхи. Как бы интересно ни было девочке говорить со странником, она никогда не забывала, что дома ее ожидает ее мать, вдова Ирма, и именно слово это - вдова - говорило лучше всего о том, что никакой иной помощи семья ее не получит, кроме как добытой собственными руками.

В один из таких дней они вернулись домой куда как веселые, но нагруженные при сем тяжелыми корзинами с кореньями. Надо сказать, что у Мриты давно уже было "свое" место - маленькое озерцо, образовавшееся из вод святого родника, что бьет из скалы рядом с домом шамана. Она любила там иногда купаться и постепенно примечала, что съедобные корни вкруг этого озерца растут весьма и весьма большие, сочные и вкусные.

Иные же потом говорили, что она уже тогда знала свою судьбу.

Секрет сего озерца она свято хранила - ведь семья ее была так мала и зависела полностью от воли легчайшего ветерка и потому коренья собирала там она одна. Иногда там появлялся и шаман - он искал среди съедобных кореньев особенные, похожие внешне на ту внешность, что дана людям велением неба.

В тот день шамана рядом с озерцом не было и Мрита вволю накупалась и наплескалась на своего много более старшего возрастом спутника. Невместно сие неуважение к старшим, ну да Шокомото не хмурил сурово брови и даже пару раз плеснул на девочку водой, проистекшей из святого родника.

Надо сказать, что Шокомото, хоть и непрерывно почти говорил с девочкой, произносил свои смутные речи, вел разговор далеко так, как того не увидит и летящий в вышине орел, но руки его сновали взад и вперед - собирали грибы, мох, коренья. Никогда не приходили домой Мрита и Шокомото с пустыми руками. Четырежды подманивал полосатых свинок Шокомото, чему удивлялись даже бывалые сельчане, кои многие года подманивали коз и свинок и никогда не встречали их так близко от деревни.

Сельчане неспешно привыкали к странно говорящему и носящему странное имя человеку. Его знание леса, нежданные удачи в приманивании свинок снискали ему некое уважение среди охотников. А уважительное отношение к нему со стороны старосты и шамана - некую даже боязливость остальных, именно такую, какую спешат проявить обыкновенно люди, когда видят перед собой что-то мало ими понимаемое, но известное своей мудростью.

А потому, не смотря на свои странные речи и мало что чуть ли нерассветную неясность прошлого, Шокомото смог помочь старосте в подсчете первого урожая скороспелого маиса и охотничьей удачи. Количество подаренного богами деревне оказалось столь мало, что даже у немолодого годами старосты навернулись на глаза слезы. И без пыльного налога, за коим из города уже верно отправился невеликий отряд химитари, деревне хватало едва-едва на жизнь. Вашихне предстояла еще одна тяжкая зима, быть может еще более тяжелая, чем ушедшая. Многие могут не дожить до следующего первого дня первого месяца весны.

Но пыльный налог указали людям боги и Великий. Не отдать его было невозможно. Ведь так повелели боги и ныне одни сеют маис и охотят быков, а другие защищают их от нерассветного зла. Тем более, что каждый пашец, каждый охотник твердо помнил заветы богов.

И никто не забывал о наказании за нерадивое их выполнение.

* * *

В первый день первого месяца лета в деревне появились химитари. Они пришли, как то и полагается на рассвете, пропыленные по головной плат серой дорожной пылью. Дюжина воинов и командир отряда. Восемь пеших воинов-мечников и четверо воинов-стрелков, вот боевая единица Ойкумены. Так повелось с тех пор как жили прадеды прадедов нынешних стариков и будет так вечно, ибо нет более лучшего воинского отряда чем этот.

Староста заметил враз, что ночной переход был нелегок - двое из дюжины воинов были ранены - видимо ночью на них напал зверь шахшу, а быть может и что-то более страшное - из тех, имя кого не произносят, но о ком известно, что родились они нерассветным утром.

Не дело это крестьян, даже и старосты деревни, спрашивать о ночном бое, и не спросил он командира химитари, хоть и испивал с ним прощальную чашу уж более двух дюжины раз.

Да и не о том болела голова старосты. Тяжелые зерна маиса, пушистые шкуры ужасных шахшу и мясо крепкорогих горных быков, вот что занимало свое место в мыслях старосты, и то не было удивительным. Жизнь и смерть сельчан - вот значили они что, ибо боги были немилостивы к деревне в этот год.

* * *

Командир химитари был милостью природы высок и жилист, как может быть высока выросшая среди густого леса сосна и жилист лишь тот, кто покрылся пылью сотен дорог и тысяч лиг. Имя достойного ха-химитари, как звались ныне, по воле правившего Великого, командиры дюжин химитари было ничем особенным не славно, но и не было запятнано ни поведением его, ни делами предков, до тех пор, пока помнили его род деды прадедов нынешних стариков. Это был воин и муж, кои обыкновенно служили Великому и охраняли крестьянские деревни от нерассветного зла до того момента, приходящего в жизнь многих воинов, когда его наголовный плат кладут на свежую могилу.

Имя же достойного воина было Рашкемит, славное имя, на древнем языке, на коем некогда говорили даже боги, означающее Серебряный Коготь. Согласно имени своему он и воевал нерассветное зло, и никакая скверна не приставала к нему, а что до того, что Рашкемит, якобы на иных языках означало и Темный Коготь, так то вздорные слухи, недостойные внимания того, у кого в роду уж полсотни поколений достойных предков.

На первый же день подсчета справедливой дани для Великого, достойный ха-химитари вне обыкновенного порядка вещей взял с собой для достойного представления двух химитари и вышел на осмотр недостойных обычно его внимания деревенских домов. Не верил он своим глазам, заставая пустые закрома, жалких нескольких полосатых свинок, да куда более невеликие, чем было то обыкновенно стадца коз. Не знал славный своей верностью ха-химитари, что боги не были милостивы к деревне в этот год, своими глазами он видел пергамент с синим обрезом по краям. Но как не верить своими глазами виденному в хлевах и закромах, ведь он помолился богам в высокой надежде. В надежде, что милостивый взгляд богов отведет от него всякие происки нерассветного зла и поможет увидеть истинное и отделить маис от шелухи. И как не верить написанному на пергаменте с синим обрезом, отосланным старостой ко двору наместника, род коего славен по всей Ойкумене золотой древностью предков.

Рашкемит вернулся в дом старосты к обеду, скромному обеду, посланному ныне богам всем крестьянам Вашихны и их гостям. Душа достойного воина была переполнена жалостью к крестьянам, и видел он будущие смерти не так хорошо, как староста, ибо чуждо ему было крестьянское житье, но видел лучше, чем видно то было из дома, куда дважды в год приносят пергаменты с синим обрезом со всей провинции.

Ведь если он, как то принято среди людей, одну четвертую урожая и одну восьмую всех шкур горных быков и шахшу ныне заберет из деревни, то на следующий год мало кто сможет отдать справедливую долю Великому маиса и охотничьей удачи. Но, как известно даже замороженной ящерице на вершине гор, название химитари получили от слова химит, что означает "пыльный воин". Пыльный воин - пеший воин, пропыленный по самый наголовный плат дорожной пылью на службе Великому.

Ведь так повелели боги и ныне одни сеют маис и охотят быков, а другие защищают их от нерассветного зла. В своей неизъяснимой мудрости боги и Великий повелели людям жить таким порядком и они живут так сколько помнили отцы дедов нынешних стариков. И каждый крестьянин и каждый химитари твердо помнит заветы богов и Великого.

И никто не забывает о наказании за нерадивое их выполнение.

Вместо недособранного налога химитари должны были собрать иную жатву. По воле милостивых богов пыльный налог можно было заменить одной четвертой жизней взрослых и одной восьмой жизней детей из нерадивой деревни.

Староста и ха-химитари вкушали скромную кашу из маиса, милостью природных сил взращенного на горных склонах северных отрогов Миртских и малые кусочки сладкого мяса полосатых свинок, приманенных в небольших горных долинах. Мясо было поистине сладким, но ни достойный воин, ни многомудрый староста не могли съесть его много. Милостью небо не было у них того живительного для всех чувства, что заставляет любого живущего есть столько, сколько нужно ему для поддержания жизненных сил.

Пропыленный в походах воин, коего из-за имени его не может коснуться ни единая тень нерассветной мысли и видящий далеко умудренный годами староста не получившей долю милости неба деревни разговаривали о повелениях богов и Великого, и о заветах предков прадедов нынешних стариков.

И было таково странное счастье деревни, а быть может, кто из богов кинул свой милостивый взор на нее, что под окном дома старосты, где шел разговор, спал странник, уставший, наконец, считать тяжелые мешки с маисом и пушистые шкуры шахшу и копченое мясо крепкорогих горных быков. Быть может, он спал, быть может, он грезил, кто это может сказать сейчас, только лишь одни милостивые боги.

Но не говорят великие податели сущего о Шокомото.

* * *

День следующий был седьмым днем четверти луны и в этот день обыкновенно никто из крестьян не работал, ибо таков был обычай, пришедший от дедов отцов нынешних стариков.

Так было заведено от предков, что дела, касаемые жизней всех сельчан, решались всей деревней на невеликой площади, тридцати трех шагов в ширину и вдвое больше в длину, перед домом старосты.

С утра странник сказался больным и не ушел из дома, семья же Ирмы, вдова и дочь ее отправились на площадь, как и все остальные селяне. Все ждали новостей грозных и, даже, пугающих, ведь все знали, что милость богов не простиралась над деревней, вот уже почти год.

* * *

Те немногие из сельчан, что позволяли кидать взоры не только на командира химитари, стоявшего со сжатыми губами на пороге крыльце дома старосты и на бледно-серого как уже весенний снег старосту, сумели заметить вдруг возникшие дымы на окраине деревни.

Вскричав в страхе, многие сельчане бросились тушить занимающийся пожары, ведь единственный сгоревший дом, единственная погибшая от дыма коза иль полосатая свинка, единый мешок маиса мог оказаться теперь чьей-то жизнью. Крестьяне все знали и чтили закон, и все они знали, что есть и наказание за пренебрежение законами богов и волей Великого.

Многие же бросившись тушить дома останавливались, вдруг останавливались как застывшая льдом речка, иные же бросались вперед с яростно-горьким криком - все они вдруг увидели спешно идущего по деревне странника. Горящие факелы были в его левой руке и показалось их число в тот момент несчастным крестьянам столь велико, как если бы он хотел спалить не только потерявшую милость неба деревеньку, но и всю Ойкумену.

Странник, то ли шел, то ли бежал по деревне огромными скачками, и посох в его правой руке грозно бил в землю, как если бы весил он больше трех взрослых людей. Так ли оно было, нам сейчас неизвестно, но не будем корить бедных людей, на глазах которых странный, но безобидный человек вдруг превратился мало что чуть не в огненного демона нерассветной тьмы.

Иногда он останавливался и начинал приплясывать как безумный, после этого он швырял один из оставшихся у него факелов в очередной дом. Хозяева домов, да и иные сельчане, пытавшиеся остановить безумца, падали как мертвые по всей улице. Одних он отшвыривал ногами, иных бил своим посохом, а кого просто ударял рукой в шею и те падали замертво. Поджегши очередной несчастливый дом, он бросался вперед, дальше, к иным своим жертвам своего огненного безумия,

Лицо же его напоминало жесткую маску, из тех, что в благочестивых домах не держат, а только в тех, где нерассветное зло запустило свой бледный коготь в душу хозяев. И только глаза его были не холодные, не безумные, как можно бы ожидать от человека в его состоянии, а совсем иные, но кто увидел бы их в том безумии, что охватило деревню?

* * *

Огромным прыжком выскочив на площадь, Шокомото издал леденящий душу крик и многие из крестьян поспешили оказаться подальше от безумца, или же помочь своим соседям потушить разгоравшиеся пожары.

По знаку ха-химитари, да будет благословенны его предки, химитари бросились на защиту крестьян, к которым небо сегодня повернулось совсем уж черной стороной. Мечники обнажили мечи и стелющимся шагом, незаметным, но неотвратимым, бросились на странника. Стрелки же достали из колчанов луки и начали поспешные приготовления - снаряжение тетивы, накидывание петли на лук, затягивание петли, надевание защитных щитков на левую руку...

Стрелки проделывали все то, чем должен заниматься лучник застигнутого врасплох нерассветным злом отряда химитари, когда товарищи его - мечники - дают ему время подготовиться, и которых он должен потом спасти от когтей и клыков неназываемого своими острыми стрелами, с калеными железными наконечниками, продающимися у достойных кузнецов по ореулу за пяток.

Полагавшие, что их товарищи справятся сами с безумцем, стрелки были неприятно удивлены, как были бы они удивлены, если бы лук в их руках превратился в змею. Химитари-мечники не могли справится с этим странным безумцем, он был сильнее сильного из них, он был ловчее лвкого из них, он был быстрее быстрого и двигался почти ускользающим от взгляда шагом пыльных химитари лучше, чем самые старые из ветеранов химита.

Вертясь вкруг напавших и рубивших его мечников, удивительный странник не попадал под удары их мечей из выглаженного ударами честных мастеров-кузнецов полос железа. Сам же он успевал ткнуть своим длиннейшим посохом - кого в спину, кого в ноги, а кого - задеть в голову. Через несколько десятков мгновений все восемь опытных химитари были поистине пыльными, они лежали в серой пыли площади, многие сильно побитыми, иные потерявшими сознание от боли или крепких ударов по голове. Но все они были, милостью неба, живы, ни одной серьезной раны у воинов не увидел бы самый зоркий глаз.

Во вдруг застывшего в странной позе странника немедленно отправились в полет четыре крепкие поющие стрелы, воины-лучники не зря ели печеный хлеб и закусывали его положенным куском сладкого мяса. Но странник, своим поистине безумным движением ушел от всех четырех стрел, только когда-то белым крылом пластанула по воздуху его рубаха.

А через мгновение-иное он нависал каменной глыбой над опустившимися на правое колено стрелками, их жадные стрелы выискивали перед собой уязвимую плоть безумного странника, но не было его уже там. И только лишь тень мелькнула перед их глазами, а затем сильные удары длинного посоха переломали луки и отправили стрелков в темноту забытья, благословенного и проклинаемого.

Достойный ха-химитар, именуемый на том языке, коий знали некогда сами боги, Серебряным Когтем уже летел яростной птицей через площадь навстречу ожившему нерассветному злу в виде неприметного странника, и странник этот стал для него вдруг скалой гранитной, вдруг обретшей легкость птичьего пера. Три мгновения пролетели мимо и странник танцевал вместе с достойным командиром химитари безумный и красивый танец смерти. Еще три мгновения покинули наш мир, а меч командира покинул его руку, вдруг безвольно разжавшуюся - то странник ударил его в шею сомкнутыми в подобие маленького копытца пальцами.

В самом же начале битвы химитари со странником, многие из сельчан бросились прочь со скоростью, каковую могла придать им забота о горящих домах и о собственных жизнях. Боязливы сельчане, когда ведется разговор об их невеликом имуществе, но трояко боятся они, когда ведется разговор об их жизнях.

Те же из достойных крестьян, но плохих при том воинов, кто не убежал с площади в самом начале скоротечной битвы, покинули ее сразу после ее окончания. И горящие дома соседей, уже вполне тушимые покинувшими площадь ранее, не могут служить им оправданием. Ведь выяснилось позднее, что ни один дом так и не сгорел, ни одна коза иль полосатая свинка не задохнулась в дыму, ни один мешок маиса не был попорчен огнем. Удивительны были дела, творившиеся в тот день, но не было в разуме селян мыслей о том тогда, лишь много после они стали удивляться таким странностям.

Быть может какое божество все же приклонило свой слух к второпях прочитанных молитвам, между выливанием ведра воды на горящее строение и засыпанием его сырой землей? Но то не дано нам знать, так уж от века повелось, что боги слышат иные просьбы людей, но не дают знака, какие именно молитвы были услышаны.

* * *

И осталась в центре деревенской площади стоять только девочка-калека, обделенная милостью богов и теряющая ныне и своего быстро недавно приобретенного и быстро ныне теряемого единственного друга.

Шаркающей походкой безумца, подошел Шокомото к девочке и посмотрел в глаза ее, глаза наполненные страхом и надеждой, наполненные молитвой, коя может быть обращена только лишь к богам. Неслышно пронеслись слова странника, никому из бывших в сей несчастливейший день на площади рядом с домом старосты не были они слышны, а только лишь двоим. Лишь двое слышали их - произносивший их странник, едва пяти мгновений назад расшвырявший вокруг дюжину сильных и опытных пыльных воинов и девочка, едва вошедшая в возраст, беззащитная в своем калечестве.

- Ты веришь мне? Веришь ли ты мне так, как если бы от сего зависела жизнь и судьба твоя?

- Я верю тебе... сердце твое тепло, я верю тебе...

- Верь мне, Мрита. И прощайся со мной... Прощай, Мрита, и прощайся с именем своим...

Глядя Мрите прямо в глаза, кои уже застлала пелена слез в предчувствии скорого расставания, Шокомото вонзил меч командира химитара прямо ей в сердце и повернул его, дабы жизнь потоком алой крови быстрее ушла из детского тела. Затем он вырвал меч и отбросил его в сторону, не глядя, куда упадет он. Прижал к себе это хрупкое и уродливое в своем калечестве тело и прошептал неслышно:

- Я нарекаю тебя Мииртуу...

Кровь струилась по его когда-то белой холщовой рубашке, и шерстяным просторным штанам, но, не смея пачкать их, стекала в серую дорожную пыль и свертывалась там темными пыльными каплями и питала небольшие кровавые ручейки.

Никто не видел, да и не хотел видеть, как он ушел из деревни, и только на площади осталось лежать тело девочки, залитое кровью.

* * *

Следующее утро, выдалось по милости богов хмурым и безрадостным, как если бы боги не хотели смотреть на дела рук человеческих.

Командир химитари выпил чашу вина из корня виррху, перевернул ее, растопил над споро поднесенной старостой свечой палочку красного сургуча, уронил вкусно пахнущую красную каплю на дно чаши, прижал на мгновение свой перстень, и двумя быстрыми взмахами письменной палочки означил год и отдал чашу на сохранение старосте.

Химитири ушли из деревни Вашихна впервые за все время сколько помнили деды и отцы нынешних стариков не забрав причитающуюся долю урожая и охотничьей удачи Великому и небольшой привесок себе - для жен и невест.

И староста и командир химитари вели себя с достоинством и уважением на прощальной церемонии. Ведь так повелели боги и ныне одни сеют маис и охотят быков, а другие защищают их от нерассветного зла. В своей неизъяснимой мудрости боги повелели людям жить таким порядком и они живут так сколько помнили уважаемые предки прадедов нынешних стариков. Ходили смутные слухи, что на южных отрогах Миртских гор один-два отряда химитари презрели волю Великого и заповеди богов и перестали защищать крестьян от нерассветного зла, но кто же поверит слухам? Тем более что каждый мечник, каждый стрелок твердо помнит заветы богов.

И помнит, что не защищенная воинами от нерассветного зла деревня не должна платить дорожный налог Великому и пыльным воинам на службе его.

И капли крови девочки, пролитые на пыльной площади, переплелись с судьбой каждого из достойнейших химитари, каждый из них помнил ее, помнил так долго, как только рука его милостью богов еще держала меч иль лук.

* * *

С тех далеких времен, когда само имя деревни было едва не потеряно в пыли веков, среди крестьян Вашихне стали жить совершенно неподвластные времени предания, что у маленького горного озера не вошедшие в возраст или чуть более его девочки иногда видят девочку-калеку. Она сидит на камне у среза воды, грустно улыбается, иногда что-то говорит и плещет призрачной водой на невидимого собеседника. Говорят также, что это сама богиня Мииртуу, славная своей любовью к людям, и известная среди просвещенных народов как великая целительница, подательница природных сил и заступница перед остальными богами за детей и женщин.

Говорят также, что это счастливое предзнаменование и с тех пор многие девочки и молодые женщины ходят к лесному озерцу, зачерпывают ладонью один-два глотка воды и брызгают их на своих подруг.

На счастье, здоровье и удачу.

Вы скажете, как может таковое быть, ведь Мииртуу, известно не только шаманам и высокоученым мудрецам из Храма, но и простому люду, была рождена тысячи тысяч лет назад? Ведь это по ее имени назвали и высокие Миртские горы, славные своими высокими снежными вершинами на всю Ойкумену, и светло-голубые цветы мирта, кои, как известно, спасают от ста тридцати трех недугов, и известный на десятки лиг вокруг своей целебной силой родник?

Вы спросите, кто же мог оставить эти следы недолгого пребывания в Миртских горах, следы, напоенные влагой жизни и милостью природных сил?

Но что для богов время?

Река, в которой они привольно и невозбранно купаются, вот как купалась Мрита девочкой нежного возраста в маленьком горном озерце.

* * *

Так заканчивается история первая из жизни того, кого именовали люди Шокомото, а боги Безумцем. Страшились и любили его и те и другие, проклинали и молились, однако не слышал он ни проклятий людей, ни молитв богов.

Так жил Шокомото, безумец среди святых, святой среди безумцев.

Комментарии: 4, последний от 26/01/2004. © Copyright Подымов Владлен Владимирович (godmod@mail.ru) Размещен: 15/09/2002, изменен: 17/02/2009. 45k. Статистика. Рассказ: Фэнтези Миниатюры и рассказы (старые) Скачать FB2		Оценка: *8.003** Ваша оценка:
Аннотация: В те давние времена, времена, когда в Ойкумене правил старший сын девяносто девятого в алмазной цепи божественно Великих, знаменитый тем, что заложил первый камень при постройке нынешней Столицы, времена, когда северные варвары были уже большей частью усмирены, а частью отправились пировать со своими лживыми богами, времена, когда Ойкумена возвышалась среди иных цивилизованных народов подобно горней вершине над долинами, времена, когда нерассветное зло уже не так часто показывало свои противные небу лапы и щупальца в человеческих домах, в эти времена средь людей вновь появился человек, которого одни называли Шокомото, а иные - Безумец.

Подымов Владлен Владимирович : другие произведения.

Шокомото Безумец: История первая. Жертва