Аннотация: Его жизнь была вполне обычной. Жена, рыбалка, хлопоты по хозяйству. Пока однажды он не выловил из речки нечто из другого мира.
Было энто в восемьдесят первом году, осенью. Осень тогда жаркая выдалась, аж не чувствовалось, что лето кончилось. Солнце всё жарило и жарило, еле картошку в тот год выбрали да посевы собрали.
Пошли мы тогда с мужиками на рыбалку. Я, Матвей Зарницкий и Олежка Коваль. Тот тогда ещё совсем пацанёнком был, еле восемнадцать годов стукнуло. Как энто водится, прихватили с собой чекушку. Шо той чекушки на троих? Так, для весёлости да настроения выпить, а самогон в нашей деревне всегда хороший гнали, аж люди из соседних сёл за ним приходили. Лучше любой казёнки шел!
Сели мы в лесу у речки, поставили удочки да выпили по пятьдесят. Речка у нас маленькая была, почти ручей, но плотвы в ней хватало, а повезёт - так можно было и карпа или леща потянуть.
Олежку тогда сразу накрыло, и начал он анекдоты травить да про девок с села соседского рассказывать. Матвей за десять минут две плотки вытянул, да таких, что коту отдать жалко. Больших, мясистых. А на меня невезуха напала какая-то. Не хотела рыба идти, ни в какую.
Выпили ещё чутка, закусили колбаской. Смотрю, Матвей уже третью рыбу тянет, а мне - ни одной. Даже Олежка - и тот свою плотку поймал. Не сложилось, как говорится, у меня тогда с рыбой. И на мотыля пробовал, и на хлеб, и на горох - не хочет клевать.
Допили мы ту чекушку, сижу, хлеб жую, а тут - глядь! - поплавок под воду пошёл. Хватанул удочку и тяну что есть силы. Тяжело тащилось, я уж подумал, что лещ клюнул, да и обрадовался, как пацанёнок.
Вытягиваю - а Матвей уже ржёт, и Олежка с ним. Смотрю: никакой не лещ энто, да и вообще не рыба. Что-то на яйцо похожее, только больше раз этак в пять. Таких штуковин я в жизни не видел. Серое, как черепица, и рисунок по нему какой-то непонятный. А еще тяжёлое: ни с железа, ни с дерева, а не пойми с чего. Показалось, что оно тёплое, как печка зимой, но чего только пьяному не покажется?
- И чё эт за рыба? - спросил тогда Матвей, но я не ответил. Сам не знал, что за штуковина такая. Увидь такое сейчас - решил бы, что предмет какой-то старый, от предков оставшийся. Но тогда я ни про культуры, ни про археологов был ни слухом ни духом.
- Да выбрось ты его, - рассмеялся Олежка. - Тут туристы с города недавно были, наверное, потеряли этот твой улов.
Да и думаю, чего я его в село-то потащу? Весит оно киль с десять, а по жаре такую бандуру нести неохота, да и вернул его туда, откуда оно взялось - в речку выбросил. Тогда мне ещё показалось, что, как его выбрасывал - оно мигнуло, но решил, что энто самогон о себе знать даёт.
Посидели тогда мы ещё часа три - может, четыре; смеркаться начало, а вдали где-то загремело. Да и решили домой пойти. Пару плоток и маленького карпика я на ужин поймал, а под дождь попасть неохота было.
- А ты слышал, что Маньки сын рассказывал? - спросил Олежка. - Говорил, позавчера в реку с неба что-то упало. Может, то твое яйцо с неба прилетело?
- Так Манькиному сыну шесть лет - ещё в школу не ходит, вот и выдумывает всякое, - ответил я ему. - С неба! Ещё бы сказал, что его этот... Как его? Что по телевизору показывают? Динозавр, во! Сказал бы, что его динозавр снёс.
К селу нам было где-то с час идти, а гроза над головой уже вовсю гремела. Небо в секунду затянуло, ветер сорвался - сильнющий, мне в моей майке да шортах аж зимно стало. Небо начали молнии рассекать, да такие, что при каждом ударе грома сердце в пятки уходило. Помню, послышалось тогда, что дерево трещит, а через миг заметил огромную сосну, которая заваливалась набок. Природа наша словно отплатить за три месяца пекельной жары решила.
С небес ливануло, что не проглядеть ничего, хоть ты возьми да глаз выколи. И где Матвей? Где Олежка? Не найти. Деревья прямо перед носом появлялись, и я даже пару-тройку раз больно ударился о ветки.
А тогда в небе блеснуло так, что я ослеп, а в глазах искры пошли. Грохотнуло, аж слух потерял. Я остановился, пытаясь в норму прийти - тут-то и почувствовал, что меня обожгло. Будто горячей водой окатило.
Ощущение не из приятных - как будто меня в печку засунули. Помнится, как в детстве я от костра загорелся, до сих пор на ноге след есть - так вот, чувства были такие же, только от пят и до самого лба.
А потом стало темно, как в погребе ночью.
Очнулся я возле реки. Оглянулся: рядом никого. Только деревья, звёзды в небе да огромная полная луна.
- Матвей! Олежка! - позвал я, но в ответ только уханье совы услышал да какой-то треск в деревьях.
"Ну и где они? Сами ушли, а меня в лесу оставили", - тогда подумал я.
Ещё друзьями называются. Собутыльники, а не друзья! Ну и пёс с ними. Главное, что я жив, здоров, а домой отсюда сам доберусь. Благо ночь лунная, светлая - не заблудишься. Там, наверное, жёнушка места себе не находит. Она такая: задержусь где - и собутыльников всех опросит, и к родителям моим позвонит, и всю округу обойдёт.
А жрать-то хотелось, будто месяц ничего в рот не брал.
К дороге я добрался - как раз развидняться начало. Бабка Варька корову на пастбище выводила.
- Доброе утро, баба Варя, - поздоровался я, а она только уставилась на меня, как будто то не я был, а чёрт лысый, и трижды перекрестилась.
Странная она, бабка Варя: хотя молоко и творог у неё хорошие, но сама с людьми не общается, только бормочет постоянно что-то про себя. Ну и Бог с ней, миновал я её корову и пошёл дальше. Хотелось поскорее домой добраться да спать улечься, а вечером Матвею с Олежкой выговор сделать, что, мол, оставили товарища в беде.
Село наше в долине лежало, с дороги так сразу не увидишь. А тогда утренний туман упал, и выглядело оно с холма, как будто кто-то костер развёл и все дома в дыму утопил. В другое время, наверное, я бы постоял, полюбовался, но тогда не до этого было.
Вошёл я в село, а возле своего дома Петька Островский косу точит. Он на самом краю жил, и пройти в деревню, миновав его хату, можно было разве что огородами.
- Здоров, Петька, - приветственно козыряя, сказал я. - Там моя жёнушка кипиш вчера не устроила?
Он выпростался, посмотрел на меня. Никогда до того я у Петьки подобного взгляда не видел. Как у собаки дикой. А потом он, схватив косу, ко мне двинулся. Вот так, молча, встал и пошёл на меня с косой - моё сердце сразу в пятках очутилось!
- Эй, Петька, тебе что, зашло? - спросил я.
- Стой, диавол, - крикнул он. - Не беги, и живым в город отправим.
- Эй, Петька, да какая муха тебе укусила? - мне тогда аж смешно стало, но потом дошло, что он вполне серьёзен. Петька наш здоровый мужик был, такой кого хочешь поборет, и биться с ним, а тем более вооруженным косой, у меня ни малейшего желания не было.
Он что, вспомнил, как я месяц назад на свадьбе у Валерыча его жену потискал? Так я же пьяный был, как свинья.
- Ты чё, умом тронулся? - спросил я, отступая назад.
- Стой! - рявкнул Петька, и я драпанул. Подумалось, что он выпил с утра. Хоть на него не похоже день со ста граммов встречать, но мало ли, лучше не связываться: чего доброго, и косой можно отгрести.
Пробежал я метров триста, обернулся: нет, не гнался за мной Петька. То Матвей с Олежкой бросили, то Петька чуть с косой на меня не набросился. С ума все посходили от жары?
Через пять минут доплёлся я домой, соседка Галька как раз своих кур да гусей кормила. Глянула она на меня так, что мне аж не по себе стало. Обычно Галька доброжелательна была, приветственна, я даже её Степану немного завидовал, что его жена не кричит никогда и всем усмехается, а моя, стоит где загулять - так скандал на всю округу подымет.
Обычно Галька любила подойти, поговорить, спросить, что да как, о жизни потолковать, но тогда только посмотрела в мою сторону и отвернулась сразу. Странно энто всё было. Как будто всю деревню против меня настроили.
Вошёл я в свой двор, а кошка соседская, Бася, на меня как зашипит! Не узнала меня? Только вчера ведь ластилась и рыбы просила. Что с ними всеми такое приключилось? Даже с кошкой!
Дернул я за клямку своей двери - закрыто. Странно энто было. Обычно моя Оксана в это время уже на ногах: нужно же и свиней покормить, и кур гулять выпустить, и козу подоить.
Глядь вокруг: куры не гуляют; коза, наверно, запертая стоит. Оксанка что, всё не угомонится, муженька ищет?
- Галька, - позвал я соседку, подойдя к ограде. - Галька, а Оксана моя где? Смотрю, всё хозяйство стоит. Она что, меня ищет?
Но вместо Гальки из их дома вышел Степан. Со своим охотничьим ружьём! И нацелил его прямо на меня. Он-то что творит?
- Вы чего тут, с ума все посходили? - говорю я. - То один с косой, то второй с ружьём! Делать нечего? Оксанка моя где?
- Ты стой, где стоишь, - отвечает он. - Сейчас позвоним в город, да за тобой приедут.
Я гляжу, а возле калитки моей Петька ходит, и Васька с ним. Смотрят в мою сторону и что-то про себя шепчутся. А потом ещё Галька к ним подошла, что-то объясняла, да так, чтоб я не слышал.
- Степан, ты ружьё убери, оно же выстрелить может, - посмотрел я на соседа, а он не двинется, пялится только и стволом то вниз, то вверх водит, словно думает, куда лучше пульнуть.
Тут-то я и перепугался. Уму непостижимо: мои односельчане, с которыми я рос, работал, по хозяйству помогал, водку пил, обступили меня и несут чепуху какую-то, а один - так вообще из охотничьего ружья в лоб целит.
- Где моя Оксана? - крикнул я, осматриваясь по сторонам. К калитке моей уже и Витька пасечник примчался, и Сережка тракторист; даже его сын, которому годков двенадцать или тринадцать - и он здесь был. В то время всех американцами пугали, вот я и подумал, что, может, то они всё село дурными сделали? Слышал я и про газы всякие, и про прочее, на что способны эти американцы.
А что, подумал тогда я, если они мою Оксанку убили? От мыслей этих аж голова кругом пошла. Представил, как вышла она утром кур выпускать и коз доить, а Степан из ружья - шарах! - и нет Оксанки.
- Вы что с моей женой сделали? - прокричал я, посмотрев на Степана. - Убил её, тварь поганая?
- Оксана не твоя жена, а Ваньки, которого мы похоронили, - рявкнул он, как собака.
Чего?
- В городе Оксана теперь живет да у психиатров лечится, - пробурчал кто-то из стоявших у калитки, по-видимому, дед Семён. - Уже полгода лечится.
Я же её только вчера видел! Впрочем, что весь поселок с ума сошел, мне стало ясно как божий день. Ходят кругами, смотрят на меня, пялятся, как будто волка голодного загнали. Тогда-то до меня и дошло, что бежать надо. Живым они меня не выпустят. Но как сбежишь, когда на тебя ружьё нацелено, а Степан - стрелок меткий: ещё только я сюда переехал, он на охоту ходил.
Может, и жива моя Оксана, надо только выбраться и до города добраться. Власти придут и наведут тут порядок.
Оглянулся я ещё раз, смотрю: прямо возле уголка хаты своей стою. Так и хочется прыгнуть, а дальше через забор перелезть - там и до дороги недалеко, можно на автобус в город сесть да к тамошним органам обратиться. Только пульнёт Степан иль не пульнёт?
Глядь - а к моей калитке наш поп идёт, отец Михайло. В рясе да с кадилом. Подумалось, что они казнь мне устроить решили. Испугался я тогда, аж показалось, что земля из-под ног уходит.
Смотрю, Михайло в калитку входит, а Степан ружьё своё вверх поднял.
Я и прыгнул.
Грохнуло ружьё, но, к моему счастью, мимо. Я - в кусты, оттуда - через забор, и давай меж деревьями убегать. А крики всё в спину доносились: "Держите его!", "Ловите!", "Стреляй!".
Ружье ещё раз грохнуло, но не попал Степан. А я уже вовсю гнал к лесу. Не знаю, откуда у меня силы тогда взялись, но так быстро я ни до того, ни после того не бегал. Крики односельчан, шум ветра - всё тогда смешалось в ушах, а я лишь думал, как бы побыстрей убраться.
Забравшись в лес поглубже, я остановился, прислушался, понял, что никто за мной не гнался. Отдышавшись, поплёлся к дороге. Знал, что там и засада быть может, но, кроме как к ней идти, выхода не придумал. Не в лес же уходить. А Оксанка моя всё с головы не выходила, и чем быстрее я до города доберусь, тем больше надежды, что с ней ничего не сотворят.
Отчего они подурели все, я и не думал - всё равно не придумаю годного ничего. Наука на месте тогда не стояла: Гагарин, вон, в космос полетел; мало ль до чего додуматься могут.
Через полчаса вышел я к дороге; смотрю, а рядом бобики военные стоят, а еще шум мотора вертолёта слышался. Думаю: уже без меня власти вызвали - да пошел прямо к им. Хоть узнаю, что случилось да что с жёнушкой моей.
Вижу, мне уже навстречу два солдата идут.
Подхожу, смотрю на них. Даже вспомнилось, как сам в армии служил.
- На меня тут односельчане напали, - говорю им. - Наверно, американцы ваши что-то сделали; у меня там жена осталась, помочь ей надо.
- Пройдёмте, - говорит мне солдат. Привёл он меня к грузовому УАЗу, открыл дверцу, говорит: залезай. Я и залез, а тут дверь за мной - раз! - и закрылась. Я давай водителю стучать, в стены бить - так никто и не отозвался. А потом машина с места тронулась.
Чёрт его знает сколько времени они меня везли. Ни окон никаких, ни проёмов в машине не было - только темнота, хоть глаз себе выколи.
И вот наконец-то дверь открыли; выхожу я, смотрю: военная база какая-то. Везде куча солдат, бронетранспортеры, танки стоят, даже вертолет.
Два бойца схватили меня под руки и в невысокое здание рядом потащили.
- Куда вы меня? С женой моей что? - кричал я, но они молчали, будто им кто языки поотрезал.
Привели меня в дом, в какой-то кабинет толкнули. Кабинет как кабинет: шкаф большой такой, дубовый, дефицитный, стол да пара кресел. Только вот дядька за столом сидящий мне сразу не понравился. Усатый и толстый, как боров - видно, что на казённых харчах живет.
Он тогда поднялся, глянул на меня и говорит:
- Ну что, придется тебе здесь пожить.
А я ему:
- Вы меня от односельчан прячете? Там они подурели все, с ружьём на меня бросились! - принялся объяснять я.
- Присядьте, - буркнул он.
- Оксанка моя где?
- Всё в порядке с вашей Оксанкой. Присядьте.
Я и сел. На диван, что в углу стоял; ещё подумал, что он совсем как тот, что на нашей кухне.
- Рассказывайте всё, что с вами произошло.
Я и пересказал. Всё в подробностях. Чего таить-то?
- Ясно, - кивнул тот мужик и посмотрел на меня так, словно я был вещью, которую он купить собрался.
- Так жена моя где? Я хочу её видеть! - привстал я и тут же начал чувствовать что-то неладное.
- Жена вас год назад похоронила, когда в лесу в вас молния ударила, - сказал он, а я остолбенел. Точно мужик шутит.
- Вы воскресли из мёртвых, - поднялся он. - В третий раз. Первый был через месяц после смерти, ваши односельчане решили, что вы - черт, и Павел Звеноградский вас убил.
Пашка? Убил меня? После того, что было, конечно, поверишь: такое могло случиться, но вот что я умер и воскрес, в моей голове не вкладывалось.
- Второй раз вы воскресли зимой, замёрзли на морозе. Ну а третий сейчас стоит передо мной, и наконец-то я могу исследовать, что же вы за аномалия. К нам тогда аппарат из космоса пожаловал. Не наш. И в вашу реку приземлился.
- Не наш - а чей? Американский?
Не ответил он тогда. Только привстал, папиросу в рот засунул и закурил.
- Аппарат мы вытащили, но вот как на вас повлияла та его часть, что вы из воды достали, не знаем. Надеюсь узнать от вас, - сказал он, посмотрел мне в глаза, а потом крикнул: - Выведите!
Долго я на военной базе прожил, а военные на мне всё ихние эксперименты ставили. То кровь брали, то бегать заставляли, то какие-то провода подсоединяли, но кормили хорошо, годно, и работать не надо было. Я уже и поверил, что действительно с мёртвых воскрес. Выпустить меня боялись: думали, расскажу кому.
А потом Союз распался, да отпустили меня на все четыре стороны. Вернулся я в свое село: там из тех, кого знал, только Колька да Валька остались, да и те вроде как меня не узнали. Оксана моя, как выяснилось, три года назад в городе умерла. С сердцем что-то стало.
А я всё пытаюсь да пытаюсь свою историю рассказать, но не верит мне никто. Говорят: врёт всё, хрыч старый.