За прочерченным - бережно, крыльями ангелов - мороком тихого света,
где мосты через Лету всегда упираются в хмелем цветущее лето,
где в измятом, проколотом звёздами горле распятой над пагодой ночи,
задыхаясь от лжи, соловей императору многие зимы пророчит,
где молитвы похожи на чаек крикливых, а чайки на птиц - не похожи,
где слепые ветра, обнимая берёзы, зубами срывают с них кожу,
где литой колокольчик, слагающий гимны рождённому с медленным взглядом,
изгибаясь цветком пустотелым, во рту разлагается приторным ядом,
где все жизни - размытые оттиски странно нелепых, пустячных сюжетов,
где провалами гласных зияют чужие слова на истлевших манжетах,
где - цепляясь за корни, глаза, голоса - безъязыкие толпы упрямо -
за крестом, колесом, полумесяцем, перьями - тянутся в чёрные ямы,
где наивная горькая правда давно умерла, но однажды воскреснет,
обнажённее дня, обнажённее зла, обнажённее проданной песни,
меня - нет.
О войне и мире
Заструился мерцающим шелком встревоженный вечер,
укрываясь дождем от надрывного посвиста пуль.
Безысходность сиреневым пеплом ложится на плечи,
а в изломах ключиц обезумевший бьется июль.
Запрокинув лицо, подставляя под выстрелы горло,
оттолкнись от изрытой воронками мертвой земли
и, пока равнодушная ночь твое имя не стерла,
растворись летним ветром в отравленной гарью дали.
Но у самой черты, у струны горизонта усталой,
выгибая тяжелую спину, обрушится мост.
Заметавшись, река обернется испуганно-алой,
и застынут кипящие брызги осколками звезд.
Безымянная плоть и холодная братская яма.
Просочилась меж пальцами жизнь, замирая в гранит.
Темноглазый камыш, над водой наклоняясь упрямо,
шелестит беспокойно о тяжести каменных плит...
Распахнулись пропахшие порохом крылья печали,
и скользит безутешно она средь обугленных свай,
вспоминая, как скорбные птицы Господни кричали,
призывая смятенные души в обещанный рай.
У войны не бывает лица... Разбиваются тени,
оплетая тоской бесконечное кружево дат...
Над растерзанным миром, что мирных не знал поколений,
кровоточит безумием горький июльский закат.
2004
О могиле певца
Ночь. У гробницы твоей
слезы роняет свеча.
Мраморный соловей,
на рукоять меча
крылья раскинув, застыл.
Клюв приоткрывшийся нем,
впадины глаз пусты...
И не поведать тем,
кто опоздал в этот век,
как же твой голос был чист.
Звонкие русла рек,
трепетный стон монист
нежно сплетались в слова
стройным узором баллад.
К небу рвалась трава,
вспыхивал листопад,
снег меж деревьев кружил,
песню подхватывал март...
Разве среди могил
место тебе, мой бард?
Точит кладбищенский мох
вязь полустертую рун.
Тает печальный вздох
замерших в камне струн.
Хрупкие пальцы теней
пламя ласкают свечи...
Мраморный соловей,
клюв приоткрыв, молчит.
О листьях клёна
Словно не было летнего клёна
и пряного шороха капель.
Лист резной, сентябрём опалённый,
ты острее, чем скальпель.
Где сухие обломки в ладони
царапают кружево линий,
безмятежно горячие кони
рвутся в брошенный Ирий.
Но семёрка обманчивой масти
дорогу запомнить не сможет.
Обвивая узором запястья,
кровь ласкается к коже.
Распускается ярким бутоном
по золоту кафельной плитки.
Захлебнувшийся медленным стоном,
ветер мёртв у калитки.
А с заломленных жалостью веток,
что видели лето зелёным,
опадают в ладони рассвета
листья горькие клёна.