Погорелов Роберт : другие произведения.

Воспоминания Элизы о жизни в стране Советов с 1915 по 1947

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.70*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Латышка в Советской России. Простые истории о простой жизни
  
  
Предисловие Роберта к Воспоминаниям Элизы
  
  Мой тесть, Аркадий Тимофеевич Кожемякин написал воспоминания о своей жизни в буржуазной Латвии и в советское время. Коротко о себе и родных.
  Одна из любимых его внучек, уже в Америке, куда она уехала в поисках трудного счастья, оформила эти воспоминания с большим портретом на обложке. Красиво. Над этим оформлением потрудился и её муж Том.
  
  "Мама, - обратился я к своей матери много времени спустя после появления этих Воспоминаний в нашей семье, - напиши о своей жизни, я помню часть того, что ты рассказывала, но могу ошибиться. Как я смогу рассказывать твоим внукам о прошлом нашей семьи?"
  Мать согласилась, а через несколько дней сказала: "Я буду писать, но не буду смотреть как написаны воспоминания Аркадия Тимофеевича."
  И она приступила к работе. Но так как в её обязанности входили и домашние работы, то времени у неё было немного и работа над воспоминаниями растянулась на долгое время.
  В то время у нас уже появился компьютер и я, в восторге от этой машинки, принялся оформлять свои многочисленные записи в печатном виде. Начал печатать и воспоминания матери. Дело шло довольно туго. Количество страниц черновиков подошло к четырем сотням и продолжало расти.
  Большую помощь мне в ускорении этой работы оказало мое опрометчивое начинание - опубликование начала Воспоминаний на форуме Мембраны. Из многочисленных форумцев нашлось два десятка читателей, кого эти Воспоминания затронули, кому они понравились. От меня требовали продолжения. Это заставляло меня возвращаться к рутинной работе редактирования текста и опубликования.
  
  15 сентября 2004 года я закончил оформление основной части (до 1947 года) Воспоминаний и принес матери первые печатные листы в качестве подарка к её 89 годовщине дня рождения.
  
  На продолжение руки у меня пока не поднимаются. Да это и хорошо - сейчас (май 2007 года) Элиза дополняет и изменяет послевоенные воспоминания. В ходе работы строение повествования изменялось и сейчас Воспоминания представляют собой множество отдельных рассказов о жизни тех времен с единой канвой - судьбой моей матери Элизы.
   Май, 2007. Роберт.
   P.S. Спустя год я решил объединить четыре части воспоминаний в одно общее собрание рассказов. Одновременно оставляю и прежнее разделение воспоминаний на четыре части. Продолжение решил не публиковать. Послевоенные времена нам знакомы и менее интересны.
   Май, 2008. Роберт.
  
  

Воспоминания Элизы о жизни в стране Советов с 1915 по 1947

  
  

Первые десятилетия Советской страны. Так их увидела латышка Элиза, родившаяся в России.

  
Мой отец и мама, их родители, братья и сестры.
  
   Я, Зельман Элиза Карловна, родилась 15 (2) сентября 1915 года, в деревне Ушаковка Жадовской волости Карсунского уезда Симбирской губернии в царской дореволюционной России. По национальности латышка, крещена в лютеранской церкви.
  
   Мой отец Карл Яковлевич Зельман родился в 1877 году в поселке Айнажи (Видзиме). Его родители Екабс и Юла Зельман были бедными крестьянами. Землю арендовали.
   Семья была большая - 6 сыновей и 1 дочь. Сыновья: Карл, Эрнест, Роберт, Янис, Август, Петр. Дочь звали Бертой.
  
   Жили так небогато, что зимой детям, чтобы прокатиться на санках с горки приходилось ждать очереди, так как зимние сапоги были одни на всех. Иногда один шел в сапогах, а другой, если было не очень холодно, бежал босиком. Скатившись на санках, оставлял их обутому и убегал на печь греться.
   В бане мылись каждую неделю, а зимой иногда по два раза в неделю, чтобы сэкономить на еде. После бани дольше спали и ели не три раза, а два.
   В один год был неурожай, и семья переехала в Валмиерский район, волость Кокмуйжас, хутор Вилюм. Там вновь стали арендовать землю.
  
   Судьба братьев и сестры Карла. .
   Роберт, Эрнест и Берта остались работать на земле.
   Янис за революционную деятельность в 1905 году был арестован, посажен в Цесискую тюрьму, потом перевезен в Нерете и расстрелян.
   Август пошел в Латышские стрелки, был тяжело контужен в боях под Перекопом. Впоследствии он приехал к Карлу и несколько лет у него прожил. Вскоре умер в госпитале.
   Пётр учился в г. Корсунь в России, потом в 1918 году оформил отъезд в Латвию. По пути заехал навестил нас. В 1927 году он написал нам письмо, что поступил учиться в Латвийский Университет.
  
   Семья моей бабушки проживала в Яункалнавас. Мой дедушка по матери Лапиньш Андрей, бабушка - Лапинь Мелания. Моя мать Мелания была их старшей дочерью, родилась в 1887 году, младшую звали Анна.
  
  

Карл и Мелания.

  
   Карл
   Мой отец Карл в 1892 году с 15 лет стал жить отдельно. Работал на паровых молотилках и малых лесопилках, ремонтировал, читал пособия по слесарному делу и технике.
  
   Первое сватовство Карла.
   1901 год. Прекрасным летним днем 23-летний Карл стоял около крыльца хутора в растерянности. Из раскрытых окон были слышны женские голоса:
   Статный, молодой рабочий с мастерских Кокмуйжас (Деревянного имения), не пьющий и не курящий, спокойного характера считался на местных хуторах, среди молодых красавиц завидным женихом.
   О нем хорошего мнения на лесопилке и в мастерских. Год назад, на Лиго познакомился Карл с молодой красивой девушкой с местного хутора.
   
   Лиго.
   Вы знаете, что такое праздник Лиго?
   Летом на селе работают много, но на Лиго все работы прекращают и празднуют два дня.
   Праздник начинается 23 июня. Молодежь празднично одета. У девушек на голове веночки из полевых цветов. Венки из дубовых листьев уже сплетены заранее.
   Всем Янисам одевают эти венки на голову, да иногда и не Янисам.
   Идут компанией к дому ближайшего Яниса любого возраста, славят Яниса и хозяйку дома, поют Лиго песни.
   Их хорошо принимают, угощают пивом и тминным сыром. Когда они уходят, то с ними идет дальше и молодежь этого хутора.
   Идут с песнями в другой дом или хутор.
   К вечеру на полянах и около рек организовываются костры.
   Около них песни, танцы, шутки, массовые игры, веселье всю ночь до утра.
   На утро 24 июня все расходятся по домам отсыпаться.
   В этот день очень часто идет дождь. Есть даже такая поговорка: лист ка Яню диена (льет как на Янов день).
  
   Вот на такой Янов день и познакомился в прошлом, 1900 году Карл с молодой красивой девушкой, танцевали, веселились, а потом проводил её домой.
   Начали встречаться.
   К весне Карл решил, что пора жениться. Назначили день, когда он придет и сделает предложение и познакомится с родителями.
   Настало это воскресенье, Карл одел новый костюм и отправился к хутору будущей невесты.
   И вот Карл стоит около крыльца хутора в растерянности. Из раскрытых окон были слышны женские голоса. Было тепло, пахло летними цветами.
   По прибалтийской пунктуальности пришел Карл на полчаса раньше, он уже поднялся на крыльцо и сейчас не знал, что делать.
   За приоткрытыми окнами разгорался скандал.
   "Дриз Карлис янак... Скоро Карл придет меня сватать, а ты еще мои туфли не почистила!.." Женский голос потише оправдывался: "Я прибирала, готовила..."
   Карл тихо сошел с крыльца. "...Надоела ты мне, выйду за Карла замуж, служанку найму! Вот тебе!" На крыльцо сквозь приоткрытую дверь вылетела и упала туфля.
   Карл кашлянул и решительно ступая поднялся по ступеням крыльца, прошел мимо лежащей туфли в комнату. Там уже было тихо. Будущая невеста стояла около матери и успокаивала её: "милая мамочка, ты устала, у нас уже все готово! Вот Карл о котором я тебе рассказывала! Встречай дорого гостя! Я сейчас обуюсь.". Мать тихо пригласила Карла войти.
   "Не беспокойтесь, - ответил будущий жених, - я зашел на минуту проститься и сказать, что свадьбы не будет.
   Я не хочу, чтобы моей женой и матерью моих детей была женщина, которая бросает туфлей в свою мать. Я уезжаю отсюда навсегда. Прощайте"
  
   В этот же день он уехал в город Венден (сейчас - Цесис).
  
   (Я вспоминаю эту семейную легенду и сочувствую той далекой во времени латышской красавице. Очень ей хотелось замуж за красивого парня! Понервничала перед приходом жениха, и все нарушилось... Благодаря той далекой, нелепой для неё случайности я имею сейчас возможность писать эти строки. - Р.)
  
   Карл в одном из технических журналов нашел адрес машиностроительных мастерских Дома Рейтер в Вендене. Вот туда он и отправился. Показал управляющему свои журналы. Рассказал о предыдущих местах своей работы. Его приняли.
   С 1901 года по 1910 год он учился и работал в Машиностроительных мастерских Рейтера в г. Цесис (Венден).
  
   Мелания
   Ему было 28 лет когда он познакомился с 18-летней Лапинь Меланией Андреевной. Сохранилась фотокарточка Мелании примерно тех лет.
   Три девушки и два латышских парня сидят среди зелени, у ребят в руках мандолина и гитара.
  
  
[]
  
  
Мелания с друзьями в 1908 году. Она в верхнем ряду.
  
   Родители Мелании жили в Мадоне. А учиться её послали в Венден (Цесис).
   В первом классе её спросили на уроке русского языка: 'Назови рыб, которых ты знаешь! - Рыба, щука, ящик! - А почему ящик? - Ну, а как же? Его всегда берут, когда ловят рыбу'.
   После окончания четырех классов школы она попала в Дом Рейтере. Работала там девушкой.
   Помогала по дому, пекла в праздники печенье, была в этом Доме как у себя дома.
   Её свадьба с Карлом была сыграна в этом же доме.
  (Вот свадебная фотография - много народа, впереди седобородые деды, красивый дом, красивые люди. - Р.)
  
  
[]
  
  
  Это произошло спустя пять лет после знакомства Карла и Мелании, 28 ноября 1910 года. Венчались в Вендене в Яня базнице.
  
   (Много лет спустя мы зашли с моей матерью в эту большую и красивую церковь. Шла служба. Народа было немного. Мы посидели на скамейках с высокими спинками, послушали. Потом тихо вышли .
   В прихожей церкви задержались, мать захотела положить в большой ящик пожертвований деньги, но 25-рублевки было трудно всунуть в узкую щель. Почти сразу за нами вышел служка, он внимательно посмотрел на старания моей матери.- Р).
  
  

Переезд в Россию.

  
   Знакомый из Дома Рейтера пригласил Карла на строящийся лесопильный завод в местечко Хотимск Могилевской губернии. Карл и Мелания согласились.
  
  
  
[]
  
  
  
Карл и Мелания.
  
  
   (Мне мама рассказывала, что по дороге в Россию моя будущая бабушка впервые увидела продающиеся на перроне очень красные яблоки и попросила мужа купить их. Карл объяснил ей, что это не яблоки, а томаты. Но купил, Мелания попробовала и в этот первый раз томаты ей очень не понравились.
   Спустя несколько лет томаты врач порекомендовал ей есть к большом количестве без соли, чтобы рассосались камни в почках. Помогло. - Р.)
  
   В Хотимске у них в 1912 году родилась дочь Лайма . ("Счастье" в переводе, а также, богиня удачи. - Р.) В том же году хозяин Хотимского лесозавода стал строить ещё один лесозавод и как подрядчик Московско-Казанской железной дороги пригласил Карла на новый завод.
  
   Юрловский завод.
   Юрловский лесозавод строился в 20 км. от ст. Барыш, 10-ый км. Тупик Патрикеевской ветки. Карл руководил строительством. Не было ни инженеров, ни мастеров был только один главный механик - Карл Яковлевич Зельман. Бывших крестьян он учил строительным и заводским профессиям.
   Завод построили, и заработал он хорошо.
  
   Мельница, семья, жизнь.
   Квартира, в которой жила семья Карла, была хорошая, но средств уже хватало и он в 3-х км. от завода купил хороший дом с надворными постройками, большим огородом и полуразрушенной водяной мельницей. Эту мельницу восстановили, чему жители села Ушаковка были очень рады.
  
   В 1913 году родился сын Эволд. На следующий год началась война и смутное время. Карл свои сбережения - 2000 рублей золотыми монетами, чтобы не пропали, положил в Государственный Банк.
   (Карл накопил эту сумму золотыми монетами (400 штук, если пятирублёвками). Я как-то взвесил пятирублевую золотую монету. Её вес, помнится, оказался равным 4,25 грамма, следовательно, Карл отнес в царский банк 1,7 килограмма золотых монет. - Р.)
  
  
  
[]
  
  
  
Карл, Мелания, Лайма, Эволд и приехавшая погостить сестра Мелании Анна в 1915 году.
  
  
   15 (2) сентября 1915 года родилась дочь Элиза. Это - я.
  
  

Детство.
  
   Моих родителей жители деревни уважали. К маме приходили как к доктору. Она приготовляла из желтка яйца, подсолнечного масла (ложка) и муки (ложка) мазь, которая очень помогала при нарывах. Она примерно так же действовала, как мазь Вишневского. Мама помогала лечить простуду и желудочные нарушения. Все это, конечно, делалось бесплатно.
   На войну папу не взяли, так как у него было трое малых детей. Много крестьян и рабочих забрали, и жить стало хуже. Поля плохо обрабатывались, деревни нищали.
  

Новое время - новая жизнь.

   Репатриация.
   После Февральской революции 1917 года хозяин завода уехал, и Временное правительство прислало директора.
   В 1918 году было объявлено - желающие латыши могут уехать в Латвию. Карл собрал нужные документы и отдал их директору завода для отправки их в Москву. Ждет месяц, другой - директор говорит, что ответа ещё нет. Карл оформляет документы ещё раз и идет сдавать в волость, но оказывается, что уже поздно. Директор, желая сохранить нужного специалиста, не отослал документы. Так Карл с семьей остался в Советской России.
   Летом 1918 года брат Карла Петр, обучавшийся в г. Корсунь, по пути в Латвию заехал к нам. Оставил нам скрипку и часть вещей. Когда мы его провожали на станцию, Пётр нес меня на руках. Мама говорила мне - иди, дочка, ножками, а Петр - нет, я понесу её. (Элизе было почти три года-Роберт П.)
  
   Неурожай.
   В 1921 году была засуха, неурожай и особо трудно было первую половину следующего года. Озимые были засеяны, ждали урожая, люди ели лебеду, дикий лук, несли последнее зерно на мельницу.
   Приехал из госпиталя бывший латышский стрелок Август. Стал работать у нас на мельнице. По указанию Карла он бесплатно молол зерно тем, у кого кормильцы были на войне или погибли.
  
   Починка мельницы.
   Весной 1922 года прорвало дамбу, пруд вытек, мельница встала. Пришла делегация крестьян и говорит: "Карл Яковлевич, мы, мужики, возобновим дамбу, покорми нас".
   Зарезали свинью, стали готовить еду, печь хлебы. Сделать еду помогали две соседки.
   Когда дамбу починили, дали работавшим продуктов. Вскоре дамбу прорвало в другом месте.
   Снова пришла делегация мужиков. Стали просить восстановить дамбу и обещать, что найдут виновного.
   Карл ответил: "виновных искать не надо, восстановите дамбу, буду хорошо кормить, дам муки домой. Но, если будет сделано плохо, и прорвет ещё раз, то больше восстанавливать не будем, мне платить больше нечем и третьей свиньи нет. Обойдусь без мельницы, и вы будете ездить как раньше за 30 км."
   Больше дамбу не прорывало.
  
   Денежная реформа.
   !921 год и следующий для деревни были очень тяжелыми. Многие разорились, но были и нечестные люди, которые разбогатели.
   Одна история того времени.
   Один крестьянин с большой семьёй, с малыми детьми несколько лет строил новый дом, экономил, отказывал себе во всем. Летом 1921 года дом построили, но случился неурожай, и он продает дом богатому соседу. Часть взял сразу зерном, чтобы засеять озимые, а на остальное в волости выписали вексель.
  
   В это время объявляется денежная реформа, и большие миллионы превратились в рубли и копейки. Крестьянин пришел к Карлу и в ужасе рассказывает, что сосед принес 1рубль и 90 копеек и требует расписаться в погашении долга.
  
   "Что мне делать, Карл Яковлевич? Помоги! И дома нет, и с голода помрем!" - просит он Карла.
   Карл пошел с ним в волость к судье.
   Судья распорядился: произвести срочную выплату долга зерном, а иначе будет суд и зерно конфискуют. Крестьянин получил своё зерно. Мужики были довольны восстановлению справедливости.
  
   Контузия Августа все больше ухудшала его здоровье. Иногда он пробовал играть на скрипке, которую оставил Пётр, но что это были за звуки! Голова у него болела всё сильнее. Он лег в госпиталь и оттуда не вернулся.
  
   Налаживание жизни.
   Осенью 1922 года и последующие годы урожай был хороший. Вернулись с войны уцелевшие мужчины. Земля была поделена по количеству едоков в семье. Все крупные предприятия были национализированы.
  
   Брюшной тиф.
   Жить стало легче, но пришла новая беда. Эпидемия брюшного тифа - тяжелая заразная болезнь. Люди заражались через воду и пищу. Поднималась высокая температура, начинался бред. Многие умерли, но многих и вылечили. После болезни нужно было соблюдать диету, можно было есть только каши и бульоны. Тех, кто съедал ржаной хлеб или острое, кислое, спасти было нельзя.
  
   Оспа.
   К весне 1923 года эпидемия тифа утихла. Прошел слух, что приближается эпидемия оспы. Приехала целая бригада врачей, стали делать прививку. Наша семья и многие другие жители сделали прививку, а часть людей не сделала, многие даже прятались.
   Оспа пришла. У заболевших тело покрывалось сыпью, которая чесалась так сильно, что не было сил удержаться от желания расчесать. После почесывания пузырьки сыпи лопались и у выздоровевших оставались глубокие ямки, рябь.
  
   Умирали не все. Наши соседи Семины не сделали прививку. Заболела старшая дочь и наш приятель, её брат Гриня. После выздоровления сестра стала рябой, а её брат нет. Мы повстречались с ним, он не рябой, улыбается. Мы удивленно спрашиваем "Гриня, ты не рябой?" - "Рябой! Но не там!" - отвечает он и показывает свои ноги и живот - все рябое. Гриня не хотел, чтобы над ним в будущем смеялись и когда нестерпимо зудело лицо, он чесал ступни и живот. Ему было всего 8 лет.
   Оспа закончилась.
  
   Быт.
   В деревнях ещё не было колхозов и жили своими продуктами. Немного своих продуктов продавали, чтобы купить керосин, соль, мыло, спички, керосиновые лампы и фитили для них.
  
   Были лампы пяти, семи и 10 линейные. У нас дома была лампа 20-и линейная, так называемая 'Молния' и висела она над столом в столовой. Дома кроме 10-и и 7-и линейных ламп был и керосиновый фонарь под стеклом 'Летучая мышь', чтобы ходить на конюшню и коптилка для бани.
  
   Те, кто работал на заводе или занимался ремеслом - кузнецы, гончары, плотники и зажиточные крестьяне покупали одежду и обувь.
   Безлошадные (бедняки) покупали мало и одевали такую одежду только по праздникам и в церковь. В обычные дни ходили в самотканой одежде из конопли и льна.
   Чтобы сделать такую одежду из домотканой ткани надо было: посеять, убрать, выдергивая с корнем, лен или коноплю Снопы немного высушить и обмолотить, затем отмочить, высушить, в деревянной мялке мять небольшими частями, чтобы твердая часть стебля - кострика ломалась и отпадала и оставалось волокно. После этого начиналась работа с волокном.
  
   Расчесывали гребнем и на прясле (доска для сиденья с гребнем с одной стороны) пряли веретеном нить.
   Женщины и девушки длинными зимними вечерами собирались вместе на 'посиделки' пряли, вязали и пели песни. Весной на деревянных станах вручную ткали полотно, потом стирали, расстилали на траве под солнцем отбеливать. Из льняной ткани делали полотенца, скатерти, кофточки, из конопляного холста бельё, из грубого холста мужские штаны. Красили корой ольхи или купленными красками.
  
   Многие носили лапти - довольно удобную и прочную обувь сделанную из лыка молодых лип. На ноги надевались шерстяные чулки и онучи (портянки) из холста и зашнуровывались веревками (как у римлян) от ступни до колена.
  
   Школа.
   В Ушаковке была 3-х классная начальная школа, а за 7 км. на Румянцевской фабрике была 7-летка. Когда моя старшая сестра Лайма закончила 3-й класс, её подруги не пошли учиться дальше и она тоже захотела остаться дома и учиться прясть. Родители настояли на продолжении учебы. Лайму вместе с соседней девочкой возили в дальнюю школу.
  
   НЭП
   1923,1924 годы были годами НЭПа, Новой Экономической Политики. Они принесли народу ощутимое облегчение. Была разрешена частная торговля, мелкое и среднее предпринимательство по патенту. Торговля и мелкое производство расцвели.
  
   Ярмарка.
   Недалеко от Ушаковки на пригорке стояла церковь и Жадовский мужской монастырь с большим садом, обнесенным каменным забором с узорными металлическими прутьями. Перед входом в церковь была большая площадь Пустынь, на которой три раза в год устраивалась ярмарка.
  
  
[]
  
  
   Эту гравюру мне прислал один из двоюродных внуков Лены - подруги Лаймы и Элизы - Шарагин Евгений. Недавно мне пришло от него письмо, в котором было сказано: ...Я правнук мельника Чекушкина Константина, который жил в Вашем доме в д. Ушаковка. Дом до сих пор стоит. А рядом лежат жернова с мельницы. Монастырь сейчас восстанавливают. Вновь обретена икона Жадовской богоматери. Тетя Дуня упомянутая в тексте, это моя прапрабабушка, а Лена это жена старшего брата моего деда. Так что земля очень маленькая и все так в мире взаимосвязано. С уважением, Шарагин Евгений г. Саранск. - Роберт.
  
   На Петров день, 30 июня по старому стилю на площади Пустынь проходила ярмарка. Помню такую первую ярмарку во время НЭПа.
  
   Ещё накануне к вечеру, со всей округи и из окрестных волостей съехались на лошадях торговцы, поставили палатки с дощатыми стенами, прилавком, брезентовой крышей. Те, кто победнее - просто палатки из брезента.
   Построили большую харчевню со столами и скамейками. Кроме прочего там подавали воблу, вкусные пышки и бесподобные калачи, пили чай и самодельный лимонад.
   Ставили временный театр - балаган. Представление давали два приезжих клоуна, им помогали два брата с нашего завода и их сестра.
   Зазывала кривлялся и приглашал зайти. Я была с мамой на таком представлении. Комедийные кривляния были не умные и грубые, мне не понравилось. Но публика смеялась и веселилась.
   Рядом с балаганом была настоящая карусель, с бархатной крышей, с которой свисали гирлянды стеклянных цветных бус. Садились на лошадей и удобные скамеечки. В середине карусели за пологом играла шарманка с барабаном и звонкими тарелками.
   Хотя плата за катание была небольшой, у многих деревенских мальчишек нечем было заплатить, и хозяин брал их наверх крутить карусель.
   На следующий заезд они садились вниз, а крутили уже другие ребятишки. Все занимали свои места, хозяин начинал крутить шарманку, помощник бить в барабан, Ребята начинали крутить карусель, сначала тихо, потом быстрее, барабан бил всё громче.
   Сердце замирало в груди, все неслось мимо по сторонам. Потом вращение замедлялось, музыка стихала, карусель останавливалась и так повторялось до позднего вечера.
   Из развлечений для более взрослых были 5 лодок- качелей и шаги - гиганты. К высокому столбу к вращающемуся на его верхушке железному кольцу были привязаны четыре веревки с петлями - сиденьями. Надо было сидя бежать и затем лететь, пока ноги не прикоснуться с землей. Это было очень весело.
  
   Продавали китайские бумажные игрушки, птички из глины, свистки, губные гармошки.
   Шум толпы, свистулек, гармошек, смех.
   Продавалось мороженое в нескольких местах по 3 и 5 копеек. Это недорого, но покупали его немногие. Деньги считали по-старому на миллионы, а платили по-новому - рублями и копейками.
   Подошли мы с мамой к мужикам торгующим с лотка фруктами, мама спрашивает: - 'Сколько стоит лимон?' Ей отвечают, - 'Двадцать пять лимонов!'
   Мы купили лимон, отошли, а я спрашиваю у мамы, как это понять. Оказывается, так называли миллионы.
  
   Праздники.
   На рождество папа приносил сосну и мы наряжали её самодельными игрушками. Лили из бараньего сала свечи, мама пекла печенье, папа приносил из магазина большую банку монпансье (леденцы). Зажигали свечи.
   Прибегали деревенские ребятишки, спрашивали, - 'Христа славить?' - 'Славьте, славьте,' - отвечала мама. Ребята начинают петь - 'Рождество твоё Христос, Боже наш - и так дальше. - Со светлым праздником вас!' - 'И вас тоже!' - отвечает мама и дает всем печенье и конфеты.
  
   Зимой, за 7 недель до пасхи в воскресенье было Заговенье, праздновали Масленицу. Пекли блины и варили кашу, обильно смазывая скоромным (сливочным) маслом. Была поговорка ' Кашу маслом не испортишь!'
   Катались на лошадях с санками, под дугой звенел колокольчик, веселились, пели песни. Ребятишки катались с горки на санках и ледянках.
   В 'чистый понедельник' наступал Великий Пост, длившийся 7 недель. Говели, т.е. не ели ничего скоромного (молочного и мясного). Ели хлеб, овощи, грибы и постное (растительное) масло. Рыбу можно было есть в понедельник, среду и пятницу.
  
   Через 6 недель поста наступало Вербное воскресенье. Ломали прутья вербы и в шутку хлестали друг друга, приговаривая:
  
   Верба бела - бьет за дело,
   верба красна - бьет напрасно,
   верба хлёст - бьет до слез.
  
   Последняя неделя называлась страстной. В это время рыбу есть не разрешалось. Верующие ходили на исповедь, получали прощение грехов. Мне мама тоже разрешила сходить с подружками на исповедь. Подружки мне объяснили, что попу надо рассказать про свои грехи и потом на все (!-Р.) его вопросы отвечать ' грешна, батюшка'.
   Так я и сделала, отвечала : "грешна батюшка".
  
   После отпущения грехов целуется рука попа и крест, причащаются хлебом и кровью господней - сладким слабеньким вином.
   На пасху ещё в субботу мама специально варила много яиц с луковыми перьями, клала их в большое решето в кухне на стол.
   Когда народ возвращался из церкви, ребята подбегали к нашему дому и весело провозглашали - 'Христос воскрес! - Воистину воскрес!' - отвечала мама и давала каждому крашенное яйцо. Эти убегали, прибегали другие, всё повторялось. Мама улыбалась, всем было весело - Праздник!
  
   Религия.
   Каждый год в начале июня происходили "Проводы".
   Провожали икону Казанской Божьей матери в Казань. Шествие было красивое. Крепкие нарядные парни (служители церкви) несли большую икону в золоченой раме, несли хоругви, пели псалмы. Идти было далеко - 20 км. до станции Барыш, поэтому весь путь шли не все. От Барыша везли поездом в Казань.
   Позже икона снова появлялась в нашей церкви.
  
   У церкви была пристройка, небольшая белая с голубым часовня. Ниже часовни был крутой спуск под гору.
   А из горы бил родник с чистой водой, дно его было выложено светлым камнем. На Крещенье женщины с детьми шли сюда за святой водой, набирали в бутылки и ставили дома за иконы на божницу.
  
  
  
[]
  
  
  
Так выглядел источник в довоенное время. Прислано Евгением.
  
  
  
  
[]
  
  
  
Так выглядит этот источник сейчас. Прислано Евгением.
  
  
   Мы - лютеране.
   У нас дома не было ни святой воды, ни божницы с иконами. Мои родители были лютеране. У мамы была одна книга в красивом переплете с крестом на обложке на латышском языке, старинный шрифт. Я в это время ещё не умела читать.
   В нашей семье посты не соблюдались. Как-то на вербное воскресенье мама напекла пирожков с мясом, ватрушек и булочек. Зашла к нам одна крестьянка, поздравила с праздником и спрашивает, - 'Андреевна, (в деревнях женщин звали по отчеству), чем у тебя так вкусно пахнет?'
   Мама пригласила её к столу. От пирожков и ватрушек она отказалась, а булочек поела, похвалила и вдруг спохватилась 'Ой, наверное, они скоромные, на молоке с яйцами? Согрешила!' 'Не беспокойся, - говорит мама - ты же не знала, пусть это будет грех на мне'. 'Ну, прости тебя господь', - гостья перекрестилась и заулыбалась.
  
   В церковь мои родители не ходили, а вот поп к нам 2 раза приходил.
   Один раз пришел зимой и спрашивает 'Карл Яковлевич, ты наверно знаешь когда будет пасха, я был в волости, там не знают, а в уезд ехать не решаюсь. Ты человек грамотный, всё умеешь, скажи, какого числа будет пасха, чтобы я мог рассчитать, когда объявить Масленицу и Великий пост'. Папа попросил прийти чуть попозже.
  
   У нас был старый дореволюционный календарь с очень подробными сведениями восхода и захода солнца, луны, расчет фаз луны, что очень важно при расчете времени Пасхи.
  
   Расчет такой - после 22 марта (дня равноденствия) в первое полнолуние еврейская Пасха, в первое воскресенье после полнолуния лютеранская и католическая. Если полнолуние попадает на понедельник или вторник, то в первое воскресенье обе Пасхи бывают вместе, а если полнолуние в среду, то православная отступает на месяц. Папа объяснил попу, тот узнал дату и был этим очень доволен.
  
   Крестный ход с молением дождя.
   Другой раз поп тоже приходил за советом.
   Была весна 1922 года. Голодное время, всходы были хорошие, но было сухо и жарко. Поп пришел и рассказал, что бабы замучили его требованием сделать крестный ход, чтобы молить бога о дожде.
  -Как думаешь, Карл Яковлевич, будет сегодня дождь, или нет?
   Папа подумал и ответил - нет, сегодня дождя не будет, но скоро должен быть, зайди завтра утром.
   Папа знал народные приметы и был наблюдательным.
   На следующий день папа сказал ему - сегодня будет дождь.
  После утренней службы (обедни) поп объявил крестный ход.
  
   Звонили колокола, впереди шествия шел поп и кропил землю святой водой, пономарь читал псалмы, певчие пели молитвы, парни несли икону и хоругви, за ними шли верующие. Прошли в поле, затем повернули в деревню и в это время яркая солнечная погода стала портиться.
   Небо нахмурилось, подул ветер. Шествие было уже в нашем конце деревни, когда пошел дождь. Люди идут, поют, идет дождь, а со стороны из ведер ещё и поливают идущих, потому, что была примета, чем больше их обольешь, тем больше будет дождь. Дождь после крестного хода прошел очень хороший.
  
   Игра в деревенскую Сходку.
   На площади, где мы играли в разные игры, стояла трибуна. Как-то кто-то из девчат вспомнил, что осенью был сход и на этой трибуне 'выступали'. Мы стали играть в сход.
  
   Вначале степенно, как мужики подходили к трибуне, начинали мужицкий разговор. 'Урожай осенью был хороший, я всё убрал, засеял озимые и хлеба хватит до нового урожая'. Другая продолжает - 'Я тоже все убрал. На днях был на мельнице, смолол рожь и баба спекла хлеб. Чистый, без лебеды и желудей'. Третья - 'И я был на мельнице, ободрали мешок пшена, баба сварила молочную кашу, как на масленице'.
  
   Потом одна из девчонок забегает на трибуну и кричит - 'Тихо! Собрание считаю открытым! Выступаем по очереди. Да здравствует пятая годовщина Октябрьской Революции!'
   Её сменяет следующая, потом еще одна.
   По очереди забегаю на трибуну и я, тоже кричу - 'Да здравствует пятая годовщина Октябрьской Революции!' За мной вбегает другая, и так по несколько раз мы бегали на трибуну.
  
   Это была только пятая годовщина!
  
   Хозяйские заботы.
   Урожаи 22-го и последующих лет были хорошие. Мельница работала в полную силу. Но надо было за ней следить.
   Был только мельник, нанятый по найму, других работников не нанимали. Основная папина работа механиком Юрловского завода требовала от него всё его внимание. В 1924 году папа, посоветовавшись с сельским советом Ушаковки, решил продать мельницу с домом и огородом. Купить захотел Серебряков, хозяин старой ветряной мельницы, находившейся в 20 км. от Ушаковки. По договору Серебряков должен был выплачивать долг за всё это в течении трех лет, с условием, что если за это время всё не будет выплачено, то договор будет считаться недействительным. Мы переехали на жительство в поселок Юрловского завода. На три км. ближе к месту работы папы, куда он ходил, начиная с 1912 года по тропинке через лес, сокращая путь на один км. Переехали вместе с коровой, собакой и кошкой Старушкой.
  
  
   В поселке Юрловского завода.
   Квартиру дали хорошую двухкомнатную, с большой кухней и кладовой, с электрическим освещением, погребом, конюшней, сараем для коровы и сеновалом.
   Дом был 4-х квартирный, за ним ещё такой же, а дальше сосновый лес. Напротив, через площадь стоял дом директора.
   На площади было место наших игр. С самого утра к нам прибегала младшая племянница директора Галя, которая вместе с сестрой Ниной приезжала к нему летом гостить из Ленинграда, присоединялись другие дети.
   Нам оборудовали настоящую детскую площадку - поставили Гиганы (Гиганты), качели. Мы играли в лапту, чижик, пятнашки.
   За директорским домом была контора, конный двор с двумя выездными лошадями, тарантасом и санями. У директора был персональный кучер Александр.
   Вдоль подходящей к заводу железнодорожной ветки стояли дома рабочих лесозавода. Был небольшой клуб с самодеятельным театром, работала начальная школа с одной учительницей. Больных кучер Александр отвозил на директорской лошади к фельдшеру или в больницу за 7 км. в поселок Румянцевской фабрики. Это был культурный центр нашей волости. Там были почта, театр, больница, 7-летняя школа, в которой мы все трое - Лайма, Эволд и я учились.
  
   Зимой нас возили на санях, весной, когда дороги были плохие, жили там. В другое время ходили 7 км. пешком и это мне не казалось трудным. Через поле, лес, село Жадовку, опять через поле и селение Румянцевской фабрики.
  
   Лечение Крайновых.
   В первые годы Советской власти на некоторых заводах зарплату выдавали каждую субботу. Если рабочий болел, то больничный листок не выдавали, но зарплату платили полностью. В основном люди дорожили своим рабочим местом, работали добросовестно, но были и исключения.
  
   На Юрловском заводе было четыре рамы, каждую раму обслуживала бригада рабочих с опытным рамщиком. Два рамщика были братьями из семьи Крайновых. В этой семье было еще два брата, сестра и мать и все любили выпить.
   (Это они на ярмарке подрабатывали балаганными актерами).
   Начинали пить в субботу, в понедельник, в похмелье посылали младшего брата на завод сообщить, что они больны.
   Однажды братья пили до среды, а вышли на работу в четверг. Им говорят, что в следующий раз их повезут в больницу лечить.
  
   В следующий понедельник Крайновых опять на работе нет. Помощник директора сам идет к ним домой, они стонут, мол, мы больные. Помощник идет на фабрику, приезжает на тарантасе, говорит, что директор приказал вести их к доктору.
   Привез их к фельдшеру, с которым было заранее договоренность. Тот осмотрел их и сказал им: 'дааа, вы больны, я дам вам лекарство и вы выздоровеете' - и дал им выпить касторки.
   Обратный путь для братьев был очень тяжелым. Касторка подействовала очень сильно, и всю дорогу братья бегали в кусты. На завтра они были на работе и больше по понедельникам не болели.
   Эту историю я узнала позже, когда мне было уже 10 лет. Жена директора, дружившая с моей мамой, рассказала эту историю ей, а мы с Галей играли рядом с ними и всё это слышали.
  
   Буря.
   Мы с мамой ходили в лес за грибами и ягодами. Однажды, мама и мы с Лаймой пошли за ягодами. В лес в сторону Ушаковки. Светило солнце, было тихо. Но вот подул ветер, солнце спряталось, на небе появились какие- то странные облака, что- то в них крутилось. Мы почти побежали домой.
   Уже пробежали завод, как сзади раздался сильный грохот - свалило заводскую трубу. Когда мы были почти у самого дома, меня приподняло и бросило прямо на забор. В дом мы добрались, держась за забор. Потом пошел град, разбивавший стекла окон. Некоторые градины были с куриное яйцо. Но продолжалось это не долго. Засверкало солнце, ветер стих, и мы выбежали на улицу. Таял град, валялись доски с крыш.
  
   Когда пастух пригнал стадо, то он был удивлен тем, что творилось в поселке, оказывается, ураган прошел очень узкой полосой.
  
   Катание яиц.
   Ушаковские девочки собирали в лесу землянику и приносили нам на продажу. Мама покупала ягоды, угощала девочек булочками и ватрушками (она их пекла каждое воскресенье) и однажды спросила, как там наш бывший дом и не видели ли они нашу пропавшую кошку.
   Девочки рассказали, что в доме живет мельник Чекушкин с женой, а под крыльцом дома наша кошка принесла котят. Мы с Лаймой решили как-нибудь сходить посмотреть. Собрались на Пасху. Мама дала нам по паре яиц, и мы пошли. Посмотрели на дом, зашли к соседям.
  
   Нам рассказали про наших подружек и про нашу кошку Старушку (так её мы звали). Лайма осталась играть с Леной, а я с Клавдией пошли смотреть как девушки (взрослые) катают яйца.
   Катают их с большой деревянной лопаты для выпечки хлеба немного наклоненной. На полтора метра от лопаты полукругом чертится черта (кон) и желающие играть ставят свои яйца на кон. Яйца по очереди ставят на лопату и отпускаются, если задевает какое-нибудь на кону, то катающая забирает его себе и катает дальше.
  
   Девушки очень старались, но не понимали, что яйца не могут катиться прямо. Я так внимательно смотрела на игру, что одна из девушек предложила мне как гостье поиграть с ними. Первый раз я направила не совсем точно, учла это и во второй раз выиграла яйцо, потом ещё и ещё. Мне стало не по себе, и я сказала девушкам, что больше играть не хочу и не знаю, что делать с яйцами. Два отдала маленькой Вере (она была круглая сирота, жила очень бедно с тетей), а остальные три поставила на кон. Распрощалась с девушками и в очень хорошем настроении пошла с Лаймой домой.
  
   Новое назначение.
   В начале лета 1926 года директора вместе с механиком (моим отцом Карлом Зельман) вызвали в Москву. На обратном пути папа в вагоне попил чаю с мёдом, простудился и тяжело заболел.
   Пеницелина и сульфадимезина тогда не было, и от воспаления легких многие умирали. Болел он тяжело, выздоровел только к осени.
   В Москву директора и папу вызывали на собеседование. Рядом с заводом лес был уже вырублен и его через два года собирались закрыть, а вместо него построить Васильевский лесокомбинат, недалеко от Казани, немного выше по Волге. На место механика было решено назначить Карла Яковлевича Зельман.
   Отъезд планировался на лето 1927 года.
  
   Отъезд.
   Летом следующего года пришло распоряжение из Москвы: прибыть на новое место работы в июле месяце.
   Вместе с нами уезжала ещё одна семья - Барышниковы. Нам выделили по одному товарному вагону. Паровоз привез их со станции Патрикеево близко к нашему дому, и мы погрузили почти все свои вещи и скот.
   Часть вещей нам пришлось погрузить в вагон Барышниковым. В нашем вагоне папа отгородил место для нашей коровы Вербочки, оборудовал ясли - кормушку, положили запас кормов и даже опилки для пола. Получилась чистая комната.
   В другом конце оборудовали место для себя. Погрузили вещи, продукты, комнатные цветы и даже ящик с розами.
   Эти розы росли у нас в Ушаковке под окнами в палисаднике. Оттуда мы перевезли их на Юрловский завод, а сейчас они поехали с нами в Васильево. Розы были очень красивы, и хотя листья и были как у шиповника, но бутон был полный и сам куст был похож на вьющуюся розу. Цвели эти розы всё лето.
  
   Прощальное угощение.
   Почти всё погрузили.
   За пару дней до отъезда мама, (я и Лайма ей помогали), напекла наше фирменное печенье - сухарики.
   Рецепт такой:
   растирается сливочное масло с сахаром, хорошо перемешивается с яйцами, добавляется изюм, мука, ещё раз перемешивается и в форме белого батона хлеба, чуть тоньше и длиннее, запекается в печи. Полностью остывшие готовые булки нарезаются ломтиками и на противне наполовину подсушиваются в уже немного остывшей печи. Получаются сухарики и хрустящие и мягкие, вкусные и долго сохраняющиеся.
   Мы их напекли много и в дорогу и для гостей, пришедших на наши проводы.
   Напекли также много пирогов с мясом, ватрушек, разных булочек. Зажарили всех кур, а их у нас было много.
  
   Папа разобрал дощатую стенку между кухней и столовой, сделал длинный стол и короткие скамейки (чтобы удобно было садиться и выходить).
   На столе было много разной еды - ветчина, жареные куры, грибы, пироги. Пили чай с вареньем и немного водки. Её наливали два раза по стограммовой стопке. Перед папой тоже стояла стопка с водкой, когда было нужно, он поднимал её и подносил к губам, но к концу застолья она так и осталась полной.
   За столом была приятная атмосфера, вспоминали годы совместной работы и жизни. У папы было хорошее настроение. Одних гостей сменяли другие, ставилась новая еда. Мама и Лайма обслуживали.
   Было жарко, двери распахнуты настежь. Многие пришли просто попрощаться, но папа выходил, встречал их и приводил за стол. Так продолжалось до вечера. На утро пришло ещё несколько человек проститься, мы их тоже угостили.
  
  
Прощание с родиной детства.
  
   Днем пообедали, унесли последние вещи в вагон, привели корову Вербочку.
   Я забралась на верхнее сиденье у окна, выходить больше не хотелось. Я мысленно прощалась с Юрловским заводом и Ушаковкой.
  
   Проверка родителей.
   Здесь я родилась, здесь прошло моё детство. Вспоминала игры в куклы, сделанные нам мамой, как купались в речке ниже мельницы.
   Речка была не глубокой, в глубоких местах лишь до пояса, но с пиявками. Один раз я забралась, где поглубже и выскочила оттуда вся в пиявках, больно не было, но страшно. Поэтому обычно мы купались там, где помельче и играли на чистом песочке.
   Когда мне исполнилось семь лет, я с подружками стала ходить купаться на пруд, там мы учились плавать в тех местах, где помельче.
   По берегу пруда было несколько деревенских бань, в них по субботам парились парни и голыми бегали в пруд, уплывали далеко и вновь возвращались париться.
   Однажды мы с подружками прибежали на пруд, сняли одежду, бросили её прямо на траву, а одна положила на кустик, чтобы не запачкать. Вдруг на тропинке показались какие-то парни, мы голые выскочили из воды и, спрятавшись в кустах, стали одеваться. У той подружки, которая так берегла платье, оно зацепилось за куст и порвалось. Девочка заплакала. 'Боюсь, - говорит, - идти домой, меня за порванное платье будут бить'.
   Я очень удивилась и сказала, что меня дома никогда не бьют. 'А если что-нибудь порвешь?' - удивились подружки.
  
   Чтобы проверить я решила порвать свою одежду. Платье пожалела, очень уж оно мне нравилось, порвала переднюю вышитую часть рубашки в узкие ленты. Так пришла домой и сразу к маме, говорю ей - 'у меня порвалась рубашка, ты меня будешь бить?'
   Мама говорит - 'сама рубашка так порваться не может, зачем ты её порвала?' - 'Я хотела узнать, будешь ты меня бить, или нет'.
   Мама отвечает, - 'нет, никто тебя бить не будет, но рубашку придется выбросить, ты её не жалей, она всё равно уже износилась'.
  
   Игра в прятки.
   Вспомнился мне случай в Ушаковке с Франтиком, (так собаку звали).
   У этого большего черного дога над глазами были рыжие пятна как брови, а на груди белое пятно как галстук.
   Летом мы играли в прятки, и Франтик тоже бегал с нами. Играли так:
   все, кроме водящего стоят на перекрёстке у нашего дома, а водящий убегает по улице до гумен, возвращается назад и начинает искать спрятавшихся.
   Кто-то сказал 'пусть Франтик тоже водит'. Все встали на обычное место, а я с Франтиком немного впереди, и говорю ему - 'Франтик беги один до гумен и возвращайся, мы спрячемся, а ты будешь нас искать'. Он приготовился бежать и смотрит на меня. Я погладила его рукой и показываю рукой - 'беги один, будешь меня искать'.
   Он понял, побежал до гумен, как мы всё время бегали, мы спрятались, быстро вернулся, нашел меня - 'Гав, гав!' Я побежала, застучалась и говорю - ' ищи других!'
   Он быстро всех нашел, только и было слышно 'гав, гав!' Мы были удивлены не тем, что он понял нас и стал водить, а тем, что, не видя, куда мы спрятались, так быстро нас нашел.
  
   В 1927 году мне было одиннадцать лет, Прощаясь с Ушаковкой навсегда, я не знала, что ещё через одиннадцать лет мне придется побывать в Ушаковке и Жадовке.
  
  
   Поехали...
  
   Подцепили вагоны к паровозу, раздался свисток, состав тихо тронулся.
   Много людей стояло на обочине и махало нам. На ст. Базарное нас подцепили товарному составу и сообщили нам, что поезд будет останавливаться редко и на остановках выходить не рекомендуется. Через сутки наши вагоны отцепили от состава и поставили в тупик. Пообещали после обеда прицепить к другому поезду.
   Мы, дети, вышли побегать. Рядом стояли и смотрели на нас два мальчика. Мама спросила у них, есть ли у них корова, услышав в ответ, что нет, сказала им - 'пусть ваша мама придет сюда, захватив с собой ведро, и я дам вам молоко бесплатно'. И села доить.
   Корову надо было доить два раза в сутки, молоко было некуда девать. Надоила, налила женщине почти ведро парного молока и сказала, что если к двум часам мы ещё будем здесь, пусть приходит ещё. Женщина была очень довольна. В два часа мама дала ей ещё молока.
   Вскоре нас прицепили к товарному поезду и мы поехали дальше.
  
   Ночь, день ещё ночь, утром папа сказал нам, что подъезжаем к Свияжску, а потом переедем через Волгу, большую реку России, которую в песнях называют Матушкой - Волгой.
   После Свияжска поехали по мосту и мы впервые увидели такую широкую и красивую реку. Через несколько километров пути наши вагоны на станции Васильево отцепили.
   Дальше ехали по железнодорожной ветке до самого завода и остановились у самой проходной. Папа сходил в контору, поговорил с директором Трещалиным. Ему дали несколько помощников, выделили два дня на устройство. Папу назначили механиком завода.
  
  

Юность.

  
   Новый дом.
   Дом, в котором нам выделили квартиру, был недалеко от завода. В одноэтажном доме было четыре раздельные квартиры. Наша квартира была угловая, имела отдельный вход.
   Крыльцо, тамбур, дверь в холодную кладовку и дверь в квартиру. Прихожая, налево от неё кухня, с русской печью, в которой можно печь хлеб, пироги, жарить кур, парить тыкву.
  
   В обычной русской печи заслонка отделяет саму печь от шестка, а в этой комбинированной печи была плита с духовкой и бачком для подогрева воды. В этой печке была вьюшка, в которую, если её приоткрыть, вытягивало весь дым и чад.
   Направо от прихожей столовая, отдельные комнаты. Окна большие трёхстворчатые, в ширину полтора метра, в вышину ещё больше.
  
   В квартире стояла голландская печь. Окна спален выходили на солнечную сторону, под окнами было место для сада и огорода, дальше росли в ряд молодые березки. Через дорогу с главной стороны дома был хороший сарай для дров, а за ним конюшня, куда мы поместили нашу корову Вербочку. За конюшней огород для картошки и овощей.
   Воду брали по-новому из колонок с кранами на улице. Но остались и колодцы с колёсами и бадьёй на цепи. Вода в этих колодцах была холодная и чистая как родниковая, поэтому мы брали её для еды.
  
   Поселок Васильевского лесокомбината.
   Свияжск находится на правом берегу Волги, поселок Зелёный Дол на левом берегу. Наш Васильевский лесокомбинат находился на семь км. ниже этого поселка по течению реки. Еще ниже нашего поселка находился сам поселок Васильево. Из Васильево через Волгу виден силуэт Свияжска.
   От Волги отходил большой и глубокий затон (залив Волги) до самого комбината. На высоком и ровном берегу стояли каменные корпуса цехов завода и собственной электростанции. Центром поселка была контора комбината и поликлиника.
   Рядом с конторой была проходная на завод, пожарное депо, несколько таких домов как наш для семейных работников. Дальше стояли бараки - общежития для одиноких. Еще дальше - снова дома для семейных и снова дома - общежития и так несколько раз до ворот на конце поселка.
  
   Вдоль всей улицы поселка по нашей стороне был сделан дощатый тротуар и посажены берёзки. Недалеко от конторы находился конный двор с лошадьми, телегами, санями и тарантасами.
   Строились дома для руководства комбината и детского сада. Напротив нашего дома была столовая и магазин.
   Работала баня. Был небольшой клуб. Чуть дальше за будущим детским садом поселок разделял на две части глубокий овраг. Его уже начали засыпать. За ним было построено несколько новых хороших домов, и эту часть поселка так и называли 'Новая стройка'.
   Строился большой клуб, на площади перед ним делался сад, были посажены березки и посеяна трава. За забором поселка невдалеке находилось подсобное хозяйство завода.
  
   Повсюду - и вне поселка и в нём росли молодые и постарше дубки. В лощине за новой стройкой текла маленькая речушка Сумка, впадающая через пару км. в Волгу. На нашем берегу Сумки росли дубы и осины, на другом берегу начинались большие луга. За ними дубовая роща и лиственный лес, где было много орехов и черёмухи, росли грибы и ягоды.
   По верху горы Новой стройки по тропинке ходили купаться на Волгу. Наш левый берег Волги пологий с чистым сыпучим песком. Но мы чаще ходили купаться на затон. Туда было и ближе и вода теплее.
   Весной Волга выходила из берегов, заливала луга и часть дубочков. До построек поселка вода не доходила. Мальчишки делали плоты и катались на них, но это продолжалось недолго, скоро вода уходила.
  
  
   Дела с проданной мельницей.
   Из Ушаковки пришло письмо от сельсовета. Новый владелец папиной мельницы Серябряков забросил работу, мельница и дом стоят запертые, крестьянам приходиться далеко ехать на помол. Сельсовет просил папу продать мельницу кому-нибудь другому.
   Папа в ответ сообщил, что Серябряков покупку не оплатил и поэтому сделка считается расторгнутой. Папа написал, что он хочет подарить всё это имущество сельсовету безвозмездно, но надо это документально оформить.
   Через некоторое время к нам приехал представитель сельсовета из Ушаковки и папа вместе с ним отправился оформлять документы в Казань. Через несколько месяцев после этого из Ушаковки пришло письмо с благодарностью и триста рублей.
  
   Школа.
  
  
  
[]
  
  
  
Семья Зельман. Мелания - мать Элизы, Элиза, её брат Эволд, отец Карл и сестра Лайма.
  
  
   В 1927 мы, дети, начали учиться в Казанской железнодорожной школе N 22.
   Я в пятом класс, Эволд в шестом, Лайма в седьмом.
   Школа была недалеко от вокзала на Пионерской улице и размещалась в четырёх зданиях.
   В большую перемену в небольшом буфете можно было получить чай с булочкой. Кроме обычных классов в школе были лаборатория для опытов и большой зал со сценой, где стоял рояль. Здесь проходили уроки пения.
   Еще были большой спортивный зал, поликлиника и интернат для детей работников станций и разъездов. Эти дети жили на полном государственном обеспечении.
  
   На частной квартире.
   Мы жили на частной квартире у знакомых. С ними наша семья познакомилась на лесокомбинате.
   Мельников Владимир Павлович был начальником биржи пиломатериалов на нашем комбинате, а семья - жена и двое детей жили в Казани.
   Платили мы по 20 рублей с каждого в месяц и жили на всём готовом. Характер у Владимира Павловича и его жены Екатерины был спокойный, приветливый, их дети Катя и Шурик были не капризные.
   Трехлетний Шурик так подружился с Лаймой, что после того как она заканчивала делать уроки, не отходил от неё ни на шаг. Она иногда ходила с ним на детские сеансы в кино.
   У Екатерины была сестра Лена десяти лет. Домработницей у них была молодая деревенская девушка Еня.
   Нас было девять человек, но я не слышала грубого тона или попреков ни в чей адрес. Был такой случай.
  
   Еня оставила мясо на столе, а их большая собака Джимка стащила и съела мясо. Еня рассказала об этом Екатерине, а та её успокоила, 'иди, - говорит, - скорее в магазин купи ещё мяса, попробуем успеть к обеду'. Шурика попросили не говорить об этом папе.
   Звонок дверного колокольчика, я открыла дверь Владимиру Павловичу. Шурик бегом к отцу - 'Папа, папа! Джимка мясо не съела, а кости за умывальником лежат!'
   Отец переспрашивает - 'что, что ты сказал?' - Шурик повторяет. Владимир Павлович спрашивает у жены и Ени -'Ну, чем-нибудь покормите, а то мы все проголодались?' - 'Да, есть, - отвечает Шурик, - мама с Еней уже всё сделали'. - 'Вот и хорошо, что управились. Как вкусно пахнет, пойдёмте все обедать!'
  
   По вечерам читали, играли в шашки, пробовали играть на пианино, играли вместе с Екатериной в лото.
   На Рождество бывала большая ёлка. Её украшали самодельными и настоящими игрушками, яблоками и конфетами. Приходили знакомые хозяев квартиры с детьми. Ходили вокруг ёлки с пением 'В лесу родилась ёлочка:', плясали, рассказывали стихи. Было весело.
  
   В школе учились 6 раз в неделю. На выходные бывали дома. В понедельник в Васильево мы поднимались рано и шли коротким путём (2 км.) по железнодорожной ветке на утренний пригородный поезд в Казань (30 км.).
   Длинным путем (4 км.) не ходили.
  
   С вокзала шли прямо в школу. В субботу после школы садились на поезд и ехали домой. Там нас уже ждали папа и мама, дома кипел самовар, на столе лежали только что испеченные пироги.
   Лайма бралась за пироги с мясом, Эволд любил ватрушки с корицей, мама ватрушки с вареньем, а мы с папой любили всякие пирожки и плюшки. Мама умела вкусно готовить, и всё делалось из добротных продуктов.
  
   1929 год. Школьные дела.
   Так прошло два года. Лайма уже училась в 9, Эволд в 8, а я в 7 классе. Мне было 14 лет. В школе сменились учителя математики и русского языка, Горланов и Трифонов. Очень хорошие и справедливые преподаватели.
   У Трифонова Алексея Алексеевича летом на реке Казанке, впадающей в Волгу утонул сын Алёша, весной окончивший школу. Жена умерла, увидев мертвого сына, а сам Трифонов тихо помешался. (Как просто разрушаются жизни! - Р.)
   В седьмом классе ввели новые предметы - татарский язык и немецкий. Пожилая преподавательница немецкого научила нас началам немецкого языка и петь Интернационал на немецком языке.
  
   Не высокая ростом, лет тридцати учительница татарского языка вела себя странно, высокомерно и грубовато. Вызывая нас к доске, говорила - 'Эй, ты:' далее шла фамилия. Часто называла нас 'дунгыс', что, как мы узнали у татарских ребят, означало - свинья.
   На одном из уроков я не выдержала грубости этой учительницы. Как всегда, она вошла в класс, не поздоровавшись, только махнув рукой. Положила раскрытый журнал на первую парту, где я сидела, и начала опрос присутствия учащихся.
   Тычет пальцем в ученицу и спрашивает её - 'Капралова, ты здесь? - 'Здесь' - отвечает та. И так далее, дошли до меня. Тычет в меня пальцем, - 'Зельман, ты здесь?' - 'Нет, - отвечаю, - меня нет'. 'Как нет? Вот же ты сидишь! - снова тычет в меня пальцем и спрашивает -Зельман, ты здесь?' 'Нет, - отвечаю, - меня нет'. 'Хорошо, я ставлю тебе прогул. Иди к доске, будешь отвечать урок' Спокойно отвечаю - 'меня на уроке нет, как вы отметили в журнале. Не могу же я одновременно отсутствовать на уроке и отвечать'. Она поставила неуд и побежала в учительскую.
  
   Она потребовала исключить меня из школы, как великодержавную шовинистку России против Татарстана. На педсовете я держалась спокойно, подробно объяснила происшедшее. Меня не наказали, даже родителей в школу не вызвали. На следующем уроке татарского языка учительница вела себя по-другому, выражений 'Эй, ты!..' мы больше от неё не слышали.
  
   По математике нам дали слабую учительницу. Объясняла она плохо. Поэтому нам часто помогал наш лучший ученик по математике Патрушев Владимир. Позже учителем математики у нас стал Ремизов, простой, скромно одетый, хорошо знающий свой предмет. Он ходил с нами на разные экскурсии, держался с нами как старший товарищ и наш класс с ним сдружился.
  
   Мы выпускали стенгазету. Большинство из нас вступило в 'Осавиахим', там мы изучали военное дело, разбирали и собирали винтовку, маршировали по улицам.
  
   Развлечения.
   Зимой можно было ходить на каток стадиона 'Динамо'. Вход для школьников был бесплатный, играл духовой оркестр соседней войсковой части. Я тоже ходила на каток. Обычно Эволд шел со мной, помогал наладить мне коньки и потом смотрел, как мы катаемся.
   Было весело, мне никогда не забыть этот звук скольжения коньков и запах какой-то особой свежести льда.
   В девять часов вечера оркестр уходил, каток закрывался, и мы с Эволдом возвращались домой.
  
   Другой, платный каток 'Чёрное Озеро' с музыкой и отдельным местом для фигуристов посещали старшие любители катания на коньках. Каток был огорожен красивой изгородью и находился он в красивом парке Чёрное Озеро. Летом там был городской стадион.
  
   1930 год, перемены в Васильево.
   Лайма окончив 9 класс (и школу), подала заявление в Лесотехнический институт. Эволд собрался поступать в техникум. В нашем поселке построили много новых двухэтажных домов. Приехали рабочие с закрывшегося Юрловского завода.
   Закончили строить детский сад и большой клуб.
  
   В клубе был большой зрительный зал, рампа, место для оркестра, сцена, комнаты для гримировки, большое фойе. Это одноэтажная часть клуба, а справа в двухэтажной части спортивный зал, 5 классов с партами для занятий со студентами рабфака и другие комнаты. (В это время в стране открылось много рабочих факультетов, для тех кто хотел окончить школу и поступить в ВУЗ). К нам приезжали учиться, работать и жить в общежитии даже из Казани.
  
   В клубе появился духовой оркестр с настоящим учителем - капельмейстером. Был струнный оркестр, работали драмкружки - русский и татарский.
  
   Малярия.
   В 1930 году пришла малярия, её называли тропической лихорадкой.
   Очень изнуряющая болезнь. Переносится комарами. Малярийные комары по-особому сидят на стене, но я, сколько не смотрела, отличия между комарами не нашла. (У сидящего на стене простого комара туловище параллельно стене, а у малярийного с резким углом -Р.)
  
   Особенностью малярии является ярко выраженная цикличность болезни и самочувствия больного. Пока микробы растут в красных кровяных шариках, человек чувствует себя нормально. Потом эти шарики одновременно разрушаются, и микробы распространяются по организму. Начинается приступ, в начале его человека трясет от холода, зубы стучат о стакан с горячим чаем, его укрывают одеялами и шубами, но ничего не помогает. Температура тела доходит до 40 и 41 градуса.
   Бактерии внедряются в новые кровяные тельца, озноб прекращается, человек всё с себя сбрасывает. На утро чувствуешь себя здоровым, только нет аппетита и сил.
   Ровно через двое суток в то же время начинается следующий более сильный приступ.
  
   Мама, я и Эволд переболели малярией. Мама заболела весной 1930 года, пыталась лечиться своими средствами от простуды, но не полегчало. Приступы стали ежедневными.
  
   Она ослабела, ничего не ела, тошнило. Стала принимать лекарство от малярии - хину, очень горькую. Как выпьет хину, так сразу вырвет. Лайма и Эволд были в Казани. Папа ушел на работу, я осталась с мамой.
  
   Мама говорит 'дочка, мне так плохо, дай что ни будь, чтобы вырвало'. Я вспомнила, что иногда дают теплую соленую воду, и дала ей попить (ложка соли на полстакана теплой воды). Мама выпила и сказала, что её не тошнит и хочется спать. Легла и сразу уснула.
  
   Я вышла из спальни и горячо молила бога, чтобы мама выздоровела. (Об этом я некому не рассказала). Позвонил папа, спрашивает как здоровье мамы. Отвечаю - 'спит'. Говорит - 'посмотри ещё раз'.
   Посмотрела, мама ровно дышала, я сказала об этом папе. Вскоре он пришел, вошел к маме, потрогал лоб, увидел стакан и спросил, что она пила. Я рассказала. Папа успокоенный ушел на работу.
   Мама спала день и всю ночь, а на утро встала готовить завтрак. Она выздоровела без приема хины.
  
   Эволд болел малярией в следующую весну. Во время приступов температура у него доходила до 40 и 41 градусов. Между приступами играл с ребятами на улице.
   В один день, когда должен был быть приступ, пришли к нему ребята, позвали играть. Мама напомнила ему, что сегодня должен быть приступ, поэтому надо вернуться домой пораньше.
   Подошло время приступа, а его нет. Мы волнуемся, открывается дверь и входит весь мокрый Эволд. Оказывается плот, на котором он с ребятами плавал, развалился и Эволд упал в холодную весеннюю воду. Дома он переоделся, попил чаю, попросил поесть, а приступ малярии так и не пришел.
   Эволд выздоровел.
   Летом заболела я. После двух приступов два раза выпила хину и вылечилась.
  
   Весной 1931 года началась борьба за искоренение малярии. Самолеты опрыскали водоемы какой-то 'Парижской зеленью'. Мошкара и комары исчезли. Из Казани приехали девушки медсестры, к ним прикрепили несколько местных девушек.
   Каждый день в белых шапочках, с повязками с красным крестом на рукаве они парами по назначенным участкам обходили каждую квартиру, каждому больному давали хину. Хинизаторы (так их называли) не уходили, пока лекарство не было принято. За несколько лет малярия была окончательно ликвидирована.
   Малярия закончилась.
  
   Осенью 1930 года Лайма поступила в Лесотехнический институт, Эволд в автодорожный техникум.
   Я перешла в восьмой класс. Школу перевели в новое трехэтажное здание, с новыми партами, с большими залами, просторными комнатами.
  
   Уборка яблок.
   Наш класс на две недели послали убирать яблоки в Теньковский совхоз.
   Те ребята, родители которых согласились отпустить их на работу, собрались на пристани через день. Отпустили почти всех. Сели на грузопассажирский пароход и поплыли со всеми долгими остановками вверх по Волге в сторону Васильево.
  
   Ребята пели песни, мы смотрели по сторонам, было интересно. Через несколько часов сошли на берег в 'Теньках' на правом берегу Волги.
   В столовой совхоза нас накормили обедом, разместили в два дома, мальчики в одном, мы в другом. На полу была приготовлена свежая солома. Каждому дали по подушке и два одеяла и отпустили погулять по поселку и саду, поесть яблок.
   Девочки остались отдыхать, а мальчики принесли нам яблок. После ужина улеглись спать на соломе, укрылись двумя одеялами (потом одно сбросили). Было непривычно и интересно.
   Утром начали работу в саду.
   Громадный сад, я таких в жизни не видела. Ровные длинные ряды молодых яблонь с широкими междурядьями, под ногами невысокая зеленая трава. Яблони усыпаны яблоками.
   Мальчики снимали яблоки, а мы укладывали в ящики. В том саду, где мы работали, был очень вкусный сорт яблок - сахарный анис. Плоды большие, сочные и сладкие, немного похожи на наши 'серенки', только вкуснее.
   Есть яблок разрешалось сколько угодно, мы вначале считали, но потом сбились со счета. Были ещё сады, с другими сортами яблок.
   Ребятам разрешили работать на тракторах, там установилась очередь желающих. Погода стояла хорошая.
   Эти две недели пролетели быстро.
  
  
   8-й класс.
   Вернулись учиться в новое уютное здание школы.
   В день было по четыре двойных урока, на дом ничего не задавали, так как у нас не было учебников. Немецкий и татарский отменили.
  
   Лихачество.
   В школу ездила на трамвае. Нравилось ехать во втором вагоне с открытыми площадками. Когда проезжали мимо школы, и я слышала школьный звонок, то спрыгивала на ходу. Однажды я ехала с одноклассницей Настей Малюгиной. Она расспросила меня, как надо прыгать, и попросила меня спрыгнуть, чтобы посмотреть, как это делается. Она пообещала не прыгать, Но смотрю - она тоже прыгнула после меня, а руку от ручки трамвая не отпускает, бежит. Я кричу - 'отпускай!' Она отпустила, упала, но не ушиблась, а только сильно испугалась. После этого я прекратила прыгать, чтобы другие не прыгали, как я.
   В эту зиму на катке я не каталась, брат меня не провожал на каток. Только иногда после школы я делала изрядный круг, чтобы пройти мимо Черного Озера и услышать звук коньков, почувствовать свежесть льда.
  
  
   Лето 1931 года.
   Наша корова Вербочка, привезенная с Юрловского завода, большая и сытая, которая раньше давала вкусное молоко, уже четыре года оставалась яловой (не приносила теленка). Её продали и взяли молодую телку желто-коричневого цвета. Папа, как увидел, сказал: 'красивая как бриедис' (олень). Так её и назвали - Бриедка.
  
   Институт, в который поступила учиться Лайма, перевели в г. Йошкар-Ола, 90 км. от нас по железной дороге.
   Теперь Лайма жила и училась там.
  
   Мама поехала в Казань навестить Эволда и купить одежду, взяла с собой 300 рублей вырученных от продажи коровы. Навестила Эволда, а в магазине обнаружила, что деньги украдены.
   Расстроилась, приехала домой в слезах. Папа испугался, думал, что с Эволдом что-нибудь случилось, а, узнав в чём дело, сказал: 'ну, слава Богу! Все живы, здоровы'. Мама удивилась, что он её не ругает, а он отвечает: 'Зачем тебя ругать? Подумай сама - мы все живы, здоровы, дети учатся, квартира есть, будем считать, что никаких 300 рублей за нашу корову нам не давали, а только новую корову.' И мама успокоилась.
  
   В это лето у нас в Васильево был уже построен стадион с футбольным полем и беговыми дорожками. Построена новая большая баня.
   Я помогала маме, ходила в магазин за продуктами, за водой из колодца, поливала огород и цветы.
   Пионы отцветали рано, а розочки цвели всё лето.
   Босиком бегала с подружками купаться на затон, читала Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова.
  
   9 класс, борьба с безграмотностью.
   1 сентября в школе не висело расписания уроков для 9 класса. На классном собрании представитель Наркомпроса сообщил, что в связи с Законом о всеобщем начальном образовании и недостатком учителей девятиклассники должны помочь в решении этой проблемы.
  
   Половина всех девятых классов Казани, в том числе и наш, будут преподавать первую половину учебного года в сельских школах в начальных классах. Вторую половину учебного года будет преподавать другая половина классов. Мы будем бесплатно обеспечены жильём и питанием. Будет выдаваться зарплата 68 рублей каждый месяц. Кто откажется ехать, будет не допущен к обучению в 9 классе.
   Мне дали направление в школу деревни Бело-Безводное в девяти к.м. от станции Васильево.
  
   Я съездила домой, собралась, поговорила с папой и мамой. Мы долго сидели втроем и разговаривали. Папа всегда умел интересно рассказывать о жизни, я всегда с ним рядом чувствовала спокойно и уверенно. В этом году ему исполнилось 54 года, мне вскоре исполнялось 16.
  
   Я - учительница.
   Утром я пошла на станцию Васильево и, перейдя переезд, по широкой дороге отправилась в Раиху. Семь верст до Раихи и через две будет Бело-Безводная.
   Погода стояла теплая, светило солнце, настроение было хорошее. Дорога шла то через лес, то через поляны. Не заметила, как дошла.
   В Раихе красиво. В сосновом лесу, на большой поляне сад, а в саду белый большой монастырь и белые здания.
   Дальше я шла по небольшой лесной дороге. Бело-Безводная появилась передо мной в солнечный день на фоне зеленого леса. Деревня выглядела какой-то светлой и чистой.
  
   В сельсовете меня направили жить к Бондарёвым, где я буду жить вместе с учительницей (она же и директор) Ермаковской Надеждой Александровной. Ей было около 30 лет, с ней была четырёхлетняя дочь Аллочка. Они приехали из Ленинграда.
   У Бондаревых меня накормили щами и пшенной кашей из печи, Ермаковская немного рассказала о школе.
  
   В школе было три класса, я должна была преподавать во втором. Считалось, что он самый лёгкий, так как они уже умели читать и писать. В нём числилось 40 учеников, обычно присутствовало примерно 35. Возраст разный от 8 до 11 лет.
   По мнению директора, мое имя и отчество будет трудным для ребят и поэтому мне лучше называться Елизаветой Павловной. Закончила так: 'Есть программа, есть учебники, а как преподавать, объяснять не буду, вы совсем недавно сами учились, все помните'.
  
   Вечером я почитала школьную программу и учебник для второго класса.
  
   Учительница Елизавета Павловна.
   Утром мы вдвоем с Надеждой Александровной вошли в мой класс, поздоровались и она представила меня: 'Вот, ребята, у вас будет новая учительница - Елизавета Павловна. Она будет заниматься с вами, а я пойду, у меня свои классы - первый и третий. До свидания'!
  
   Я осталась с учениками одна. Класс большой, парты в три ряда, ребят много и все смотрят на меня. Я, конечно, немного волновалась, но постаралась не показать виду и спокойно сказала: 'Сейчас мы познакомимся и вспомним, чему вы научились в первом классе. Откройте учебник на такой-то странице'.
  
   Подошла к первой парте и спросила у девочки: 'как твоя фамилия и имя'7 - 'Катя Н.'- 'Ну, Катя, читай вслух всё предложение с начала до точки, а все остальные читайте про себя'. Она прочитала,
   - 'Хорошо, Катя, теперь ты'. И так дальше, один читает вслух, другие водят пальцем по учебнику и тихонько читают. Следующим был урок арифметики, я спокойно себя чувствовала, ребята старательно занимались, и мне как-то радостно было с ними.
   На уроке письма я вызвала к доске большого мальчика.
  
   - ' Завьялов, напиши нам какое сегодня число, месяц и год'. - Он смотрит на меня и я, как бы продолжая, говорю: 'Сегодня 5 сентября 1931 года. Пиши цифру 5, теперь пиши - сентября, дальше - 1931, теперь пиши - года'. Он всё написал. - 'Вот, видишь, ты написал. Садись на место, все напишите в тетрадях - 5 сентября 1931 года'.
   Продиктовала ещё несколько предложений из учебника, подходила и смотрела как они пишут. Если было правильно, хвалила, а если было неправильно, негромко и спокойно помогала. Говорила: 'Ты же умеешь, вот посмотри, попробуй'. Показывала, ученик пробовал, и у него получалось.
  
   В первый день занимались не по программе, а как получалось, в следующие дни занимались уже по программе.
   Ребята меня слушали, некоторые из их родителей приходили ко мне домой и спрашивали, не озоруют ли их дети, ведь дома с ними сладу нет. Я отвечала им правду, что у меня в классе нет ни одного нарушителя дисциплины, и их сын (или дочь) также серьёзно занимаются.
  
   Приходила мама Завьялова, рассказала, что он раньше не хотел ходить в школу, его заставили, так как Всеобуч, а ему уже 11, не озорует ли? 'Что вы! - говорю, - можете быть рады за своего сына, он серьёзно относится к занятиям и сейчас он один из лучших учеников'. Она ушла довольная. Я привязалась к детям и в конце обучения было даже жаль с ними расставаться.
  
   В одну из суббот сходила домой, рассказала, как идут мои дела, взяла зимнюю одежду. В начале октября мы с Надеждой Александровной сходили в гости к её знакомой учительнице в соседнее село Большие Ключи (там действительно било несколько ключей).
   В здешней школе было четыре класса, во втором классе преподавала такая же девятиклассница, как я, из Казани. Нам с ней было о чем поговорить. Во время обеда местная директорша очень подробно расспрашивала меня о моих родителях, их заработке, нашей квартире. Так меня никогда не расспрашивали, и я отвечала, но очень неохотно.
  
   Волк.
   К вечеру мы пошли в своё село. Чернозёмная земля после недавних дождей размокла, дороги стали скользкими, идти было трудно. Идем по большому полю, начинает темнеть. Ускоряем шаг.
   Вдалеке показалась наша Бело-Безводная, слева начались изгороди огородов, справа, невдалеке темнеет лес. Уже темновато, но видно как от леса отделилась какая-то тень и двигается в нашу сторону. Я показываю - 'Вон там кто то идет, на овцу не похоже'. Директорша посмотрела - 'ой!' - и перескочила за меня, ближе к изгороди. Пошли ещё быстрее, а я оглядываюсь - на волка и собаку не похоже, да это же телёнок! Мы уже спокойнее пошли домой.
  
   Житейские хитрости.
   Ближе к декабрю Надежда Александровна попросила на время зимних каникул взять Аллу, так как сама она хотела съездить домой в Ленинград. Когда на следующую субботу я на попутной лошади на санях приехала домой в Васильево, то рассказала маме об этой просьбе.
  
   Мама была против, - 'не бери ребёнка не только на две недели, но даже не приводи в гости. Пойми, она хочет подбросить тебе дочь на совсем и не вернуться. У тебя будет ребёнок, а мы с папой уже не очень здоровы и не сможем тебе много помочь'. Я вернулась в Бело-Безводное и сообщила директорше об отказе моих родителей. 'А вы оставьте её здесь', - предлагаю. 'Нет, - отвечает, - в деревне оставлять не хочу'.
  
   Наступил последний день моего преподавания в школе, после занятий я простилась с учениками и отправилась в сельсовет, к председателю. Я сказала: ' Здравствуйте и до свидания, я закончила у вас работу, довольна вашим приёмом и, главное, довольна своими учениками, даже немного жаль расставаться'. 'Да, - сказал председатель, - отзывы о вас хорошие, спасибо за хорошую работу, завтра мы вас на лошади отвезем домой'.
  
  
   Последние месяцы школы.
   Дома отдохнула и в школу. Обучение напряженное. Шесть дней в неделю по четыре сдвоенных урока. Ежедневно были математика и физика.
  
   По пути из школы ходили в кино. Появились первые звуковые картины - 'Путевка в жизнь' (смотрели по несколько раз), 'Праздник святого Иоргена', 'Багдадский вор', 'Мисс Менд' и другие. Билет стоил дешево - 10 копеек, как большое мороженое. Мы с Ирочкой Ростовской сходили в Казанский Большой театр, смотрели 'Любовь Яровая' и 'Собака на сене'.
  
  
   Весеннее катание на лодках.
   Весной во время большого и длительного разлива Волги наши мальчики предложили покататься на лодках.
   Утром, в воскресенье на лодочной станции на разлившейся речке Казанке около Кремля собрались - я, Ира, ещё две девочки и семь мальчиков (среди них Володя Патрушев, Валентин Ильичев и Шишов, фотограф любитель). Взяли две лодки и по разливу мимо распускающихся деревьев выехали в открытую Волгу.
  
   По спокойной воде поднялись вверх по течению к летнему Казанскому пляжу - довольно большому острову 'Маркиза'. Вытащили лодки на берег и расположились на пригорке на сухом, теплом песке.
   Песок чистый, белый, погода теплая, солнечная. Мальчики разделись, загорали в трусах, а мы только обувь сняли, купальных костюмов тогда ещё не было. Играли в мяч, грелись на весеннем солнце, ели белый хлеб с лимонадом и фотографировались. На одном фотоснимке есть и сам наш фотограф - Шишов. Он навел на нас аппарат и прибежал к нам сниматься. Хорошая была поездка.
  
  
   Окончание школы.
   Кончился учебный год 20 июня.
   Было выпускное собрание, поздравили с окончанием школы и сообщили, что в Зеленом Доле (станция) организуется бесплатный пионерский лагерь для детей железнодорожников.
  
   Лагерь почти готов, уже есть штатные работники. Ответственным вожатым будет наш одноклассник Леонид Трубачев. Вожатым одного из отрядов будет другой Леонид со школы станции Юдино (на полпути между Васильевым и Казанью).
  
   'От вашего класса, - сказали нам, - нужен вожатый для другого отряда. Мы решили предложить быть вожатой Зельман Элизе и просим её согласия'.
   Я встала, все на меня смотрят, говорю: ' для меня это так неожиданно, но я согласна'.
   Всех выпускников пригласили приехать в этот лагерь, отдохнуть.
  
   Вожатая в пионерлагере.
  
  
  
[]
  
  
  
Пионерлагерь.1932 год. Элиза в верхнем ряду, между горнистом и двумя парнями.
  
  
   Недалеко от станции для нашего пионерлагеря выделили два дома.
   В одном разместились девочки, в другом мальчики. Утром умывались и в 9 часов шли завтракать в пристанционную столовую, где на столе нас уже ждал завтрак.
   Потом свободное время, а в 11 шли на Волгу купаться.
   Там мы отделялись от мальчиков и купались ближе к железнодорожному мосту без одежды.
   Волга - быстрая река, довольна опасная. В один из первых дней мы начали купаться и я, как всегда, стала ниже всех по течению, чтобы всех, особенно малых, было видно.
   Возраст ребят был разный - от 8 до 15 лет.
  
   Смотрю - восьмилетнюю Настю хлестнуло волной и бросило в глубину. Я бросилась к ней, старшие девочки закричали ' Тонет! Тонет!' и выскочили на берег.
   Я схватила Настю, а мои ноги уже дно не достают, Настя схватила меня своими ручонками за шею и я испугалась, что мы сейчас утонем. Откуда у меня взялись силы, я рванула с шеи её руки и она обмякла. Схватила её за волосы одной рукой так, чтобы лицо её было над водой, а второй рукой стала грести к берегу. Попробовала ногой - дно уже достаю и пошла, держа её на руках. Девочка держится, не отпускает меня, только на берегу успокоилась и отпустила.
   Потом она купалась рядом с берегом.
  
  
  
[]
  
  
  
Элиза вожатая. Вторая слева в первом ряду.
  
  
   Приехали в гости пятеро ребят с нашего класса. Наш математик Володя Патрушев рассказал, что подал документы в Университет на Физмат, предложил мне и другим тоже подать документы.
   Ребята привезли с собой волейбольный мяч и сетку. Завхоз достал столбы, ребята оборудовали волейбольную площадку, и она не пустовала, желающих играть было много. Они прожили с нами неделю.
  
   Жизнь в лагере шла своим чередом. Ходили в недлительные походы, экскурсии, купаться, по вечерам играли в разные игры, пели песни. Потом делали вечернюю линейку и ложились спать.
  
   На перепутье.
   С окончанием работы пионерлагеря я приехала домой и, поговорив с мамой и папой, я решила подать документы в Казанский Университет на математическое отделение.
   В Казани было ещё два высших учебных заведения - Медицинский и Педагогический институты, но туда мне не хотелось. Поехала, сдала документы, мне сказали, что 15 августа начнутся вступительные экзамены.
   Университет на улице Чернышевского оказал на меня большое впечатление. Красивое белое здание с колоннами, внутри просторно, чисто, как-то торжественно.
   Дома начала заниматься, смотрела свои конспекты, решала, думала. Раздумала поступать, 15 августа съездила в Казань, погуляла по городу и взяла обратно документы.
   Дома папа меня поддержал, сказал, что "нет никакой необходимости учиться на специальность, к которой нет призвания. Если надумаешь, поступишь на следующий год, а сейчас поможешь дома. Когда тебе исполнится 18, сможешь пойти работать. Подумай о работе в конторе. Счетоводство работа ответственная, интересная, работа с людьми". Осенью по совету жены начальника пожарной охраны на четыре месяца устроилась работать телефонисткой.
   По мнению папы, эта работы была не для меня, и он был прав. Работа была однообразной, и неинтересной. Коммутатор был небольшой, на 50 номеров с тремя выходами за пределы завода - станция Васильево, Управление в Казани, милиция. Работа такая - тихий звонок, зажигается цифра над гнездом, включаешь, говоришь в трубку" слушаю", соединишь, с кем просят, а потом разъединишь и так целый день. Звонили не часто, но запрещалось не только читать, но даже иметь при себе книгу или газету. Весной 1933 года уволилась.
  
   Сестра Лайма и Аркадий Одзиевич.
   Лайма окончила институт, и по распределению была направлена работать на север Пермской области в Ныробский леспромхоз на реке Колве. Сообщение туда зимой на собаках, а летом на маленьком самолёте, берущим двоих пассажиров. В Управлении в Перми в кабинете начальника её познакомили с ожидавшим её молодым человеком - инспектором Одзиевич Аркадием Федоровичем. Из Перми Лайма полетела вместе с инспектором (тот летел в командировку и, заодно, должен был ознакомить её с работой) в Ныробский леспромхоз. Сели недалеко от конторы. Инспектор представил Лайму начальству, её познакомили с сотрудниками конторы, отвели на выделенную ей квартиру.
   В последующие дни она вместе с инспектором и местным руководителем ездила по участкам выясняла недостатки, потребности и другие вопросы. За время этой работы Лайма и Аркадий хорошо познакомились и понравились друг другу. Перед возвращением в Пермь Аркадий сделал Лайме предложение выйти за него замуж. Но так как это серьёзный шаг в жизни, то пусть она это хорошо обдумает, поработает в леспромхозе один год, а в начале лета он прилетит за ней, она получит отпуск и они оба полетят в Пермь и там поженятся. Она получит право, не отработав срок направления, уволиться и переехать на место жительства мужа. Так и решили сделать.
   Одзиевич уехал в Пермь, а Лайма вместе с сотрудниками ездила работать на участки и на охоту на специальных санях с собаками. В тайге останавливались ночевать в охотничьих избушках. В них имелись плита-печка, посуда, дрова, спички, продукты. Так прошла зима и весна.
   Укрощение.
   Из Перми прилетел самолет, привез Одзиевича. К самолёту подошла женщина и распорядилась отвести её в Пермь. Лётчик удивился, - 'я не имею права возить посторонних людей!' - 'Я не посторонняя, Я жена директора и приказываю тебе отвести меня! Я пожалуюсь директору!' - 'Жалуйтесь, кому хотите'. Женщина ушла и вернулась с директором. Директор отвёл летчика в сторону, и что-то стал тому говорить. Директор махнул рукой жене, та подошла, лётчик пригласил её в самолёт, пристегнул ей ремни и они полетели. Но недалеко, самолёт сделал круг над поселком, набрал высоту и пошел штопором вниз, потом круто вверх и сделал 'мертвую петлю', развернулся и пошел на посадку, приземлился. Люди подбежали, директор помог вылезти жене из самолёта. Та бледная, еле живая, без единого слова медленно пошла в поселок. Пилот говорит директору - 'пришлите людей кресло помыть'. Вот так директор жену урезонивал.
   Лайма и Аркадий.
   Лайма взяла очередной отпуск и вместе с Одзиевичем улетела в Пермь, где они зарегистрировали свой брак в ЗАГСе.
   Аркадий Федорович Одзиевич, украинец, родился, как и Лайма, в 1912 году.
   На следующий день начальник Управления, посмотрев свидетельство о браке, поздравил их и сказал, что 'это законное основание для увольнения и переезда. А когда пропишетесь здесь, приходите устраиваться работать в Управление, нам специалисты с практическим опытом работы нужны'. Лайма стала работать начальником планового отдела Управления Леспромхозов Пермской области.
  
   Сенокос. Лето 1933 года.
   Нам нужно было запасти сено нашей корове Бриедке, и мама пошла в ОРС к Ивану Агеевичу узнать о порядке получения сена в этом году.
   Оказалось, что необходимо отработать две недели и получить плату за работу и право на покос, но если отработают два человека, то сено доставят им прямо домой.
   Мы с мамой в назначенное время прибыли в назначенное место. Мужчины из ОРСа косили косами, а женщины гребли скошенную траву. Мы с мамой и другие женщины стали легкими деревянными вилами ворошить сено на ближнем лугу. Солнце было за полдень, и мы сели в тени отдохнуть и пообедать. Мама достала хлеб с маслом и холодный чай. Потом ещё поработали часа два.
   На следующей неделе приехал бригадир с мальчиком (моложе меня) на лошадях верхом без седел. Были уздечка и хомут и ещё странная упряжь, для того чтобы свозить маленькие копенки сена в нужное место. Бригадир сошел с лошади и сказал, что дали две лошади, но только одного возчика, спросил: - "Может быть кто хочет поработать на лошади?" Все молчат, женщины уже в среднем возрасте.
   Бригадир обратился ко мне: - "Может попробуешь? Лошадь смирная, послушная". Я смотрю на маму - она достала кусок хлеба и дает мне. Я подошла к лошади, дала ей хлеб и ласково с ней поговорила. Бригадир говорит: "Ну вот и хорошо, садись".
   Я залезла на лошадь и стала держаться за хомут и гриву. Поехала.
   Мы подъезжали к копешкам, там женщины закрепляют копешку, я трогаю лошадь с места, и шагом едем к месту метания стога. С лошади не слезала, только на обед и с окончанием работы. Так я проработала всю неделю. Мне понравилось кататься и понравилась лошадь. Осенью нам привезли сена, и нашей Бриедке хватило еды на всю зиму.
  
   Начало трудового пути.
   Особых дел дома больше не было, учиться я решила не идти, поговорила с родителями. Папа дал умный совет.
   На работу надо устроиться не обращая внимания на величину зарплаты, главное, чтобы работа нравилась и была перспектива роста. Ни в коем случае не идти на работу, где работа сразу приличная, а перспектив нет, как, например, учетчики, продавцы, работники столовой. Не мешает пойти к главному бухгалтеру в контору поговорить о работе, не интересуясь величиной зарплаты.
   Я так и сделала, пошла в контору, зашла в комитет комсомола и встала на учет. Потом нашла кабинет главного бухгалтера, вошла и сказала, что "хочу работать в бухгалтерии, считаю, что это работа интересная, прошу принять меня на работу. Окончила девять классов, живу рядом".
   Он посмотрел мои документы и говорит: - "Нам как раз нужен сотрудник в отдел реализации, идите в отдел кадров, оформляйтесь и выходите на работу".
   Старший бухгалтер отдела оказалась моей знакомой ещё с Юрловского завода Натальей Васильевной Дурандиной. Когда нас стали знакомить, она сказала: - " Мы знакомы, очень рада, что будем работать вместе".
   Показала мне мой стол, дала мне счеты и арифмометр, посоветовала не торопиться и быть в работе спокойной и внимательной. Показала мне, как работать с ценниками, различные операции с получаемыми данными.
   В последующие дни она показала работу всего нашего отдела. Всё было интересно, я с удовольствием работала.
   Через пару недель пришел главный бухгалтер и поинтересовался как дела в нашем отделе. Наташа попросилась в отпуск на две недели, но начальник нашего отдела сказал, что он перегружен и не может взять на себя её работу. Наташа ответила, что Элиза уже освоила работу и будет одна выполнять работу по реализации.
   Эти две недели у меня было много работы, но я справилась.
   Зимой в декабре и январе делали годовой отчет и работали по вечерам. Главный бухгалтер предложил мне по вечерам поработать в сводно-балансовой группе Тоси Казанцевой. (Тося и Наташа окончили по четыре класса и работали уже четыре года). Во время этой работы я изучила счетный план, освоила бухгалтерские термины, разноску. Мне становилось все интереснее бухгалтерская работа.
  
   Паспортизация.
   В начале лета 1934 года в Советском Союзе началась всеобщая паспортизация. Из Свияжска приехал уполномоченный. Зал заседаний завкома сделали кабинетом паспортного отдела.
   Меня направили помогать уполномоченному принимать посетителей, оформлять документы. Документы посетителей вместе с заполненной справкой вкладывались в конверт, записывалось в реестр, ставился порядковый номер и вечером мой начальник отвозил документы в Свияжск, а утром приезжал.
   Так мы работали целый месяц. Потом в Свияжске мы подготовили уже готовые паспорта к выдаче. Закончили работу далеко за полночь. Поспали на столах и утром вернулись в Васильево. Несколько дней выдавали паспорта, потом я вернулась работать в бухгалтерию.
  
  
   Комсомол.
   На первом же отчетно-выборном собрании меня избрали в комитет комсомола. При распределении обязанностей между членами комитета мне поручили быть техническим секретарём, я вела протоколы на собраниях, обеспечивала явку комсомольцев на собрания и мероприятия.
   Надо сказать, что дисциплина в комсомоле тогда была хорошая. На газетах поперёк текста я писала крупными печатными буквами объявления и вывешивала их на столовой и у проходной. Кто не мог явиться, сообщал, что не будет заранее, чтобы мы его не ждали.
   Осенью по воскресеньям мы устраивали "субботники" в подшефном колхозе "Айша" или ходили на уборку овощей в подсобном хозяйстве ОРСа. На субботники шли охотно, работали, шутили.
   В обед нас кормили кашей с молоком. Домой мы шли уставшие, но весёлые.
  
  
[]
  
  
  
Комсомольцы тех лет.
  
   При клубе был кружок Осоавиахима. Приезжавший инструктор из Казани проводил занятия. Изучалась винтовка и теория стрельбы, учились стрелять из мелкокалиберной винтовки.
   Кроме ребят на двухнедельные курсы Ворошиловских стрелков ходила и я с одной девушкой. На зачетных занятиях - стрельба по мишени, лежа с упора, лучший результат был у одного парня и у меня - 37 очков из 50 возможных. А на предварительных стрельбах один раз было даже 47 из 50. Мы получили значок Ворошиловского стрелка (он сохранился и сейчас) и удостоверение "инструктор Ворошиловского спорта". Остальные получили значки и удостоверения "Ворошиловский стрелок".
  
  
  
[]
  
  
  
  
Элиза со значками Ворошиловского стрелка и ГТО.
  
  
   Физкультура.
   Летом после работы тренировались на нашем стадионе, сдавали нормы на значок ГТО (готов к труду и обороне). В 1934 году ездили в Казань на стадион Черное Озеро.
   Было много участников и зрителей. Было интересно, но первое место среди наших было только у Тоси Казанцевой по прыжкам в высоту.
   Среди зрителей оказался и наш математик Патрушев, он окликнул меня, когда мы выходили со стадиона, и мы с ним немного поговорили.
   Зимой мы занимались в спортзале клуба на снарядах, отрабатывали ритмичные массовые движения, пирамиды. Сделали выступление в зрительном зале клуба. Оно проходило так.
   Зрители уселись в два ряда вдоль стен. Мы на сцене построились по росту. Физрук сел за рояль и дал нам команду. Одетые в одинаковую форму - белая майка и темные трусы мы начали выступление. Под музыку, цепочкой прошли по залу и проделали пирамиды и акробатические номера. Нас было много, около сорока человек, но все номера удались и мы ушли, маршируя под несмолкающие аплодисменты. После этого выступления объявили танцы под баян и массовые игры.
   По воскресеньям желающие могли взять в клубе лыжи. Побегать, посоревноваться или просто покататься с горок. У меня, как у многих наших, были свои лыжи. Мне нравилось кататься с горы за столовой, а вечером проехать до ворот поселка и обратно домой.
   А дома уже меня ждало горячее топленое молоко с золотистой пенкой. (Зимой мама каждый вечер, когда заканчивала топить голландку для обогрева квартиры, ставила греться кувшинчик молока).
  
   Сабантуй.
   У нас (комсомольцев) был духовой оркестр с настоящим капельмейстером. Наш комсомольский оркестр играл на разных мероприятиях и в клубе на танцах. Особенно удачно были его выступления на массовом гулянии татарского национального праздника "Сабантуй", который бывает летом. В нашем поселке праздновали за рекой Сумкой, около дубовой рощи на обширной поляне.
   Перетягивали канат, бегали в мешках, лазили по столбу за призом - сапогами.
   Желающих получить даром сапоги всегда было много, но, как я помню, никто никогда не мог залезть даже до середины столба.
   В буфете продавали пряники, квас, пиво. Духовой оркестр играл разные танцевальные мелодии. Мне особенно нравился вальс "Амурские волны", он так красиво звучал над поляной, где мы танцевали в простых ситцевых платьях и в теннисных тапочках. Над поляной звучала торжественная музыка и берущие за душу слова:
  
   Славно Амур свои воды несет,
   Ветер сибирскую песню поет,
   А на заре тихо плещет волна
   Величава и вольна.
  
   Красивы реки берега
   На них золотая тайга,
   Корабли по реке плывут,
   Волны бегут, бегут.
  
   Там, где багряное солнце встает
   Песню матрос над Амуром поет,
   Гордо летит над простором она
   Величава и вольна.
   Хороши Амура волны
   Красоты и неги полны
   Через горы, через долы
   Славой русскою полны.
  
   Немного наивные и бесхитростные слова, а как звучат!
   Я любила этот вальс слушать в помещениях клуба, но когда он зазвучал на поле недалеко от Зеленого Дола, где были видны луга до самой Волги, то музыка как-то особенно торжественно лилась над просторами .С тех пор у меня на всю жизнь запомнилось это ощущение простора и свободы. В то время на этот праздник собирались люди не зависимо от их положения и национальности, со всех ближних селений. Все были свои.
  
   Клуб.
   В клубе были и инструменты струнного оркестра - гитары, балалайки и мандолины. Платного руководителя у нас не было, Виктор Фирсов, имея хороший слух, настраивал инструменты и терпеливо помогал всем желающим научиться играть на любом из этих инструментов. Я тоже пробовала, но без успеха.
   Позже, наши музыканты успешно выступали на вечерах самодеятельности. Фирсов хорошо играл и на рояле. Часто при показе немых фильмов он играл на рояли старинные вальсы или импровизировал.
  
   Драмкружок.
   У нас было два драматических кружка - русский и татарский, а режиссер один - молодой, образованный татарин Хайруллин Валидулла, хорошо владеющий и русским и татарским языками.
   Хороший режиссер, он так понятно показывал, как надо играть роль, двигаться, говорить! Всё это делалось так просто и тактично. Мы его считали не только руководителем, но и своим старшим товарищем.
   Иногда мы смотрели генеральные репетиции татарского драмкружка. Сюжеты часто были несложными, постановки были близки к музыкальной комедии, танцы и песни исполнялись очень хорошо.
   Наш, русский драмкружок был большой, состав был различным по возрасту и внешнему виду. На собрании распределяли роли начиная с главных. Валидулла предлагал кандидатуру и, если не было других предложений, то утверждали. Иногда начиналось обсуждение разных предложений.
   Для лучшего изучения роли я размножала тексты. Чужой текст писала красными чернилами, а роль исполнителя синими. Его текст и действия. Буквы выписывала четко и ясно. Когда я впервые принесла так размноженный текст, то все удивились, как легко ими пользоваться и как легко заучивается роль.
   Играли мы с суфлером. Костюмы и парики брали на прокат в Казанском Большом театре. Делали декорацию. Развешивали афиши. Проводили генеральную репетицию.
   Перед спектаклем мы, возбужденные, одевались и гримировались. Чтобы не волноваться, главное не надо смотреть в зрительный зал, а жить только жизнью пьесы.
   Большой зал клуба на четыреста мест обычно был полон зрителей.
   Мы сосредоточились. Суфлер за кулисами держит в руках открытую пьесу. Занавес раздвигается, начинается спектакль!
   И этот, и последующие спектакли проходили с большим успехом, зал всегда был полон.
   Каждую пьесу играли только один раз. Потом принимались за изучение новой, роли которой я уже размножила.
   Мы ставили много разных пьес, революционных, современных (тех лет) и классику.
   Играли водевили "Медведь", "Предложение" Чехова. Мне запомнились пьесы Горького "На дне", "Васса Железнова", Островского "Без вины виноватые" (там я играла Кручинину).
   В пьесе Шиллера "Коварство и любовь" наш режиссер играл Фердинанда, а я играла Луизу. Пьеса имела огромный успех, меня многие потом называли Луизой.
   Мы играли бесплатно, но нам дали привилегию - на все мероприятия в клубе, в том числе и на киносеансы (два раза в неделю) бесплатный вход и право на выход в любое время, как у хозяев клуба.
   Хотя на наши постановки вход был платный, все равно зрителей было много. На постановки татарского драмкружка зрителей было меньше и поэтому на них вход был бесплатный..
  
   "На сопках Манжурии".
   Один праздник 1 мая мне запомнился особенно.
   Днем, как всегда, была демонстрация мимо трибуны, а вечером в клубе сделали представление. Афиши были написали заранее. Мы, как всегда, развесили их на клубе, на доске объявлений около столовой, на проходной завода и даже около магазина 71, который находился далеко от завода.
   В день праздника мы собрались в клубе заранее. Волнения, последние уточнения очередности ролей. Подглядывание из-за занавеси в зал. Зал полон, шумит.
   Первым номером программы был водевиль А. Чехова "Предложение" (это тот, где спорят о Воловьих лужках).
   Публика с удовольствием восприняла нашу игру, смеялась, аплодировала. Потом выступали две матрешки - Таня Зеленина с сестрой. В русских сарафанах, руки впереди и палец к щеке. Исполняли шуточные куплеты, прибаутки. Приняли их очень хорошо, пришлось им петь дополнительно.
   За ними выступал татарский драм. кружок.
   Девушки и парни под руководством нашего общего режиссера Хайруллин Валидулла спели две мелодичные песни на татарском языке и сплясали национальный танец "апипа"
   Затем Виктор Фирсов объявил: "А сейчас сюрприз!"
   Открылся занавес. Вышел танцевать сам наш общий руководитель Хайруллин Валидулла. Танцевал он русскую и очень умело. На пианино играл Виктор Фирсов.
   Когда начались танцы то обнаружилось, что нет пианиста для игры в перерывах игры духового оркестра. Загулял. Он был не из нашего коллектива, а подрабатывал на таких мероприятиях.
   Фирсов заметил, что в группе пришедших ребят один парень пришел с гармонью и попросил его поиграть в перерывах игры духового оркестра. Парень, его звали Ваня согласился, но с условием, что он сыграет вначале один вальс, который ему нравится и который он хотел сыграть, но не решился попросить разрешения.
   Он начал играть и петь негромким голосом. В зале стало тихо и слова можно было хорошо слышать. Играл он вальс "На сопках Манжурии". Там были такие слова:
  
   Плачет отец,
   Плачет и вся семья,
   Плачет весь русский крещеный народ
   Злую судьбу кляня.
   Тихо вокруг,
   Бледная светит луна
   Ххх ххххх
   Хххх хххх хххххх
   Белеют кресты
   Под ними герои спят.
   Это все Родины нашей сыны,
   Могилы покой хранят.
  
   Звуки вальса завораживали. У меня вставала перед глазами картина горя русского простого народа и тех, кто не вернулся с кровавых Манжурских степей.
   Когда Ваня закончил играть, Виктор подошел к нему, пожал его руку и сказал: "отличное исполнение!"
   В продолжении вечера Ваня играл самые разные мелодии: " Дунайские волны", польку, падиспань, краковяк и другие.
   Вечер закончился, я уже была дома (мы жили недалеко от клуба), когда мимо наших окон шли последние задержавшиеся в клубе. Послышался негромкий звук гармони.
   Я погасила свет и подошла к окну кухни, смотрю через шторку. Шла последняя группа ребят. Они, видно жили на самой дальней стороне поселка Васильево.
   Впереди девушки. Затем два парня, а последним Ваня. Он шел и негромко играл вальс "на сопках Манжурии", и пел также хорошо как пел в клубе.
   На наши улицы опускался вечер.
   Было тихо, лишь негромко звучала прекрасная мелодия.
  
   В нашем клубе по воскресеньям было два сеанса кинофильма. Я обычно ходила на первый сеанс. Ваня с ребятами обычно ходил на второй. Я уже была дома, уже постелила постель. Отец с матерью легли спать.
   И здесь, уже в полумраке становилась слышна мелодия. Она постепенно приближалась. Становилась все слышнее и слышнее. Иногда это были "Дунайские волн", иногда другой вальс. Вот мелодия проходит мимо моих окон.
   А вот звуки гармони и песни становятся все тише и тише. Идти ребятам было, видно, далеко.
  
   !934 год. Работа.
   По окончании работы в паспортном отделе я стала работать общезаводским табельщиком. Мне выделили отдельный стол и окно для приема посетителей. Мне нужно было объяснять им вопросы оплаты и принимать и начислять больничные листы.
   В механическом цехе зарплата начислялась позже всех, что вызывало недовольство рабочих. Главный бухгалтер объяснил мне, что причина этого сложность обработки данных этого цеха.
   Спустя несколько месяцев, мне предложили перейти работать бухгалтером в этот цех вместо Ефремова, в связи с его увольнением и отъездом. Зарплата будет выше. В цехе есть табельщик и нормировщик, так же как и Ефремову мне помогут с расчетами.
   Я сказала, что я согласна, но у меня есть вопрос - будет ли зарплата цеху выдана раньше, если ведомость будет готова не восьмого числа как у Ефремова, а раньше? Главный ответил утвердительно.
  
   Бухгалтер Элиза Карловна.
   Механический цех был большой и светлый. Стояли токарные, фрезерные и ещё какие-то станки, слесарные верстаки, в дальнем конце цеха находилась наша конторка и комната нормировщика.
   Конторка тоже была просторной и светлой. За одним из столов сидел табельщик Ипполитов. Я поздоровалась: "Здравствуйте, Пётр Иванович!" - "Здравствуйте, Элиза Карловна!" - ответил он. С этих пор на заводе меня называли по имени и отчеству.
   Дома я поговорила с папой и он мне объяснил принципы обработки нарядов. Все оказалось просто и ясно, необходимо было только быть внимательной и аккуратной. Все, что можно нужно делать заранее.
   Наряды я стала обрабатывать не откладывая на конец месяца, и сама рассчитывала аккордные наряды.
   В последний день месяца нормировщик сдал мне последние наряды, а табельщик подсчитанные табеля. На утро первого числа у меня уже всё начисление записано в ведомость. Осталось записать в лицевые счета, одновременно начисляя налоги. Потом сделать ещё несколько операций. К концу рабочего дня всё было готово.
   Утром второго числа я принесла ведомости главному бухгалтеру. Он спрашивает, - "Что-то случилось? Не получается?" - "Нет", - отвечаю, - "я принесла ведомости на зарплату". Он удивился, пообещал завтра выдать зарплату. В нашем цехе объявили, что завтра выдадут зарплату в главной кассе. В дальнейшем деньги выдавала я в своем цеху.
  
   Погорелов Яков.
   Весной 1935 года в наш цех поступили работать трое новых рабочих. Машинист Погорелов Яков Васильевич, слесари Березин Евгений и Гусев Александр.
   Подошел день получки. Я выдавала деньги. Вызвала Погорелова, смотрю - подходит светловолосый молодой солидный парень среднего роста, подошел, смотрит на меня и улыбается. Выдала деньги, а он не ушел, а сел рядом и стал разговаривать с электриком Васей Оловяниковым, парнишкой 14 лет. По службе он часто бывал в нашей конторке.
   Когда я пошла сдавать отчет в кассу, Яков и Вася пошли со мной. Мы разговорились. Они пригласили меня составить им компанию, сходить в кино, они купят билеты заранее. Я согласилась, но сказала, что у меня вход свободный, как у драмкружковца.
   Втроем посмотрели фильм, втроем побродили по поселку. В дальнейшем он часто заходил в клуб во время репетиции, я приглашала его в кружок, но он не захотел играть в кружке.
   Рассказал о себе. Родился он в 1911 году в городе Алатырь Чувашской Автономной республики. Есть две старшие сестры Домна и Настя.
   Домна замужем за Кручининым, имеет две дочери Веру и Тамару и сына Геннадия. Настя замужем за Гусевым, без детей, живут сейчас здесь.
   Брат Якова Николай (на 4 года моложе Якова) погиб от несчастного случая. Мать его очень любила и после его гибели сильно переживала, стала болеть. Якова в то время дома не было, он работал машинистом в бригаде в Уфе. Водили товарные составы дальнего следования, отдыхали и вели другой состав в Уфу.
   Так он проработал несколько лет и решил сменить работу, приехал в Алатырь, но работы там не было, и он с друзьями решил поработать в Васильево. Я рассказала ему о себе. Так я познакомилась с Яшей.
  
   Лето 1935 года.
   Многих из старшей местной молодежи взяли на переподготовку в летний военный лагерь, недалеко от ст. Займище (10 км. от Васильево). В одно из воскресений мы с Тосей поехали в этот лагерь навестить Эволда.
   На проходной дежурил Женя Березин. Тося попросила его позвать Эволда. Женя отвечает "Эволд на полигоне, я за ним схожу, но сначала я позову вам повара, поговорите с ним, пока он здесь подежурит, а я схожу за Эволдом".
   Он ушел, а мы в недоумении, - зачем нам повар?
   Вскоре Женя возвращается, а с ним рядом важно шагает в белом халате и белом колпаке повар. Мы смотрим, да это Яша Погорелов! Он тоже не ожидал, что на проходной его ожидаем мы.
   Вскоре Женя вернулся с Эволдом, и Яша ушел на кухню. Женя рассказал, что Яша командует на кухне и вкусно готовит.
   Эволду дали свободное время до обеда, и они с Тосей ушли от меня, а я осталась на скамейке у проходной.
   Прошло время, Женя зовет меня в проходную, а там Яша с пакетом горячих пирожков. "Это, - говорит, - вам с Тосей гостинец, спасибо, что навестили, мне пора на кухню".
   Пришли Эволд с Тосей, угостились пирожками, мы попрощались и отправились на станцию. Хорошее тогда было время, без лишних формальностей, при встрече и расставании с друзьями и родственниками не целовались и руку редко жали. Была даже поговорка: "рукопожатия отменены!"
   Осенью молодежь вернулась в Васильево.
  
  
   Вражда.
   Всё больше обострялась вражда между соседями Лизой Рябцевой и Тосей Зельман. Хотя жили они в разных домах, но между их квартирами было всего несколько метров и, поэтому, каждое утро начиналось с перебранки Лизы и Тоси. Они выносили утром мусор и стоя каждая на своем крыльце, начинали громко кричать друг на друга.
   Много раз Эволд, я, мама и папа уговаривали Тосю перестать ругаться с этой зловредной женщиной, не обращать на неё внимания и тогда она перестанет. Предлагали перейти жить к нам. Ничего не помогало, это было выше Тосиных сил. В апреле следующего года (1936) у Тоси родилась дочь Эля (Элиза), а вражда продолжилась.
  
  
   Отъезд Яши.
   Осенью Березин и Гусев съездили в Алатырь и привезли мне от Яшиной мамы привет и гостинец, - лесные орехи и лущеные грецкие. Орехи были вкусные, но главное было приятно, что Яша говорил с ней про меня.
   Он часто ездил домой в Алатырь, навещал больную мать. Один раз приехал назад сумрачный, рассказал, что здоровье матери плохое, осталось ей жить несколько месяцев, надо ему ехать к ней, но и расставаться со мной не хочется. Я сказала, что пусть срочно увольняется и едет, а мы не расстаемся, будем переписываться.
   Яша уехал и вскоре прислал письмо. Он писал, что Домна помогает ухаживать за мамой, а он устроился работать на Алатырскую гармонную фабрику, которую разместили в пустовавших со времен войны военных казармах. Работает слесарем - наладчиком.
  
   1937. Профсоюз.
   Началась реорганизация профсоюза. Теперь управление будет по отраслям промышленности. Провели перевыборы.
  
   В нашем завкоме председателем опять стал Рябцев. Избрали 13 делегатов, в том числе и меня, на профсоюзную конференцию Татобкома. Она проходила в казанском Дворце Труда с 10 по 15 сентября.
   Там меня избрали членом ревизионной комиссии. По просьбе Татобкома профсоюза меня перевели работать в завком на должность бухгалтера соцстраха. К этой новой для меня работе я приступила 8 декабря 1937 года. Мое место для работы было в кабинете председателя завкома. За моей спиной стена отделяла меня от кабинета парткома. (Это в будущем сыграло свою роль).
  
   Встреча нового, 1938 года.
   31 декабря в клубе была установлена большая ёлка с игрушками и гирляндами с электрическими лампочками. Был устроен бал маскарад с бесплатным входом для всех.
  
   Кто желал, тот мог воспользоваться костюмами клуба и масками. Я взяла в клубе фрак, а брюки взяла у Эволда - ему они были малы, а мне впору. Папа сделал цилиндр, маску и монокль. Я нарядилась Чемберленом и пошла в клуб.
  
   Народа было уже много в масках и без масок. Играл духовой оркестр (с перерывами). Танцевали, играли, шутили, смеялись.
  
   После десяти часов вечера на сцену вышел Виктор Фирсов с тремя помощниками поднял руку, чтобы привлечь внимание всех и сказал: 'Минуточку внимания! Мы жюри конкурса карнавальных костюмов. Но у нас не хватает ещё одного человека, мы её под маской не нашли. Элиза Зельман! Сними свою маску, иди на сцену работать, ты член жюри!'.
  
   Я вышла на сцену, сняла цилиндр и маску, поклонилась залу. Загремели аплодисменты. Решением жюри мне присудили первое место за лучший карнавальный костюм.
  
   В полночь поздравили всех с Новым годом, станцевали прощальный вальс и разошлись по домам.
  
  
Репрессии.
  
   Начало репрессий.
   Насколько я помню, в Васильево мы всегда выписывали газету Известия. Папа читал её регулярно, а я не всегда и не полностью.
   Начали публиковаться судебные процессы: Ленинградский центр, Московский центр, Шахтинское дело.
   Везде фигурировал главный прокурор Вышинский.
  
   Фамилии обвиняемых были незнакомые, не задерживались в памяти. Потом появились фамилии известных, прославленных людей: Алкснис, Блюхер, Егоров, Рудзутак и другие. Один раз папа читал газету и задумался. Мама подошла и спрашивает: 'Что-то случилось?' - Он ответил: 'Нет, не верю, этого не может быть. Тут что-то не так'.
  
   КЛМН.
   Зимой 38 года из нашего поселка начали пропадать люди. Одним из первых пропал наш комсомолец, физкультурник, слесарь Владимир Берендеев. Жил он недалеко от нас вместе с матерью, простой неграмотной женщиной.
  
   Она пришла в контору и стала просить, чтобы позвонили в милицию, помогли найти сына. 'Вчера (в воскресенье) пришли два человека в белых дубленках, спросили Берендеева Владимира. Он был дома, показали ему какую-то бумагу, потом начали искать в доме, ничего не нашли и велели ему одеться и идти с ними. Я спросила 'куда ты идешь и скоро ли вернешься?' Он ответил 'Не знаю'. Что мне делать, где искать?'
  
   Ей посоветовали ехать в Казань и обратиться в НКВД, от станции прямо по Пионерской улице до Черного Озера, а там все знают, где НКВД.
  
   В Казани она легко нашла Черное Озеро. Видит у дверей большого белого дома стоит человек в форме, подошла и спрашивает: 'Сынок, скажи мне, как мне найти КЛМН?' - 'А зачем тебе КЛМН?' - 'Сына ищу, двое в дубленках увели его в КЛМН'. - 'Это здесь, иди туда'.
   Там ей объяснили, что её сын арестован как враг народа, пусть ждёт от него письма, сюда может прийти через месяц.
   Следующими пропали два брата Александровские, слесарь и токарь. Потом грузчики братья Беловы, бывшие деревенские пастухи.
  
  
  
Арест.
  
   Прошел январь и февраль.
  
   1 марта 1938 года.
   Вчера вечером приехали из Перми гости - Лайма и Аркадий.
   Утром Лайма и мама напекли всяких пирогов и фирменных сухариков. В печи жарился гусь. Скоро должна быть радостная встреча всей семьи.
  
   Без стука открывается дверь и входят два незнакомца в белых дубленках. Спрашивают: 'Зельман Карл Яковлевич дома?' Папа отвечает: 'Да, это я, что скажете?' Они показывают ордер на обыск.
   Взяли пару книг с полки и поставили обратно, открыли буфет с посудой - закрыли. Лайма с Аркадием ушли в свою комнату, а я осталась здесь около папы. Один из пришедших обратился ко мне: 'Пойдемте со мной к Зельман Эволду'.
  
  
[]
  
  
  
У Эволда, брата Элизы кепка фасонисто набекрень.
  
  
  
   Вошли к Эволду так же молча и без стука, спрашивает: 'Зельман Эволд Карлович?' Эволд ответил утвердительно и уполномоченный, показав ордер, начал обыск. Эволд взял двухлетнюю Элечку из кроватки на руки и стал молча носить её по комнате. Через полчаса в дубленке сказал: 'Всё, одевайтесь, возьмите смену белья, пойдем к вашим родителям'.
  
   Папа сидел уже одетый, мама пыталась выяснить, в чем они виноваты. Папа её успокаивал, говорил, что это недоразумение, что он уверен, что всё выяснится и, может быть, уже завтра они будут дома. Я сбегала на кухню, взяла печенье - сухарики и положила ему в карман со словами: 'Папа, ты не завтракал, это тебе в дорогу'. Мама не хочет его отпускать, просит: 'Возьмите и меня вместе с ним!' Ей посоветовали дать ему смену белья, предупредили папу: 'Смотри, Зельман, не беги!' Папа ответил: 'Шестьдесят один год не бегал, на шестьдесят втором не побегу!'
   Они вышли, а я быстро оделась и за ними. Шла на расстоянии двадцати шагов. По поселку и далее по железнодорожной ветке идем на станцию.
  
   Ярко светит солнце, снег блестит, день теплый, скоро начнет таять. На станции в здание не пошли, а сели на летней платформе. На станции никого нет кроме нас. Я села поодаль. Один из тех двоих в дубленках позвал меня: 'Подойди, поговори с ними'. Я села между папой и Эволдом. Папа беспокоился о здоровье мамы, просил помогать ей. Эволд всё время молчал. Я успокаивала папу, напомнила ему, что его уважают люди, и что он записан в Книгу почета в Москве. Подошел поезд, они сели в него и поезд тронулся.
  
   Я вернулась домой. Я не плакала, надо было держаться, быть сильной и думать о том, что можно сделать.
  
  
  
[]
  
  
  
Элиза в то время.
  
  
  
Борьба за освобождение.
  
   Сбор подписей.
   Лайма и Аркадий спустя несколько дней уехали к себе домой. Мы с мамой обсудили, что надо делать. Я заготовила такой документ:
  
   Главному прокурору Татреспублики.
  
   Заявление-справка.
   Мы, нижеподписавшиеся члены ВКПБ, проживающие на Васильевском лесокомбинате, заявляем, что знаем Зельман Карла Яковлевича с 1912 года по настоящее время. Зельман К.Я. в 1912 году приехал на постройку Юрловского лесозавода, по окончании строительства он работал механиком завода, помогал осваивать рабочим профессии.
   В 1927 году Зельман, К.Я. перевели работать на Васильевский лесокомбинат главным механиком, и мы, как и многие другие, тоже переехали сюда жить и работать.
   Зельман К. Я. пользуется всеобщим уважением и занесен в Книгу почета ЦК Союза Лесопильной и Деревообрабатывающей промышленности.
  
   Вышеуказанное удостоверяем своей подписью.
   С какого года член ВКПБ, фамилия, подпись.
  
   С этим листом я стала подходить к знакомым мне членам ВКПб, они охотно подписывали заявление и называли фамилии тех, кто ещё мог подписать. В заявлении набралось около десятка подписавшихся, из них две женщины.
  
   В парткоме узнали, что я собираю подписи, и начали вызывать людей в кабинет парткома. Мой стол стоял в завкоме у самой стенки, отделявшей его от парткома, и я слышала громкие споры в кабинете. 'Вы, что, не понимаете, - однажды я услышала крик, - что должны написать заявление, что отзываете свою подпись в заявлении! Нельзя защищать врагов народа, иначе пеняйте на себя, исключим из партии, уволим с работы!'
  
   - Ему кто то отвечает - 'Ты нас, Василий, не пугай. Мы никакого не обвиняем и не защищаем, а просто подписали правду, что знаем Карла Яковлевича как уважаемого человека и хорошего работника с 1912 года'. Никто, кроме одной женщины не забрал своей подписи.
  
   Я написала заявление с просьбой дать мне отгул на 9 марта по семейным обстоятельствам, попросила зампредседателя завкома Потякова подписать его. Тот удивился, - 'Зачем подписывать, отдыхай!' - Я ещё раз попросила, - 'Пусть будет оформлено, как полагается'. Он подписал 'Разрешаю', поставил дату и подпись. Я поехала в Казань на Черное Озеро.
  
   В НКВДе.
  
   В НКВДе всех пришедших направляли в большой зал. Женщин было больше.
   Мы стояли молча, только немногие тихо переговаривались. Вошли двое в форме и поднялись на какое-то возвышение в глубине зала. Один из них с папкой документов объявил, что зачитает список лиц, по делу которых вынесено судебное решение. Зачитывает фамилию, имя, отчество и далее - осужден как враг народа по статье 58-В или 58-Г за КРД (Контр Революционную деятельность) на десять лет с правом или без права переписки.
   Список был длинный. Объявили, что свидания и передачи никому не будут разрешены. А по делу остальных арестованных следствие ещё не закончено. С ними свидания и передачи также запрещены.
   В конце спросили - 'Вопросы есть?' - 'У меня есть вопрос, - подняла я руку (я стояла недалеко) - Случилось недоразумение, хочу узнать у большого начальника, к кому я могу обратиться?' - 'Если у вас есть важный документ, который можно приобщить к делу, обратитесь к главному прокурору Татреспублики Куренкову, но сейчас его нет, приходите через несколько дней'.
  
   Поездка в Ушаковку.
   Дома мы с мамой решили, что я должна ехать в Ушаковку, быстро и тайно, не говоря никому, даже Тосе, чтобы та не проговорилась об этом при стычке с Лизой Рябцевой.
   Утром в завкоме Потяков мне объявил, что я уволена с работы за вчерашний прогул. Я ничего не сказала, отдала ключ от стола и ушла домой.
   Маме сказала, что меня уволили с работы, и что это очень хорошо, теперь я могу поехать в Ушаковку, а потом восстановлюсь, так как у меня есть доказательство незаконности увольнения - мое заявление с просьбой предоставить отгул и с разрешением на нем. Взяла паспорт, немного денег и еды. В Казани взяла билет до ст. Базарная через Рузаевку с пересадкой в Инзе. От Базарной попутным транспортом добралась до Жадовки, а далее 5 км. пешком до Ушаковки.
   Пришла к бывшему нашему дому, он выглядел по другому. Не было палисадника с розочками, заборчик сломан, розы вытоптаны, вход с другой стороны. Зашла к соседям Софроновым (Сафроновых в Ушаковке было много, этих называли по имени их отца или деда - Митревыми). Дмитрий Павлович и его жена были дома, они меня не сразу узнали. Я представилась и всё рассказала, сказала, что приехала получить справку от сельсовета о том каким моего отца здесь знают и о том, что он безвозмездно по своей воле отдал мельницу сельсовету.
   Дмитрий Павлович сказал, что за справками он сходит сам, так как там председатель сейчас новый, молодой Рукавишников. Меня проводил переночевать к своей дочке Лене, жившей в нашем доме, вместе с мужем и свекровью. Лена была Лаймина подруга, я её сразу узнала, она выросла, похорошела. Она и её свекровь, тетя Дуня встретили меня хорошо, мне дали место спать на кровати Дуни, а сама она пошла к своей дочке. В доме все переменилось, все иначе, чем было.
  
   Встреча с детством.
   После обеда мы с Леной и её трехлетним сыном пошли погулять. Опять удивительное ощущение. Всё то же, но площадь сильно уменьшилась, пригорок с трибуной тоже стал маленьким. Чуть дальше встретили молодую женщину с ребенком в руках - женой Василия Сёмина, старшего брата Грини, нашего приятеля детства.
   Женщина рассказала, что её Василий вначале поддался уговорам и женился на богатой невесте. Узнав об этом, она со зла вышла замуж за другого, но не выдержала попреков в бедности и ушла от него беременная, родила ребенка. А Василий ушел от богатой жены, и они встретились заново, стали жить дружно вместе, ребенка он любит как своего.
   Теперь беда нависла над Груней. Он дружит с Дусей, приезжей, работающей заведующей избой-читальней, красивой, милой девушкой. Думали, что они поженятся, но гости с выпивкой стали его уговаривать жениться на рыжей Захряловой Насте, с богатым приданным.
   Чуть позже я увидела и Гриню, высокого красивого парня моих лет, того самого, который в детстве спасся от следов оспы, почесывая живот и пятки. Увидела и саму Дусю.
  
   Справки.
   Утром пришел Дмитрий Павлович, и мы пошли с ним в сельсовет. Рукавишников справку составил, для её заверения он поехал вместе со мной в Жадовку к Солуянову, председателю Волисполкома. Поехали и вместе вошли к Солуянову, пожилому человеку среднего роста. Я ему всё рассказала и попросила подписать справку. Рукавишников подал приготовленную справку, Солуянов её внимательно прочитал, подписал, поставил печать и сказал: 'Да, я тоже знаю Карла Яковлевича с хорошей стороны. Желаю успеха' - и отдал мне документ.
   Рукавишников отвез меня (15 км.) на станцию Базарная, оттуда я поехала в Васильево.
  Рассказала всё маме, а на утро первым поездом поехала в Казань в НКВД к главному прокурору Куренкову.
  
   У главного прокурора.
   Я постучала в дверь кабинета и спрашиваю: - 'Можно?' - 'Входите,' - отвечают. Вошла, около стола стоит высокий стройный мужчина. Оглядел он меня с головы до ног. Я говорю: 'Здравствуйте!' и, подойдя ближе, продолжаю: 'Я Зельман Элиза, младшая дочь Зельман Карла Яковлевича. Его, а также его сына - моего брата Эволда арестовали 1 марта. Мы считаем, что это недоразумение, которое будет выяснено. Я привезла документы с подписями членов партии, которые знают моего отца с 1912 года со времени работы на Юрловском лесозаводе. Когда этот завод закрывался в 1927 году, отца и многих рабочих перевели работать на Васильевский лесокомбинат. Ранее, когда в 1912 году Зельман К.Я. приехал работать на Юрловский завод, то в трех километрах от стройки завода он купил дом и разрушенную водяную мельницу.
   Мельницу починил, на ней работал по договору Чекушин и брат Карла Август Зельман, контуженный в боях латышский стрелок. В 1927 году этот дом и мельницу мой отец передал безвозмездно Ушаковскому сельсовету в постоянное пользование. Об этом был составлен официальный документ у нотариуса в Казани.
   Отец всегда был честным человеком, добросовестно работал и занесен в Книгу почета ЦК профсоюза. Сейчас он на пенсии по возрасту и инвалид II группы. Вот эти документы'.
  
   Главный прокурор Куренков взял их и стал их медленно читать, потом ещё раз просмотрел документы, отложил их и вдруг спрашивает: 'А вы знаете куда пришли?' -'Да, знаю'. - 'Знаете и ничего не боитесь?' - Я отвечаю: - 'Ничего я не боюсь, самое страшное уже есть - сознавать, как переживает отец, и видеть слезы матери. Так что одним горем больше, одним меньше'. Он как-то странно улыбнулся и сказал: 'А вы смелая. Ну, хорошо, мне надо кое-что уточнить. Приходите через неделю, я дам ответ'.
   И я ушла. Я действительно не боялась, все мысли были об отце и брате.
  
   Исключение из комсомола.
   На заседании бюро комсомольского комитета меня исключили из комсомола. Когда я вышла и тихо пошла домой, меня догнали двое наших комсомольцев - Алексей Царьков и Ефим Якунин, говорят, 'Элиза, мы хотим с тобой поговорить'. - 'Хорошо' - говорю я и думаю 'Странно, о чем они могут говорить?' Я мало их знала. 'Тебе сейчас тяжело, родных арестовали, - начал разговор Царьков, а Якунин подхватывает эту тему, - 'Ты, наверное, обижаешься на Советскую власть? Мать плачет от обиды'. - 'Я и моя семья никогда не обижались на Советскую власть, - отвечаю я, - произошло недоразумение. Всё это выяснится'. Сочувствия моим бедам и расспросы о моём недовольстве властью продолжались до самой конторы.
  
   Частичная победа.
   Прошла неделя и я поехала за ответом к прокурору. Когда я вошла и поздоровалась, он сидел за столом. Увидев меня, он поднялся и стал сбоку стола, как и в прошлый раз. Я стою, смотрю на него и жду. Он говорит: 'Могу вас поздравить, следствие закончено, Зельман Карл Яковлевич оправдан за недоказанностью обвинения, через некоторое время он будет дома. Ждите. Можете гордиться отцом, он действительно заслуживает уважения.
   Его сыну помочь невозможно. Он подписал предъявленное ему обвинение, на основании чего его осудили за КРД (Контр Революционную Деятельность) на 10 лет и он будет отправлен в лагеря. Можете ходатайствовать о пересмотре дела. Ждите его первого письма'.
   Шел май 1938 года. В теплый солнечный день пришел домой папа, держа на руке зимнюю доху. Выглядел он уставшим, но улыбался радостно: 'Вот я и дома! Здравствуйте!'
  
   Кто сделал донос.
   Рассказал, что первым встретившимся в поселке знакомым был Рябцев. Тот остановился, протянул руку и громко поздоровался: 'Здравствуйте, Карл Яковлевич!' Папа ответил: 'Не с каждым здороваюсь!' Руки не подал. Нам он рассказал, что когда папу в последний раз вызвали в контору для вручения документа об освобождении, ему дали прочесть донос на него. В нем сообщалось, что Зельман К.Я. немецкий шпион, тайно перешедший границу из Латвии в Россию в 1912 году, что на имевшейся мельнице держал много наемных работников, недоволен Советской властью и агитировал против госзаймов. Подписали донос секретарь парткома Сорокин Ф.В. и председатель завкома Рябцев В.
  
   Допросы.
   Папа рассказал, что после ареста они с Эволдом сидели в одной большой камере. Народа там было много, спали на нарах. На допросы уводили по 2-3 человека, некоторые скоро возвращались, а некоторых приводили через пару дней. Вызвала Эволда, через два дня он вернулся и рассказал папе, что его обвинили в шпионаже, переходе границы в 1913 году (год его рождения!), агитации против госзаймов.
  
   Когда Эволд отказался подписать это обвинение. его поставили к стене лицом, и так он стоял без еды и сна двое суток. Время от времени к нему подходили требовали подписать обвинение. Если он падал или садился, то его поднимали.
   На вторые сутки у Эволда сильно разболелась нога, пораненная в молодости косой (выше ступни и ниже колена), от боли он стал терять сознание и падать. Его отправили в камеру, велели подумать. В камере он осмотрел свою ногу, она опухла и покраснела. За неделю опухоль прошла. На втором допросе после двух суток стояния следователь пригрозил: 'Подписывай, иначе будешь стоять до понедельника, а завтра в воскресенье надсмотрщики проследят, чтобы ты стоял.
  
   Нога у Эволда сильно болит, можно потерять ногу, а обвинение абсурдное, в 1913 году не было границы между Латвией и Россией, и в том году он только родился.
   Эволд решил, что сейчас подпишет, а на суде оправдается. Но суда не было. Через несколько дней пришли в камеру и зачитали приговор. Эволд был осужден за КРД на 10 лет в лагерях особого отдела НКВД.
  
   Вскоре вызвали на допрос папу. Зачитали обвинение и показывают: 'Подписывай вот здесь'. Папа отвечает: 'Это всё неправда. Я не шпион, границ в то время не было, наемных рабочих не держал, мельницу передал сельсовету безвозмездно в 1927 году, против Советской власти никогда не был. Я честный человек и неправду подписывать не буду' - 'Тогда ты будешь стоять' и его поставили к стенке лицом.
  
   В покое его не оставили, а подходили и кричали ему, что он кровосос, шпион, вредитель, враг трудового народа. 'Подписывай и дело с концом!' Папа простоял весь день и вечер, следователи ушли, остались надсмотрщики. Они молчат, но повернуться или прикоснуться к стене нельзя, сесть на пол нельзя. Простоял ночь, утром пришли следователи и всё началось сначала. Грозили, что будет стоять весь день и ночь, а там воскресенье. 'Не выдержишь, умрешь! Подпиши, пойдешь в камеру, отдохнешь'. Папа ответил: 'Знаю, что могу не выдержать и умереть, но ничего подписывать не буду. Я всю жизнь не лгал и сейчас на себя лгать не буду. Жил честно, честным и останусь'. День клонился к вечеру, кто то вошел, и следователь стоявший около папы быстро пошел к вошедшему. Сидевший следователь вскочил и тоже пошел к этому человеку. Что-то ему сказали, тот молча прошел к столу, садиться, открывает папку, почитал, закрыл её. Смотрит на папу, спрашивает его: 'Зельман?' Папа отвечает ''Да'.
   Тот продолжает: 'Подойдите сюда, Зельман, садитесь, поговорим. Курите?' 'Нет, не курю' - 'чаю хотите?' - 'Очень не помешало бы'.- 'Принесите Зельману стакан горячего чаю с сахаром' спокойно сказал пришедший и следователь быстро пошел выполнять приказ.
  
   Принес чай и поставил перед папой, а сам отошел в сторону. Папа выпил чай и ему стало легче. На стол большой начальник (так папа назвал про себя этого пришедшего человека) положил два документа, взял один и спрашивает папу 'Скажите, Зельман, кто такой Солуянов, вы знаете его?' 'Да, - отвечает папа, - Это председатель исполкома Жадовской волости, член партии, умный и справедливый человек, имел большой авторитет у жителей волости'. Начальник взял другой документ, зачитал несколько фамилий и спросил 'Что это за люди?'
   Папа ответил, что знает их давно, с тех пор, когда они пришли из окрестных деревень работать на строительстве Юрловского завода в 1912 году. Что все они честные, трудолюбивые люди, члены партии. Большой начальник сказал: 'Хорошо, теперь расскажите кратко о себе'. Когда папа рассказал, он продолжил: 'Сейчас вы вернетесь в камеру, отдыхайте, беспокоить вас больше не будут' и обратился к следователям 'Зельман отправьте в камеру и больше не вызывайте'. Встал и молча вышел. Папа вернулся в камеру.
   Через несколько дней Эволда и многих других вызвали с вещами и отправили в лагерь. Папу тоже вызвали с вещами, но одного и вручили ему документ об освобождении за не доказаностью обвинения.
  
   Когда папа все это дома нам рассказывал, он сказал: 'Хотел бы я знать, что это за большой начальник, который прекратил допрос, дал мне чаю и так хорошо разговаривал со мной'. 'Папа, - говорю я, - это был главный прокурор Татреспублики Куренков', и я рассказала, как мы с мамой наметили, что надо сделать и как я собирала подписи и ездила в Жадовку. 'Я передала эти документы Куренкову, и ты их видел на столе, он их читал. Когда я второй раз была у Куренкова, он мне сказал, что ты скоро будешь дома, а Эволду может помочь прошение о пересмотре дела'. Мы решили ждать от Эволда письмо и действовать дальше.
  
  
  
[]
  
  
  
1938 год. Семья Зельман после освобождения Карла.
  
  
   Восстановление на работе.
   Я съездила в Казань в Обком профсоюза и подала заявление с просьбой восстановить меня на работе в связи с необоснованным увольнением за прогул. Я предъявила мое заявление с просьбой получить отгул с разрешением заместителя председателя завкома. Мое заявление приняли и отправили в Москву в ЦК Профсоюза. На лесокомбинате меня приняли на работу временно, до прихода ответа из Москвы на три месяца бухгалтером в механический цех. В комсомоле меня восстановили, профсоюзные нагрузки с меня не снимали и я продолжала их выполнять. С завода люди прекратили пропадать, но никто и не возвращался. Только секретарь парткома Сорокин внезапно пропал на три недели и вернулся уже исключенным из партии. Пошел работать на свое прежнее место электриком механического цеха.
  
   Тосе пришло письмо от Эволда. Он сообщил свой адрес (на севере Архангельской области), статью по которой он осужден и срок. Писал, что надеется на нашу помощь, ждет писем. Мы с папой составили заявление с просьбой пересмотра дела Эволда и отослали. Папа предложил Тосе жить с нами, чтобы ей было легче, Тося отложила переезд до рождения второго ребенка, до сентября.
  
   Письма Эволда из лагеря.
  
   Самое раннее имеющееся письмо Эволда на стандартной открытке без рисунка Марки вырезаны.
   (Вырезал юный филателист. Винюсь - Роберт П.)
   2 ноября 1938 год
   Здравствуйте Мама, Папа, Элиза, Тонечка! (это место повреждено -Р.П.)
   Посылку от Вас я получил 26 сентября - очень и очень был рад, что есть от Вас какие-то известия. Только жаль, что не послали в посылке письма, т.к. письма от Вас я еще не получал 'не пишут' (здесь текст неясен - Р.П.). о вашей жизни.
   Очень беспокоюсь Мама о твоем здоровье. Советую тебе меньше расстраиваться. Работаю на постройке железной дороги. Очень много думаю Тонечка о тебе, о наших детях Элочке и Этночке. Наверное бегать научились. Желаю Вам здоровья. Целую Эволд.
   Коми АССР п.о.Кияж-Погост. Совчисдорлаг 2е отд. 5й отряд.
  
   28 июня 1939 г.
   Здравствуйте Яша и Элиза! Прежде всего поздравляю Вас и шлю Вам наилучшие пожелания в дальнейшей вашей совместной жизни! О том, что Вы живете в Алатыре я узнал раньше из письма от Тони, но не мог написать - не было адреса.
   Очень рад и благодарен вам за посылку, больше же всего рад, что не забывает, теперь надеюсь - скоро и письма буду получать (еще не получил от Вас ни одного). Пишите, как Вы живете?
   Яша! Я часто вспоминаю нашу дружбу. Помнишь веселые и счастливые дни после лагерного сбора и многие другие.
   Больше же всего мне жалко, что вместе с моей жизнью изломана вся молодость Тони! Воспитывать двух детей ей очень трудно. Я много думаю об ней и детях, но не могу ничего ей посоветовать и помочь, если сможет воспитать и вырастить их, так будет хорошо. Я же, находясь в таких обстоятельствах, являюсь посторонним человеком
   Элиза! Тебя интересует мой срок и статья, об этом я писал Тоне, только не знаю получила ли она письмо.
  
   По Постановлению Особого совещания Н.К.В.Д. за К.Р.Д. ( контрреволюционную деятельность) мне дали срок 10 лет исправтрудлагерей. Такое постановление Особого совещания НКВД меня конечно сильно ошеломило, но надеюсь дело мое будет пересмотрено.
   (Я отсюда тоже написал жалобу с подробностями о всех тех придирках и угрозах со стороны Рябцева и Сорокина)
   Сейчас я здоров работаю в сельхозе 'Месыо'(?) Весну немного нездоровилось была цинга (маме не говорите). Сейчас же совсем здоров.
   Мой адрес Коми АССР п/о Кияж-Погост, отдельный сельхоз 'Месью'(?) з/к Зельман
   Ждите, наверное скоро адрес изменится.
  
   6 октября 1939 г.
   Здравствуйте Элиза и Яша!
   1 октября получил от Вас письмо - очень рад, что между нами теперь появилась связь. Я рад, что Вы живете хорошо. Мое пожелание Вам жить также хорошо и счастливо. Я сейчас здоров, работаю на строительстве ж. д.
   Дорогая сестра Элиза! Спрашиваешь, в чем я нуждаюсь? Было бы хорошо получить мне теплые носки, варежки, пару портянок, из продуктов - я не знаю, как Вы материально обеспечены, если есть возможность пришлите, буду благодарен, если нет, то обойдусь и так. Только пиши почаще письма. Пиши Элиза по новому адресу а также сообщи его Тоне и Лайме.
   Адрес:Коми АССР Почтовое отделение Ухта. Почтовый ящик 219/2
   Эв.Карл. Зельман.
   з/к на новый адрес ставить не надо.
   Много не пишу, не обижайся. Привет всем родным. Целую Эволд.
   Когда будешь писать в конверт положи лист чистой бумаги. Я в ней нуждаюсь.
   Если можешь пошли немного денег. (Стыдно просить- будет время расплачусь).
  
   6 октября 1939 г.
   Здравствуйте Элиза и Яша!
   1 октября получил от Вас письмо - очень рад, что между нами теперь появилась связь. Я рад, что Вы живете хорошо. Мое пожелание Вам жить также хорошо и счастливо. Я сейчас здоров, работаю на строительстве ж. д.
   Дорогая сестра Элиза! Спрашиваешь, в чем я нуждаюсь? Было бы хорошо получить мне теплые носки, варежки, пару портянок, из продуктов - я не знаю, как Вы материально обеспечены, если есть возможность пришлите, буду благодарен, если нет, то обойдусь и так. Только пиши почаще письма. Пиши Элиза по новому адресу а также сообщи его Тоне и Лайме.
   Адрес:Коми АССР Почтовое отделение Ухта. Почтовый ящик 219/2
   Эв.Карл. Зельман.
   з/к на новый адрес ставить не надо.
   Много не пишу, не обижайся. Привет всем родным. Целую Эволд.
   Когда будешь писать в конверт положи лист чистой бумаги. Я в ней нуждаюсь. Если можешь пошли немного денег. (Стыдно просить- будет время расплачусь).
  
   20 декабря 1940г.
   Здравствуй дорогая сестра Элиза!
   И так ты меня совсем забыла, приехавши в (эти лагеря -? Р.>)
   Я от тебя не получил ни одного письма Не знаю что за причина. Я писал домой Они сообщили мой адрес тебе, да и твой адрес я не знаю точно, были сомнения .Он теперь изменился Я все-таки пишу по нему, думаю получишь. Как растет сын Робик? Надеюсь у Вас порядок.
   Как вообще там живете?
   Я сейчас живу немного по хуже, чем летом, начались холода а поэтому, сама знаешь, требуется более сильное питание. С деньгами выйти из положения всегда можно, но вся беда в том: Я в настоящий момент не могу получить деньги с личного счета (имеются 100 рублей)
   Вот поэтому дорогая Элиза у меня к вам просьба, конечно если можете. Собирайте маленькую деловую посылку. Лук, чеснок, какой-нибудь табак самосад, думаю там можно добавить немного простых сухарей, немного пшеничного толокна вообще по возможности. Положи ниток клубок, иголок, ложку, кружку, а главное положи деньги только в скрытом виде, в пшено, в нитки в махорку, в булочку или в дешевую шапку зашить. Я здесь разберусь Главное деньги, я об этом очень прошу. Переводом не посылай. Бесполезно.
   Все это сделай как можно поскорее и порекомендуй Папе. Я всё жду скоро освободят, а может это дело долго протянется, вот поэтому...
   (далее на добавочном листочке -Р)
   я и прошу. Все то мое дело разбирается очень долго И так если сможешь послать деньги в таком виде то найдутся. Постарайся послать посылку побыстрее, Надеюсь ты это сделаешь
   Моя жизнь впереди и я никогда эту помощь в трудную минуту не забуду
   Пиши Маме Я жив и здоров и при возможности (неразборчиво) Положи письма в посылке в старинном виде
   Сделать нормальную посылку у вас сейчас нет возможности и поэтому не надо и затрачиваться За деньги я всегда могу купить все необходимое в дополнительном питании
   Мой адрес
   Карело-финсквая ССР Беломорский район п/о Нюхча п/ящик 150 -е отделение 18-я колонна
   Привет Яше и всем родным
   Целую Эволд.
  
   1 марта 1940г.
   Дорогие Мама, Папа! Дорогая Тоня и дети Элочка и Этночка!
   Сегодня я имею выходной день и поэтому решил написать. Последнее письмо писал 1-го февраля, не знаю получили его или нет. От Вас давно не получал никаких известий ( неясный текст -Р.). С 1 февраля работаю в бригаде по ремонту железной дороги. Так что живу сейчас неплохо. Здоровье хорошее, а поэтому прошу за меня не беспокоится. А главное давно ожидаю извещения из Москвы
   Вот сегодня, дорогие ( >неясный текст - Р) исполнилось три года как нас разлучили, а мне кажется прошла целая вечность и иногда почему-то создается дурное мнение: - что счастливая жизнь больше не придет
   Мысли такие стараюсь прогонять, но не всегда они так быстро рассеиваются. Что-то очень долго мое дело находится на утверждении ( В точности трех последних слов не уверен.- Р.) Ну, ладно! Тоня, как твоё здоровье? Как растут и развиваются Элочка и Этночка? Как здоровье мамы и папы? Прошу Вас больше думать о себе, я как-нибудь проживу- я один.
   Будьте здоровы, привет всем родным, целую Эволд.
   Пишите по адресу: Архангельская область Онежский район. Село Малошуйка п/я ?500
  
   2 апреля 1941г.
   Письмо последнее.
   Здравствуйте дорогие Мама, Папа, Тоня, Элочка и Этночка!
   Давно не имею от Вас никаких известий. Не знаю чем это объяснить.
   Ну как вы живете? Нет ли каких-нибудь новостей из Москвы? Почему-то очень долго тянется все это дело. Скорее всего, по моему мнению, не будет никакого ответа , потеряли или еще какая причина. Ну ничего, быть может когда нибудь дождусь счастливого дня и мы будем опять вместе. Пожалуйста пишите, давно не имел от вас письма, это очень плохо.
   У вас наверное весна в разгаре. Здесь в тайге тоже уже чувствуется весна и жить как-то особенно хочется.
   Пишу мало жду ответа. Тогда больше напишу. Сейчас живу неплохо. Будьте здоровы. Привет всем родным, целую Эволд.
   Пишите!
  
  
Алатырь.
  
   Из Казани привезли выписку из протокола заседания ЦК с постановлением считать увольнение Зельман Э.К. неправильным, восстановить меня на работе и оплатить вынужденный прогул в размере месячного оклада. Мне это всё было очень приятно.
   Все это время я продолжала переписываться с Яшей Погореловым. Он тоже переживал за моих родных и не сомневался в их невиновности.
   Когда у нас дома в основном все наладилось, Яша написал мне: "У тебя дома все идет нормально. Теперь твои родители и семья Эволда смогут обойтись без тебя. Прошу дальше не откладывать, поговори с родителями и приезжай в Алатырь. Выходи за меня замуж". Папа сказал: "Поступай, как решишь сама. Я его знаю мало времени, но он самостоятельный, не пьяница и приветлив с людьми". Мама тоже была не против, только сожалела, что не смогла со мной съездить посмотреть Москву по бесплатному папиному билету. Мы решили оформить билет в Москву на середину сентября. А до этого я уволюсь и перееду жить к Яше в Алатырь.
  
   Мой переезд в Алатырь.
   1 сентября главбух поставил на моем заявлении об увольнении резолюцию "Отпустить не могу". Но я взяла выписку из приказа о том, что была принята только на три месяца, и это помогло мне уволиться.
   Мне выдали справку, что я работала бухгалтером пять лет. В завкоме случайно встретила Виктора Фирсова. Мы тепло поговорили, попрощались. Это было и прощание с молодостью.
   Ни с кем больше прощаться не хотелось. Хотелось побыть дома с папой и мамой. У нас дома было спокойно и уютно. Всегда доброжелательная атмосфера. Я никогда не слышала, чтобы кто-то повысил голос, или попрекал кого-то.
   Папа на прощание сделал мне приспособления для вязки рыбацких сетей и показал мне как их вязать. (Через много лет мама показала мне как надо вязать рыбацкие сети - Р.)
  
  
   Взяла немного вещей, приехала в Казань и оттуда поехала в Алатырь. Смотрела на знакомые места, проехали Васильево, Зеленый дол.
   Рано утром поезд остановился в Алатыре. Яша меня встретил и мы ясным ранним утром пошли в его дом. Идти было недалеко, минут десять.
   Наша улица находилась в нижней части города, за железнодорожной насыпью. За ней начинались заливные луга, идущие до реки Алатырь.
   Эта речка не широкая, но глубокая и быстрая, с высокими берегами. Она впадает в приток Волги Суру, протекающую в другом конце города Алатырь.
   Улица широкая, метров 20, без центральной проезжей части, хотя при желании можно проехать по проезжим дорогам около домов.
   Зеленая короткая трава, за палисадниками вишни. Дома деревянные из бревен, с высокими заборами.
  
   Мой новый дом.
   Номер нашего дома был 258, хотя на улице всего было домов 20. (Счет начинался в городе за железнодорожной дорогой).
   Дом добротный, с банькой по черному, с погребом, сараем, пустующей конюшней, небольшим садом с вишнями.
   На улицу выходили два окна, во двор одно. Спальня, большая комната, кухня, большая печь, на которой могли спать сразу четверо. Там даже зимой было очень жарко спать, я не пробовала.
   В сенях большой летней пристройке лежанка и кладовка. В комнатах кровать, зеркало, комод, два сундука, стол и несколько табуреток, часы ходики с гирей. Ночью, чтобы узнать время, но не зажигать свет я вставала и на ощупь узнавала по стрелкам этих часов пора мне вставать и готовить завтрак или еще рано.
   Была ещё гладильная доска и паровой утюг без пара с углями, изогнутой трубой для дыма, дверкой и отверстиями для воздуха. Если помахать утюгом, то горячие угли раскаляются и можно гладить.
  
   Моя новая родня.
   Когда мы пришли домой, то там все было чисто и прибрано. Яша жил один, но иногда из Ядрино (20 км. от Алатыря) приезжала его старшая сестра Домна (мы её зовём Диной), убирала, стирала бельё, а готовил Яша сам.
   У Дины ( моей тети - Р.) дочери Вера и Тамара и сын Геннадий, муж Кручинин, работает на железной дороге.
   Другая сестра Настя замужем за другом Яши Гусевым Сашей. Об этом мне рассказывал Яша дома.
   На стене над комодом я увидела фотографию - женщина в большой печали сидит около молодого парня в гробу. "Это мой брат Николай, он моложе меня на четыре года, тогда ему было 17 лет, а это моя мама, - ответил на мой вопрос Яша, - Когда это случилось, меня дома не было, я жил в Уфе". И Яша рассказал, как всё это произошло. Василий, отец Якова, напившись, как часто бывало, накинулся с бранью и побоями на жену. Младший сын Николай, как всегда встал на защиту матери и был смертельно ранен.
   После смерти Николая семья распалась, мама настояла на разделении.
   Она больше не могла видеть мужа. Ему дали деньги, Дина взяла корову, Настя деньги, швейную машину и другие вещи. Яше остался дом. С условием, что его сестры в любой момент могут приехать и жить в этом доме, а отец чтобы здесь не показывался.
   "Отец может сюда прийти без меня и просить, чтобы ты его взяла, - говорил мне Яша, - но я тебя очень прошу, не бери его. Он хитрый, двуличный и подлый".
  
   Василий Погорелов.
   К нам пришли в гости два знакомых Яши: Гриша и Сачков Виктор. Выпив, Сачков расхвастался своей работой ( он был бухгалтером наладочного цеха гармонной фабрики). Ему был нужен учетчик и он пообещал устроить меня на работу.
   Приезжала Дина. Она мне понравилась. Уезжая, она сказала: "Яня, живите вдвоем, никого не берите".
   Как-то в октябре, когда Яша был на работе, в наш дом вошел мужчина лет 60, плотный, среднего роста, седоватый, с деревянной ногой.
   Поздоровался и попросил разрешения сесть. " Да, пожалуйста садитесь, - разрешила я и спросила, кто он такой будет".
   "Я отец твоего мужа, Яньки Погорелова. Я - Василий Алексеевич. Услышал, что вы с ним женитесь, и пришел тебя просить. Я уже старый, надоело одному мотаться, хочу в семью. Деньги у меня есть, получаю пенсию и подрабатываю. Буду покупать продукты, тебе все равно готовить на двоих или троих. Спать я буду на печке, там меня не будет не видно и не слышно. Поговори с Янькой, он тебя послушает. На днях зайду".
   Яша, услышав о приходе отца, помрачнел и сказал: "Принимать его нельзя, будут неприятности". "А может он изменился? - предположила я, - может быть попробовать?"
   Василий Алексеевич стал жить с нами.
  
   Поступление на работу.
   В эти дни я устроилась работать на Алатырьскую гармонную фабрику.
   Со времен Первой мировой войны на большом пустыре стояли корпуса недостроенных казарм. Сейчас в них наладили производство гармоний, говорили, что вскоре будут выпускать и баяны.
   Главному бухгалтеру фабрики Пугачеву мои документы понравились, он предложил мне написать заявление с просьбой о принятии на работу и спросил, когда я могу приступить к работе.
   "Чем раньше, тем лучше!" - ответила я. "Ну, тогда идите оформляйтесь в отдел кадров, а завтра утром приходите на работу". Я пришла домой веселая, Яша тоже был очень доволен тем, что мне работа по душе и недалеко от дома.
   Через несколько дней, когда я уже работала бухгалтером за одним из столов, в главную бухгалтерию зашел Сачков и спрашивает у кого-то, есть ли главный бухгалтер. В этот момент мы увидели друг друга, и он так растерялся, что сказав: "Элиза, ты здесь работаешь?", ушел, не зайдя к главному.
   Как я поняла, он приходил просить принять меня на работу учетчиком в свой цех.
  
   1939 г. Капуста.
   Весной работникам бухгалтерии и управления недалеко от нашей улицы выделили участки для посадки капусты. Земля была вспахана и подготовлена для посадки рассады.
   В одно из воскресений все изъявившие желание, в том числе и я с Яшей отправились сажать рассаду. В течении лета я и Яша приходили поливать и полоть. Это занятие было нетрудным, больше похожим на легкую физкультуру и отдых на воздухе. Урожай был хороший.
   Я расспросила соседку Нюру Шалунову как солить капусту, вспомнила как солила мама и засолила по всем деревенским правилам большую кадушку. Через несколько дней на капусте сверху появляется белый налет, а внутри нашинкованной капусты появляется газ, который надо удалить. Дальше идет нормальный процесс заквашивания.
   В один из дней, когда мы поужинали, Яша был в комнате, а я на кухне, дед Погорелов во дворе закричал вперемежку с матом. "А...такая... рассякая!, Сколько добра изгадила, на всю зиму хватило бы, учить таких надо. Вот Нюрка подтвердит!" Ушел и вернулся с Нюрой.
   Повел её в сарай, там стал кричать, Нюра что-то негромко ему отвечала, дед замолчал. Нюра ушла домой, а дед вернулся домой и молча полез на печку. Яков спрашивает: "Что за шум ты устроил?" Дед молчит.
   Яков продолжает уже грозно: "Я тебя спрашиваю, отвечай!" Дед отвечает: "Ничего, Нюрка сказала, что все нормально". Яков: "Ну, смотри, чтобы это было в первый и последний раз! Понял?" - "Понял" - ответил дед.
  
   Очередной и декретный отпуск.
   Нам с Яшей дали очередной отпуск и мы съездили в Васильево в гости, посмотрели маленькую Этночку.
   Эля и Этна были обе белолицые, как папа Эволд и черноволосые как мама Тося.
   (От Эволда приходили письма с обратными адресами: Коми АССР. Княж. Погост., Карело-Финская ССР, Беломорский р-он, Нюхга, Архангельская область, Малошуйска, Онежский р-он, Архангельской области, п/я 500,Ухта, Коми АССР).
   Съездили в Ядрино в гости к Кручининым (семье старшей сестры).
   В октябре я попросилась в декретный отпуск, главбух очень удивился (по мне не было заметно мое положение), но дал на него разрешение. В ноябре была хорошая погода. Я занималась домашними делами, ходили с Яшей на прогулку по городу, к знакомым, без выпивок.
  
   5 декабря 1939 года, День Конституции.
   В небольшом клубе Алатырьской гармонной фабрики было торжественное заседание, потом в зале отодвинули сиденья и начались танцы.
   Мы с Яшей сидим и смотрим. Знакомый Яши Колесов спрашивает Яшу: "Что не танцуешь?" - "Не хочется", - отвечает Яша. - " Тогда разреши пригласить твою жену на вальс!" Яша отвечает : "Если она не против, то пожалуйста".
   Танцевал Колесов хорошо и я танцевала с удовольствием. Колесов а этих местах был почти как Фирсов в нашем Васильево. Веселый. заводила, комсомолец.
   Потом пригласил на второй танец, затем на третий. После третьего танца Яша спрашивает у меня:" "Как себя чувствуешь?" - " Хорошо, - отвечаю, - твой знакомый хороший танцор". Яша говорит : "Он и человек хороший, поэтому я не против твоих танцев, но может быть тебе нельзя много танцевать?" - "Это почему же?" - удивился Колесов.
   Я говорю: "У нас будет ребенок, причем, очень скоро. "Я рад за вас, это замечательно, но хочется ещё один вальс станцевать, Яша, разреши!" -
   "Танцуйте, только осторожно" и мы станцевали ещё один танец.
  
   Рождение сына.
   6 декабря прошло спокойно, а 7 под утро начались схватки, и Яша отвел меня в больницу. После работы пришел узнать, ничего нового. Утром 8 декабря пришел - ничего. К вечеру у меня родился сын, крепкий мальчик, весом 3,9 кг. У меня осложнений не было.
   Как только родился - сразу закричал: "Га!" - Акушерка засмеялась: "Ишь, голосистый, заявляет о себе!"
   Я попросила показать мне ребенка, внимательно рассмотрела его лицо и, каждый раз, когда мне приносили его кормить, я смотрела и убеждалась, это именно он, не подменили. Сейчас это необычно, но в те времена в той больнице произошел неприятный случай и о нем все рассказывали.
  
  
   История с финкой и армянкой.
   В этой больнице светлая финка и темноволосая армянка родили сыновей в один день. Выписались из больницы с сыновьями домой.
   Когда дети стали подрастать, в семье армян начались скандалы - у сына были светлые волосы и голубые глаза.
   Муж устраивал скандалы жене, пытался выяснить у соседей подробности измены своей жены. Один раз они с женой и сыном шли по улице и армянка увидела женщину, с которой они вместе рожали. Около неё играл мальчик. Женщины разговорились, а муж смотрит на мальчика, а тот смуглый, с черными кудрями. Армянин обращается к женщине: "Ваш муж дома?" - "Да". - "Зайдемте к вам". Все вместе зашли в дом. Их встретил высокий светловолосый мужчина. Армянин спрашивает у него: "Ты знаешь эту женщину" и показывает на свою жену - "Нет, первый раз вижу".
   "А ты - продолжает спрашивать армянин , теперь у своей жены, - "знаешь этого мужчину?" - Нет" - "Тогда я знаю в чем дело: наших детей перепутали в больнице! Этот белый ваш, мы оставляем его вам, а этого армянина возьмем, он наш". Финны не хотят отдавать мальчика, привыкли к нему, считают родным сыном. Армянин рассердился: "Тогда берите и этого, он не наш!" "Конечно возьмем, пусть растут два брата, веселее будет".
  
   Первые дни.
   Поэтому Яша предупреждал, чтобы я была внимательна. На третий день нас выписали, Яша нас встретил.
   Дома была уже новенькая кровать-качалка, которую Яша заказал у столяра, принес и поставил в большой комнате у подтопка, на лучшем месте - светло, тепло, нет сквозняка.
   Мы уложили малыша в кроватку. Яша смотрел на него и ласково разговаривал с ним, потом спрашивает у деда ( тот сидел в кухне) "а ты разве не хочешь взглянуть на внука?" - "А чего там смотреть, все они одинаковые" - ответил дед и добавил что то неприятное.
   Мы стали выбирать нашему сыну имя. Вначале я называла все имена, которые мне приходили в голову, но на все Яша говорил - "Нет".
   Потом говорит, - "теперь моя очередь предлагать имена и я предлагаю только одно имя - Роберт, согласна?"
   Яша знал, что мне нравится это имя. Я была рада его предложению и вниманию к моему желанию.
   20 декабря 1939 года Яша сходил в ЗАГС и зарегистрировал сына.
  
   Прогул.
   На гармонной фабрике я сдала больничный лист, получила деньги и попросила у главного бухгалтера отпуск на четыре месяца без содержания для ухода за ребенком.
   Но по новым законам отпуск без содержания не разрешался и главбух посоветовал сделать прогул, тогда меня уволят по статье 47/1 и меня нигде не примут на работу в течении трех месяцев.
   После этих трех месяцев наказания меня охотно примут на прежнее место. Я так и сделала, и меня 7 января уволили по статье. Эти три месяца мы жили в приятных заботах и хлопотах. С их окончанием работники бухгалтерии пришли к Яше на работу и просили передать мне, что они все ждут меня на работе. Я попросила передать им, что побуду дома до июня, когда сыну исполнится полгода.
   Недалеко от дома находились ясли (так назывались младшие группы детсада от двух месяцев до трех лет). Яша договорился о приеме нашего сына в ясли и няня Клава Карцева сказала, что пусть приносят малыша в любое время, здесь ему будет хорошо. У Клавы детей не было, муж погиб и она принимала детей в яслях как своих.
   17 июня я поступила на работу бухгалтером в деревообделочный цех гармонной фабрики. Можно было относить сына в ясли, но вмешался дед, он договорился с соседкой живущей напротив. Там две девочки: немая Вера 14 лет и Маргарита 12 лет могли днем посмотреть за мальчиком. Яша поддержал эту идею - близко и удобно. Мне не хотелось, но я поддалась уговорам попробовать.
   Утром я передала сына Прохоровым и ушла на работу, но мне было неспокойно. Я отпросилась у главбуха и в обед ушла домой. На нашей улице людей не было видно, бегали лошади, резвились, а посередине улицы сидел в траве мой Роберт в одной распашонке и ковырялся в траве. (Он еще не ходил, но уже быстро передвигался сидя). Я его забрала домой, помыла, накормила и уложила спать и только тогда заглянула одна из девочек в поисках подопечного. Я решила отдать сына в ясли.
  
  
  
[]
  
  
  
Элиза, Яков и Роберт.
  
  
   Ясли.
   На следующий день, немного волнуясь, я отнесла сына в ясли, открыла дверь и кроме двух мам увидела женщину лет тридцати (Клаву Карцеву), и обратилась к ней: "К вам пришел новенький - Роберт Погорелов, ему шесть месяцев и десять дней. Принимайте в свой коллектив!"
   Клава подошла к нам, сказала, что они ждали нас уже вчера, а потом говорит: "Ах, какой ты беленький, прямо пшеничка золотистая, волосики солнечным светом отливают и глазки голубые".
   Позвала медсестру посмотреть - "какого красавца нам принесли!" Медсестра подошла посмотрела, улыбнулась и говорит - "и впрямь хорош добрый молодец, да ещё не плачет, а улыбается. Ах, какой молодец!" Малыша переодели и я ему сказала : " я пойду на работу, а ты иди к тете Клаве". Клава протянула руки и сказала: "Ах, ты мой хороший, иди сюда!" Он сказал "Ах" и прижался к ней. В обед я пришла кормить сына. Клава вынесла его мне, он увидел меня, сказал "Ах!" и прижался ко мне. Покормила и говорю, теперь иди к тете Клаве, он опять "Ах!" и прильнул к Клаве. И так продолжалось много дней, пока не стал говорить и другие слова.
   И мне и сыну в яслях нравилось. Эти ясли и детсад считались образцовыми, да так оно и было. Клава заботливая и терпеливая, только однажды я видела, чтобы она горячилась, волновалась.
   По понедельникам привозили детское белье из прачечной, домашнюю одежду детей полагалось снять и одеть детсадовскую одежду.
   Но привезенная одежда была влажной и Клава повесила часть одежды сушиться.
   Заведующая зашла и увидела это, стала требовать прекратить сушку и немедленно переодеть детей, иначе их обеих уволят за нарушение инструкции.
   Вот здесь Клава и разгорячилась, отказалась подчиняться и сказала: "Вас не уволят. Вы приказали, а я не подчинилась, не дам детей простудить".
   В обед, когда я пришла покормить сына, я спросила у Клавы, чем все кончилось. Клава ответила, что все обошлось, досушивается последняя партия белья, а заведующая зашла и не ругалась, а похвалила Клаву.
   1941 год. Костюм.
   На работе мне дали ордер на пошивку костюма. Сама пошивка бесплатная, надо было оплатить только стоимость материала по государственной (низкой) цене. Рыночные цены были намного выше. Многие дефицитные товары в то время покупались в магазинах согласно ордерам или спискам оформляемых по месту работы.
   Заказывать костюм мы с Яшей пошли вместе, потом ходили на примерку, потом сходили получили.
  
   Бьюки.
   И так Роберт ходил в ясли, а я на работу. Сдала больничный лист, получила деньги за два месяца и в магазине купила сыну вещи на вырост. Принесла их домой, Яша начал рассматривать и говорит сыну: смотри, какие тебе длинные и теплые штаны купили. "Бьюки" говорит Роберт. Заспорили, Яков говорит - штаны, Роберт -бьюки. Пришлось вмешаться: " длинные штаны называются брюки как у папы".
  Прошла весна, наступило лето 1941 года.
  

Большая Война, жизнь в тылу. 1941-1945

  
  
Начало войны в городе Алатырь.
  
   Баня.
   Погода стояла теплая, даже жаркая. По субботам дед топил баню. Топилась она по черному без трубы, но была чистой, просторной, вдоволь горячей и холодной воды. Имелся большой предбанник, маленькое окошко и керосиновая лампа без стекла - коптилка.
   Дед был мастер топить баню и очень этим гордился. Вначале мылся сам дед, приходил пить чай, шел мыться Яков. Потом я мыла сына, укладывала его спать. Сама начала мыться уже поздним вечером.
   Вдруг стук в двери: "Кто там? - спрашиваю - это я, -отвечает Яков. - Что случилось? - Дед послал, говорит, посмотри как там она, боится небось - А что бояться? - Ну как, у нас не каждый мужик ночью в баню пойдет или на кладбище, а о женщинах и говорить не приходится.- Нет, - отвечаю, - я закрылась, - да я не о людях, - нет, - отвечаю, - я не суеверная иди домой"
   Утром мы позавтракали и втроём - я, Яша и Роберт отправились на рыбалку на реку Алатырь.
   День теплый, солнце яркое, рыбу не поймали, но позагорали, покупались и хорошо отдохнули. Вернулись в город после обеда.
  
   Что-то странное было в городе - ни смеха ни громких разговоров, как-то пусто. Подходим к дому. На крыльце соседей Шалуновых сидят мужики - сам хозяин, его два старших сына, двое соседей и молчат.
   Яша спрашивает - "почему печальные?" - "Беда случилась - отвечает Шалунов, - был на станции, а там по репродукторам объявили, что началась Война. Сегодня в четыре часа утра фашистская Германия напала на Советский Союз. Бомбили города, будет мобилизация. Меня не возьмут, нет пальца, а вот Василий и Владимир пойдут".
  
   Ошибся старший Шалунов, взяли всех троих. Сынов в разные части, а его в стройбат рыть укрепления. Мобилизовали молодежь и находящихся в запасе. Работающих на транспорте не вызывали.
   Реквизировали лошадей из колхозов и совхозов.
   Из Ржева эвакуировали завод по ремонту танков и разместили на Гармонной фабрике. Приехали специалисты вместе с семьями, семьи комсостава. г. Ржева. Рабочие Гармонной фабрики поменяли специальность. Приехал управленческий персонал, поэтому все управление и бухгалтерию завода ( в том числе и меня) уволили с 18 августа по сокращению штатов.
   После короткого отпуска мы все явились и прочитали вывешенное объявление ликвидкома с перечислением фамилий, получили выходное пособие. Я попрощалась с Клавой, забрала сына из яслей.
   Роберт привык к яслям и Клаве и когда мы выходил гулять он тянул за руку и показывал ручкой - "мама, туда, туда!".
  
   Картофель.
   (Эта история произошла уже в 1942 году. Мне было уже два года с половиной. Мог и говорить и сажать.- Роберт.) На работе у Яши желающим дали небольшие участки земли на пустыре около дома, где жили семьи эвакуированных служащих КВЖО (Китайско-восточной железной дороги) совсем недалеко от нас.
   Я пошла на базар, купила полтора ведра хорошей картошки, похожей на ту, что мы сажали в Васильево.
   Порезала так, чтобы на куске было по два-три глазка. и пошла с больным Яшей и Робертом сажать картофель.
  
   Земля была уже вспахана, участки отмеряны, надо было копать и сажать. Яша не мог копать, а я была здоровая и сильная.
   Решили так: я копаю ряд, Яша несет немного картошки, Роберт кладет его в ямки глазками вверх.
   Я возвращалась и следом за ними засыпала. И снова следующий ряд. Погода теплая, солнце ярко светит, земля теплая и влажная.
   Роберт весело смеялся, играя в посадку картошки, Яков улыбался, спрашивал: "Не устал? Давай помогу!" "Нет - отвечал сын, -я сам". Работа спорилась.
   Это был хороший день!
  
   Спустя пару дней после первого обильного дождя мы обработали проклюнувшиеся ростки и выпололи сорняки.. Потом приходили ещё несколько раз.
  
  
Три истории мены продуктов.
  
   (Живущие в тылу пытались выжить, доставали продукты.
   Вот несколько историй обмена продуктов в 1942 году. - Роберт)
  
   Мена в ближайшей деревне.
   Яша болен и, хотя он протестовал, я решила, что нужно достать для него хорошее питание. Еще с довоенного времени у нас осталось много кусков хозяйственного мыла, которые Яше давали на гармонной фабрике каждую неделю, сохранилось несколько хороших отрезов ткани, у родственника Якова Григория есть соль.
   По совету деда сходила к Григорию, тот дал полпуда соли, сказав, что за неё дают пуд муки, ему будет полпуда и мне. Идти надо в дальние деревни, но не одной, а с кем-нибудь.
   Решила поговорить с соседкой с Нюрой Шалуновой и её подругой Дусей, они из тех мест.
   В воскресенье встретились, поговорили и решили, что мы с Дусей пойдем в ближайшую деревню, 10 верст от сюда, я возьму соль, мыло, а Дуся водку. Заявимся сразу к председателю. Сына я оставлю у Нюры.
   Так и сделали. Пришли в деревню, постучали в дом председателя сельсовета, открыла его жена, спрашивает: " Кто такие и что нужно? - Мы пришли обменять, у меня соль и мыло. -говорю я, - А у тебя,- спрашивает она у Дуси, - наверное водка?"- Та отвечает - "Да, одна бутылка."
   - "Ну на этот раз заходите. Водку я сейчас возьму и сразу отолью, мужу на опохмелку, но чтобы это было в последний раз и сюда с водкой больше не показывайтесь. Бабы сговорились и стерегут торговок водкой. Поймают, изобьют, а бутылки разобьют. Нам надоело - некоторые мужики готовы последний хлеб на водку променять. А чем семьи кормить? Вот и мой пьет, на работу не ходит, у собутыльников пьяный валяется, председатель! В Алатыре распустите слух, что водку у вас отняли и избили."
   Пошли в клеть. Она взвесила Дусе полпуда пшеничной муки, потом столько же взвесила мне, говорит: "Соль мы меняем баш на баш. Это отдашь тому лобазнику, что тебе соль дал, пусть подавится. Он тебе государственную соль дал, её в таких мешках продают.
   А что мне с тобой делать, что тебе дать? Больше дают только в дальних деревнях, в Смолькове (30 км.), по 30 фунтов (12 кг.) за полпуда соли. Ладно, я тоже так рассчитаюсь. Вот 4 кг за соль и 8 кг за 4 куска мыла, и сливочное масло за пятый кусок. Хорошо?" - она улыбается -"большое спасибо!" - отвечаю и тоже улыбаюсь от радости.
   Дома оставила свою долю и отнесла остальное Григорию. Тот сразу расспрашивать: "куда ходила, когда в следующий раз.?" Я ответила, что больше с его солью ходить не буду и ушла.
  
   Мена в селе Тургенево.
   Через пару недель я сходила одна за 18 км в деревню Тургенево.
   Красивый барский двухэтажный дом, небольшая красивая деревенька. Зашла в один из домов. Спросила: -" Не нужно ли хорошего мыла и ткань?" Женщина посмотрела на мыло и ткань и говорит: "Хорошая ткань и мыло хорошее, еще довоенное, почему меняешься?"
   Я объяснила, что для больного мужа. Дала она мне много - муки, масла, сметаны и картошки, всего не меньше чем на 20 кг.
   Крепко завязала и помогла взвалить на плечи: "Донесешь?" - " Донесу! Спасибо!" - "Всего доброго!"
   Сначала нести было вроде ничего. Потом стала уставать, отдохнуть бы, но нельзя, сниму с плеч мешок - заново не подниму. Как быть? Иду вперед. Около какого-то мостика остановилась и прислонившись к его перилам перевела дух. Прошла 8 километров, осталось 10. Смогу ли?
  
   Слышу сигналы автомашины. Оглянулась - средних лет водитель грузовика. Спрашивает у меня: " Девушка, о чем задумалась?" - "Да, вот, - отвечаю, - поменяла на продукты и не рассчитала свои силы, придется часть выбросить."
   Мужчина вышел из кабины и идет ко мне: - "Зачем выбрасывать? Садись, довезу! Я в Алатырь, а тебе куда? - Мне тоже в Алатырь. Но мне платить нечем. - А платить и не надо, такое время. Давай мешок, положу в кузов, а с рюкзаком залезай в кабину. Садись не бойся."
   Я смотрю - простой человек, в рабочей помятой одежде и говорю, - "А что мне бояться рабочего человека? Вы, как товарищ моей юности !" - "Спасибо за комплимент !"- отвечает он мне и мы поехали.
   Доехали быстро, он высадил меня недалеко от нижнего Алатыря у моста. Достал картошку из кузова, помог взвалить на плечо и в ответ на мое "спасибо!" пожелал "всего доброго!"
   Дома Яков и дед были поражены количеством принесенной еды. Я сходила за сыном и мы все вкусно поужинали. Несколько дней у нас было хорошо с едой.
  
   Мена в селе Смольково.
   Теперь мы с Дусей решили сходить в дальнюю богатую деревню Смоляково в 30 км. от Алатыря. На четыре км. ближе раскинулось большое, но бедное село, в котором живет Дусина тетя, у ней мы и переночуем.
   Взяли у соседей Шалуновых тележку с двумя большими колесами от тарантаса. Очень легкая на ходу, и везти её могут сразу два человека одновременно.
   Сына я оставила у Нюры, а Дусина старшая дочь, шести лет, на редкость серьезная и сообразительная присматривающая за маленьким братом присмотрит и за мои сыном.
   Шли средним шагом, не останавливаясь. В стороне осталась деревня Тургенево с красивым барским домом, пришли в большое село (25 верст от Алатыря). Пару верст шли по селу до дома Дусиной тети.
  
   Много изб с заколоченными окнами и дверями, заборов нет, нет дворов. Дуся объяснила, что это с неурожая 21 года, когда многие уехали на заработки в города и не вернулись.
   В 1929 и 1930 годах, во времена коллективизации прислали председателя из города, (свои никто не хотел - малая грамотность и ответственность большая), создали бригады, обобщили лошадей и инвентарь. Но колхоз не смог засеять всю землю, много осталось её пустовать, а осенью рассчитываться с государством пришлось по существовавшим правилам - от количества закрепленной земли за хозяйством. Мало осталось на трудодни - мало осталось желания трудиться на следующий год.
   Так и повелось. Председатели сменяли друг друга, свою зарплату они получали из области, а колхозники жили приусадебным хозяйством, отлынивали.
   А тут война, большинство мужиков мобилизовали, забрали часть лошадей. Часть скота продали, заборы в холодную зиму пожгли.
   "А в Смольково, - продолжала рассказывать Дуся, - куда мы завтра пойдем, живут хорошо. Колхоз богатый - сама увидишь."
  
   Дуся постучала в калитку и вышла хозяйка, средних лет. Встретила она нас приветливо: "Вдвоем ? Это хорошо ! Заходите! С дороги устали небось? Сейчас будем ужинать, садитесь к столу".
   Она достала из печи вкусную постную похлебку и пареные овощи, дала одну лепешку на двоих. Поели сытно, поблагодарили. Я достала кусок мыла, подаю его хозяйке и говорю: "Вот вам небольшой подарок за гостеприимство и ночлег" она не берет, говорит: "У меня нечего вам дать. Сходите в Смольково, обменяете." Дуся поддержала меня: "бери тетя. От чистого сердца дают. Нас кормила, поила, ночевать пустила. Бери!"
   "Ну, спасибо! Таким чистым мылом только голову в бане мыть ! А стираем мы щелоком." (Щелок - зола от березовых дров. Золу заливают кипятком и получают очень мягкую воду для стирки и мытья.)
   Я легла спать на постеленной кровати, а Дуся еще долго разговаривала с тетей.
   Утром отправились в недалекий путь. Оставалось пройти километра три.
   Когда мы вошли в деревню, то меня поразил её вид.
   Широкая улица. Добротные крепкие лома, многие из которых построены совсем еще недавно - струганные бревна не успели потемнеть. Везде крепкие заборы и ворота. Я вглядывалась в даль улицы и нигде не видела соломенных крыш, даже на сараях. Везде были тесанные крыши. Вдоль улицы ряды подрастающих березок.
   Дом председателя был с этого краю деревни. Дуся постучала и к нам вышла молодая, лет тридцати пяти, женщина.
   "Мы из Алатыря, хотим обменять товары на продукты" - сказала ей Дуся, - "у неё есть мыло и ткани, а у меня - салфетка". - "А водка у вас есть?" -спрашивает женщина. - "Нет, отвечаем, нет водки". - "Тогда заходите. Коляску оставьте во дворе. Мы тем, кто с водкой приходит, совсем ничего не меняем - пусть уходит со всем своим товаром!"
   "Председатель в поле на работе, будет поздно. Я его жена, покажите свой товар, заносите его в дом".
   Мы вошли в дом. Большая светлая. чистая комната, обычная мебель тех лет - стол покрытый клеенкой, скамейки вдоль стен, несколько табуреток. Но были и отличия - самодельный деревянный шкаф для одежды, никелированная кровать с горой подушек и отсутствие обычных полатей. Кухня тоже просторная и чистая.
  
   Гадание.
   Тут пришла соседка, поздоровалась и спрашивает: "Видела я, что к тебе две женщины пришли, не гадалки ли из Алатыря? Сказали, что в Алатыре гадалка появилась. Говорит правду и недорого берет продуктами".
   Смотрит на Дусю, а у той в руках колода карт. " Вот у тебя карты, уж не ты ли та самая гадалка и есть? Погадай на моего мужа. Жив ли? Ты все знаешь!"
   Дуся отвечает: "Я ничего не знаю, я раскладываю карты, а они мне показывают и я говорю". "Ну, давай, я тебе разложу карты на твоего мужа.".
   "Вот червонный король. На сердце у него ты, он скрывает тоску по тебе и детям. У тебя их двое - сын и дочь". - "Да-да, - оживилась соседка, - двое. Откуда ты знаешь?" - "Карты говорят. Твой муж на казенной службе, далеко от тебя и ты получила плохую весть". - "Да, говорит женщина, - пропал без вести. А это что?" - "Сейчас посмотрим. Была большая гроза, что враги делают, но прошла стороной. Он и еще с ним свои люди остались живы . Не у нас и не у них. Предстоит им дальняя дорога и они вернутся домой"
   Соседка обрадовалась, - "значит, жив! Что тебе дать ?" -"Пару яиц, да муки или крупы какой и довольно" - отвечает Дуся. Соседка убежала и вскоре вернулась с тремя яйцами и одним килограммом гороха.
   Дуся поблагодарила, положила продукты к себе, но вдруг огорчилась: "Яйцо-то треснуло!" Соседка успокаивает её - я тебе другое принесу, а это ты съешь" - "Нет, -отвечает Дуся , другого не надо и есть не буду, зарок дала - лишнего не брать, иначе карты показывать не будут!"
   Соседка убежала рассказывать другим женщинам про настоящую гадалку с зароком, которая лишнего не берет и правду видит.
   Пошли соседки, одна за другой, мы с хозяйкой с интересом смотрели на происходящее. Дуся продолжала, не спеша раскладывала карты и гадала, незаметно расспрашивая и стараясь угадать желание женщин. На мое удивление, она хорошо угадывала прошлое. Эта особенность гадания внушала всем доверие к её способностям.
  
   Мы с хозяйкой сходили в кладовку и она поменяла мои 10 кусков мыла, 3 куска ткани на пуд муки (16 кг.), масло, сметану, картошку, два десятка яиц и, сказав, что я ей очень понравилась, дала еще от себя десять фунтов гороха в подарок.
   Разговорились, я рассказала о себе, а она о муже и колхозе.
  
   Председатель колхоза в селе Смольково.
   " Этот горох особый, - рассказывала хозяйка, - этот сорт гороха наш председатель сам вывел, видишь какие горошины большие, как орехи!
   Он агроном, получил в Казани высшее образование, вернулся домой в Смольково, стал делать эксперименты. Новый сорт гороха вывел, пшеница у нас урожайная, другим помогал советами. Тут коллективизация началась. Приехали из волости, собрали общий сход. Пришли все мужики и часть женщин. Зачитали нам устав, спрашивают: Всем понятно? Начинаем записывать".
   Молчание, мужики переглядываются. Встал мой муж. Вышел вперед и говорит: "Я записываюсь и моя жена тоже. Мы в нашей деревне все живем дружно, помогаем друг другу. Все середняки, наемным трудом не пользуемся. Давайте все запишемся в колхоз, лошадей и инвентарь сведем вместе, будет общее, а другой скот пока трогать не будем. Засеем хорошими семенами, будем добросовестно работать, а это мы умеем. Будем учитывать и все будем жить в достатке".
   Мужики и бабы зашумели, но в конце концов записались все мужики и часть баб.
   Приезжий говорит: "Теперь надо выбрать председателя, вот предлагаю присланного из волости хорошего товарища!" Люди опять зашумели, не дают договорить: "Не хотим чужого! Нам свой, знающий нужен!", "Вот его!" - и вытолкнули моего мужа вперед. Приезжий спрашивает: "А ты согласен? Справишься? Ведь ты же хромой?" "Ну и что ж! - говорит мой муж, - Я на земле с детства, окончил Вуз по сельскому хозяйству, Люди мне доверяют, Значит будут слушаться, мы справимся!"
   Комиссия переглянулась и пошла посовещаться, вернулась, утвердила моего мужа председателем и уехала.
  
   Стали работать. Мужа я видела только по ночам. Мотался по полям и, вообще, по работе. Посеяли озимые, и весной яровые отборным зерном, не пожалели, нашли. Хорошо поработали и год был урожайным. Собрали, обмолотили, продали государству положенное.
   Засыпали сусеки на семена, подсчитали оставшееся и ахнули - на трудодень получалось по 10 фунтов зерна! ( 4 кг. - Р.) А в соседнем большом селе - по 1 фунту! Да еще наш горох, гречка! Да денег за продажу государству по два рубля!
   На оставшиеся деньги купили трактор, а молотилка и сеялка у нас уже были. Стали жить богаче, чем жили раньше.
   Пришла война, многих мужиков забрали, лошадей Забрали, оставили несколько лошадей и жеребят. Но к этому времени у нас уже было два трактора и другой инвентарь. Председателя на войну не взяли, как хромого, бабы стараются, работают от души да и подростки тоже. Я, правда не работаю и мне трудодни не идут, но все меня считают вроде заместителя председателя.
   Вот и сейчас убираем богатый урожай, техники у нас достаточно, подростки её освоили, чужих на работу не берем, с водкой в деревню не пускаем. Надеюсь, что справимся, как всегда".
  
   Продолжение истории мены.
   Мне было интересно слушать. А ей хотелось выговориться, рассказать кому-нибудь.
   Мы вернулись в кухню. Дуся уже закончила гадание. Полученные продукты были на столе и на полу. Хозяйка накормила нас вареным горохом со сметаной. Больше одной горошины сразу в рот не положишь! А вкусно как!
   Полученные продукты мы увязали, все сложили на тележку, выехали со двора, хозяйка нас провожает. В это время к дому подходит мужчина средних лет в простой рабочей одежде, прихрамывает. Хозяйка говорит нам: "Это мой муж", а ему говорит: "Это из Алатыря приехали. Она обменять привезла мыло и ткань, эта - хорошая гадалка. Она всем правду рассказала." Муж посмотрел на Дусю с небольшой усмешкой: "Ну раз бабы ждали, пусть гадает! А ты гостей горохом накормила? Пойдем и меня покормишь". И нам сказал:: "Счастливого вам пути!" В ответ я сказала: "У вас хорошая жена!" - "Да, - согласился председатель, - это верно" и они ушли в дом.
   Везти было совсем не трудно. Большие колеса легко катились. Я спросила Дусю, как её удавалось угадывать прошлое женщин? "Очень просто, - ответила Дуся, - на прошлой неделе я была у тети и попросила её побывать в Смольково. Разузнать и распустить слух о хорошей гадалке из Алатыря. Когда ты спала. я все расспросила её о женщинах этой деревни. Ну а остальное они сами мне подсказывали. Но много я не брала и баб успокоила, так что честно заработала. Больше не пойду - видела, как председатель усмехнулся?"
   Шли легким быстрым шагом, особенно через большое разрушенное село. Было неудобно. К вечеру, еще засветло были в Алатыре.
   Заехали вначале к Нюре Шалуновой, я отсыпала ей гороха, 10 фунтов картошки. Дала муки и пяток яиц. Та начала отказываться, но Дуся тоже стала её убеждать взять и от себя добавила десяток яиц и картофеля.
   Я привезла коляску к крыльцу, вышли мои мужики. Они были удивлены и обрадованы, сгрузили продукты, я отвезла коляску и взяла сына. Яков и дед рассматривали продукты. Дед сказал: "Как много! А это что за орехи?" и показал на горох.
  
   Больше я менять не ходила с питанием постепенно налаживалось, да и менять больше было нечего. На работе Якову стали выдавать манную кашу для сына и он приносил её домой в бидончике.
  
   Неудача с картофелем.
   Осенью 1942 года хорошо уродилась картошка, которую мы садили с Яковом и сыном. Но убрать её мне не удалось, только три клубня на пробу взяла. Настоял зажимистый дед, мол, еще рано, пусть растет больше! Яков его поддержал. А потом пошли дожди, грязь, ударили морозы и пропала наша картошка. (Наверное, после этой, серьезной для голодного времени, неудачи пробежала первая трещина в отношениях между Элизой и Яковом.- Р.)
  
  
Несколько историй военного времени.
  
   Возвращение из мертвых.
   Пришли первые извещения из военкомата, так называемые "похоронки".
   Соседке Нюре Шалуновой пришли две. Первая на мужа. Сообщалось, что пропал без вести. Летом пришла вторая "похоронка" на сына Василия - пал в бою. Нюра очень переживала. Спустя некоторое время из далекого госпиталя пришло письмо от сослуживца Василия. Он сообщал, что во время бомбежки они с Василием были вместе и их обеих завалило обломками. После бомбежки их раскопали и легко раненого сослуживца, отправили в один госпиталь, а Василия, без сознания, отправили в другой. "Так, что Вася жив, наверное. Ждите письма".
   В начале зимы 1942 года рано утром, еще затемно, к Шалуновым постучался человек. Нюра спрашивает: "Кто там? - Это я, - отвечают за дверью, - Василий. Мама, открой!"
   Нюра не открывает: "Нет, мой Василий мертв, пришла похоронная, а ты, нечистый дух, уходи!" Василий её уверяет, что это он, что был контужен и были потеряны документы. Сейчас он подлечился и на костылях пришел домой, только что с поезда.
   На шум на крыльцо вышла Дуся, она не суеверная и сразу закричала: Это ты, Вася! Живой, вот радость какая! Нюра открывай! Это твой Василий!" - "Пусть перекреститься, - требует Нюра.
   Перекрестился Василий, тогда и Нюра выбежала к сыну, обняла, заплакала.
  
   Тиф.
   Зимой 1942 года в наши места пришел сыпной тиф. Это тяжелая заразная болезнь, которую переносит зараженная вошь. Уберечься очень трудно, даже если дома все чисто. Достаточно одного укуса на улице или в магазине и ты заболеваешь.
   В начале болезни ничего и нигде не болит, только страшная усталость и нет сил двигаться. Далее болезнь проходит тяжело, пропадает желание есть, на еду противно смотреть, поднимается высокая температура, теряешь сознание, начинается бред и здесь тебя уже лечат.
   Стригут наголо. Много дней больной без сознания, а потом выздоравливает или, если слабый организм, умирает.
   Пришедшие в сознание, очень хотят есть и пить Хочется попить какого-нибудь компота, съесть какую-нибудь ягоду. Сил совсем нет, с трудом садишься на постель. Вид страшный.
   Еще раньше рядом с больницей открылся госпиталь, а теперь построили ещё и два теплых барака для больных тифом. Для военнослужащих и для местных жителей.
   На время эпидемии закрыли школы, кинотеатр, но магазины, где стояли очереди за продуктами по карточкам закрыть было нельзя. Вот там-то в очередях и распространялась эпидемия. Там я и заболела, почувствовала какой-то укол в шею, смахнула что-то рукой, но было уже поздно. Заболела.
   Первыми из соседей заболели сыновья Нюры Шалуновой. Младший сын, Сергей заболел тяжело и его без сознания отвезли в тифозный барак. Старший брат, Василий сам на костылях ушел лечиться.
   Потом заболела я, силы пропали, лежу не ем и не пью. Душенька Егорова, соседка, работавшая в этих бараках, вызвала врача. Тот осмотрел меня и не нашел места укуса и только потом заметил на шее красное пятнышко. Тогда я и вспомнила о случае в очереди за хлебом.
   На санях меня отвезли в барак, где вскоре я потеряла сознание.. Очнулась спустя много дней. Слышу кто-то меня зовет: "Элиза! Ты меня слышишь? Просыпайся, пора!"
   Открываю глаза - около меня стоит Душенька и улыбается: "Долго ты спала. Роберт живет у нас, за ним моя дочка Люба смотрит, все в порядке".
   Спрашиваю: "Я долго спала? Какое сегодня число?" - "Сегодня 4 февраля, ты спала 11 дней".
   Мне хотелось есть и пить. Она принесла мне кусок хорошего белого хлеба, как волжский калач и кружку чая.
   Тем, кто выздоравливает от тифа, очень хочется ягод и компотов. На следующий день одной из больных принесли такой компот. Соседка этой женщины бала очень слабой ей хотелось что-нибудь кисленького. Она попросила у соседки с компотом хоть одну ягодку, может быть станет лучше себя чувствовать. Мы тоже попросили у неё для этой женщины, но жадина ничего не дала.
   Как раз на следующий день Душенька Егорова принесла мне большой кусок калача и, самое главное, большую банку густого компота! Я рассказала Душеньке о вчерашней истории и попросила поделить компот между всеми, но этой женщине не давать.
   Мне досталось побольше, чем всем - целая чашка. Мы едим, а та страдает, просит дать хоть ягодку, но мы все решили, что не дадим ей, пусть почувствует, какого было вчера слабой соседке.
  
   Шли дни. Некоторые выздоравливали и выписывались, другие пробовали ходить. Попробовала и я, но не смогла сделать и шагу, с трудом забралась на кровать обратно.
   Через день уже смогла сделать несколько шагов. Когда мне стало лучше, то меня выписали и Яша на санках отвез меня домой. Душенька уже привела сына и тот меня сразу узнал, хотя я была худая и страшная на вид. Взял меня за руку и не отпускал.
  
   На следующий день я набрала охапку дров и не смогла с ней подняться. Бросила дрова наземь. Взяла два полена и понесла. Сын тоже взял одно полено и понес. Так мы с ним и наносили дров для печи. Хорошо, что вскоре пришла Душенька и помогла принести воду.
   . Сосед Сережа выздоровел, а его брат фронтовик умер, видно еще не оправился от ранения.
   Я окрепла только к лету. Эпидемия закончилась.
  
   (Длительная болезнь Элизы усилила разлад в семье. 0Яков не устоял. Элиза решила уехать с сыном в Васильево - Р.)
  
  
Возвращение в Васильево.
   Я сходила в железнодорожное отделение милиции, подала заявление с просьбой разрешить проезд от Алатыря до Казани с целью переезда к своим родителям в Васильево. Через месяц обещали ответить.
   В феврале 1944 года мне разрешили выехать в Васильево. Поезда ходили редко, вагоны только общие с сидячими местами.
   Поезд шел ночью. Меня провожали три соседки: Душенька, Нюра и Дуся. Они мне помогли погрузить вещи, попрощались. Поезд стоял не долго. К утру подъехали к Зеленому долу, еще десять минут и Васильево, там меня ждали, я выслала телеграмму, чтобы встречали.
   Вот и станция. Я с сыном и вещами на платформе высматриваю встречающих - никого нет! Приехавшие разошлись, мы ждем, никто не приходит. Телеграмма послана неделю назад, неужели не получили? Позвонила в контору Тосе, жене моего брата Эволда. Оказалось, что телеграмма не пришла. И только когда я уже была дома, когда я увидела свою маму, только тогда пришла почтальон Настя и принесла срочную телеграмму от меня.
   Папа был в другой комнате, он плохо себя чувствовал. Но встретил меня хорошо, одобрил мой поступок.
   Папа обратился к моему сыну: "Ну. мужчина в нашем доме. Добро пожаловать! - И протянул ему руку, - меня зовут Карл, а тебя? - Роберт, - ну, вот и хорошо, а это твои двоюродные сестры - Эличка и Этночка".
   Так началась новая жизнь.
  
   Снова на работу.
   Немного отдохнув, я набралась храбрости и отправилась к главному бухгалтеру с просьбой принять на работу, предъявила справки о своей работе бухгалтером здесь и в Алатыре. Оказалась, что вакантна одна из должностей и меня приняли с 1 апреля на работу.
   Я снова работаю здесь, будто и не увольнялась. Дома было хорошо, полная противоположность Алатырю
  
   Земляк.
   В 1942 году одна их наших родственниц, Дуся Казанцева, работающая в местной больнице, рассказала моим родителям, что у них лежит без сознания один мужчина, к которому никто не приходит. У него воспаление легких, он в бреду и говорит на непонятном языке.
   Папа попросил Дусю подождать, пока моя мама согреет и нальет горячего молока в бутылку для этого больного и попросил её приходить сюда за горячим молоком каждый день перед уходом на работу.
   Когда больному стало легче, он расспросил Дусю, откуда она приносит молоко и попросил передать Карлу и Мелании, что больной Блейкш Эрнест Янович уже поправляется и надеется, что скоро они встретятся.
   И вот однажды раздался стук в дверь и вошел мужчина среднего возраста, здоровается на латышском языке: "Labdien!" - ("Добрый день!") и продолжает говорить по латышски.
   Карл и Мелания давно не встречали земляков и были рады этой встрече, также как и он.
   Перед войной Блейкш жил в Риге на улице Раунас, 30 с женой, сыном и дочерью. Когда началась война, он с группой рабочих демонтировал какое-то предприятие, а потом выехал в тыл вместе с этим оборудованием. Перед отъездом его из Риги сыну удалили аппендицит. Больше он ничего о них не знает.
   (После приезда в освобожденную от немцев Ригу выяснилось, что вскоре после прихода немцев в Ригу, им понадобилась больница и они вывезли больных в Бикерникский лес, сейчас здесь мемориал, и расстреляли как неполноценных. Вместе с ними был убит и сын Блейкша, уже успешно прооперированный - Р.)
   После моего приезда, он также часто заходил к нам, поговорить, послушать радио и почитать "Известия".
   У меня и других людей он вызывал уважение и я тогда думала, что латыши все такие, как мой отец и Эрнест.
  
   Военные судьбы некоторых друзей и недругов.
  
   Мой одноклассник и одногодок, Владимир Патрушев был талантливым человеком. Как я уже писала, учась вместе со мной в 7 классе Казанской железнодорожной школы, он настолько освоил математику, что при необходимости свободно замещал нам учителя. Он поступил учиться на физмат Казанского Университета, который окончил с успехом в 1937 году. Четыре года учился в аспирантуре. Закончил её весной 1941 года.
   С началом войны закончил летные курсы, получил специальность штурмана. Участвовал в нескольких боях, был сбит и погиб. Остались жена и сын.
  
   Подробности о последних днях моего брата Эволда мы до сих пор точно не знаем.
   Первое письмо пришло от него с севера Архангельской области, где он с другими заключенными строил железную дорогу. Значительно позже пришло от него письмо, в котором он сообщал, что его вызывали в управление, где сообщили ему, что на его имя поступило ходатайство о пересмотре его дела. Составили подробные протоколы тех первых допросов.
   Затем стали меняться адреса Эволда.
   !9 июня 1941 гола Эволд отправил последнее письмо из села Малошуйки, Онежского района, почтовый ящик 500.
   В нем он писал, что "по селектору сообщили, что я оправдан. По прибытию документов вернусь домой".
   Через три дня началась война. Эволд не приехал и письма больше не приходили. На наши письма приходили ответы "не числится." Такой ответ прислали и из Малошуйки.
  
   Много позже после окончания войны в Васильево вернулся репрессированный в те годы, один из братьев Беловых. Он отбывал срок вместе с Эволдом. Он рассказал, что Эволд был рад, когда пришло сообщение, что он оправдан. Документы пришли, его освободили, но уехать оттуда было не на чем. Пешком из тех мест не уйдешь.
   Ему предложили поработать несколько месяцев как вольнонаемному. Подождать подготовку морского корабля для перевозки груза, который его и довезет до железной дороги.
   Позже в Малошуйки пришло известие, что транспорт попал под бомбежку и никто из пассажиров не уцелел.
   После окончания войны мы еще долго ждали его возвращения.
  
   Трибунал.
   Человек, из-за которого он потерял свою жизнь, Василий Рябцев был лишен брони и призван в армию в 1944 году. Вскоре в моб. бюро нашего лесокомбината пришло сообщение о том, что за самострел в руку в первом учебном бою, рядовой Василий Рябцев был осужден трибуналом и расстрелян.
   Начальнику моб. бюро Фомину предписывалось вызвать и направить жену Рябцева в Казань, где ей выдадут похоронку и объявят о лишении всяких льгот.
   Его жена Лиза бегала радостная по поселку. рассказывая, что она едет в Казань, что её муж, наверное, получил звание и она получит аттестат и будет получать больше денег. Она съездила в военкомат и вернулась оттуда в слезах. Пришлось ей устраиваться работать разнорабочей, чтобы заработать на хлеб.
  
   "Батя".
   Виктор Фирсов, наш комсомольский вожак, окончил 5 курсов Рабфака.
   С началом войны был направлен на краткосрочные сержантские курсы. Своей жене Вере в редких письмах сообщал, что был легко ранен, солдаты его уважают и зовут его "Батя". В землянке он иногда играет на аккордеоне, поют песни.
  
   Веру время от времени вызывали в наше Лесокомбинатское моб. бюро и Фомин сообщал ей об очередном повышении в звании её мужа.
   Старший сержант - младший лейтенант - лейтенант - старший лейтенант - капитан - майор.
   И передавал её повестку явиться в Казанский военкомат для переоформления денежного пособия.
   В марте 1945 года Вера показала мне очередное письмо от Виктора, где он слал мне дружеский привет. В конце он писал Вере, чтобы та не ждала посылки, потому, что он боевой командир.
   Прошло два месяца.
   8 мая Вера получила посылку и радостная всем об этом рассказывала.
   Забежала и к нам. ?Вот, только удивительно, почему Виктор перепутал возраст сына и дочери, прислал для дочери совсем большое платье, а для сына маленький размер?? - удивлялась она.
   Когда Вера убежала, то у меня на сердце было как то тревожно и я решила погадать. В то время многие гадали. Раскинула карты и ужаснулась, получалось, что его нет в живых! Так не должно быть, наверное я не умею гадать!.
   На следующий день, 9 мая, все праздновали день Победы, а 10 мая меня вызвал начальник мобилизационного бюро Фомин и спрашивает меня: Элиза! Ты всех здесь знаешь, кто у нас может быть подполковником Фирсовым? Кто его родственники? - У нас, - отвечаю я, - Фирсов служит только один, Виктор Дмитриевич, 1912 года рождения, жена Вера, сын Виктор и дочь Мирдза. Есть еще мать и сестра Катя. - Пришло сообщение "Подполковник Фирсов Виктор Дмитриевич 20 апреля 1945 года пал смертью храбрых под Прагой.
  
   В июне приехал бывший адъютант Фирсова, привез аккордеон Виктора, награды, фотографии похорон. У Виктор были седые виски, в его 33 года!
   Адъютант рассказывал, каким Фирсов был командиром! И боевым и справедливым, все его называли между собой "наш батя!"
   Рассказал он историю с посылкой.
   Это он сам, без ведома подполковника, когда часть стояла на пополнении, отпросился в город и послал посылку. Когда вернулся и рассказал командиру, то получил большой нагоняй. Подполковник Фирсов Виктор Дмитриевич похоронен в Праге.
  
  
[]
  
  
  
Виктор Фирсов - наш комсомольский вожак.
  
  
   Наша жизнь, последние дни отца.
   Зарплата у меня была четыреста рублей, хлеб по карточкам стоил 14 копеек килограмм. На нашу семью, 7 человек, полагалось получить два с половиной килограмма хлеба. А на рынке такая буханка стоила триста рублей.
   (В начале мая обострилась болезнь Карла, Сделали рентген, анализы и оказалось, что болезнь запущена и осталась лишь слабая надежда. - Р.)
   Папа ежедневно слушал трансляции радио с последними новостями с фронта, Я иногда подходила к нему и он рассказывал мне новости. В один раз он рассказал, что Советские войска уже вступили в Латвию, уже создано Рижское направление. "Разложи, дочка, мне карты, что там мне нагадаешь?" - попросил он меня. Я разложила карты, что там было я даже не посмотрела, говорю: "Скоро кончится война, нам предстоит дальняя дорога, мы поедем в Латвию." - "Хватит дочка, - остановил меня папа, - больше не надо, мне дорога будет только до станции (там. недалеко от дома отдыха находилось кладбище). А ты, дочка, поезжай в Ригу, возьми сына и уезжай. Вы не пропадете. Мама, наверное, не поедет, будет ждать Эволда и воспитывать его дочерей". Эти слова мне запомнились. Лето 1944 года. Тепло.
   Мы с Тосей днем (без выходных, как и все во время войны) на работе, мама занята по хозяйству. Папа рано утром принесет дрова и растопит печь, после завтрака слушает новости, а потом занимается с детьми. Наш дом отгораживает от улицы невысокий заборчик из реек, не запирающаяся калитка и кусты диких роз, привезенных нами из Ушаковки. Кусты невысокие, полтора метра, но пышные, цветут с мая по сентябрь. Чуть дальше растут пионы. На зеленом лужайке двора играют наши дети. Папа сидит на внутреннем крыльце дома и присматривает за ними. Часто девочки и мой сын сидят рядом со своим дедушкой и о чем-то беседуют. В обед мы с Тосей приходим домой и наши дети бегут нам навстречу.
   Папа все более слабеет. 14 октября он услышал сообщение Левитана: "В упорных боях, с 12 по 14 октября броском через Киш-озеро Советские войска вступили в правобережную часть города Риги!" Вечером Москва салютовала.
   Это было последнее сообщение, которое папа услышал, больше он не вставал. Обезболивающий укол ему сделали только один раз, в самом конце, больше гражданским лицам в военное время не полагалось Врач сделал укол и сказал: "Ну вот, сейчас ваша боль утихнет. - Да, - ответил папа, - уже не болит. Это уже все? Так скоро? А я хотел внучек вырастить".
  
   Хотя был рабочий день, на его похороны было много людей. Играл духовой оркестр нашего клуба. Повозка ехала пустая, папу несла на руках группа мужчин, далеко, через весь поселок. По этому пути к нам подходили и присоединялись все новые люди.
   Когда мы вернулись домой в как-то сразу опустевшую квартиру, то были как в тумане. На кухне на вешалке висел папин полушубок. Мама сказала: "Пусть висит, так мне легче, вроде Он где-то на работе".
  
   Работа.
   Завод работал в полную мощность, лесоцех пилит все три смены и без выходных. Профилактика и осмотр механизмов проводиться в обеденное время. С загрузкой продукции затруднение. С некоторых цехов рабочие сняты на погрузку. Мы, работники бухгалтерии, контора, также ходим после основной работы грузить (за исключением воскресенья). Из нас организовали две бригады. Первая постоянная, в ней люди покрепче здоровьем из шести человек: я, Тося, Поля Овчинникова, Таня Андреева и еще две девушки из бухгалтерии. Наша бригада грузила доски в вагон.
   Основную работы мы должны были сделать до обеда. Работали так, что словом перекинуться было некогда. В обед шли домой. Переодевались в другую рабочую одежду и приходили обратно. Там нам без карточек выдавали по очень низким ценам очень вкусный обед. (Продукты для обеда выделял наш отдел рабочего снабжения - ОРС, с хорошим подсобным хозяйством.)
   На участке работы бригадир, руководящий погрузкой, наш знакомый семьи, Блейкш Эрнест Янович объяснял задачу. Мы решили передавать доски из рук в руки, конвейером и у нас получалось быстро, кончали работу немного раньше, чем другая бригада из десяти человек. Они грузили не доски и поэтому организовать конвейером у них не получалось. Норма погрузки платформы досками - четыре часа. Мы успевали за три и, хотя уставали, но ни кто не думал халтурить Мы гордились своей работой.
   Так продолжалось около месяца. В начале осени 1944 года директор нашего комбината Адаменко отменил дополнительные работы бухгалтерии.
   В начале 1945 года проходили очередные перевыборы профсоюзных комитетов предприятий деревообрабатывающей промышленности. Из Москвы в Казань, а оттуда к нам, в Васильево приехал наш старый знакомый по прежней работе в профсоюзе председатель ЦК профсоюза деревообрабатывающей промышленности Центра и Юга Шибдин А.П. Мы знали его уже 15 лет, с тех пор когда он был еще председателем обкома профсоюзов Татарии. Тогда он часто бывал на нашем предприятии, заходил к папе в гости.
   Зашел и на этот раз и был очень огорчен, узнав, что папа умер. Я рассказала ему о моем разговоре с папой, как папа пожелал мне переехать в Ригу жить.
   Шибдин вдруг сказал: "Ваш папа прав, поезжайте обязательно. Я там недавно был в командировке. Город чудесный, зеленый, чистый. Я там скоро буду и ждите, устрою вам вызов с обеспечением места работы и местожительством в самой Риге".
   Избрали новый состав нашего завкома профсоюза. Весь состав избрали новый, меня тоже выбрали в члены пленума (правления) нашего профсоюза. Я стала работать бухгалтером-секретарем завкома.
  
  
П О Б Е Д А!
  
  
   В мае 1945 года в узле радио-трансляции нашего поселка операторы дежурили круглые сутки.
   Рано утром 9 мая дежурная оператор услышала, что объявлена Победа, подписан акт капитуляции. Она выбежала на улицу и, постучав в дверь ближайшего дома, сообщила эту новость и попросила передать эту новость другим.
  
   Новость быстро распространилась по поселку Васильево. К нам тоже постучали, я быстро оделась и выскочила из дому. На улице люди обнимались, кричали ура, в считанные минуты был поднят на ноги весь поселок. В основном одни женщины. Все непроизвольно направились в центр, на площадь. Собрались перед трибуной и стали ждать. Вскоре пришел секретарь парткома Долбилов, по пути он зашел на радио и убедился в достоверности известия. Он вышел на трибуну и сказал, что 'действительно, война закончена, объявлена победа, но собрания не будет, еще рано, четыре часа утра, идите домой, отдыхайте, празднуйте'. От трибуны люди ушли, но поселок на улицах не опустел, женщины ходили друг к другу, переговаривались. Ожидали своих с фронта, а кто плакал, вспоминая погибших - свежи еще были в памяти похоронки.
  
  
[]
  
[]
  
  
   Празднование Победы
  
   С самого утра люди начали праздновать. Собирались группами, выпивали, пели песни.
  
   Розыгрыш.
   Наши конторские, тоже решили сделать праздничное застолье. Мама приготовила из своих овощей винегрет. Тося пошла за водкой в магазин, но оказалось, что водки там нет, машина за водкой послана в Казань и будет водка только после обеда. Тося попросила меня сходить за водкой для нашей конторы к начальнику ОРСа Ивану Агеевичу. У него в кладовой стоят бидоны с водкой. Но наливают её только по его личному распоряжению. 'Ты будь осторожна, - предупредила меня Тося. - Он любит пошутить! Я к нему идти побаиваюсь'.
   Где-то я читала, что если перед выпивкой принять пару ложек растительного масла, то алкоголь меньше (или медленнее) входит в организм. Мама налила мне полстакана масла, я с трудом его выпила, (было очень противно), взяла графин, деньги и пошла в ОРС.
  
   Прихожу, открываю дверь, спрашиваю: 'Можно войти? - Входите, - отвечает мне Иван Агеевич, - садитесь! Что скажешь, Элиза? - У меня к Вам большая просьба. Сегодня большой праздник и наши конторские послали меня к Вам попросить водки. - Ладно, налью графин водки, но с уговором: налью тебе стакан водки, ты его выпьешь и посмотрим тогда, сможешь ли ты донести свой графин?' Он открыл дверь в кладовую, позвал помощницу, та налила графин водки и подсчитала её стоимость. Я заплатила и взяла графин. 'Подожди, еще не все, - остановил меня Иван Агеевич, - принеси стакан водки' - распорядился он помощнице. Мне дали в руки стакан водки. Я набрала в себя воздух, сделала сколько смогла глотков, не дыша, перевела дух и допила. Поставила стакан на стол, спрашиваю: 'ну, теперь можно идти? - Можешь, отвечает Иван Агеевич, - но у двери оглянись'.
   Я взяла графин и дойдя до двери оглянулась. Иван Агеевич улыбается и говорит: 'Молодец!: Я думал, что ты не сможешь идти, уже и провожатую приготовил тебе, но вижу, что ты и сама дойдешь. Ты меня перехитрила. Ты на шутку не обижайся, до свидания!'
   Домой я дошла хорошо, отдала Тосе водку, все рассказала. Меня начало мутить. За столом все ели, пили, веселились, а я пила чай и ела хлеб без масла.
  
   Люди праздновали. Поздравляли друг друга с днем победы, окончанием войны, смеялись, плакали. И все надеялись на возвращение домой своих близких.
  
   Возвращение фронтовиков. Все еще изредка приходили похоронки, но и возвращались пропавшие без вести. Вернулся с наградами бывший командир партизанского отряда, муж Клавы Хоревой - Александр Хорев. Возвращались и другие пропавшие без вести. Но почему-то не было ни одного случая возвращения военнопленных из немецких лагерей, я такого не слышыла.
  
  

Послевоенная жизнь.

  
   Пожар.
  Жизнь налаживалась, возвращались из госпиталей отцы и сыновья. Понемногу возвращались и демобилизованные воины Красной Армии. Наш госпиталь закрылся, помещение освободилось и наш большой клуб снова стал клубом. Заведующей поставили Клаву Хореву - жену партизанского командира.
  Но наш поселок постигло несчастье.
  Вспыхнул лесо-цех. Основной цех комбината. Как считают, из-за короткого замыкания. Пожарные приехали очень быстро, но спасти цех не удалось. Хорошо, что удалось защитить от загорания соседние цеха - машинное отделение и электростанцию. Директор Адаменко наутро уехал в Москву в управление. Настроение у всех в поселке было подавленное. Женщины причитали: "Что будем делать? Куда пойдем работать?"
  Вскоре вернулся Адаменко. Им был получен строгий приказ: Восстановить сгоревший цех в течении трех месяцев! С ним приехали специалисты. Они осмотрели место пожара, посовещались с местными инженерно-техническими работниками и уехали. Сняли рабочих с других цехов, расчистили место пожарища. Из Москвы приехали специалисты и стали завозить новое оборудование. Работали круглосуточно. Цех восстановили досрочно. Несколько дней опробовали. Теперь работа велась уже не в три, а в две смены, в третьей проводилась профилактика оборудования и заточка пил. Комиссия цех приняла и Адаменко уехал в Москву.
  
  Награда, бесплатный обед.
  Вернулся он с орденом Красной Звезды на груди, за досрочное восстановление завода. Кроме того, наш директор получил разрешение сделать для всех работников завода бесплатный обед из фонда директора.
  Этот фонд создавался как плановое отчисление от прибыли завода по итогам работы за истекший год.
   Еще не была ликвидирована карточная система и обед был хорошим поощрением за успешную работу.
   Обед был не только бесплатный, но и отличный: Нарезанный хлеб лежал на тарелках, на первое - щи с мясом, на второе - тушеная капуста с мясом и сосисками, на третье - стакан компота и большой кусок кекса. Организовано было все хорошо. Из Казани заранее привезли в достаточном количестве кирпичики-кексы, сосиски и другие продукты. Свежий хлеб напекла пекарня из муки нашего ОРСа. Обслуживали специально приглашенные из Казани официант и два повара. Им помогали девушки из ОРСа.
  С 11 утра приходили люди организованно, семьями, без детей, садились в двух залах столовой. На столах уже стояли хлеб и щи. Официанты живо обслуживали, добавляли хлеб, приносили второе и третье. У выхода из зала стоял стол с порезанными пополам буханками хлеба и кекса. Выходящим выдавали заранее приготовленный сверток с хлебом и кексом для детей и домашних. А музыканты нашего клуба сидели в кабинете начальника ОРСа и с перерывами играли. Двери везде были открыты и музыка была хорошо слышна. Когда одна группа людей уходила, всё быстро приводили в порядок и приходила другая группа. Всё шло спокойно и весело. Так продолжалось до четырех часов дня, потом музыканты ушли, но приходящих опоздавших к обеду продолжали обслуживать до самого вечера.
  Заводуправление угощалось в помещении конторы в своих кабинетах и в зале заседаний завкома. Мы - девчата -бухгалтера разносили по кабинетам как официантки. Обслуживали. Некоторым нравилось так работать, а мне нет, но я выполняла то, что поручили. Мне было весело как и всем.
  
   Санаторий Займище.
  Завод заработал в нормальном режиме в две смены. Как и до войны всем стали давать один выходной в неделю. Привезли вагон с американскими подарками и распределили их между работающими. Новую одежду, с биркой давали по одной штуке, а без бирки по две.
  На лесокомбинат приехала директор детского санатория Займище просить доски для ремонта санатория. Наш директор (я присутствовала при этом ) вначале ответил отказом: "Отпуск материалов на сторону частным лицам запрещен, но, - продолжал он, - как разовое мероприятие возможен, и я отпущу вам требуемое количество и, даже, бесплатно, но после того как вы привезете 10 путевок на три месяца для ребят нашего детсада и детей работников бухгалтерии. Когда привезли путевки на квартал, с октября по декабрь, то завод не только выделил материалы, но и помог привести их в санаторий в Займище. Выдали путевку и мне для сына.
  Всех ребят отвезли в санаторий на машине, а я опоздала и поехала с сыном в Займище на пригородном поезде. Эта станция от нас через две остановки. Санаторий раскинулся в километре от станции, на возвышенности в чистом сосновом лесу. Сосны громадные, раскидистые, а на поляне большое белое двухэтажное здание - детский санаторий. Детям там было хорошо, а нам, родителям, разрешали их навещать два раза в месяц.
  
   Празднование Нового, 1946 года.
   В последнее воскресенье перед новым годом всех родителей пригласили остаться на встречу Нового Года.
   После обеда детей уложили спать. До того, как они встали, мы прошли в зал и сели там на возвышенности, вроде балкона. Внизу в зале были места для детей, а нам сверху будет их хорошо видно. Вот шумной толпой пришли дети и заняли почти всю половину зала, вторая половина почему-то была закрыта широкой занавесью. Вышла культорг: "Поздравляю всех с наступающим 1946 годом, поздравляю всех с праздником! Сейчас мы все поедем на елку! Да, и родители тоже! Делайте так: все будем крепко держаться за сиденье, крепко зажмурим глаза и как я скажу :раз, два, Три! - громко стучите ногами и кричите: мы едем, едем, едем в гости к дед Морозу! И так три раза. Раз, два, Три!" Начался шум.
  "Приехали! - закричала культорг, - можно открыть глаза!" Ребята открыли глаза с криком: "Ура! Приехали!" И сразу вскрикнули и повскакали с мест - занавесь исчезла, а в зале стояла большая сверкающая елка и рядом дед Мороз с мешком подарков. Эффект был сильный. Дети закрутились вокруг елки и нам было радостно на них смотреть.
   Это была первая елка после войны.
  
   Зимнее катание под луной.
  В семье Молодцовых было три сына. Старший, немой Федор работал на конюшне завода. Средний пошел работать учеником в столярный цех. А самый младший, Мишенька, с самого раннего детства вертелся на конном дворе, помогал старшему брату. Мальчишка очень любил лошадей, чистил их и разговаривал с ними как с людьми. Каждый день после школы бежал на конный двор. Веселый, работящий и шустрый, он был там как нештатный секретарь и мальчик на посылках. Все его знали.
  Во время войны нам прислали двух монгольских лошадей. Маленькие, молодые и полудикие. Все от них сторонились, а Миша попросил дать их ему на обучение. Назвал он их Комар и Муха. Муха была поспокойнее и скоро стала ходить в упряжке, её стали использовать на обычной работе. С Комаром было труднее, он был быстрый, дикий и упрямый. Но Миша и его приручил.
  Сделали красивые двухместные сани с облучком (высокое сиденье для кучера) и стал Комарик второй выездной лошадью на каждый день. А Мишенька - кучером.
  Сейчас, в январе 1946 года ему было 15 лет, он был крепкого сложения, но маленького роста. - ниже меня на голову.
  Я только что закончила работу и вышла на крыльцо, чтобы идти домой, как меня окликает Мишенька:
  "Элиза! Подожди, надо поговорить!" - я остановилась, он продолжает,
  - "Ты окончила работу и я приглашаю тебя и Нину Шипунову прокатиться на Комарике. Погода теплая, тихая. месяц светит. Пойдем к Нине, видишь, у неё окно светится, она еще работает, я приглашу её".
  Мы вошли в кабинет, там новый начальник планового отдела Нина Шипунова, молодая, симпатичная женщина, уже собиралась домой. У нее было две маленькие дочери, а муж её был недавно арестован и сослан в лагеря.
  Миша поздоровался и сразу говорит:
  "Нина! Приглашаю тебя и Элизу покататься на Комарике. Много времени это не займет, на часик, по дороге за переезд вдоль леса и обратно. Поехали! Представь: луна, звезды, снег блестит, а мы мчимся вдоль леса на санях!"
  В кабинете ещё был новый начальник производства Мальцевский (мне он был неприятен), так этот Мальцевский оживился и говорит:
   "Очень заманчиво, Миша, и я с вами поеду!"
   - "Нет, Иван Павлович, - отвечает Мишенька. - вас я прокачу в другой раз. Сейчас не могу. Комарик маленький, сани двухместные...Этих девушек я сейчас специально пригласил, пока я маленький. Но я быстро начал расти. Видишь, Нина, весной куртка была велика, а сейчас рукава короткие стали?"
  - "Да, Мишенька, - поддержала я его - это очень заметно!" - "Поэтому, Нина, последний срок покатать вас с Элизой. Вырасту и будет неудобно тебя приглашать. Я не осмелюсь, а ты и не согласишься".
  Мы вышли. Миша, сидя на облучке, подъехал и я с Ниной сели в сани. Мальцевский говорит:
   " Завидно мне, а кнут ты не забыл?"
  - "Комарику кнут не нужен! - ответил Миша, - Но! Комарик, поехали потихоньку!"
  По поселку ехали не быстрой рысью, выехали за ворота поселка к переезду и вдоль леса все такой же небольшой рысью. Любовались лесом покрытым пушистым снегом, а с другой стороны сверкающим серебренными искрами полем.
  На ясном небе звезды и яркая луна. Все было как-то торжественно красиво. Доехали до поворота и повернули обратно.
   "Ну, как? Нравится?" - спрашивает Миша,
  - "Очень!" - отвечаем мы.
  - "А сейчас держитесь крепче - коронный номер Комарика!"- Миша привстал, в полголоса крикнул:
  "Комарик, грабят, выручай!" и взмахнул вожжами.
  Комарик помчался как стрела, причем не вскачь, а полетел ровно, но предупреждение было не лишним. Миша стоял немного подавшись вперед, высоко держа вожжи и смотрел вперед.
  Не доезжая до переезда метров двести. Миша скомандовал:
  "Тише, Комарик! Все в порядке, мы ушли. Успокойся!" Сел на облучке и опустил вожжи. Комарик пошел потише.
  Дальше ехали мелкой рысью вдоль железной дороги.
  "Ну, как, было страшно?" - спрашивает он у нас. - "Интересно, но и немного страшно! А вы с Комариком хорошо понимаете друг друга!"
  - "Да, - согласился Миша, - понимаем. Покатались хорошо, но у меня была еще одна причина тебя Нина. пригласить покататься.
  Я случайно, но совершенно точно выяснил, что твоего мужа, Якова Ивановича, посадил Мальцевский. Это он донос написал. А теперь Мальцевский тебя обхаживает! Не поддавайся ему, Нина, он и тебя погубит!"
  Нина молчала. Мы уже ехали по поселку, подъехали к Нининой квартире, и там она сказала ему на прощанье:
   "Спасибо тебе, Мишенька. за поездку и добрые слова, но это все так сложно..." и ушла. Потом Миша довез до моего дома меня и уехал на конный двор.
  
  (В 1973 году, когда мы были у Этны (одной из моих двоюродных сестер)в Васильево в гостях, вдруг пришла Тося и говорит маме, что пришел гость и хочет видеть Элизу. Мама спустилась в квартиру к Тосе (этажом ниже) и вдруг видит здоровенного мужчину.
   "Что, Элиза, не узнаешь?
  - Мишенька! Да какой же ты большой!" Поговорили, вспомнили про Комарика. Михаил услышал в поселке, что приехала Элиза и пришел повидаться. - Р.)
  
  
Переезд в Ригу.
  В весну 1946 года мне пришла странная телеграмма:
  "Приезжайте в Ригу для постоянного места работы и жительства.
  Латминтоп.Жук."
  Я поехала в Казань в Обком профсоюза, показала телеграмму бухгалтеру Мотызлейскому. Он мне объяснил:
  "Это официальный вызов из Министерства Местной Топливной Промышленности. Можешь спокойно ехать в Ригу. Работа и квартира тебе обеспечены."
  - "Это Шибдин устроил?"
  - "Наверное он. В прошлом году председатель ЦК Профсоюза был у нас и говорил, что поедет в Ригу"
  Посоветовавшись дома с мамой. я решила, что летом уволюсь и уеду в Ригу.
  Но тут вдруг мне стали приходить письма от моего знакомого еще с юных лет...
  
   (За несколько месяцев Элиза вышла замуж а затем разочаровалась в муже и рассталась с ним. Все это задержало Элизу до декабря. - Р)
  
  21 декабря я выехала в Ригу одна. Сына оставила у мамы, наказала, что если приедет Яша Погорелов, то можно отпустить Роберта погулять с отцом. Взяла с собой самое необходимое в небольшом чемоданчике и выехала в Казань.
  В купе московского поезда были уже застланы постели. Поезд плавно тронулся, я уезжала в новую жизнь. Принесли чай и булочки, мы попили и улеглись спать. Хорошо спиться под равномерный стук колес!
  
   Первый приезд в Ригу.
  22 декабря, днем, приехали в Москву на большой Казанский вокзал. На метро (впервые) добралась до Рижского (Ржевского) вокзала, закомпостировала билет на ночь 23 декабря.
  Утром в поезде я разговорилась с попутчиками. Узнав, что я еду в Ригу и собираюсь устроиться работать бухгалтером, они одобрили мои намерения,
  "...сейчас бухгалтеры нужны! Сразу не поступайте, ищите место получше!". Один из них предостерег меня:
   "Только будьте осторожны, держитесь подальше от милиции. Я слышал, что у кого нет прописки, то тех сразу вывозят из Риги за несколько километров".
  Под Рождество, 24 декабря я сошла с поезда в Риге.
  На вокзале сдала чемодан в камеру хранения, села в кресло и стала ждать рассвета, поглядывая на часы висящие на стене напротив. Было шесть часов утра. В Васильево в восемь, уже засветло мы приходили на работу.
  Подождав два часа, начала немного беспокоиться, было так пасмурно, что не было видно ни каких признаков рассвета. Выглянула на улицу нет, не пасмурно, чистое небо, видны звезды.
  Вернулась. Жду. Пол девятого, девять - темно! Смотрю на людей - ни малейшего беспокойства - будто так и надо! Уже перевалило за девять, как до меня дошло, что разница во времени у Казани и Риги два часа!
  И точно, к десяти рассвело!
  Я отправилась искать в незнакомом городе улицу Раунас 30, где проживал наш знакомый по Васильеву Блейкш Эрнест Янович. Недавно он вернулся в Ригу и уже послал нам письмо.
  На улице все женщины, к которым я обратилась не знали такую улицу. Подходит ко мне мужчина средних лет и на русском языке с большим акцентом обращается ко мне:
   "Я вижу вы в затруднении, возможно я вам помогу. Что вы хотите?" Я объяснила.
   "Нет такой улицы я не знаю, ответил он, - но вы подождите меня я узнаю на вокзале". Скоро он вернулся и объяснил, что это небольшая улица за заводом ВЕФ, недалеко от улицы Бикерниеку"
  "Ой, - говорю я, - я не знаю ни ВЕФа, ни Бикернеику, даже в какой это стороне! Помогите мне пожалуйста!" Незнакомец согласился.:
  "У меня есть свободное время, я доведу вас до самого дома.".
  По дороге он расспрашивал меня, а я рассказывала: - зачем я приехала, к кому иду и как мы в Васильево познакомились..
  "А, вы, где работаете?" - спросила я его.
   - "На рынке"
  - "А кем?"
  - "Да, так, на рынке."
  В трамвае я хотела купить билет, а он говорит:
  "Нет, я куплю билет даме!"
  А дама (я) была в русской беретке, цигейковой короткой шубке и собственноручно подшитых валенках.
  Вышли из трамвая. Он говорит:
   "Я провожу вас до дома. Хочу убедиться, что все в порядке". Шли по пустынной аккуратной улице. Небольшие дома в небольших огороженных металлической сеткой садиках. На калитках бирки с номерами домов. Дошли до дома ?30.
   Я позвонила, открылась дверь дома, выбежала овчарка, вышел человек и спросил по-латышски:
   "Kas tur ir?" (Кто здесь есть?)
  Я узнала нашего знакомого и говорю:
  "Эрнест Янович, это я, Элиза, из Васильево!"
   -"Очень хорошо", - отвечает он по-русски, - сейчас, я только собаку уберу!"
  Я поблагодарила своего провожатого, мы попрощались и он, махнув мне рукой, ушел.
  
   В семье Блейкш.
  Блейкш провел меня в дом. Я рассказала, что приехала по вызову, завтра пойду в министерство устраиваться на работу и выяснять насчет жилья. Он сказал:
   "живите у нас сколько вам понадобится, будем рады"
  Я познакомилась с его женой и дочерью Айной, У Айны был маленькая дочь Рудите. А сына Блейкша уже не было - мне рассказали, что он погиб в самом начале войны.
   Я уже рассказывала об этом раньше.
  Перед самой войной сына Эрнеста положили в 1 городскую больницу с аппендицитом. Сделали операцию. Пришли немецкие войска и освободили больницу для нужд армии. Всех больных, в том числе и молодого Блейкша вывезли в Бикернекский лес и расстреляли.
  (В этом лесу, в черте города Риги было убито также очень много латвийских евреев. Сейчас там мемориал. Рижское гетто находилось на московском Фордштате - часть города от железной дороги в сторону Москвы. - Р.)
  Все в семье Блейкш отнеслись ко мне очень приветливо.
  Но я плохо знала латышский язык, а жена и дочь Эрнеста почти совсем не знали русского. Переводчиком пришлось быть хозяину дома. Мы с ним съездили за чемоданом и вернулись. К нашему возвращению в столовой уже была наряжена елка, я только сейчас поняла, что приехала на Рождество.
  Маленькая Рудите вертелась вокруг меня и по секрету мне сообщила, что вечером придет дед-Мороз и принесет подарки.
  Настал вечер, зажгли елку, все сели за праздничный стол. Вскоре дедушка Блейкш встал из-за стола
  - "Пойду принесу дров!" и вышел.
  Вдруг стук в двери, входит дед-Мороз! С белой бородой и усами, в шапке и красной шубе с мешком подарков. Стал раздавать подарки. Маленькая Рудите забеспокоилась,
   "а как же дедушка Эрнест? Он не встретит деда Мороза?" Дед-мороз её успокаивает:
  "вот подарок для твоего дедушки, я его сейчас встречу по дороге, поздравлю! До свидания!"
  Вскоре вернулся дедушка с дровами и подарком. Рудите побежала к нему рассказывать о дед-Морозе.
  
   В Министерстве.
  На следующее утро я поехала в Министерство. Блейкш мне хорошо объяснил дорогу и я легко нашла улицу Вальню. Недалеко от часов Лайма и памятника Свободы в Старой Риге.
  На Вальню 1 висела табличка "Министерство Местной Топливной Промышленности".
  Поднялась на третий этаж, еще одна табличка. Вхожу - коридоры, двери, зал. Дверь с табличкой "Секретарь министра". Постучала.
  -"Входите!" Навстречу мне встает молодая, красивая, стройная и элегантная женщина, приветливо здоровается и спрашивает:
   "Что скажите?"
   Это была секретарь министра Клавдия Тимофеевна Упмале.
  .(В девичестве - Кожемякина - одна из сестер моего второго тестя в далеком будущем - Аркадия Кожемякина. - Р.)
  Я подала телеграмму, она прочитала её и говорит:
  "Мы вас ожидали весной. Присядьте пожалуйста, я схожу к Ефиму Афанасьевичу".
  "Да, - добавила я ей вдогонку, - но у меня сейчас другая фамилия!"
  - "Это ничего!"
  Вскоре вернулась, предложила мне раздеться и пройти к министру.
  Под цигейкой у меня был приличный серый костюм и белая блузка, а на ногах те самые валенки. Открыв дверь кабинета, я поздоровалась и остановилась у самых дверей. Кабинет был большой и светлый. В глубине за большим столом сидел министр. К его столу буквой Т был приставлен еще один длинный стол покрытый зеленым сукном. К столу были приставлены стулья.
  Министр Жук Ефим Афанасьевич, солидный мужчина, ответил мне на мое приветствие, попросил подойти поближе и присесть. Держа в руках мою телеграмму, он сказал:
   "Эту телеграмму я отослал вам давно. С осени для вас сохранялась хорошая квартира, но пришлось её отдать. Скажите, у вас есть где временно пожить?"
  -"Да, я остановилась у хороших знакомых."
  - "Тогда хорошо, квартиру мы вам найдем. Работать будете здесь бухгалтером управделами Министерства. Оставьте документы пока здесь. Посидите в приемной и позовите Клавдию Тимофеевну зайти ко мне".
  Вскоре Клавдия Тимофеевна отдала мне назад паспорт и трудовую книжку, я была принята на работу с 27 декабря 1946 года.
   "Придете к десяти часам утра, вон там в конце зала вешалка и зайдите в кабинет главбуха к Араму Ефремовичу Агаджамян, а сейчас можно идти домой."
  Я в очень хорошем настроений поехала к Блейкш.
  
   Прописка.
  В первый день работы главбух меня встретил хорошо, я написала заявление с просьбой принять на работу, он мне его подписал и я отправилась с ним в отдел кадров, там поставили штамп и отправили в хозяйственную часть за справкой для оформления прописки.
  Начальник АХО, парторг Калныньш Эдуард Марцевич, серьезный и приветливый, внушающий доверие человек, дал мне такой документ в милицию:
   "Ходатайство.
  Прошу прописать Элизу Карловну Смирнову в ведомственный дом АХО Министерства Местной Топливной Промышленности по адресу ул. Миесниеку дом 9 кв.8".
  
  Потом главный бухгалтер познакомил меня с моим непосредственным начальником - ст. бухгалтером Липсберг Меланией Ивановной, мне дали стол и я начала работать.
  В обеденный перерыв я пошла в отдел прописки на жилплощадь в милиции. В отдел отдельный вход с улицы, далее приемная комната для посетителей. В дальней стене три окошечка, закрытые изнутри, над среднем надпись "Отдел прописки, время работы 8-12"
  Прямо под окошечками вдоль всей стены на уровне одного метра от пола проходит широкая панель (я решила, что это для документов посетителей).У другой стены несколько небольших скамеек.
  На следующий день я пришла в приемную почти за час до начала его работы. Дверь была уже открыта, уборщица убирала помещение. Я поздоровалась и попросила разрешения побыть здесь, чтобы быть первой в очереди. Женщина посоветовала мне не сидеть, а сразу встать около окошечка. Прошло с полчаса, пришел мужчина, спросил по-латышски: "Вы первая?" Я поняла и ответила тоже по-латышски как сумела. Мужчина сразу перешел на русский язык, поинтересовался: "не занимал ли еще кто?" Я ответила, что нет. Уборщица по-латышски подтвердила мои слова. Мужчина сказал:
  -" Ну тогда держитесь, никого вперед не пускайте!"
  Вскоре пришла еще одна женщина и тоже встала в очередь. Мужчина посмотрел на часы:
  -"Осталось ждать пять минут!"
  Вбежали две молодые латышки, огорчились - "Очередь!", сели на скамейку, стали шептаться. Я расслышала и поняла только несколько слов "мы первые", "русская ххххх- третья". Одна из них встала, подошла ко мне и сказала по-русски "иди сюда, мы будем первыми и скажем, что ты была третьей". Вторая тоже подошла и стала теснить меня, отталкивать от окна, но я крепко держалась за периллы доски и сказала по латышски:
   -" Я первая. А вы четвертая и пятая там, в конце очереди". Девицы отступили и встали в очередь.
  Когда открылось окно и я отдала документы, из окна объявили:
  -"Сегодня лимит -три человека! Передайте всем там, чтобы очередь не занимали!".
  Получив свои документы с печатями прописки, я отошла в сторону и с удовольствием на них полюбовалась, потом отправилась на работу.
  
   Квартира на ул. Миесниеку.
  Начальник АХО Калныньш мне рассказал, что на шестом этаже дома на улице Миесниеку сейчас делается ремонт и моя будущая двухкомнатная квартира в коммунальной квартире пока не готова. Если я хочу, то могу временно поселиться в одной из свободных комнат этой коммуналки. В апреле месяце можно будет вместе с сыном перейти жить в свою собственную 2-х комнатную квартиру.
   Я решила не откладывать переезд, тем более, что у меня ничего не было. Вместе с ним мы пришли в эту квартиру. Там он познакомил меня с жильцами. Я осмотрела свою будущую квартиру - просторную с окнами на солнечную сторону, с видом на Домскую церковь. Мне понравилось.
   Калныньш дал ключ от временной комнаты. В апреле я перешла жить в свою двухкомнатную квартиру.
  (Там мы с матерью прожили много лет, почти до окончания Советской власти в Латвии. - Р.)
  
  Когда я переходила в свою новую квартиру, то на работе рассказала об этом своей начальнице Мелании Ивановне. Наш разговор услышал проходивший мимо главбух Агаджамян. Он поинтересовался у нас, о чем мы так оживленно беседуем?
   "Переезжаете, может быть чего надо? Послать помочь перенести вещи? Как нет вещей? Ничего нет? У нас, - говорит он далее, - в кладовой есть хорошая железная кровать и шкаф из бывшей комнаты дежурного. Можно взять стол и табуретки. Пригласите ко мне зайти начальника АХО т.Калныньша!"
   В АХО мне дали также немного посуды. Когда я принесла её домой, то вскоре приехал завхоз АХО Микрюков с тремя парнями и подняли на 6-ой этаж мебель, принесли также новое постельное белье, одеяла, помогли расставить мебель.
  Квартира была обустроена. Можно было ехать за сыном.
  
   Нарушение закона.
  Как я узнала, все учреждения, принимающие на работу приезжающих, нарушали закон.
   Принять на работу можно было только тех, кто имел прописку. А прописать могли только тех, кто был принят на работу. Учреждения принимали на работу нужных работников и давали им ходатайство о прописке. Милиция удовлетворяла эту просьбу и затем являлась в это учреждение и штрафовало конкретных работников отдела кадров.
  Пришли и в наше министерство. Штраф наложили на Иванова - сто рублей за незаконное принятие Смирновой Элизы на работу. Был приказ по министерству и начальник отдела кадров заплатил этот штраф. Я узнала об этом, прибежала в "кадры" и говорю: "Это мой штраф, я возмещу вам его!" - Иванов отвечает: "Не надо, мне уже возместили". Оказывается, ему сразу после штрафа выплатили премию.
  
   Опять картошка.
  В конце мая 1947 года сотрудникам нашего отдела выделили землю для посадки картошки на торф-заводе Саласпилс. Я и мой сосед по квартире Ленгвенс (начальник транспортного отдела) записались в список желающих получить участки.
  
  Я купила на рынке полтора ведра крупной картошки хорошего сорта. Сижу в коридоре квартиры на Миесниеку и режу картошку на части так, чтобы оставить не меньше двух глазков в каждом куске. Сосед Ленгвинс увидел и посмеялся:
  "Ты что, на суп режешь? Смотри какие семена я купил!" -и показал ведро мелкого картофеля меньше грецких орехов.
  
  В воскресенье нас на грузовых машинах привезли на участки. Земля уже была вспахана, разделена на участки, поставлены колышки с номерами и фамилиями, осталось посадить свои семена.
  У меня с моим соседом участки оказались рядом. Меня он учил сажать картошку своим, самым легким способом - всунет лопату в землю, потом наклонит её и в появившуюся щель в земле запихивает картошку. Лопату выдернет - готово!
  Я сажала не жалея труда, но тоже по своей технологии. Вначале сделала ямки для посадки на всем ряду, прошла назад, проложила в ямки картошку. Выкопала следующий ряд, одновременно закрывая землей ямки первого ряда и так весь участок.
  Управилась я вовремя и у меня было хорошее настроение, картошка была посажена правильно, в прогретую, влажную землю. Теперь надо будет приехать несколько раз, выполоть сорняки и окучивать. Будем с картофелем на весь следующий год.
  
   Поездка за сыном.
  В начале июня мне выписали командировочное удостоверение для поездки за семьей на Васильевский лесокомбинат.
  Получила деньги под отчет, и поехала в Казань.
  Приехала вечером. Дети уже спали. Мы с мамой подошли к Роберту и она ему говорит:
  "Вот твоя мама приехала!"
  Я наклонилась к сыну, а он посмотрел и говорит:
  "Мама, я опять тебя во сне вижу!"
  - "Нет, - объясняю я ему, - я на самом деле приехала. Ты спи, завтра поговорим".
  Мы трое - мама, Тося и я посидели, я рассказала все свои новости.
  С работой в порядке, есть квартира, даже картошка посажена. Мне рассказали Васильевские новости.
  Один раз приезжал Яков Погорелов. Попили чай. Поговорили. Сын вертелся около отца. Хвалился, какая у него хорошая бабушка. Яков попросил отпустить Роберта погулять с ним. Мама разрешила. Они погуляли и потом Яков уехал.
  (Следующий раз мы с ним увиделись спустя 25 лет, когда мама и я с женой приехали его навестить.- Р.)
  Задерживаться мне не хотелось, я съездила в Казань, взяла билеты. Собрали вещи, мама проводила нас до Казани и потом до Васильево, где она сошла, а мы поехали дальше, в Ригу. В Москве было прохладно, даже шел мокрый снег, а в Риге нас встретила солнечная теплая погода.
  На работе получила деньги за командировку, чему очень удивилась.
   Уборка картофеля.
  В воскресенье поехала с сыном на торф завод Саласпилс. Картошка уже взошла. Недавно прошел дождь, появилась корка. Я разрыхлила землю, выполола сорняки. Сын относил их на межу. Летом мы съездили сюда еще несколько раз, окучивали, и пололи.
  Первое воскресенье сентября было солнечное и теплое. На грузовых машинах транспортного отдела все мы приехали на уборку картофеля.
  Земля была вспахана плугом на лошади, картошка вырыта, нам оставалось лишь её собрать.
  Урожай был хороший у многих. У моего соседа Ленгвенса плохой. Сорняков много, картошки не видать и мелкая как орех. Собрал он полтора мешка.
  Директор торф завода ходил по полю, смотрел как идут дела. Подошел ко мне, посмотрел и говорит:
   -"Картошка у тебя хорошая. Но её много, а ты, я вижу, одна, не справившиеся за день."
   - "Ничего пусть остается, мне хватит!"
  - "Нет, - возражает он мне, - так не надо. У меня на завод недавно поступили работать две женщины, на зиму у них ничего не запасено. Я их пришлю тебе на помощь, дашь им пару ведер, все будут довольны".
   Вскоре пришли две женщины - мать и дочь. Сказали мне "нас директор прислал". Стали мы вместе собирать урожай и ссыпать в кучу.
  Потом начали насыпать мешки. Насыпали десять мешков, все, что у меня было, осталось еще не меньше трех мешков картошки.
  Мои помощницы спрашивают у меня:
  - "А эту куда ссыпать?"
  - "А эту, - отвечаю я, - берите себе".
  Они очень обрадовались. Я тоже была рада.
  Нас с нашим урожай развезли по домам. Мои десять мешков внесли в парадную нашего дома. Надо поднимать на шестой этаж. Я носила по одной трети мешка. На плечо и вверх, считая наши 104 ступеньки. Подошел дворник Браунс, старый приветливый человек, жил вместе с женой во дворе на первом этаже. Посмотрел, сказал:
  - "Хорошая картошка, когда закончите, скажите, я уберу землю.".
  Я ему отвечаю: "Когда я закончу, то сама уберу за собой, а вот эти два мешка возьмите себе."
  Для него это было очень приятной неожиданностью, сказал, "что этого нам на всю зиму хватит, а лестницу я сам уберу"
  Высыпали мы картошку на пол второй совсем пустой комнаты и была нам еда на всю зиму и весну.
  1 сентября 1947 года Роберт пошел в 67 среднюю школу, около церкви Петра.
  
  
  
[]
  
  
  
Элиза и Роберт в 1946 году.
  
  
   Рига. 2001 - 2021
  
  
Оценка: 7.70*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"