Всё началось с того, что в обеденный перерыв я поехал отвозить домой картошку на казённом грузовом мотороллере. Работал я тогда на нефтепромысле в конструкторском бюро слесарем-наладчиком, и было мне всего двадцать три года. И вот, когда я возвращался обратно - от моего дома до места работы десять километров - меня обогнал заведующий на своём служебном автомобиле и остановил. Ах, какими матами он крыл меня тогда, но я, чувствуя свою вину, молчал. В конце матёрного разноса он пообещал, что лично вычеркнет мою фамилию из очереди на квартиру.
Я тогда жил с женой и маленькой дочкой, снимая половину частного дома за одну четвёртую часть своей зарплаты и, собственно, работал на промысле из-за перспективы получения жилья. А тут, вдруг, такое. Мало того, меня, как проштрафившегося, отправили в котельную, очищать котлы от окалины изнутри. Котлы остановили недавно, для профилактического осмотра в летний период. Внутри было очень жарко и пыльно от сыплющейся окалины, которую мы - несколько человек - удаляли с помощью простых зубил, бия по ним молотками.
На работу я приезжал на своём мотоцикле марки "Ява" - в то время это были лучшие мотоциклы, что послужило вскоре причиной моих частых отлучек с рабочего места. Теперь бригадир доверил мне снабжение бригады выпивкой, и я неплохо справлялся с возложенной на меня миссией. Поскольку наличных денег у нас зачастую не было - зарплата прямиком уходила на содержание семьи - то приходилось проявлять смекалку, чтобы добыть немного денег для нужд коллектива котельной.
Обычно, перед обеденным перерывом, пара человек отправлялась в сад, принадлежащий нашему промыслу - рвать сливы, которые я потом отвозил на приёмный пункт. Затем, с полученными за сливы деньгами заезжал в магазин, и назад, на работу. В конце рабочего дня, освежившись в душевой, все собирались в каптёрке, где и расслаблялись - разделив водку на всех поровну, невзирая на чины и заслуги перед обществом. Всё это происходило в конце рабочего дня, чтобы не опоздать на вахтовый автобус, возивший нас на работу и обратно. Поскольку я управлял личным транспортом - приходилось воздерживаться от сколь-нибудь значительных доз. Выпивали и в других подразделениях нашего предприятия, и не только в конце рабочего дня, но и во время обеденного перерыва. Прежний заведующий промыслом, который пошёл на повышение, и которого уважали рабочие, как-то раз зашёл в помещение нашего КБ в тот момент, когда разливали вино по стаканам. Все присутствующие несколько смутились - как- никак, застукал на месте. Но начальник поднял полный стакан, обвел всех грозным взглядом и молвил: "В рабочее время, пить полными стаканами..., с удовольствием!" Выпил стакан вина и вышел за дверь, не желая нам мешать. Деликатный был человек, всё понимал, и тоже любил выпить. А нынешний выпить не любил, во всяком случае, на виду, но какой-то был весь неприятный и очень грубый с рабочими. Видимо кичился своего высокого положения.
Как только меня бросили на котлы, я тут же подал заявление на увольнение - не было смысла работать за нищенскую зарплату, не имея особых перспектив. В то время уже полным ходом шло освоение нефтяных месторождений Западной Сибири, и недели три назад я разговаривал с одним своим знакомым, приехавшим в отпуск оттуда. Он хвалился высокими заработками и пер-спективой получения жилья, что, в конечном итоге, и определил мой выбор.
Глава вторая.
И вот, в начале сентября 1973 года, я, вместе с женой, оставив дочурку у моих родителей, вылетел на пассажирском самолёте Ан-24 в город Сургут. На Кубани в это время года ещё держалась летняя жара, а Сибирь встретила нас моросящим осенним дождиком и низкой температурой. Благо, морозов ещё не было. Доехав на такси до гостиницы, мы каким-то чудом получили двухместный номер. Но, к сожалению, сразу не оценили этого.
На другой день я нашел своего знакомого, с которым мы были из одного города и который, собственно говоря, сманил меня сюда. Он пообещал помочь с трудоустройством и на пару дней потерялся из виду. Всё дело было в том, что на работу нигде нас не брали из-за отсутствия вакансий. Хотя я имел квалификацию оператора добычи нефти и газа четвёртого разряда (самый высокий тогда был пятый), а жена с отличием окончила медицинское училище по профессии - фельдшер и имела стаж работы по специальности. Короче говоря, нас здесь не ждали. И мы совершили глупый, необдуманный поступок - оставили номер в гостинице и улетели в Нижневартовск, где разрабатывали самые мощные нефтяные месторождения, надеясь найти работу там. Прилетели туда днём, и до вечера, таскаясь с двумя чемоданами, обошли всё, что смогли, но ответ везде одинаков - свободных мест по нашим профессиям нет. Не было мест и в гостинице, и перед нами замаячила перспектива ночёвки на улице или, в лучшем случае, в подворотне. У всех встречных мы спрашивали, где можно снять угол, но безрезультатно. Стемнело, мы устали и начали отчаиваться и вдруг, женщина, к которой мы обратились с аналогичным вопросом, просто сказала: "Вам, наверно, ночевать негде? Так пойдёмте ко мне". Она нас покормила и уложила спать в свободной комнате. Даже сейчас, по прошествии многих десятков лет, при воспоминании об этой простой труженице, у меня наворачиваются слёзы.
На следующий день, распрощавшись с гостеприимной хозяйкой, мы отправились в аэропорт. Жену, простывшую в дороге, я отправил домой, на юг, а сам вернулся в Сургут. В той же гостинице - а другой в то время и не было - я получил место в комнате с пятью кроватями и, соответственно, пятью жильцами. Гостиница была ведомственной - принадлежала нефтяникам, поэтому, зачастую, играла роль общежития командированных.
На другой день я нашёл своего приятеля, который отругал меня за мою самодеятельность - что ж, он был совершенно прав - и повёл к начальнику РИТС (районной инженерно-технологической службы), с которым он договорился заранее насчёт меня. Меня взяли на работу сверх штата по третьему разряду - выбирать было не из чего - спасибо и на этом. Дали место в общежитии, соответственно с пропиской, что имело большое значение. Без прописки ты не человек, ходу нет нигде.
Глава третья.
Через несколько дней, пройдя оформление и получив спецодежду, я вышел на работу. Работать пришлось в шестидесяти километрах от города - там находилось одно из нефтяных месторожде-ний, которое разрабатывала наша служба. Рано утром я забегал в столовую, где быстренько зав-тракал. Столовая кормила рабочих, но, случалось, туда заходили и бомжи или бичи, как звали их на Севере. Помню, раз передо мной стоял бич, который взял картофельное пюре, на большее, видимо, не было денег. Пока мы шли общей очередью к кассе, он, не выдержав, с голодухи, вылизал пальцем всю картошку, пока дошёл до кассы. Не знаю, взяла кассирша с него оплату или нет, так как тарелка была совершенно чистая. В семь часов утра мы отправлялись с автовокзала на вахтовом автобусе - и так каждый день, кроме двух выходных - субботы и воскресенья. На дорогу в оба конца затрачивали в среднем три часа по хорошей погоде. В случае гололёда, это время значительно увеличивалось. Дорогой была узкая бетонка из трёх плит в ширину, на которой впритирку расходились габаритные автомобили. Аварии, конечно, случались, чему мы были частыми свидетелями. Помню, как столкнулись два грузовика, ехавшие навстречу друг другу, из-за выбоины на дороге, и один из них развалился полностью на составляющие: раму, двигатель, кабину. Все люди, из остановившихся автомобилей, (время было вечернее - многие возвращались в город после работы) бежали к месту этой страшной аварии. Прибежали туда и мы и увидели жуткую картину - в сплющенной кабине от грузовика, лежавшей на дороге совершенно отдельно от остальных частей автомобиля, сидел водитель. Очевидно, он был в шоковом состоянии, так как, молча, протягивал к окружающим его людям руки, через проём выбитого лобового стекла. Нижнюю часть его тела, изуродованную страшным ударом, крепко зажало изорванным металлом. Рядом с кабиной лежал дымящийся двигатель. Люди бестолково суетились, не зная, что делать. Я тоже вцепился в кабину, пытаясь общим усилием раздвинуть, разогнуть её. Металл, вогнутый внутрь, не поддавался усилиям двух десятков людей. Остальные помочь не могли - не хватало места. Многие шофера принесли с собой монтировки, но толку от них не было никакого. Раненый истекал кровью - сквозь дыры в брюках, были видны острые концы раздробленных костей ног.
Я понял, что надо делать. Растолкав бестолково кричащих людей, протиснулся к проёму дверцы и уцепился за спинку заднего сиденья. Несколько секунд, и мне удалось вырвать её и вытащить наружу. Тело шофёра - молодого парня, было свободно, и мы вытащили его вверх, через проём лобового стекла. Я осторожно поддерживал его ноги. В автобусе мы положили его прямо на пол, где, без сознания, уже лежали остальные пострадавшие этой аварии. Какая-то женщина пыталась оказать им помощь, используя автомобильную аптечку. Автобус тут же поехал в город, до которого было не менее двадцати километров. Как мне стало потом известно, этого парня не удалось спасти, он умер.
Забегая вперёд, скажу, что как-то мы посетили городское кладбище, и, что меня весьма поразило, я видел, в основном, могилы молодых людей, мужчин, погибших в разных обстоятельствах при освоении этих мест. Да и средний возраст жителей этих мест в то время был не более тридцати лет.
Глава четвёртая.
За первый год работы я сбросил до десяти килограммов веса - сказалась перемена климата и тяжёлые условия труда. Работать приходилось почти постоянно на открытом воздухе - такова работа нефтяника. Мне пришлось осваивать профессию, которой я не знал практически, а только лишь прошёл обучение на курсах по-прежнему месту работы и имел соответствующее удостоверение. Но зато я неплохо знал технику: умел водить машину, а до службы в армии успел поработать помощником экскаваторщика. Вскоре начальник цеха, поняв это, отправил меня в город, на базу, для ремонта гусеничного вездехода, который он выпросил для себя. Через месяц вездеход был отремонтирован и он решил перегнать его к нам на месторождение. Мой шеф уселся за рычаги, я рядом, и мы тронулись в путь. Дело было под Новый год, и шефу захотелось по пути заехать на таёжную речушку за ёлками. Заехать, то мы заехали, но там, в глубоком снегу, у нашего вездехода слетела с катков гусеничная цепь, и мы порядочно провозились, пока одели её на место. Пока возились, стемнело, и нам было уже не до ёлок, хотя я одну успел спилить - ту, что была поближе. Начальнику я ёлку не отдал - подумал, что он сам мог о себе позаботиться, и, мне кажется, он здорово на меня за это разозлился, хотя виду не подал. Но, в дальнейшем, мы, всё же, неплохо ладили между собой. Как-то, на этом же вездеходе вчетвером поехали на охоту за куропаткой. Если говорить точнее, то это была не охота, а браконьерство. Мы подъезжали по снежной целине к птичьей стае и палили из четырёх ружей до тех пор, пока стая не снималась с места. Потом опять. За несколько часов мы настреляли шестьдесят штук. Моя жена мне их готовила потом на работу в течение полумесяца, даже надоели.
Многому научился я на своём первом месте работы в Сибири: ремонтировать и затем водить гусеничный вездеход ГАЗ-71; потом работал на маленьком экскаваторе с широченными гусеницами - болотоходе. Вся эта техника была списана, а мой шеф забирал её для нужд нашей районной службы. И правда, она нас здорово выручала, особенно экскаватор-болотоход, ведь на пятьдесят процентов нас окружали зыбкие торфяные болота. Нефтепроводы от скважин прокладывали зимой, когда болота и речки замерзали, а если труба рвалась летом - то пойди, доберись. Учиться работать с техникой, особенно ремонтировать её, приходилось на ходу - я частенько обращался за помощью к механизаторам, которые работали на промысле постоянно, будучи прикомандированы к нам с других предприятий.
Платили мне в три раза больше чем на юге, но для Севера - а наш район был приравнен к условиям крайнего Севера - было очень мало. Когда мы получали зарплату, то мне выдавали сто восемьдесят рублей, а ветераны получали более пятисот. Забегая вперёд, скажу, что через пять лет я стал получать столько же, если не больше. Но всё равно, и в то время денег хватало для скромной жизни, не то, что на юге.
Глава пятая.
Жить в общаге было не сладко - приходилось считаться с парнями, проживающими в одной ком-нате со мной. Если к ним приходили гости, то и мне приходилось подсаживаться за общий стол и пить водку. А гости приходили часто. Вскоре и я стал приносить в общагу выпивку. Ни к чему хо-рошему такая жизнь привести, конечно, не могла. И я стал искать какое-нибудь жильё, чтобы смогла приехать ко мне жена. Благо, у нас с женой была тысяча рублей, вырученная от продажи моего мотоцикла "Ява".
Через пару месяцев я купил балок - это такой домик в одну комнату, для временного жилья, без документов, и ко мне приехала жена, оставив нашу дочурку, опять же у моих родителей. Пропи-сал я её через одного кавказца, с которым познакомился уже здесь. Он работал в горноспасательной службе и имел небольшую квартиру в двухэтажном деревянном доме. Думаю, он был чеченцем, так как приехал в Сургут из Грозного. Мы в то время не акцентировали своё внимание на национальности. Было совершенно всё равно, кто ты - армянин, чеченец или татарин, лишь бы был нормальным мужиком, а не дрянью. Я думаю, это политики, преследуя свои нечистые цели, намеренно сталкивают между собой людей разных национальностей в смутные времена.
Прописка мне стоила всего тридцать рублей - на подарок паспортисткам. Но всё сделал он сам, я лишь отдал ему деньги и паспорт жены. Теперь она смогла устроиться на работу - не совсем по специальности - в детский садик медсестрой. Зато сразу было место для ребёнка - детям своих работников место предоставляли без очереди. А иначе, в детских учреждениях, за низкую для Севера зарплату, мало бы кто стал работать.
Забегая вперёд, скажу, что прожили мы в этом балке пять с половиной лет, пока я не получил квартиру. И всё время считались людьми второго сорта, особенно когда наша дочь пошла в школу и нужно было сообщить место жительства, которое было: "В балке, за ручьём". Понятное дело - сразу ощущалась некая наша ущербность, и соответственно этому - пренебрежительное отношение.
Глава шестая.
В 1974 году, летом, двигаясь на гусеничном вездеходе по пойме реки Оби, мы с водителем подъ-ехали к небольшой протоке, которая буквально кишела рыбой. Мой товарищ, без лишних слов, достал сеть, которую возил с собой и мы использовали её как бредень. Когда мы вытащили снасть на песчаный плёс, она была забита рыбой: плотва, окунь, щука. Мы замучались, пока выпутали всю рыбу из сети. Особенно тяжело было доставать колючего окуня. Добравшись до места назначения - группы скважин, на которых работала бригада ремонтников, мы увидели, что они, закончив работу, занимаются ловлей рыбы. Небольшая таёжная речушка, впадающая в Обь, изобиловала плотвой. Каждый раз, затянув бредень по песчаному плёсу, они вытряхивали на берег по ведру отборного чебака. Рыбу добывать было настолько легко, что люди, в своей жадности, всё никак не могли остановиться. Вскоре рыбу было некуда складывать, да и соли явно не хватало. Когда бригада уехала, на берегу осталось несколько вёдер брошенной рыбы, которая вскоре протухла. В то время рыба ловилась практически в любом месте, где была вода. А в воде недостатка не было - огромные пространства Западносибирской низменности сплошь заняты моховыми болотами и озёрами, из которых вытекают все ручьи и речушки, питающие саму Обь-реку, несущую свои воды в Северный Ледовитый океан.
Я постепенно научился рыбачить круглый год - в основном удочками. Бывало, что зимой, после подлёдного лова на блесну, я приносил домой до пяти килограмм крупного окуня. В то время уже начались перебои со снабжением - страна в очередной раз валилась в глубокий кризис. А в скором времени в Сургуте ввели талонную систему на получение основных продуктов питания: полтора килограмма мяса или девятьсот грамм колбасы на человека в месяц и двести грамм сомнительного сливочного масла. Так что рыбалка и охота - я купил одноствольное охотничье ружьё с рук - очень нас выручали. Даже более того - кормили. Щуки кругом было так много, что ей пренебрегали. Как-то на охоте, перепрыгивая через небольшой таёжный ручей, я заметил мелькнувшую в воде рыбину. Достал из рюкзака смотанную на дощечку толстую леску с блесной на конце и забросил. Крупная щука схватила сразу, с первого заброса. Ох, и помучился я, пока вытащил тройник. Досталось и моему пальцу, который по неосторожности попал под щучьи зубы - острые и загнутые внутрь. Еле вытащил я его - весь в крови - из пасти щуки. В следующий раз пришлось орудовать палочкой - слишком глубокие порезы оставляли щучьи зубы. Обычно я выдёргивал из воды не более трёх рыбин, когда рыбачил - более было не нужно - не съесть. Очень вкусна эта рыба в фаршированном виде.
В Оби можно было поймать красную рыбу: осетра, стерлядь, муксуна, нельму, но для этого нужно очень много снаряжения и сам промысел этот был небезопасен. Хотя, среди моих знакомых были те, кто этим занимался.
Глава седьмая.
В 1980 году я последнее лето бродил с ружьём в руках и складной удочкой в рюкзаке по старым промысловым местам в пойме Оби. Подошёл к той самой протоке, где впервые рыбачил с това-рищем сетью. Вечерело, мне нужно было вброд перейти на другую сторону, на место ночёвки. Странный блеск воды насторожил меня. Попробовав поверхность воды рукой, я определил, что она покрыта плёнкой нефти. Пришлось по ночи возвращаться назад, на базу. В этих, богатых ры-бой местах, не осталось ничего, всё погибло. Так шло освоение нефтяных богатств Западной Сибири. Особенно пострадали аборигены - ханты, жившие в основном рыбным промыслом и ничего не получившие от добычи нефти на их исконной земле. Средняя продолжительность их жизни была всего сорок лет - они спивались и умирали от туберкулёза. Как-то я шёл в лесу по тропинке, проложенной хантами к своему поселению - жили они небольшими стойбищами из нескольких семей, и видел на снегу частые кровяные плевки. Наши начальники, в подавляющем большинстве коммунисты - в советские времена, чтобы сделать карьеру, необходимо было стать членом партии - относились к коренному населению пренебрежительно. Когда один из наших молодых рабочих задружил с хантеечкой - ханты жили недалеко от нашего места работы, на таёжной речке, где водилась рыба, и наши пути часто пересекались - то начальство, в один голос, стало отговаривать его от этих встреч, открыто заявляя, что это люди второго сорта. Разговор был в автобусе, когда мы ехали с работы. В защиту их отношений вступился наш сварщик - кореец по национальности. "Да если эту хантыйку приодеть, то она даст фору любой нашей девке", - заявил он. В немалой степени он был прав - среди хантов мы часто видели высоких, красивых людей, одетых в их национальные одежды из оленьих шкур, которые они мастерски выделывали. С открытием нефтяных залежей, в эти места понаехало много всякого народа из всех союзных республик за "длинными" рублями - так тогда говорили, подразумевая желание людей заработать. Поначалу, как это обычно бывает, приехали одни мужики, а жён оставили дома с малыми детьми. А мужики наши выпить не "любят", это общеизвестно. Ну, а где пьянка, там и прочие "удовольствия" разгульной жизни. Ханты - народ простой, и все эти дела делались у них просто. Вот и "подпортили" кровь коренному народу Сибири.
Обычно наш парень - татарин по национальности - выходил из автобуса среди тайги и шёл ночевать к своей девчонке, в их поселение, расположенное недалеко от дороги. Утром, на этом же месте, мы подбирали его, когда ехали на работу. Нашего парня они уже звали зятем и считали своим.
Ханты обычно долго не жили в одном месте, кочевали в поисках рыбных и охотничьих мест. Я часто натыкался в тайге на следы их былых стоянок - шесты от чумов и разбросанные кости съе-денных животных. Они великолепно знали пути миграции рыбы и зверя, и всегда вовремя и в нужном месте ставили рыболовные и охотничьи снасти. Но вскоре, в связи с освоением всё боль-шего числа нефтяных месторождений, в этих местах исчезла боровая дичь - варварски выбитая с вездеходов и автомашин, которых птица не боялась и подпускала почти вплотную. Помню, как один шофёр, приехавший к нам на нефтеперекачивающую установку, по пути застрелил глухаря, которого потом выбросил, так как он ему был совсем не нужен. К сожалению, это был далеко не единичный случай. А рыба и водоплавающая птица погибали от замазучивания водоёмов в ре-зультате многочисленных утечек нефти, из-за аварий на объектах нефтедобычи. Как-то целый месяц вытекала нефть из магистральной трубы, проложенной в пойме Оби. На изменение давления в сторону понижения, зафиксированное приборами, не обратили должного внимания и продолжали качать нефть в дыру. Опомнились лишь тогда, когда воочию увидели огромное нефтяное пятно, растёкшееся на территории несколько сот гектаров. Для ликвидации экологической катастрофы нагнали разной техники, но ничего сделать не смогли. Заезжал туда - прямо в нефтяное болото и я, на экскаваторе, чтобы попытаться остановить дальнейшее растекание. Дело было в конце зимы, ещё держались морозы, нефть испарялась слабо, и поэтому не произошло возгорания от работающей техники. Мой начальник, посылая меня в это место, сказал: "Если загорится, бросай экскаватор и беги". А куда бежать? - если на сотни метров кругом нефтяное озеро. Убрать разлившуюся нефть так и не смогли - не было разработанной технологии и нужного оборудования. Потом выжгли горючие, лёгкие фракции - ах, какое было чёрное облако, а мазут так и остался и пополнил собою Обь-реку, когда началось таяние снегов весной. Когда я, в последний год моего пребывания в Сибири, рыбачил донными удочками в Оби, то обратил внимание на быстро испачкавшуюся леску. Скоро и руки были в нефтяных пятнах. А пойманную рыбу я потом выбросил - слишком сильно пахла мазутом.
Глава восьмая.
На второй год работы у меня возникли проблемы в отношениях с начальством. Нас, рабочих, в добровольно-принудительном порядке вынуждали работать по субботам, хотя этот день был выходным. Сначала это называлось "субботником", а вскоре приняло форму обязаловки. Тем более что за эти рабочие дни нам ничего не платили. Я осмелился не выйти на такой "субботник" и в понедельник незамедлительно последовал разнос. Мой непосредственный начальник настолько зарвался в этом вопросе, что потребовал с меня письменной "объяснительной", что, конечно же, противоречило трудовому законодательству на то время. Я ему в присутствии рабочих объяснил, что "субботник" - это дело добровольное. Тогда он, не имея ничего сказать по существу вопроса, пытался уколоть меня тем, что я мол, приехал сюда в Сибирь не по призыву партии, а чтобы заработать деньги. Был у них такой демагогический прием. Тут уж я ему выдал: " А ты, что? Приехал сюда за туманом и за запахом тайги?" И он, к моему удивлению, сразу замолчал. Обычно рабочие не смели прекословить начальству - начальство имело в своих руках мощный рычаг давления - распределение премий. А премии, в количественном эквиваленте, составляли до трети в общем заработке. Вскоре, получая зарплату, я увидел существенную разницу. Кроме меня, был ещё один рабочий - пожилой оператор, на которого тоже давили экономически за его смелость критиковать действия вышестоящих начальников.
Вдобавок ко всему, я осмелился прийти в комитет комсомола и сдать им свой комсомольский билет - заявив о своём выходе из организации, занимавшейся идеологическим одурманиванием молодёжи со школьной скамьи. Они, эти ребята, немедленно сообщили о случившемся нашему секретарю цехового парткома, который не был освобождённым, а занимая одну из начальствен-ных должностей, имел в своих руках все рычаги давления на рабочих. Этот парень, будучи высо-кого роста и недурной наружности, пользовался спросом у некоторой, не очень разборчивой, части нашего женского населения. Помню случай, когда после работы, на дежурной автомашине, я приехал с ним в микрорайон строителей. Здесь же, недалеко, я и жил тогда в балке за ручьём. Кроме моего, здесь были тысячи других балков, разбросанных по окраинам города и, даже дальше - в тайге. В них жили такие же простые люди, как и я. В кабине "Урала", на котором мы ехали, он, с совершенно невинным видом, спросил у меня: "Ты не знаешь, где-то тут в балке наша работница живёт?". И назвал её фамилию, которую я, даже по прошествии многих лет, не имею права озвучивать. И вот здесь, когда машина подъезжала к магазину, и он пошёл за покупками, шофёр, который в нашей службе работал практически постоянно, презрительно скривив губы, выдал: "Ну и охламон! Видите, память отшибло, забыл, где его шлюха живёт. Да я его, сюда, не первый раз привожу. Сейчас возьмёт водки, и повезу его к ней. Он, видите ли, без водки сексом заниматься не может - стесняется. Партийный же всё-таки. Она от него, уже не один аборт сделала". И он смачно сплюнул в открытое окошко кабины. После этих слов, я не стал дожидаться, и пошёл дальше пешком. В дальнейшем, этот партиец сделал неплохую карьеру.
Так вот, он-то и взял меня в оборот. Назрела необходимость в переводе в другой цех или уволь-нении. Защитить меня никто не мог - профсоюз, как и везде, был в полном подчинении админи-страции. И вот здесь, в этой патовой для меня ситуации, будучи загнанным, в угол, уже мало на что, надеясь, я подошёл к начальнику другого цеха добычи и попросил о переводе. Главной при-чиной моих разногласий с прежним начальством я назвал свой выход из ВЛКСМ. Этот человек, выше среднего роста и крепкого телосложения, понравился мне сразу. Он не стал юлить и обе-щать навести сначала справки, как обычно делало большинство лицемеров, а, посмотрев мне в глаза, сказал: "Пиши заявление о переводе". Написанное мною заявление он тут же подписал. Как я узнал чуть позже, он на тот момент был беспартийным, что, конечно, было удивительным, учитывая занимаемую им должность. Потом, его всё-таки вынудили стать членом партии, иначе дальнейшая карьера была под большим вопросом. Проработал под его началом я недолго - вскоре он пошёл на повышение.
Глава девятая.
На новом месте работы, я, используя приобретённый опыт и постоянно повышая свои знания, вскоре утвердился, как знающий, трудолюбивый работник. Через пару лет я получил самый высокий - пятый разряд, в результате чего значительно увеличилась зарплата. А главным событием было получение двухкомнатной квартиры с удобствами в новом пятиэтажном доме. Наша семья перешла в разряд людей первого сорта, что, к сожалению, не способствовало улучшению семейных отношений, а скорей наоборот. Пока мы жили в тяжёлых условиях, нам поневоле приходилось держаться друг друга - вдвоём было легче преодолевать возникающие проблемы. Больше было терпимости к негативным проявлениям характеров. Теперь, когда в материальном аспекте был почти полный порядок, более частыми стали выяснения отношений. Моя супруга - кубанская казачка - постоянно старалась главенствовать в семье. Не последнее место в наших разногласиях занимали различные подходы в воспитании детей. Я стремился к последовательности - если сказал так, значит, будет так, а супруга более была под влиянием своего настроения. Авторитет мужа и отца постоянно открыто подвергался сомнению с её стороны, что имело самые дурные последствия для моей дочери. Вскоре она, следуя примеру матери, стала называть меня "дураком". И это - в десятилетнем возрасте. Излишне упоминать об отвратительных скандалах, свидетелями которых были дети. Теперь, когда семья была обеспечена материально, я стал серьёзно подумывать о разводе, ибо дальнейшая жизнь с этой женщиной представлялась сплошным кошмаром. В её семье очень плохо относились к отцу, очевидно тогда, в детстве, сформировалась эта черта характера - пренебрежительное отношение к мужчине. Женщина крупная, почти одного роста со мной, часто, во время скандалов, она пыталась бить меня. Один раз мне даже пришлось связать её. Она лежала, готовая лопнуть от злости, и кричала: "Немедленно развяжи меня!" Развязал я её лишь тогда, когда она несколько успокоилась и пообещала больше на меня не бросаться. В этот раз, разумеется.
Глава десятая.
Работал я в бригаде, которая обслуживала самые первые скважины, давшие промышленную нефть в Западной Сибири, и среди них была скважина первооткрывательница под номером 50. Что весьма удивительно - нефть в этих местах залегает везде, что показали дальнейшие исследования - а наткнулись на нефтяной пласт, когда бурили пятидесятую скважину. Сорок девять предыдущих, как будто специально, пробурили, в пустую породу между пластами - в то время существовала ошибочная теория о залегании нефтяных пластов. Скважины поначалу бурились одиночные, редко по две рядом. Это потом стали бурить "кустами", по десять и более скважин с одной отсыпанной площадки - наклонное бурение. В условиях заболоченной местности это имело решающее значение. Участок, обслуживаемый мною, был расположен в труднопроходимой местности - кругом озёра и болота. Болота, в основном торфяные, пройти было можно - достаточно было иметь некоторый навык хождения по ним. Обычно, чтобы было не так страшно, я брал с собой длинную жердь, которую нёс у живота. Вскоре, понабравшись опыта, начал обходиться и без жерди. Товарищи по работе, за это моё умение ходить по болотам, сравнивали меня с куропаткой. Конечно, были случаи, когда моя нога прорывала тонкий слой торфа и уходила в жуткую болотную глубину, с чавканьем источающую вонючий болотный газ. В таких случаях я скорей ложился плашмя на неповреждённое торфяное покрытие, стараясь охватить собою как можно больше площади, чтобы уменьшить давление на зыбкую поверхность. Если не было жерди, то приходилось подкладывать под себя ружьё. А потом, освободив ногу из болотного плена, я уползал из опасного места. Так вот, поднаторев в ходьбе по болотистым местам, я попросил для себя самый трудный - в смысле передвижения - участок. Проблем в отношении моей просьбы не возникло - другие не очень желали хлюпать по болоту в длинных сапогах. С собой у меня было всё необходимое, чтобы не являться на базу до самого вечера - котелок с запасом продуктов, удочки и, по сезону, - ружьё. Я не тратил время, необходимое для поездки на обед в столовую, находившуюся в десяти километрах от нашей бригады, а использовал его по своему усмотрению. Тем более, что в столовой пищу готовили отвратительно, и мне надоело ругаться с поварихами - наглыми бабами, которые считали - раз у них небольшая для Севера зарплата, то они имеют право воровать продукты, урезая наши порции. Наше цеховое начальство ходило в столовую с другого хода, в отдельный кабинет. Что им готовили и подавали - мы не видели, но, наверняка, не то, что нам. Вдобавок ко всему, делились продуктами, коих был дефицит во все времена, пока существовала плановая экономика. Поэтому наш начальник цеха - простоватый мужик, не понятно, как попавший на эту должность, смотрел на все эти безобразия сквозь свои узловатые пальцы. Я несколько раз подымал шум в столовой, когда приготовленную пищу, по моему мнению, совершенно невоз-можно есть, но основная масса, хотя и кривилась, но жевала и помалкивала. А один, как известно, и в поле не воин. А тем более, в рабочей столовой, принадлежащей системе вороватого советского общепита.
Кстати, в тему приведу ещё один пример величайшего терпения русского человека, привыкшего к повсеместному беспределу. Как-то, уже после Севера, в своём родном городе, я забежал в столовую нефтяников - поужинать. Взял биточки с гарниром - другого ничего не было, а обычно я беру курицу, уселся за столик и попробовал вкусить. Но, не тут-то было. Биточки, явно, были несъедобны. Я набрался смелости, подошёл к месту раздачи и потребовал позвать шеф-повара. Шеф появился немедленно и я, тут же, предложил ему скушать мои биточки. Он попробовал, скривился: "Фу, какая гадость!"
Тут же встряла, оправдываясь, до сих пор молчавшая повариха: "Я, наверное, сала лишнего по-ложила, потому невкусно - хотите сейчас же поменяю на кусок курятины?" Я конечно хотел. Оказывается, под прилавком и куриные ножки лежат, ждут своего хозяина. Их хозяином, в этот раз, оказался я. Конфликт был исчерпан. Я сидел за столиком, с удовольствием ел настоящее мясо и любовался мужиком, сидевшим напротив и жевавшим, кривясь, те самые биточки. Однако ничего, мужик справился с биточками, одолел, и ушёл молча.
Помалкивали и мои товарищи по работе - рабы системы. Посему, я принял единственно пра-вильное решение: беречь свои нервы и желудок - готовить пищу самому.
Глава одиннадцатая.
Большинство моих товарищей приехали в Сибирь из Татарстана. Состав бригады был многона-циональным, но в основном русские и татары и все мы неплохо уживались между собой. Да и что могли между собой делить простые работяги. Но была у нас в бригаде личность выдающаяся, проявившая себя умением выстраивать отношения с власть предержащими. Образованием и эрудицией он, правда, не блистал - закончил с великим трудом семь классов начальной школы, но зато обладал практической смекалкой - уже давненько был членом партии и имел приличный стаж работы в нефтяной промышленности. Поэтому, когда пришла разнарядка из Москвы - выделить одного рабочего на соискание звания Героя труда - выбор пал на него. Он отвечал всем указанным критериям, кроме одного - не указанного сверху - особому умению и желанию трудиться. Частенько сиживал в рабочее время в помещении, потягивая сигарету за сигаретой - очень любил курить, и занимался этим с таким мрачным выражением лица, что поневоле у нас возникали в уме ассоциации, о его принадлежности к великим мыслителям современности - вершителям судеб народов. Но, весьма оживлялся, когда в очередной раз рассказывал нам об одном случае - как-то, обходя скважины, он нашёл, спрятанный кем-то, полный рюкзак с дешёвым вином, которого, по его словам, ему потом хватило надолго. Но решающим фактором в этом деле были не дела и моральный облик, а правильно заполненная анкета, и вскоре мы удостоились чести трудиться бок, о, бок с новоиспечённым "героем". Он беззастенчиво хвалился перед нами о тех материальных возможностях, которые давало ему его новое положение. Теперь его частенько "выдергивали" наверх для присутствия в президиумах всяких съездов, конференций и прочих показушных мероприятий тех времён и одного народа - советского. Он частенько мотался в столицу - не за свой счёт, конечно, и один из наших приспособился грузить его трёхлитровой банкой, перед очередным вояжем, для снабжения своей семьи чёрной икрой, которую он очень любил употреблять утром за завтраком. Простой татарин, работяга, а надо ж - барские привычки. Как сейчас помню - трёхлитровая банка чёрной икры в Москве стоила около ста рублей - именно столько давал он "герою" денег.
В то время план постоянно перевыполнялся - было много фонтанирующих скважин и мы получали до пятидесяти процентов премиальных, так что бедных среди нас не было - могли себе позволить и чёрную икру. Одна беда, в магазинах было пусто, посему огромное значение имела система блата - возможность взять нужный товар с чёрного хода.
Глава двенадцатая.
Живя в балке за ручьём - такой у нас был адрес - я дружил с двумя ближайшими соседями - со-обща было легче преодолевать постоянно возникающие проблемы. Они тоже жили семьями и у всех были дети. Я поселился за ручьём на два года раньше, чем они, и в то время у нас было нор-мальное электроснабжение. В дальнейшем, по мере роста незаконных строений и подключения к единственной линии, мы все остались без электричества - не выдержал и сгорел из-за перегрузки трансформатор.
Менять нам его не стали - заявив, что наши строения незаконные и подлежат сносу. Хорошо хоть не снесли сразу, а то, куда бы мы пошли с малыми детьми. И вот, ночной порой, вооружившись "когтями" и куском провода, мы через ручей тянули линию к окраине города, где стояли частные дома. Протянем и несколько дней живём с электричеством, пока наш провод не оборвут жители близлежащих домов, опасающиеся перегрузки своей линии. Мы опять тянем под покровом ночной темноты, - они опять оборвут или отстрелят из ружья. До прямых военных действий дело не дошло - шла вялотекущая партизанская война. Когда сосед Николай, с которым я более всех дружил, привёз с работы небольшой бензиновый генератор, мы прекратили бесперспективную борьбу за место на электрическом столбе для наших проводов. Потом, когда мы все обустроились с жильём - получили что-то от своих предприятий, я забрал генератор к себе на работу, где его вскоре украли вместе с вагончиком, в котором у нас был небольшой склад. А украли очень просто - подъехали ночью с автокраном, погрузили на трейлер, и увезли в неизвестном направлении. Искать его никто не стал - подумаешь ценность, какой-то вагончик.
С Николаем мы часто, в летне-осеннюю пору, ходили в тайгу за различной ягодой: в июне за мо-рошкой; затем созревали черника и голубика, а позже всех - клюква и брусника. Ягоды в тех местах было много - хватало всем, и людям и медведям. Как-то я, гуляя по тайге с ружьишком, нашёл одно хорошее ягодное место - много брусники на небольшом участке тайги, среди окружающих озёр и болот, в пяти километрах от моего места работы, куда нас возили вахтовым автобусом. Через неделю, сговорившись с соседом, мы взяли с собой наших жён и отправились за ягодой. Бедные наши женщины, непривычные к передвижению по болотистым участкам тайги - а в тех местах вся тайга такая - еле тащились вслед за нами, проклиная нас и наши ягоды. Но главные проклятия посыпались на наши головы, когда мы добрались до нужного места, и оказалось, что до нас здесь побывал медведь, и от ягод мало что осталось.
Через год я опять попал в это место с моим товарищем по работе. Мы забрались на топографическую вышку, стоявшую на этом месте с давних времён, чтобы определиться на местности. Вышка была старая и ступени лестницы предательски скрипели, когда мы, с максимальной осторожностью, поднимались вверх. Ружьё я оставил внизу, чтобы не мешало. Созерцая окрестности, мы почти не разговаривали. Вдруг мой товарищ слегка толкнул меня и показал рукой вниз, где, на ходу слизывая ягоду, не спеша двигался здоровенный серый медведь. Я впервые имел возможность наблюдать зверя в его естественной среде. Высота вышки была не менее тридцати метров и поэтому косолапый нас не учуял - спокойно прошёл мимо, слизывая на ходу ягоду, и вскоре скрылся из виду. Как мы были рады, когда в наших руках снова оказалось ружьё, но зверя больше не видели.
Я очень часто ходил на охоту - видел неоднократно медвежьи следы, но с самим не встречался. Зверь, чуя человека издали, благоразумно избегал встречи, но я, заряжая ружьё пулей, обычно бывал в состоянии повышенного напряжения. А останавливаясь в тайге на ночёвку, окружал это место стреляными гильзами, с целью отпугнуть зверя.
Глава тринадцатая.
Единственным развлечением для нас в то время был просмотр телевизионных передач. Про-грамма была одна, и если шёл интересный фильм, то это был праздник. Конечно, мы смотрели все фильмы - плохие и хорошие, особенно когда за окном минус сорок или метёт пурга. Помню, как мы долго смеялись после итальянского телевизионного фильма, поставленного по рассказам Джека Лондона - настолько нереально было поведение и одежда актёров в условиях экстремально низких температур. Уж мы-то знали, что такое сорок градусов мороза.
Я хорошо запомнил первое испытание холодом, когда в начале ноября столбик термометра опустился до -27. Для меня, южанина, это было что-то. Я натянул ватный костюм для пониженной температуры - выдавали нам такие - и отправился на автовокзал. Приехали на место работы, и меня, в паре со старшим оператором, на лыжах, послали проверять дальние скважины. Через пятьсот метров мне было жарко. Но это был ещё не мороз. Обычно, начиная с декабря, всю зиму столбик термометра показывает от -35 до -45. В дальнейшем, работая практически весь день на холоде, я настолько промерзал, что потом, дома, приходил в себя через час, полтора. Но более всего нам доставалось в холодном автобусе, в котором мы ехали с работы около полутора часов. Возили нас на работу на обыкновенном "ПАЗике", и температура внутри была не намного выше, чем снаружи. Как-то один раз нам дали "Икарус" - вот в нём, было сравнительно тепло.
Постепенно привыкнув к холоду, я стал, и в сорокаградусный мороз ходить на охоту и рыбалку. А что было делать? - Слишком долгая зима. Правда, щёки и нос были у меня часто подморожены. И ещё, на холоде часто обмерзали очки, которые, из-за своей близорукости, я носил постоянно. А металлические дужки подмораживали мне места соприкосновения с кожей. Но недаром говорят: "Охота пуще неволи".
В один январский выходной, мы вдвоём с Сергеем - моим приятелем, с которым я прежде рабо-тал в одном цехе, отправились на дальнее озеро, где зимой ловился крупный окунь. Обычный январский день - мороз сорок градусов, туман, из висящей в разреженном воздухе мельчайшей изморози. Солнце проглядывает бледным пятном. По очереди пробиваем лыжню по снежной целине - назад идти будет гораздо легче по своему следу. Через полтора часа семь километров пути позади, и мы, придя на озеро, сразу берёмся по очереди за ледобур. Зимний день короткий - время терять нельзя. Ватная куртка летит на снег - чтобы пробурить метровый лёд, требуется значительное усилие. И вот, лунки пробурены - теперь мы застёгиваем все пуговицы и завязываем все завязочки. Пока мы двигались - мороз был нам не страшен, а теперь он за нас возьмётся.
Настраиваю короткую зимнюю удочку и скорей к лунке. Блесна исчезает в таинственной глубине озера. Рыбалка в это время года мало предсказуема - поклёвки может и не быть. Играю блесён-кой - на крючке которой насажен кусочек колбасы, другой наживки у нас нет. Сердце замирает от предчувствия удачи, и точно - кивочек моей удочки слабо дрогнул, и леска стала натягиваться. Чуть отпускаю вслед за рыбой удочку и легко подсекаю. Есть! Чувствую на другом конце добычу. Вываживаю не спеша, аккуратно - леска тонкая, а рыбка попалась крупная. Но зимой хищный окунь настолько сонный, что почти не сопротивляется, не то, что летом. Когда из лунки показалась рыбья голова с разинутой пастью и взъерошенными колючками, напряжение достигло апогея - секунда и красавец окунь в полкило весом лежит на снегу. Стало гораздо веселей - начало положено. Следом за первым я вытаскиваю ещё двоих, таких же крупных. А у Сергея даже нет поклёвки, хотя мы сидим в трёх метрах друг от друга. Смотрю, он начинает нервничать, а это не способствует успеху. Я вытаскиваю ещё одного, и здесь нервы у моего приятеля сдают - он хватает бур и бурит новую лунку. Но невезенье уже прочно захватило его в свои сети. И действительно - удочки у нас одинаковые, наживка тоже. И сидим почти рядом. А вот, почему-то, у него не клюёт? Я думаю, всё дело в искусстве блеснения - умении играть блесной.
Сергей, в совершенно подавленном состоянии, просит разрешения пробурить лунку в метре от меня. Я киваю головой в знак согласия, хотя понимаю, что это ничего ему не даст. Теперь мы си-дим рядом, нос к носу, и я вытаскиваю ещё нескольких рыбин под растерянным взглядом ничего не понимающего приятеля. Зимний день короткий, а клёв ещё короче. Но девять крупных рыбин на двоих - очень неплохо. Пора собираться домой, а мы ещё не пообедали. У меня с собой примитив - хлеб с колбасой краковской, той самой, которой профессор Преображенский Шарика подманивал. А у Сергея термос большой, четырёхлитровый, а в нём... котлеты горячие с картофельным пюре. Вот это закуска на сорокаградусном морозе. Сергей уже успокоился и разливает припасённую поллитровку. Ох, какая же холодная она, эта водка - впору не согреться ей, а окончательно замёрзнуть. Но делать нечего - выпили и горячими котлетами закусили, поминая добрым словом Машеньку - жену моего товарища.
Поневоле порадуешься за приятеля, что у него такая заботливая супруга, и даже позавидуешь. Сергей с Машей из одного сибирского села и дружили с детства. Когда Маша дождалась Сергея со службы, а служил он на Дальнем востоке во флоте, они поженились.
Покончив с обедом, мы быстренько собрались в обратный путь - неумолимо надвигалась ночь. Нам нужно было успеть на вечернюю вахту, чтобы попасть вовремя домой. Бежать по лыжне было гораздо легче, хотя выпитая водка давала о себе знать - появился неприятный привкус во рту. Домой мы попали во время - не впервой.
Глава четырнадцатая.
На работе мне частенько приходилось принимать скважины после ремонта - это когда в них ме-няли электропогружной насос. Были и другие виды ремонта, но гораздо реже. Наши, отечественные насосы, почему-то были очень плохого качества и часто выходили из строя. Даже бывало так: заменят насос - на это уходило обычно около трёх дней - замерят изоляцию, а её нет - ноль. Опять поднимают трубы с насосом, который в самом низу и сматывают электрический кабель на катушку. Особенно часто это случалось зимой, когда изоляция лопалась от мороза. Морока, да и только. Бедные подземники - так мы называли сокращённо операторов подземного ремонта скважин, бывало, что стояли на одной скважине более чем полмесяца. Иногда им приходилось поднимать из скважины трубы, наполненные нефтью, когда не удавалось продавить диафрагму - специальное устройство, предназначенное для слива нефти из колонны свинченных труб. Тогда, при отвинчивании трубы, вся нефть из неё выливалась им под ноги. Неудивительно, что вся одежда у них была основательно промазучена. И ничего, люди привыкали, работали. Конечно, им платили больше, чем нам. И вот, в управление завезли партию импортных ЭПН, купленных в США. Я контролировал работу скважин, оборудованных ими, и эти насосы были совсем другими - они не выходили из строя, так как наши, отечественные. Хотя ничего необычного в них не было - такие же насосы по конструкции, но совсем другие по качеству. Но вскоре наши главари - "интернационалисты" до мозга костей - послали "ограниченный" воинский контингент в Афганистан, "защищать" интересы державы, и США наложило эмбарго на поставку оборудования в нашу страну.
Мне пришлось во время работы общаться с конструктором одного из видов нефтяных насосов, который испытывал их при нашем содействии на наших скважинах. Приезжал он к нам из Москвы несколько раз в год и часто на продолжительное время. Человек был простой, хотя занимал должность генерального конструктора проекта. Иногда с ним приезжали помощники - инженеры, слесари. Не удивительно, что вскоре я с ним подружился и обращался к нему запросто, по имени. Мы часто с ним обедали вместе, бывало, выпивали. В минуты откровения он сетовал на невозможность сделать что-либо на уровне международных стандартов, ввиду слабой технической базы нашей страны. Помню, разглядывает, отработавший свой срок американский насос, и говорит мне: "Ничего сложного в нём нет, но мы такой сделать не сможем - нет в нашей стране нужных станков, чтобы обеспечить точную подгонку деталей. А без точной подгонки, он работать не будет. Вот и приходится лепить отечественные "сопли", чтобы, хоть как-то, работало". Жил он в Сургуте в недавно отстроенном здании гостиницы "Нефтяник", в отдельном номере, - цена за который была на уровне лучших гостиниц Москвы, а качество обслуживания гораздо ниже. Но платил он не из своего кармана, так что, примириться с существующей несправедливостью было можно. У него была очень известная фамилия - Иоффе. Наверняка, знаменитые однофамильцы были его родственниками. Как-то он оказал мне весьма существенную услугу - вернул крупную сумму денег, которую я дал слесарю, работавшему в его конструкторском бюро. Этот слесарь оказался проходимцем - будучи у нас в командировке, взял у многих деньги, обещая купить дефицит в столице, и больше в Сургуте не появлялся.
Помню вечерний звонок в квартиру, я открываю дверь - стоит Иоффе, смотрю на него, и никак не могу узнать - прошло довольно времени. А он, прибыв в очередную командировку, в тот же день пришёл ко мне. Мало того, выполнил мою просьбу - привёз плёнки с записями модных в то время ансамблей: Абба, Бони-м, и проч. Мне, в магазин бежать за водкой было не нужно - дома всегда было несколько бутылок медицинского спирта - для гостей. Стоял спирт в холодильнике, в бутылках из под минеральной воды, что послужило поводом для одного случая. Как-то летом, я спросил у жены: "Что там, в холодильнике, спирт или вода?" Она, желая меня разыграть, неопределённо хмыкнула. Холодный спирт почти не пахнет, и я успел сделать пару глотков, пока не понял, что это. И конечно, как всегда в подобных случаях, под рукой не оказалось ничего, чтобы запить огненный напиток. Несколько дней после этого случая у меня першило в горле. Так что, чистый спирт лучше предварительно разбавить водой, что мы и сделали с Валерием Наумовичем в тот вечер. Всё же, спирт коварная штука - как его не разбавляй. Вот и пришлось моему приятелю остаться у меня ночевать. Но зато мы неплохо провели этот вечер.
Глава пятнадцатая.
Как-то с Иоффе прибыл инженер - большой любитель рыбалки на спиннинг. И когда я, собираясь на охоту и рыбалку, сказал ему об этом, он упросил взять его с собой. Я честно предупредил, что пойду на пару суток, на дальнее озеро, где у меня стоял балаган для ночёвки. Идти придётся среди озёр и болот - путь очень тяжёлый, и он может не выдержать. Но этот молодой человек клятвенно заверил меня в своей пригодности к дальним переходам - видимо ему очень хотелось набраться впечатлений, чтобы было, что рассказать потом в Москве.
И вот, утром следующего дня, в полной экипировке, мы тронулись в путь. Был май месяц, снег уже растаял, но на озёрах ещё встречались замёрзшие забереги, которые были крайне ненадёжны, в случае хождения по ним.
Выйдя к большому озеру - противоположный берег которого сливался с горизонтом, мы увидели в ста метрах от берега плавающую одиночную утку. Конечно, надежды на успех было мало, но москвичу так хотелось подержать в руках настоящую дичь, что я решил попробовать, и подобраться по заберегу поближе, на дистанцию выстрела. Сначала сменил ствол ружья с шестнадцатого на тридцать второй калибр - таскал я всегда в рюкзаке сменный ствол для таких вот случаев. Дело в том, что у меньшего калибра, больше давление газов в стволе, отсюда больше дальность полёта дроби и убойная сила. Короче, уложил я утку наповал, а как взять её - задача. Москвич, в азарте кричит: "Сейчас я её спиннингом зацеплю!" И ступил на заберег, намереваясь подойти поближе. Я кричу: "Осторожно! Провалишься!" Какой там, так он меня и послушался. Пару раз бросил блесну, но не зацепил дичь - далеко. Стал подбираться поближе, и провалился по пояс в торфяное месиво. Хоть то хорошо, что у берега мелко было, не стал тонуть. Полез я вытаскивать его, и тоже попал на слабое место - провалился. Вылезли мы на берег - каждый самостоятельно, и давай от души смеяться, ещё бы - полные сапоги торфяной жижи, вот так поохотились. Пришлось нам снимать с себя всё, вплоть до исподнего, и полоскать в озерке с чистой водой, которое нашлось недалече. А всё же не лето - холодно. Пока мы приводили себя в относительный порядок, утку принесло ветром к берегу, и мы без труда её потом подобрали.
Когда добрались до моего балагана, был уже вечер. Последний километр дался моему товарищу очень тяжело - он настолько устал с непривычки, что мне пришлось подгонять его, чуть ли не пинками.
На месте, пока москвич приходил в себя, я приготовил к ужину суп из дичи - дело для меня на-столько привычное по тем временам, что я не придавал этому никакого значения. Утиное мясо оказалось невкусным - не моя вина, утка была худая. Спать улеглись сразу после ужина в тесном балагане, построенном мною для одного человека. Но ничего, поместились, главное - нам было тепло от маленькой жестяной печурки, возле которой нам удалось просушить одежду.
Утром мы разбрелись по интересам: я поплыл на плоту на другую сторону озера для поиска новых мест для рыбалки и охоты, а московский товарищ со спиннингом подался по берегу. В этот день дул сильный северный ветер, и удачи нам не было. Я еле выгреб против ветра, не увидев ни зверя, ни птицы, а он, как ни бросал спиннинг, не поймал ничего. Ну что ж, всякое бывает.
Во время моей последней встречи с Иоффе, я подарил Валерию Наумовичу ондатровую шапку, сшитую из шкурок, добытых мною на охоте зверьков. А он, главный конструктор проекта, ходил в простой, кроличьей. Мой друг, человек щепетильный, всё порывался дать мне за неё деньги, пока я не убедил его, что это действительно подарок. К сожалению, это была наша последняя встреча, далее наши жизненные пути разошлись.
Глава шестнадцатая.
Сургут - город на Оби был основан русскими людьми задолго до установления советской власти. Наверное, во время завоевания этих мест Ермаком. Мне довелось застать ещё, так называемый, старый город, который стоял на высоком берегу Оби и был сплошь деревянным и с дощатыми тротуарами. Летом, проходя мимо дворов с обязательными высокими воротами, примыкающими к рубленым домам, я видел в палисадниках небольшие теплички с огурцами, а в огородах: картофель, морковь и разную зелень. Помидоры не выращивали - в "Стране Вечнозелёных Помидор" это было бесполезное занятие. Рядом с домом обязательно был тёплый коровник - другой живности, кроме коров, я не помню. Сено для животных накашивали на заливных лугах, коих было множество. Дорога раньше была лишь водная, посему в каждой уважающей себя семье была моторная лодка. Потом, когда нашли нефть в этих местах и стали прокладывать автомобильные дороги, многие жители стали покупать автомобили, но всё же ничто не могло заменить моторку - на ней плавали не только на рыбалку или охоту, но и в гости к родственникам в соседнее село.
Когда началась промышленная добыча нефти, город стал расти, как на дрожжах. Появились мик-рорайоны: нефтяников, геологов, энергетиков, строителей. От закладки фундамента пятиэтажного, девяностоквартирного дома, до вселения жильцов, проходило чуть больше трёх месяцев - так быстро строили дома, которые собирали из панелей. На домостроительном комбинате, где эти самые панели делали, работали заключённые с большими сроками - десять лет и больше. Но после того как две полностью смонтированные пятиэтажки сложились как карточные домики - не были приварены петли внутри панелей - зеков с ДСК убрали и набрали вольных рабочих. Под эту зелёную волну попал мой родственник, которому сразу дали работу и место в общежитии. По счастливой случайности разрушение домов произошло, когда там не было людей. Но, несмотря на наращивание темпов строительства, квартирный вопрос стоял очень остро и, конечно же, очень портил отношения между людьми. Когда я, проработав на промысле два года, пошёл в горисполком просить хоть какое-либо жильё, мне цинично заявили: "Можете уезжать назад, мы вас сюда не звали". Я, может быть, и уехал, но у меня и там ничего не было. В то время подконтрольные государству СМИ визжали со всех углов: "Всё для блага советского человека", но нас человеками не считали, в этом я полностью убедился на собственном опыте.
Наше непосредственное цеховое начальство один раз договорилось с совхозом - было одно такое хозяйство за городом, в посёлке Белый яр, где рабочими были в основном аборигены - ханты, накопать прямо в поле картошки для нужд цеха. Когда нас, операторов, привезли для выполнения означенной работы, то мы на месте увидели, в каких условиях живут рабочие этого советского хозяйства. Мы зашли в один такой малюсенький домик - в одну комнатёнку с навесом, под которым висело с десяток сухих шуррогаек - так в этих местах называли молодь щуки. И больше ничего не было. Вид удручающий - крайняя степень нищеты.
Ну, а сами жители этих домишек, копали вместе с нами картошку, которую они же вырастили, и не о чём не печалились - беззлобно перебранивались между собой, щедро разбавляя свой скудный хантыйский диалект русскими матами. Они многому научились у русских: выращивать картошку, а что делать? - рыбы с каждым годом становилось всё меньше, а "кусать хосится"; ходить летом в резиновых сапогах и фуфайках; а более всего - пить спиртное, за которое часто были готовы отдать последнее. Правда, надо отдать должное русским людям - в этом нелёгком деле они всё же лидировали.
Глава семнадцатая.
Обычно, после выходных дней, многие рабочие нашего цеха и прикомандированные механиза-торы, первым делом, придя на работу, искали спиртное, чтобы снять тяжёлое состояние похме-лья. Они были готовы платить в два раза дороже, и некоторые дельцы этим пользовались.
Выйдя на работу, в первый день после окончания отпуска, я, оператор высшего разряда, был на-правлен в помощники к прикомандированным слесарям - что, на мой взгляд, было актом пол-нейшей тупости и беззакония, но, в этот раз я с начальством спорить не стал. Мы должны были выехать на скважины, оборудованные станками-качалками, для их балансировки. Работа эта очень тяжёлая - приходилось орудовать огромными ключами, работая на высоте среди механизмов. Мои новые товарищи - я видел их первый раз, первым делом погнали "Урал", оборудованный подъёмником, в ближайший посёлок, за тридцать километров, чтобы купить водки. Мне пришлось поместиться в грузовом отсеке, среди ключей и бочонков со смазкой, так как в кабине места не было. Купив водки, они, тут же, в кабине авто распили бутылку, а может и две. После этого, поехали работать. На первом же станке они уронили наземь контргруз весом полтонны. Пришлось одевать его назад с помощью стрелы подъёмника. Я старался не подходить близко к этим горе-специалистам, вполне обоснованно опасаясь получить тяжёлую травму. Когда мы вернулись на базу, старший слесарь, обращаясь к моему мастеру, сказал: "Что ты за студента мне дал? Ничего делать не может". С моей стороны, объяснять происшедшее было не только бесполезно, но и неразумно. Лучше было промолчать, не уличая их в пьянстве во время работы, и остаться ленивым "студентом" в их глазах.
Наше начальство относилось к пьяницам терпимо - справедливо полагая, что пьяницами всегда можно помыкать, шантажируя их, в случае неподчинения.
Глава восемнадцатая.
В пятнадцати километрах от города, на берегу Оби, стоял посёлок Белый яр, где было организовано тогдашней городской властью подсобное животноводческое хозяйство, якобы для снабжения свежими молочными продуктами детских учреждений и больниц города. Продекларированная идея наверняка была прикрытием для удовлетворения потребностей власть имущих, которые более пеклись о своём здоровье, чем о потребностях простого люда. Наше, единственное на то время, нефтегазодобывающее управление шефствовало над этим хозяйством, которое в одиночку просто не могло существовать, так как было полностью убыточным. Каждый год в середине июля, когда Обь входила в свои берега, на заливных лугах вырастали пригодные для заготовки на зиму травы. Сена коровам нужно было очень много - девять месяцев в году они стояли в стойлах, поэтому на заготовку кормов выделяли людей и технику. Контроль осуществлялся на самом верху - в горкоме партии. Один раз я тоже попал на сенокос - не смог отказаться, мой начальник очень жёстко настоял, чуть ли не до увольнения. На то были свои причины, но об этом позже. И вот мы, собранные из разных цехов рабочие, под руководством двух инженерно-технических работников, переправляемся на катере, который был специально прикомандирован к нам на всё время работы, на другой берег великой Сибирской реки. С нами на апарельке, так называли небольшую плавучую понтонную платформу, которую тащил за собой катер, плыло необходимое оборудование для жизнеобеспечения двадцати молодых здоровых мужиков. Начальство не в счёт, они физически не работали и с нами постоянно не пребывали. Выгрузились мы в двадцати километрах от го-рода, недалеко от железнодорожного моста через Обь, который был длиной в один километр - я специально узнавал. Выгрузились и сразу стали устанавливать палатки: одну большую, армей-скую, в которой разместились все рабочие и две поменьше, для начальства и под склад. В палат-ках поставили электрические обогреватели, которые должен был питать мощный дизельный генератор. К этому же генератору подключили электрические плиты в столовой, которая была размещена на апарельке, так называли в этих местах небольшие баржи, пришвартованной к берегу на всё время сенокоса.
У начальства остро встала проблема с поварихой - никак не могли найти отчаянную женщину, согласную жить вдали от города в окружении двадцати молодых парней. Я предложил им свои услуги в поварском деле. Ох, как они обрадовались! Даже когда я, поработав пару дней поваром, понял, что одному мне будет нелегко весь день работать в столовой, и затребовал себе помощника - возражений не последовало. Мне предложили выбрать себе любого парня, из состава отряда. Здесь надо сказать, что главные работы ещё не начинали - луга недостаточно просохли, и не вся техника была готова. Часть техники ещё находилась на базе, в ремонте. Посему работяги, развалившись на койках в палатке, бездельничали или резались в карты и наверно думали, что так будет во всё время этой командировки. Забегая вперёд, скажу, что скоро их хорошо запрягли - им приходилось работать весь световой день, не меньше двенадцати часов. И правильно - северное лето короткое, нужно было торопиться, пока погожие дни.
Так вот, из всего коллектива добровольно согласился пойти ко мне в подручные лишь один па-рень - двадцатидвухлетний Ванюшка. И надо признаться, лучшего помощника и товарища мне было не сыскать. Чтобы приготовить завтрак к семи часам, приходилось вставать в четыре утра, предварительно заводить дизель и потом уже заниматься приготовлением пищи. Все заготовки к завтраку мы, конечно же, делали с вечера, поэтому вскоре приспособились кормить завтраком рабочих посменно, через день. Свободный от смены спал до восьми часов утра, к тому времени в лагере уже никого не было - все уходили на работу, а сменщик приносил ему завтрак прямо к постели. Это было своеобразным развлечением и подчёркнутой данью уважения друг к другу. Ваня был начитан не меньше моего, и мы могли вести беседу на одном уровне, тем более что мы одинаково относились к существующему строю - неприязненно. Во время службы в армии - он был механиком-водителем - внутри танка взорвался подкалиберный снаряд и Ваня остался без одного глаза. Он ходил с протезом, который, на мой взгляд, был не очень заметен. Признаться, я не любил разглядывать глаза окружающих и узнал о протезе от него самого.
На моём новом поприще я вскоре завоевал всеобщий авторитет, что, конечно же, льстило моему самолюбию. Как-то вечером, после работы, ко мне в столовую зашли трое рабочих, приехавших к нам недавно, для усиления отряда. Они принесли с собой выпивку и попросили у меня что-нибудь на закуску. Конечно, налили и мне. Я не большой любитель спиртного, но от коньяка не отказался. Во время беседы я рассказал, что в двадцати километрах отсюда, на берегу таежного озера мы с товарищем в прошлом году спрятали между моховыми кочками две бутылки водки и банку консервов, когда были в этом месте на рыбалке. У всех сразу загорелись глаза и меня стали подбивать на явную авантюру: немедленно на моторке, которая оказалась у нас по случаю и была привязана рядом со столовой, плыть в определённое место на берегу Оби, откуда можно было по телефону вызвать автомашину и на ней дальше, в тайгу за водкой. Мы были не пьяны, а лишь слегка выпивши, спать нам не хотелось, и я согласился. Втроём мы забрались в лодку и я, как самый старший и глава экспедиции, уселся рядом с мотором, закреплённым на корме. Что удивительно, я до этого никогда не водил моторку, а лишь видел, как это делают, но не подал вида. Стал заводить двигатель, а он тут же глохнет. Парни, которые рискнули плыть со мной, подсказали мне, как управляться с мотором. Оказалось, что сначала нужно поставить нейтральный ход, завести двигатель, а потом включать скорость. У меня всё получилось, и я вывел лодку на фарватер реки. Плыли мы недолго - скоро я увидел огни нужного нам места на берегу. Пристали, вытащили лодку дальше на песок, оставили одного компаньона для охраны, и вдвоём отправились на наш рабочий объект, откуда можно было по телефону вызвать дежурную автомашину. Поскольку мне часто приходилось работать по ночам, объезжая на автомобиле повышенной проходимости скважины, с которых на центральный диспетчерский пульт приходил сигнал аварии, то я был знаком со всеми ночными дежурными. Мы иногда одалживали друг другу автомашину с водителем, когда в этом возникала производственная необходимость. В эту ночь дежурил Володя, с которым мы были особенно дружны, и вдобавок ко всему, была свободная машина. Через двадцать минут мы уже ехали на вездеходном "Урале" к потаённому месту. Водитель ни о чём нас не спрашивал - для него это была обычная ночная поездка по скважинам. Да и озеро, на берегу которого был мой тайник, находилось недалеко от наших производственных объектов. Оставив машину на дороге, мы пошли к озеру напрямик, через низкорослый сосняк, растущий в заболоченной местности. Спотыкаясь в темноте о кочки, вышли к нужному месту, которое я запомнил лишь зрительно, не оставив никакой отметины. А вот найти небольшой тайник ночью, при свете фонаря, оказалось не так просто. Несколько раз я зарывался в пустые места и понял, какая это непростая задача. Всё же, ещё раз внимательно присмотревшись к местности, я нашёл ту самую кочку. Две бутылки водки и банка консервов были в полной сохранности. Весьма довольные удачным исходом дела, мы отправились назад, рассовав водку по карманам, чтобы не увидел водитель. Когда приехали на прежнее место, было около часа ночи. Отпустив машину, подошли к моторке и обнаружили нашего товарища, крепко спящего в обнимку с пустой бутылкой, из под дешёвого вина, которое он нашёл в бардачке лодки, пока дожидался нас. Вот уж привычка сибиряка - всё выпил, ни капли не оставил. Хорош сторож, нечего сказать. Ладно, что в этих местах никто не шляется - слишком далеко от города. Растолкали мы его, бросили в лодку и поплыли назад. К счастью для нас, в этой ночной авантюре мы не налетели на топляк - полузатопленое бревно, коих не так уж мало плавает по сибирским рекам, и которого днём не увидишь, не то, что ночью.
Когда, благополучно избежав многих опасностей, подстерегающих легкомысленных любителей спиртного, мы опять сидели в столовой, на столе которой красовались две бутылки водки рядом с зачуханным филе цыплёнка с рисом и овощами в консервной банке, я предложил компаньонам идти спать, ввиду близости утренней побудки. Какой там! Они затребовали немедленного распития привезённой водки, ссылаясь на опасность возникновения простудных заболеваний в их продрогших, после ночной прогулки по реке, телах. Да! Избежав многих, мы не избежали главной опасности - одурманивания наших слабых голов спиртным. На шум стаканов пришёл ещё один приятель, который остался дожидаться нас в лагере, и... пошёл дым коромыслом. Спать мы пошли перед самым подъёмом.
А утром, часов в десять, нагрянуло с проверкой городское начальство. Если бы наше, то полбеды. А тут - городское! И три "красавчика", в разгар рабочего дня, лежат в постелях и лишь слабо мычат. Я, доверив Ване вершить дела на кухне, заблаговременно убрался подальше от лагеря, со спальным мешком и банкой маринованных помидор. (Ванюшка не участвовал в нашей акции - была его очередь готовить завтрак, и он благоразумно улегся пораньше спать).
Когда я вернулся после обеда в лагерь в нормальном состоянии, то городское начальство уже покинуло нас и осталось лишь наше - злое, как тысяча чертей. Меня они сразу взяли в оборот, но безуспешно - я молчал, как опытный подпольщик, который знает, что молчанье - это золото. На другой день всё вошло в нормальную колею и больше ничего подобного мы не вытворяли.
Заготовка сена продолжалась до середины сентября, пока резко не ухудшилась погода. Подул сильный северный ветер, температура воздуха упала до минусовой, и вскоре пошёл снег. Вышел из строя дизельный генератор, и мы остались без тепла, света и горячей пищи. Все сгрудились у костра в нашей плавучей столовой с металлическим полом, стенами и крышей над головой. На костре я смог лишь готовить горячий чай, которым запивали сухой паёк - консервы с хлебом. Так мы продержались два дня, пока нас не эвакуировали. При эвакуации я роздал оставшиеся припасы. Ванюшке достался целый рюкзак папирос - он один их курил, остальные рабочие предпочитали сигареты с фильтром. Сено осталось на лугах - его вывезли зимой, когда замёрзла Обь-река, по зимнику.
Глава девятнадцатая.
Моя семейная жизнь подходила к концу. Супруга так и не образумилась. И что удивительно! Мы дружили с другой семейной парой, живущей в нашем же доме. Наши дочери учились в одном классе.
Так вот. Моя жена ставила в пример её мужа, считая его идеальным, а его жена подбивалась ко мне в любовницы, считая своего мужа никчемным. Даже, как то утром прибежала ко мне споза-ранку, когда моя жена уехала куда-то на несколько дней. Я собирался на работу, ибо опаздывать никак было нельзя - вахтовый автобус уходил на месторождение очень рано, и потом добраться до места работы было очень сложно. И вот, распаленная страстью женщина тащит меня в кровать, желая заняться любовью.
Что делать? Я думаю, что поступил правильно, не стал свинячить в чужом огороде, а ушёл на ра-боту, оставив её в квартире одну, ибо слишком уважал её мужа.
Весной 1981 года я уволился и уехал на юг, к прежнему месту жительства. Супруге оставил всё, что мы совместно нажили за 12 лет. Хорошо обставленную квартиру, денег на две легковые автомашины. А с собой лишь забрал свою музыкальную установку, был я тогда меломаном, да ещё личные вещи. А из денег лишь то, что выдали мне при расчёте.
Хотелось бы упомянуть о некоем спорном моменте при нашем разделе имущества. Её мать, зная о моём увлечении охотой и рыбалкой, как-то подарила мне спальный мешок. Мешок простенький, дешёвенький. Я хотел положить его к своим вещам, когда паковал багаж. Но, моя бывшая половина, заявила, что поскольку этот спальный мешок подарила её мать, он должен остаться у неё. Конечно, я не стал спорить, оставил этот мешок ей. Что она потом с ним делала? - Может под ноги постилала, вместо коврика.
Когда я увольнялся, меня долго не хотели отпускать, всё упрашивали остаться и работать дольше. Мой начальник даже обещал восстановить мне все наработанные за восемь лет северные, если я вдруг вернусь.
Конечно, восемь лет немалый срок для Севера. Тем более, все восемь лет я проработал в одном управлении и шесть лет в одном цехе нефтедобычи. Когда я проходил по коридору управления, все начальники здоровались со мной за руку.
Перед отъездом пришёл попросить машину, чтобы отвести багаж на железнодорожную станцию. Дежурный по управлению тут же распорядился выделить мне одну из дежурок - автомобиль "Урал".
Так, за восемь лет я стал в управлении нефтедобычи своим человеком.