На дачу к родственникам Тимур Александрович приезжал редко: там невозможно было побыть одному. Стоило ему задуматься, как начинался переполох.
- Болит что-нибудь, Тима?
- Да, болит. Душа болит, - говорил он скороговоркой, и, конечно, его не все дослышивали.
- Что болит? - переспрашивал кто-нибудь.
И здесь выступали все:
- Болит?
- Где болит? Температуру мерял?
И дядька, который первый бросил камень, теперь радостно наcторожась, приглядывался к племяннику и объявлял с иронической серьезностью:
- У него душа болит!
- Что болит?
- Душа? Душа болит? Где душа? У него душа? Болит душа?
- Нет, серьезно?!
- Тима, ты как себя чувствуешь?
И Тима, сороколетний мальчик, судя по окладу - молодой специалист, подставив лысину солнцу, плелся к колодцу за активным отдыхом, обтирая сырые ведра раструбами полотняных брюк.
"Чего тебе не хватает, Тима? - спрашивал он себя и осторожно перешагивал через великую муравьиную дорогу. - Работы хватает, семьей можно в любой момент обзавестись... Так чего же тебе не хватает, Тима?"
Он всегда завидовал оптимистам, даже беспочвенным; сколько раз он настраивался на шаловливо-гусарский лад, давая себе слово быть удачливым даже в мелочах... Но молодечески разбегаясь для прыжка через лужу, он оскальзывался и, сидяб, въезжал на самую середину, обрызгивая чертыхающихся прохожих..
Задумав удивить знакомую неожиданным появлением на даче, он сначала повисал на новых брюках, загибая гвозди на заборе, а затем калечил о кирпич (единственный кирпич вдоль всего забора) извечно простуженный нос.
Тимур пытался стать писателем, но рецензент, покачивая облезлой головой, отыгрывался шутками: "Вы не только не инженер человеческих душ, вы даже не сантехник в этой области..." Критик считал себя еще юмористом, хотя самым смешным, в его творениях были грамматические ошибки.
Именно тогда Тима в сердцах нечаянно сломал авторучку с золотым пером, принадлежащую веселому критику-листоеду. Оставив под залог часы, он побежал домой за деньгами, но на обратном пути был сбит автомобилем. В больнице ему неправильно наложили гипс, и ногу снова пришлось ломать, но уже под наблюдением специалистов.
Часто, обращаясь в мир воображаемый, где Тимур видел себя не тощим бухгалтером, с овальными стариковскими нулями на щеках, а отчаенным ковбоем, способным догнать электричку с любимой и на полном ходу открыть двери. И при этом никто не смеялся над его костной арматурой, не штрафовал и не заламывал больной локоть за спину.
Иногда его мечтания превращались в сон или, наоборот, сон давал пищу мечтаниям. А снились ему вещи удивительные.
Однажды во сне он подрядился с приятелем Юрой Твердовым чистить колодец, и все было без подвоха: и квакушки не были царевнами, и бадья, колыхаясь рядом, ни разу не задела его, когда он соскабливал с деревяшек наросты плесени. Но когда его самого стали подымать, вращая скрипящий барабан, он вдруг между бревнами увидел портфель, заплесневелый, но ещё живой. "Клад", - мелькнула мысль, и он дрожащими руками переложил портфель на занемевшие колени, чуть не ударившись головой о стенку, потому что бадью в этот миг повело.
- Юрка, клад! - сказал он хрипло, вылезая наружу.
- Молчи! Крикнул тот, будто ничего другого и не ждал от Тимура, поднятого, можно сказать, из-под земли.
В портфеле оказалась совершенно размокшая белая бумага и оловянный лев величиной с бельевую защепку.
- Ну почему? Почему? - спрашивал Юра. - Почему нам всегда не везёт. Ведь мог бы быть и миллион!
- Долгов на миллион, - заключил Тимур, продевая цепочку от ключей через обтёртый оловянный хвост, соединенный с задней ногой льва.
Тимур со вдохом проснулся. Рядом, посапывая, спал Юра..
"Пельмени ему снятся с редиской, - подумал Тимур и ужаснулся отчетливости чужого сна. - Не мое это дело! Что снится, то и снится. Со своими снами разобраться бы!"
Но стоило ему только закрыть глаза, как он увидел Юркину жену из Юркиного же сна, жену его он знал еще девочкой. Увидел, как Юрка читает от нее письмо, волнуется, даже ощутил, как во сне вдруг хочется поехать с ней в Челябинск, осесть там, скрепя сердцем приспособиться к её родителям и захрюкать на их лад.
- Чужих переживаний мне только не достает! - Тимур надел брюки и стал спускаться к дачному умывальнику.
- Тима! Ты? - проснулся Юра. - Ох и сон мне снился! Уеду я в Челябинск, честно говорю, совсем уеду!
При этих словах Тимур оступился и повис на шатких перилах, немного подвернув ногу. "Почему со мной всегда что-нибудь случается? Почему я должен казниться ещё и чужими снами?" - Он поправил карман брюк и наткнулся рукой на цепочку. Медленно извлёк её - на ней, головой вниз, висел оловянный лев. "Не хватает, чтобы эта безделушка заговорила человеческим голосом", - подумал он, вращая ступнёй - острой боли как при вывихе не чувствовалось.-
Тимур спрятал ключи со львом-брелком в карман - "Взрослые мы люди, а поступаем часто как дети... И привязанности у нас детские остались - лазить через заборы, мечтать о чудесах..." - Он вспомнил теплый весенний день, когда отец, смущенно радуясь его восторгам, ходил с ним в зоопарке от клетки к клетке, которые казались просторными и уютными, будто звери только и мечтали о таких славных квартирах, с гротами, декоративными камнями, кормушками. И захотелось Тимуру в зоопарк, захотелось долгожданно, словно в преддверии чуда.
2 Беседа со львом
Юра, сидя в электричке мучительно дозревал до поездки в Челябинск к жене и её родителям. Идти с Тимуром в зоопарк он отказался. На уговоры друга он бесстрастно молчал, как с нелюбимым начальством. В метро они распрощались.
- Ты хоть льва с ключами не потеряй, - предостерег Юра и, ловя взглядом тормозящий вагон, прощально махнул рукой. Тимур со скрытым облегчением втиснулся в поезд на противоположной платформе: "Слишком Юра податливый для семейной жизни... На таких не только жены катаются, но и дальние родственники..."
Тут же Тимур расплатился за свою задумчивость: в спину его шибанули рюкзаком, видно набитым металлоломом..
У входа в зоопарк Тимур купил мороженое, которое успел лизнуть всего раз: кто-то слегка толкнул его под руку - и холодный, неподатливый языку стаканчик покатился под ноги прохожим.
"Плохое мороженое, - решил он, - слишком промёрзло: и на вкус как лёд, да и упало - даже не раскололось".
В зоопарке Тимур радовался вместе с детьми утиныму выводку. Он пожалел нерасторопных утят, которым доставались остатки размокшего хлеба.
Клетки хищников источали острый запах. "Семейство кошачих, - прочитал Тимур у клетки льва. - Встречаются в Африке и Юго-Западной Азии. Обитают, главным обазом, в саваннах и полупустынях". Один из обитателей клетки, прикрыв глаза дремал.
"Сны, наверное, видит поро сауны и полупустыни, - подумал Тимур." Он ощупал в кармане цепочку и оловянного льва, представил себя на месте хищника с длиной тела до двух метров и хвостом до одного метра.
Дощечка на клетке объявляла, что здесь проживает лев Порфирий весом 170 кг в возрасте 6 лет.
- Как тебе здесь живется, Порфирий? - проговорил Тимур полушепотом, всё ещё трогая оловянный брелок.
- Плохо живется, - раздался голос из клетки. - Очень плохо.
Тимур в растерянности огляделся, подшучивать над ним было некому, да и он спросил так тихо, что впору только льву расслышать. Приоткрыв один глаз, Порфирий смотрел на Тимура - именно на него! - понимающе и печально.
Тимур замер, а затем вывернул из кармана ключи с оловянным львом.
- Всё дело в нём в этом кусочке олова! Не зря же во сне он был так спрятан.
Осознавая неправдоподобность случившегося, Тимур подошёл к самому барьеру:
- Почему тебе очень плохо, Порфирий?
Лев встал, потянулся и с обидой посмотрел на противоположный ряд клеток. Потом он оценивающе взглянул на Тимура.
Вы не догадываетесь? - Простите, не знаю как обращаться ... На вас нет дощечки подобно моей! - Он взглядом показал на клеточную бирку.
- Зовите меня Тимур, - обалдело ответил Тима.
- Давайте уж обращаться на "ты", - сказал Порфирий, ухмыльнувшись. На миг Тима различил огромные клыки. - Это как-то сближает.
Лев положил огромную лапу на прутья, и они скрипнули.
- Для меня этот железный кустарник не преграда, - продолжил он ровным басом, без всякого бахвальства, - да бежать некуда... Убьют как бешенного пса. При упоминании слова "пес" лев представил как сторож подменяет мясо какой-то падалью, будь он неладен. И голодовку не объявишь: ветеринар ученый-собаковод не разберется и умертвит.
К клетке Порфирия спешил сторож в клеенчатом фартуке. "Вот он кормилец, - сказал Порфирий, - легок на помине!"
На ширококостном лице сторожа проступала озабоченность труженика. Она подчеркивалась пятнистым фартуком, подрубленным до наколенных пузырей неглаженных брюк. Создавалось впечатление, что он двигался на полусогнутых ногах, решительно выставляя их из-под клеенки.
Труженник направлялся прямо к Тимуру, который не сводил с него глаз. Сторож Милых Евлампий Никитич был бытовым психологом, и поэтому не судим. Он посмотрел сначала на клетку льва, разрешив посетителю оглядеть сбоку свой череп неандертальца, а потом сник, распаляя жалость к самому себе.
- Что у меня сто глаз? - обратился он к Тимуру и, выждав паузу, добавил. - Или мне двойной оклад дают?
Чувствовалось, что двойной оклад мог бы прибавить ему зоркости.
- Что случилось? - Евлампий Никитич повысил голос, внутренне радуясь возражению. Мятая кожа на тяжелых надбровьях разгладилась, одутловатые щеки, простреленные порами, дрогнули. - А то случилось, что если каждый начнет бессловесную скотину дразнить, то мы все хуже скотины будем!
"Неужели он не перейдет на личность и будет выражаться абстрактно?" - подумал Тимур
- А если тебя в клетку посадить - продолжал Евлампий. - Ты бы бегал возле магазинов, в подъезды бы заходил помочиться, а тебя бы раз! - и в клетку, а? На хлеб и воду!
Милых зашел за барьер и, держась все же подальше от решеток, двинулся вдоль клеток.
- Слезьте малыша с барьера!.. - командовал он. - Руками на млекопитающую не махай!.. Не бросай магазинную котлету животному!..
- Во втором зоопарке сижу, - рокочуще сказал Порфирий. - Насмотрелся на разных сторожей. Так что, если не проходимец или жулик, так демагог! Единственная их забота - себе, у нас зверей урвать.
- А как же он может вас обворовывать? - спросил Тимур.
-. В магазине кости покупает, закладывает их мясом и перед кормлением взвешивает на людях... Вес точный, а мяса не хватает!
- Но вы же умеете говорить! - вскричал Тимур.
- Я-то умею говорить, но кто умеет понимать, - ответил лев. - Да и общаемся мы с вами только потому, что на связке ключей единственный в мире, как гласит наша легенда, амулет.
- Но я его могу передать, кому вы скажете!
- Бесполезно. Амулет рассчитан на индивидуальную комбинацию наследственности. У вас она совпала с той, которая была у ее создателя.
У кого же?
- У древнеегипетского жреца, обучавших много львов гипнотическими методами. Он хотел нас детей африканских саван, очеловечить, чтобы помочь, но, добрая душа, обрек нас на муки, потому что, читая мысли людей, проникаясь их чувствами и перенимая их речь, мы не только языком ощутили вкус железных клеток.
- А кто это "мы"? Все львы? - У Тимура голова шла кругом.
- Нет, не все, - грустно ответил Порфирий, а только предки тех, кого поставляли фараону. Мы - нубийские львы, понимаем людей, но из людей понять нас и говорить с нами можете только вы, обладатель амулета. Здесь из всей компании хищников один я - урод, все остальные стопроцентные звери.
- Получается, что я - предок жрецов? - Тимур был обескуражен.
- Получается.. А что вы пугаетесь? У вас какое социальное положение?
-Служащий.
- Вот видете! Анкета, как у многих. А вашу наследственную тайну я унесу с собой. И довольно скоро. - Порфирий почесал задней ногой мохнатую голову, видно сильно болевшую. - Не старый я, а уже дряхлый, - удрученно сказал лев. Сказал едва слышно, хотя его и так бы не расслышали прилипшие к барьеру зрители. - И серебра в гриве прибавилось, и когти на лапах отросли...
Сделав руками рупор, Тимур убежденно зашептал:
- Вам надо бежать отсюда! Бежать! Как можно скорее!
Глаза льва увлажнились, он глубоко вздохул и, скрывая волнение, отвернулся к стене.
- Сначала я откушу сторожу Никитичу голову, - промурлыкал Порфирий, - откушу, хотя от него и пахнет табаком. - Лев еле сдерживал подступающий рык.
- Нельзя! Нельзя! Ни в коем случае! Все испортите! - закричал Тимур
- Смотри! Больной стоит! Зверю что-то шумит! Ужас! - услышал Тимур голоса посетителей. - Этот искусает почище льва! Во, город-то, а ты говоришь! Приезжие боязливо взирали на Тимура, даже не взглянувшего в их сторону.
И вдруг Порфирий зарычал с перекатами. Рев его заполнил все клетки, взволновав осоловелых пленников и, кинув их из угла в угол. Они застонали, завыли, дрожа приникли к прутьям, затрепетали ноздрями, вспоминая запахи детства. Глаза хищников вспыхивали зелеными искрами. Звери боялись смотреть на льва. Посетители же заметались между двумя выходами. Сторож Милых ухватился руками за барьер, чтобы не убежать первым, и заорал:
- Без паники, граждане! Это зверь глотку пробует! Выталкивайтесь по-одному, не налезайте друг на дружку! Посуньтесь к выходу, граждане!
За двадцать лет работы память Евлампия Никитича такого бунта не отмечала. "Клетки разнесут и всех слопают, - думал он с ужасом. - От того, что я их кормил, может я им лакомей всех буду! Звери ведь разума не имеют!" - С этими мыслями он и навалился на последних посетителей прошибая в дверях человеческую пробку.
И все же Евлампий - профессионал во многих отношениях, он заметил, что среди взбеленившихся хищников остался один посетитель - враг зверей, псих, долговязый шептун, с жилистой шеей и с кровяными глазами, сам в костюме и при галстуке или в плаще, не то в галошах, не то в лаковых ботинках (да кто сейчас галоши носит?), нет, точно в галошах, на лице не то бородавка, не то очки, рука еще такая - с пальцами, дрожит, в кармане держит...
Другими словами, на свое несчастье, сторож Милых Евлампий Никитич, внешность сумасшедшего, пришедшего в зоопарк к хищникам, припомнить не мог.
3.Побег
Как только захлопнулась входная дверь зоопарка, вопли зверей сразу стихли. Тимур, наваливаясь животом, перелез через барьер, подошел к клетке льва.
- Отодвинь засов! - скомандовал лев, показывая просунутой через прутья лапой на задвижку. - Скорей! Сейчас сюда придут!
Тимур отодвинул засов, толкнул дверь клетки и, подпрыгнув, очутился внутр. Лев задвинул лапой дверь так, что она лязгнула вагонной сцепкой. Кожа Порфирия источала мускусный запах, смешанный с аммиачными сквозняками казенных помещений. Тимур не сдержался и погладил льва по теплому боку.
- А теперь ложись к стенке, я загорожу тебя. - Порфирий мыслил четко, хотя, судя по хвосту, сильно волновался.
Дежурные обошли ряды клеток. Подразнив леопарда и тигра, они покинули помещение и отрапортовали зоопарковской администрации: - Все спокойно. Никого нет. Полный порядок. А самый шутливый доминошник добавил, - Одна половина зверья спит, а другая жрать хочет.
Тимур лежал на боку, уперев голову в руку, поставленную на локоть. Лев полностью закрывал его. В зтот вечер они долго обдумывали план побега...
Наступила ночь. Тимур и лев вышли из клетки. Порфирий мягко подошел к подсобке и привел в беспамятство дежурного сторожа-варюгу Милых. Тимур перелез через ограду зоопарка. На улице никого не было. Он подал сигнал и Льв перемахнул через ограду и очутился на свободе. Быстро перебежав улицу, они нырнули в пустой подъезд Тимура. Дом был погружен в сон.
В ту же ночь, стараясь быть незамеченным, Тимур нагреб в таз песок из детской песочницы для нужд Порфирия.
Все шло гладко, и Порфирию даже не пришлось применять силу, если не считать морального воздействия на сторожа. Да, все шло гладко, и сразу можно было догадаться, что это создавало трудности для будущего расследования. Но ни Тимура, ни тем более Порфирия, опъяненного свободой, предстоящие трудности детективов не беспокоили.
Итак, в 1 час 38 минут 13 октября 1986 года, Тимур задернул шторы, и в комнату тихо, стараясь не пристукивать когтями, вошел лев Порфирий. Комната была поменьше зоопарковой клетки, но все равно радости Порфирия не было границ - он был на свободе.
4 Трудности следствия
После снятия допроса в самом зоопарке, сторожа Евлампия Никитича Милых вызвали в Управление. Его не пригласили, не предложили зайти, а вызвали, назвав печатно гражданином. "Господи, я-то тут при чем?" - складывал он заранее ответ, но кто был причем и кого нужно виноватить, он и в ум не мог взять.
Нарекания с газетной оглаской были ему тем горше, что сын его, Валька, Валюша, Валентинушка, а для кого и Валентин Евлампиевич, выбрался в люди - стал советником президента России, и растёт всё выше.
"Как дело обернется", - думал он, - "А то ведь и Вальке могут доверие не оказать, вытурят из дружной команды подхалимов, и пойдет он на приемку стеклотары, а там вертеться надо - это тебе не Кремль".
По его, Евлампия, соображениям, Валя - второй сын, весь пошел в мать покойную, хоть и притвора хитрый, а умишком скуден... Головастеньким был, как говорится, только от рахита. А советником стал потому, что общественник беззаветный.
"За границу собирается, - размышлял Никитич, семеня через дорогу. А вот его там ехидно спросят: - " Не у вашего ли папы украли льва?" И будет он губами шлепать, в иностранном-то ни бельмеса, советник законченный!" - Евлампий выругал себя в сердцах за несправедливость к сыну. Да уж такой Евлампий был по натуре - в беде искал везде виноватых.
Вот первый сын - Давид, тот весь в него, тот и с волками овцу задерет, и с хозяином овцы погорюет, того никакая беда не покачнет. Покойница мать была грузинской нации, он и подался в родню, без мыла влез к забытым родственникам в душу, года три не писал, а теперь буфетчиком работает, зажил самобытно. Из Батуми фото двухэтажного дома прислал и отдельное фото ворот - прямо для проезда колесницы.
Пишет отцу: "Целую с грузинским приветом", будто не я его родил! Черт окаянный! Не мог Евлампий не ругаться, когда столько неприятностей...
- Поднимитесь на второй этаж, - культурно сказал ему дежурный, - налево первая дверь. Пожалуйста! Евлампий Никитич ничего не понял, потому что заранее настроил себя на бестолковый лад. Спокон веку - с дурака меньше спросу! А спрос предвиделся строгий.
Путешественника по этажам, не скрывающего своей простоты, так же вежливо, не теряя терпения, проводили к самой двери и распахнули её.
- Проходите, пожалуйста! - Из-за стола поднялся следователь, улыбнулся как давнему знакомому. - Садитесь, пожалуйста, я сейчас вернусь.
"Господи, все на "пожалуйста", не к добру это!" - думал Евлампий.
Следователь зашел в соседний кабинет, там у аппаратуры сидел чекист-техник. Он набрасывал характеристику по Евлампиевской внешности.
- Как он?
- Сидит, товарищ полковник, на кончике стула, стены осматривает, вздыхает. Что, сидел уже?
- Ещё нет, - ответил Анохин. - Как психическая экспертиза?
- Психически здоров. Образование низшее, практик. Напуган.
- Так... - Анохин взял нужную папку, полистал её. - Можно включать магнитофон, - сказал он и направился в свой кабинет.
- Рассказывайте, Евлампий Никитич, не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома, - сказал Анохин, который много сил отдавал службе, и не зря. У него просто не было нераскрытых преступлений, а раскрывал он их, как говорили даже за пределами управления, - изящно. Больше того, разоблаченные им преступники засыпали его письмами, благодарили за гуманность, рапортовали об исправлениях, брали обязательства...
Сколько раз налетчики, размазывая мутные слезы, вспоминали даже те преступления, которые они не совершали, хотя Анохин их не бил. Он задумчиво протягивал подследственным свой носовой платок, от этого они всхлипывали ещёгромче. Сколько раз растратчики, честно глядя ему в глаза, уличали себя, глупцы...
"Красивый следователь, - думал Милых. - В годах, а волосатый, не облез. Глаза умные, хоть и без прищура. Давыдку бы ему в подчиненные, тот бы подучился, уж он бы не подкачал..."
Но Давыд Евлампиевич, скромный буфетчик, не променял бы любимого дела на самые высокие и почетные посты.
- Родился я... - начал Никитич.
- Простите, эти сведения у нас есть. Если можно, то ближе, так сказать, к делу.
- К делу? Пожалуйста! Являясь тружеником нашего прославленного...
- Спасибо. Давайте непосредственно о последнем дежурстве.
- Пожалуйста. И имея восемь грамот и шестнадцать благодарностей, четыре из которых с денежными премиями, - продолжал Евлампий.
Следователь оживился. Он обезоруживающе улыбнулся и наклонился вперед.
- Что вы говорите? Двадцать четыре раза вас отмечали!
- Почему двадцать четыре? - Милых почувствовал себя свободней и даже сел глубже. - Я лишнего не приписываю! Восемь благодарностей и 16 грамот!
- Правильно! - подхватил Анохин. - Восемь и шестнадцать сколько будет?
- Вам лучше знать, сколько будет. Только я правду говорю. - Евлампий обозначил обиду,поиграв кожей на лбу.
- На дежурстве спали?
- Никак нет! - Милых встал, всей выправкой показывая, что это невозможно.
"А ведь правду говорит", - подумал Анохин, глядя на оттопыренные хрящеватые уши сторожа и глубоко запавшие глаза.
- Дальше, - сказал Анохин.
- Заступил. Обошел зверюшек... Они, ночными хищниками, не спали...
- Пустых клеток не было?
-.Не было!
- Рассказывайте дальше.
- Обошел, на гиену прикрикнул...
- Цель?
- Из озорства.
- Дальше.
- Позвонил, что заступил. Сделал запись в журнале и стал смотреть в стенку.
- Цель?
- На ней разводы, и если долго смотреть картины начинают мерещаться, как по телевизору...
- Пожалуйста, дальше. И ничего не пропускайте!
- Затем сходил в туалет и поставил на электроплитку чайник. Нет! Поставил чайник, а потом пошел в туалет.
- Спасибо, я не выпиваю ни белого вина, ни красного и не курю, - с гордой виноватостью ответил Милых. - А вместо чая пью я уже два года и восемь месяцев только липовый отвар. Из деревни присылают против вен... Нет! Вру! Вру! - закричал он. Антохин от неожиданности даже выронил сигарету на ковер, но не стал поднимать, чтобы не сбить Милых с мысли.
- Вру! Вру! - радостно кричал Евлампий. - Отвар пью два года и десять месяцев!
- Ваше как имя-отчество? - спросил Милых, обновленно глядя на следователя.
- Юрий Дмитриевич.
- Так вот, Юрий Дмитриевич, два года и десять месяцев. Это я точно помню! Извините...
- Пожалуйста, пожалуйста. Продолжайте, - задушевно поощрил Юрий Дмитриевич. Он поднял тлеющую сигарету и положил ее в пепельницу.
- Сходил в туалет и, извиняюсь, опять попил чаю.
- То есть липового отвара? - подсказал Анохин.
- Совершенно верно, Юрий Дмитриевич, то есть липового отвара!.. Так, а ровно через час сходил к хищникам, позвонил дежурному ветеринару и снова сел смотреть в стенку.
- Когда третий раз пошли в туалет?
- Когда попил, как мною уже было доложено, чаю.
- Здесь попрошу подробнее, - мягко заметил Юрий Дмитриевич.
- Вышел я из туалета и стал на воздухе застегиваться, - с задумчивой отрешенностью, будто вспоминая не о себе, продолжал Евлампий Никитич.
- Простите, цель?
- Не с опущенными же брюками ходить!? - шутливо вскричал Милых и громко засмеялся. И Анохин улыбнулся.
- Конечно, конечно. Но почему в самом туалете не застегнулись?
- Вот вы курить не бросаете?
- Надо бы, надо бы - согласился Анохин. - Дурная привычка.
- Вот и мне надо бы! - возрадовался Милых. - Мне надо бы не на людях портки-то застегивать, да привычка!
- Слушаю вас, - напомнил Анохин.
- В это время прямо на меня - лев, которого украли, - молча так, без рыка, пасть открывает. Ну я и скопытился.
- В обморок упали?
- Ну да! В отключку... Глаза открыл от холода. Тело мое, извиняюсь, голое на земле лежит, а сейчас, как вы знаете, осень....
- Почему сразу не позвонили начальству?
- Язык! - вскрикнул Евлампий. Для убедительности он широко открыл рот, как у зубного врача, вывалив парной коровий язык, и замычал, тыча в него пальцем.
- Понимаю. Отказала речь, - Юрий Дмитриевич с содроганием отвел взгляд от разинутого рта.
Евлампий ещё немного помычал и продолжил: - Пришел в дежурку сел на пол...
- Цель? - Следователь пытался вникнуть в психологию свидетеля, мысленно ставя себя на его место.
- Просто так.
- Дальше, пожалуйста.
- Встал я, застегнулся, сел к столу. - Следователь видел как мучительно свидетель Милых шарит во лбу. Юрию Дмитриевичу даже показалось, что он слышит скрежет извилин Евлампия. - Сел к столу, посмотрел в стенку и заплакал...
- Цель?
- Без цели. Жалко себя стало: ну, думаю Евлампиюшка, - это я так себя зову, - ну думаю, скоро будешь ты хихикать в уголке, если тебя такие видения посещают и если в беспамятстве без порток валишься... А вдруг бы днём?
- Лев пропал ночью, - спокойным голосом отметил Анохин. - А если все это было не видением? Что вы думаете на этот счёт?
- Ничего не думаю, Юрий Дмитриевич! - убежденно отрапортовал Милых.
- Верю. Дальше.
-Поплакал, утерся. Сел писать письмо в деревню, - продолжал свидетель, и глаза его блеснули влагой.
- Цель?
- Давно не писал.
- Почему сразу не проверили клетки?
- Мы обходим через каждый час, а тут 20 минут до обхода оставалось, - бесхитростно отвечал Евлампий.
- Спасибо. На сегодня хватит. - Анохин пожал руку сникшему сторожу и сказал, чтобы его приободрить: - Вы отлично нам помогли!
- Когда следующий раз приходить?
- Вызовем. Желаю здравствовать!
Милых совсем пришел в себя:
- И я вам желаю..! -
"Какой мрак, - подумал следователь. - А ведь сыновья смекалистые, один - даже советник ...." Подполковник Анохин не сомневался в правдивости показаний свидетеля, потому что все, что он говорил, удалось косвенно и прямо подтвердить и с привлечением других свидетелей, и с помощью новейшей аппаратуры. И всё же четкой схемы не было.
Между часом и двумя ночи 13 октября из московского зоопарка умыкнули льва. Не унесли (как это могло бы случиться, если бы его усыпили), а увели. И это - дикого льва, который поступил не из цирка, а можно сказать, котенком из саванн.
Работал всего один человек, работал без перчаток: и на засове, и в самой клетке оставлены отпечатки рук. Будто он тащил зверя зубами за хвост! Отпечатки не зафиксированы в картотеке.
Грабитель (пол мужской, размер ноги 43, полуботинки не модные, каблуки стоптанные, возможно плоскостопие и мозоль на левой ступне) не направился с жертвой на теневую сторону, а обошел несколько раз вокруг помещения сторожа. Затем он уселся на лавочку, а зверь до смерти напугал сторожа Милых, не издав при этом ни звука!
Затем оба - похититель и лев - направились к дальней ограде, на этот раз держась в стороне от ночного освещения. Многочисленные следы подтверждают, что грабитель с огромным трудом перелез через ограду и со стороны улицы посыпал через решетку сигаретный табак (фабрики "ява"), правильно предполагая поиск с собаками, но не предвидя дождя. Лев же, будто осмысленно, все это время спокойно ждал на территории зоопарка. В нужный для грабителя момент (а он настал после проезда дежурной милиции) лев перепрыгнул через забор. Далее следы грабителя и жертвы затерялись: отчасти из-за дождя, отчасти из-за следов ранних прохожих.
Эксперты подтверждают, что в квартире такой зверь незамеченным никем содержаться не может. Ни в легковой, ни в грузовой машине вывезти его за пределы города невозможно - на постах ГАИ проверяют все машины. Следовательно, единственный выход для грабителя - убить льва, в таком месте, которое не наведет на преследование. Это,если угодно, голая версия, подкрепленная предварительной экспертизой.
А вот как быть с обоснованием? Как понять удивительный контакт между зверем и похитителем? Анохин опять стал рассматривать фотографии льва Порфирия. Лев как лев, прошел все прививки, на суставах отмечены костные наросты, нрава спокойного.... Спокойного-то спокойного, а ведь я не только не влез бы к нему сам, но и руку в клетку бы не сунул, а тут... фантастика какая-то! - И команду зверь слушает, вот какой парадокс. И где он сейчас?..
И в городе, под видом проверки паспортного режима, работа шла вовсю. У психически больной старухи на Малой Андрониевской обнаружили 50 кошек и котов, в районе Стремянки в одной квартире держали сразу двух мартышек, в центре города два пенсионера выводили на прогулку целую собачью свору, энтузиаст-любитель держал хорьков в районе Птичьего рынка. Но все это было не то.
Подполковник Анохин доложил начальству о расследовании:
- Думаю, что зверь мертв, - закончил он с профессиональной беспристрастностью.
Но зверь был жив.
5. Этажом ниже от похищенного (Cосед Тимура
Валентин Евлампиевич Милых, как советник президента, сотрудничал в Институте гуманитарных дарований. О папашиных неприятностях он узнал из газет, и это его так накалило, что пот буквально закипал на его красных шелушащихся залысинах.
- Читала? - крикнул он жене с порога и, не найдя в её глазах отражения своего негодования, добавил. - Так почитай, почитай газету за вчера! Почитай, что мой папочка со мной наделал, как ославил! И фамилию-то он мою носит, и звать Евлампием, а я - Евлампиевич! Что же делать, Боже мой!?
Лиза, понимающе округлив глаза, понесла свои триумфальные груди к журнальному столику с кипой газет.
- Не ищи! - Рявкнул Евлампиевич, с ненавистью глядя на тазобедренное галифе спутницы жизни. - На, читай! - Он извлек из портфеля скомканную газету и привычно обсалил пятерней сползшую на ухо прядь седоватых волос. - Да нет! В конце! Вон, видишь? - Он нарочно громко по слогам произнес. - Про-па-жа льва!
"Сторож зоопарка Е.Н. Милых, дежуривший в эту ночь у клеток с хищниками, не смог дать вразумительного объяснения случившемуся. Ведется следствие." - Прочитала Елизавета, накапливая слезы.
- Это же жуткий скандал! - закричал на жену доцент Милых. - Отца могут привлечь и меня задробить! - Он так смотрел на жену, будто она отказывала мужу в выездной визе. Лиза настолько была поражена несчастьем, что даже забыла заплакать
- За что на меня такие напасти? За что? - Валентин закатил глаза к люстре. Лиза посмотрела туда же. И трудно было понять, имел ли он в виду неудачный брак или неудачного родителя. Если брак - то зря. Лиза Ханыгина, раньше работавшая машинисткой в учебной части Института гуманитарных дарований, не только настучала необходимый производственный стаж для поступления в этот же Институт, но и обогатилась наблюдениями над местными апостолами наук, наблюдениями, конечно, своеобразными, но верными.
Быть может, как раз отсутствие богатого воображения приводило её к прямолинейным выводам, которые оказывались не только истинными, но и самыми подходящими. Сокурсники говорили: "Лизка молодец, знает, что у нее начисто нет дарования, и в этом её талант". В выпускной характеристике было отмечено: "Самокритична, способна заниматься руководящей работой".
Но она эту способность в гробу видела! Лиза вышла замуж за смешного, но очень хваткого Вальку Милых. Сама же с достоинством, как стюардесса, надев костюм с институтским значком, перешла работать в отдел кадров своего учреждения.
Как-то незаметно, само собой, защитил диссертацию и Валентин. Доброжелательные оппоненты воспользовались случаем блеснуть эрудицией, сокрушили соискателя Милых, но потоптав его, улыбчиво заключили, что руины диссертабельны.
Правда, в застолье, после защиты, пару человек с кафедры перепило, и, нацелившись губами в ухо именника шептали, чтобы он плюнул на науку, прошел бы мимо, что и стало бы его вкладом в неё.
"Но ведь кафедра - единогласно!" - возразил он. "Если родня расхвалит - и метлу замуж возьмут!" - прокаркал в ответ совсем уже перебравший коллега. Валентин благодарно расцеловал юродивого и налил ему, от души - как Моцарту восхищенный Сольери. Начиналась новая жизнь, наполненная новой борьбой.
Знал бы Валентин Милых, коршуном парящий над паркетом и высматривающий причину бедствия, что этажом выше разлегся у вентиляционной решетки Порфирий, который чутким ухом ловит каждое его слово, и, что совсем уже недопустимо, мысли, спрятанные за словами.
- Отец на сделку не пойдет, - убежденно говорил Валентин, ныряя пятерней в волосы от лба до затылка. Говорил он не только для Лизаветы, но и для воображаемой аудитории. - Отец у меня человек простой и честный, - продолжал он, а тревожные мысли заполняли многозначительные паузы. "Какой там честный?! Будь у него возможность, он бы зверей на мыло, шкуры на шубы, а в клетках бы поставил раскладушки для приезжих!"
Лев, прочитав откровенные мысли соседа внизу, похолодел и машинально посмотрел на свою шкуру.
- Да, да, простой человек, - повторял Валентин, хотя никто ему не возражал.
В дверь позвонили.
- Отец! - сказал с порога Валя, вкладывая в интонацию всю свою тревогу.
Лев услышал голос зоопаркового кормильца и взволнованно встал, истекая слюной. "Напрасно, напрасно Тимур не разрешил мне откусить ему голову!" - Размышлял Порфирий, отчетливо различая поток слов и мыслей, доходящих к нему через вентиляционную шахту.
- Зверь этот был удивительный - рассказывал Евлампий. - Жутко на него смотреть было: ну человек, и все тут! Я ему мясо просунул, а он, хоть голодный, не трогает его, лапой копает, развалит, обнюхает, как хозяйка на рынке, и башкой покачает. Ужас! - Евлампий вспоминал, до чего же ему было не по себе, когда лев ни от кого не отворачивался, а от него, заботливого сторожа, морду воротил - стоило только к клетке подойти.
- Ты, батя, животное персонифицируешь, - Валентин наливал отцу и себе чаю. - Очеловечиваешь, так сказать. Язычники в старину и с камнями разговаривали и с ветром. Ты лучше скажи, как его могли украсть?
- Ума не приложу, сынок! - На лице Евлампия светилось неподдельное недоумение. - Следователь этим делом занимается, меня три раза вызывал.
- Ну и ты что? Рассказал сказку про умного льва?
- Что ты, Валя? Я же понимаю, что так не бывает! Я ему одни факты. Каждый раз мне руку жмет, благодарит...
- А сам-то ты как считаешь?
- Может секта какая шурует? На меня воздействовали, что я без памяти упал, потом льва заморозили и вынесли его всей командой...
Порфирий с удивлением убедился, что сторож Милых искренне верит в такую возможность.
- А для чего? Ты можешь сказать?
- Не знаю, Валя, ничего не знаю! - забормотал Евлампий. - Подскажи, может ты на кого думаешь? Нет таких сект, чтобы на чучело молились или в жертву диких животных приносили? А?
- Таких нет, отец, - неуверенно ответил ученый.
- Тогда пойду я домой, - сказал Евлампий без всякой связи и отодвинул недопитую чашку. - Видно, уволят меня, - заметил он. - Поможешь, сынок, на первой поре?
- По мере сил, батя, по мере сил, - не очень обнадеживающе ответил Валя.
