Голова гудела, ноги слегка дрожали, когда я поднялся со скамейки в парке. Как я тут оказался? Память снова и снова подсовывает одно и тоже воспоминание: вот я прохожу через проходную, сопровождаемый тяжелым взглядом вахтерши с диковинным именем Агретина, в народе же именуемой 'Агрегат'. Это прозвище вполне гармонирует и с ее именем, и с ее весьма внушительными габаритами, и с ее неукротимым рвением по обнаружению расхитителей государственной собственности. Последнее очень сильно раздражает наш изрядно поредевший отряд работников умственного труда, уже целый год сидящих без зарплаты и наблюдающих за тем, как появляющиеся, словно грибы после дождя, СП и ТсОО кусок за куском откусывают от институтской недвижимости. Ходят упорные слухи, что многие из них, если не все, имеют отношение к верхушке нашего НИИ.
Итак, выхожу я из проходной. Вижу подъезжающий к остановке троллейбус. Бросаюсь через дорогу. Почти у цели ноги вдруг начинают опережать остальную часть тела. Двери троллейбуса прыгают вверх и в сторону, резкая боль в затылке. Все. Дальше ничего не помню. Видно уж очень хорошо приложился головой к тротуару.
Уже темнеет. Сколько же я просидел на этой скамейке? Скорее домой. Галка, наверное, уже рвет и мечет. Я ведь обещал шинковать вместе с ней капусту, нашу палочку - выручалочку в последние годы (плюс отдельное большое спасибо американским индейцам за картошку). Бедная Галка. Экономит на всем. Уже забыли, когда покупали новые вещи. А долг за квартиру скоро перейдет из среднего веса в тяжелый. Опять же Мишка, стервец, растет, как на дрожжах. С Танюшкой, правда, проще - соседи снабжают, у них дочка на три года старше. Галка молодец, меня не упрекает, только смотрит иногда так тоскливо - тоскливо и вздыхает. Я понимаю, что так долго продолжаться не может, но уж больно не хочется торговать турецкими шмотками на рынке в паре остановок от нашего дома, где ныне обретаются многие из моих бывших коллег.
Ага, вот и мой дом. Семейное общежитие. Конечно лучше, чем у Высоцкого. Как он там пел: 'На 38 комнаток всего одна уборная'. Вроде так. Но все-таки 27 квадратов общей площади на четверых явно маловато. Особенно в свете того, что, когда зазывали нас с Галкой на работу, сулили чуть ли не златые горы: и квартиру через год, и высокую зарплату, и доплату за знание иностранного языка, и доплату за умение программировать. Из обещанного получили только общежитие. А ведь никто их за язык не тянул. Мы и так были согласны. С ребенком не очень то охотно брали на работу.
Голова продолжает гудеть. Лифт не работает. Без мотора не поработаешь. Сняли. Наверное, уже давно выехал вместе с остальным таким же 'металлоломом' в дальнее зарубежье. Что мотор, вот весной ночью сижу я на кухне. Мои уже давно легли спать. Вдруг - взрыв. Как только стекла не повылетали. Тряхануло ощутимо. Думал, наши военные опять не туда очередной боеприпас послали. Свет сразу же погас. На месяц. Оказалось, пытались украсть распределительный щит. Начинка ведь в нем медная. Разворотило его основательно. К счастью(?), воры отделались только испугом.
С трудом поднимаюсь по лестнице. Попахивает мочой. Поотрезать бы кое-кому кое-что. Ведь еще совсем не холодно. Если уж приспичило, могли бы и под кустик. Один раз застал такого во время процесса, так он на четыре этажа мокрую дорожку оставил. Жаль, не догнал.
В коридоре совсем темно. Видно опять перегорела лампочка. Что-то уж больно часто они перегорают. Нащупываю замочную скважину, открываю дверь. С кухни доносятся такие привычные звуки.
- Мишка, последний раз отпускаю тебя с Костей. Ты ведь обещал вернуться засветло. Надеюсь, помнишь, что ты еще не сделал уроки? Эй, ты что, язык проглотил? - в Галкином голосе нарастают угрожающие нотки.
Я прошмыгиваю в комнату. Танюша на полу играет с куклами. Поднимает голову. В глазах сначала недоумение, но через мгновение они вспыхивают радостью.
- Папа! Папочка!
Бросается ко мне. Я подхватываю ее на руки. Прижимаю к себе. Что-то не так. Не могла же она за день так потяжелеть! И где ее чудные волосы? Танюша коротко пострижена. Ну, Галка, погоди. Даже со мной не посоветовалась.
- Танюша, я ведь тебе говорила, что папа уехал в длительную командировку. Мишка, что ты там сестре наговорил? - на пороге комнаты, вытирая руки тряпкой, появляется Галка. Сдавленный всхлип, и она с остекленевшими глазами медленно сползает на пол. Опускаю дочурку и бросаюсь к жене.
- Галочка, что с тобой? - трясу ее за плечи. Ее голова, как у старой Танькиной куклы, мотается взад - вперед. Бегу в ванную. Зачерпываю воды и к Галке. Брызгаю ей в лицо. Галка вроде оживает, но тут же с громким стоном закрывает глаза.
- Галочка, да что же с тобой? - подхватываю ее и тащу на диван. - Я сейчас, я быстро...
Выбегаю из квартиры. Бегом вниз по лестнице. Вот и телефон.
На удивление, скорую долго ждать не пришлось. Каких-то минут десять - пятнадцать. Вместе с врачом, пожилой женщиной, изрядно запыхавшейся от подъема на седьмой этаж, заходим в комнату. Галка уже сидит, голова и руки опущены. Испуганная Танюшка жмется к матери.
- Сейчас я Вас осмотрю, - говорит врач и подходит к Галке. Та поднимает голову, замечает меня, глаза у нее закатываются, и она опять валится на диван. Врач подносит к Галкиному носу пузырек, пару раз хлопает ее по щекам. Та, наконец, открывает глаза.
- Что Вас беспокоит?
- Ничего, доктор. Извините, просто я увидела в комнате своего мужа.
- Ну, если бы все от одного взгляда на мужа падали в обморок...
- Вы не понимаете, доктор, - Галка вцепляется в халат доктора обеими руками и чуть не валит на себя, - ведь он умер. Умер! Умер!
После этих слов ее руки разжимаются и безвольно падают. Она отворачивается к стене.
- Я вколю успокоительное. Видно, переутомление. Советую проконсультироваться с психиатром. Мало ли что, - врач быстро делает укол в безвольную Галкину руку, - ну вот и все. До свиданья.
После ухода врача Танюша перебирается ко мне на колени, утыкается носом в грудь и шепчет: 'Папочка, папочка...'. Я глажу стриженую головку. Что-то определенно не так. Более внимательно оглядываю комнату. Шкаф передвинут. На стуле возле дивана вместо моих почему-то Мишкины вещи. И нет телевизора. Я сбрасываю туфли, чтобы размять пальцы. И невольно опускаю глаза - ковра тоже нет. М-да. Что-то много изменений за один день. Серьезного разговора с Галкой не избежать.
Тихо скрипнула входная дверь.
- Мам, извини, что я так поздно. Если ты выглянешь в окно, увидишь кучу стоящих троллейбусов. Нам пришлось идти пеш... Ой! - в дверях комнаты стоит Мишка. С выпученными глазами и открытым ртом.
- Тише, мама спит. На кухне поговорим.
Танька тоже заснула. Кладу ее в кровать и направляюсь к сыну, продолжающему стоять столбом. Он пятится, бормоча что-то нечленораздельное.
- Мишка, да что с тобой?
- Папа? - Мишка еще на шаг отступает назад, теряет равновесие и валится на кучу обуви.
Протягиваю руку, чтобы помочь встать. Сын отшатывается, как будто это не рука, а гремучая змея, и совсем забивается в угол.
- Перестань дурить! - снова предпринимаю попытку приблизиться.
Мишка поднимает руки, согнутые в локтях, и неожиданно низким голосом начинает вопить: 'А-а-а...'
Теперь приходит моя очередь пятится. Что такое? Коллективное сумасшествие? Неужели опять вызывать скорую? В комнате заплакала разбуженная Мишкиным воплем Танюшка.
- Да замолчи ты! Сестру напугал.
Видя, что я не собираюсь снова подходить, сын замолкает. Но глаза по-прежнему выпученные, и рук не опускает.
- Может, объяснишь все-таки, что с тобой? С чего это ты вдруг разорался?
- П-п-папа! Ты же умер!
Что за ерунда! Сразу перед глазами появляется Галка, вцепившаяся в халат врача: '...ведь он умер. Умер! Умер!' Челюсть сама собой падает, и теперь уже я столбенею с открытым ртом. И глаза, наверное, у меня тоже выпученные. Если бы я сам не вызывал скорую для Галки, то подумал бы, что она меня решили так глупо разыграть, чтобы впредь я держал слово и приходил домой вовремя.
Немая сцена. Прямо Гоголь какой-то. Наконец челюсть возвращается на место.
- Мишка, да живой я! Вот проверь, пощупай, - и я снова протягиваю руку, - я не привидение. Дышу, теплый - значит вполне живой, и умирать в ближайшие лет эдак пятьдесят не собираюсь.
Рука успевает затечь, прежде чем Мишка одним пальцем решается к ней прикоснуться.
- Папа, неужели это вправду ты? А как же...
- Что как же? Вы что тут, с ума посходили? Может расскажешь, что у вас сегодня такое произошло?
- Сегодня? Ничего.
- Ну да. Ничего. А куда делся телевизор, и где ковер?
- Телевизор мама продала полгода назад, а ковер еще раньше.
Меня разбирает смех.
- Ну, Мишка, ты даешь. Утром то все было на месте. Все, кончай придуриваться. Рассказывай, что произошло на самом деле.
- Я правду говорю. Танька тогда заболела Воспалением легких. Нужны были деньги на уколы. Вот мама и продала телевизор. Дядь Толе. Можешь у него спросить... - Мишка в упор глядит на меня. - Пап, ты что, был в этом, как его, литургическом сне?
- Летаргическом, - машинально поправляю его.
- Пап, а как ты из могилы вылез? - Мишка шмыгает носом.
- Какой могилы? Да что же это такое!
Изнутри поднимается волна раздражения, и я угрожающе надвигаюсь на сына. Тот опять поднимает руки и вот-вот закричит. Его реакция меня останавливает, и я снова отступаю.
- Не бойся, не буду я тебя трогать. По крайней мере, до утра. Надеюсь, тогда мама уже придет в себя и все расскажет. А ты давай делай уроки. Уже поздно.
Мишка кивает и боком буквально просачивается в комнату, не сводя с меня испуганных глаз.
Захожу в ванную. Ванная - это конечно весьма громкое название для нашего облезлого совмещенного санузла, давно требующего ремонта. Стены на две трети окрашены в ядовитый темно-зеленый цвет, доставшийся от прежних хозяев, а потолок и неозелененная часть стен после нескольких затоплений стали серыми с желтыми подтеками. Часть стены над ванной я еще до Танюшки разрисовал персонажами с детских новогодних открыток. Работу, правда, так и не довел до конца. Карандашный контур со временем стерся, и теперь ополовиненный медвежонок вез на санках не вполне целую лисичку. Из-за этих бедолаг проглядывало мое прежнее творение - женщина-вамп и череп. Когда Галка его увидела, учинила скандал. Кричала, что у нас, мол, маленький ребенок. И она не знает родителей, мечтающих увидеть своего ребенка в психушке. В общем, песик, медвежонок, лисичка и пара заснеженных елочек были мерой вынужденной.
Покрутил кран. Тут ничего не изменилось. Воды нет. Зачерпываю живительную влагу из ванны, после рождения Танюшки ставшей резервуаром для хранения воды. Памперсы то тогда были в диковинку, да и стоили недешево. Без воды да с грудным ребенком... Врагу не пожелаешь.
- Где моя зубная щетка? И бритва? И носки, я их вечером повесил сушиться! - раздражение снова начинает брать верх. Иду в комнату с желанием схватить сына за ухо и, наконец, вытрусить из него внятные объяснения.
Сын сидит за уже ставшей для него тесной партой и смотрит на меня по-прежнему с испугом. И этот взгляд снова охлаждает мой пыл. Я подхожу к Мишке и кладу руку ему на голову. Тот дергается и вжимает голову в плечи, но руку не сбрасывает.
- Мишенька, ну расскажи правду. Чтобы ни случилось, я не буду тебя наказывать.
Теперь в его глазах не страх, а возмущение.
- Я все время говорю правду! А твою щетку и бритву, и носки, и еще много чего мама выбросила. Правда плакала очень. Я ей даже корвалола накапал.
Иду на кухню и заглядываю в мусорное ведро. Мусор сегодня явно не выносили - ведро почти полное, но ничего похожего на мои вещи. Голову сдавливает, будто тисками. Что же происходит? Все-таки хорошо я тыковкой стукнулся. А может это у меня сдвиг по фазе?
Осматриваю кухню. Фу, хоть тут вроде все на месте. Открываю крышку кастрюльки - грибной суп. Мой любимый. Но есть что-то не хочется. Интересно, почему это суп в маленькой кастрюльке? Обычно в большой.
Возвращаюсь в комнату. Мишка уже клюет носом. Отправляю его спать и ложусь сам рядом с Галкой, не раздеваясь. Не будить же ее после всего, чтобы застелить постель.
- А-а-а ... А-а-а ... А-а-а
Какой то странный звук у будильника. С трудом приоткрываю один глаз и сразу в ужасе приподнимаюсь. Моя Галка с выпученными глазами, направленными на меня, руками, вцепившимися в волосы, раскачивается взад-вперед. И воет. В кровати сидит Танька и круглыми глазами смотрит на мать. Вот-вот расплачется. Мишка уже не спит. Стоит возле стола и тоже смотрит на мать. Губы у него шевелятся, но слов не слышно.
Я хватаю жену за плечи и трясу.
- Галка, Галка! Что с тобой? Да перестань же ты орать. Детей вон напугала.
Крик постепенно сменяется всхлипыванием. Теперь руками она закрывает лицо. Беру ее за руки и отрываю их от лица.
- Галочка, да объясни же, в конце концов, что с тобой.
- К-к-то Вы?
Глаза лезут из орбит и, как давеча, отваливается челюсть. Вот так номер! Жена не узнает. Не удивительно, что она так орала. Увидеть, проснувшись, чужого мужика рядом с собой...
- Да ты что, Галка! Протри глаза. Собственного мужа не узнаешь?
Галка вскакивает и с возмущением кричит.
- Вы мне не муж! Я милицию вызову!
- Галка, да это же я! - опускаю ноги с дивана и пытаюсь нащупать тапки. - Кончай валять дурака.
Неожиданный бросок, и Галка вцепляется мне в лицо. Взвыв от боли, с трудом отрываю ее руки. В глазах жены недоумение.
- Это не маска, - шепчет она. И более громким голосом, с надеждой, - Вы Пашин брат, близнец, которого украли в роддоме?
- Да нет у меня никаких братьев!
- Теперь нет. Ведь Паша умер.
Ну вот, опять!
- Что это вы заладили: 'Умер, умер!' Неужели я похож на покойника!
Вдруг меня осеняет. Да это же шуточки Андрея! Да за такие шутки...
- Галка, ты что, этому шуту поверила? Ничего со мной не случилось, и я вполне живой!
- Мама, это правда папа, - сын, осмелев, подходит ко мне и встает рядом, не спуская глаз с матери, - он вчера про зубную щетку спрашивал. Я сказал, что ты выбросила.
- Нет! - взвизгивает Галка. - Это не твой отец.- Падает на колени и с рыданиями обнимает Мишку. - А-а-а...А-а-а...- снова затягивает она. К жене присоединяется испуганная таким поведением матери Танюшка.
Теперь мы живем в другом городе. Институтский товарищ, который ничего не знал про мою смерть, помог и с работой, и с квартирой. Через что нам пришлось пройти! Галка целый год провела в психиатрической клинике. Да и я едва избежал той же участи. Осознать, что я уже почти год лежу на кладбище, оказалось не так просто. Назад в институт 'покойника' не взяли. И я оказался на том же рынке, что и многочисленные жертвы постсоциализма. А те же документы! Это вообще целая эпопея, достойная пера Зощенко, никак не меньше.
Сын сводил меня на кладбище. И мы посидели возле могилы, с надгробного камня которой на меня смотрела моя фотография, а под ней красовалась моя фамилия. Мишка красочно расписал мои похороны, как все плакали. Оказалось, что я умер от инфаркта, когда догонял троллейбус.
Дурацкие расспросы, косые взгляды. Мишку в школе стали дразнить сыном покойника. Друзья не приняли меня, вдруг ожившего. И мы решили переехать. 'Мы' - это, конечно, условно. Галка безразлично покивала головой и все. Теперь она все больше молчит.
Жена так и не смогла до конца оправиться. Да и я, по большому счету, тоже. Как я смог раздвоиться? Может Бог действительно есть, и это он подарил мне вторую жизнь? А если я из параллельного мира? Как же я сюда попал? Фантастику я, конечно, люблю. Но одно дело читать чужие выдумки, а другое самому оказаться в такой ситуации. Я, естественно, сходил к той скамейке, и не один раз. Осмотрел каждый миллиметр, но ничего, кроме мусора, нового и полуистлевшего, не нашел. Если я оттуда, то как там теперь живет моя семья? Нет, про это лучше не думать.