Кто-то сказал нам, что в Дружбе (это так назывался колхоз - "Дружба") улицы засажены не декоративными деревьями, а фруктовыми, и что сейчас там на улицах полно абрикосов и слив. Мы с Адькой Гайдамаком поверили и отправились в Дружбу. Я не знаю, как это село называлось, но раз уж там был колхоз "Дружба", то и село мы называли Дружбой. Было это село на той стороне Кубани, недалеко от большого черкесского аула Псыж.
Москва. Париж.
Клухори. Псыж - такая была у нас прибаутка.
Все русские сёла и казачьи станицы располагались по правому берегу Кубани, и только Дружба была на левом берегу. И действительно - селяне дружили с черкесами, ребятишки вместе играли, купались, взрослые вместе справляли свадьбы, были кунаками, состязались в танцах и скачках. Причём русские мальчишки могли подраться между собой, но ни Боже мой обидеть черкесёнка. И черкесы тоже с трогательной предупредительностью относились к русским.
Была настоящая дружба.
Во время Гражданской Войны черкесы аулов Псыж и Кубина да и всех аулов равнинной части Кубани были за Советскую Власть и воевали большей частью в отряде Ивана Кочубея.С ними были и селяне Дружбы. Черкесы горных районов и половина станичников были на стороне белых и служили в дивизиях Покровского и Шкуро. И уже в Советское время в среде черкесского населения наблюдалась неприязнь между равнинными и горными аулами.
Так вот - пошли мы с Адькой Гайдамаком в эту самую Дружбу за дармовыми абрикосами. Перешли по новому мосту через Кубань. Старый мост был немцами взорван при отступлении, и его останки в виде безобразных железобетонных глыб находились в реке метров 200 выше по течению и создавали вокруг себя огромные белые буруны и водовороты. Кубань в летнее время была мутно-жёлтая, быстрая, и в районе мостов она была в ширину метров полтораста.
Действительно, на улицах Дружбы росли абрикосовые деревья и сливы. Конечно были вишни и яблони, но нас они не интересовали, т.к. вишня уже отошла, а яблоки ещё не поспели.
Абрикосы сваливались с деревьев на землю и скатывались по откосам в кюветы и сгнивали там, по улицам бродили свиньи , которые ели абрикосы. Сливы с деревьев не падали, а высыхали прямо на ветках.
Мы быстро наелись, даже обожрались абрикосами и сливами и пожалели, что не взяли с собой никакой тары, чтоба набрать фруктов домой.
Пошли обратно.
Обратно мы пошли не по той улице, по которой вошли в село, а по переулку вышли на зады и пошли по едва заметной дорожке в сторону моста. Справа от нас находилась плантация шелковичных деревьев, листья которых шли на корм шелковичным червям, которые были в хозяйстве колхоза. Ягоды шелковицы ещё не поспели, были ярко-красные и кислые (а когда поспеют - чёрные и медово-сладкие), но мы с Адькой стали их понемногу срывать и есть. Розыскивая ягоды поспелее, мы вошли вглубь плантации. Мы и не предполагали, что шелковицы будут охраняться, а оказалось, что здесь был сторож, старый дед. Этот дед откуда-то появился, заорал, замахал палкой и побежал к нам.
" Ну чего нам было его бояться" - думается мне сейчас, но тогда власть в любом виде была для нас ВЛАСТЬ, и надо было быть от неё подальше.
Мы побежали.
И тоже - дураки: нет бы бежать уж вдоль села к мосту, так мы по рядам деревьев бросились прямо к реке и через 250-300 метров выбежали на обрыв. Под нами был вертикальный обрыв высотой метра 4, а дальше внизу была мягкая осыпь, которая ближе к реке делалась жёсткой, а ещё дальше были крупные камни и большие глыбы, которые докатились до воды и некоторые скатились в воду. За этими глыбами бурлила и неслась Кубань.
Куда нам деваться? Дед подбегал всё ближе. Ну что бы он нам сделал!!? Ну и дураки же мы...!
Адька прыгнул собрыва на осыпь, упал на бок, прокатился немного вниз и вскочил на ноги перед самыми валунами. Он оглянулся на меня. Я тоже прыгнул. Ноги погрузились в мягкое выше щиколотки. Падать на бок я не стал, а несколькими прыжками мгновенно оказался возле Адьки. Я тоже оглянулся. Ничего себе!! Это я оттуда, сверху вот сюда прибыл? Я немного возгордился сам собой. Сверху на нас глядел и что-то кричал сторож - да и чорт с ним.
Но что же было нам теперь делать? Наверх взбираться - нечего было и думать. А перед нами неслась мутная Кубань.
Ну что нам делать??
Только вперёд, через реку.
Я по-настоящему испугался, а Адька, вроде, нет. Сначала мы отдышались, а потом Адька и говорит:
- Не бойся, переплывём! Ты купаться ходишь? Там плаваешь? Ну и здесь тоже поплывёшь, только плыть дольше придётся. Боишся?
- Да....
- А ты не бойся, утонуть здесь нельзя, тебя водой вынесет, надо только не захлебнуться на бурунах. Я сейчас попробую и вернусь, а ты пока отдыхай.
Адька быстро снял штаны и майку (а обуви у нас никогда летом не бывало), посмотрел на меня с саркастической отвагой, прошёл мимо валунов к реке, вошёл в неё по колено, вот выше, вот по пояс, вот выше, оттолкнулся и поплыл. Его сильно сносило течением. Но он махал руками очень уверенно. Вот он уже на середине, вот дальше, а там течение помедленнее, вот он уже встал на дно и выходит на противоположный берег. Он вышел и помахал мне руками - добрался, мол. Адька сел на траву - видимо, отдыхал. Потом встал и побрёл вверх по течению. Он далеко прошёл, снова вошёл в воду и через пару минут приплыл ко мне, задыхающийся и улыбающийся.
- Вот и всё. И ты давай так же.
- А как же одежда? Куда её?
- Мы скрутим её валиком, привяжем сзади к голове и присегнём поясом через лоб. Все так делают.
Мы так и сделали. Перед тем, как войти в воду, Адька показал мне рукой налево:
- Вон видишь - буруны. Здесь сталкиваются два течения: главное и то, которое отбивается от берега. Здесь вода никуда не течёт, только пляшет, сюда попадать не надо, нахлебаешся и выплыть очень трудно. Ну, пошли!
Адька поплыл. Я за ним. Всё было хорошо, вода меня сносила, но плыл я вполне прилично. И вдруг мои штаны куда-то пропали, ремень, которым я привязывал штаны к голове, повис у меня на груди, вот я зацепился за него рукой, вот я попробовал посмотреть, где же Адька, и вот я уже во власти бурунов. Действительно, никакого течения в бурунах нет. Руки ни во что не упираются, вода не упругая, а какая-то мягкая и вязкая, возле меня фонтанчиками подпрыгивают столбики воды. Надо отсюда выбираться и никак не могу.... я не вижу ничего вокруг из-за этих мутно-жёлтых водяных столбиков. А потом я увидел небо, а потом голова моя оказалась под водой, потом снова небо и снова полон рот и нос воды. Я хотел крикнуть, но хлебнул ешё одну большую порцию воды. Мелькнул в глазах обрыв с его осыпями и - снова вода. Меня крутило и переворачивало. Вдруг я почувствовал под руками опору, я рванулся, и меня уже несло. Куда несло - было для меня почему-то неважно. Я даже не пытался плыть поперёк реки и только осознал, что скоро окажусь в бурунах вокруг железобетонных глыб старого моста.
В бурунах-то - ладно, а вот как бы о бетон не садануться да арматурой бок не распороть. Буруны приближались, вот я уже в них влетел, замелькали бетон и железные прутья, я схватился за прут, меня развернуло течением и сдёрнуло с меня трусы, я отпустил железяку, и меня уже несло за бурунами. Здесь течение было быстрое, вот и всё - никаких бурунов не было. Я проплыл под новым мостом, проплыл ещё метров 400 и был буквально выброшен на голечный берег острова, который образовался ввиду того, что здесь Кубань разбегалась на два рукава. И ремень с моей шеи тоже слетел и где-то утонул в реке Кубани.
Положение моё было исключительно отчаянное, если бы я не осознавал, что где-то есть мой Адька, который что-нибудь придумает.
И действительно - вот он Адька появился между кустами на противоположной стороне реки. Мы помахали друг другу, Адька что-то кричал, но зо шумом реки и за расстоянием я ничего не понял.Одно было ясно, что я должен был переплыть к нему, к Адьке, который что-нибудь придумает.
А тут и придумывать было нечего - я переплыл, Адька отдал мне свои штаны, и мы пошли домой.
N 2
Далее по хронологии.
Я провалил летнюю сессию, дома на конникулах не сказал матери, что остался без стипендии - (стыдно было) и начал свой второй курс без денег. Немного мне мать дала с собой, но всё быстро кончилось и надо было что-то делать.
Всё случается ко времени: в нашу комнату не вошёл, а влетел Лёшка Калашников (он был на четвёртом) и сообщил, что он собирает бригаду на кирпичный завод чистить дымоходы. Это только слово такое безобидное - "дымоход" - это были штольни 50 метров длиной и 2 на 2 в поперечнике, на две трети по высоте забитые "серебристым графитом" - это такая смесь из золы и мелкого-мелкого угля, который в печах не сгорел и под действием тяги был унесён в дымоход и там осел.
Через какое-то время дымоход забивался настолько, что функций своих не выполнял и его надо было чистить.
Так вот Лёшка Калашников договарился, что он соберёт бригаду и почистит эти дымоходы (их было 4) за 1000 рублей каждый.
Я, конечно, согласился, и мы трое из нашей комнаты пошли в эту бригаду. Трое - это Митька Стоцкий, Лёнька Любовской и я. Лёнька пристал к нам , к троечникам, из солидарности - он учился всегда хорошо, но товарищем был отменным.
Печи останавливали в 11 вечера, а с 12-ти мы должны были приступить к работе. В нашем распоряжении были вёдра. лопаты, носилки и маленькая вагонеточка. За один час дымоход почти не остыл. Темперотура внутри была градусов 70 , верхний слой золы был раскалён. Мы раскрыли люки с обеих сторон дымохода, Лёшка первый нырнул в люк и стал черпать золу ведром и подавать наверх. Затем полезли и остальные. Вёдра передавали по цепочке и высыпали в вагонетку, потом её откатывали по рельсам и высыпали в отвал.
Жарища была неимоверная, вёдра делались всё тяжелее и тяжелее. По мере освобождения штольни бегать от места черпания до люка было всё дальше и дальше. Наверху над люком был ноябрьский ночной холод, а внизу в штольне горячая зола забивала рот, нос и глаза. У нас даже респираторов не было. Сначала потрескались губы, потом стал болеть нос, слезились глаза, руки обжигались о раскалённые вёдра.
Через пару часов возникли первые потери в наших рядах: кому-то отдавило вагонеткой ногу, потом у Пашки Сысоева чудовищно распухла щека, и он тоже ушёл.
Утро, когда мы усталые, грязные, почти бездыханные лежали на полу возле открытого люка, нас увидели пришедшие на работу женщины-рабочие:
- Знали бы ваши мамы, что вы тут делаете!! Мы, все рабочие, отказались выполнять эту работу, т.к. это только фашистам может придти в голову посылать людей в огонь и дым, а вас, безропотных , наняли как рабов. Несчастные вы дураки!
Мы отлежались и пошли в институт в общежитие мыться и спать (про занятия никто и не думал).
Последнюю штольню мы чистили уже вдесятером. Правда, мы втянулись, появилась сноровка, мы смазывали лица какой-то мазью, которую давал нам Лёшка, наш бригадир.
Когда заканчивали последнюю штольню, к нам подошла сменный мастер Лида Серебрякова и робко так, неуверенно спросила не согласится ли кто-нибудь почистить зольник.
- А что это такое? - спросили мы, уже чувствуя подвох.
- Пойдёмте, посмотрите.
Зольник это уже не штольня, а шахта размером 2 на 2 и около 6 метров высотой.
Там наверху, над зольником, работала печь, горел уголь, а через колосники проваливались шлак и горящие куски угля. Внизу есть люк - дверца, которую если открыть - и вот она перед тобой твоя работа.
- Зола и шлак уже давно остыли, можно лопатами отгружать. - пролепетала мастерша, но за её лепетом что-то скрывалось. А скрывалось вот что: когда нижний слой будут убран, начнёт проваливаться горячий ещё не остывший уголь, а потом рухнет раскалённый шлак и горящие куски угля. Мастерша поняла, что мы всё поняли:
- Я вам руковички дам....
По её поведению мы ещё лучше поняли, что дело не шуточное.
- Нет, за это дело мы не возмёмся. Остановите печь и через сутки можно будет начинать
- Печь останавливать нельзя, погибнет весь загруженный в сушильный зал кирпич. Я вам 1000 рублей заплачу.
- 2000 - брякнул Митька. - Давай две тысячи и сделаем тебе этот зольник. Возьмёмся, Костя? - обратился Митька ко мне.
- Давай. - согласился я.
- Две с половиной!! - загнул Митька.
Лида Серебрякова заплакала:
- Нету у меня две с половиной. Ну что мне делать? Печь ведь остановится. Пропадёт всё. Это же ЧП!!
- Ладно, берёмся за 2000. Давай твои рукавички.
Мы открыли дверцу, внутри был слежавшийся чёрный шлак, он был твёрдый, и его надо было долбить ломом. Мы долбили ломом и лопатами. Никуда мы шлак не отгружали, просто отбрасывали направо и налево на каменный пол. Через полчаса шлак стал более рыхлый, он стал обваливаться кусками и слоями вниз, потом рухнул всем столбом вместе с дымом. Мы продолжали бросать шлак лопатами, от выбрасываемого шлака шёл голубоватый дым и удушающий запах.
- Вы же сгорите сегодня. - подошёл к нам молодой парень.
- Ладно, поглядим. - пробурчал Митька.
Через полтора часа постоянной работы возле люка уже нельзя было находиться, из него вываливались глыбы горящего спёкшегося угля, дымом заволокло весь корридор, мы почти не видели друг друга.
- Стоп! - скомандовал Митька. - действительно сгорим.или так сдохнем. Надо что-то делать.
Он подошёл к пожарному гидранту, выволок рулон с брезентовым рукавом, насадил его на гидрант. Направил штуцер на дымящуюся кучу и скомандовал мне открыть гидрант. Я открыл. Струя воды ударила в кучу шлака, всё заволокло дымом и ядовитым паром, во все стороны разлетались зола и шлак. Я хотел отбежать куда-нибудь, но отбежать было некуда и нельзя же было бросать Митьку одного. Вдруг раздался взрыв - это Митька направил воду внутрь зольника. Пар и дым выбросились из люка, вылетели уголь и шлак.
- Ложись на пол и дыши на полу! - крикнул мне Митька. Я бросился на пол и прижался щекой к холодным камням. Митька продолжал поливать внутренности зольника, пара стало идти меньше, но находиться здесь уже было невозможно.
- Бежим! - скомандовал Митька. Я не мог бежать, я тихонько пополз на четвереньках, меня выворачивало. Митька успел завернуть гидрант и побежал по корридору, по дороге поднял меня, и мы выбрались на мороз.
С каким наслаждением я рухнул на выпавший ночью снежок!
Откудо-то появилась наша мастерша Лида Серебрякова.
- Вы живые? Всё, ребята, спасибо. Из корридора я уж как-нибудь сама уберу, попрошу кого-нибудь. Идите домой. Завтра утром зарплату получите. Сама с вами росчитаюсь. Без бухгалтерии. Без подоходного.
Мы побрели в душ. Митька был похож на чорта, я, видимо, был такой же.
У меня сгорели подошвы моих ботинок, Митька был весь мокрый и потерял кепку.
Назавтра мы пришли за зарплатой. В корридоре, где у нас происходила битва с зольникои, шлака почти не было, здесь возились два парнишки с лопатами - один был 16-летний сын мастерши, а второй его друг.
N3
Мы поссорились с тренером, объяснили ему, что он не правильно представляет тренировочный процесс, что не в спортзале мы должны заниматься всю зиму. а, уж если мы бегуны, то всю зиму мы должны бегать, набегивать километры и с ними - выносливость. Тренер Юрий Николаевич Решетов заявил нам, что, если нас что-то не устраивает, шли бы мы куда подальше. И мы ушли. Три раза в неделю (не так уж много) мы бегали на улице. Начали бегать 10-го ноября. Холодно было, одежонка была плохонькая, я бегал в обычных штанах (их даже брюками назвать было нельзя) и в ковбойке. На ногах у меня были старые развалившиеся кеды. Бегали мы честно. Кто такие "мы"? Славка Осадчук - перворазрядник, страшно выносливый, не скоростной с корявой техникой бега.
Иван Кондовой - выносливый от природы деревенский верзила, скорости никакой, но упорство было бычиное, если не сказать - ослиное.
И я - сложившийся второразрядник, достаточно быстрый, бегун с некоторым опытом.
А что значит "честно"?
На каждую тренировку по очереди назначался ведущий, который вёл бег по своему усмотрению и самочувствию. Остальные двое не должны были его обгонять, должны были бежать только сзади, но и не отставать. Каждый, кто вёл бег, стремился "замотать" своих товарищей, показать им, что он чем-то таким обладает, что чего-то он стоит.
Славка предпринимал длинные рывки метров по 400-500 в очень быстром темпе. Посе такого рывка я мог немного отстать, а увалень Ванька, задыхаясь, держался прямо за Славкой. Не успевали мы отдышаться - Славка ускорялся снова. Кошмар!! Я едва живой приходил в общежитие.
Иван тоже выпендривался - захватит равномерный ровный темп и тянеи, тянет... Ну когда, думаю, у тебя силы-то кончатся? Они может быть уже и кончились, но Ваня хочет, чтобы я взмолился. А я всё держусь и держусь.
Но уж когда моя очередь доходила, я тоже измывался над своими товарищами: метров 150-200 на предельнай скорости, через минуту - снова, через полминуты - снова. И выбираю либо в горку, либо на спуске, либо с поворотом. Я тоже давал им под хвост - будь здоров! Один раз мы додумались пробежать по просёлочным дорогам вокруг Ростова, дважды по мостам пересекали Дон - всего около 50 километров, брали с собой хлеб и на бегу ели.
Так мы бегали ноябрь, декабрь, январь, не смотря на то, что в январе была зимняя сессия, двухнедельный перерыв в феврале, потом март, апрель, а в мае мы были уже на стадионе вместе со всей группой бегунов, которые под руководством Юрия Николаевича Решетова выбрались из зала на воздух.
Главную прикидку перед первенством Центрального Совета спортивного общества "Локомотив" - 3 километра выиграл Славка, вторым был я, хоть это и не была моя дистанция, а Иван был третьим - эта дистанция была для него маловата.
На соревнованиях в Хосте Славка был первым на полуторке, я выиграл 800 м., а Иван был вторым на 5 и 10 километров, проиграв Сереброву из Сочи.
Но не в этом главное дело и не об этом я хотел рассказать.
Летом в Москве должны были состояться соревнования по военизированному многоборью, где вместе со стрельбой, плаванием и фехтованием в программе был главный вид - марш-бросок на 20 километров опять же со стрельбой, с преодолением водной преграды и со всякими другими усложнениями и затруднениями. От города Ростова-на-Дону должна была поехать одна команда. Надо было проводить отборочные соревнования.
24-го марта, в день моего рождения, эти соревнования состоялись.
Наш Юрий Николаевич на судейской коллегии настоял на том, чтобы наша команда - 10 человек уходила со старта первой, т.к., будучи сильнее всех в городе, мы могли "съесть" любой разрыв от впереди идущей команды, и, если бы это случилось на огневом рубеже, или на рубеже гранатометания, такая накладка создала бы неприятную, досадную ситуацию.
Наша аммуниция была такая: спортивный костюм, 10-килограммовый рюкзак, карабин и проивогаз.
Мы стартовали.
Уже через 500 метров от места старта у меня от противогаза отвязалась какая-то верёвка и стала болтаться у меня под ногами. Я, не долго думая, поднял эту верёвку и опоясался ею, как поясом, прихватив весь противогаз к своему туловищу. Это показалось мне удобным и оригинальным. Ещё километра через два я почувствовал, что ноги мои не бегут, нет лёгкости в движениях, я едва отрывал ноги от дороги.
Начинался затяжной - километра на 2 подъём. Подъём был не крутой, мы не раз преодолевали его на тренировках, но я уже не бежал, а тащился. Я не мог понять, что такое со мной случилось, почему все вроде как бегут, а я кое- как плетусь. Отстать - этого я и подумать не мог, я должен был умереть, но не отстать. И не мог я допустить, что бы ребята заметили моё состояние. А состояние было ужасным: ноги были как колоды, голова гудела, мысли путались. Одна только мысль сверлила меня:
не отстать
не отстать
не отстать
Как же так? Будучи чемпионом нашей Северо-Кавказской железной дороги, я едва плёлся среди рядовых бегунов, а рядом со мной легко бросали ногами Славка и Иван.
И всё-таки моё состояние было замечено: из подъехавшего автобуса высунулся Юрий Николаевич:
- Слава, возьмите у Кости рюкзак и винтовку, он что-то не в себе!
- Давай - протянул руку Славка.
- Отвали! - прохрипел я.
Это была середина дистанции, впереди было ещё 10 километров!
Всё должно было закончиться трагедией: либо я бы умер, либо потерял бы сознание, либо у меня бы силой отобрали карабин и рюкзак, а может быть понесли бы на руках. ( Сартовавшая команда должна была в полном составе прибыть на финиш, не потеряв ни одного человека и ни одного предмета из аммуниции).
Снова подъехал автобус. Теперь Юрий Николаевич раздавал нам кульки с сахаром и очищенные лимоны. Я взял сахар, высыпал его в рот и чуть не задохнулся, сахар забил мне всё горло, рот и нос. Я быстро стал жевать и проглатывать лимон - это была ещё одна экзекуция. Но вдруг всё стало светло, легко и свободно, я стал видеть дорогу и бегущих рядом ребят, ноги упруго отталкивались от дороги, я увидел, что двое тащат под руки Толю Погибу, у которого кровь просочилась сквозь мокрые кеды (у него потом ногти слезли). Но мне стало хорошо, хотелось смеяться и верещать от радости.
Это я потом понял, что такое со мной было и что потом стало: когда я перехлестнул верёвкой от противогаза своё тело, я передавил какой-то кровеносный сосуд, кровь к ногам не поступала и не питала их кислородом, и я чуть не пропал. А когда я высыпал себе сахар в рот, я задрал руки и голову, верёвка сдвинулась, кровообращение восстановилось, и помчался я, как молодой олень. Сильно ослабел Эдик Барбетти, прекрасный стрелок и средненький бегун. Я взял у него рюкзак, и мы с Иваном стали тащить эту ношу, ухватив вдвоём за лямки. Не смотря на наши несчастья, наша команда всё дальше уходила от команд, стартовавших за нами. Мы прибежали на огневой рубеж, я выстрелил 3 раза и ни разу не попал в силуэт, а Толя Погиба, которого принесли на руках, попал все 3 раза. Эдик Барбетти - прекрасный стрелок - попал только один раз, но зато дальше всех зашвырнул гранату. Ещё 2 километра по раскисшей пахоте и - финиш. На финише мне сунули стакан с каким-то соком, у меня губы плясали, зубы о стакан стучали, я никак не мог выпить. Потом выпил. Оглянулся и увидел, что я почему-то стою один, возле меня стояла только девушка, которая подала мне сок. Она с сочувствием смотрела на меня. Мне стало неловко, и тут я почувствовал, что спазмы рыданий подступили к моему горлу.
Этого ещё не хватало!!
Я пошёл за вагончик, в котором находился штаб соревнований, и здесь расплакался, как ребёнок. А возле меня, прижавшись лбом к стенке вагончика, стоял Славка Осадчук - лидер нашей команды - и плакал, плакал....