Мы тогда жили на прииске Джелсай, недалеко от Таштагола. Это в Кемеровскойобласти. Поселок был большой, но какой-то несуразный, разбросанный по горкам и низинкам. Улиц не было, были только заборы и калитки. За заборами точали крыши домов с печными трубами. Сквозь заборные щели виднелись картофельные заросли
От калиток шли тропинки, которые сливались в общую дорожку, и эта дорожка, извиваясь между заборами, вела в центр поселка, на маленькую площадь, на которой расположились три главных здания: сельсовет, контора прииска и золотопродснаб. Магазин в посёлке тоже был, но в нём никогда ничего не было,и, видимо поэтому, он находился где-то среди домов и заборов.
Вокруг была тайга. Километрах в двух возвышалась гора Тютюнь. Это была Горная Шория, маленькая таёжная страна, каких много на сибирских просторах.
Прииск был действующий, то есть ра предприятии продолжали ьыть золото и ингда намывали.
Нашу семью в очередной раз занесло чорт знает куда- оказывается моей матери было сказано, что в Джелсае нет директора школы, и мы собрались и поехали. Теперь мама была директором, отец был на фронте,брат Женя тоже на фронте, а мы- трое детей учились в школе: Галя - в седьмом классе, Клара- в пятом, а я -в третьем. Отец и брат писали письма с войны, мы тоже им писали и отправляли конверты-треугольнички на какую-нибудь полевую почту.
Война шла третий год, была зима 1944года. В посёлке совсем не было мужчин. Вообще-то, они лонечно, были, но какие это были мужчины! Школьный сторож без ноги, милиционер дядя Петя без глаза да придурковатый продавец в магазине.
Под определение "мужчина" подходили двое: маркшейдер Левинсон и начальник прииска Кропотов.
Только однажды мы увидели всех мужчин прииска вместе-когда поймали дезертиров, которые воровали у людей скот. Обосновалась банда дезертиров где-то в тайге, там у них было зимовьё, там они жили, туда уводили коров, резали их и жрали, а дети без ьолока пропадали. Так вот, двоих из них поймали: наши мужчины сделали засаду и поймали их, когда те уже уводили в лес чью то корову, и привели их в посёлок. Сбежавшиеся разъярённые женщины забили их до смерти кольями и лопатами. Дезертиры кричали так , что на краю посёлка слышно было.
Маркшейдер ни в засаде ни в расправе не участвовал, а дядя Петя и Кропотов сидели в стороне и курили. После этого коровы перестали пропадать,видимо дезертиры куда-то перебазировались.
Мы жили в щкольном дворе, в школьном доме. Дом был огромный, он состоял из трёх комнат и кухни. Стены между комнатами были дощатые и не доходили до потолка сантиметров на двадцать. Посреди дома была печь, которая обязательно хоть каким-то своим боком обогревала хоть какую-то комнату.
Мы уже прожили в Джелсае два лета и жили вторую зиму.
Летом мы с сёстрами копали огород, сажали картошку ,пололи её и окучивали, собирали ягоды и грибы. Грибы собирали в огромном количестве, и за мешок очищенных груздей нам в магазине давали булку хлеба. Пока грибов было много, мы много их собирали, приносили хлеб домой, резали на куски и сушили впрок. Малину сушили, грибы для себя сушили, мы бы грибы и солили, но соли было очень мало. Соль мы добывали из рыбы-горбуши. Принесём из магазина ужасное количество рыбы, как дрова в охапках несём, и из рыбьего брюха вынимаем граммов 150 коричневой соли. У нас всё потом рыбой пахло - и суп, и каша, и рубашонки, и даже постель.
Картофельные урожаи были огромные, во второе лето мы накопали 500 вёдер. Я сам вместе с сёстрами выкопал и обустроил погреб возле дома, и крышу покрыл жердями и дёрном. Туда мы картошку ссыпали.
А ещё летом мы заготавливали на зиму дрова. Шли в тайгу, пилили и валили берёзы, я срубал сучья и ветки, потом пилили на чурки, но не кололи. Кололи зимой, когда привозили чурки домой. Колол дрова я. Из тех лет я вынес две очень полезные науки: чистить картошку и орудовать топором.
Дров хватало на ползимы, а потом нам приходилось валить деревья в лесу, тащить стволы через снег на дорогу, укладывать их на сани и везти домой. Посёлок был так расположен, что вход в него был с горы, а выход тоже - под гору, так что дрова можно было привезти либо с горы, либо тащить сани в гору. Мы предпочитали первое.
Сани, почти неуправляемые, летели с горы по обледенелой дороге,переворачивались на раскатах, мы летели с саней головой в сугроб, выбирались из снега, ставили на полозья сани, укладывали брёвна, садились сверху сами и ехали дальше. И так раза два- три.
В нашем классе было человек 20 учеников. Некоторых я помню по именам: Иван Еремеев, Лида Лукина, Лида Вишнякова. Все мы были плохо одеты, никто не мыл уши и ре чистмл зубы. Ребята иатерились ничуть не меньше взрослых. В какие игры мы не играли, а развлекались тем, что делали какую-нибудь пакость для учительницы. Мы мазали ёё стул клеем, вытаскивали за верёвочку стул из-под неё, подвешивали над столом убитую крысу и дружно хохотали, если это производило впечатление.
Но учила нас Антонина Ильинична, худенькая старушка - хорошо: я усвоил дроби и разбирался в грамматике. Учебники у нас были один на двоих, а то и на троих, но у меня книги были все - остались от сестёр, а они ещё до войны учились. Писать было не на чём и нечем. Не было ни тетрадей,ни чернил, ниперьев. Ребята привязывали к прямой палочке нитками какое-нибудь перо, вплоть до "рондо", макали в чернила из золы и воды и писали на старых газетах.
Особенно я ни с кем не дружил, выделял только Юрку Васильченко из пятого класса. Он был сыном Анны Васильевны Колокольниковой, председательницы нашего сельсовета. Юрка Васильченко был добрый хороший мальчишка. Он был толстоват, рыхловат, тяжеловат, физиономия была всегда доброжелательная. За глаза мы звали его "толстожопый". Но он был очень силён и ловок. Летом он как медвежонок, быстро взбирался на толстенный кедр,у которого самые нижние сучья росли на высоте пяти-шести метров от земли. Он быстро бегал и в городки выбивал всю фигуру с одной биты. А зимой он лихо летел на лыжах с горы, виляя между деревьями. Лыжи у Юрки были шорские, сделанные из бересты,склеенные пихтовой смолой и обитые конской шкурой.
Иногда Юрка приходил к нам, мы делали луки и стрелы и собирались охотиться. Н уже много прочёл и мог применять такие слова, как "банд", "индейцы", "Манчжурия".
Юркина мать, Анна Васильевна Колокольникова была высокая, плотная женщина с густыми каштановыми волосами, подбородок её был несколько тяжедоват,серые глаза были и строгие, и улыбчивые.
Иногда она приходила к нам с бутылкой водки, и, сидя влвоём с моей матерью, выпивала её одна. Говорили они тихими ровными голосами, тон разговора никогда не повышался,только однажды я услышал, как матьрезко и грубо сказала:
- Он-то подлец, конечно. Это ясно! А ты дура!
Колокольникова не возражала, допила водку и ушла.
Иногда она приезжала к нам верхом, ведя в повод вторую лошадь. Моя мать взбиралась на коня, и они уезжали куда-то.Это "куда-то" были или районный центр, то есть Таштагол,или соседние посёлки: Александровка,Верхние,Средние и Нижние Кичи.
Население в этих Кичах было поголовно шорское. Мама всякими силами привлекала шорских детей к учёбе. Они с Колокольниковой хотели организовать в Джелсае хоть маленький интернат.
Хоть мы с Юркой Васильченко и дружили немного, но в дом к ним я не ходил, но однажды пришёл и увидел у них в доме молодого здоровенного мужчину, одетого по-городскому.Был он рыжеватый с огромным румянцем на щеках. Глаза его светлоголубые были какие-то недобрые и настороженные. Он лежал на диване и что-то читал.
- Он кто? - спросил я.
- А - а - а - ... произнёс Юрка, пренебрежительно и гадливо махнув рукой в сторону комнаты, где возлежал молодец.
- Как его зовут?
- Кирилл.
- Что он у вас делает ?
- А -а - а - ... снова провыл Юрка, повторив свой жест.
Мы что-то поделали, и я пошёл домой,опять пройдя через комнату,где на диване продолжал лежать Кирилл.
Однажды я спросил Юрку:
- А почему он не на войне?
- Он брат Кропотова - коротко и категорично ответил Юрка.
Потом я несколько раз видел Кирилла в посёлке. Значит мужчин в посёлке было больше, чем я насчитал сначала.
- Чем он занимается ? - спросил я у своей матери.
- А - а - а - ... брезгливо произнесла она, повторив Юркин жест.
- Почему его не взяли в армию?
- Он брат Кропотова - отрезала мать.
Это после я, вспоминая, сообразил, что всегда видел Кирилла у домов, где жили женщины. Он выходил из дома Клары Эдуардовны, учительницы нашей щколы. Видел я его возле дома Марии Семёновны - она была врач. Он на её крыльце обметал с валенок снег веником. Видел я, как он входил в дом тёти Поли, нашей хорошей знакомой. Это я потом понял что женщин он посещал активно.
Однажды Юрка пришёл к нам сразу после школы, был угрюмый, всё время вздыхал и не хотел ни во что играть. Потом, как-будто решившись на что-то, сказал мне, глядя в сторону:
- Пойдём что-то покажу.
- Куда? Что покажешь?
- Увидишь...
Мне было интересно. Я быстро оделся, и мы пошли к нему домой. Почему-то Юрка повёл меня не в дом, а в сарай, где у них стояла корова. Там было почти темно - только два маленьких окошка тускло освещали помещение. Постепенно мои глаза привыкли, и я увидел корову и ясли, из которых она выбирала сено. Одно окошко выходило на огород, а второе - прямо в дом, оно было слегка занавешено изнутри, и в щёлку можно было увидеть, что делается в комнате. Я заглянул - это была спадьня, на кровати лежал Кирилл. Он был одет, в носках. Я сразу испугался, мне захотелось уйти, но я сел на сено и тупо уставился на корову.
- Сейчас она придёт - сказал Юрка.
- Кто? - спросил я. Юрка промолчал. Мы сидели тихо. Сидели долго.
Потом во дворе проскрипели шаги, хлопнула входная дверь. Мы сидели тихо, я смотрел на окошко с занавеской. Занавеска вздрогнула, чья-то рука попыталась залёрнуть её до конца, но занавеска не задёрнулась. Щёлка как была так и осталась.
Юрка тихонько встал и прильнул к окошку, недолго смотрел, затем опустил голову и сел на пол, сложился как пустой мешок. Он плакал. Я подошёл, переступил через Юрку и заглянул в окошко. Сначала я отпрянул, а потом стал смотреть. На кровати, страшно раскинув голые толстые ноги, лежала Анна Васильевна, председатель сельсовета. Ладонями обеих рук она закрывала лицо. На ней извивался голым задом Кирилл. Он попытался отнять её руки от лица, но не смог. Я сел рядом с Юркой и тоже почему-то заплакал. Ябыл уверен, что Колокольникова подвергается там неслыханному унижению, всем своим существом я ощущал это. Мы посидели немного, и я снова заглянул в спальню. Всё это продолжалось. А когда я опять заглянул через какое-то время, я увидел, что они стоят посередине комнаты. Она была босиком, он в шерстяных серых носках. Юркина мать стояла в каком-то мятом кухонном платье, каштановые волосы густой волной спадали на плечи, закрывая лицо. Кирилл что-то говорил, говорил и вдруг, резко размахнувшись, ударил её по лицу. Она закрылась руками.
- Он ударил её! - громко прошептал я.
- Он всегда её бьёт после этого - ответил Юрка.
Оглушённый и ошеломлённый я сидел на тёплом сене в тёплом тёмном сарае. Сколько мы так просидели, я не знаю. Хлопнула дверь, по двору проскрипели шаги - быстрые и твёрдые.
- Ушёл - прошелестел Юрка.
Я заглянул снова в окошко - Анна Васильевна лежала ничком на кровати, и её широкие полные плечи тряслись от рыданий. Мы с Юркой уставились друг на друга.
- Давай ему что-нибудь сделаем - сказал я.
- Давай! А что? - откликнулся Юрка.
- Давай убьём!
- Давай. А как? Я задумался.
- Мы его из лука стрелой.
- Нет - не согласился Юрка. - Не выйдет: шуба на нём толстая.
- Давай сходим к Женьке. Он знает.
- К Женьке? Ладно. Давай завтра после школы.
Женька Тортубашев был шорец, было ему 14 лет . Был он рослый паренёк и не кривоногий, как большинство шорцев. Короткие чёрные, как смоль, волосы слегка спускались на его лоб и уши, чёрные глаза смотрели весело и дерзко. Он не учился в школе, но чисто говорил по русски. Русским языком он овладел, когда с малых лет с отцом в старательской артели бродил по тайге и мыл золото в окрестных ручьях и речках. Женькиного отца задрал медведь. Сейчас Женька жил с матерью и с толпой братьев и сестёр в Нижних Кичах, в старом, но довольно крепком доме. У них была корова, лошадь, каждый год семья засевала маленькое поле в тайге ячменём. Женька был главным в доме и в Нижних Кичах, да и вообще во всей округе его знали, как лучшего охотника и удачливого золотостарателя. Cверстники его не задирали и не потому, что это было бесперспективно, а потому, что уважали этого ловкого и доброго паренька.
Нижние Кичи были в трёх километрах от Джелсая. На завтра, сразу после школы, мы с Юркой надели лыжи и побежали в Нижние Кичи. Женька был дома, он свежевал щкуру с пойманного в петлю зайца. Лисиц Женька добывал на отраву. Тушки семья съедала, а шкурки Женька носил в Таштагол и сдавал. Его и в Таштаголе многие знали.
Выслушав нас, Женька сказал:
- Конечно вы дураки, но этого гада давно надо бы спиленной берёзой невзначай придавить. В наших Кичах на войне всех мужиков поубивало. Один я мужик на все Нижние Кичи, все бабы и все девки мои. А этот сволочь тут ошивается и всё ходит к нашим бабам за водку и за табак. Вон Айша беременная, а как ей родить при четверых детях да ещё без мужика. Вообще-то убивать нельзя, но этого - можно, дезертиров же убили. И - ничего. Ладно, идите домой. Мы ушли.
Это было в январе, а в начале марта прибежала на маленьких лыжах семилетняя Женькина сестрёнка и сказала, что Женька зовёт Юрку к себе. Юрка позвал меня, и мы пошли вместе. Женька сказал что он согласен убивать Кирилла,но Юрка тоже должен убивать. Юрка вопросительно посмотрел на меня, Женька тоже посмотрел и отрицательно мотнул головой:
- Нет, его не надо.
Я заплакал. Это было несправедливо -я первый сказал, что Кирилла надо убить,а меня не брали убивать. Потом надо мной сжалились.
Через два дня я не пошёл в школу, а прямо сполевой сумкой, которая была у меня вместо портфеля, вышел за школьную ограду и побежал по дороге в сторону Александровки. Приблизительно через километр я увидел на дороге двоих. Это были Женька и Юрка. Женька был деловой, а у Юрки трусливо бегали глаза. Оказывается скоро по дороге в Таштагол (через Александровку) должен был ехать Кирилл. День был солнечный и морозный, но было не холодно. Мы шли всё в гору и в гору. Стало жарко. Женька всё время оглядывался.
- Вот он! - сказал Женька.
Позади нас лёгкой рысцой трусила лошадь, запряжённая в кошёвку. В кошёвке кто-то был
- Это он? - выдохнул Юрка.
- Он, он - сказал Женька и расстегнул свой рыжий полушубок. Он что-то держал под полушубком левой рукой. Сани приближались. Вот они уже рядом. В санях сидел Кирилл. Был он в своей чёрной шубе и в рыжем лисьем малахае.
- Сейчас, сейчас - бормотал Женька, подходя вплотную к саням.
И тут раздался негромкий хлопок. Кирилл повалился назад, а лошадь и ухом не повела. Кирилл лежал на спине, не выпуская вожжи из руки. Одного глаза у него не было,была только красная дыра, а второй глаз торчал, как яблоко. Женька резко выдохнул.
- Теперь ты! - сказал он, передавая Юрке короткий обрез с невероятно широким дулом.
- Я два патрона готовил. - На! -
Юрка держал обрез и патрон и никак не мог сообразить, что надо делать. Женька Взял у него из рук обрез и патрон, по деловому зарядил.
- На. Нажимай вот сюда. Да в голову, голову !
Раздался второй хлопок. Лошадь снова не повела ухом.
- Я патроны камушками зарядил, а то всем известно, у кого свинец - то есть! - Пошли домой ! - скомандовал Женька.
Мы пошли под гору. Вскоре на обочине дороги Женька подобрал свои лыжи, надел их и по насту заскользил в сторону.
- Вот я маме скажу, когда придёт, что ты в школу не ходил - сказала мне дома сестра Клара.