Аннотация: май, 2008. Как и "Восстание", попытка взглянуть "изнутри" на события, о которых мы уже никогда не узнаем правды.
Я не герой
Я не герой.
Я самый обыкновенный парень, видавший всего семнадцать зим. У меня тяжело больная мать и отец-художник. Меня любили учителя в школе, и предсказывали, что я стану великим математиком. Я живу в стране, которую люблю всем сердцем, и за которую готов отдать жизнь. Но я не герой.
Я просто выполняю свой долг.
В ожидание ужина, ребята устраиваются прямо на полу, прикрывая глаза и моментально засыпая. Бессонная напряженная ночь не прошла бесследно, да и тридцатичасовые патрули, ей предшествующие, все еще сказывались. Мы все вымотались и устали, но, я знаю, все без исключения с нетерпением ждут наступления ночи, когда мы снова повторим попытку. Несколько наших поселений все еще в осаде, и, кроме нас, им некому помочь. Значит, нам нельзя медлить. И прошлая ночь не повторится. На этот раз мы дойдем.
Усталость каменной глыбой лежит на плечах, но сон не идет. Я выхожу во двор школы, где нас временно приютили, потягиваюсь и опускаюсь на скамейку возле тускло горящего фонаря. Времени уже, должно быть, около восьми вечера, солнце давно зашло, но командир будто бы никуда не торопится. И ужин... Ужин бы сейчас не помешал бы - уверенно бурчит мой желудок.
- Алекс.
Оборачиваюсь, киваю, невольно улыбаясь. Эйтан подходит ко мне, как всегда, пружинистый и жизнерадостный. Бессонные ночи сказались и на нем - под глазами залегли тени, лицо осунулось, но губы по-прежнему кривятся в задорной усмешке, да и в зрачках мерцают азартные огоньки. Таков он, Эйтан, наверняка, даже в бою смеется в лицо смерти...
- Какого черта, Алекс? - говорит он, останавливаясь передо мной и упирая кулаки в бока. - Все нормальные люди сейчас отдыхают перед нашим ночным марш-броском, а тебе все никак не сидится на одном месте! Ночью будешь спать на ходу?
Эйтан старше меня всего на полтора года, но на его долю выпало столько испытаний, что будь у меня шляпа, я бы не раз снимал ее перед ним. В отличие от меня, он побывал в самых горячих точках, даже в тюрьме отсидел. И с нашей первой встречи он относился ко мне как опекун, или старший брат. Я ничего против не имел, да и не имею. Он - действительно герой.
Я - нет.
- Не буду, - уверено отвечаю я, невольно улыбаясь. - Честное слово, не буду.
- Ну, раз честное... - вздыхает Эйтан. - Тогда, так уж и быть. Но гляди у меня, Алекс, - он шутливо грозит мне пальцем, - если я увижу, как ты засыпаешь...
Мы вместе смеемся. Эйтан садится рядом со мной, достает из кармана сигареты, спички, протягивает мне. Я качаю головой. Он пожимает плечами, прикуривает и, откинувшись на спинку скамейки, выпускает облачко дыма.
- Ужинаем, Дани проводит инструктаж, потом выходим. Утром уже будем в деревне, а потом - как повезет. - Он словно отвечает на невысказанный вопрос. - По плану, мы должны были выйти часов в семь-восемь, когда окончательно стемнеет. Но, как говорится, план писали на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить... И теперь черт знает, когда мы выйдем. Главное, чтоб не повторилась прошлая ночь. Я не хочу опять возвращаться из-за дурацкого просчета времени.
- Да никто не хочет. - Я машу ладонью, разгоняя дым. - Так глупо получается...
- Угу, - кивает Эйтан, затягиваясь и отводит от меня руку с сигаретой. И неожиданно круто меняет тему: - Родные знают?
Я молчу.
Эйтан качает головой и, отвернувшись от меня, выдыхает дым. Вторая его рука обнимает меня за плечи.
- Ты уверен, что это правильно, Алекс?
- Да, - чуть резче, чем собирался, отвечаю я. И примиряюще добавляю: - У меня мать больная, Эйтан. Я не хочу ее нервировать. Пусть лучше думает, что я занимаюсь с подростками.
- Ты когда нибудь собираешься ей рассказать правду?
- Когда нибудь. - Я неопределенно пожимаю плечами. - Когда война кончится.
- Скорее бы. - Эйтан снова вздыхает. - Мне это уже порядком надоело, Алекс. У меня меньше чем через месяц день рождения, и свое девятнадцатилетие я снова встречу с оружием в руках. Нет бы... как в детстве: воздушные шарики, торт, свечки... Девочки нарядные... Эх, к черту! - Он в последний раз затягивается и щелчком выкидывает окурок. - Пойдем обратно, Алекс. Вон, ужин несут...
Инструктаж заканчивается только в пять минут двенадцатого. Нам остается меньше семи часов темноты и около двадцати пяти километров пути. Перед выходом, Эйтан нагоняет меня и ошарашивает неожиданной новостью: двое ребят остаются здесь.
- Но почему? - с искренним изумлением спрашиваю я. - Нас и так мало, а нам нужно столько всего пронести! Как...
- Очередная накладка! - Эйтан в сердцах рубит ладонью воздух. - Прикинь, им не хватило оружия! Они просили у председателя, чтобы он им что-то дал - отказал, сказал, ему самому не хватает на оборону селения. Просили у Джордана - у него же и пулемет и пистолет, так тот бы с радостью, но Дани воспротивился. Сказал, что так нельзя, что пистолет Джордана остается у Джордана. И отказывается выпускать их без оружия.
- Неужели, они ничего не могут придумать? - Я никак не могу поверить в происходящее.
- Пытаются, - мрачно говорит Эйтан. - Но Дани настроен весьма серьезно. И мы уже выходим. Видимо, им придется здесь остаться... Как обидно!
Мы с тяжелым сердцем прощаемся с ребятами и выходим в путь. Я оборачиваюсь лишь однажды - и никогда не забуду, какими глазами они нас провожают. Оба они были готовы отдать все на свете, чтобы присоединиться к нам, как и договаривались. И, видимо, мы уже никогда не узнаем, почему мы не досчитались тех двух ружей...
Мы идем в полной тишине под покровом ночи, а в моих ушах все еще отдается голос Дани, нашего командира: "Не говорить. Не курить. Не шуметь и не раскрывать наше присутствие. Беречься от пастухов, выходящих со стадом ночью. И тихо, незаметно продвигаться к нашей цели. К утру мы будем там". Краем глаза посреди инструктажа, я заметил, как болезненно скривился Эйтан - и подавил усмешку. При его пристрастие к никотину, долгие часы похода на свежем воздухе, без сигарет станут сущей пыткой. Но он не дурак - понимает опасность...
Все мы понимаем.
Мы идем в долине, затянутой туманом, расползающимся от негромко журчащей речки. Лямки рюкзака и ремень оружия болезненно врезаются в плечи, тянут к земле, снова поднимает голову усталость. Но мы продолжаем идти. Потому что не дойти сегодня мы не можем. Потому что там, в паре десятков километров от нас, ждут помощи наши братья. И будь что будет, мы дойдем.
Какое-то время назад впереди слышался странный шум, источник которого некоторое время оставался для меня неизвестным. Около часу ночи мы останавливаемся, и ко мне подходит Эйтан.
- Надо внимательно смотреть под ноги, - уведомляет он. - Один из ребят очень неудачно упал, вывихнул лодыжку.
- И что дальше? - с замиранием сердца спрашиваю я. В голове бьется одна мысль: "Только не возвращаться! Только не возвращаться!". Мы не можем повторить прошлую ночь, нас ждут! А лодыжка - это не утес, который нас так подло задержал вчера, и из-за которого в итоге мы были вынуждены вернуться, так как катастрофически не успевали до рассвета...
Эйтан пожимает плечами, поправляет ремень оружия.
- Видимо, он возвращается, - наконец, говорит он. - Дани даст ему двух сопровождающих... и нам остается лишь молиться Богу, что бы они благополучно дошли обратно.
Мы снова прощаемся и продолжаем путь. Пять отставших (включая тех двух, которые недосчитались оружия) - это много. Это очень много. Будем надеяться, подобных инцидентов по дороге больше не будет. Нам нужно дойти, во что бы то ни стало.
Время от времени я бросаю тревожный взгляд на небеса. Утро приближается, медленно и неотвратимо, я чувствую это каждой порой своего тела. Отпущенного нам времени остается все меньше и меньше. А мы еще далеки от нашей цели... О возвращение речи не идет, мы зашли в сердце вражеской территории, да и никто из нас уже не повернул бы назад. Мы идем вперед и только вперед. Нас ждут. Мы не можем не дойти.
Я выхожу в авангард, на разведку, вместе с Эйтаном. Мы ловим взгляд друг друга, молча киваем, я угадываю ободряющую улыбку друга - и расходимся в разных направлениях.
Поудобней перехватив оружие, я осторожно раздвигаю растительность, осматривая местность как охотничий пес, вдыхаю свежий утренний ветерок. И, когда отодвинув очередной куст, я вижу перед собой два черных глаза - я теряюсь.
Он молча смотрит на меня - смуглый седой старик, с изрезанными морщинами лицом. Ему лет триста, не меньше. Подернутые пленкой глаза подслеповато щурятся, пытаясь разглядеть меня. В руке - не то палка, не то посох. Пастух. Просто старый пастух, оказавшийся в неправильном месте в неправильное время.
Я знаю, что я должен сделать. Схватить оружие, нацелить, выстрелить. Я не имею право подвергать опасности всю нашу операцию из-за одного старика. Я должен его убрать. Все равно, он свою жизнь уже прожил...
Руки словно чужие. И двигаются, как в болоте - невыносимо медленно.
Я тянусь к оружию, не отводя взгляда от тусклых черных глаз.
И опускаю руки.
Я не герой.
Но я не могу убить этого старика, просто потому что...
- Уходи, отец, - говорю я, лихорадочно припоминая язык врага. - Уходи и не появляйся здесь больше. Мы - ваши защитники. Но ты рискуешь, находясь здесь.
Несколько бесконечно долгих мгновений он продолжает смотреть на меня. Потом разворачивается и уходит, смешно семеня и постукивая посохом по земле. Я некоторое время смотрю ему вслед, пока его фигура не растворяется в предрассветном полумраке. Оборачиваюсь. И едва не налетаю на Эйтана.
- Ты дурак, Алекс, - разъяренно шипит он. - Какого черта ты его отпустил?
- А какого черта ты меня не остановил? - парирую я. Эйтан молчит, но его темные глаза мечут молнии. Я примирительно касаюсь плеча друга.
- Я не мог в него выстрелить, Эйтан, - тихо говорю я. - Этот пастух... он человек, такой же человек как мы все. Ему просто не повезло оказаться на нашем пути.
- Как бы нам всем сейчас не повезло, - бурчит Эйтан.
- Я говорил с ним на его языке, а он полуслеп. Может, он мне поверил. Может, обойдется. Как бы то ни было, я буду держать ответ перед Дани. Если это была ошибка, то она будет моей. И я смею надеяться на то, что мы за нее не поплатимся. Мы ведь почти дошли!
Эйтан молчит.
- А скажи мне, Эйтан. - Я заглядываю ему в глаза. - Если бы ты был на моем месте... Ты бы смог выстрелить в этого старика? Смог бы хладнокровно убить беззащитного человека? Ответь мне, прошу тебя. Ты бы смог?
Эйтан вздыхает и опускает глаза. И медленно, едва заметно качает головой справа-налево.
- Мы почти дошли, - повторяю я. - Все обойдется, я уверен. Пойдем дальше...
Поймать момент рассвета невозможно. Просто в какой-то момент темнота медленно отступает, сдается без боя бледному свету. И вместе с рассветом на нас нападают.
Нам не хватило каких-то тридцати минут темноты, чтобы дойти до того места, где даже при свете дня мы могли бы успешно завершить свой поход. Мы все делали правильно, мы не сбивались с дороги, мы выдерживали курс. Мы просто чуть-чуть не рассчитали времени. Не рассчитали, что трое ребят будут вынуждены нас покинуть, что усталость и изможденность упадут на плечи, вместе с тяжелым грузом приковывая нас к земле. И рассвет застигает нас в самом неподходящем месте.
Врагов было много. Безумно много. Вызвал ли их тот самый старик-пастух, или мы засветились еще где-то - неизвестно. Завязывается перестрелка, в которой мы держимся неплохо - благо, боеприпасов у нас немало. Под командованием Дани, мы отступаем на север, в одну из многочисленных долин, огрызаясь на беспорядочную стрельбу врагов.
Усталость и сонливость отступают под бешеным приливом адреналина. Время то несется вскачь бешеным галопом, то растягивается до невозможности. Я совершенно теряю ориентировку, что-то кричу, выпуская длинную очередь по затаившимся на склоне холма врагам, падаю на землю, за крупный валун - щеку режет осколок камня, отлетевший от попадания пули. Мы отступаем - медленно, но спланировано. Никто не паникует. Отступление не превращается в бегство. Мы все еще взвод. Не шайка паникеров-беглецов, думающих только о собственной шкуре.
Пещера встречает нас прохладным ветерком, овевающем разгоряченные лица. Пышная растительность скрывает нас от посторонних взглядов. Крики на чужом, отвратительно звучащем гортанном языке смолкают где-то вдали. Мы... оторвались?
- Мы оторвались, - озвучивает мои мысли Эйтан и подсаживается ко мне. Бесцеремонно хватает за подбородок, поднимает голову. - Алекс, у тебя все лицо в крови...
Дотрагиваюсь до щеки, пальцы окрашиваются в красный цвет. Надо же, в горячке боя не почувствовал боли. Впрочем, ранение ерундовое, просто крови много. Эйтан качает головой, самолично промывает царапину, заклеивает пластырем. Сам он цел и невредим, как и большинство наших ребят. В яростной перестрелке задело всего четверых над которыми уже хлопотал наш санитар.
- Половина одиннадцатого, - говорит Эйтан, прислонившись к скале и устало вытянув ноги. - Больше четырех часов... прикинь, Алекс? А казалось, прошло всего-то десять минут...
- Или десять часов, - невесело усмехаюсь я. - Однако, пока мы отсиживаемся здесь, деревня все еще в осаде и ждет помощи.
- Да. - Эйтан морщится, трет глаза. - А у нас нет даже способа сообщить командованию, что мы попали в засаду. Но выйти сейчас - это безумие. Они наверняка все еще где-то рядом...
Мы ждем около четырех часов. Дани посылает Эйтана и второго Александра на разведку, мы же используем это время для отдыха, настороженно прислушиваясь к происходящему вокруг. Как назло, вокруг все тихо и мирно, словно утренний бой нам приснился. А, может, так оно и было?...
Разведчики возвращаются в начале третьего, когда солнце уже начало клониться к закату. Дани выслушивает их доклад, сжимает губы, машинально чешет в затылке. Хороший человек Дани. Умный и понимающий. Я, конечно, рассказал ему историю со стариком, на что он лишь покачал головой и сказал: "Сделанного не воротишь". Даже Эйтан и тот выражался жестче. А командир наш понимает, что не имеет смысла горевать о случившимся, да и времени на это у нас не было.
- Ребята, - негромко говорит Дани, поднимаясь на ноги. Все моментально открывают глаза, выпрямляются, машинально подбираясь. Он обводит нас взглядом, опускает глаза, некоторое время молчит, а потом, словно собравшись с духом, чеканит: - Собираемся в путь. Прорываемся к холму 573. Десять минут.
- Эйтан, - негромко зову я. Тот подходит ко мне, опускается на корточки и застегивает рюкзак. - Что вы видели? Отчего такая спешка? Не разумнее было бы дождаться ночи?
- Разумнее, - кивает друг. - Но наши враги не спят. Они стягивают сюда силы и готовятся ударить до наступления темноты. Мы должны их опередить, прорваться на холм и занять там круговую оборону. Тогда есть шанс продержаться.
- Но у нас осталось совсем мало боеприпасов, - тихо говорю я. Эйтан молча смотрит на меня, потом резко поднимается на ноги и подхватывает рюкзак.
Мы выходим из укрытия во всеоружии. Раненых товарищей несем на спинах; о том, чтобы оставить их здесь, на произвол судьбы, не может быть и речи. К счастью, мы прятались у подножия холма, высота которого на картах была обозначена как 573 метра - второй по высоте холм, соединенный седловиной с холмом, высотой в 603 метра. И нам нужно было одолеть лишь его склон. Крутой склон, когда на спинах многокилограммовые рюкзаки, оружие и раненые ребята.
Враги словно ждали этого, осыпают нас свинцовым ливнем. Мы изредка огрызаемся - боеприпасы нужно беречь - и упорно идем к нашей цели. Шаг за шагом, оступаясь, падая, чувствуя вокруг себя смерть, смерть, смерть - мы все же продвигаемся, невыносимо медленно, но продвигаемся. И в итоге мы достигаем вершины, где и укрепляемся, назло всем врагам.
Я оглядываюсь, и чувствую, что земля уходит у меня из-под ног. Отсюда, свысока, прекрасно видно, что мы окружены. С трех сторон холма - глубокие впадины, с четвертой вторая вершина, на которой засели враги. И со всех холмов вокруг в нас целятся вражеские ружья. В отчаяние я смотрю на Дани - ну же, командир, скажи что-нибудь, ты ведь умнее меня, ты герой, в отличие от меня, ты видишь то, что скрыто от моих глаз. Скажи, не молчи, скажи, как мы выбираемся из этой ловушки?
Дани обводит взглядом сначала нас, потом вражеские отряды. Улыбается горькой, как полынь, улыбкой. И передергивает затвор автомата.
- Мы в ловушке, - просто и буднично говорит он. - Что ж... Примем свой последний бой, как настоящие мужчины. И я скажу вам одно: я лично предпочитаю умереть в этом бою, нежели попасться живым в их руки. Увидимся на том свете, ребята.
Что-то туго натянутое в груди лопается и струится обжигающей, как пламя и пузырящейся, как шампанское жидкостью по венам, смывая усталость, страх и отчаяние. Последний бой, говоришь, командир? Пусть будет последним! Жаль, что мы так и не дойдем до нашей цели. Жаль, что я больше не увижусь с родными - прости, мама... Но мы заставим врагов поплясать перед нашей смертью!
Словно на глазах ребята меняются, один за другим скидывая с плеч осточертевшие рюкзаки и перезаряжающие оружие. Согнутые под тяжестью груза спины выпрямляются, плечи расправляются, в глазах зажигается мрачный огонь, на губах играют странные улыбки. Мы все понимаем, командир. Не твоя вина, что ты завел нас в ловушку. И не моя - я читаю это в их глазах - что я отпустил того старика и подставил всех нас. Любой бы на моем месте поступил бы так же - я знаю. Мы в ловушке, мы окружены, враг превосходит нас во много раз. Тогда - вперед, до последнего патрона! Мы не сдадимся.
Дани видит нашу решимость, едва заметно кивает и улыбается - словно солнце взошло, осветив его изможденное лицо. И эхом раскатывается над холмом его последняя команда:
- Огонь!!!
Когда в пятницу 16-го января, 1948 года взвод под командованием Даниэля (Дани) Масс, не дошел до осажденного Гуш-Эцийона, поднялась тревога. Два дня поисковые отряды прочесывали всю местность, собирая обрывочные слухи о бое, в котором погибли 35 евреев. Их обнаженные и надруганные тела нашли на исходе субботы, 17-го января, 1948 года, но лишь 17-го ноября 1949 года они были похоронены на военном кладбище, на Масличной Горе в Иерусалиме. Они остались в истории Израиля как "махлекет hа-ламед-hей", "взвод 35-ти" - тридцать пять солдат hАганы, погибших в неравном бою против арабских вооруженных сил. В их честь назван киббуц "Натив hа-ламед-hей", "путь 35-ти", расположенный невдалеке от Бейт-Шемеша. О них сказал принимавший участие в этом бою арабский шейх: "Кому суждено умереть - пусть хотя бы удостоится чести умереть так, как умерли эти храбрецы!".