Поливанов Олег Игоревич : другие произведения.

Исповедь бывшей послушницы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    6 января была убита настоятельница Свято-Ксениевского монастыря матушка Василисса. "Я могу подтвердить факт, что матушка Василисса убита. Скорее всего, это было нападение одной из болящих послушниц, которых много в монастыре", - сообщил пресс-секретарь экзархата. Хотите знать из-за чего это случилось? Читайте...
  
Хотите знать, что из себя представляет современное монашество? Двенадцатичасовой рабочий день впроголодь, скудная еда из просроченных, протухших продуктов на фоне чудовищного обжорства церковного начальства, всеобщее доносительство, взаимное отчуждение, постоянные унижения, травля неугодных по команде настоятеля, мысли о неудачной жизни и в то же время ощущение избранности. Цель "понимающих", "прозорливых" батюшек и старцев побольше и побыстрее набить монастыри лохами. Молодая женщина Мария Кикоть описала свой семилетний монашеский опыт в небольшой публикуемой тут повести, предваряемой наиболее интересными цитатами.      
  
  Матушка Николая сидела в своей игуменской стасидии, которая больше походила на роскошный королевский трон, весь обитый красным бархатом, позолотой, с какими-то вычурными украшениями, крышей и резными подлокотниками. Я не успела сообразить с какой стороны к этому сооружению мне нужно подойти, рядом не было никакого стула или скамеечки, куда можно присесть <...> Сестры могли разговаривать с Матушкой только стоя на коленях, и никак иначе.
  <...>
  Вообще, наблюдение за ближайшим кругом "верных" матушкиных сестер, проживших под ее началом 15-20 лет, дает понимание многого. Все они смогли добиться ее расположения исключительно благодаря лизоблюдству, лести, подхалимству, доносительству и привязанности к Матушке. Эти качества характеризуют "верность" и "надежность" сестры. Никакие другие человеческие качества не берутся в расчет. Смешно было слушать, как эти "приближенные к телу" монахини, перебивая друг друга, как дети, со слезами признавались Матушке в любви и верности, валяясь в ногах у ее трона и целуя ее руки, писали посвященные ей стихи и песенки, а также доносы и кляузы, порочащие друг друга.
  <...>
  У детей распорядок дня был примерно такой же, как и у сестер, только они еще и учились. Их, так же как и сестер, тоже ставили на послушания на территории приюта, весь день у них был расписан по минутам. Посещение служб в храме для них было обязательным. Долгие монашеские богослужения очень утомляли детей, они их просто ненавидели. Странно, ни у кого из детей не было игрушек. Были какие-то мягкие игрушки в холле, но я ни разу не видела, чтобы там кто-то играл. По самому приюту дети везде ходили строем, парами, за ними постоянно присматривал воспитатель, даже за большими девочками, их вообще никогда не оставляли в покое, все время они были должны что-то делать. Ни одной свободной минуты у этих детей не было, все было подчинено строгому распорядку и происходило под строгим наблюдением сестер. Здоровую психику в таких условиях сохранить невозможно, почти каждый день с кем-нибудь из детей случалась истерика с криками, ребенка за это наказывали, как правило, мытьем полов или посуды на кухне поздно вечером. Самое страшное наказание - отвести к Матушке на беседу, дети этого боялись больше всего. Часто дети убегали из приюта, что становилось темой очередных монашеских занятий.
  
  Однажды сбежали две взрослые девочки шестнадцати лет: Лена и Ника. На занятиях Матушка долго расписывала нам испорченность и развращенность этих молодых девиц (не понятно было, когда они успели так развратиться в приюте). Причиной их ухода по словам м.Николаи был блуд, другими словами они были лесбиянками, и эта страсть толкнула их на грех ухода из монастырского приюта. Все знали, что девчонки были подружками. Они давно хотели уйти из приюта и из монастыря, просто потому, что не могли больше жить такой жизнью, но Матушка их не отпускала, как несовершеннолетних. Поэтому девчонки сбежали тайно, без документов, которые были в сейфе у игуменьи.
  <...>
  После моего переезда из паломни в сестринский корпус меня очень удивило одно престранное обстоятельство: по всему монастырю ни в одном туалете не было туалетной бумаги. Ни в корпусах, ни в трапезной, вообще нигде. В паломне и на гостевой трапезной бумага везде была, а тут нет. Я вначале подумала, что за всей этой праздничной суетой от этом важном предмете как-то забыли, тем более я все время на послушании была на гостевой или на детской трапезной, где бумага имелась, и я могла намотать себе сколько нужно про запас. Задавать этот щекотливый вопрос сестрам или Матушке я как-то не решалась. Один раз, когда я чистила зубы в общей ванной в нашем корпусе, а дежурная по корпусу инокиня Феодора в это время мыла пол, я вслух громко сказала как бы про себя: "Надо же! Бумагу опять забыли положить!" Она дико посмотрела на меня и продолжила мыть полы. Потом я все-таки выведала у соседки по келье, что этот драгоценнейший и жизненно важный предмет нужно специально выписывать у благочинной, это можно сделать только раз в неделю, когда работает рухолка, и выписать можно только 2 рулона в месяц, не больше. Я подумала, что мне это показалось. Просто не может быть. После всех этих роскошных трапез с осетрами, дорадо и конфетами ручной работы в такое было трудно поверить.
  
  Забегая вперед, скажу, что с этой бумагой вообще было много курьезов. Одна недавно пришедшая послушница Пелагея (в миру ее звали Полина) пожаловалась Матушке, что для нее никак не возможно обойтись двумя рулонами. Эта Пелагея вообще была по жизни довольно простой, ничто не мешало ей говорить о вещах, которые действительно ее волновали. По этому поводу проведены были целые монашеские занятия. Матушка позорила при всех Пелагею. Говорила, что пока все занимаются молитвой и послушанием, она думает о таких вещах, как туалетная бумага. Остальные, разумеется, поддерживали во всем Матушку. Им видимо всего хватало. А кому не хватало, молчали, думали что они просто какие-то неправильные. В итоге Пелагея, которая стояла все это время с невозмутимо-тупым видом, спросила:
  -Матушка, ну что мне пальцем, что ли вытирать?
  На что та гаркнула со злобой:
  - Да! Подтирайся пальцем!
  <...>
  На следующих после нашей "спевки" занятиях был настоящий концерт. М.Нектарию опять ругали за то, что она по ночам в келье рисует без благословения и таким образом тратит монастырское электричество. Было решено забрать у нее все краски и кисти, если она сама не сдаст их добровольно. Она оправдывалась, и это очень возмущало сестер. Вдруг вскочила м.Гавриила и стала прямо как в младшей группе детского сада быстро-быстро говорить:
  -    Матушка, Матушка, я их видела в храме троих. Они там пели перед иконой.
  -    Кого? - видимо помыслы еще не были прочитаны, и Матушка была не в курсе.
  -    Мать Нектарию, Ларису и Машу, они стояли и пели у иконы.
  Мне велели встать.
  -    Маша, что вы пели? Почему втроем, ночью?
  -    Матушка, мы пели по нотам Херувимскую не ночью, а вечером, после чая.
  -    А кто вам благословил?! - до Матушки начал доходить весь размах и дерзость преступления, - Нектария, Лариса, Маша! Бесстыдницы! Мерзавки! Три змеи сплелись в клубок... Чего вы там замышляли? Дружбочки у вас теперь? По углам прячетесь? Что вы там шептались за спиной у игуменьи, у своей старицы! - Матушка часто себя называла не иначе, как "старицей", то есть это как "старец", только женского рода.
  
  Как она нас только не называла. Матушка кричала, мы с Ларисой просто стояли молча, в ожидании развязки, а м.Нектария взялась оправдываться, спорить, потом у нее случилась истерика. Она стала рыдать, пищать своим тоненьким голосом, и никак невозможно было заставить ее замолчать. Она кричала, плакала, размахивала четками, картина была до того жалкой, что все молчали, никто не мог вставить слово. Кажется м.Нектария высказала наконец все, что у нее накопилось, открыла чистосердечно все свои помыслы, ничего не скрывая. Матушка быстро свернула занятия, встала и ушла. Это был единственный случай, когда она ушла с занятий. Мы остались сидеть за столами. На середину трапезной вышла м.Серафима и сказала, что мы все очень виноваты перед Матушкой, не только мы трое, но и все остальные сестры, которые не смогли вступиться за Матушку. Как будто Матушку нужно было защищать от расплакавшейся м.Нектарии. М.Серафима сказала, что теперь нам всем нужно пойти и положить Матушке земной поклон. Все пошли в троицкий корпус. Матушка вышла к нам из своих покоев со спокойным лицом, молча приняла наши поклоны и ушла к себе.
  
  Если бы я своими глазами не видела эти матушкины спектакли на занятиях, я бы не поверила, что люди вообще могут такое вытворять. После всех этих событий меня охватило какое-то отупение, мне стало все равно, что происходит вокруг. Все это было так дико и ни на что не похоже, что я вообще перестала как-то воспринимать реальность. Матушку я стала ужасно бояться. Я боялась не просто подойти к ней с каким-то вопросом, боялась даже просто попасться ей на глаза. Стоило мне с ней встретиться, это всегда заканчивалось криками. Как-то раз, когда я стояла в кухне, нарезая хлеб на трапезу, я услышала матушкин голос, она входила в трапезную и направлялась на кухню. Она громко что-то говорила келарю. Я даже сама не заметила, как оказалась в маленькой пустой комнатке, где чистили овощи. Я стояла в этом убежище, прижавшись к стене и ждала, когда Матушка выйдет из кухни. Все это получилось удивительно быстро, как-то само собой, не хотелось лишний раз с не встречаться.
  
  Чувствовала я себя неважно. На душе все время было как-то тревожно и страшно, даже ночью я не могла расслабиться и заснуть от навязчивых мыслей. Все крутилось в голове, пока я ни принимала что-нибудь успокаивающее. У Пантелеимоны была целая коробка различных лекарств. Она разрешила мне взять столько, сколько мне нужно. Я набрала в пакет самых разных таблеток: колвалол, валокардин, феназепам, релаксон, афобазол, даже антидепрессанты амитриптилин и прозак. Травки и валерианка мне не помогали. Раньше я никогда не принимала таких таблеток, я вообще старалась избегать всякой химии. Когда я пыталась ничего не пить, тревога и страх становились такими сильными, что мне казалось, я схожу с ума.
  
  Свои лекарства иметь сестрам Матушка не благословляла, и их приходилось надежно прятать в келье или носить с собой в кармане. Кельи у нас не закрывались, уходя, дверь следовало оставить приоткрытой, нельзя было даже не захлопывать. Такой обычай Матушка видела в одном греческом монастыре, и он ей понравился. Ей казалось, что это очень по-монашески. Но в принципе, большого значения не имело - захлопнуть дверь или оставить приоткрытой, все равно в любой момент келью могла обыскать благочинная м.Серафима, пока сестра была на послушании, это разрешалось по уставу. Как правило, она делала это аккуратно, сестры этих вмешательств часто не замечали. Редко когда она со своими помощницами переворачивала все вверх дном, забирая все, что иметь в келье не благословлялось. На такой особый "шмон" нужно было личное благословение Матушки. Это бывало, если сестра сильно в чем-то провинилась или подозревалась в каком-либо "заговоре" против Матушки и монастыря в целом.
  
  У меня было достаточно запрещенных вещей: лекарства, плейер и диктофоном, чтобы учиться петь, электрочайник и пакет с чаем, кофе и сахар. Чай пить в кельях не благословляли, на трапезе это был совсем не чай, а просто мутная несладкая коричневая водичка, и мне с моим низким давлением приходилось доставать себе чай и кофе самой, чтобы по утрам были хоть какие-то силы. Много книг иметь в келье тоже на благословлялось. Сестра могла держать у себя только 5 книг, не больше, остальные она должна была сдать в библиотеку.
  <...>
  ... стол для приема Митрополита мы держали на втором этаже богадельни, а скатерть - в прачечной, повешенную на свободной сушилке и уже отглаженную для экономии времени. Как только нам сообщали о его приезде, мы спускали стол, покрывали его розовой скатертью и бежали на сестринскую кухню к м.Антонии, матушкиному повару, которая для этого случая готовила "архиерейскую" закуску. Обычно она готовила несколько изысканных блюд, как в дорогих ресторанах, множество видов пирожков, рулетиков, каких-то замысловатых шашлычков, тортиков и т. д. Часто все это у нее оставалось после матушкиных трапез, которые тоже можно было бы назвать "архиерейскими". Все это нужно было в должном порядке расставить на столе. Мне как-то не доводилось до монастыря ходить по действительно дорогим ресторанам, поэтому такому уровню обслуживания меня пришлось учить. Непросто было сервировать стол таким множеством вкусностей и фруктов, а потом тащиться в сестринскую трапезную и есть свою кашу с сухарями и холодным несладким чаем, утешаясь тем, что совершаешь этим богоугодный подвиг. Хотя ко всему привыкаешь.
  <...>
  Сестрам Матушка всегда внушала на занятиях, что монашеская жизнь предполагает непрестанный подвиг, поэтому ни у кого не было к ней особых вопросов, а Матушка легко могла экономить практически на всем. Продукты для сестер были только те, которые жертвовали магазины, часто просроченные, даже испорченные - в этом тоже был своего рода "монашеский шик" - прямо настоящий аскетизм. Сахар на столы не ставился, чай был несладкий. Хлеб был пожертвованный Калужским хлебозаводом, тот, который уже не могли продавать ввиду его срока годности, и то, разрешалось съесть 2 куска белого и столько же черного. Фруктов и свежих овощей не было практически никогда, только если совсем испорченные или по праздникам. Большинство этих просроченных и полуиспорченных продуктов нам жертвовали не для людей, а для коров и кур. Как-то нам в Карижу привезли несколько ящиков полугнилых нектаринов для коров. Мы были очень этому рады. У коров была свежая трава, а мы уже успели забыть, когда в последний раз ели фрукты. Из всей этой кучи набрался хороший тазик фруктовых кусочков, который мы съели за вечерним чаем. Чай состоял в основном из сухарей и варенья, иногда был творог, что было большой радостью - при монастырских нагрузках мне всегда очень хотелось есть. Как-то раз в монастырь пожертвовали несколько десятков коробок соков, просроченных почти на полгода, и сестры и приютские дети с удовольствием их пили. А как-то даже привезли полгрузовика консервированного зеленого горошка в ржавых банках и истлевших коробках, срок годности которого закончился более пяти лет назад. Матушка благословила его съесть. Несколько месяцев этот горошек, который кстати был совсем не плох, добавляли почти во все блюда, даже в суп. Рыба, молочные продукты и яйца были роскошью. Хотя в монастыре имелся коровник, почти весь творог и сыры Матушка раздавала спонсорам и знакомым в виде подарков.
  
  Матушка часто экспериментировала с сестрами, как с кроликами. Одно время на столы запретили ставить соль и добавлять ее в блюда - Матушке кто-то сказал, что соль вредна. Больше года сестры вынуждены были есть несоленое, для некоторых это была настоящая пытка. Потом соль неожиданно вернулась на столы. Еще был случай. Матушка решила, что сестры слишком много едят и благословила оставить на столах из приборов только чайные ложки. Не знаю сколько точно длился этот эксперимент, меня в монастыре тогда еще не было, мне об этом рассказывали сестры: за 20 минут они еле-еле успевали вычерпать чайной ложкой суп, а еще хотелось успеть съесть второе.
  <...>
  Меню на каждый день придумывала Матушка, а потом зорко следила на занятиях, чтобы келарь не поставила чего лишнего. Один раз она заметила, что к чаю раздали по две печеньки каждому. Матушка долго ругала сестру-келаря за расточительность. Полагалась к чаю только одна печенька. Печенье было сильно просроченным, и его нужно было как можно быстрее съесть, но все же это был не повод для обжорства! Чай был до того ужасным, что лучше было пить воду. Кофе и сладости давали только по "матушкиным" праздникам. Все, что жертвовалось или покупалось более менее приличного, складывалось в специальные "матушкины" холодильники на нужды игуменьи и ее гостей, а также на "чай" для Митрополита. Такое положение дел считалось вполне нормальным: ведь игуменское и архиерейское служение так тяжелы, что предполагают усиленное питание. Игумения Николая приобрела такой практикой поистине угрожающие размеры, ее вес превышал уже сто двадцать килограммов, хотя она все это списывала на сахарный диабет и гипертонию. Честно говоря, при таком личном поваре, как м.Антония, никто бы не смог сохранить фигуру. Особенно нелепо выглядело то, как Матушка, сетуя на свой диабет и уплетая кусочек осетра со спаржей, политой каким-то розовым соусом, со слезами на глазах жаловалась нам, что не может по состоянию здоровья есть ту же еду, что и мы.
  <...>
  Все эти коллективные занятия и разборки наводили на мысли и вопросы. Для меня было непонятно: как так получалось, что вполне здоровые и отнюдь не глупые люди готовы были исполнять любые приказы (благословения) Матушки, даже те, которые причиняли боль и страдания другим, таким же, как они, сестрам? Во время занятий "верные" Матушке сестры по ее указанию всей гурьбой набрасывались на ту сестру, которую Матушка в данный момент ругала, даже если не имели против этой сестры ничего личного. Вместе с Матушкой они ругали и унижали ее. Часто по приказу даже те сестры, которые между собой дружили, начинали наговаривать друг на друга. Никогда никто ни за кого не заступался. Сестры вполне добровольно делали, говорили, и что самое удивительное, думали, так, как благословляла Матушка, исходя из ситуации и матушкиных личных, часто весьма неприкрыто-корыстных, соображений. Редко кому было жалко ту, которую Матушка ругала.
  
  Все это напоминало кукольный театр. Если Матушка кого-то хвалила, остальные тоже были дружелюбны и общительны с этой сестрой. Если же Матушка выражала свое неодобрение чьим-то поведением, а это обязательно было публично, во время занятий, то и весь остальной коллектив начинал проявлять к этой сестре холодность, даже враждебность, многие сестры переставали на послушании разговаривать с этой сестрой, в чем-либо ей помогать, а часто и вредили.
  
  М.Николая прикрывала свою деятельность евангельскими заповедями и писаниями святых отцов, преимущественно греческих. Все ее приказы якобы исходили не от нее самой, а являлись волей Божьей. "Хочешь знать, что думает о тебе Бог - спроси своего наставника". Во-первых, было непонятно: откуда ей известна воля Божья, она же не святая, что бы там она о себе ни утверждала. Во-вторых, тем более непонятно: как Бог мог изъявить свою волю на то, чтобы сестры наговаривали друг на друга, врали, доносили и рвали неугодных Матушке сестер на куски во время занятий? Стравливать сестер друг с другом Матушка любила. Когда она наказывала сестру по чьему-либо доносу, она всегда говорила имя той сестры, которая донесла.
  
  Получалось так: чтобы нормально существовать в этой монастырской системе, сестра должна была слушаться Матушку, более того, стараться ей угодить и показать свою "верность", "преданность" и даже "любовь". Да, многие сестры именно признавались Матушке в любви в помыслах или прямо на занятиях, пуская в ход слезы для убедительности. Матушка при этом жеманно улыбалась, и говорила, что любовь к наставнику в духовной жизни вовсе не обязательна. В то, что они и вправду могут любить Матушку, мне не верилось. Невозможно любить такого человека, который сегодня тебя гладит по голове, а на следующий день по чьему-то доносу или просто для устрашения остальных спускает на тебя собак. Думаю, Матушка и сама не очень-то верила этим признаниям, но они были частью этого театра.
  
  Матушка контролировала сестер, как марионеток, влезая не только во все аспекты их существования, но и в их взаимоотношения с родственниками, в письма, мысли, воспоминания и даже в сны. Да, сны тоже надо было исповедовать лично Матушке. За "блудные" сны полагалась епитимья. Считается, что такие сны приходят от бесов, если сестра в чем-либо грешит.
  
  Сестры верят, что это послушание для них спасительно. Чтобы понять действенность этой практики достаточно понаблюдать за теми, кто прожил в монастыре 20, 30 и более лет. Я лично не видела ни одного человека, по крайней мере, в тех монастырях, где жила сама, которому эта практика помогла бы стать лучше, ближе к Богу или получить хоть какие-то духовные добродетели и дары, которые так щедро рекламируются в книжках. Как правило, мзду получает только верхушка этой пирамиды, и то мзду не духовную, а вполне материального свойства. Остальные адепты послушания получают в лучшем случае тяжелую и однообразную жизнь, полную трудов и эмоционального напряжения, а также невроз и букет разных болезней психосоматического характера. Более того, я заметила, как после даже непродолжительного пребывания в стенах монастыря новые сестры становились гораздо хуже в моральном и духовном плане. Некоторые не сразу начинали ябедничать, доносить, следить за другими, "любить" Матушку, сначала они были даже против этого. Но чем дольше они жили в монастыре, тем больше пропитывались этой заразой и начинали подражать старшим сестрам, у которых это поведение было уже на автоматизме.
  <...>
  Свято-Никольский монастырь казался мне подобием ада на земле, это, пожалуй, самое последнее место, где бы я хотела оказаться. Для меня даже в ад был лучше - там хотя бы можно не врать.
  <...>
  На следующее утро приехала Наташа и привезла мне паспорт, подрясник, апостольник, куртку и пачку печенья. В кармане подрясника я нашла телефон и немного денег. Позвонила Пантелеимоне, оказалось, это все передала она. Она сказала, что Матушка выгнала меня из монастыря, потому что я якобы специально напилась таблеток, чтобы скомпрометировать монастырь.
  
  Ближе к вечеру Пантелеимона мне позвонила и сказала, что днем Матушка провела занятия с сестрами, на которых говорила, что я ни в чем не виновата, а все это придумала и подстроила Пантелеимона. Ее теперь везли в монастырь на собор. Интересно, как все поменялось. Теперь я была жертвой интриг Пантелеимоны против игуменьи.
  
  Монастырский собор - это отдельная история. Это такая имитация демократии в монастыре, вроде как важные вопросы решает не одна игумения, а собор старших сестер. Потом Пантелеимона мне рассказала, как это происходило. Ее поставили перед Матушкой и сестрами. Матушка рассказала всем, что Пантелеимона и я состояли в блудной связи, то есть были лесбиянками. Это была Матушкина излюбленная тема на все случаи жизни. От этой страсти я потеряла голову и напилась таблеток, но во всем виновата была совратившая меня старая лесбиянка Пантелеимона. Были вызваны свидетели: м.Ксения, м.Евфрасия и Наташа. Они все в один голос уверяли, что не раз видели нас вдвоем. Они не утверждали, что видели какие-то конкретные лесбийские действия, но все же мы общались, а один раз даже вместе жгли костер. "Ну да, сжигали мусорную кучу", - поправила Пантелеймона, но ее никто не слушал. Потом голос получили старшие сестры, которые тоже внесли свою лепту унижения и оскорблений. Пантелеимону даже обвиняли в блудных пристрастиях к молоденьким семинаристам, по этому поводу даже было проведено небольшое расследование, хотя непонятно было, как это сочеталось с ее лесбийскими наклонностями. Длились эти разборки больше двух часов. Пантелеимону раздели, лишили причастия, старшинства и перевели на покаяние в коровник под руководство м.Вероники. Она назначалась старшей в Рождествено. Вероника была тоже "мамой" и ее отправляли в Рождествено за провинности ее дочки. Монахиня Вероника была одной из самых грозных и суровых монахинь, она и внешне была похожа на здорового мужика с грубоватыми манерами и низким басовитым голосом. Раньше она работала в торговле, потом по благословению духовника с маленькой дочкой пришла в Малоярославец. Вероника прославилась в монастыре своими аскетическими подвигами: все знали, что ночью она не спит, а молится, а если и засыпает, то сидя за столом с четками в руках. Днем она часто засыпала прямо стоя на клиросе, но при этом не падала, а продолжала петь свою партию. С младшими по чину сестрами она была сурова и непреклонна, а со старшими проявляла вежливость. Она настолько сильно была привязана к Матушке, что, правда, готова была порвать на куски любого, кем игумения была недовольна. На Пантелеимону она уже смотрела, как на врага народа, который по справедливости подлежит уничтожению.
  
  Пантелеимона не раз была на таких соборах, но тут ее обвиняли в таких мерзостях, что она не выдержала и решила уйти из монастыря. Тем более, рассчитывать на спокойную жизнь под началом м.Вероники не представлялось возможным. Она собрала ночью вещи, позвонила Геннадию, нашему сторожу, и попросила отвезти ее к дочери в Козельск. Он согласился помочь. Никто даже не услышал, как она уехала. Позвонила она мне уже из Козельска.
  <...>
  Я пыталась доказать батюшке, что все то, что м.Николая выдает за высокую духовную монашескую жизнь - это видимость, красивая упаковка, под которой скрываются всего лишь ее корыстные интересы, непомерное властолюбие и гнусные методы контроля и подавления людей. Любая власть над людьми, когда она становится абсолютной и никем не контролируемой, чревата злоупотреблениями, тем более, если эта власть в руках человека не духовного и святого, а страстного, властного и беспринципного. Я рассказывала батюшке про всю эту жуткую систему доносов и слежки, наказаний и привилегий, лжи и притворства. Все эти методы, которыми Матушка пользуется для контроля власти, используют секты и всякого рода мошенники. И вообще, как она может называть себя "старицей", говорить, что сам Господь и Его Пречистая Матерь возвещают свою волю ее устами, если сама не имела даже опыта монашеской молитвенной жизни?
  У батюшки на все мои аргументы были ответы. Ничем невозможно было его смутить. Не получается жить в монастыре - значит плохо слушаешься, не смиряешься. Не нравится Матушка - укоряй себя за это, говори себе, что другой игуменьи не достойна по грехам. Не нравится устав монастыря - терпи и смиряйся - получишь прощение грехов награду на Небесах. Доносы, ябеды и интриги - это совершенно нормально для любого коллектива, особенно женского. Нету сил терпеть - молись, проси Бога, и Он поможет. На любой мое недоумение он отвечал красивыми фразами, сдобренными, как солью, цитатами из книг.
  <...>
  Я поехала в Оптину и рассказала обо всем этом о.Афанасию. Мы говорили с ним долго, я рассказала ему, как приезжали сестры из Малоярославца и как снова м.Николая со своими интригами и гадостями вмешалась в мою жизнь, и что теперь уже и отсюда мне придется уехать. Батюшка снова старался выгородить м.Николаю, даже несмотря на то, что она совершила такой низкий и подлый поступок, он говорил, что все это она сделала для моего же блага. Мне он снова предложил средство он всех бед: во всем винить только себя и каяться. Это был наш с ним последний разговор. После этого я, что называется, прозрела. Мне казалось раньше, что о.Афанасий заботится о моем спасении, и что ему не все равно, что со мной происходит, я видела в нем и духовного отца и близкого друга. Это был человек, которому я доверяла всецело. Я действительно не видела, что все эти семь лет он только играл эту роль, играл ее виртуозно и не только для меня, а для многих других девушек, которые ему доверяли. В Свято-Никольский монастырь каждый год приходило по несколько человек от о.Афанасия, он был самый близкий друг м.Николаи, он поддерживал ее во всем. А я-то думала смутить его рассказами о том, что на самом деле творится в этом монастыре. Я думала, что он просто не знает, что за человек м.Николая и что за политику она проводит с сестрами, думала, что он все поймет и разберется. После нашего последнего разговора мне стало все ясно: ему сотрудничество с такой влиятельной игуменией гораздо выгоднее, чем со мной, как он выражался "беглой монашкой". Он не мог принять и мою и ее сторону, он всегда выбирал то, что ему выгоднее.
  <...>
  М.Александра вознамерилась стать игуменией этого несуществующего монастыря и изжить оттуда Ксению. Они с Ксенией по очереди ездили к старцу Илию, наговаривая друг на друга, в надежде, что старец наведет порядок и "разблагословит" соперницу-игуменью. Подарками и подношениями в конвертиках м.Александра перетянула на свою сторону о.Павла, заставив его провести приходское собрание. Прихожане давно точили зуб на Ксению за то, что она не занимается реставрацией храма, где с потолка сыпались кирпичи, а в стенах были дыры и бегали крысы. Интересно, что во время этого собрания открылось хищение более чем двадцати пяти миллионов рублей, пожертвованных на ремонт храма, который так и не был начат. Но историю с этими деньгами благоразумно замяли. Абсолютным большинством голосов Ксения была отстранена от своих обязанностей. Старостой о.Павел назначил м.Александру, которая пообещала, что в ближайшие год-два она преобразит храм. Прихожане поддержали ее кандидатуру. М.Александра была старостой около года, поставила временный бумажный иконостас, привезла несколько икон и новый аналой, этим ее рестовраторская деятельность и ограничилась. Зато за время своего правления она купила себе довольно большой участок с домом неподалеку от храма, чтобы не жить рядом с Ксенией.
  Ксения от обиды перестала ходить на службы в Успенский храм, молиться она ездила теперь исключительно в Малоярославец.
   
  
Содержание:
  
  Исповедь бывшей послушницы 1-9
  Исповедь бывшей послушницы 10-15
  Исповедь бывшей послушницы 16-23
  Исповедь бывшей послушницы 24-29
  Исповедь бывшей послушницы 30-36
  Исповедь бывшей послушницы 37-43
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"