Cегодня работа была заброшена, дети подкинуты бабушкам и дедушкам. Просто состоялся ОБЩИЙ выходной. Это день, когда кого - то из нас "перемыкает" от прошедших тяжелых месяцев, и мы собираемся вместе. Где угодно. Сегодня у одной из нас на кухне. От родителей повелось - кухня священнейшее место. Потом все девчонки "перетекают" на лоджию, откуда с высоты девятого этажа открывается вид на побережье Севастополя. От Казачьей бухты, через порт в Камышовой. Огибает древний Херсонес с возвышающимися куполами Владимирского собора, соседствующий с военно-морской базой. А если перебраться в другую комнату, то можно разглядеть очертания Константиновского равелина.... Небо сегодня чистое весеннее, проблемы тоже весенние. Но впервые, после долгой весны, оглядев родной город, тему сменили...
- Красивый вид, полетать бы в этом небе...
- А со средиземки тучки ползут!
- Владимирский собор опять на реконструкции?
- Так весна же...
- Самолет летит.... Военный...
- Чей?
- Наш, наверное ...
- Наш, это какой наш?
- Не грузи, российский или украинский, разница... На Качу летит, на базу...
- Угу, это нам разницы нет, за пределами города разница начинается....
- Ну и пусть, уже безразлично, каждый с ума сходит по своему. Вчера в баре столкнулись с каплеем, не поверите, мальчик с гор спустился, из Осетии. ВМС России...
- Там что отары перевелись?
- Говорит, о море мечтал.
- А-аа.... Вчера муж звонил.
- Где он сейчас?
- В Персидском заливе.
- А мой звонил, пять минут поговорили. Где-то в западной Германии, снимаются на Африку, а твой малой, где сейчас?
- Не знаю, на переходе через Атлантику где-то. Я разливаю "Кагор"? "Кагор Украинский. Массандра". Завернули, не звучит.
- Даже кагор разделили... Балбесы.
- Самостийность.
- Нет, паранноя.
Все дружно рассмеялись.
- А если война? То опять самостийность?
- Типун тебе! Ну скажет же...
- Не злитесь, серьезно? Вон сегодня парад с утра какой был.
- Да какая тогда самостийность, если российские погранцы украинских рыбаков по доброй воле от пиратов отбивают? Хана тогда самостийности...
- Ты же помнишь войну?
- Ага, в Анголе....Обрывок.... Первое воспоминание детства. Взрывы, крики, все бегут по полосе к самолету. Я у отца из-за плеча на все это смотрю, и начинаю постепенно бояться. Жуткие ощущения. Не хочу, что бы мой сын это испытал когда-либо...
- А потом?
- Мама рассказывала, в самолет сесть не давали, пытались людей разделить. Я помню, как какой-то черный идиот пытался разжать руки отцу и вырвать меня. Я так вцепилась в отца, что меня потом мама переманить не могла. А эти мартышки, прости Господи за грубость, создания все ж твои, одуревшие от своего переворота.... Человек пять у отца на руках повисли, а он как каменный стоит, только по- медвежьи их с себя стряхивает. А эта мелкотня экваториальная еще больше на него лезет, и главное кольцом, не пускают никого...
- Ужас какой.... А отцу сколько было?
- Почти двадцать шесть лет.... Надо же, совсем молодой.... Потом наши солдаты на полосе появились. Такое началось...
- Наши в Анголе?
- А где их только не было, наших. И что потом?
- Кто-то из солдат увидел эту медвежью сцену, русский мужчина с ребенком и местные бандерлоги, ну и озверели. Я такое потом только в кино видела, когда боевики стали показывать. Мама говорила, что я так разревелась от страха, что наши солдаты стали бить этих "переворотчиков" молча. Апофеоз. Скрюченные маленькие люди у отцовских ног. Говорят, он только кивком поблагодарил солдат, перешагнул через лежащих смиренно, и понес меня в самолет. Днем еще у отца шевелюра была иссиня - черной, а как в салон самолета зашел, почти весь седой. Луанда темнее ночью, чем Крым, не видно, тогда только прожектора светили....
Красивый все -таки у нас город... и мирный, хоть и военный....
- Ой, девчонки, расстроилась, давайте за мужиков выпьем. Что без них делать будем? Вон и городов таких не будет без них, и корабли ходить перестанут....
- Твой двоюродный брат, такой черноглазый, высокий, он еще служит?
- Нет. У меня два двоюродных брата. Один морской офицер Украины, другой офицер артиллерист России. Оба больше не служат, мы про какого?
- Значит про российского, балагура с Дона. Запутаться можно.
- Ушел из армии старлеем, несколько лет ездил в "командировки", в Чечню, тетю от страха трясло. Потом не знаю, что с ним произошло, ушел из армии, неуравновешенный стал, замкнулся. Это в двадцать восемь лет - то.
- Так война же.
- Бред это, а не война. Сумасшествие. Когда ребята в рейсе были в Персидском, на совершенно мирных пароходах, там тоже война была, помните? Они отмалчивались, все хорошо, у нас не бомбят. А потом брат, с моря пришел, и на кухне сидит и с нами шепотом делится, как бомбили их суда, что под английским фрактом. И что? Мама оказывается в дверях стояла , слушала. После две недели гипертонического криза было.... Это разбой какой-то, а не война.... Вон сегодня ветеранов видели? Великой Отечественной?
- Мало их как осталось. Старенькие, я чуть не разревелась.
- Реветь надо над их пенсиями, они же не живут, а существуют. Это называется "дожить бы", а когда-то они выживали, что бы мы сейчас под спокойным небом смеялись и "Кагор" пили.... Мне еще надо с бабушкой поговорить.
- С БабВерочкой?
- С ней, обещалась она мне пересказать кое о чем.
- Про войну?
- Угу.
- Я с тобой.
- И я. Машина под окном.
- Не смеши, после Кагора за руль. Такси вызывай. Надо еще за Кагором заехать.
- А второй тост?
- С БабВерочкой и выпьем.
- Она с Шуриком?
- А с кем же еще. Не смеши. Говорит: "Мой первый правнук, моя последняя любовь".
- Лады, вызываем такси, скоро темнеть начнет....
Водитель, к которому мы буквально ввалились в машину, с "Кагором" в придачу, удивленно посмотрел на нас, поздравил с праздником, выспросил маршрут, и, растянувшись в улыбке, попытался завести разговор. Не хотелось чего-то сегодня говорить, и все же Катюша, самая обаятельная и внимательная среди нас, вежливо и неторопливо заговорила с ним.
- А я сегодня ребят возил по всему городу, от дома к дому, - сообщил водитель, - серьезные такие хлопцы, при погонах, орденах, а молодые....
- Афганцы? - переспросила Катюша.
- Они самые, - кивнул водитель.
Катя обернулась к нам:
- Когда школу закончили, и в институт поступали, их столько было, помните? Они тогда как-то все на виду были....
- Были, -Элька согласилась, - именно на виду. Нам тогда по семнадцать - восемнадцать было? А они только вернулись, безнадега....
- И что ж вы, девочки, таких хлопцев не приветили? - поинтересовался улыбчивый водитель.
- А вы думаете легко с такими людьми общаться? - Элька с Катюшей согласно кивнули, - они же перекореженные все, не душа, а кровотечение сплошное. В восемнадцать лет, это не просто пугает, это отпугивает раз и навсегда.
Водитель смолк. Лишь перед подъездом, еще раз поздравил с праздником и как-то обреченно сказал, в никуда:
- Вот и брат у меня младший, как неприкаянный после Афгана. Не уживется ни с кем... никак...
БабВерочка, как обычно в этот час кормила свою "последнюю любовь" обедом. "Последняя любовь" сопротивлялся, капусту из борща отлавливал, браковал, и сетовал на скучную жизнь ребенка без шоколада к обеду. Наш приезд облегчил ему тяжелую "кухонную" работу, и он счастливый скрылся в комнате, достраивать свою "ракету"....
- Девчата, вы как спросите, - БабВерочка затянулась длинной сигаретиной и повернула голову в сторону окна, - что я уже помню. Лет-то сколько прошло, уж столько горя пережили после войны, пострашнее, чем в саму войну.
- Это как? - ахнула Катюша.
- Да так, - Бабушка улыбнулась, - это когда детей теряешь, да знаешь, что внука на чужую войну отправляют.... Раньше -то оно как было? Горе одно, большое, общее, и разница между людьми перед бедой стирается. А сейчас? Кого тронет, что у неизвестной ему матери, погиб неизвестный сын? Никого. А в войну ту, так не было. Мама нас четверых уберегла, да еще пятерых найденышей, до самого освобождения. И кто бы сейчас понял? Мать, ее дети и война. А тогда все понимали, что горе это. Враги, и те понимали.
- Да как же не страшно? - БабВерочка удивилась, - чай люди, а не безумцы. Смерть по следу ходит, какое бесстрашие? В начале непонятно как-то было. Пришли, оккупировали, агитировать начали за свободу, которую де предоставят. А что народ- то? Народ - то понимает, что ежели из хат в сараи повыгоняли, да скотину поотбирали, то не до свободы тут. Война значит, а не свобода. Да еще для устрашения, перевешали всех, кто как-то был связан с партией. Ох, жена нашего портогрга, такая красавица, на восьмом уж почитай месяце ходила. Совсем отяжелела. А они ее повесили. Как бабы- то выли. Мама моя на полицаев и солдат бросалась, что людей удерживали. "Что же вы изверги делаете! Ироды! Ребенок в животе бьется, ребенок! Жить дайте, дайте жить ему! Бог не простит вас ироды...". Маму тогда оттащили, кто-то даже замахнулся, ударить хотел прикладом. И кто-то из наших кинулся : "Стой, аспид! Не видишь, матка перед тобой! У нее детей рота! Душегуб!". И дрогнула рука. Солдатик молодой был, то ли понял, то ли о своей матери вспомнил....
После совсем страшное началось. Свои, бывшие работнички комсомольские, почти одноклассники, в полицаи пошли. А на Дону-то цыган было, кочевали, костры жгли. Да не приветились чем-то. Расстреливали всех мужчин от четырнадцати до пятидесяти лет. Мама тогда двух цыганят спрятала, на свой страх и риск. Говорила: дети то мои, похожи, не видать что ли? А до оккупации эвакуировали из всех станиц партийных, евреев, знали, что немцы бить будут. Полные паромы на Ростов шли, мы провожали.
- И куда они эвакуировались - то?- спросила Катюша.
- А никуда, - БабВерочка опять затянулась, и отвернулась к окну, за окном море, Черное, родное, успокаивающее, - разбомбили паромы. Тут же разбомбили. Как стервятники налетели, в доски все разбили. По обе стороны Дона крик стоял, жутко. Я помню, как люди, обезумив от ужаса увиденного, в одежде шли в воду, пытаясь спасти хоть кого-то, а по ним стреляли, что бы не смели подходить к тонущим. Мама тогда вдруг седой сделалась, да ушла куда-то в ночь. Нас закрыла в хлеву, запретила выходить и ушла. Вся темная, страшная. Горе -то людское снести не могла спокойно. Оно ведь как с мамой было, это я - то уж не верю ни во что, или кажется мне так. Только мама еще до войны бывало, тучи разгоняла, больных поднимала, откуда в ней это не знаю. А в войну ей конвертики приносили, те, кто читать боялся. Мама пальцами читала, первая. Бывало, прочтет треугольник, а в нем весть не добрая, да станичница стоит перед ней, белая, трясет ее от страха, ждет ответа маминого. Тогда мама как-то странно в глаза ей посмотрит, пальцами слегка по лбу стукнет, и говорит : поспи.... И падает женщина, засыпает. Мама ее у нас оставляет, отваров понаделает, она всегда считала - сон силой наделяет, как проснется- сильней будет, мужественней весть примет недобрую...
- А куда мама ушла -то ночью, БабВерочка? - Элькины глаза стали вообще круглыми.
- А вот таких, как ты рыбешек наловила, черненьких и кудрявых, -бабушка улыбнулась Эльке, - Двое за ней, своим ходом пришли, а третий совсем кроха, и не ходил еще. Как она его из реки вытащила, до сих пор не понятно. Мама оставить маленького совсем хотела, да отец нашелся его. С фронта в сорок третьем без ноги домой вернули. Тогда я с работы возвращалась, смотрю, а все во дворе сидят. Спросила, чего мы здесь? Мать сурово так на меня глянула, ой и силища у нее в глазах была, и говорит: " Пусть человек один в хате побудет с сыном. Горе у него лютое.... А он горем делиться не будет, другой он". Потом сама в хату подалась, да вышла с маленьким на руках. "Пусть поспит. Сколько поди не спал-то горемычный..." .
- И что, никто не понял, что это чужие детки? - спросила Катюша.
- Да поняли конечно, и немцы и свои поняли, - да нет в людях изначального зла, нет. Кому ж охота дите малое губить. Душу неповинную, да свою на муки обрекать, такое не забудешь ведь. Я как-то под бомбежку попала. Свои же бомбили. Били по немцам, все понимали. Листовками перед тем, как снегом станицу засыпят, прятаться значит надо, да не осторожно домой с ребятами шли. Рыбу тогда глушили по всему Дону, она кверху пузом плывет, жирная, оглушенная, а в станице люд с голоду траву жует.
- Как так? - мы не поняли.
- Так вот, не разрешали нам рыбу вылавливать, не разрешали. Ну мы с ребятами и вытянули сома килограмм на семьдесят в тихоря, да потащили к хате огородами. Время не безопасное бомбежка началась. Да и задело меня осколком. Сома -то затащили в хату и сознание потеряла, нога правая вся в крови - только и запомнила.
- А потом?
- Не знаю, - БабВерочка опять затянулась, - мама в ту ночь к немецкому врачу пошла, уж как она его уговорила не знаю. Только, когда я в себя пришла, гляжу нога забинтована, болит, а он , как кролик перед ней стоит, в глаза смотрит снизу вверх, высокая мама была, и говорит: все, матка, все? Так и спас меня. Только небольшой осколок снаряда с монетку, так в ноге и засел.
- Засел? - Катюша и Элька удивились.
- Засел, - за бабушку отвечаю, - уговариваю - давай мы его вырежем, каждый раз на погоду ноет.... Не уговорю!
- Да что ворошить -то уже! - БабВерочка отмахнулась, - почитай с войны мы с ним живем вдвоем.... Пусть уж будет. Это ли самое страшное? Сколько горя Земля носит, а терпит.... Вон глаза слава Богу видят, и то спасибо!
- Один, - поправляю я бабушку, - второй еще оперировать надо.
- А что такое? - спросила Катюша.
- Катаракта, - отвечаю, - вы прикиньте, девчонки, как бабуля стала слепнуть, я к врачам. А мне - если участник войны, то льготы, и бесплатно хрусталик. Только документы предоставьте, что участник. Это говорю как? Не логично, понимаете ли! Бабушка в оккупации на Дону была. Современная территория России, потом в сорок шестом приехала Севастополь с другими россиянами восстанавливать. В девяносто втором, не спросив, ее объявили гражданкой Украины. И теперь все? А мне : "Девушка здесь больница, а не парламент. Привезите документы из России в военкомат, а там мы бабушку в льготную очередь поставим". Я объясняю, что пока ездить буду, и добиваться этих документов, так она у меня совсем ослепнет! На что мне четко объяснили, что пенсионеры ждут и не рыпаются, а остальное - мои проблемы.
- Мда... - Катюша покачала головой, - город -герой Севастополь. Немец пожалел, а потомки победителей нет. Доказала хоть что-то?
- Да какой-там, Кать! -опять разлила "Кагор", - поехала в первую городскую, а там! Мама моя дорогая! Там же одни дедушки и бабушки . И все в этом крохотном офтальмологическом отделении толпятся. Ждут с надеждой, что им глаза вернут, месяцами, кто и годами. Верят. Я психанула. Зашла в ординаторскую, выбрала на взгляд "нужного" врача, и в лоб спросила, что мне нужно, что бы срочно прооперировать бабушку. Без проблем, мне все объяснили, где хрусталик (через них же) купить, пакет операционный и т. д. Говорю, давайте завтра? Сегодня все куплю, а завтра вы займетесь бабушкой. По рукам. Только объехав все указанные врачом места, уже с пакетом для операции, задумалась. Вот это я могу взять, и купить этот протез стоимостью в шесть бабушкиных пенсий. А остальные старики? Как они? Это моя бабушка живет со мной, и другого не будет, так как ни я , ни мой сын, не представляем себе нашего мира без нее. А тысячи одиноких и заброшенных стариков? И это только начало.... Еще обследование, укрепить бабулю надо, потом через год вторая операция.... Так я еще с такой дотошностью, что доктор закипел, договаривалась об анестезии, безвредной и качественной максимально. И не зря, старичков после "больничной" анестезии на каталках под капельницы отправляли, а бабушку на кресле из операционной вывезли, она соскочила с него и деру, я еле за ней успела в палату.
-Ой, - Катюша всхлипнула, - давайте выпьем - за стариков....
- Да вы бы жили счастливо, - отозвалась БабВерочка, - и что еще надо старикам? Одинокими и ненужными себя не чувствовать. А счастливые дети -это уже не одиночество.
- А в войну, - заговорила Элька - много сирот осталось? Вы же и не учились в оккупации....
- Да кто ж их, сирот считал-то.... И почему не учились? Был у нас учитель, только его немцы повесили.
- А помню, - заговорила Катюша, - вы Баб Верочка нашим детям рассказывали, когда вас уговорили на девятое мая придти.
- Да? - Элька удивленно на меня посмотрела.
- Угу. Вот пытаюсь второй раз ее заставить рассказать, упирается.
- Вспоминать больно, - отозвалась БабВерочка, и опять отвернулась к окну.
- А что там было? В ваших классах девчонки? - не успокаивалась Элька.
- Ну работали мы с Катюшей несколько лет в школе, были к тому же классным руководителями, справлялись как могли со своими мальчишками и девчонками. Наступили майские праздники, и дали нам "задание" - пригласить ветеранов войны, что бы рассказали они детям о том, что было когда-то. Естественно в 1995 году, мы даже в Севастополе не смогли найти человека, способного придти в многолюдную школу и поговорить с детьми, годы- то не те. И тогда, уговорила, свою бабушку. Подумала, раз во время Отечественной войны, жила моя бабуля в оккупации - на Дону, в станице Атаман, что под Краснодоном, то многое расскажет....
Пришла наша БабВерочка, стул ей дети принесли, села и принялась за рассказ. Два класса по сорок человек, мой и Катин, за переполненными партами. Ловили каждое слово, дети молчали, словно онемели. Но стала бабушка про учителя своего рассказывать....
Был в их станице учитель, пожилой историк, по национальности еврей. Один на несколько станиц, к нему дети за пять- восемь километров ходили. Он и математике учил и письму, географии, про времена древние рассказывал. Любили его дети, да и станичники тоже. Жена его, обычная русская женщина - врач, ушла на фронт, а его по инвалидности в станице оставили... Тогда многие к фашистам переметнулись, повязку полицаев одели. Начали станичники детей еврейских после этого среди своих прятать, родителей в погребах скрывать, да ночами через Дон переправлять в относительно безопасные леса. А учителю куда деться, человеку - то по казачьим меркам известному, умному и уважаемому. Все его знали. И что поразительно, говорила бабушка, немцы знали, кто он. Но не трогали, даже иногда приходили в сарай, где он школу свою оборудовал, послушать его рассказы. Но свои же и сдали. Полицай. До сих пор этот человек живет на свете. Да нет управы на него.... Хорошо живет, в очередях за протезами не стоит.
А старого учителя повесили на глазах у его же учеников.... Бабуля утверждает, что плач в Краснодоне после убийства комсомольцев и отчаянные крики детей, и людей, когда вешали их учителя, самое страшное, что она помнит... И голод был, и рахит, и ранения, и побег из поезда везущего в Германию, все страшно, но ничто более жестокое, чем убийство ее учителя , так не потрясло ее душу....
Потом бабушка заплакала прямо в классе, а вместе с ней плакали почти восемьдесят детей и педагоги....
Жутко это, страшно.... Потом мальчишки спросили у меня на следующий день: "Ирина Евгеньевна, это страшнее чем все американские ужастики. Разве такое может быть в жизни?... Не должно быть так. Мы же все под Богом, не должно..."...
- Ага, - кивнула Катюша, - БабВерочка уплыла с такой охапкой цветов, дети нести помогали.... Тетушки - трещотки под подъездом ничего не поняли.
- Страшно, - прошептала Элька, - "Кагор" сегодня не пьяный.... Ой, смотрите, салют, салют!
И действительно, ослепительные всполохи, расцветающих огненных цветов разрезали темное небо....
- Красиво как! Манюня, беги к маме, смотри какой салют!- сын не замедлил появиться. Но взобрался на стул рядом с бабушкой. Не помнит он своих бабушек, а дедушки так и не увидели его. У него есть теперь только моя бабушка, которую он так трепетно любит.
- И небо такое чистое сегодня, вообще красота, - сказала Эля.
-Да, - Катюша кивнула. - красивые какие огни...
- Красивые - согласилась БабВерочка, - мирные, сердце не боится, радуется им.... Какая странная печаль все же, девчата....