Начинается все еще до того, как я научился грамоте. Мама моя училась тогда в Нефтяном институте и были у нее две подруги - Люба и Виктория. Для меня, в мои три-четыре года, Тетя Люба и Тетя Витя. Они еще были не замужем и, конечно, всячески тетешкали подругиного ребенка. Я этим понятно, что наслаждался. Вот, в частности, заставлял их всех трех читать мне на голоса сказку. А то не засну! Читали они мне "Кошкин дом" и мне особенно нравилось как пожарные-бобры тушат дом. От Тети Любы я требовал хрипеть, изображая старую бобриху. Это, значит, на дворе 1949 год. Прошло сорок лет, я работал завлабом в Нижневартовске и приехал как-то в Тюмень подписывать приемку работы, которую делал для Главтюменнефтегаза по трубам газосбора. Прихожу, наконец, за визой к главному бухгалтеру. Он меня довольно долго расматривал, переспросил фамилию с именем-отчеством и несколько неожиданно спросил - помню ли я из моего детства подругу моей матери по имени Любовь? Я сразу же выпалил: "Тетя Люба - Старая Бобриха? Помню конечно!" Оказалось, что это его жена и ужинал я в этот вечер у них.
Но это еще ДО грамоты. Читать я, как помнится, научился рано. Года в четыре, судя по тому, что говорили мои родители. Ну, что это было за чтение? Ходил я с мамой по всяким местам, к примеру, в ателье заказывать одежку. А там тогда всегда лежали жутко затрепанные подшивки журналов мод. Или к доктору, где в комнате ожидания на столе лежали старые "Крокодилы". Вот там я читал подписи к картинкам.
Книг дома было немало, но без картинок, по большей части. Это читать было неинтересно. Радио, с чудными детскими передачами редактора Розы Иоффе, взять хоть "Угадайку", а потом "Клуб знаменитых капитанов" было много интереснее. Первая, наверное, книга, которая осталась в моей памяти, это был, как бы странно это не звучало, комикс. Ну, не тот американский комикс с репликами персонажей в виде выходящих изо ртов облачков, с которым заочно вели непримиримую борьбу советская педагогия и комсомол, а сборник детских историй в картинках со стихотворными подписями. Я так располагаю теперь, что это были знаменитые "Рассказы в картинках" Николая Радлова, где авторы подписей не были обозначены, поскольку это были зэки Хармс и Дилакторская. Книжечка эта, коли верить Вики, сумела в 1938 году(!) пройти на англоязычный рынок и получить вторую премию на международном конкурсе детской книги в США.
Моему детскому сознанию очень потрафила картиночная история об утке, что-то скравшей у зайца. Длинноухий гнался за ней со словами: "Опять разбой, опять грабеж! Ты от расправы не уйдешь. Расправа будет коротка - река бурна и глубока". Утка, однако ж, вместо ожидаемого утонутия, бойко уплыла по волнам. Вот честью клянусь - никогда я этих картинок после пятилетнего возраста не видал, а текст-то помню!
Еще остались в памяти сборники-альманахи "Круглый Год". Там были и стихи, и сказки, и поучительные истории о героях-пионерах. Мне еще очень понравилось, что в первом же подаренном мне альманахе надо было прорезать на одной из страниц окошечко нарисованного домика, при отгибании которого была видна сидящая за окошком белочка.
Отец, когда у него было время, то есть, не очень часто, с удовольствием читал мне стихи: Пушкин, Некрасов, Маяковский, Твардовский. Может, что-то было еще и не по возрасту, но читал он хорошо, музыка была слышна. Я и сам читал и запоминал стихотворные сказки Чуковского и прочих, что, наверное, способствовало неплохой памяти в дальнейшем. Помню еще какую-то книгу африканских сказок с самой моей любимой, но и самой загадочной, где звери один за другим от кролика и до льва подходили к озеру и громко вопрошали: "Кто пил Воду Начальника?". Так что так и оставалось неясным - что ж у них за грозный начальник? В детской головке как-то так и отложилось, что ничего хорошего в Начальнике быть не может. Дальнейшая жизнь, сказать по правде, это скорей подтвердила.
Отвела меня мама в библиотеку. Детская библиотека нашего заводского городка Черниковска была тогда в деревянном здании не очень далеко от нашего дома. Из книг, связанных в моей памяти с библиотекой, отчетливо видится "Куда летал журавлик", украинской письменницы Оксаны Иваненко. Журавлик видел с высоты, разумеется, колхозные нивы и гигантские стройки ГЭС на реках. Но гораздо больше библиотека запомнилась мне театральным кружком, где библиотекарши поставили с юными читателями к Новому Году "Красную Шапочку". Я играл Второго Таракана и в стихах подбивал других тараканов насыпать Волку песку в ботинки, чтобы он не мог преследовать главную героиню. Я больше в жизни не слыхал о такой инсценировке и подозреваю ее зарубежно-белогвардейское происхождение. У нас в городке было поселено довольно много репатриантов-"харбинцев", кажется, что и постановщица наша была оттуда.
На меня надели коричневый балахон с лапами, который, стало быть, обозначал тараканий облик. Из этого вот костюма я и обращался к другим тараканам с призывом к борьбе. Под конец охотники одолели Волка, Красная Шапочка и ее бабушка освободились и все персонажи вместе спели радостную песню. После этого актерам дали по куску торта. Я, должен признаться честно, ухватил свой кусок прямо мохнатыми лапами, еще не снявши тараканьего комбинезона. Видимо, я орал свою роль достаточно громко, потому что после представления меня осенила Слава. Во всяком случае, моя мама уверяла, что когда она появляется на улице, за ней слышны детские голоса: "Тараканья мама идет!"
Книжек, детских книжек, мне кажется, тогда издавали маловато. Но все-таки от недостатка я не страдал. Ну, вот сказки. У меня остался в памяти сборник "Чудо-ягоды", очень хорошо читалось. Много уж лет спустя я обнаружил, что сказки в этом сборнике обработаны Андреем Платоновым. В то, наверное, время, когда другие заработки для него были закрыты. Очень мне также нравилась сказка про "Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что". Из этой ли сказки врезалось в память на всю долгую жизнь, как герой бил Кота-Баюна: "Березовый прут не еловый - не гнется, не ломается, вкруг тела обвивается"?
Но не только сказки, конечно, зацепились в памяти. Вот, к примеру, детская стихокнижка, в которой называются какие-то морские термины, затем задается заведомо глупый вопрос по поводу этого термина и дается нравоучительный ответ с объяснением, Примерно так:
По волнам бегут барашки.
Это что ж - игра в пятнашки?
Ведь нельзя по океанам
Бегать овцам и баранам!
В конце давалось нравоучение: "Изучай морской язык". Чушь, конечно, полная, но кусочек стиха зацепился в памяти.
Конечно, в памяти осталось знакомство с Борисом Житковым, с "Что я видел". Меня и самого называли Почемучкой, как Алешу из этой книги. Много-много лет спустя я прочитал достаточно убедительную критику этой, скажем прямо, "детской энциклопедии". Дескать, Алеша - мальчик никакой, не сельский и не городской, потому, что он, как впервые увиденные, описывает и городские реалии вроде трамвая и душа, и сельские, как локомобиль или корову. Но ведь ребенок изначально должен со всем на свете сталкиваться впервые, для него все бывает в первый раз. Да и то надо бы учесть, что в Советском Союзе в 30-х годах, когда и писалась книжка, очень большая часть людей жила в маленьких поселках, где ни метро с гостиницей и горячей водой из крана, ни сельских телятников и колхозных баштанов не было.
Еще, конечно, был Бианки. Начиная со сказок про муравьишку, бурундука и медведя, дальше был Мышонок Пик и, наконец, взятая в библиотеке "Лесная газета". Почему-то у меня из нее на всю жизнь зацепилась история о том, как юные натуралисты в Новгородской, кажется, области обнаружили деревья под неизвестным науке названием "алейна". Разбирались, разбирались и оказалось, что это - липа. Под Новгородом она не растет - холодновато, поэтом мужики ее и не знали. А тут помещик проявил каприз - велел засадить липами аллею. Так она и запомнилась мужикам, как "алейна".
Буратино или Старик Хоттабыч остались в памяти более из радиопередач с чудным голосом Николая Литвинова, хотя и книжки я прочитал тоже. Гайдар, это уж конечно. Отец внушал мне, что вершина у него - "Голубая чашка". Я бы так не выделял, мне все нравилось. Еще в обязательный набор для меня, как для уральца, входили сказы Бажова. Тогда я знал их чуть ли не наизусть и замирал у радиоприемника, услышав дивный голос Бабановой: "Слышишь ли ты меня, Данила-мастер?" По прошествии жизни я теперь полагаю, что Бажов замечательно продолжил начатую Лесковым в "Блохе" работу по стилизации под народный сказ, хотя сильно покривил душой в своих "сказах о немцах". Все-таки жить в городе Свердловске, основанном Виллемом де Генниным, и писать о немецкой глупости и бесполезности для горного дела как бы не совсем пристойно. Ну, с волками жить ... .
Еще по уральской линии попалась мне книжечка "Малышок" Ликстанова про мальчика из тайги, который приходит на большой военный завод году в сорок втором. Ну, детский роман, социалистическое соревнование, удачи, поражения, большая комсомольская дружба. Девочка больна, мальчик сдает заветный золотой самородок, чтобы купить в "Торгсине" шоколаду, какао, муки и масла. Неожиданно оказывается, что убитый на фронте отец девочки, на самом деле не убит, а в партизанском отряде. Параллельно делается важное рацпредложение по изготовлению "катюш".
Вообще, надо сказать, что существовала довольно обширная специально "школьная" литература. Жена помнит о существовании книги "Алые погоны" про суворовцев, а я помню такие авторские фамилии, как Тайц, Прилежаева, Осеева, хотя ничего этого я, конечно, не читал. За одним исключением: "Васек Трубачев и его товарищи". Но это было, как говорится, "даже из утюга". Ну, и конечно, было море всяких рассказов о детях-героях недавно прошедшей войны. Пионер-герой Володя Дубинин, герои-молодогвардейцы и так далее.
Многих из популярных сегодня детских книг в моем детстве просто еще не было. Ну, про Гарри Поттера или сказки Эдурада Успенского о крокодиле, Чебурашке, Дяде Федоре и так далее все понятно: еще не написаны. Но "Алиса в стране чудес", "Питер Пэн", "Мери Поппинс", "Хоббит", "Малыш и Карлсон" уже существовали, но либо не были еще переведены на русский либо переводы были для меня не доступны. Так что Морж и Плотник для меня изначально были персонажами не Кэрролла, а О"Генри, так как "Короли и капуста" и начинаются с истории об этих двоих и об устрицах.
Годы шли, уже я в школе, уже в характеристике за 4-ый класс обозначено, что "много читает художественную и детскую техническую литературу". Это была правда. Под "детской технической литературой" понимались, как я могу судить, "Тайны стекла" Свешникова, "Телевидение", автора не упомню, "Живая математика" Перельмана и "Занимательная геохимия" Ферсмана с дивными фотографиями разных кристаллов. Это я читал, хотя, правду сказать, понимал не все.
Но, все же, пришел в итоге в радиокружок, мастерил одно- потом двухламповый радиоприемник, да и на математические олимпиады ходил и даже занимал там первые места. Был я и в химическом кружке в Доме Пионеров, делал к химвечеру фокусы типа "благодатного огня" с помощью белого фосфора. Были у меня еще книги, которые я тоже читал и перечитывал, но на дальнейшей моей жизни они не отразились. Это был в те далекие годы такой Верзилин. Писал он о растениях: "Путешествия с домашними растениями", где рассказывалось, из каких далей приплыли на подоконник фикус, герань, "ванька мокрый" и прочее, "Растения в жизни человека", где излагалась довольно интересно теория умершего к тому времени в тюрьме Вавилова об очагах одомашнивания растений, "По следам Робинзона", где подробно излагалось, какие лесные, болотные и полевые растения можно есть, чтобы не пропасть с голоду без хлеба. Читал, честно скажу, с интересом, но никогда в жизни мне эти познания не пригодились. Единственный раз в жизни сидел я на голодном пайке в пустыне и никаких водяных орехов-чилимов или корней сараны там не водилось. Выручали ружье и невод, одолженные у местных, да однажды удачная кража гуся.
Была еще одна книга, которую я тогда не назвал бы в числе любимых, но по факту она была из них. Это "Книга о вкусной и здоровой пище", в которой, если помните, на полях было много рассказов о том, как делаются консервы, или о марках вин. Очень было увлекательное чтение. А еще там на переднем и заднем форзацах, да и в тексте были роскошные цветные фотографии накрытых для парадных обеда и десерта столов. Мы с младшим братиком очень любили, когда родителей не было дома, раскрыть этот том и вдвоем рассматривать фото, обсуждая какой у этого всего вкус и как бы это все поесть.
Вообще же любимой книгой у меня классу к пятому-шестому стала "Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях - забавных, отважных и достославных во Фландрии и иных странах" с дивными иллюстрациями Кибрика. Как раз в ту пору мой отец впервые оказался за рубежом, послали его с другими смотреть Брюссельскую Всемирную выставку. И вдруг оказалось, что у него всплыл выученный в детстве с бонной французский, что, согласитесь, для советского инженера было большой экзотикой. Так что он при посещении Дамме заметил бельгийцам, что книга об уроженцах этого города - любимая у его старшего сына. Что потом стало для меня предметом некоторой гордости.
Как во всех интеллигентских семьях, были у нас на полках подписные издания. Меня близко трогали собрания Жюля Верна и, чуть позже, Джека Лондона. Верна я, разумеется, прочитал от корки до корки все, что было в приходивших серых томах. При почти полном отсутствии всякой другой фантастики в библиотеках и магазинах это было чудо приключений, познаний и благородных героев. Правду сказать, именно в этих томах нашелся герой, ставший для меня на многие годы идеалом. Если вы помните, Павка Корчагин за образец держал "Джузеппу Гарибальди" из романа в шестидесяти восьми выпусках, а у меня таким героем на все случаи жизни был инженер Сайрес Смит из "Таинственного острова". Универсальность знаний и умений, способность из ничего, из подобранных по пути кусков минералов, собачьего ошейника и пары часовых стекол соорудить все, что нужно для жизни не дикаря, а современного человека - это восхищало до предела. Не могу сказать, что я прожил свою жизнь таким вот Сайресом Смитом - но старался, как мог.
Джек Лондон начался для меня с рассказа "Сказание о Кише", где герой - индейский мальчик, ставший кормильцем своего племени благодаря изобретенному им способу охоты на белых медведей. Он вкладывал свернутый в пружину китовый ус в шарики замороженного жира и подбрасывал эти шарики умке. Когда тот проглатывал, жир таял, полоска китового уса распрямлялась и пронзала кишки. А мальчик добивал своим копьем измученного болью в животе медведя, разделывал его, шел в стойбище и посылал взрослых за добычей. То есть, этот герой-изобретатель тоже был отчасти сродни жюльверновскому инженеру Смиту.
По мере поступления томов я прошел их насквозь от аляскинских рассказов до боевика "Сердца трех". Хотя в этом издании не было нескольких очень важных лондоновских вещей, к примеру, "Странника по звездам", "Джона Ячменное Зерно", рассказов "Голландская доблесть" и "Клянусь черепахами Тасмана", которые я прочитал уже в вузовские годы, взяв у приятеля томики четырнадцатитомного издания. Романтика у Лондона была вполне качественная, так что на Майн Рида меня уже не тянуло. Впрочем, буссенаровский "Капитан Сорви-голова" был прочитан взахлеб и лег на заветную полку там, в глубине души. То же самое произошло и с "Одиссеей капитана Блада". Ну, тут еще, может быть, повлияло то, что я в детстве смотрел, замирая, "трофейный" фильм с Эрролом Флинном в заглавной роли.
Жюль Верн открыл мне путь вообще к фантастике. Бедная, конечно, была тогда советская фантастика, более типа Немцова, где герои старательно изобретали цветной телевизор или карманный магнитофон, а основной конфликт сводился либо к обезвреживанию заморского шпиёна, либо к перевоспитанию коллективом лаборатории отбившегося от рук юного оболтуса-лаборанта. Но все-таки душа тянулась к этим книжечкам с обложками, разрисованными золотыми или серебряными разводами. Когда я каждое лето жил у бабки с дедом в Молотове-Перми, то регулярно ходил в областную детскую библиотеку. Читал я там, прямо скажем, только эту самую фантастику. В памяти осталась какая-то книжечка про универсальное средство передвижения "геликомобиль", который мог и под дороге ездить, как автомобиль, и в воздухе летать, и по воде плавать, и под водой тоже. Что уж во всем этом такого увлекательного - сегодня и не скажу. Еще остался в памяти "Генератор чудес" Долгушина. Несколько лет назад пытался перечитать - не сумел. Скучно показалось.
В те годы почти в каждом городском саду стоял деревянный павильон, часто с круговой верандой. В летний сезон там открывались филиалы библиотек с тем, чтобы посетители сада могли зайти и сесть почитать книгу либо газету. Я в таких библиотеках пасся не раз и, характерно, брал всегда помянутые книжки с разводами на обложке. Ну, того же Немцова или Казанцева с его грандиозными арктическими проектами по строительству моста из Таймыра в Канаду или мола вдоль Севморпути, преграждающего дорогу льдам. В общем, вот это все я и полагал фантастикой. И вдруг произошел взрыв. Даже два взрыва.
Сначала в журнале "Техника-молодежи" напечатан перевод космической оперы Гамильтона "Сокровище Громовой Луны". Боже, каково было читать о космических гангстерах, атомных ружьях, звездных девочках и прочем! Это после Казанцева! Такое впечатление, что сага о походе за левиумом произвела впечатление не только на меня. Много лет спустя я услышал песню Визбора о том, что "Мы построим лестницу до звезд, Мы пройдем сквозь звездные циклоны От смоленских солнечных берез До туманных далей Оберона". А ведь ему, когда он читал в журнале про страсти на Обероне, было не одиннадцать, как мне, а двадцать два года.
А в следующем, 1957 году тот же журнал стал печатать ефремовскую "Туманность Андромеды". Дар Ветер, Веда Конг и все прочие Эвды Наль. Между прочим, я Ивана Ефремова уже знал. Не его умеренно фантастические рассказы, а дилогию "Великая Дуга" с кормщиком Баурджедом и эллином-скульптором Пандионом. Но "Туманность" ... это сравнивать было не с чем. Далекий-далекий, совсем уже полный коммунизм, при котором, как обнаружилось впоследствии при попытке перечитать лет через тридцать, все же сохранился Гулаг на Острове Забвения-Цейлоне, куда отправился Мвен Мас после того, как они с Рен Бозом спалили казенный спутник Земли. Взрослым прочитать все это снова я не смог - показалось тягомотиной. Но в Год Первого Спутника впечатление было как от сверкающего фонтана идей, событий и слов. Конечно, с действительно глубоким романом того же автора "Час Быка" "Туманность" с ее розовой водицей и картонными персонажами сравнивать нельзя. Но тогда! И не только ж у меня. Дарт Вейдер-то явно своим именем показывает какое впечатление книга произвела на юного Джорджа Лукаса.
Ну, а вообще-то заветными в ту пору стали выходившие каждый год, начиная с 1955-го, альманахи "Мир приключений". В первом сразу запали в душу говардфастовская повесть "Тони и волшебная дверь" и ивановские "Повести древних лет". Говард Фаст невдолге выпал из советского оборота - начал думать, да еще и вслух, после ХХ съезда, так что он на многие десятилетия остался для меня автором только вот этой милой детской повести. А "Повести древних лет" меня тогда просто-таки зачаровали. Прочитали и мои родители и долго меня попрекали, если не совсем бонтонно вел себя за столом, тем, что я-де ем как викинг - бросая кости псам под столом и наступив на бычью ногу, чтобы отрезать себе кусок кинжалом. Много лет спустя я понял, что эта и другие книги того же автора крайне идеологизированы в духе приблизительно будущего общества "Память" или нынешних российских учебников истории, но по крайней мере руководящей и направляющей ролью Партии здесь не пахло, да и написано было довольно лихо. А в следующих выпусках этого альманаха появились и Ефремов, и Лагин, и Савченко. Но, все-таки, с впечатлением от первого выпуска сравниться было трудно.
Еще я в ту пору читал альманах "Глобус" со статьями о разных дальних странах и географических диковинках. Но вообще моим увлечением в ту пору стали книги, написанные путешественниками. Началось, мне кажется, с Арсеньева, так увлекательно писавшего о приморской тайге и своих с верным проводником Дерсу Узала по ней походах. Много лет спустя, когда после ВУЗа я неожиданно оказался офицером на Дальнем Востоке, я увидел эту тайгу и узнал ее по старым воспоминаниям о давно прочитанных книгах. Но читал я и Ливингстона об Африке, Колумба о плаваниях в неведомый океан, только что вышедший из печати и крайне тогда популярный хейердаловский "Кон-Тики". А самая любимая была книга Георгия Ушакова "По нехоженой земле" - о том, как он с тремя товарищами изъездил и исходил последнюю на планете новооткрытую Северную Землю. Эта настолько прочно запала в душу, что я мечтал о карьере радиста где-нибудь на полярной зимовке. Вой ветра в антенне, упряжка лаек в нартах, верный карабин, северное сияние ... . После восьмого класса я собрался поступать в радиотехникум и отцу пришлось разубеждать меня, что после окончания ждет меня не Севморпуть, а, верней всего, должность начальника смены на конвейере радиозавода. Что проблемой, которую мне придется решать после окончания техникума, будет не падение мачты-антенны в урагане и не визит белых медведей на станцию, а приход на работу электромонтера из моих подчиненных в пьяном виде. Он даже устроил мне экскурсию на наш городской телефонный завод, которая меня окончательно отвратила от моих намерений.
Еще о путешествиях были полные экзотических фотографий тома Ганзелки и Зигмунта. У нас были дома все три тома "Африки" и "Через Кордильеры". Тут еще очень действовало, может быть и не осознанное, чувство, что все эти чудеса видел люди из вполне социалистической Чехословакии. Значит, возможны такие путешествия? В Африке я за мою жизнь так и не побывал, но все же на склоне лет посмотрел мир от Гонконга до Коста-Рики. Но это уж без социализма. Все же многие вещи узнал тогда из Ганзелки с Зигмунтом, от североафриканского экзотического блюда кус-кус до запомнившейся радости авторов, когда они, проехав всю Африку, после разных удивительных тропических и экваториальных фруктов наконец в Южно-Африканском Союзе встречаются с яблоками. Тут уже достаточно прохладно для знакомого с детства дерева и плода.
Где-то уже скорей на исходе детства стали приходить замечательные желтые тома первого издания "Детской Энциклопедии". Но, правду сказать, они уже запаздывали. Я, в основном, бывал уже к их появлению более или менее знаком с темой. Ну, к примеру, в 1957-м, т.е. когда мне стукнуло 12 лет, я уже знал заранее, не помню уж откуда, что в этом году начнется Международный Геофизический Год (МГГ) и СССР и США планируют в нем запустить искусственные спутники Земли - или ИСЗ в сокращении. По простоте душевной я полагал, что эти запуски состоятся в день начала МГГ, 1-го июля, а по своей тогдашней активности заморочил этими запусками головы всем родным и близким. Так что октябрьское сообщение Всесоюзного радио о Спутнике никак не было для нас неожиданным. Тем не менее, наше участие в общем восторге от этого не уменьшилось. Помню, как я вытащил отца после его тяжелого рабочего дня на улицу - смотреть вместе со всеми на пролет Спутника над нашим городом.
Всеобщее тогдашнее увлечение точными науками (помните "Девять дней одного года"?) коснулось, конечно, и меня. Стал я ходить на математические олимпиады и даже занимать места, ходить, когда появилась, по воскресеньям в матшколу в нашем университете. Ну, естественно, книжка Кордемского "Математическая смекалка", которая была непременным спутником таких матюношей. Решали задачи и ужасно гордились, коли получалось. Думаю, что хоть я и не стал в жизни математиком, в отличие от некоторых своих тогдашних приятелей, вреда от тренировки ума подобными задачками никак не было.
А вот еще одна полка с толстыми томами теперь, задним числом, вызывает некоторое сомнение. Это были купленные, прямо скажем, специально для меня и по моей просьбе вузовские учебники по истории. Я ведь все время декларировал родителям и всем вообще, что собираюсь быть историком. Ну, читал я их, делал вид, что понимаю, заучивал без понятия такие кунштики, как "марксистский взгляд на личность Помпея", не понимая, что это и вообще смешно, а уж тем более в устах подростка. Информации из этих томов в мою голову закачалось море, но с пониманием усвоил я там, кажется, очень немногое. Впоследствие мой учитель истории в 10-м классе отговорил меня от этой профессии неубиенным доводом "Тебя посадят!" Наверно, так и было бы ...
Теперь я так понимаю, что главным недостатком этих солидных томов было отсутствие сколько-нибудь внятной идеологии, общего подхода к историческим процессам, заменявшегося по общеполитическим условиям послушным приспособлением к текущим указаниям руководства. С того времени, как ЦК спустил свору своих пропагандистов на "школку Покровского", марксизм в советской исторической науке был фактически отменен и расшаркивания в адрес Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина его заменить не могли. Национальный, скажем честно, националистический, подход как бы и проводился в каждом отдельном случае, но официально от него все же отрекались, как от наследия проклятого царизма.
Да и конкретные решения, скажем, ХХ съезда на ходу меняли оценку тех или иных исторических событий. К примеру, на моих детских глазах Шамиль, еще недавно герой национально-освободительной борьбы, а в дальнейшем англо-турецкий шпион, вдруг снова стал уважаемым вождем войны кавказских народов за свою свободу. А это, оказывается, дело в том, что Берию и Багирова расстреляли, а в Дагестане сменился первый секретарь обкома. В общем, хорошо, наверное, что в историки я тогда не пошел. В этом отношении книжки по математике, химии, вообще технике было более надежными, они изложение по окрику сверху не меняли.
Вне зависимости от того, что я читал, развитие организма шло своим ходом. Пришла моя жизнь к пубертатному периоду и связанному с ним интересу к определенным сторонам человеческой жизни. Вроде, как помнится, никаких особых кризисов у меня это не вызвало, но, действительно, появился определенный интерес к книгам, где описаны отношения мевду мужчинами и женщинами. Сколько помню, выбор тут был невелик. Сегодня телевидение, кино и Интернет предлагают ребенку такой огромный выбор информации о технической стороне половых отношений, что я просто не понимаю - как дети ухитряются в большинстве оставаться не полностью помешанными на этом деле.
Тогда у нас в доме на полках только три или четыре книги имели к теме какое-отношение. В первую очередь это был томик избранных сказок из "Тысяча и одной ночи", где доходчивым языком излагалось, что "увидел он, что она жемчужина еще не сверленая и кобылица, еще не объезженная", ну и так далее. Вторая книжка был "Жерминаль", роман Золя из шахтерской жизни. Там, конечно, в основном было про эксплуатацию человека человеком и про забастовку, но что было и про волнующие выпуклости и прочее. Еще была "Молль Флендерс" Дефо. Но и все, кажется. Было очень волнительно ночью забираться в гостиную тихо-тихо, так, чтобы не услышали родители, и читать эти книжки. Впрочем, как теперь кажется, ничего особенного я там не вычитал. Гораздо более конкретные познания были приобретены в девятом классе с помощью приятельниц, учившихся двумя классами старше.
Стихи. Тут очень влияло то, что мой отец по условиям времени и личному вкусу был ярым поклонником Маяковского, бывал на вечерах поэта-трибуна и даже один раз разговаривал с ним лично у себя в Армавире году в двадцать девятом. Стихов его он знал наизусть довольно много и читал мне, приучая к поэзии. Впрочем, он вообще знал наизусть много стихов, с его голоса я впервые услышал Пастернака, Асеева, Кирсанова, Веру Инбер и даже Анну Ахматову. Естественно, я тоже стал увлекаться Маяковским, читал его стихи на смотрах самодеятельности и даже пытался что-то такое сочинять в подражание. Все это была полная чепуха и в дальнейшую жизнь я с собой Маяковского не унес, хотя и посейчас считаю барда революции очень крупным поэтическим талантом, отчасти сгубившим себя службой коммунизму, как правящей власти.
На самом деле, первым моим личным выбором в поэзии был Блок, причем не его сразу приходящие на ум "Скифы", "Двенадцать", стихи о Незнакомке, а более доступные моему четырнадцатилетнему пониманию ранние стихи. Особенно врезалось:
- Всё ли спокойно в народе?
- Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
И вот неожиданно оказалось, что в новом, 8-ом классе школы на другом конце города, куда мы переехали, когда отец стал работать в Совнархозе, есть одноклассник, который тоже любит блоковские стихи. Надо сказать, что друзей у меня до этого просто не было. Были какие-то знакомые моих родителей с детьми - моими сверстниками. Ну, я ходил к ним в гости и они ко мне. Играли. Но дружбы, о которой писали в книжках, у меня не было. Были более или менее знакомые мне из одноклассников, но и с ними постоянной дружбы не заводилось. Это при том, что влюбляться я начал со второго класса, а в четвертом уже однажды проводил свой предмет вечером из школы и целовался с ней в подъезде. А вот друзей не было!
А с этим пареньком вроде бы началась и дружба. Читали друг другу любимые строки. Ну, увлечение стихами в восьмом классе вещь нечастая и может навлечь обидные клички и вообще неуважение от сверстников. Согласитесь, драки и спорт как-то более популярны в этом возрасте. Подраться и я был не прочь, хотя спорт у меня не шел. Но стихи я, действительно любил - откуда и дружба с Вадиком. Но на этом тему о книгах детства и подросткового возраста, я думаю, можно заканчивать. Дальше потихоньку начиналась юность. У нее были свои особенности, свои пристрастия и, конечно, свой круг чтения.