Персонаж Андрея Миронова из "Берегись автомобиля" рекомендовал, как известно, жениться на сироте. Но это все же редкость и после свадьбы в твоей жизни кроме молодой жены появляются еще и ее родственники. Так было и у меня. Но сначала мы с ней вообще жили в разных городах, заканчивали последние курсы ВУЗов, а потом я отправился на Дальний Восток под знамена на свои два офицерских года. Как острили в те годы - "пиджак с погонами".

Так что соединились мы в семью через три года после свадьбы, уже и сыночку нашему было полтора года. Было это "на площадке жены", то есть я приехал жить в Москву и поселились мы в коммуналке на Тверском бульваре, где их семья жила уже несколько десятилетий с перерывом на эвакуацию. Образ жизни, обычаи, кухня, обстановка коммуналки - все было для меня странным, незнакомым.

Ну, привыкал, правда, в конце концов не выдержал и уехали мы надолго в северный Нижневартовск.

Тесть и теща мои оказались умными, довольно сильно потертыми жизнью людьми и акклиматизация моя в их атмосфере произошла без очень уж больших конфликтов и страданий. Но, конечно ... без толчков поезд не едет, всяко бывало.

Центром семьи была, скажем откровенно, теща, крупная светловолосая дама, по которой было хорошо заметно, что была она некогда первой красавицей своего местечка, да и в Москве, наверное, выделялась среди девиц-ровесниц. Но о ней надо бы писать отдельно, она заслуживает.

Тесть же мне сразу запомнился тем, что после первого знакомства и моего сообщения о том, что мы с его дочерью собираемся пожениться, он ответил: "По этому вопросу к маме - она вам все скажет".

Он тоже приехал в столицу с юга, из Екатеринослава-Днепропетровска, окончил химический техникум и работал после него в какой-то мыловаренной артели. А тут призыв комсомольцев на Метрострой. Он, разумеется, комсомолец. Выступил на митинге, да и сам записался в строители. Специальное образование его по химии тут, конечно, было ни к чему, но и просто грамотных людей большой дефицит. Стал он десятником по подземному транспорту, гонять вагонетки с отбитой породой по штрекам.

Многие годы он рассказывал об этой внезапной смене профессии, упирая только на комсомольский энтузиазм и призывы ВКП(б) и ВЛКСМ. С моим появлением в числе слушателей появилась, однако ж, диссонирующая нотка сомнения в том, что других причин не было. Наконец, мне удалось-таки его расколоть: появились слабые упоминания о том, что годы были очень голодные, а метростроевцам давали продпаек получше, можно было чем-то помочь родителям и сестрам. На мой взгляд, эта причина ничуть не менее достойна, чем идеологический ажиотаж и призывы Начальства. Но, конечно, многие годы о таких вещах и упоминать было опасно.

Ну, активист, энтузиаст, как уже сказано, сами, наверное, читали о таких в советских индустриальных романах 30-х годов. Не стеснялся даже самому верховному шефу ихней стройки Лазарю Кагановичу свою точку зрения излагать, когда тот спустился к ним в шахту. Стал он продвигаться вперед, благо мозги были очень неплохие. Рацпредложения, потом и изобретения появились. После войны стал он учиться заочно в известном МИИТе, работая уже на инженерной должности, имея напечатанные статьи и авторские свидетельства. Все, казалось бы, идет путем, без ухабов.

Но тут, году, примерно, в сорок девятом, что-то придрался к нему профессор по сопротивлению материалов. Похоже по рассказу, что просто профиль либо фамилия студента-заочника не соответствовали профессорским вкусам. Время-то этому благоприятствовало, как помните. А студент, вместо того, чтобы кланяясь отползти, начал возражать и, не совсем к месту, вспомнил фразу Сергея Кирова про то, что "мы знаем про сопротивление материалов, но мы знаем и про сопротивление классов".

По правилам игры 30-х годов политически отсталый профессор должен на этом месте осознать свою классовую неполноценность, покаяться и пойти на выучку к политически подкованной марксистской молодежи. Так, во всяком случае, полагалось во всех довоенных пьесах и романах. Только вот тридцатые годы уже закончились. Галс сменился и молиться теперь полагалось не на Марата, а на князя Александра Невского. И по новым правилам игры тут не большевистски подкованный студент поучал замшелого интеллигента-профессора, а молокосос-инородец с подозрительной по космополитизму фамилией дерзил ррусскому ученому.

Так что проф немедленно побежал в деканат и настучал по полной форме.

Дело закрутилось. Моего будущего тестя не только ждали крупные неприятности в институте, вплоть до отчисления, но стук был передан и на Метрострой, где, как будто бы нарочно, только что погорел тестев учитель и покровитель, главный инженер главка и, в придачу, член Еврейского Антифашистского комитета. Дела были плохи.

По счастью, умение соображать не покинуло нашего героя в этих бурных обстоятельствах. Он забыл пока что про МИИТ, справедливо решив, что это дело не уйдет. На Метрострое же он уволился и, оставив в Москве жену и пятилетнюю дочку, уехал работать сначала на Украину, а потом и вовсе в пустыню Кара-Кум главным инженером мостопоезда на строительстве железной дороги недалеко от афганской границы. Конечно, если бы его неприятности исходили от ведомства тов. Абакумова или от парторганов, так это бы не помогло. Но тут волна исходила изначально от штатского профессоришки, который мог быть грозен для студентов - и ни для кого более.

Так что переждал, хотя общение с семьей ограничилось на несколько лет письмами и переводами. Но вот в 1953 году произошло два события, которые позволили моему тестю вернуться в столицу:

- отдал концы Вождь Народов и вскоре оказалось, что и врачи - не убийцы, и вообще с евреями и ихним комитетом все же несколько перегнули палку;

- тесть мой выиграл 25 тысяч по займу, что давало возможность потратить какое-то время не работая на поиски места поближе к дому.

Он вернулся, стал работать в конструкторской конторе, разрабатывавшей технику для шахт, быстро окончил МИИТ, делал изобретения и, среди прочего, изобрел и разработал совсем новую технологию строительства вертикальных шахтных стволов, за которую потом получил закрытую Государственную премию. Ну, сами понимаете, зачем вдруг Минобороны понадобилось тогда строить сразу много вертикальных шахт.

Защитил он кандидатскую, в общем, чувствовал, что находится на Главной линии своего жизненного пути. Думаю, что эти годы действительно были самыми продуктивными в его жизни. Вот примерно в ту пору я с ним познакомился и вошел в семью.

Тесть мой охотно делился со мной своими знакомствами, пожалуй, более охотно, чем я отвечал со своей стороны. Помню, как он повез меня куда-то в Подлипки или что-то в этом роде знакомить с некоторым доктором наук, опровергнувшим третий закон Ньютона и конструировавшим, исходя из этого, новый отбойный молоток и прочую технику. Правду сказать, мне, как нефтянику, это все было очень параллельно, да, коли вспомнить, такие гравицапы появлялись неоднократно и после того, производили много шума в прессе и растворялись в небытии. Но нет сомнения, что тестем моим двигали самые добрые намерения расширить мой научный кругозор.

Человек он был общительный и неленивый, с людьми, с которыми сталкивала его судьба, довольно легко завязывал дружеские связи и поддерживал их потом всю жизнь. Был у него близкий друг и ученик - один из руководителей Мосметростроя, был приятель в Донецке, был полковник из строительных войск, который сооружал те самые шахты, ну, много еще. И он всем им звонил, писал, душевно переживал ихние производственные, домашние обстоятельства и состояние здоровья. Я б так не сумел. Во всяком случае, когда ему звонил его коллега по работе моего примерно возраста и подробно сообщал состояние своего кишечника, меня от этого просто мутило. А он беспокоился, давал советы, сватал медицинских светил.

Пожалуй, самым уважаемым из имен тестевых друзей было имя Якова Борисовича Кальницкого, ленинградского профессора по горному делу. Во всяком случае, тесть его имя всегда произносил с особым выражением, как бы отдавая должное большому человеку. Через какое-то время я увидел его наяву. Действительно, оказался крупный немолодой человек с запоминающимся "медальным" профилем и умными усталыми глазами.

Как и мой тесть, он был горняком, но - в отличие - по семейной традиции. Уже его отец окончил в Саксонии Фрайбергскую Горную академию (Ту самую! Первую в мире!) и работал горным инженером сначала в Российской империи, а потом в Советской Федеративной республике.

Вообще было очень заметно, что и интеллигент не в первом поколении, и язык Пушкина и Тургенева тоже ... не он первым в роду заговорил. Все-таки в России это редкость, согласитесь. Мы потом в 90-х годах жили в совминовском доме на Безбожном переулке и кроме нашей семьи, писателя Богомолова и хоккеиста Фетисова все остальные - министры да замминистры Союза и России. К примеру хорошо мне памятный нефтяной министр, которого я не раз наблюдал на Самотлоре. Или замминистра культуры, тот самый, который давил "Табакерку". К тому моменту они все - уже бывшие. После конца Соввласти ихние льготы и привилегии растаяли и они выплескивали свою общественную активность собираясь по вечерам в подьезде и обсуждая проблемы установки кодового замка на входной двери и переноса скамейки от подьезда. Прямо скажем, генератором идей и вообще наиболее сообразительным из них всех был как раз мой тесть. Не министр, а простой кандидат технических наук.

Ну, так у них у всех любимая присказка была: "Кем бы я был, если бы не Советская Власть?" Я, конечно, вслух не высказывался, но про себя полагал, что, по большей части - пастухами в родных деревнях. Ну, и что тут плохого? Скотина, по крайней мере, была бы присмотрена. В общем, как вы, наверное, поняли, я не большой поклонник упора на пролетарское происхождение Оно само по себе не помеха, конечно, но уж и не достоинство.

Так вот, Яков Борисович как бы не вызывал сомнения, что и отец, и дед его были достаточно грамотны. В общем, он мне нравился. Хотя не могу сказать, что он с первой встречи плотно поселился в моих мыслях. Есть симпатичный человек - и ладно!

Потом однажды мы с женой подкинули нашего наследника деду с бабкой и поехали на несколько дней в Ленинград. Я так вообще впервые. Ну, какое впечатление город на Неве производит на свежего человека, описано многократно - не буду повторять. Остановились мы как раз у Кальницких - гостиницу-то никто к нашему приезду не выстроил, как и везде в стране, с этим было плохо. Поэтому советские люди в путешествиях, особенно без казенного предписания, заранее наводили справки о знакомых и родственниках в чужом месте и о возможности у них остановиться. И Яков Борисович с моим тестем, конечно, не были исключением.

Тут была не коммуналка, а солидная профессорская квартира на улице Петра Лаврова с дивной толщины стенами, книжными полками вдоль стен, картинами и фигурками советского сюжетного фарфора. Вдоль полок я провел глазами - и сердце мое умилилось. Не было сомнения, что книги подбирались на эти полки не по принципу "все как один", а по вкусам и пристрастиям хозяина.

Во всяком случае, когда мы заговорили о русской прозе, оказалось, что хозяин библиотеки любит Андрея Белого. Прямо скажем - тогда это было нетипично. Широкие массы совинтеллигенции как раз находились на стадии перехода от Ильфа и Петрова к автору "Мастера и Маргариты", как источнику любимых цитат. Я как раз незадолго до ленинградской поездки поправил с позиции старшего и более опытного своего младшего брата. "Знаешь, - сказал я братику на цитату из "Золотого теленка", - это уже не носят. Нынче все носят Булгакова".

А тут - Белый. Нехарактерно!

Но с этим случайно получилось так, что я мог сделать Кальницкому подарок. А сделать, правду скажу, хотелось, хотя бы в благодарность за приют. Дело в том, что у меня было двадцатых годов издание "Петербурга", скраденное давным давно из университетской библиотеки моего родного города. Я его прочитал и чуть наизусть не выучил еще в студенческие годы, когда ясно понял, что весь стиль генеральной линии советской русской прозы тех давних времен заимствован именно, что у Белого - кем напрямую, а кем через Шкловского и других популяризаторов.

Забегая вперед скажу, что после возвращения в Москву я отослал свой "Петербург" в Ленинград. Подарок, как я понимаю, пришелся по сердцу. При этом Яков Борисович никак не хотел быть в долгу и прислал мне совсем уж царский подарок - несколько газет и журналов большевистского и небольшевистского издания первых месяцев Советской власти, в том числе номер первый журнала "Коммунистический интернационал" со статьей Троцкого.

Я на этом месте глубоко задумался - ведь это же опасное дело было хранить меньшевистские газеты, да и журнал с проповедью Предреввоенсовета ... в былые времена десятилетиями это же готовая 58-я статья! Смелым надо было быть человеком ... .

Совсем нового я узнал оттуда немного, много я наслышался от своего деда, члена партии социалистов-революционеров с 1905-го года, но дело же не в новизне, а в атмосфере подлинности, устойчивости исторической правды перед хитрыми начальственными переделками, коих так много было за полвека. В общем, я был этим "отдарком" потрясен и понимал, что мяч остался на половине Якова Борисовича. Ничего лучше я со своей стороны уже не подарю.

Много лет лежали у меня эти газеты, кое-кому я их показывал, а потом вдруг и тексты эти стали разрешены и доступны, и Белого стали издавать ... умерла Советская Власть вместе со своей цензурой.

Ну, вернемся, однако, в семидесятые годы. Нам, мы сразу это поняли, очень повезло с ленинградской базой проживания, потому, что младшая дочь хозяина и ее муж вечером повезли нас в своей машине показывать Ленинград в необычных ракурсах. Зять за рулем, а дочка - рассказывала. Она, к слову, окончила к тому времени ленинградский институт инженеров-железнодорожников, но поняла, что жизненная энергия и талант ведут ее необоримо совсем в другую сторону. Девушка стала учиться заочно на истфаке ЛГУ и работать экскурсоводом. Давно это было и сейчас правильность ее решения оспаривать некому. Она стала очень известным искусствоведом, директором самого большого в России музея.

Но и тогда талант и потенциал было не спрятать. Так что опять скажу - повезло. Город на Неве редко показывают с новостройками. Но ребята среди прочего продемонстрировали нам вполне симпатичные новые дома где-то на Васильевском с ателье для художников на верхних этажах. По контрасту с бульдозерными методами оформления художественных выставок в столице это запомнилось.

Вообще нам это большое семейство как-то сразу понравилось. Забегая вперед, скажу, что и теперь, треть века спустя, мы сохранили дружбу с дочками Якова Борисовича. А интерьер очень похожей питерской профессорской квартиры мы неожиданно для себя вскоре обнаружили на сцене Театра им.Моссовета в спектакле "Черный гардемарин", где Плятт играл роль старого адмирала, профессора-океанографа.

Сам же Кальницкий прочно остался в моем мозгу в уголке "для симпатичных людей". Хотя, в общем-то, сомнений не было, что при случае он может быть достаточно резким, когда-нибудь и где-нибудь может кому-то и дать по морде. Ну - шахтер! Вообще же всегда оставалось впечатление именно что значительного и высококультурного человека. Не хотелось заканчивать беседу. То есть, к его работе я ведь не имел отношения. Знал, что он работает в "Гипроникеле", что очень связан с Норильском, а что и как - без понятия. Но то, как о нем говорил мой тесть, вообще-то не склонный перехваливать своих коллег, было выше любых оценок. Да и значительную личность ведь сразу видно, не обязательно вместе быть в забое либо десятки лет стоять рядом за доской. Но - если человек действительно крупный. Этот - был.

Мой жизненный путь, однако же, проходил совсем в других местах. Я уехал в Нижневартовск, а потом перетащил туда жену и школьника-сына. Мы и с тестем и тещей теперь контактировали гораздо меньше, чем в те времена, когда она приходила к нам из своей квартиры на Самотеке в коммуналку на Тверском бульваре, неся укутанную в платок кастрюльку с вареной картошкой. Ну - жизнь, однако! Теща, правду сказать, как и моя мама, визит к нам в Западную Сибирь выполнила. Убедилась, что живем, в общем, неплохо, дочку ее и внучика никто особенно не обижает.

Потом дело приблизилось к окончанию нашим сыном средней школы и - куда ж деваться - к поступлению в ВУЗ. Пообсуждали мы с женой и пришли к тому, что опять нам приходится на время расставаться. Ну, не первый раз ... .

Они вернулись в Москву, благо за это время нашу коммуналку - слава тебе, Господи! - расселили и нам дали трехкомнатную квартирку с видом на Кольцевую автодорогу в Строгино. У жены было напряженное время поиска приличных преподавателей, чтобы подтянули нашего неглупого, начитанного, но несколько запущенного в этом смысле ребенка по химии и русскому. В Нижневартовске этого сервиса для десятиклассников и заработка для учителей просто не было. Ну, справилась, она у нас достаточно деловая, в маму, надо полагать.

Как Сашка поступал в ВУЗ - это совсем отдельная песня. На уровне "Железного Потока" пролетарского писателя Серафимовича. Вроде и 86 год на дворе, а по части Перестройки пока одно Ускорение. Ни в "Менделавочку", ни на химфак МГУ, ни в Ломоносовский институт тонкой химической технологии документов от него не приняли. В последнее место мы с ним пошли уже вместе, я под это дело пробил себе командировку в министерство и выкраивал часы для сыновних дел. Тут, спасибо ему, один из деятелей в приемной комиссии мне все сказал напрямую в курилке: "Конечно, мы, как и другие, отказываем ему по поводу его очков. Тут, может, и можно было бы что-то сделать ... но знаешь, у твоего парня еще и группа крови не та! Ты же говоришь, что нефтяник? Ну, так и определяй его в "Керосинку", ты из отрасли, кого-то знаешь, кто-то тебя знает".

Куда уж понятней! Поехали, действительно, на Ленинский проспект, в московский нефтяной институт имени Губкина. Тут документы берут, но как-то неправильно - могут его выучить на экономиста, но не на химика. Все из-за близорукости, хоть я же химик, а всю жизнь в очках и помех не ощущал. Сын ко мне: "Как быть?" Я ему говорю: "Сынок! Химия в стране хоть какая-то, но есть, а экономики и нет, и даже не предвидится. Чему тут учиться и у кого - я не вижу. Не унывай, попробуем решить проблему".

Ну, на самом деле, медицина же не запрещает поступление очкарика, а не рекомендует. То есть, если декан химико-технологического факультета подпишет, что несмотря на очки не возражает - то документы приняты. А деканом у них был в ту пору наш уфимец, профессор, доктор, специалист по коксу и создатель лженауки о структуре нефти Загидулла Исхакович Сюняев. Он туда перебрался из кресла ректора Уфимского нефтяного. В ту пору в московской "Керосинке" одновременно работало пять бывших ректоров из провинции. Ну - Москва!

Он, конечно, нашу фамилию знает, понимает, что люди нефтяной отрасли не чужие. Не ради меня, так ради моего отца, деда абитуриента уж должен такую малость подписать.

Но вот только его в институте нету, не появляется вообще. Начал я разбираться. Оказалось вот что:

- Был где-то на Украине доктор, профессор и тэ дэ. Был у него аспирант с тем же недостатком по группе крови, что и у моего Сашки. Ну, сделал диссертацию и даже уже разослал автореферат. А тут приходит ему вызов в Израиль и есть реальная возможность срочно уехать. Плюнул он на дисер, упаковался и "фура ин через Вену", как тогда говорили. Ну, уехал, а диссертация лежит, хорошая диссертация, все готово. Не выдержал украинский профессор и продал дисер в Кутаиси. И настолько они с диссертантом легкомысленно подошли к делу, что новый автореферат буква с букву совпадает с предыдущим, даже библиографические данные по статьям те же, только вместо -овича стоит -надзе. Ну, с сына Кавказа спрос невелик, но уж руководитель-то мог бы проконтролировать?!

В общем, защита прошла на ученом совете московского нефтяного ВУЗа под председательством именно Сюняева. Пошло дело в ВАК и тут ... в общем, нашелся доброжелатель, прислал в ВАК два автореферата, отличающиеся только датами и фамилиями авторов. И вот идет гроза!

А вы что думали - что до этого самого Андриянова липовых диссертаций не было? Все было. Правильно говорили и писали, что "главная сила советской науки в традициях". Размах, конечно, сильно прибавился.

Ну, гроза и над Ученым советом, где защита прошла, и над его председателем. Вот он и не появляется в институте, чтобы за жабры не прихватили.

Но что же нам-то делать?!

Пришел я на факультет к одной очень уважаемой профессорице, которая и отца моего, да и меня знает по моей работе во ВНИИ НП лет пятнадцать назад. "Поговорите, - прошу, - с деканом, чтобы он хоть на минуту зашел, Сашке моему разрешение подписал" Она обещала, потом позвонила и сказала: "Обещал придти".

И с концами. То есть, обещать-то он ей обещал, чтобы отвязалась, но решил не приходить. Я еще через одну профессорицу ... тот же результат.

А время бежит. И мне вот-вот пора из Москвы в Сибирь уезжать, и Сашке остаются считанные дни до момента прекращения приема документов.

Позвонил я в Уфу. В тамошнем нефтяном несколько моих однокурсников профессорами служат. Звоню одному: "Вот, - мол, - какая история. Скажи своему шефу, пусть он в Москву Загидулле позвонит, попросит". - "Ты лучше приезжай с ним в Уфу, мы его с радостью примем". -- "Знаешь, мне не советы, а помощь нужна. Позови Делюса к телефону". Тот подошел, начал мне советы давать - что надо к тем самым профессоршам обратиться, к которым я уже обращался. Я ему это коротко изложил и говорю: "Вы, Делюс Лутфуллович, можете Загидулле сказать то, что ни я, и ни Софья Валериановна, ни Екатерина Владимировна сказать не могут, сказать волшебное слово Маугли". - "Какое слово Маугли?" - "Мы с тобой одной крови, ты и я".

Ну, засмеялся мой собеседник, обещал выполнить просьбу. А на следующий день в Москве Сюняев и вправду зашел на 10 минут в деканат и подписал согласие на то, чтоб мой сын сдавал экзамены.

Сдал он на одни пятерки, хотя и тут без нервотрепки для родителей не обошлось. Начал учиться. А весной на первом курсе, я как раз летел из Сибири через Уфу в Москву в командировку, рядом с домом попал мой сынок под машину. Страшно и вспомнить ... .

Ну, все же ему повезло. Попал он со Скорой Помощью в 67-ю больницу, где базировалась кафедра военно-полевой хирургии. Там ребята опытные, особенно после Афгана, проперировали его, стал он в себя приходить.

И вот в это самое время появился у меня повод снова вспомнить о Якове Борисовиче Кальницком. Повод этот дал, несколько неожиданно, Комитет Государственной Безопасности СССР.

Дело в том, что два друга, Кальницкий и мой тесть, вели довольно оживленную переписку. По нынешним временам они, наверное, каждый Божий день звонили бы друг другу по Скайпу, посылали бы э-мэйлы и обменивались бы новостями в Фэйсбуке. А тогда Интернета еще не было. Они посылали письма по почте. Тем более, почта тогда ходила получше, чем нынче.

Каждый, практически, день, приходило тестю письмо из Ленинграда. Яков Борисович писал о новостях, о своих делах, общих знакомых, присылал вырезки из газет с интересными для обоих заметками, с отметками красным карандашом.. Мой же тесть, Ханан Исаакович делал абсолютно то же самое. Если, не дай Бог, в какой-то день письма не было, не получивший весточку приятель начинал волноваться и звонить по межгороду: "Что случилось?" Нечто, как видите, вроде нынешних Живых Журналов, только до Мировой Сети. По мне, так позавидовать можно: есть у немолодых людей дополнительный интерес в жизни, есть дружба, проверенная большим стажем. Вреда, во всяком случае, от такой переписки никакого быть не может.

Но это я так считаю. А есть в стране люди "с чистыми руками, горячим сердцем, холодной головой", как говорил ихний первый предводитель тов. Дзержинский. И, добавлю, абсолютно не занятые никаким сколько-нибудь полезным делом. Им же нужно придумать себе какое ни на есть занятие, чтобы оправдать свои оклады, квартиры и прочие блага, которые они отгрызают от плодов общенародной деятельности. И надо же по возможности создавать о себе впечатление, как о "броне и секире нации". С этим у них дело обстояло хорошо, особенно при Андропове сумели промыть публике мозги насчет своих доблестных Штирлицев и Иоганнов Вайсов. Если они сумели даже Андрею Сахарову внушить, что-де "КГБ - наименее коррумпированная структура в СССР"!

Я лично не могу сказать, что уж очень часто сталкивался в жизни с "Конторой", но во всех без исключения случаях он производила впечатление громоздкой машины, не имеющей никакого разумного применения и сочиняющей себе занятия просто для убийства времени и производства впечатления. То они всерьез следят за студентами-первокурсниками, сочиняющими от возрастной дури как бы "роман" в общей тетради, а потом "проводят профилактику", пугая мальцов до полусмерти. То организуют целую охоту на моего сотрудника на Севере за то, что к нему в гости приходят по вечерам молодые ребята из общежитий и, вместо того, чтобы, как все, пить водку, ведут не особенно умные, но ведь абсолютно безвредные разговоры о динозаврах и индийской философии.

Если вспомнить самый, на мой взгляд, типичный эпизод с участием офицера КГБ, так это тоже будет на Севере. Жалуется наша кадристка, что повадился к нам ходить наш куратор. Приходит, берет дела, берет штатное расписание и изучает. Что уж там изучать? Но потом она сообразила, что у нас ведь с недавних времен работает в библиотеке его, лейтенантова жена. Так это он проверяет - правду ли говорят, когда пока что отказывают ей в повышении зарплаты, поскольку штатное не позволяет. Ну, директор наш на этом взбеленился и по своим армянским тайным каналам на куратора стукнул. Каналы сработали. Исчезла юная библиотекарша, перевели ее мужа в хантыйский поселок Корлики, северных оленей профилактировать.

В более поздние времена, в начале 90-х я просто обалдел от того, сколько гэбэшного народу клубилось, как гнус-мошка, вокруг любого места, где пахло деньгами, особенно, конечно, около нефти. Власти тогда у них не стало, но аппетиты-то не исчезли - так они просто ходили рядом и пытались выпросить себе какую-нибудь кормежку. Я тогда был в недоумении - какие ж у них были штаты в советское время?! Но вот не пришло в голову, что уж такая большая корпорация сумеет найти какую-то лазейку, чтобы как-то присосаться уже с позиции силы и пить жизненные соки по полной.

Но в то время, о котором я вспоминаю, они все жили еще на окладах да льготах, экономика была тогда не по ихнему ведомству. То есть, нагадить могли по крупному, а взяток им в ту пору не давали. Ни шпионы, ни диссиденты, ни случайно попавшиеся в бредень студенты. Не было тогда такого обычая.

Ну, так переписка Ханана Исааковича и Якова Борисовича попалась этой конторе на глаза. И вот Кальницкого в один прекрасный день вызывают в Большой Дом на Литейном. А там начинают задавать вопросы по поводу его переписки с Абрамсоном. Конечно, он имел в своей жизни дело с "Конторой", много занимался норильскими делами, делал экспертизы и прочее ... но чтобы взрослые люди в рабочее время в середине восьмидесятых годов выискивали что-то в ихней переписке? Он в первый момент и не поверил, что в этом все дело. Но оказалось, что действительно они уже довольно давно читают эту переписку и хотели бы поговорить ... . То есть, имеет место по ихнему жаргону "профилактирование".

Вот нам бы с вами казалось: переписываются два старых еврея - ну и пусть переписываются. Никаких военных тайн они друг другу не открывают, заговор с целью убийства Генерального секретаря не составляют, сионистскую пропаганду не пропагандируют. Ну, действительно, пометят иногда красным карандашом заметку из советской же газеты с упоминанием очередной глупости начальства. Но так то ведь вся страна! Нельзя ж рассчитывать, что ваша дурость будет совсем незаметна. Но эти ... сурово глядя в глаза собеседнику дают ему дружеские советы насчет осторожности при переписке и опасных тенденциях в комментариях к прессе.

Надо сразу отметить истинно товарищеские чувства Якова Борисовича. Он их с самого начала попросил не трогать очень уж сильно его приятеля. "У него, - сказал он, - и так домашнее горе сейчас". - "Да, мы знаем, - подтвердили рыцари Щита и Меча, - внук под автобус попал". Ну, это они, конечно, из самой же переписки и выудили. Но вы задумайтесь на минуту: восемьдесят седьмой год на дворе! Советской Власти жить-то остается четыре года. А эта контора, специально созданная для защиты Начальства от Населения, вот такой чепухой занимается, вместо того, чтобы Власть защищать!

Кончился этот разговор, собственно, ничем. Предьявить-то нечего! Так, поговорили, испортили настроение, но, правда, зато и доставили прекрасный ресурс для разговоров в узком кругу. Зубы у Конторы, прямо скажем, к тому времени сильно сточились. На такие вот бессмысленные разговоры желания и энергии хватало, а устроить массовые расстрелы или хоть выселение на нацокраины половины жителей, как в послекировские месяцы - уже силы и злобности не хватало.

Как мы знаем, спустя эти четыре года, в августе девяносто первого, они все не пошли защищать ЦК или хоть памятник своему Дзержинскому, а, по собственным их рассказам, закрылись у себя в кабинетах и пили чай.

Вот такое и осталось воспоминание о Глупой Конторе и умном человеке. Сегодня его давно нет, нет и моего тестя, люди смертны, к сожалению. Ну, вечная им память. А Контора все жива, но нынче занимается больше конкретными делами - где у кого что можно оттяпать.