Белое сухое вино "Иммирулия" очень кислое, по сути дела, это - брют. Мой организм плохо его переносил, и я его называл "Умру ли я?" Другое дело "Твиши" - тоже белое, сухое, но слегка подслащенное, оно пьется с удовольствием и не то чтоб пьянит, а раскрепощает - то, что надо для хорошей компании. Такие вина виноделы называют "питкими".
Матч шестнадцати городов СССР по технике водного туризма проходил в Грузии, на реке Риони, у поселка Твиши, винный завод в котором изготовлял вышеупомянутый чудесный напиток. 1970 год ознаменовался эпидемией холеры, поэтому соревнования запозднились и были перенесены на конец октября.
Судейская коллегия должна была кормиться в сельской столовой, которая располагалась на краю села, у обрыва к реке. Около столовой росло невысокое, но развесистое тутовое дерево, в благостной тени которого всегда сидело на корточках несколько мужчин, готовых поговорить с вами на любую тему. Нас пока кормили в долг, наверно, это возможно только в гостеприимной Грузии. Механизм финансирования соревнований заключался в следующем: Центральный Совет по Туризму утверждал смету мероприятия и выделял деньги, но реальные деньги должна была заплатить какая-либо местная организация, с тем, чтобы потом "отовизировать" расход Москве. Пока такой организации не нашлось. Тем не менее, директор винного завода к первому нашему завтраку прислал ведро своего прекрасного напитка. Заглянув в раздаточное окно столовой, я увидел, как красивый юноша с аккуратными усиками бреет безопасной бритвой молочного поросенка, очевидно, к вечеру ожидался высокий гость. Я понял, что до конца соревнований мне не следует заходить в этот приветливый дом.
Плотно пообедав в ленинградской команде, готовившей еду на костре, я направился к москвичам за спальным мешком: дело в том, что мой рюкзак с личными вещами застрял в Кутаиси, и неизвестно было, когда его привезут. Палатки спортсменов располагались под скальным обрывом у самой кромке воды. Одолев крутой подъем, что с наполненным желудком было нелегким делом, я вышел на дорогу, прорубленную в горах. Ее обрамляли с одной стороны - отвесная стена, уходящая в высь, с другой стороны - обрыв к буйной горной реке. По этой дороге, не спеша, я и направился к москвичам, пройти надо было несколько сотен метров.
Неожиданно предо мной предстала картина, которая насторожила. Три парня образовали треугольник с расстоянием в несколько метров друг от друга. От этого треугольника ко мне бежала девушка, я ее узнал, это была Юля - белокурая, с высокой прической вьющихся волос. Еще не добежав до меня, она крикнула:
- Они его режут!
Я еще раз глянул на треугольник: двое из парней были грузинами, один - наш, наверно, из московской команды.
Очень не хотелось получить дырку в переполненном желудке, но я все же ускорил шаг, а Юле сказал, чтобы она бежала в столовую, в которой в это время находился председатель спортивного комитета Грузии.
На желтой рубашке одного из грузинских парней была видна кровь, он стоял неподвижно, как человек, который уже сделал свое дело. Другой грузинский парень - в черной рубашке перемещался шажками по небольшой площадке, словно хищник, который еще кружит в небе. Москвич был скован болью.
Я вошел в центр треугольника и не к месту высокопарными словами сказал, что мы приехали в гости, а с гостями так ни где не поступают, тем более в Грузии, которая славится своей приветливостью. Удар по шее вернул меня к действительности: это тот, что был в черной рубашке зашел сзади.
В этот момент подкатила и стала на тормоза грузовая машина, в кузове которой плотной толпой стояли мужчины, грузины. По виду, это были рабочие, возвращавшиеся домой. Они загалдели, разбираясь в ситуации, а я, бессильный что-либо сделать, быстрым шагом вслед за Юлей пошел по направлению к столовой.
Я прошел только сотню метров, как увидел приближающийся на большой скорости джип с открытым верхом, кроме шофера в нем был только Председатель. Чтобы остановить машину, мне пришлось стать по середине дороги и поднять руку:
- Я - Главный Судья соревнований, ваши парни порезали нашего спортсмена их надо задержать.
Председателем был замечательный грузинский альпинист из тех, чье имя завораживает. Он был полон неброской мужской красотой; от этого небожителя трудно было отвести взгляд.
Мы двинулись вперед, навстречу нам уже ехал знакомый мне грузовик. Я сказал:
- Эту машину надо остановить.
Шофер резко свернул на встречную полосу и, встав поперек дороги, почти уткнулся в обрамлявшую ее скалу.
Грузовик стал. Бесцеремонно растолкав толпу в его кузове, я нашел того - в желтой рубашке.
- На тебе кровь нашего парня, ты должен ответить.
Председатель принял его от меня, а шофер отвесил парню крепкого тумака.
Я поморщился:
- Не надо демонстрации, пусть ответит по закону.
Достал я из толпы и того - в черной рубашке. Ответный удар по шее так и остался за мной.
Председатель посадил обоих в свой джип, машины разъехались, и я пошел к москвичам, чтобы все-таки получить спальный мешок и выяснить, в чем и как было дело.
Юля была столь симпатичной блондинкой, что многие русские парни не оставались равнодушными к ней. Что уж говорить о грузинах, вот они и устроили на нее засаду у дороги. На ее вопль из лагеря прибежал рыцарь, но противников было двое, и пока он возился с одним, другой воткнул ему нож в ягодицу. Рана, конечно, болезненная, но для здоровья не опасная и, к тому же, какая-то не престижная, ею не похвастаешься.
Вскоре наступила темная южная ночь - сестра мести. На душе было неспокойно: палатки стояли под обрывом у кромки воды, достаточно было катануть камень с дороги, чтобы доставить нам непредсказуемые неприятности. Место в своей палатке мне предложил художник, увлекающийся гребным слаломом, грузин (!). Это был широкоплечий мужчина с крупным бельмом на левом глазу. Невольное сострадание вызвал этот дефект: не легко с одним глазом и рисовать, и водить байдарку в быстром потоке. Не спалось, я ворочался в своем спальном мешке и прислушивался к ночным звукам, завидуя ровному, покойному дыханию моего соседа. Обостренный слух уловил сквозь гул горной реки негромкую речь на дороге, вверху, - с грузинским акцентом. Это могло означать только одно, - ищут меня. Обозленный, я решил им помочь: осторожно, чтобы не разбудить соседа, вылез из спального мешка и, не надевая обуви, в шерстяных носках тихо поднялся на дорогу. В темноте едва обозначился силуэт человека, сидевшего на камне.
- Родной мой, что тебе надо? - с ласковой злобой обратился я к нему.
Он сначала промычал что-то нечленораздельное, потом с трудом проговорил усталым голосом:
- Друзя ищут друга, чтобы отдать вещи.
Тут я углядел у его ног свой рюкзак.
Сзади раздался шорох: на дорогу поднялся сосед по палатке. Оказывается, он спал чутко, или делал вид, что спит.
Перед соревнованиями у Главного Судьи много хлопот и главная забота - расстановка ворот на трассе соревнований, пришлось побегать вдоль берега реки.
Неожиданно на дороге, тронув за плечо, меня остановил незнакомый мужчина, явно, не из наших. Обращаясь на "ты", как все местные жители, он сказал:
- Узнаешь? - и ткнул пальцем, указывая на фигуру, стоявшую на дороге в отдалении.
Это был тот парень, на котором вчера была желтая рубашка с кровью. Сейчас он был одет, на мой взгляд, слишком тепло, не по погоде. Он приветливо улыбался мне, как старому знакомому.
- Знать - не знаю, и знать не хочу, - с раздражением ответил я.
- Он из моего колхоза, я - председатель, даю вам деньги на соревнования. Если будет что-нибудь еще нужно, обращайтесь прямо ко мне.
"Решили дело замять, откупиться, - подумал я, - да, черт с ними, у меня своих дел полно, пусть этим занимаются заинтересованные лица и милиция".
- За деньги спасибо, Москва их вам возместит, - буркнул я, грубо прерывая начавшийся разговор, и, опасаясь дальнейших объяснений и возможных посул, заспешил к следующему участку трассы.
После соревнований, перед разъездом по домам я жил в Кутаиси в одном номере с корреспондентами и радиокомментаторами. Во время наших сборов дверь номера неожиданно открылась, и к нам вошел Третий Секретарь горкома партии; за ним шел мальчик в белоснежной курточке с подносом. На подносе стояли бутылки с уже известным нам вином "Твиши"; их было столько, сколько человек в нашем номере. "С одной бутылкой (0,8 л), я, пожалуй, справлюсь", - наверно так подумал каждый из нас. После того, как за дружеским разговором каждый выполнил поставленную перед ним задачу. Дверь отворилась, и снова появился мальчик с таким же подносом и с таким же количеством бутылок. Нечто вроде ужаса промелькнуло на наших лицах. Но Третий Секретарь решительно отклонил все протестующие жесты, и застолье продолжилось; речи стали более эмоциональными, но менее вразумительными.
И тут я неожиданно вспомнил о происшествии на дороге. Наказан ли виновник и как наказан? Третий Секретарь, наверно, знает? Я задал этот вопрос, но Третий Секретарь меня не понял. Зато понял сидевший рядом корреспондент, за которым утвердилась кличка Проныра. Он больно надавил своим каблуком на пальцы моей стопы. Действительно, бестактно задавать такие вопросы за дружеским застольем. Проныра шепнул:
- Я тебе потом расскажу.
Оказывается, в тот вечер, выйдя из столовой, он подсел к мужикам под тутовым деревом порасспросить по своей корреспондентской привычки о том, о сем: может, какая-нибудь интересная тема всплывет.
Неожиданно к дереву подъехало несколько легковых и грузовых машин. Из них молча, с угрюмыми лицами высыпали люди. Вывели парня, раздетого по пояс. Председатель спорткомитета что-то сказал по-грузински. Два крепких молодых мужика подошли к парню, связали ему перекрещенные кисти рук, перекинули веревку через толстый сук шелковицы, подбросили парня в воздух и закрепили веревку так, чтобы его ноги не касались земли. Он висел как на дыбе, только его руки не были вывернуты в плечах.
Проныра спросил одного из своих соседей, что происходит?
Тот ответил:
- Этот щенок опозорил свой род. Он должен быть наказан в присутствии всех мужчин своего рода и их руками. Только так можно смыть позор с рода.
- А что он сделал?
На этот вопрос ему не ответили.
В наступающих сумерках смуглое тело парня белело. Брюки съехали вниз, обнажив пупок, и держались только на тощих ягодицах. Как обычно, ветер на закате затих, и листья на шелковице замерли, но казалось, что они застыли вместе с парнем в ожидании жгучей боли.
Старший рода взял плетку, свитую из сыромятных ремней, и сильно хлестнул ею по обнаженной спине, тем самым начиная экзекуцию и призывая не щадить виновного. Плетка стала переходить из рук в руки. Били крепко, но старались попасть в район лопаток, чтобы не покалечить парня. Сначала он терпел молча. У подвешенного кожа на спине натянута, как на барабане, поэтому вскоре она стала лопаться, и провинившийся стал тихонько поскуливать сквозь стиснутые зубы. Потом вдруг надрывно вскрикнул и замолчал, уронив голову на грудь. Старший дал знак остановить наказание. Веревку развязывать не стали, кто-то полоснул по ней ножом, и парень мешком с костями рухнул на землю, никто не поддержал его, словно боясь замараться. Те же два молодых мужика, что подвешивали, подхватили его под мышки и поволокли к грузовой машине.
- Это его братья, - сказал сосед под деревом.
О том, что предшествовало этому наказанию, корреспондент узнал от кого-то из москвичей только на следующий день.