Историю одной ночи рассказал мне Саша Агапов. Я изложу ее своими словами. Вот как было дело.
"За стеной палатки я услышал тихое ритмическое потрескивание подмерзшего мха и полярной березки -- шаги. "Наверно, наши, те, что ушли к геологам за продуктами. Заблудились и вернулись, а теперь решили меня разыграть, попугать", -- подумал я. Борис большой любитель этих дел.
Я вылез из спального мешка, сожалея о потерянном тепле, затем из палатки. Никого. Луны нет, но звезды, как всегда в горах, горят ярко, видимость хорошая. Еще раз огляделся - несколько безлюдных палаток по краю довольно большой и плотной куртины ивовых кустов. И - никого. Приполярный Урал, верхняя граница леса.
Я подошел к кусту, на котором в деревянном футляре висел мой походный термометр. Он показывал минус десять градусов по Цельсию - и это в начале сентября!
Путь от термометра до палатки выпал из моего сознания, поскольку совсем рядом завыли волки. Я очнулся уже внутри ее, тщательно, вперехлест застегивая вход.
Потом пристегнул пол палатки к ее входу, ведь волки могли поднять носом матерчатую стенку и быстро добраться до меня. Затем у входа я взгромоздил вещи, которые оказались под рукой, - это их задержит. Перевел дух и сообразил, что стенка палатки -- ненадежная защита от волчьих зубов. Что делать? Волки бояться огня - я стал чиркать спички, зажигая их одну от другой. Вой не прекращался. На спичках я продержался несколько минут. Это дало мне возможность успокоиться и подумать. Фонарик практически не горит -- сели батарейки, но в рюкзаке лежат две свечки. Я зажег их, укрепил на консервных банках и поставил у противоположных стенок. Сам сел посередине -- подальше от скатов.
Волков это, вроде бы, разозлило. Голоса их зазвучали более мощно. Что еще предпринять? Вспомнилось: "С волками жить -- по-волчьи выть". Где моя тетрадка с туристскими песнями? Вообще-то я записывал их не для себя, а для своих юных туристов из секции при Доме пионеров, которой руковожу. Как услышу что-нибудь новенькое, так и запишу. Но сроду не пел: не то, чтобы нет таланта, а вообще ничего нет. Однако обстоятельства сильнее нас. После того, как я включился в общий хор, волчий вой стал более разнообразным -- появились какие-то подголоски. Потом до меня дошло, что я присутствую на собственных похоронах и сам себя отпеваю. При свечах. А дальше -- они меня съедят, а наши ничего не узнают. Продолжая петь: "Вот это для мужчин -- рюкзак и ледоруб, и нет таких причин, чтоб не вступать в игру... ", -- я вырвал лист из тетрадки и крупными буквами написал: "Меня съели волки. В моей смерти прошу никого не винить". Подпись. Расшифровка: Александр Агапов.
Куда положить записку? Пристегнуть пуговицей к груди? Пропадет вместе со мной. Положить на видное место? Так волки затопчут и кровью запачкают. Надо положить в угол палатки у входа -- и на виду, и не на ходу.
...девочка Светочка с веточкой сирени...
Теперь надо было подумать о том, как бы подороже продать свою жизнь. Я взял ружье, которое оставил мне Влад, и зарядил его картечью. Правда, я противник всякого насилия, а этих узаконенных убийц -- охотников -- не терплю. Но просто так не дамся -- обстоятельства сильнее нас.
Мой запас песен подходил к концу, голосовые возможности иссякали, свечи догорали, но и волки, похоже, начали уставать и утрачивать интерес к вокальному состязанию со мной. И, наконец, разом смолкли. В хриплом одиночестве я пропел еще несколько куплетов.
Потом помолчал. Потом все, что случилось, показалось нелепым сном после обильного пиршества. Потом еще раз мелькнула мысль, а не розыгрыш ли это? Так в полудреме, поклевывая носом, однако чутко прислушиваясь к малейшим шорохам, я просидел между погасшими свечами до рассвета. А на рассвете, не расставаясь с ружьем, забрался в спальный мешок и заснул.
Далеко за полдень я вылез из палатки, сварил кашу, попил кофе. Костер быстро прогорел. Я забрался в палатку и снова задремал. Однако сквозь чуткий сон вскоре услышал осторожные шаги. Кто-то приближался со стороны перевала. Шаги замерли у палатки, раздался душераздирающий, нечленораздельный вопль, в котором, однако, явственно звучали тона родного человеческого голоса - голоса Бориса. Я выскочил из палатки с желанием как следует трепануть его и крепко обнять. Впрочем, на первое я никогда не был способен, да и на второе тоже.
Борис стоял с большим рюкзаком за плечами, а поверх его еще придерживал бревно.
- Вот бревнышко нашел на дороге.
- Откуда взялось?
- Наверно, с луны свалилось.
- Хочешь кофе?
Он не успел ответить. Из-за куста, на котором висел мой термометр и к которому Борис стоял спиной, выскочили два волка и пошли по тундре в гору.
- Борис, волки, - скучным голосом сказал я.
Он, ориентируясь по моему остановившемуся взгляду, обернулся.
- Где ружье?
- В палатке.
- Не успеть с выстрелом.
Волки уходили не спеша. Один - побольше, другой - поменьше, оба рыжеватого окраса, под цвет осенней тундры. И чувствовалось в их неспешном беге великое пренебрежение к нам. Припугнуть бы их как-нибудь, чтобы пошли галопом. Повинуясь, наверно, этому чувству, Борис свистнул. Свистнул так пронзительно, что с ближайшего ивового куста опало несколько пожелтевших листьев. Совпадение, конечно, но все равно в моей душе шевельнулось восхищение. А волки неожиданно стали, а затем той же неспешной трусцой побежали к нам, словно мы их позвали на кормежку.
Где-то я читал, что волки различают только три числа: ноль (ничего), один и много (все, что больше единицы). Говорят, если взять из волчьего логова несколько щенков, оставив двух, то волчица не выкажет никакого беспокойства. После случая, о котором я рассказываю, мне хотелось бы внести в науку о волках свою лепту. По-моему, они различают такие понятия как "не слишком много" и "очень много". В начале, я думаю, запахи их сбили с толку, поскольку перед уходом ребят на базу нас было "очень много". А теперь нас было только двое и это уже было "не слишком много". От нас не пахло ничем враждебным, напротив наверно, -- веяло домашним, съедобным.
Борис сделал такой прыжок, какие я видел только в кино: толчок левой, толчок правой и затем горизонтальный полет по плавной дуге, которая завершилась в темных недрах палатки. Нечто вроде полета дельфина над водой. Я же, как стоял, так и остался стоять. Просто обалдел и оцепенел.
Волки, очевидно, прореагировали на движение. Они подбежали к входу в палатку и стали, словно ожидая, что им бросят кусок хлеба. Картина, я бы сказал, была написана в спокойных бытовых тонах: две собаки ждали, когда их покормят. А, может быть, это действительно были собаки? Однако оба зверя выглядели так мощно, что любая собака тут же поджала бы хвост. Их уже вылинявшая к зиме шерсть была отменно пушистой. У более крупного волка, который стоял несколько впереди (наверно, это был кобель), на спине шерсть была потемнее, по хребту как бы шел ремень. Несколько позади, на полкорпуса стояла, по-моему, волчица. Окрас ее был более однородным, рыжеватым.
Волки стояли между нами -- ко мне и к невидимому Борису боком. Мы были для них толи двумя блюдами, и они не знали с какого начать, толи представляли две загадки. Кончик носа большого волка был как бы на прямой линии, соединявшей меня с Борисом. Волк облизнул его (нос, конечно, пока), чтобы лучше различать запахи, принюхался, двинул ушами. Розыгрыш? Сожрут со всеми потрохами - и все дела.
Но в палатке ружье. И сейчас грохнет выстрел. Я вдруг осознал, что нахожусь на одной линии с волком. По закону подлости Борис в волка не попадет, а попадет в меня. Я же стою, как поэт на дуэли, - грудью на выстрел. Верх живота стал холодным и пустым, а низ - болезненно тяжелым. Я медленно опустился на колени и затем неловко упал ничком, стараясь укрыться за тонкой струйкой синеватого дыма, который курился над одним-единственным еще не погасшим угольком. Волчица обернулась в мою сторону и облизнула кончик носа. Я непроизвольно икнул и дрыгнул правой ногой, наверно, подхалимисто хотел махнуть хвостом - врожденный рефлекс, атавизм. Я позавидовал Борису, как пехотинец завидует танкисту. Господи, до чего же хорошо, уютно, надежно было этой ночью в палатке! Но надо что-то делать. Сделав змеиное движение, я вплотную приблизился к костру. Подбородок упер в еще теплую золу. Надел солнцезащитные очки. Они - моя последняя защита. Они не съедобны, ими можно подавиться, они поблескивают. Руки поджал под себя - звери ведь хватают за выступающие части тела.
Волчица переступила с лапы на лапу, собираясь двинуться в мою сторону. Боже мой, какие у них хвосты! Действительно, не хвост, а "полено". Я закрыл глаза.
И тут грянул - нет, не выстрел - а дружный хор: "Мы красные кавалеристы, и про нас былиники речистые ведут рассказ..."
Как в довоенном кино, в самый последний момент подоспели "наши". В группе был парень, который не признавал ни туристских песен, ни рок, ни эстраду. Пел только революционные песни. И как ни странно, своим энтузиазмом заразил почти всю группу. Песня донеслась с ближайшего увала.
Теперь волки поняли, что нас все-таки "очень много". И с места галопом пошли вверх по склону в узкое ущелье, которое темнело скалистой складкой.
А вот и Борис с ружьем. Когда он выстрелил, до волков уже было метров восемьдесят. Этот выстрел на них никак не повлиял, зато песня зазвучала еще звонче: ребята подумали - это их приветствуют.
Я поднялся с земли. По моему лицу текли слезы, проделывая извилистые ходы в той золе, которая его покрывала. Я вдруг почувствовал, что шевелю губами: "Веди, Буденный, нас смелее в бой, пусть гром гремит, пускай пожар кругом, пожар кругом..."
У входа в палатку белел листок бумаги. Я машинально поднял его. "Меня съели волки...". Я подошел к костру и подул на едва тлевший уголек. Ведь расскажешь - не поверят, да еще осмеют. Я снял очки, попытался рукавом стереть с лица золу и слезы, еще раз подул на уголек и приблизил к нему листок бумаги с моим завещанием".