Аннотация: Между Марией и Терри складываются непростые отношения. Он не видит препятствий для их соединения, она же не видит путей друг к другу. И потом, что такое любовь, и можно ли любить, когда тебе уже за сорок?
ГЛАВА XVI
БУКЕТ
Мария мяла в руках букет, который упорно отказывался забирать Терри. А тот, в свою очередь выжидающе смотрел на Марию, словно ждал ответа на свой вопрос. Внезапно Мария почувствовала себя очень уставшей.
- О какой любви вы говорите? - нехотя произнесла она. - Как можно говорить о любви в нашем-то возрасте? Это дешевый бессмысленный разговор, который уместен среди подростков, но совершенно нелеп для взрослых людей.
- Вы хотите сказать, что не способны никого любить? - спросил Терри.
Мария вздохнула. Это был вздох женщины, которая устала от безмерной глупости окружающих. И, к тому же, ей казалось, что все начиналось сначала. Терри, как подросток, задавал одни и те же вопросы, которые по своей наивности и могли подходить только подростку.
- Послушайте, я забыла как ваше имя?
- Меня зовут Терри.
- Да, хорошо, Терри. Так вот, мне сорок один год, всю свою жизнь я прожила одна. У меня нет, и никогда не было ни мужа, ни детей. Так неужели же вы думаете, что за столько лет я сохранила способность любить, или влюбиться? Мой жизненный опыт научил меня, что не существует в жизни никакой любви, и быть ее не может. Любовь - это всего лишь романтическое заблуждение подростков, причем, это даже не любовь, а кратковременная влюбчивость, которая с годами проходит полностью, и навсегда. Поверьте мне, я наблюдала за многими семейными парами, и утверждаю, что ни в одной из них нет, и никогда не было никакой любви.
- Все эти люди просто не способны любить, - возразил Терри.
- Именно! А не способны они любить потому, что не существует никакой любви в природе, все это лишь мечты поэтов. Так что давайте поставим над этим точку.
- Другими словами, вы просто сами не способны никого полюбить, поэтому и считаете, что и все остальные люди такие же, как и вы, - неожиданно жестоко констатировал Терри. - Вы просто черствая женщина!
- Вы пытаетесь оскорбить меня! - вспыхнула Мария.
- Нет, что вы, у меня и в мыслях такого не было. Мне просто вас очень жаль. Вы очень несчастная женщина! - в голосе Терри было неподдельное сочувствие.
- Не вам меня жалеть!
- Вы знаете, до недавнего времени, я тоже не испытывал подобного чувства. Я был уверен, что любовь - это нечто иное, нечто плотское, а не духовное. А вчера во мне что-то изменилось, я что-то почувствовал в своем сердце. Я не знаю, даже, как это описать.
- Это была любовь? - насмешливо спросила Мария.
- Наверное, это она и есть. Вы не смейтесь, я говорю это серьезно. Я не знаю другого объяснения чувству, охватившему меня.
- В таком случае, вы должны быть счастливы. Ведь любовь приносит счастье!
Терри задумчиво покачал головой.
- Чтобы быть счастливым, необходимо, чтобы любовь была взаимной.
- Вот только, к сожалению, она не может быть взаимной. А любовь без взаимности не приносит ничего, кроме страдания.
Терри протянул руки.
- Умоляю вас, не отвергайте меня, так сразу! Не разбивайте мои надежды! Дайте мне шанс!
Все это напоминало Марии сцену из дешевого мелодраматического спектакля. Поклонник признается в любви, разве его признание может быть правдой, ведь это всего лишь игра.
- Что вы от меня хотите? - спросила Мария, нервно теребя букет.
- Разве вы не видите, я хочу, чтобы вы пошли со мной на свидание.
- Но я не могу вам ничем помочь. Даже если я соглашусь, это ничего вам не даст. Между нами не может быть никакой духовной связи.
- Вы знаете, Мария, у нас на родине, наши предки говорили: "Если человек не способен никого полюбить, то он обречен на гибель. У такого человека просто нет будущего".
Мария отвернулась, чтобы скрыть слезу, выступившую в уголке ее глаза.
- Ведь вы же, все-таки, женщина, - продолжал Терри. - Разбудите в себе эти чувства, размягчите свое сердце! С такими понятиями жизнь, наверняка, кажется вам сплошным адом и мраком. А ведь любовь - это чувство, свойственное человеку! Без него человек просто обречен на одиночество. Разбудите свое сердце, и вы увидите, что вам сразу же станет легче, жизнь станет прекрасней. Я испытал это на себе, и желаю испытать того же и вам. Я знаю, насколько мир становится, после этого, ярче.
Мария незаметно оттерла слезу.
- Но вы ведь не приказывали своему сердцу? Это ведь произошло само собой, так?
- Да, это так, - признал Терри.
- Вот видите! Но со мной этого не происходит. Здесь я ничего не могу поделать.
- Возможно, не происходит сейчас, но это может произойти в дальнейшем. Давайте встретимся, посидим в кафе. Возможно, это чувство возникнет у вас в дальнейшем, возможно, оно просто спит, до поры, до времени.
- Но у нас разные национальности, разные веры, - продолжала настаивать Мария.
- А разве у вас есть вера? - удивился Терри. - Русский народ уничтожил свою веру, уничтожил и отказался от нее.
Мария почувствовала стыд за свой народ. Стыд и обиду.
- А я стараюсь придерживаться веры своих предков.
- Ваша вера запрещает вам выходить замуж за представителей других народов?
- Да, запрещает.
Терри слегка смутился.
- Но ведь ваша вера не может запретить вам любить?
- Даже наоборот, она учит любить.
- Тогда почему вы, до сих пор, не вышли замуж за представителя своего народа?
- По-моему, вы затрагиваете сугубо личные темы, - с возмущением произнесла Мария. - К тому же, я уже ответила на этот вопрос.
Терри опустил голову.
- Ах да, вы не смогли никого полюбить. Но, все-таки, пусть дело и не дойдет до женитьбы, но, может быть, мы сможем стать друзьями. Может быть, мы будем счастливы просто от общения друг с другом.
Мария невольно улыбнулась.
- Но ведь вы же сами сказали, что этого вам будет мало, вы хотите большего от наших отношений. Впрочем, ладно, давайте с вами встретимся, только будьте готовы к тому, что будете мною разочарованы.
Терри просиял.
- Большое спасибо, тогда давайте встретимся завтра, чтобы не терять времени.
Мария покачала головой.
- Нет, завтра я не могу. Давайте встретимся в четверг.
- Отлично, - с радостью согласился Терри. - В четверг, так в четверг. В семь часов вас устроит?
- Да, вполне, - без радости произнесла Мария. Внезапно ее тон сменился, и в нем вновь послышалось раздражение. - Но, если вы хотите, чтобы я стала лишь очередной вашей любовницей...
Терри негодующе выставил вперед руки.
- Боже упаси, у меня и в мыслях ничего такого не было!
При мысли о том, что у Терри были любовницы, и то, что в любом случае, она будет не первой, Мария помрачнела. Она не хотела быть очередной женщиной Терри. Впрочем, какая разница, она все равно не собиралась становиться ни его женой, ни, тем более, его любовницей. Все, чего ей хотелось, это чтобы Терри оставил ее в покое. Она знала, что если просто откажет ему, он все равно будет продолжать ее преследовать. Необходимо было сделать так, чтобы Терри сам понял, что она ему не пара.
Мария повертела в руках букет.
- Может быть, вы заберете его обратно? - спросила она. - Я не хочу, чтобы наш двор полнился слухами.
- Ну и что, - возразил Терри. - Разве у вас не принято, чтобы мужчина дарил женщине цветы?
- Принято, но я не хочу, чтобы это все видели.
Взгляд Терри потух.
- Я это сделал от всей души, - удрученно произнес он.
Внезапно Марии стало жалко этого человека.
- Ладно, спасибо вам. Но мне пора идти.
- Тогда до четверга! - воскликнул Терри.
- До четверга.
Мария пошла домой, надеясь, что ее не увидит никто из соседей.
- Ба! Это откуда у тебя? - воскликнула мать Марии, когда дочь переступила порог.
- Да вот, - произнесла Мария, не зная, как получше объяснить происхождение букета. - Один незнакомец подарил.
Октябрина Павловна всплеснула руками.
- Ну, наконец-то, за ум взялась. Может быть, выйдешь, в конце концов, замуж, и будешь жить, как все нормальные люди. Глядишь, появятся у тебя дети, да муж займется твоим воспитанием. Тогда, может, бросишь ходить в эту церковь, пропади она пропадом, и станешь вести нормальный образ жизни, вот тогда-то, может быть, и в нашем доме появится радужное небо.
Когда мать затронула церковь, Мария вспыхнула, но ничего не сказала.
- Кто он хоть, этот твой поклонник? - спросила мать.
- Тебе лучше не знать.
- Это почему же? - изумилась Октябрина Павловна. - Он что, семидесятилетний одноногий дед?
- Он азиат, - ответила Мария.
- Азиат?! Где ж ты его подцепила, неужто на рынке?
- Почти. Он познакомился со мной на автобусной остановке.
- Ох! - Мать схватилась рукой за сердце. - Он вьетнамец? Чем он вообще занимается?
- Он то ли китаец, то ли японец. Его отец владеет каким-то заводом в нашем городе, или что-то в этом роде.
- А, ну это меняет дело, - произнесла мать. - Выйти замуж за бизнесмена, что может быть лучше. Надеюсь, у тебя хватит мозгов, чтобы окрутить его, а там, глядишь, в случае развода, получить хоть половину его состояния. А с косоглазым жить тебе ни к лицу, главное прибрать к рукам его деньги.
- Мама! - возмущенно воскликнула Мария.
- Что мама, что мама? - Октябрина Павловна злобно посмотрела на дочь. - Если будут у тебя деньги, то сможешь, наконец-то, стать человеком. А, впрочем, тебя, дуру, никакие деньги уму-разуму не научат.
ГЛАВА XVII
ПРИГОТОВЛЕНИЕ К ПОМИНКАМ
Мария подошла к настенному зеркалу и, упершись руками в стоящую перед ней стиральную машину, посмотрела на свое отражение.
Если не считать небольших морщинок в уголках глаз, Марию, действительно, можно было назвать красивой. Вот только заметил это лишь азиат, человек иной нации и другого вероисповедания.
А, впрочем, хочет ли сама Мария замуж? Странный вопрос, какая женщина не хочет выйти замуж, только та, на которую никто не смотрит, которой никто не делал предложения. Но, вспоминая семьи, которые она видит постоянно вокруг себя, Мария начинала сомневаться в своем желании. Жить с мужем-пьяницей, которого не интересует ничего, кроме водки, который будет постоянно повышать на нее голос, да еще распускать руки, разве нужно это Марии? Или жить с мужем-гулякой, который не будет ночевать дома, будет менять любовниц, как перчатки, а жену держать лишь на подхвате? Нужна такая семья Марии? Даже если муж будет зарабатывать большие деньги, разве это компенсирует семейное счастье? Это будет не семья, это будет ад, по крайней мере, по мнению Марии. А этот Терри, он, тем более, азиат, иностранец. Что может быть общего между ними? Стоило ли ей вообще соглашаться на это свидание? Но Терри бы от нее так просто бы не отказался. Необходимо убедить его в том, что Мария ему не подходит. Необходимо сделать так, чтобы Терри сам это понял. Мария улыбнулась безнадежной и безрадостной улыбкой; стоит лишь Терри узнать какое депрессивное и мрачное состояние у нее на душе, он откажется от нее и сам.
Весь оставшийся вечер Мария провела на балконе, сидя на табурете, и отрешенно глядя вдаль. Постоянная внутренняя, происходящая в ее душе, постоянные противоречия желаний, все это не давало покоя Марии.
В эту ночь она долго не могла уснуть. Перед ее глазами проходили события всей ее жизни. Перед ней всплывали все обиды, нанесенные ей, все лишения, которые Марии довелось претерпеть в этой жизни. Все эти воспоминания растравляли ее душу, заставляя сердце биться быстрее, тем самым, мешая ей уснуть. Мария старалась расслабиться, выкинуть все эти мысли из головы, но это оказалось выше ее сил. Мысли, обиды, искушения не хотели оставлять ее.
Измученная Мария смогла уснуть только около двух часов ночи.
На следующее утро она проснулась в ужаснейшем расположении духа. Ей не хотелось ни с кем разговаривать, и даже просто кого-либо видеть. Очень хотелось запереться одной в своей комнате, и не выходить оттуда совсем. Если бы не работа, то она, наверное, так бы и сделала. Но ее ненавистная работа продавцом на рынке, не давала ей возможности избежать общения.
День тянулся для Марии бесконечно долго. К тому же, сегодня была годовщина смерти ее отца, и мать собиралась устраивать поминки. Мария хотела бы заказать в церкви молебен, но знала, что это было запрещено. Церковь не молилась за самоубийц. Единственное, что могла бы сделать Мария, это тайком поставить свечку у иконы, но она была лишена возможности попасть в храм в этот день. С утра ей надо было спешить на работу, а после работы, мать велела ей приходить немедленно домой. Необходимо было накрывать на стол.
Придя после работы домой, Мария увидела, что почти все гости уже были на месте.
- Где же ты пропадаешь? - накинулась на Марию мать. - По сути, тебя одну и ждем! Помогай же скорее накрывать на стол.
Мария бросилась в кухню.
- Да куда же ты, росомаха, с грязными руками-то за продукты хвататься собираешься! Вымой их немедленно!
Мария направилась в ванную, и принялась намыливать руки. Мать продолжала что-то бурчать, носясь по коридору.
Наконец, Мария добралась до кухни. Там, на столе стояли тарелки с пирогами, супами, и другой едой. В углу кухни, возле самой плиты, стояла целая батарея бутылок водки.
В кухне стояла нестерпимая жара, шедшая из духовки, в которой недавно пеклись пироги.
При виде бутылок с водкой, у Марии потемнело в глазах. Она прекрасно знала, что поминать усопших водкой строжайше запрещено. Это все равно, что желать умершему гореть в аду, равносильно проклятию. Учитывая то, что ее отец покончил жизнь самоубийством, такие поминки будут для него страшнее всего. У Марии на глазах выступили слезы. Ей было обидно за отца, стыдно за мать. Ее возмущало то, что мать не желала понимать, что представляют собой поминки, и для чего они предназначены. Будучи воинствующей атеисткой, мать не хотела понимать, какое значение имели поминки для ее умершего мужа. Она не верила в загробную жизнь, и поминки устраивала лишь для того, чтобы собрать застолье, весело провести время.
- Ну, ты долго собираешься там копаться? - Марию привел в себя раздраженный голос матери. Она кричала из комнаты.
- Неси же, скорее, тарелки!
Мария подхватила блюда, и заторопилась в зал, где сидели гости.
Посредине не слишком большой комнаты был разложен стол. Вокруг стола сидело десятка полтора гостей, большая часть которых были родственниками, а остальные соседями. Увидев Марию, гости зашумели.
- А, вот и Маша пожаловала!
- Давно тебя не видели.
- Как поживаешь?
- Где работаешь, чем занимаешься?
Поскольку, все эти вопросы звучали одновременно, Мария не знала, кому отвечать.
- Живем, как все, - ответила за Марию мать. - Вкалывать ей приходится по десять часов в сутки. Зимой и летом, в жару и мороз, все на рынке торчать приходится.
- А она у вас на рынке работает? - спросил кто-то из родственников.
- На рынке, а то где же еще, - воскликнула мать. - Куда же еще, в наше время, человеку податься.
- Да, в наше время человеку податься некуда, - подтвердил Егор Михайлович, брат покойного отца Марии, с тоскою глядя на пустую рюмку перед собой.
Мария поставила блюда на стол, и вернулась на кухню.
- Пойду помогу ей, а то мы так до ночи не усядемся.
Октябрина Павловна направилась вслед за дочерью.
Мария, уставшая стоять целый день за прилавком, мечтала только об одном; лечь на диван, и дать заслуженный отдых ногам, которые уже отказывались ее держать.
- Что ж ты, не могла отпроситься, хотя бы на пару часов пораньше? - гневно спросила мать, оставшись наедине с дочерью.
- Да не могла я, - воскликнула Мария. - Хозяин не отпускал.
- Хозяин, - мать произнесла ругательство. - Ладно, неси давай скорее водку, гости уж заждались.
- Ну, может, хоть в этот раз обойдемся без водки? - взмолилась Мария. - Пойми, ведь этим мы отцу только хуже делаем!
- Уж как-нибудь обойдусь без твоих наставлений! - снова вспыхнула мать. - Ты кем меня хочешь перед родней выставить? Тебя саму и так весь дом дурой считает, а ты хочешь, чтобы и меня таковой считали? Что люди-то скажут, а? Скажут, водки пожалела, скряга старая! Думаешь, мне это приятно будет слышать? Думаешь, приятно мне будет знать, что у меня за спиной будут такие речи вести?
- При чем здесь жадность? - возразила Мария. - Я говорю об отце. Ведь поминки же устраиваются для того, чтобы облегчить страдания умершему, а не для того, чтобы доставить удовольствие гостям.
- Да что ты говоришь такое! Что за глупости и суеверие такое! Испокон веков люди поминали усопших водкой, а ты мне тут мозги дуришь!
- Да не испокон веков! - возмущенно крикнула Мария. - Это началось уже после революции, при этой самой вашей советской власти! Тогда, когда все извратили, и перевернули с ног на голову!
Мать раздраженно махнула рукой.
- Мне твои бредни уже и слушать надоело! Не хочешь сама пить, так не пей, а гостям застолье не порть!
- Вот, мама, ты и сама сказала: "застолье"! Вот именно, застолье! Ну, хоть бы ты отца сюда не приплетала, подумай о нем! Если он тебе хоть каплю дорог, то не вспоминайте его за водкой!
- Ну, понесла, понесла, - злобно сказала мать. - Да отец от твоих слов в гробу перевернется! Он проклянет тебя за то, что ты не даешь помянуть его как следует!
- Да не от моих слов! - чуть не закричала Мария. - Не от моих слов он перевернется, а от твоих! А проклинать меня не за что! Я о его душе забочусь, спасения ей хочу, а ты ее губишь!
- Уж, ладно, спасительница-то нашлась! Позаботься лучше о своей душе!
- Я о ней и забочусь! - Мария вытерла слезу в уголке глаза.
- С тобой разговаривать, это только в пустую время терять!
Октябрина Павловна взяли в руки несколько бутылок водки.
- Бери давай остальное, - сказала она, направляясь в комнату. - И не задерживайся, гости уже заждались.
Оставшись одна, Мария прислонилась спиной к стене. Ее сотрясали рыдания, которые она тщетно старалась удержать.
Нет, не могла она ничего объяснить своей матери, не могла найти с ней общего языка. Все было бесполезно, все напрасно.
ГЛАВА XVIII
ПОМИНКИ
Поминки начались. Загремели ложки, вилки и чашки.
- Да, ну и как вы столько лет уже живете? - спросила у матери ее сестра, оторвавшись от тарелки с супом.
- А как мы можем жить? - произнесла Октябрина Павловна. - Так вот, перебиваемся. Тяжело, конечно.
- А сколько пенсия-то у тебя? - подал голос Егор Михайлович.
- Две с половиной, не больно-то на эти деньги проживешь.
- А Машка-то сколько зарабатывает?
- Столько, сколько и моя пенсия, больше платить не хотят.
Гости ужаснулись.
- Вот и стой на рынке за эти деньги! - возмутилась Самарханова, соседка, живущая напротив Ромашкиных.
- Да, нигде платить не хотят, - поддержал Егор Михайлович.
- А налоги-то, какие! За жилье отдашь половину, а попробуй на остальные проживи, - продолжала Самарханова.
- И не говорите, и власть это совсем не волнует, - возмутилась сестра Октябрины Павловны.
- Эх, был бы жив Федор, такого бы не допустил, - сказал Егор Михайлович. - Он бы свою семью не оставил в беде.
- В том-то и дело, что оставил, - возразила Самарханова. - Покончил с собой, вот и наступили трудные времена.
Сестра Октябрины Павловны угрожающе сверкнула на нее глазами.
Самарханова сникла и замолчала.
- Нет, - возвысил голос Егор Михайлович. - Федор был настоящий человек. Он всегда стоял за семью, да жизнь поганая его сломала. Эх, надо помянуть его! Грех, не сделать этого!
- Да, это верно, надо помянуть. - Оживились гости, в нетерпении поглядывая на бутылки с водкой.
Октябрина Павловна поднялась с места, и принялась разливать водку по рюмкам.
- Тебе наливать? - спросила она, хмуро глядя на Марию.
- Нет, - отрезала та.
- Ну, как знаешь. - Мать поджала губы.
Егор Михайлович поднял рюмку.
- Ну, помянем!
Гости выпили.
- Ах, хорошо! - Егор Михайлович удовлетворенно потер руки.
- Да, хорошо пошла, - подтвердил, сидевший рядом с ним, Григорьев. Это был какой-то дальний родственник, настолько дальний, что Мария даже не знала, кем он им приходится. На поминки он пришел вместе с супругой.
Гости разогрелись. Ложки и вилки зазвенели оживленней.
- Ну, а вы-то как, знавали Федора? - спросила Григорьева Самарханову.
- Знавала, - неохотно произнесла та. Была видно, что она была не очень хорошего мнения о нем.
Октябрина Павловна метнула на нее быстрый взгляд, но ничего не сказала.
- Эх, - сказал Григорьев, тоскливо оглядывая накрытый стол. - Не те времена стали, не те. Вот раньше, помню, если уж накрывали стол, то накрывали. Все соседи гуляли.
- Ладно тебе, Петр Иванович. - Махнула рукой сестра Октябрины Павловны. - Сейчас не разгуляешься.
- Так вот, я про то же и говорю, - подхватил Петр Иванович. - Раньше уж стол был, так стол. А сейчас... Э-эх!
- Чем богаты, тем и рады, - недовольно произнесла Октябрина Павловна.
- Верно, - воскликнул Егор Михайлович. - Не слушай его, Октябрина. Водка есть, закуска к ней есть, а что еще нужно русскому человеку! Давай по второй!
Октябрина Павловна разлила снова.
- Ну, давайте чокнемся. - Предложил Егор Михайлович, поднимая рюмку. - За упокой души Федора.
Гости чокнулись, и снова выпили. Их лица порозовели еще больше. Мария почувствовала нарастающее отвращение, и бессильную обиду. Поминки, как она и ожидала, начинали превращаться в обычное разгулье. Она не пила, но чувствовала себя очень неуютно в такой компании. Никого из присутствующих не волновала ни судьба ее отца, ни что-либо иное, кроме водки и закуски.
После второй рюмки Петр Иванович стал угрюмым и, молча, исподлобья глядел на присутствующих.
Сестру Октябрины Павловны, наоборот, стало развозить. Она весело подмигнула, сидевшей напротив нее, Самархановой.
- Мой сын сейчас тоже в торговлю подался. Фирму организовал, бизнесменом стал.
- А чем он торгует? - спросила Самарханова.
- Да я даже не знаю. Он с женой живет, а не со мной. Не докладывает мне подробности.
- Да, в бизнес все подались, - недобро произнес Егор Михайлович. - Чтобы им всем пусто было! Эх, разучились сейчас люди веселиться! Раньше, бывало, веселье в каждом доме, а сейчас людей только деньги волнуют, больше ничего.
- И не говори! - подхватила Григорьева. - Вот мы раньше о деньгах и не думали, и ничего, прекрасно жили.
- Вот и дожили, - буркнул Петр Иванович. - Пока деньги были, они были для нас не главным, а когда их не стало, то речь только они и ведем. Сами же только о них и думаете, а других осуждаете.
Григорьева толкнула мужа локтем.
- Перестань, - тихо сказала она.
- Нет, я так скажу, - внезапно подхватил, сидевший напротив Егора Михайловича, Рыжаков, тоже сосед Ромашкиных. - Я так скажу, деньги нужны для того, чтобы жить, а не наоборот. Нельзя жить ради того, чтобы зарабатывать деньги. Человек должен повелевать деньгами, а не деньги человеком.
- Правильно! - воскликнул Егор Михайлович. - Вот за это я тебя уважаю! Я хочу выпить с тобою на брудершафт. Хозяйка, разливай!
Октябрина Павловна поднялась с места.
- Тебе хватит, - шепнула Григорьева мужу. - Больше не пей.
Петр Иванович раздраженно отмахнулся, и протянул стакан.
- На брудершафт! На брудершафт! - закричал Егор Михайлович, поднимаясь с места. Рыжаков тоже поднялся. Переплетя руки, они поднесли стаканы к губам.
- Давай и мы с тобой выпьем на брудершафт, - предложила сестра Октябрины Павловны Самархановой. Обе поднялись с места.
Остальные на брудершафт пить не стали, а просто чокнулись рюмками.
Мария, сидевшая возле сестры своей матери, почувствовала, что отвращение разрастается в ней все больше и больше, и ощутила непреодолимое желание уйти отсюда прочь. Она уже не могла есть, еда не лезла ей в горло.
Сестра матери толкнула Марию в плечо.
- А ты что же не пьешь, вместе со всеми?
- Водкой нельзя поминать, - сухо ответила Мария.
- Так уж и нельзя, - глумливо произнесла сестра. - Какая тогда радость устраивать поминки, если на них пить нельзя?
- А разве поминки должны доставлять радость отмечающим? - не выдержала Мария. - Поминки делаются для того, чтобы облегчить страдания душе умершего человека, а не для собственного удовольствия.
- Да ладно! Никто же, на самом-то деле, не верит в душу. Не верит ни в Бога, ни в загробную жизнь. Все это пережитки темных царских лет. Чай, мы люди грамотные, в школах советских обучались. Не верим мы во всякую чертовщину! Так ведь, соседка?
Она подмигнула Самархановой, но та ничего не ответила.
- К тому же, мы давно не поминаем его! Жизнь только раз дается, надо успеть пожить.
- А она всем настроение портит, - сказала Октябрина Павловна. - Ударилась в религию, и совсем умом тронулась!
- В религию? Ну, это гиблое дело. Религия скольких людей сгубила. Сгубит и тебя, если не образумишься.
- Верно! - выкрикнул Егор Михайлович. - Мы советские люди! Мы коммунисты! Не по пути нам с Богом!
Он грязно выругался.
- Мы этого Бога в бараний рог свернем, и попов этих тоже в бараний рог! Мы их всю жизнь душили и давили!
В глазах Егора Михайловича загорелась ненависть, кулаки сами собой сжались.
Сестра Октябрины Павловны обратилась к Самархановой.
- А гармонь есть у кого-нибудь в вашем доме?
Самарханова схватилась за сердце.
- Батюшки, вот сказанула! Да здесь отродясь ни у кого никакой гармони не было! Здесь же не деревня.
Сестра вздохнула.
- Да, разучились люди жить. Эх, раньше бывало...
- Ну, тогда заводи балалайку! - воскликнул Егор Михайлович.
- Какую балалайку? - недоуменно повернула голову сестра.
- Ну, эту, как там ее... приемник. Он-то у вас есть, а, сестра?
Егор Михайлович подмигнул Октябрине Павловне.
- Это, конечно, есть. - Оживилась Октябрина Павловна. - Как не быть, что же мы, дикие совсем.
Октябрина Павловна попыталась встать, но не удержалась на ногах, и плюхнулась обратно на диван, на котором сидела.
Гости разразились дружным смехом.
- Перебрала, хозяйка, перебрала!
Смеялась и сама Октябрина Павловна.
Неожиданно Григорьева затянула:
- Ой, Мороз, мороз, не морозь меня!
Сестра подхватила.
- Какой мороз, в июле месяце! - пьяно загремел Егор Михайлович.
- Ой, и то верно, - опомнилась сестра.
Егор Михайлович затянул застольную. Голос у него был громкий и противный. Именно такими голосами, в годы революции, провокаторы призывали громить Россию. Марии, от звука этого голоса, хотелось зажать уши руками.
Октябрина Павловна, наконец-то, выбралась из-за стола и, слегка покачиваясь, направилась к магнитоле.
ГЛАВА XIX
ЗАСТОЛЬЕ
Загремела музыка. Октябрина Павловна, похоже, включила звук почти на всю громкость.
Егор Михайлович поднялся на ноги, и отодвинул в сторону стул.
- Иду, иду! - прокричала она в ответ, обходя стол. - Сейчас мы с тобой спляшем на пару.
Рыжаков тоже поднялся, и направился к Самархановой.
- Ну, соседка, идем, станцуем.
К ним присоединились сама Октябрина Павловна и Савельев, тоже родственник по отцовской линии, который до этого сидел молча но, похоже, водка свое дело делала.
Григорьевы же, по-прежнему, сидели на месте. Петр Иванович молча смотрел вперед отсутствующим взглядом. Было похоже, что его одолевают какие-то мрачные мысли.
За столом осталась сидеть и Мария. Она и помыслить не могла о том, чтобы плясать на поминках отца.
А пляска и в самом деле была дикая. Смотреть на то, как шестидесяти - семидесятилетние старики пляшут под песню Чичерины "ветром голову надуло", было нелегким испытанием. Впрочем, песня очень подходила для танцоров. "В голове моей замкнуло, ветром голову надуло", - это, действительно, было то состояние, в котором пребывали поминающие. Песня, под которую уже перестали танцевать семнадцатилетние подростки, никак не подходила для шестидесяти - семидесятилетних.
Да и разве можно пьяные танцы называть поминками?! Это было самое настоящее кощунство, по отношению к памяти отца Марии.
Мария чувствовала, что ее душат стыд, обида и злость, но ничего не могла поделать, чтобы заглушить эти чувства. Ей хотелось вскочить и убежать прочь, но она не делала этого, опасаясь, что ее поступок примут за проявление характера.
Танцы продолжались. Время от времени то один, то другой, участник танцев, терял равновесие. Тогда остальные, с дружным смехом, подхватывали его или ее, и танцы продолжались дальше.
- Что сидишь, молодая? - закричала Людмила Марии. - Идем танцевать, пользуйся, пока молодая! А то станешь такой же, как мы! Танцуй, пока молодая! Молодость проходит, назад не вернешь!