Положенцев Владимир Николаевич : другие произведения.

Выдубицкий патерик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В лето 6622(1114). Великий князь Владимир Всеволодович Мономах велит игумену киевского Михайловского монастыря Сильвестру дополнить "Повести временных лет", составленные до этого монахом-летописцем Киево-Печерской обители Нестором. Мономаху не нравилось, что в летописи Руси "зело возвеличен" его двоюродный брат Святополк, причастный к ослеплению волынского князя Василько Ростиславича Теребовльского. Кроме того, о злодейском ослеплении в патерике не было ни слова, будто оно и не свершалось. Сильвестр выполнил заказ, но далось это "немалой кровью" и не только для него...
  Фрагмент
  
  Пролог
  
  В лето 6605(1097), Любеч, детинец Переяславского князя Владимира Всеволодовича Мономаха.
   -Да возрадуемся, братья, союзу нашему великому, до скончания мира сего, пока свет солнечный во тьме не погаснет. А тому не бывать, ибо Создатель Люциферу победить не позволит. Никогда более на брата своего не пойдем с обнаженным мечом, со злым сердцем! На том Крест святой целовать будем и друг другу в любви бескорыстной, крепкой, поклянемся! - Волынский князь Давыд Игоревич поднял кубок с пряным "долгим" мёдом.
  -Будем крест целовать!- вторили ему князья Володарь Ростиславич, брат его Василько.
  -Возрадуемся, братья, - сказал князь Святополк Игоревич, так же поднимая кубок. - Сделаем всё по завету Мудрого Ярослава и Владимира Святого. Ни к чему нам друг друга изводить, когда половцы наседают, дышать Руси не дают.
  -Поклянемся! - Князь Олег Святославич неловко встал, пролил мёд на византийский плащ князя Владимира Всеволодовича. И так испугался, будто достал меч против Мономаха, что ноги его подкосились, вновь опустился на скамью, обитую медвежьей шкурой.
  Мономах похлопал его по плечу, поправил золотую застежку на плаще в виде головы льва:
  -Ничего, брат, не в обиде. Даже Днепр теперь не между нами, а уж капля медовухи и вовсе не преграда.
  Все дружно рассмеялись. Святополк Игоревич подтолкнул локтем монаха Печерского монастыря Сильвестра, приглашенного Мономахом для "летописи" на Любеческий собор князей: чего мол, спишь, записывай всё как есть.
  Но Сильвестр не спал. Обладая отменной памятью, он всё тщательно запоминал, чтобы потом кропотливо и точно изложить на пергаменте. Однако и теперь он делал пометки в небольшом свитке - Святополк сделал ему замечание, чтобы еще раз подчеркнуть перед князьями свое особое, неблазное отношение к собору. Ну и то, что он здесь главный, хотя инициатором собора был Мономах.
  -Не тревожь летописца,- сказал Владимир Святополку,- он свое дело верно знает.
  -Не сомневаюсь, князь, в твоем верном выборе писца, - ответил тот, и в словах его прозвучала некая обида - зачем, мол, перед каким-то чернецом одергиваешь...
  Мономах не дал повода разгореться ссоры из-за пустяка. Он велел дворовым добавить в светлицу огня - над княжеским теремом Любечского детинца уже сгустились сумерки, а над Днепром взошла огромная серебряная Луна.
  Холопы внесли в просторную залу дворца византийские канделябры отделанные золотом и серебром о трех и пяти рожках, с зажженными восковыми и сальными свечами. Княжеский тиун Парапинак, грек по происхождению, выписанный из Византии, одетый в ливрею как при дворе константинопольского императора Алексия I Комнина, спросил у Владимира Всеволодовича можно ли подавать трапезу. Мономах взглянул на князей: всё ли выяснили? Все утвердительно закивали, загудели.
  -Ежели так, то пора переходить к застольной братчине.
  Съезд продолжался с раннего утра, поэтому все проголодались: за совещательным столом были только пряный мёд, белое византийское вино и пряники, к которым во время переговоров никто не притронулся.
  -Вельми приятна, братья, дружба наша, - сказал в заключение деловой части собора Василько Ростиславич.- А ежели кто нарушит нашу клятву, пусть у того полопаются глаза его.
  Опять все одобрительно закивали, но взоры и мысли князей были уже устремлены на вносимых в просторную светлицу жареных поросят, лебедей в перьях, бараньих боков. Появились также заморские фрукты: китайские "оранжевые яблоки" из Византии, ифрикийские бананы, египетские финики. Словом, всё, что хозяин припас к "летописному" собору, который должен был положить конец междоусобной рознице.
  Уже за трапезным столом Мономах торжественно произнес:
  -С сего дня, братья, мы сливаемся в единое сердце, соблюдём Русскую землю!
  Итак, князья порешили, что Святополку достанется Киев с Туровым, а также титул великого князя. Владимир получал Переяславское княжество, Белоозеро, Смоленск и суздальские земли, Давыд и Олег Святославичи - Муром, Тмутаракань, Чернигов, Рязань. Давыд Игоревич согласился на Владимир-Волынский с Луцком, а Васильку с братом Володарем перешли Червень, Перемышль, остался за ними и родовой Теребовль.
  Князья кричали: "Добре, лепо, дивье!", а Сильвестр записал в свитке решение собора: "Да аще отселе кто на кого вьстанеть, то на того будемъ вси и честьный крестъ". И рекоша вси: "Да будеть на нь хрестъ честный и вся земьля Руская". И целовавшеся и поидоша усвояси".
  1
  Не успело остыть тело Киевского князя Святополка Игоревича, почившего в 16 день априля, как в Киеве начался бунт. Смерды и закупы, вроде как, почувствовав безвластие, принялись громить дома и лавки евреев - ростовщиков, а так же боярские и сотские дворы. В последнее время заемщики, на фоне неурожая, так задирали проценты по долгам, что низам было "не вздохнуть, не выдохнуть". Кроме того, при Святополке был поднят "соляной налог". Кого-то восставшие повесили, других "жидов-неблазников" нагими гнали кнутами вдоль Днепра, пока те не теряли сознания. Собирались уж осквернить и захоронение Святополка в церкви Святого Михаила - многие считали его виновным в "непотребстве аппетитов ростовщиков", но не случилось.
  Срочно собравшийся Софийский собор призвал на Киевское княжение Владимира Всеволодовича, " славно" проявившего себя в битвах с половцами. Князь, утвержденный Любечкским собором приемником Святополка Игоревича на киевский стол, отказался от княжения в пользу Святославичей. Тысяцкий Путята, чей двор тоже был разграблен "чернью", послал Владимиру в Переяславль слезное послание: "Пойди, княже, на стол отца и деда... ежели не придешь, разграбят и монастыри, и ты будешь держать за то ответ".
  Для набожного Владимира, это был существенный аргумент. После повторного приглашения - пусть знают ему цену - он отправил в Киев передовой отряд, за которым последовал сам. Когда воины нагрянули в "лепую вотчину русских князей на Днепре", усмирять бунт было уже не нужно. Народ выпустил пар и на вече, мирно, потребовал от нового, еще не севшего на стол князя Владимира Мономаха, "честности и справедливости".
   И новый правитель Киева, а по сути всей Рюриковой Руси, не заставил себя ждать: принял "Устав о резах", по которому были ограничены прибыли ростовщиков 20 процентами, а в случае неуплаты закупами долгов, князь лично определял сроки и длительность их "закабаления".
  Но до принятия Устава, сразу по прибытии Владимира Всеволодовича в Киев, к нему пришли тысяцкий Путята Вышатич и его брат, тоже воевода, Иоанн - товарищ посадника.
  Владимир принял их в запустевшем за долгое его отсутствие, но все еще "румяном" тереме на высоком берегу Днепра.
  Путята мялся, не решаясь с чего начать. Брат его Иоанн тискал в руках кожаную, обитую белкой шапку, тоже молчал, потупив взор.
  Нерешительность Путяты объяснялась просто: он пришел "доносить" на князя Олега Святославича, с которым у Владимира хоть не раз и выходила "лихая" распря, но они вместе окончательно прогнали "поганых" из Руси. Хан Шарукан спасся бегством, а вот другого половецкого хана Сугру пленил именно Олег. Причем для этого ему пришлось проявить немалое мужество. К тому же в том бою, он заслонил Мономаха своим щитом от половецкой огненной стрелы, спас его от гибели. И Владимир Всеволодович этого не забыл, простил все прежние козни двоюродному брату, поклявшись на святом распятии в вечной дружбе и любви.
  - Ты же знаешь, князь, что Олег взял в дружки половчанку хана Оселука, - молвил, наконец, Путята.
  -И что? - пожал плечами Владимир. - До этого у него была византийка Феофания, преставившаяся тому несколько зим назад. Мы нынче со степняками мир имеем.
  -В том-то и дело! - воскликнул помощник городского "головы" Иоанн. - Евреи-ростовщики пустили слух, что ты, князь, коль сядешь на киевский стол, пуще прежнего повысишь соляной налог и земельные займы смердам, потому как перед половцами долг имеешь. А отдавать надо.
  -Нет у меня перед степняками долгов и быть не может.
  -Тех хитрых ростовщиков подговорил никто иной, как Олег Святославич с братом Давыдом.
  - Олег сам хочет сидеть в Киеве, это понятно, - ухмыльнулся князь. - Но причем тут половцы? Кроме мнимого моего им долга.
  -Притом, что это беглый хан Шарукан его надоумил к бунту, а Олег за сию мудрость плененного тобой хана Сугру отпустил.
  -Это Олег хана изловил, ему было и решать.
  -Всё так, но то неважно. Важно то, что Святославичи и теперь на тебя мечи точат. Бунт - их рук дело.
  -Да? - удивился Владимир. - Вообще-то, это похоже на Олега. Он ведь и в Константинополе, куда его хазары увезли, мятеж русско-варяжской гвардии устроил против императора Никифора. После переворота новый император Алексий так ему был благодарен, что помог вернуться на Русь да еще золотом - каменьями одарил.
  -Вот видишь! - воскликнул Путята. - А византийцы спят и видят, чтобы у нас смуту посеять. На словах - друзья, а при любом случае со степняками целуются, лишь бы Руси Рюриковой насолить. Вот и Олега Святославича настропалили против тебя, что б ему в Киеве сесть.
  -Гладко глаголешь, тысяцкий,- ухмыльнулся князь. - А как же удалось усмирить народ еще до моего прихода? Что это вдруг присмирел?
  -Людишки изначально на соборе за тебя кричали, так что охладить бунтовщиков много сил не понадобилось. Мы, твои преданные тиуны, изловили зачинщиков и в Днепр покидали.
  -Вот как, - покачал головой Владимир.- И кто же они по именам?
  Путята замялся:
  -К чему, князь? Ты их всё одно не знаешь. А народец присмирел.
  -После того, как ваши с Иоанном дворы разграбили и пожгли.
  -Ничего не поделаешь, князь, - вздохнул Иоанн.
  После продолжительного молчания, Мономах позвал своего ближнего воеводу Ратибора.
  Огромный как медведь тысяцкий, заросший пегой "шерстью" по самые огненные, как у волка в ночи глаза, в византийской кольчуге, с половецкой саблей на золотом поясе, не вошел, ввалился в светлицу, пригнув голову, чтоб не стукнуться о дверной косяк.
   Раньше Ратибор служил у Всеволода Ярославича, затем перешел советником к самому Владимиру Всеволодовичу в Переяславль. Этот советник взял такую власть, что от имени Мономаха имел право ставить свои именные печати на княжеских указах. Именно Ратибор надоумил князя Владимира убить половецких послов Катына и Итлара, приехавших для мирных переговоров. В Катына всадил стрелу сын Ратибора Ольбег, а другой посол пал от руки младшего его сына Фомы. После этого случилась главная битва с половцами, когда князья Владимир Всеволодович, Святополк Игоревич и Олег Святославич объединились и разбили ханов.
  -Слушаю, князь Володимир, - сказал Ратибор. Он всегда произносил его имя на "волжский" манер, с растянутыми "о".
  -Возьми-ка этих молодцев, да запри в темницу. А перед этим попарь канчуками на свинцовых "каплях". Да не забудь перед этим уксусом их спины сбрызнуть.
  -Не забуду, князь. Пошли что ли. Сами, али на руках отнесть?
  Ошалевшие от такой неожиданности братья, выпучили глаза, не веря услышанному приказу. Первым упал на колени перед князем Иоанн.
  -Не губи, князь, ноги твои лобызать денно и нощно стану, Бога за твое здравие молить!
  -Недолго тебе осталось за меня молиться. Ишь, негораздки ащеульные, остолбени брыдливые, решили меня на мякине провести. Олег, мол, бунт устроил! Думаете, у меня своих лазутчиков в Киеве не было? То же мне, нашли Ерошу с моркошей. А ну, выкладывайте всё на чистоту, а то велю вас не в темницу, а на круге городском, прямо сейчас повесить. Нет, лучше без шума, просто в Днепр с камнями на шее кинуть.
  Путята в ноги князю не упал, цену себе знал. Он тяжело вздохнул, сел напротив Владимира.
  -Сей бунт мы с братом устроили. И еще пара наших товарищей - единомышленников народец подбили. Только затевали мы его не против тебя, а за тебя князь.
  -Это как же?
  -А вот как. Князь Олег Святославич посаднику Тимофею Лукьянычу письмо прислал: мол, ежели он на стол киевский сядет, то все налоги снизит и евреев к ногтю прижмет. А вот коль Владимир станет киевским владыкой, то наоборот народ прижмет. Олег просил огласить его грамоту на Софийском соборе. Бояре думали, рядили. А когда ты отказался в первый раз ехать на стол в Киев, мы и решили народ поднять против ростовщиков. После, когда ты дал "добро", мы самых шустрых непотребков изловили и в Днепр покидали, чтобы утихомирить чернь. Даже своими дворами пожертвовали, дали толпе поглумиться, а ты нас за это в реке хочешь утопить.
  -Правду ли сказываете? - Владимир обвел братьев колючим взглядом, от которого, как говорили, падали замертво волки.
  -Не верю я им, князь, - прищурился и Ратибор.- То что бунт учинили верю, а то что для твоей пользы - нет. Видно, себе выгоду искали, да не совладали с волной, что сами подняли.
  -Для чего же тогда мы писали Владимиру Всеволодовичу слезные грамоты - "...приди, княже, на стол отца!" - воскликнул Путята. - Голова у тебя семечками набита, а не умом.
  -Ну-ну, ты не очень-то, - проворчал тиун Владимира. Тыквенные семечки - были "больным" местом Ратибора, который их лузгал постоянно, казалось, даже во сне. И везде сорил шелухой, к неудовольствию княжеского распорядителя Парапинака. - А то космы-то повыдергаю.
  Видимо, князю доставляла удовольствие эта перепалка, он её не прекращал некоторое время. Конечно, ни в какую темницу братьев он отправлять не собирался, а тем более топить - от того же Тимофея Лукьяныча - его давнего "доносчика", киевских бояр он знал, что бунт был устроен не Олегом, а кем-то еще. Но кем, Владимир раньше не знал, а они молчали. Вероятно, из-за страха перед всесильными братьями. И вот на тебе, открылось...
  -Какая же выгода была у вас? - спросил князь.
  -А такая, - не слишком уважительно ответил Путята, сделав вид, что сильно обижен. - Олегу разве нужен был бунт в Киеве, коль собирался сесть на стол? Может быть, был бы и нужен, коль был бы смел на то, и уверен, что народ в пылу разбоя самого его не утопит в Днепре. Ты ить тоже, княже, не сразу откликнулся.
  Тысяцкий понял, что перегнул палку, засопел, но князь его никак не одернул, а потому тот продолжил:
  -Евреи-ростовщики, что от хазарского племени, давно уже меры не знают, да из-за ваших распрей с братьями не только тут распустились, а по всей Руси. Разве не так в Переяславле?
  Князь не ответил - он пытает тысяцкого, а не тот его. Да и оставить ли Путяту на прежней должности? Коль прогнать - врага наживешь. А так с Ратибором будут из кожи вон лезть, чтоб показать свою значимость, а это очень удобно. Половцев разбили, но кто знает, какие степняки да торки еще объявятся.
  Молчание Путята расценил, как согласие.
  -Давно следовало евреям укорот дать, - сказал Иоанн. - Теперь шелковыми будут. А тебе надобно, князь, свой Устав на предмет налогов написать да народу предъявить, что б полюбили тебя как родича твоего Всеволода Ярославича.
   А вот это дельное предложение, подумал Владимир. Нет, всё же головастые эти братья Вышатичи. Но князь даже не представлял насколько. Иоанн продолжил его удивлять.
  -Кроме того, княже, надобно тебе, по моему скудному разумению, возвысить свое имя в летописи, - сказал он. - Неблазно, что Нестор превознес в ней Святополка Игоревича, а ты как бы у него в товарищах. Ты вели монахам переписать летописную повесть. Пусть расскажут в ней о твоей набожности, честности, справедливости. И, конечно, о ратных подвигах, освободивших Русь от поганых.
  -И еще, что ты непричастен был к ослеплению Василько Ростиславича - теперь за него многие горой, народ по всей Руси его святым мучеником считает, - добавил Путята. - А вот Святополк - причастен. В его же детинце, Василько покалечили, света божьего лишили. Теперь он, горемычный, наощупь живет.
  -Наощупь, да врагам не спускает, - сказал Ратибор. - И венгров бил, и того же Святополка на Рожном поле уговорил... А что, князь, эти неблазники верно говорят.
  Владимир Всеволодович и сам понимал, что "верно говорят". В летописи должно остаться его имя как великого Киевского князя Рюриковой Руси, а не проходящего князька, которого никто из потомков не вспомнит.
  -Какого же летописца позвать, кому поручить? - спросил князь Путяту.
  Тот довольно, словно муха на потолке, потер руки:
  -Разве забыл, князь, про чернеца Сильвестра Михайловской обители, что на соборе в Любече клятву вашу с братьями о вечном мире и любви промеж вами записывал?
  Путята тогда служил Святополку, был у него воеводой и советником. Вспомнив это, Владимир внутренне поморщился: как тысяцкий легко сдает своего прежнего хозяина, а ведь верным псом был, руки ему лизал. И его сдаст, обманет, коль много ему позволить. Но опять же: советы Вышатичи дают дельные, толковые, не внимать им глупо. Владимир же не простак и подвох всегда узрит.
  -И где теперь Сильвестр? - спросил князь.
  -А где ему быть, в настоятельской келье Михайловского монастыря что в Выдубичах, богу молится, - ответил Иоанн.
  -Лепо. Велите его ко мне немедля привести.
  Князь махнул рукой братьям:
  -Понадобитесь, позову. Ступайте.
  Когда Вышатичи ушли, Ратибор сказал:
  -Насчет Сильвестра эти негораздки правы. Только, думаю, для начала нужно его к Василько Ростиславичу послать - пусть в точности тот ему расскажет, как над ним Давыд со Святополком непотребство творили. И в летопись это вставит. Василько теперь в Перемышле с братом Володарем. А уже после пусть едет к Олегу Святославичу.
  -Для чего?
  -Тебе же князь, братья сказали, что Олег не угомонился, меч всё ещё на тебя точит. Вот пусть Сильвестр и вынюхает, что Святославич на тебя удумал.
  -Так Олег монаху и откроется.
  -Монаху - нет, а вот брату своему - да.
  -Не пойму тебя.
  -Сильвестр - он же ведь тоже князь Волынский! В малолетстве еще потянулся к Богу, чуть созрел, в монастырь подался, где его игумен Феодосий и принял. Неужто не знал, князь?
  -Олег сейчас в Новгороде - Северском, - вместо ответа сказал Владимир.- Что ж, так тому и быть. Коль Сильвестр во здравии, пусть едет. Сам ему указку дам.
  Игумен Сильвестр оказался " во здравии" - хоть и была на нем монашеская одежда - темная ряса с глубоким капюшоном, лицом он выглядел румяно и свежо. Глаза ясные, пытливые, но при этом осторожные, сразу был виден ум.
  Подобострастия князю Владимиру не выказал, только, как и положено чернецу, поклонился, но не в пояс.
  -Рад видеть тебя, Владимир Всеволодович, в стольном граде Киеве - центре земли Рюриковой, - сказал он свободно, как обычный человек, а не монах. - Как и весь народ киевский, верю я в твою княжескую силу и благую для Руси Рюриковой волю.
  Князь позвал распорядителя Парапинака, велел принести греческого черного вина, закуски. День был обычный, скоромный, а потому вино и мясо не возбранялись.
  2
  Еще до "просьбы", а по сути приказа князя Владимира Мономаха, игумен Сильвестр, в миру Василий Ростиславич князь Волынский, начал задумываться над летописью Рюриковой Руси или, как ее еще называли - Новгородской. При Киевском князе Владимире Святом, Русь порой называли - "Киевской". Однако сам он, хотя и обладал немалыми амбициями, не раз говорил, что Русь, основанная Рюриком, может носить только его имя, а князья Рюриковичи, должны преумножать славу великой Рюриковой Руси. Он был против названия "Руси Новгородской", а тем более "Киевской" потому что Рюрик до призвания его на княжение в Великий Новгород старостами племен, уже жил с семейством и своей варяжской дружиной - русями на берегу Ладоги в небольшой крепости. До этого варяги сидели на Ильмене, в славяно-угорском сельце Русе, отчего и взяли название - руси.
  Сильвестр боготворил диакона - летописца Нестора Печерского монастыря, где начинал свой монашеский путь. Нестор на основе первоначального летописного Свода преподобного Феодосия - основателя Печерской обители, составил "Повести временных лет". Он восхищался его фундаментальным трудом о самом Феодосии, описавшем очень подробно его судьбу. Перед самой своей кончиной Нестор закончил писать "Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба" - о младших сыновьях киевского князя Владимира Святославича, убитых Святополком Окаянным. Сильвестр не раз вызывался ему помочь, но Нестор к "письму" не допускал никого, и позволял Сильвестру разве что добыть ему некоторые архивные патерики, например о жизни Саввы Освященного или Ефимия Великого, нужные ему для "Жития Феодосия". Кроме того, брал у Сильвестра записи с княжеских "братских" соборов, в частности Любечском, о сражениях князей с половцами. Но игумен отдавал не всё. Он надеялся, что сам после Нестора добавит "Повести" своими записями. И вот дождался. Господь услышал его молитвы: сам новый Киевский князь Мономах предложил ему переписать труд Нестора, дополнить его.
   Дождался не кончины преподобного Нестора (Боже, упасти от подобного греха), почившего зиму назад и упокоившегося мощами в Антониевых пещерах Печерского монастыря, а возможности стать соавтором "Повести временных лет". Конечно, жаль, что погиб при набеге степняков Начальный свод преподобного Феодосия, сгорел в дьявольском пламени, использованный Нестором в летописи, но остались не менее важные и интересные записи игумена Иоанна. Ими тоже можно дополнить обновленную историю Руси.
  Сильвестр не побоялся поставить Владимиру Мономаху условия: он возьмется за новую редакцию "Повести", но библиотеку, где он станет работать, нужно обустроить как подобает, открыть ему доступ к собранию "мудрых" и божественных книг Ярослава Мудрого, хранящихся в подвале Михайловского собора отчего-то под замком. Кроме того, Сильвестру понадобится с десяток монахов - переписчиков, которых он выберет сам.
   Владимир согласился. Велел тысяцкому Ратибору выделить монаху воинов для сопровождения и назначил выезд Сильвестра к Василько Ростиславичу в Перемышль через три дня.
  Но в эти несколько дней и ночей произошли странные события. Монахи, помогавшие в переписи Нестору и игумену Иоанну, согласившиеся было помогать в Выдубицком монастыре Сильвестру, вдруг отказались. Одни сослались на внезапную немощь, другие вспомнили о незамоленных своих грехах, а потому прикасаться к таинству летописи якобы не имели права. Третьи просто твердили что-то нечленораздельное.
  Остались "верными слову" лишь послушник Никита Валун - парень лет двадцати с небольшим, да совсем юный отрок Ефимка, который прибился к Михайловской обители зиму тому назад, помогал, чем мог: ухаживал за могилами князей, похороненных здесь, оберегал мощи Святой великомученицы Варвары, перенесенные из Константинополя. Все родичи его погибли от рук половцев, его и приютили монахи.
  Валун был большой и круглый как камень свободный смерд из Черниговского княжества Ярослава Святославича, а потому, возможно, и получил такое прозвище. Лицо имел доброе, мягкое, характер тоже покладистый, но порой вспыльчивый. За то и поплатился. Собирался жениться на Веселине, тоже дочери свободного землепашца, да ее уволок в лес и там попытался обидеть кузнец Богдан Косой. Василина вырвалась, а утром рассказала Никите. Тот не сдержался и так отколошматил Богдана своими огромными кулачищами, что недруг еле доволок ноги до дома, а там и помер. За убийство назначили виру в 5 гривен. Никита заплатил, но родственники Веселины отказались выдавать за него дочь - мол, не смог уберечь от позора, а потому и далее не сможешь ее оберегать. Василина так расстроилась, что слегла с горячкой. Хотели, было бежать вместе в соседнее княжество, но невеста подвернула ногу и сказала: знать, Бог не желает видеть нас вместе, коль между нами одни препятствия. Расстанемся, Никита.
  Валун, по родичу Белославич, не терпел предательства и унижения. Напрасно люди считали его мягкотелым. А подобные слова Василины он воспринял именно так. Мог рубануть с плеча и отрезать раз и навсегда. Ах, так, ну и ладно. Собрал нехитрые вещи, поцеловал на прощание мать - отца еще прошлой зимой задрал шатун - и отправился в Киевское княжество, где напросился в послушники Печерского монастыря. Здесь пришлось смирить свою гордыню - братия, коль не точно выполнял послушания, нещадно таскала его за чуб, а то могла и приложить дубинкой. Его сообразительность и умение "лепо выводить буквицы" заметил диакон Нестор и приобщил к своему письменному труду - позволял Черниге - так он прозвал Никиту, делать в летописных грамотах и "житиях" заглавия. Вскоре "Чернига" освоил кириллицу, глаголицу и даже латынь. Никита познакомился с игуменом - летописцем Михайловской обители Сильвестром, стал иногда помогать и ему, а после кончины Нестора, перешел к нему.
  Отрок Ефимка, шустрый и звонкий как лесной ручеек, был роста небольшого по причине малолетства, но быстрый и умелый: не успеет благочинный сказать ему, чтоб наколол дров, как поленница уже заполнена доверху. Его и прозвали - Колун. Если нужно наловить рыбы в Днепре, то никаких сомнений, что к ужину будет знатная уха из налимов и судаков. Как отрок умудрялся приваживать рыбу в нехитрые сети, загадка.
  И Ефимка проявил склонность к "письму". Грамота ему давалась тяжело, но вот почерк имел тоже хороший и Сильвестр позволял ему "рисовать" заглавные, а то и прописные буквы в грамотах. Монахи - переписчики ревновали, жаловались на отрока Сильвестру - мол, хлеб отбивает, но тот лишь укоряли их в зависти - что страшный грех и велел заниматься своими делами.
  На второй день после беседы с князем, к настоятельской келье Сильвестра подбросили дохлую кошку с приколотой к ней берестянкой со словами: "Memento mori"- помни о смерти. Игумен показал записку Никите.
  -Что об этом думаешь?
  Чернига (Валун желал, что б его так называли, раз это прозвище дал ему сам преподобный Нестор) не задумываясь, ответил:
  -Проказник знал латынь, значит не из простых людишек. А кто? Уж верно не смерд, не воин. Или еврей - заёмщик или...
  Он замялся, не решаясь сказать. Ему помог Сильвестр.
  -Да, ответ ясен, - кивнул он. - Кто-то из братии. Но я не говорил никому, кроме тебя о моем предстоящем послушании от великого князя Владимира. Только сказал о предстоящем большом и важном летописном труде.
  -Владимир еще не великий князь,- сказал Никита. - Софийский собор токмо через седмицу. Так митрополит Никифор огласил.
  Изначально к митрополиту Никифору - греку из Константинополя русское монашество относилось настороженно - чужой, не свой и сколько можно перед Византией пресмыкаться. Но Никифор отличался скромностью, мудростью, благочестием. Призывал не только монахов, но и князей к нравственности и "воздержанию чувств". Именно он перенес мощи великомученицы Варвары в Киев. И народ принял "грека" как своего, полюбил.
  -Ты всегда будешь мне перечить?- в очередной раз возмутился Сильвестр несдержанности Черниги.
  -Прости, игумен.
  -Ладно. Мне нравится, что ты имеешь свое мнение. Такой товарищ мне и надобен.
  -Найти неблазника несложно, коль из братии. - Чернига взял бересту, внимательно её осмотрел. - Чернила брусничные, не из голубицы. Брусника плохо смывается. У брата Саввы видел вчера в трапезной на губе и руках красные пятна. Не от вина, мне ли не знать.
  -Ох, Никита, пьянство - напасть Люциферова. Привести его сюда, попытаем.
  -Не надо так.
  -Что?! - возмутился Сильвестр. - Опять перечишь?
  -Нужно по-тихому, лучше поговорить с ним, когда бочку с водой к Днепру повезет, а уж у реки и попытать. Я сам с ним встречусь.
  -Ты ему бока намнешь, как кузнецу Богдану, а нам того не надобно.
  -Не стану кулаки распускать, - ответил Никита улыбаясь, в свое время подробно рассказавший Сильвестру, почему подался в послушники.- Спрошу, где мне взять чернила красные для буквиц заглавных, мол, мои закончились, а уж потом...
  -Вместе спросим, - сказал игумен. - Нечего вокруг да около.
  Прибежал запыхавшийся отрок Ефимка, сходу выпалил:
  -Брата Савву у реки нашли, мертвого.
  -Утоп что ли? - прищурился Никита.
  -Ага. В Бочке с водой.
  -Не понял...
  -Что непонятного? Голова в бочке оказалась, вот и утоп.
  Послушник ухватил мальчика за широкой рукав холщовой рубахи да так дернул, чуть не оторвал.
  -Не тараторь. Сам что ли он голову в бочку засунул?
  -Скажешь тоже, брат Чернига,- ухмыльнулся Ефимка. - Коль решил душу освободить, зачем в бочку лезть, когда река рядом.
  -Не освободить, погубить душу,- сказал Сильвестр, чувствуя, что смерть водовоза, вероятно, и написавшего ему записку, связана с полученным им княжеским послушанием.- Самоубийство - непростительный грех хулы на Святого духа и сказано в Писании...
  -Погоди, преподобный, с Писанием, - прервал Сильвестра Никита. - Не до нравоучений.
  Игумен собирался уж возмутиться - непотребно так с настоятелем говорить, но придержал язык - сейчас действительно не до его поучений. Что-то страшное происходит.
  Но странные события на этом не закончились.
  Кот-мышелов Зевс стянул со стола игумена кусок вареной в сметане стерлядки, это видел сам Сильвестр: "Ух, проказник, не воруй, грех то есть". Но поняв, что упомянул "грех" не к месту - у животин души нет и нравоучение коту о "праведной жизни" неуместно, перекрестился, сплюнул в сердцах.
  К оставшейся рыбе преподобный не притронулся, побрезговав ею после мышелова.
  А к вечеру Зевс распух, словно бурдюк с салом и издох, выпустив из пасти розовую пену.
  Никита осмотрел кота. В пушистой морде остались крупицы белого порошка. Он помял их в пальцах, понюхал.
  -Шпанская мушка,- сказал он Сильвестру.
  -Византийская Кантарелла? - удивился преподобный. - Но откуда она здесь?
  -Вот именно, "откуда". Кто-то очень не хочет, чтобы ты, игумен, ехал к Василько Ростиславичу.
  -Я это уже понял. Но кто сей злодей?
  Чернига начал загибать пальцы:
  -Первое: вор знает латынь - ну не сам же водовоз Савва придумал эту неблазность с запиской. Второе: у него есть византийский яд. Значит, бывал в Константинополе. А кто там частенько промышляет? Верно. Ростовщики и гости торговые. Третье: яд подсыпали уже перед тем, как подать тебе стерлядку, иначе бы вся братия на небеса отправилась, мучаясь животом и пуская розовые пузыри.
  Сильвестр поморщился при упоминании о вероятных мучениях сдохшего кота. Никита хорош, но уж больно прям и циничен.
  -Кто, игумен, принес тебе рыбу? - наконец в лоб спросил Никита.
  -На молитве в храме был, не ведаю.
  - Я знаю!- крикнул внезапно появившийся в покоях игумена отрок Ефимка. - Стерлядку что я наловил, готовили миряне в посаде, а принес ее, тебе игумен, трапезник Дионисий.
  -Это не значит, что это он приправил рыбу ядом, - сказал послушник. - Но попытать надобно.
  Дионисий оказался в "хлебном" посаде, проверял, как готовится обед для братии. В "поварской" ощипывали перепелок, разделывали бараньи туши, раскладывали по мискам моченую репу, маринованную редьку, наливали в кувшины брусничную воду и квас. В объемном корытце разводили запаренную мыльную траву для мытья рук перед трапезой. Обязательную "мыльную процедуру" перед вкушением еды монастырскую братию приучил еще преподобный Феодосий.
  Никита бесцеремонно вытащил Дионисия из кухни, завел за зерновой амбар, прислонил к стене, прижал локтем горло.
  -Ежели не скажешь, кто игумена Сильвестра велел тебе отравить, прямо здесь удавлю. Я не монах, для меня не грех. За твою дохлую тушку и гривны не спросят, коль расскажу князю Владимиру о твоем злодеянии.
  -Что ты, что ты, брат Чернига, я...
  Никита вдавил свой большой палец под ребро монаху. Тот завыл, глаза его выскочили из орбит. После второго тычка, в другой бок, Дионисий осел, заплакал:
  -Я не хотел, меня Кулик Миленич заставил.
  -Кто такой?
  -Ростовщик из слободы. Я у него заём брал, а отдавать нечем.
  -К чему тебе, монаху, заём?
  -Родне в Полесье.
  -А Миленичу что за радость игумена в рай спровадить? Из-за поручения княжеского?
  -Не говорил. Обещал, что я игуменом Михайловской обители после Сильвестра стану.
  -Куда тебе, негораздку. Сейчас пойдешь со мной, сам всё настоятелю расскажешь. А затем князю Владимиру. Ты посмел его делу мешать, темницей не отделаешься.
  -Не надобно!
  -Надобно, трапезник, надобно...
  Никита ухватил монаха под руку, подпихнул к дороге. В этот момент чернец вздрогнул, ноги его подкосились. Несмотря на силу, Никита не смог его удержать. Дионисий словно мешок с репой, упал на землю. Из его спины торчала половецкая стрела.
  И никого. То, что стрела половецкая - никаких сомнений: клееная, с закругленным оперением, с широким "седалищем".
  Кулика Миленича изловили на корабле, шедшем с гостевыми товарами в Константинополь. К удивлению Ратибора, командовавшего княжеской стражей, Миленич и его помощник Немилат, даже оказали сопротивление. Им пытались помочь пьяные торговцы, не понявшие, что происходит. Но стража церемониться не стала - ростовщиков скрутила, торговых побросала за борт. Оказавшись в руках воеводы, Кулик так перепугался, что у него от страха отнялся язык, а затем и вовсе случился удар. Он обвис в руках дружинников и испустил дух, быстро покрывшись синей паутиной, будто его обмотал невидимый паук. Стража развернула парусно-гребное судно обратно в Киев, товары стали законной её добычей.
  Вероятно, Немилат тоже мог что-то рассказать, но ступив на землю, попытался бежать. Его догнала стрела дружинников.
  -Ты нарочно всех проказников истребил? - гневно спросил Ратибора князь Владимир.
  -Негораздки шустрыми оказались, пришлось укорот дать, - хмуро ответил советник-воевода.
  Князь вновь позвал Сильвестра. Сказал ему, чтобы он не говорил Васильку Ростиславичу, что приехал к нему по поручению князя Владимира.
  -А разве он сам не догадается?- усомнился монах.
  Всплеснув руками - ну все ему перечат, будто он смерд долговой, а не князь - Мономах опустился в княжеское, любимое кресло его родича: с высокой резной спинкой, мягкими подлокотниками, приступкой для ног. Отделано золотом и серебром. Кресло было сделано при его матери - племяннице константинопольского императора Константина IX Мономаха - византийскими мастерами.
  -Говорят, император Алексий Комнин готовит мне особенный трон, - похвастался князь, - царский, из орехового дерева, с балдахином, с двуглавыми орлами и четырьмя львами по бокам. Что б был я не просто великим князем, а великим повелителем Руси. А еще шапку мне особенную шьют: из золота с жемчугом и каменьями, с соболиной опушкой. Венчает ее крест православный, как связь с небом.
  Поняв, что распинаться перед монахом о мирских "забавах" не стоит, князь перешел к делу:
  -Василько Ростиславич умный человек, конечно, поймет, что я тебя прислал. Но пусть его догадки так и останутся догадками. Не хочу я чтобы слух до братьев моих дошел - мол, опять Владимир распрю затевает, никак не уймется. А я только правды для потомков желаю! Чтобы всё в летописи как случилось - злое, доброе, было. Скажи Васильку, что как последователь Нестора, желаешь внести в летопись Руси новые главы в память о нём и преподобном Феодосии. Ах да, еще игумене Иоанне, он ведь тоже руку к первому патерику приложил. Пока будешь странствовать, посадские обустроят твою новую библиотеку в Выдубицком монастыре, где трудиться тебе будет сподручно. Сам же говорил, что там книги Ярослава Мудрого. Ну и мои "Поучения" найдут в библиотеке место. Читал их, али не удостоил своим вниманием?
  -Читал, великий князь,- смиренно ответил Сильвестр. - "Не соревнуйся с лукавыми, не завидуй творящим беззаконие, ибо лукавые будут истреблены, послушные же Господу будут владеть землей", - процитировал он.
  -Лепо, преподобный, что в моем скромном труде Господа первым делом узрел. В нём наше спасение человеческое и всей земли Русской. "Всего же более убогих не забывайте..."
  -И это я узрел, великий князь. "По силам кормите, и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека...",- продолжил княжескую цитату Сильвестр.
  -Ты что же, игумен, все моё "Поучение" наизусть знаешь?
  -Памятью обладаю отменной. Бог наградил.
  -Да, ты поистине гораздый человек, недаром тебя Нестор отметил.
  -Спасибо на добром слове, великий князь. Токмо вот монахи-писари все разбежались, не желают моими помощниками становиться. Боятся кого-то тайного, что не хочет обновления летописи.
  -С писарями я лично разберусь, не печаль этим свою светлую голову. Будет у тебя столько помощников, сколько пожелаешь. С тобой дружину отправлю.
  - С пяток воинов конных хватит да пара повозок крытых. С собой возьму, великий князь, послушника Никиту Черниговского, бывшего свободного смерда и отрока Ефимку.
  -Черниговский-то беглый поди?
  -Кулаки у него знатные, кузнеца - прелюбодея прибил, что к его невесте ластился, а она от него отвернулась.
  -Знать, недостойна его была, Бог отвел. Лепо. Раз от Ярослава его люди в мое княжество бегут, не моя печаль. Делай, как знаешь. Надеюсь на тебя, игумен. Не мне пользу принесешь, всей Руси Рюриковой.
  4 мая Владимир Всеволодович на Софийском соборе, с благословения митрополита Никифора, торжественно занял великокняжеский стол. Сильвестр сделал запись:
   "...Начало княженья Володимеря, сына Всеволожа. Володимер Мономах седе Киеве в неделю. Усретоша же ̀и митрополит Никифор с епископы и со всими кияне с честью великою. Седе на столе отца своего и дед своих, и вси людье ради быша..."
  А на следующий день, рано утром "летописный" отряд отправился в путь.
  3
  Перемышль несколько раз переходил из рук в руки: то ляхи в нём хозяйничали, понастроив там своих "быстрых" костелов, то русские, то снова ляхи. И мадьяры внесли в Перемышль свой вклад: налепили здесь глиняных домов с плоскими крышами, молелен, а потом ушли к своим соплеменникам на Дунай, не пожелав быть под русскими князьями, ненавидящих, по их словам, друг друга из-за споров за Киевский стол. И в этом они были правы - зачем он им сдался? Да, место знатное, удобное: булгары недалеко, с коих легко дань собрать. И до Константинополя рукой подать: и на службу к императору можно податься, и поторговать, а то и с мечом нагрянуть, "щит к Золотым воротам прибить".
   И не поймешь, кто теперь русы - вроде бы добрые, мягкосердечные, справедливые во всех отношениях славяне, а с другой стороны: жуткие, кровожадные скандинавские варяги-варвары. Молятся Христу, а повсюду еще языческие капища, немало тех, кто поклоняется Локи и Одину. Всё в их крови перемешалось. Кроме свеев, еще степняки хазарские и половецкие к их душам прибавились. А как иначе, когда полянский Киев, захваченный форингами Рюрика, где потом начал княжить Вещий Олег, а после отпрыск варяжский Игорь, долгие лета находился под Хазарским каганатом? А половцы постоянно угоняли в качестве добычи тысячи и тысячи русских женщин...
  Ляхи назвали городишко у реки Сан на свой манер - Пшемысль. Окончательно отнял его у них Владимир Святой, сделав "главным градом" Червонной Руси, то есть Красной - красивой. И стал Перемышль Галицко-Волынским княжеством. По Любечскому соглашению "красные земли" достались князьям Василько Ростиславичу и его брату Володарю. Василько решил остаться в Перемышле, а Володарь отправился в родовое гнездо - Теребовль. По "братскому разделу" городов за Володарем оставался Перемышль, но спорить с многострадальным братом он не стал.
  Князь Василько накрепко осел в Перемышле, оставив ратные дела - даже слепой он "ходил" вместе с братом на Святополка Изяславича, пытавшего присвоить себе их земли и на половцев.
  Теперь же его любимым занятием стало вышивание. Незрячий князь вышивал на холстине цветными нитями как "великий искусник" - животных, птиц, православные церкви. Жил он в добротных "хоромах" бывшего польского сотника Казимира Стацковского, а среди его слуг, сподручников, ближних людей было немало иноземцев. В советниках он держал ляха Йозефа Пшися, германца Томаса Перга, галла Жана Бертано. А куда деваться, когда до немецкой, то есть "немой" границы всего ничего, "плюнь и в ляха или "варвара" попадешь". И неизвестно чего от них ждать.
  После скудного завтрака - лепешки с квасом (день-то постный), Василько вышивал на белой ткани, натянутой на овальной рамке с подставкой, златоглавый купол какой-то церкви, когда в его покои, гремя посохом и крестом на серебряной цепочке, вошел митрополит Михаил. Пресвитера всегда поражало, как князь стойко и мудро выносит "тьму очей своих", считал его чуть ли ни святым. Но в этом преклонении присутствовал и страх: что-то таинственное таилось в слепом князе, он был непонятен, а потому непредсказуем. И потом этот вид: Василько в теплое время почти всегда одевался в белую холщовую рубаху до пят, длинные волосы, собранные сзади в пучок, стягивала широкая повязка, закрывавшая пустые глазницы. Он напоминал греческую Фемиду - богиню правосудия. Князь и "рядил" здраво, по совести. Когда Ростиславич был чем-то недоволен, раздражен, повязка смещалась, обнажая подернутые шрамами глазные впадины, и тогда пресвитеру, служившему Богу еще при родиче Василько в Тмутаракани, становилось вообще не по себе.
  Уже по шагам, тяжелому дыханию с некоторым "посвистом", князь определил, что пришел митрополит. Солнце еще не добралось "до макушки" дня, а пресвитер уже здесь, значит, что-то стряслось, подумал Василько, не переставая ловко класть стежки на купол "домотканого" собора. Возможно, такой он собирался поставить в Перемышле.
   Опустившись напротив князя в высокое, "ляшское" кресло, Михаил протянул князю руку для того, чтобы тот выразил свое уважение к сану. Князь руку священника принял, но целовать не стал, только сжал ее в качестве приветствия.
   Пресвитер не заставил себя спрашивать, зачем явился.
  -Почта быстрокрылая из Киева донесла, что к тебе, князь, едет игумен-летописец Михайловский Выдубицкий Сильвестр, - сказал митрополит. - Владимир Всеволодович Мономах провозглашен на Софийском соборе в великие Киевские князья, и теперь он желает, чтобы сборник повестей о Руси диакона Никона, им был тщательно дополнен во...
  -Во благо князю Владимиру, - закончил за него князь. - Это понятно. А я здесь причем?
  -Мономаху нужна подробная история того, как тебя...
  Михаил замялся, пытаясь подобрать нужные, необидные слова.
  -Как меня ослепляли в Звенигороде под Киевом мои же братья, - догадался Василько. - Что ж, Владимир хочет отделить себя перед потомками от этого страшного воровства. Однако, он действительно ни при чем. Давыд Игоревич и Святополк Изяславич устроили злодеяние.
  -Ни к чему тебе, князь, о том непотребстве Сильвестру рассказывать.
   Михаил даже пристукнул посохом с византийским золотым двуглавым орлом. Такие могут иметь лишь епископ и киевские митрополиты, но кто здесь на отшибе, под носом у ляхов что видит и против скажет? Своя власть в Перемышле, а Василько одобряет, так как это в его пустых глазах ставит его княжество на уровень с киевским.
  -Думаешь, это вновь расколет нас с братьями?- спросил Василько Ростиславич.
  -Не просто расколет, а подтолкнет к братоубийственной сече. Только всё успокоилось, так нет, неймется Владимиру Всеволодовичу. Святополк Изяславич 16 дня преставился, дай ему Боже прощение за всё... Давыд Игоревич еще ранее в Дорогобуже с животом распрощался. А остальные князья? Олег Святославич, Давыд Святославич, их отпрыски...Нет, опять, князь, смута заварится. Устала от нее земля Русская, Рюрик Новгородский в гробу переворачивается. И потом...
  -Что еще "потом"? - недовольно спросил Василько, уколовшись иглой с золотой нитью. Он отложил вышивание.
  -Сильвестр - ведь он князь Волынский, брат Олега Святославича, что теперь в Новгороде - Северском сидит. Это он по малолетству в монастырь подался. А князь Олег все еще на Владимира зубы точит. Понимаешь, князь, тонкую затею? Всё против тебя.
  -Так Олег тоже не участвовал в злодеянии.
  - Сидеть и смотреть на кознодейство со стороны и не остановить его, такое же злодейство. Не стали бы князь Давыд и Святополк против тебя такое непотребство учинять, коль не молчаливое согласие остальных князей. Так что не вороши прошлое, живи тихо, мирно и Богу молись.
  После некоторой паузы, Василько обернулся на митрополита. Повязка сползла, обнажив изуродованные глазницы и шрам на щеке - злодеи не сразу попали ножом в очи. Это не предвещало ничего хорошего.
  -Ты что же, пресветлый, желаешь, чтоб я промолчал? - зло спросил князь. - Хочешь, что б то злодейство сошло с рук неблазникам, а меня и вовсе в летописи Руси не было? Нет, потомки должны знать правду. Игумен Нестор при князе Всеволоде не решился написать как творилось зло, а Сильвестр, думаю, способен на такое. Встречался я с ним в Любече, глаза его видел благочестивые.
  При слове о глазах, князь осекся, но сразу продолжил:
   -Не верю я в злой умысел Мономаха, он честен и набожен. И ты меня, митрополит Михаил, не сталкивай с ним!
  -Боже упаси, князь!
   Пресвитер даже поднялся от страха. Будет князю непотребен, сгинет как снег в майскую жару: кругом ляхи, язычники да свеи со своими страшными богами, никто и не заметит пропажи "попа". Сколько зим прошло с Великого Крещения, но еще сильны на Руси древние верования, не все желают поклоняться Христу. Многие так и ждут, что б митрополит Михаил споткнулся.
  Василько моментально остыл, словно костер в ливень, снова взялся за пяльцы.
  -Иди, пресветлый, молись за нас Всевышнему. Я подумаю.
  После того как митрополит Михаил ушел бледный будто гриб-белянка, Василько сказал советнику Йозефу Пшисю:
  -Встретишь дружину князя Владимира с игуменом Сильвестром как посольство византийского императора. Скоро должны прибыть. Отведи им лучшие хоромы, да вели приготовить закуски знатные.
  -Так есть, - поклонился лях Пшись.
  -Да, пусть митрополит Михаил сидит покуда у себя в покоях, когда надо, позову. Больно подозрителен пресветлый стал.
  -Так есть, - повторил немногословный обычно, но очень исполнительный лях, понимавший многие языки, как родные. - Но позволь слово сказать, князь.
  -Говори.
  -Пресвитер прав в том, что Сильвестр может понаписать про твое ослепление всё что угодно.
  -Для этого ему не нужно было ехать ко мне. Сидел бы в своих Выдубичах и сочинял про меня небылицы.
  -Это тонкая задумка князя Мономаха,- лях многозначительно приподнял палец. - Был у тебя монах? Был. Говорил ты ему? Говорил. А дальше - нет тебя и всё. Кому тогда поверят? Оczywiście ludziom księcia kijowskiego. Конечно, людишкам и летописцам Киевского князя.
  -Как это - "нет меня и всё"? Думаешь, Мономах способен убить меня ядом руками этого монаха? Но зачем?! Владимиру своей земли теперь хватает: он и ростовский князь, и смоленский, и переяславской...
  -Но не твоей земли князь. Nie ma wiele dobrego. Хорошего много не бывает.
  После паузы лях продолжил:
  -Напишет Сильвестр, что ты действительно мiał zły zamiar na braci - имел злой умысел на братьев, хотел отобрать у них княжества. А когда тебя схватили, ты, князь пытался убежать, напал на дружинников и sam upadł na noże - сам упал на их ножи. Стравит тебя монах с братьями.
  Пяльцы упали на пол. Князь Василько в гневе поднялся.
  -Не желаю более тебя слушать, Пшись! Это ты, ляшская душа, хочешь стравить меня с Мономахом и братьями! Уйди!
  - Słucham mojego Pana
  4
  Василько не спал всю ночь, ворочался с боку на бок: а вдруг князь Владимир и в самом деле что-то непотребное против него затеял, на Перемышль глаз имеет? Верно говорит лях: хорошего много не бывает, чем больше есть, тем больше хочется. В чужую душу не заглянешь. Уже сколько не видел Мономаха...Да, был благочестивым, праведным человеком, вон какие "Поучения" сочинил. И половцев разбил. Но люди меняются как ветер. Хотя, возразил сам себе Василько, по сути, они не меняются никогда. На дубе груши не вырастают. Все так, однако, почему заранее не предупредил, что посылает к нему летописца?
  Ранним утром сотник Захлеба доложил, что прискакал гонец от Владимира, грамоту привез.
  В ней говорилось: "Прими, брат мой Василько, с миром летописца Сильвестра, дабы желает он о злодеяниях, учиненных супротив тебя в патерик летописный вставить. В вечной дружбе к тебе и любви клянусь и на том Крест Святой целую".
  Собрав бояр и иноземных советников, князь зачитал им послание. Гудели, рядили, но так ни к чему не пришли: принять надобно, но "боязно", как бы снова огонь не разжечь. "Сидим тихо, с ляхами мир вышел, половцы ниже травы, чего еще?" - говорил боярин Тишило Макрутич. "Так ляхов с половцами князь Владимир и усмирил, - возразил сотник Захлеба.- К чему ему теперь нам непотребство учинять? Незачем".
  Когда бояре ушли, а остались только советники, Томас Перг сказал:
  -Ссориться с князем Владимиром нельзя, но и допускать Сильвестра до тебя, князь, не следует.
  Томас говорил на своем языке. Понимал германца только толмачь Филька Рваный, он же и переводил.
  -Это как же? - удивился Василько.- На двух лавках не усидишь.
  -Если постараться, то можно,- ответил лях.- Излагай, Жан,- обратился он к галлу Бертано.
  Тот начал мычать что-то нечленораздельное, поэтому Йозеф Шпысь отстранил его, сказал сам:
  -Остановить нужно Сильвестра с дружиной. Но nie własnymi rękami, не своими руками. Пусть этим займутся мои пшеки, ляхи, как вы нас называете. До королевства Польского четверть дня пути, отряды ляхов видели под Галичем.
  -Как, опять на Теребовль собрались?- гневно спросил Василько - Теребовль был недалеко от Галича.
  -Нет, князь, король польский больше войны с Русью не хочет. По Тирасу гости мадьярские да булгарские ходят, вот они их щиплют. Так пусть мои ляхи Сильвестра и остановят. Никто на тебя не подумает. И король за bandyci nie są w odpowiedzi.
  -За разбойников не в ответе,- повторил по-русски слова Пшися князь. - Ты что же предлагаешь на Днестре Сильвестра схватить и живота лишить?
  Днестр часто именовали на греческий манер - Тираса, но Василько называл его по-славянски.
  -Это не я, Перг предлагает.
  Василько всегда поражался как лях легко, когда ему не выгодно, переводит стрелы на другого.
  Томас Перг опять что-то промычал. Теперь вступил Жан Бертано:
  -С монаха Сильвестра волос не упадет. Подержат его немного у себя разбойные пшеки да отпустят. Сам в Киев обратно вприпрыжку помчится и больше к тебе носа не сунет.
  -Но летописец же с дружиной идет!
  -Не велика, знать, дружина, - говорил на чистом славянском языке давно обрусевший галл, служивший еще Ярославу Мудрому. - Только охранная дружина, человек десять, не более. Ничего не поделаешь, их придется извести.
  -Нет! - воскликнул Василько.- Вам, иноземцам, чем больше русичей сгинет, тем лучше. Знаю я вас. Ступайте все, надоели.
  И уже тихо, когда советники были в дверях, добавил:
  -Я подумаю.
  А через день пришло известие: летописец Сильвестр, его помощники захвачены на Днестре не разбойными пшеками, а кипчаками.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"