Никита взял с собой товарища Данилу не только за его ум и смелость. Сугроб имел удивительную способность: схватывать на лету и понимать чужие языки. Не всегда мог на них изъясняться, но вникал разом. По крайней мере, тюркский, угорский и что теперь было важно, ляшский язык Данила хорошо освоил.
-Давно хотел тебя спросить, Данила, отчего у тебя такое странное прозвище - Сугроб? - Никита развязал котомку, когда расположились под широким, рано пожелтевшим дубом, чтобы передохнуть, выложил две краюхи хлеба, глиняный штоф с топленым молоком. - Сразу или снежный ком видится, али гробина рядом.
-Почем я знаю, - ответил Данила, без аппетита жуя сухой хлеб.
Он давно отвык от такой "простой" еды. Несмотря на то, что Ярослав распустил псковское войско, неофициально дружина сохранилась даже после ареста князя Судислава. А после "пропажи" Кота, Сугроб возглавил псковское теперь уже ополчение, занимал довольно высокое положение, имел с десяток слуг, добротный терем на берегу реки. Пока Псков оставался без князя, правило вече, а Данила, хоть и был в почете, томился без дела: много ел, подолгу спал. Руки чесались на "великое свершение". И когда пришла весть от друга Никиты, "чудом воскресшего", немедля откликнулся на его просьбу "составить локоть", то есть вместе что-то "сотворить".
-Насчет снега не ведаю, - продолжил Данила, зачерпнув из ручья - молока он не признавал, - а вот то, что рядом со мной, бьющимися с ворогами, гроб не сотворю, ты и сам давно понял.
-Понял, друже, не обижайся, я так...
-А вот я не пойму, отчего ты зовешься - Кот, ты же Рюрикович?
- Вообще-то, не Кот, а Гёт. Вроде бы мой родич был из гётов, что за Холодным морем обретаются. Вроде как форингом у свейского короля служил, а где теперь... Рюриковичем меня по дальней сестре князя Мстислава открыто величать не стали, так и прозвали, переиначив гёта на кота.
-Смешно.
-Ну а намедни Ярослав Владимирович меня Рюриковичем назвал, даже Всеволодовичем окрестил.
-А ты и рад. Князьям верить, все одно, что голым в лес летом ходить - комары всю кровь высосут и не подавятся.
-Почему же согласился со мной пойти?
-Скучно стало. Войны нет, бабы надоели, хлеба хоть отбавляй...
Никита остановился.
-И это все? - в его голосе прозвучала обида.
Данила рассмеялся, хлопнул Кота по плечу:
-Пошутил, не сердись. Пошел, потому что товарищ позвал.
-Ну, то-то,- подобрел Никита.- А то скучно ему, видишь ли, стало. Ничего, со мной не заскучаешь.
Кот перевязал обмотки, проверил в лаптях серебряные новгородские монеты. Много денег с собой не брали, но от этих, выданных ключником Ярослава, не отказались. На шее висел мешочек с лавандовым цветом. Христианского крестика поп Варфоломей брать не велел - нечего дразнить гусей - мало ли баламошек злых: языческих али одинских по земле шастает, не отмашешься. Как в воду пресвитер глядел...
-И без княжеского подаяния б обошлись, - проворчал Сугроб. - Своих денег не мало. Не бродяги какие-нибудь.
-Нас Ярослав в Польшу направил, он так ведь думает, а потому нельзя от его помощи, пусть и малой отказываться.
"Вы там не натворите чего худого,- напутствовал князь "странников". - Мне теперь новая война с Болеславом не нужна. Замирились пока и ладно".
Друзья шли в польский Гнезно, от которого было недалеко до Ледницкого озера, на одном из островов которого, вроде как стоял хрустальный замок, где томилась или не очень томилась, сестра князя Ярослава Предслава.
Было известно, что в Гнезно принял римско-католическое христианство первый польский король Мешко I из династии Пястов. И странники из Пскова вроде как идут в польское архиепископство, чтобы ознакомиться с "достоинствами и прелестями" папского католицизма. Ярослав в это короткое время находился в добрых, по крайней мере, на словах, отношениях с королем Болеславом. Король был благодарен русскому князю за то, что тот разгромил печенегов, не пустил их дальше в польские земли. А потому дорога для путников и гостей с обеих сторон была открыта.
Не успел Никита сказать, что с ним скучать не придется, как его слова исполнились: их окружили пятеро всадников. Одеты они были странно: шапки как у степняков, меховые, с "хвостами", отличавшимися по цвету от верха, а панцири на груди - римские, с выбитыми орлами, словно оставшиеся с тех давних времен, когда Рим правил миром. За спинами луки, в руках у кого мечи, у кого короткие пики. Лица желтые, обветренные, но не тюркские, "эвропейские".
Они что-то зычно говорили. Никита взглянул на товарища: мол, чего им надо? Но Данила лишь пожал плечами: он не понимал, что говорят эти люди. И это было странно: они еще не дошли до Житомира, основанного "правым дружинником" форинга Аскольда, князем Житомиром. Князь Олег, регент малолетнего Игоря - сына Рюрика, отправил Аскольда и Дира в Царьград "поглядеть - что там да как". Им, как известно, приглянулся город на высоком берегу Днепра под названием Киев. Полянский город находился под властью хазар. Их Аскольд с Диром прогнали, а сами осели в Киеве, создав свое Киевское княжество. А вот князя Житомира - воеводу Аскольда, отправили восвояси, мол, пусть идет, ищет себе другое место для "жития". Он и нашел - на реке Тетерев. С тех пор местные обитатели стали называться житичами. Славяне, но кто они такие в корнях своих, откуда пришли, никто не знал. Может, это и есть "житичи"?
Об этом Никита спросил Данилу.
-Ну, какие же это житичи? - возмутился Сугроб. - Житичей я много раз видал. У тех лица маленькие, словно сморщенные горошины, а у этих репы в три лета не обскачешь.
-Да, не житичи, - согласился Никита.
Друзья говорили так, будто рядом не было никого, и всадники не приняли уже воинственного вида. Они размахивали мечами, делали угрожающие выпады пиками.
-Может, они жрать хотят?- спросил Данила, развязывая котомку. Вынул кусок хлеба, протянул одному из всадников.
Но тот, подскакав, ударил мыском сапога по руке с хлебом. Жито, описав полукруг, упало в лужу. Данила состроил такую "болезненную" гримасу, словно его укусила пчела.
-Слышь, Рюрикович, - сказал он Никите, - кажется, эти непотребки имеют к нам недобрые намерения.
-Я тоже так думаю,- ответил бывший псковский воевода.
Данила поманил рукой всадника, что осквернил протянутое им жито, словно собираясь ему что-то сказать. Как только тот наклонился с ехидной улыбкой, Сугроб ловко вывернул ему руку и всадил "непотребку" в живот, не защищенный панцирем, его собственную же пику по середину древка. Молниеносно, не выпрямляясь, он метнул в другого наездника короткий нож -засапожник, оказавшийся у него к удивлению Никиты, под рубахой. Попал прямо в глаз. "Желтолицый" тут же опал, как осенний лист, выпустив изо рта кровяной пузырь.
Недолго раздумывал и Кот. Высоко подпрыгнув, он ухватил третьего верхового за перекинутый через спину лук, обмотал тетивой его шею, дернул, отчего выя сразу надулась, посинела. Двое других "непотребков" приготовились, было напасть, но передумали, поскакали с гортанными воплями прочь.
Не сговариваясь, друзья вскочили на освободившихся коренастых лошадей, по виду диких тарпанов, увешанных мешками. Из одного сыпалось просо.
-Кажется, это были баджнаки, одно из славянских племен, служивших у печенегов, - сказал Данила. - Видать, кочуют по всей Эуропе, раз панцири у них римские. Где-то схрон какого-нибудь легиона откопали.
Времени разглядывать "римские доспехи" на мертвых "ворах" не было. Взяли лишь мечи, помчались вдоль речки. Но за перелеском на них вылетел отряд всадников, таких же "желтолицых". На некоторых были не только римские нагрудники, но и шлемы легионеров.
-Шуты гороховые,- сказал Данила.
- Вымески непотребные,- поддержал Никита.
Их окружили, с гортанными воплями накинули сети. Повалив на землю, долго пинали сапогами с медными мысами, пока, вероятно, главный "шут", не велел прекратить избиение. Что-то сказал своим, отчего те разразились радостными криками.
На головы пленников надели мешки, куда-то потащили. Но не волокли на веревке за лошадьми, если б хотели сразу, но медленно убить. Гнали друзей пешими, связав сзади руки.
Когда мешки сняли, они увидели, что находятся в каменном загоне. А напротив них сидит привязанный к колу, с черным мешком на голове медведь. Он нервно мотал башкой, пытаясь освободиться, но у него не получалось, отчего зверь издавал грозное рычание.
Смеркалось. Сверху загона появились гогочущие люди, некоторые с факелами. Они так орали, что медведь еще больше разозлился и, казалось, вот-вот вырвет кол. Но ему делать этого не понадобилось. Низкая железная дверца открылась. Из нее выполз то ли отрок, то ли карлик. Он перерезал веревку, удерживающую зверя, но мешка с него не снял. Кольнул медведя в спину, отчего тот взревел как взорвавшийся вулкан, закосолапил к выходу.
Медведь уловил движение, бросился за карликом, а то, что это был карлик, друзья теперь отчетливо разглядели: при малом теле - помятое, взрослое лицо.
Зверю удалось ухватить карлика за ногу, когда тот уже почти вылез из загона. Вопли зрителей стали еще громче. Кто-то бросил в медведя камень. Зверь не отпускал свою добычу: подтянул лапой, тут же начал рвать ее когтями. Крики карлика слились с криками обезумевшей от восторга толпы. Медведю удалось сорвать с головы мешок, и он тут же перекусил огромной пастью горло несчастного.
-Его участь должна была быть нашей, - сказал Данила.
-У нас еще всё впереди, - спокойно ответил Никита.
И тут к ногам друзей упал нож. Тот самый "засапожник", который Никита вонзил метким броском в глаз одного из "непотребков". Над толпой возвышался высокий человек, но выглядел он как настоящий викинг - берсеркер. На нем были кожаные куртка и штаны, отороченные мехом. На голове - плоский шлем с пастью волка. Лицо его было светлым, широкоскулым, норманнским. Явно, что это он бросил нож.
-Ульфхеднар, воин-волк, - сказал Данила. - Таких уже не встретишь. Разве что далеко, за Холодным морем.
-Нам повезло, встретили. - Никита поднял нож, на лезвии которого еще оставалась кровь.
Медведь, видно, специально не кормленный, отрывал куски мяса из шеи карлика, с жадностью их проглатывал. Времени на раздумье не было.
Данила опустился на четвереньки, грозно, словно настоящий волк зарычал, пополз на медведя. От неожиданности зверь отскочил в сторону, не выпуская из пасти куска человечины. В этот момент сбоку приблизился Никита, и когда косолапый мотнул головой, нанес несколько ударов ножом ему в нос.
Людоед от боли и шока взревел пуще прежнего, встал на задние лапы. Этого было достаточно, чтобы Никита молниеносными "тычками" пронзил зверю шкуру в области сердца. Зверь захрипел, упал, задергал лапами. Теперь бывший воевода бил его ножом в шею и в голову, под правое ухо.
Наконец, медведь перестал подавать признаков жизни. Толпа наверху затихла, потом, когда "ульфхеднар" поднял копье, разразилась дикими, радостными криками.
Друзей вывели из загона, заперли в гнилом, пахнущем болотом срубе. Никита и Данила легли на сырую землю, ни слова друг другу не говоря, закрыли глаза. Что еще придумают, чтобы себя позабавить, эти "непотребки"? Но самое удивительное, нож у них не отобрали.
Вскоре за ними пришли. "Шуты" в римских панцирях смотрели на них без злобы, даже с уважением. Привели в деревянный терем на берегу речки, искрящейся под луной. На поляне горели костры, вокруг них сидели "воры".
В просторной светлице, во главе длинного стола сидел ульфхеднар, один. Шапка с пастью волка лежала рядом на скамье. Перед ним стояли блюда с мясом, кувшины с напитками. Он обгладывал кость. Увидев Никиту с Данилой, бросил на стол масёл, вытер руки о повойник, жестом пригласил сесть. Заговорил.
Данила и Никита вполне его понимали. Человек-волк говорил на скандинавском языке, на том, на котором изъяснялись "свейские" гости, приезжавшие в Псков. Вначале он выразил восторг от смелости и ловкости незнакомцев, сказал, что за их храбрость и мужество он не будет забирать у них оружия, то есть ножа - оно принадлежит им по праву. Спросил куда держат путь столь "крепкие воины" и почему одеты как дервиши. И не дожидаясь ответа, сам рассказал о себе: Он Ульрик Эклунд по прозвищу Волчья пасть, служил форингом у конунга свеев Анунда Якоба. Все было в королевстве спокойно, пока конунг не стал насильно навязывать стране христианство. Началось это еще при Карле Великом, но тогда не разрушали языческих храмов. Северные народы - гёты с этим смирились, а вот свеи, к коим принадлежит Эклунд - нет. Словом, на этой почве он ушел от конунга в Великий Новгород. Но узнал, что на Руси также насаждается христианство, как и у него дома. А потому ушел на юг, в полянские леса и степи, где собрал свою когорту из мазовшан, двергов и прочих славян, не желающих почитать Христа.
-И на этом основании, ты, форинг, занялся разбоем на этих дорогах?
Ульрик налил в кружку малинового меда, выпил. Предложил "странникам". Те не отказались. Свей пододвинул к ним блюдо с мясом, но они к еде не притронулись.
-Русский люд мы не трогаем, а вот жирных поляков пощипать, сам Один велел. Ха-ха.
-Мы не жирные ляхи, - сказал Никита. - А ты нас пленил, да еще пытался скормить медведю.
-Лихо вы его. Впервые такую прыть вижу. Великий Один вас спас.
-Не только.
Никита показал чудом сохранившийся на шее мешочек с "даром" пресвитера.
-Что это?
-Лавандовый цвет, чудесный оберег.
Норманн открыл на груди свой оберег из плоского камушка, с выбитым на нём зверя.
-Волк Фенрир,- пояснил Эклунд. Символ силы, возмездия и свирепости. Фенрир победит всех, даже бога Одина.
-Не широко ли ты замахнулся? - ухмыльнулся Данила.
Ульрик не обиделся на вопрос.
-Сам конунг подарил, - сказал он. - Когда мы еще с ним... Ладно. Не я эту забаву с медведем придумал, мазовшане. А я не противлюсь, мои люди должны быть всегда и всем довольны. Если бы вы их не обидели, они вас бы не тронули.
-Ну да, мы им хлеба, а они его в грязь, - ответил Сугроб. - Откуда у вас доспехи римские?
-А-а, заметили. Греческие. Сарматы, что живут на берегу Эвксинского моря, хранят всё, что осталось от греков. Доспехи и мечи они продают булгарам. Ну а те - всем желающим.
-Я видел такие панцири в Константинополе, - кивнул Никита. - На базаре. Но гвардейцы их не носят.
-Ты был в Византии?- удивился Эклунд.
-Служил у местного императора Михаила, потом у его жены Зои Порфиродной.
-Вот как!- воскликнул Ульрик.
-Ты еще не всё знаешь,- сказал Данила.- Никита по происхождению Рюрикович, то есть великий князь, а его родичем был один из ваших гётов, тоже служивших у конунга.
Это окончательно добило свея.
-Как же его звали?- спросил он.
Кот пожал плечами:
-Не знаю. Только прозвище Кот, то есть "гёт" от него досталась.
-Судя по твоему возрасту, он мог служить при дворе Олафа III. Но почему, ты, великий князь, в таком виде? И куда держишь путь? Конечно, если ты действительно Рюрикович, я не смею задавать тебе таких вопросов, но, может быть, могу быть чем-то полезен. Я бы не поверил, что ты знатного рода, но так смело и дерзко расправиться с медведем мог только великий воин.
-Великие воины, - поправил свея Данила.
-Ты тоже княжеского рода?
-Из-под княжеского испода, ха-ха!
-Это мой ближний товарищ, нынешний воевода Пскова, - сказал Никита. - До этого воеводой Пскова был я. Но...
Ульрик перебил:
-Я слышал, что великий князь Ярослав посадил псковского князя в клетку. Или это слухи?
-Нет, так оно и есть,- ответил Никита. - А куда мы идем и зачем, я тебе, свей, сейчас поведую.
Скрывать что-либо от Волчьей пасти не имело смысла. Раз этот норманн так лихо "разгулялся" под Житомиром, значит, его "грамота" может помочь в дальнейшем. По крайней мере, до польского королевства, избежать ненужных стычек с неприкаянными христоборцами, коими, как оказалось просто кишат эти земли. Да, собственно, особо и скрывать ничего смысла не имело. Ну да, идут в Польшу, узнать о судьбе сестер князя Ярослава. А что дальше? Там видно будет.
Словом, Никита Кот выложил Ульрику Эклунду всё начистоту. Данила эту откровенность не одобрил, но промолчал.
Спали товарищи на плохо выделанных, пахнущих еще кровью медвежьих и волчьих шкурах в хозяйственной пристройке терема. Здесь стояли кадки с медом - свежим и "бурлящим", сушилась рыба.
Их разбудил Ульрик, пригласил к столу. Ничего "бражного" на нем не было, только просовая каша и вода.
Эклунд осушил целый кувшин, принялся за второй, к каше не притронулся.
-Я отправлюсь с вами в Польшу,- сказал он.
Друзья подавились просо. Чего-чего, а этого они от Волчьей пасти не ожидали. Ночью подумывали бежать, но оставили эту затею. Если сразу не прикончили да еще посадили трапезничать с вождем, а он в свою очередь открылся им, значит, ничего темного не замышляют. Хотя...кто их знает, этих викингов...да, породнились с ними, кровь славянская вкупе с их кровью заиграла, как сказал князь Ярослав, но в "чистом виде" норманны непредсказуемы и вероломны. И еще какие-то мазовшане или кто они там...Разбойники чистой воды.
-Ты что же, бросишь своих людей? - спросил Никита.
-Видно, неплохо ты тут обжился. И все насмарку? - добавил Данила.
Ульфхеднар махнул рукой:
-А-а, надоело. Альва, душа моя просит размаха, грандиозной битвы. Острых ощущений. А я сижу тут как гарм и тухну от безделья. Не ульф я, гарм - злобный, бродячий пёс!
Ульрик ударил кулаком по столу. Заглянули опасливо холопы.
-Позовите сюда Грозную лапу.
Когда вошел грузный, увешанный двумя короткими мечами, затянутый в кожаные доспехи человек, Эклунд его представил:
-Славный воин Аксель. Мой друг и соправитель этого... - Ульрик осекся, словно пытался подобрать слово к своему непонятному поселению. - Моему Каупангу.
Аксель приложил руку к груди, слегка поклонился. Вчера друзья его не видели. И сразу получили ответ:
-Аксель перепил хмельного меда и два дня проспал, не размыкая глаз.
На щетинистом лице Грозной лапы появилась простая улыбка.
-Мед славный в Житомире варят,- сказал он на чистом словенском языке.
-Он из тех свеев, что еще до призвания Рюрика в Великий Новгород жили на Ильмене. Взял с собой. Он там родственнику князя Олега голову кулаком проломил. Скрывался на озере, в рыбацкой хижине.
-Ага, на Ильмене, - незамысловато повторил Аксель. Друзьям стало ясно, что умом этот викинг явно не блещет. - Кулаком ему кость и проломил.
-Вот что,- сказал Ульрик. - Я ухожу по важному делу.
-Надолго?
-Не перебивай. Ярлом Каупанга остаешься ты.
-Ага.- Глаза Грозной лапы засияли, словно их натерли новгородской серебряной деньгой.
-Так ты понял?
-Ага.
-Ну, иди, сообщи об этом хирде.
Аксель выскочил из дома и что-то зычно заорал.
-Простой, как дитя. Сейчас велю собрать нам в дорогу еды, теплой и оружия, приготовить коней.
-А ты, разве, не видел, Волчья пасть, что мы шли в одних рубахах и лаптях? - задал вопрос Данила.
-Мы простые странники, - добавил Никита.- И ежели желаешь составить нам локоть, облачишься, так же как и мы.
-Зачем?
-Сам же хотел острых ощущений. Вот и получишь. Ну а если честно, мы должны войти в Польшу, добраться до Ледницкого острова тайно, не привлекая к себе внимания. Мы странники, идущие в польское архиепископство в Гнезно, чтобы постичь и принять католичество. По-новому постичь Христа.
Ульрик сплюнул, потом воскликнул:
-Есть только один Бог - предводитель асов, сын Бора и Бестлы, внук Бури, повелитель Вальхаллы и валькирий - великий Один!
-Ну, тогда тебе лучше остаться в своем дурацком Каупанге, - сказал Кот.- Иначе ты нам все дело своим норманнским неистовством загубишь.
-Нет! - крикнул норманн. И уже умоляюще: - Не оставляйте меня здесь, совсем протух от скуки, среди этих...негораздков.
Данила прекрасно понял его, ведь он сам долгое время маялся от скуки и безделья. Вслух же сказал:
-Вот ты как о своих людях. И нас так же легко предашь.
Волчья пасть гордо выпрямился:
-Не берете и не надо, но топтать меня никому не велено.
Кот не на шутку перепугался. Что стоит этому ярлу взмахнуть рукой и его хирда порвет их с Данилой на части. О растерзанном карлике - дверге, как норманны называют "коротышек", он даже не вспомнил. Безжалостен, кровожаден, как все "гребцы". Так ливы, курши, земгалы называют викингов. Никита подтолкнул друга в бок: мол, не зарывайся.
-Берем,- твердо сказал Кот. - Не пропадать же, в самом деле, такому великому воину как ты в этой житомирской дыре.
В полдень Волчья пасть торжественно, при всей хирде, передал Акселю священный тотем с изображением бога Одина. Тот припал перед тотемом на одно колено, поцеловал Одина в деревянный лоб, вырезанный из березового полена каким-то местным умельцем.
Не дожидаясь следующего дня, теперь уже трое странников в простой холщовой одежде, двинулись в сторону заходящего солнца. Вслед им с недоумением, а некоторые с жалостью, смотрели "каупангчане" и улыбающийся бесхитростной улыбкой Аксель Грозная лапа.