Нуньес был великим писателем. Об этой его особенности мало кто знал, в особенности это касалось его друзей, считавших Нуньеса славным парнем и забулдыгой - не без странностей, конечно, но и не более того. Писал он ночами, пропустив предварительно через свой организм значительное количество жидкости, немалый процент которой составлял чудесный эликсир, в просторечье именуемый С2Н5ОН. Таким образом, милый и безобидный с виду Нуньес вдребезги разбивал устоявшийся миф о невозможности пьяной писанины - заветной мечты любого автора. До полуночи он накачивался ракьей и агуардиенте, чтобы потом до утра строчить на салфетках, манжетах и оборотных сторонах афишек залетных звезд - не забывая при этом потягивать кашасу из узкого горлышка бутылки, оплетенной ивовыми прутьями. Алкоголь внедрялся в мозг мгновенно - гораздо быстрей, чем у остальных людей - он словно пробуравливал себе некие русла, минующие традиционную желудочно-почечно-печеночную канитель, и, добравшись до черепицы Главной Крыши, немедленно укладывал наповал рассудок вместе со всеми его проявлениями. Покуда сознание нашего парня сладко посапывало, серый гермафродит, варящийся в его котелке - под Главной Крышкой - развратно раздвигал свои полудоли и порождал - кого бы вы думали? - правильно, чудовищ. Справедливости ради стоит отметить, что выблядки получались на редкость замечательные, симпатичные и в чем-то даже превосходящие своих трезвых собратьев, выходящих из чрев других демиургов. Ничего удивительного, что поутру Нуньес просыпался за рабочим столом и заставал себя уткнувшимся интерфейсом в лужу блевотины. Он отирал со лба и щек пузырящуюся мерзь попавшимися под руку бумажками, затем наводил порядок и только после этого принимался за изучение своего творческого наследия - того, что уцелевало после уборки. Найденные им обрывки ужасно радовали и веселили Нуньеса, ему приходило в голову, что все эти шедевры накропали его друзья с тем, чтоб подбросить своему бедному товарищу - дабы тот смог свести концы с концами. С самыми нежными чувствами он собирал писанину и волок ее знакомому редактору бульварной газетенки. В редакции Нуньеса ждали с нетерпением - практически за бесценок им доставались подлинные сокровища с пиратского острова. Единственным условием Нуньеса был постоянный псевдоним - Фрэндз Гифт. Тираж газетки за время сотрудничества вырос вдвое, а мистер Гифт ежедневно имел возможность пополнять свой погребок, содержимое которого, как вы сами понимаете, не успевало застаиваться. Посетив редакцию и винный магазин, наш общий друг спешил в самый веселый квартал города, где даже днем горели праздничные цветные фонарики, делавшие все вокруг похожим на большую фотолабораторию. Обитательницы - ибо обитали там, как правило, именно они - весьма терпимо относились к гостям - гостьи в квартал забредали крайне редко - а уж малыша Нуньеса просто обожали, называя его не иначе как Ниньосом. Что позволяло ему безнаказанно работать с любой натурой, снимать, а заодно и проявлять - сиянье фонариков было не настолько мощным, чтоб засветиться - лучшие свои качества, сосредоточенные в фотовспышках его глаз. Спелые фрукты натюрмордочек лопались от одного только взгляда Ниньоса - персики взрывались, словно гранаты-лимонки, разбрасывая вокруг себя ароматно сочащийся сок. Нужно ли объяснять, почему, просадив в веселой лаборатории весь гонорар - до последнего фантика от конфеты Ведмедик клишоногий, малыш тем не менее уходил оттуда не с пустыми руками. Единственное, чего он не позволял себе - это брать работу на дом. То ли интерьер не соответствовал, то ли творческой атмосферы не хватало для открытия второго дыханья. Ремесло фотографа все-таки требовало колоссальной самоотдачи, а в гостях отдаваться как-то легче, чем на своей площадке. Остаток дня Нуньес проводил с друзьями, которые активно подливали ему кефира и сердились, если он не пил. Закусывали они преимущественно йогуртом и сметаной, что должно было лишний раз подчеркивать, сколь высокое место им досталось в иерархии бытия. Друзьям нравилось учить своего незадачливого приятеля - этого славного парня, хоть и забулдыгу - жизни, тыкать пальцем в рыбные места и прописывать истины. Нуньес вздыхал, слушая добрые советы, и мысленно восхищался воистину советской добротой своих друзей. Каждый из этих людей, конечно же, стоил десятка таких, как он. Одновременно славный парень не забывал добавлять в свой кефир теплого сакэ, и постепенно нити разговора переходили в его неумелые, но ласковые руки. Друзьям хотелось откровений, и они обнажали сокровенные органы чувств Нуньеса, против чего он никоим образом не возражал, свято чтя мужское братство и не путая оного с ложными предпосылками и побуждениями. Однако мужебратки в своем стремлении иметь в его лице друга заходили подчас слишком далеко, и прописанные мужеистины грозили обернуться проявлением мужеложных побуждений. Впрочем - чего только не сделаешь ради дружбы! - великодушный Нуньес и здесь оставался славным парнем, позволяя приятелям без помех ковыряться в своем сокровенном и смеяться над его неискушенностью в причудливом, полном разнообразных изгибов и извивов мире братской любви. К вечеру он возвращался домой - один из друзей подбрасывал его на своем арабском скакуне последней модели - перебросив через луку седла - и сбрасывал возле дверей квартиры. Фрэндз Гифт ползком добирался до стола и доставал из потайных карманов, карманов и карманищ емкости неоднозначной вместимости и достоинства. На каждой ляжке он хранил по фляжке, возле почек - пару бочек, а бутылку в оплетке всегда держал у сердца, рядом со связкой чилийского перца. Последнее было просто так - на занюх. Как вам всем уже хорошо известно, был Нуньес великим неизвестным писателем. Целый день он, сам того не подозревая, накапливал потенциал для очередного творческого акта, плодотворно общаясь с обитательницами, коих одаривал золотой пыльцой своих глаз, и щедро отдаваясь бесплодным друзьям-гостям - в расточительном экстазе самопожертвования. Ум совершал при этом некие телодвижения, даже не догадываясь при этом о собственной никчемности - первый же глоток из бочонка или фляжки приканчивал его наповал - до утра. И покуда рассудок сладко почивал на лаврах - в бозе-опочивальне, крепкий сон, разогнув смятую за день спину, занимался целебной гимнастикой Кама с утра, а наш герой все уходил и ускользал от правосудия бытия, чтобы назавтра каждый из нас, развернув свежую газету, мог воскликнуть: Так, может быть, и я!.. и броситься в комнату в надежде обнаружить на столе неопровержимо зловонную лужу...

10.02.2000 г.