Я неспешно наслаждался кофе и простым завтраком из салата и яичницы. Мой столик находился в уютной тени небольшой ниши между тремя стенами, обвитыми виноградной лозой. Обычно я прятался здесь от суеты больших улиц, но пока что было довольно тихо даже по меркам той периферийной улочки, на которой я обитал.

И именно в это прелестное утро я встретил примечательнейшего персонажа, напомнившего мне о бесславном и жестоком прошлом.

Это был мужчина лет сорока. Правильность черт и благородство лица которого не смогло скрыть даже многолетнее пьянство, которым он, без сомнения, грешил. В отличие от подобных ему, он не сутулился, не прятал лица и взирал на окружающий мир с той самой неприязнью, которая присуща изгоям, несправедливо отлучённым от общества.

Он сел за столик на самой границе с улицей, тот самый, что обычно занимают в последнюю очередь, и заказал эспрессо. Официант посмотрел на него, будто бы в его внешнем облике было нечто неприличное. Заказ был выполнен быстро и в тот самый момент, когда мужчина поднял чашку, чтобы осушить её в один глоток, я увидел то. Что так встревожило официанта - на груди этого человека красовались ордена проигранной войны.

Я очень давно не видел их. Конечно, как и любой уважающий себя сын своей родины, я сам имел пару знаков отличия - дома, за девятью замками. Но как и любой другой разумный человек, я не надевал их и не носил. Мне не нужны были неприятности.

В моей голове мелькнула школьная мысль подойти и поговорить с этим странным незнакомцем, но я всё же не решился. Вскоре он ушёл, а я продолжил своё праздное существование. Пока, через неделю, он не объявился вновь.

Всё было по-прежнему: ошарашенный взгляд официанта, чашка эспрессо, ордена прошедшей войны. И ровно через неделю всё повторилось в точности до времени его прихода.

Я преисполнился решимости поговорить с ним, но понял, что не могу найти предлога, который бы не показался мне неприличным или оскорбительным для незнакомца. После долгих дней раздумий, я всё же решился на отчаянный шаг: сам надел знаки отличия и в таком виде пришёл в свою любимую кофейню, когда пришёл день его очередного посещения.

Он пришёл как по расписанию и, пока официант бегал передать заказ бармену, я осмелился подсесть к незнакомцу.

- Не знаю даже, что более трусливо, - произнёс он вместо приветствия, - не носить заслуженных наград или надеть их ради того, чтобы не быть уличённым в оскорблении.

Я был одновременно удивлён и сконфужен проницательностью моего собеседника, но он прервал поток моих мыслей, продолжив:

- Тем не менее, я давно ни с кем не разговаривал, поэтому, не побрезгаю любым общением.

Когда я попросил его рассказать, почему же он носит ордена проигранной войны, он криво усмехнулся.

- Я всё же оказался прав насчёт вас, но это ничего. Что ж, раз хотите, так слушайте...

...Когда началась война, каждый из нас должен был встать на защиту родины. Я пошёл добровольцем на фронт, мне не было страшно, я хотел попасть в мясорубку, заслужить славу, послужить своей стране. И такая возможность мне представилась.

Получив пару ранений и даже успев появляться в госпитале, я уже не так рвался в бой. Но пути в мирную жизнь уже не было, оставалось только ждать конца войны и надеяться, что я до него доживу.

Как и многие из нас тогда, я думал, что наша страна победит. Нашим полки пройдут по мостовым столиц всех проигравших держав и, наконец, герои отправятся на мирные пашни, на фабрики, словом, в те времена и места, где не стреляют и не умирают от ран.

Но мои ожидания снова были обмануты: после недолгого успеха армии стали отступать, кто-то попал в котёл, кто-то оказался отрезан за линией фронта, а потом наступил нежеланный, но долгожданный конец.

Я вернулся в родные края и обнаружил, что ни моего дома, ни моей семьи там уже нет. Я так и не узнал, что с ними случилось, как ни искал. Жить мне было не на что, а потерпевшая поражение страна, за которую мы проливали свою кровь, не могла ничем помочь, оказавшись задавленной репарациями.

Я приехал сюда, надеясь найти работу. Устроившись грузчиком, я влачил жалкое существование, питаясь хлебом и водой, сидя на краю снимаемой посуточно кушетки в бывшем госпитале. Но однажды я, проходя мимо вокзала, увидел, как люди с медалями на груди загружались в вагоны поезда. Я решил спросить, что происходит.

- Едут зарабатывать, - ответил мне постовой. - Кто подавлять революцию, кто, эту же революцию, защищать.

- Много платят? - спросил я.

- Пять сотен иностранной валютой.

На следующее утро я нацепил всё, что у меня было с собой и уже днём катил на восток - навстречу новым ранам и боли.

Медали продавали наши навыки, были, своего рода, гарантом того, что мы можем сражаться. Бывали, конечно, мальчишки, пытавшиеся сбежать из разваливающейся страны, нацепив отцовские знаки отличия, но их вычисляли и отправляли восвояси.

Я провёл наёмником пять лет, вернувшись богатым в тот самый момент, когда в огрызке былой империи начинала налаживаться жизнь.

Мне повезло нажиться на этом подъёме и на радостях я стал выпивать. Потом это превратилось в горькие вечера пьяной тоски и болезненных воспоминаний. На удивление, парень, который вёл мои дела, оказался честным человеком. Если и украл, то немного, так что, когда я на считанные дни выходил из запоя, он отчитывался, получал новые распоряжения и продолжал работать.

В какой-то момент проснулась моя совесть, мне стало стыдно перед этим честным человеком, и я решил перестать пить. Сначала уменьшал дозу - на стакан, на два, три. Потом стал пить через день, раз в неделю, раз в месяц. Теперь я не пью вовсе, только когда просыпается желание - прихожу сюда и выпиваю эспрессо. Как вы могли заметить, последнее время это происходит часто.

А что до медалей, я ношу их как память, о героях той войны, о том, как я разбогател, и о том, к чему может привести одержимость болью и прошлым...

Он закончил свой рассказ, но ещё долгое время я не мог выдавить из себя ни слова. Мне стало стыдно. За собственное пренебрежение к медалям, за пренебрежение общества к тем, кто их носит. На миг я даже ощутил в своей груди ту щемящую боль от несправедливости мира, которая была характерна лишь чистых и неравнодушных сердцем. Но я не был ни чист сердцем, ни неравнодушен.

Я простился с ним в смятении и больше никогда его не встречал. Поговаривали, что чудак с медалями нашёл-таки свою семью и уехал.

Надеюсь, что так. За себя могу лишь сказать, что с тех я больше ни разу не смотрел косо на тех, кто носил на груди медали проигравшей страны.