- Есть два вида неудачников. Первые просто не могут нормально жить. Им не хватает активности, воли, или элементарной способности превращать свои мысли в дела. Среди аутсайдеров таких большинство. Бедолаг жалеют, называют хорошими, но робкими людьми. Однако, их жизнь от этого лучше не становится. У вторых все наоборот - они плохо контролируют свою активность. Их мысли, любые мысли, - сразу поступки. А, поскольку мысли не всегда бывают удачными, собственные начинания навлекают на головы этих славных людей такую массу проблем, что они тоже, увы, не преуспевают. Так вот ты, мой друг, судя по некоторым признакам, собираешься увеличить число последних, - так когда-то сказал мне один из друзей моего отца.
И он был прав. Во всяком случае, то, что я сейчас делаю, подтверждают эту мысль целиком и полностью. Я сижу за компьютером и пытаюсь привести в порядок свои записи. Эти записи.
Странно, но именно он, тот самый папин друг и устроил меня на эту работу. Работу к доктору Логонову. Вот уже несколько месяцев я - ассистент доктора, и это после того, как меня с треском уволил очень известный московский психоаналитик! Кстати, уволил за дело, и я ума не приложу, почему друг папы все же рекомендовал меня. Согласитесь, препротивная ситуация, потому что, делая эти записи, я сейчас подвожу и его тоже. Захар Аркадьевич Логанов категорически запрещает делать какие-либо заметки о его работе и даже запрещает говорить о ней в частных беседах.
Получается, я трепло. Да, трепло, но, что бы меня не считали полностью безответственной особой, я написала такое вот предисловие.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Если вам в руки попали эти отчеты, пожалуйста,отнеситесь к ним с осторожностью, они делались мной на свой страх и риск, без ведома доктора Логонова. Кроме того, они не являются точными стенограммами его сеансов, а представляют собой всего лишь дневниковые записи, сделанные по горячим следам.
Мне не известны причины, по которым г-н Логонов против афиширования своей деятельности. Возможно, они очень серьезны. Оправданием появления этого текста для автораслужит поучительностьмногих вещей, часто осознающихся в процессе работы доктора, когда вскрываются взаимосвязи, проявления которых возможно в жизни практически каждого человека, в то время как информированность людей о влияниях такого рода на их судьбу крайне ограничена.
Причины, по которым имена и профессии лиц, упоминающихся в этих отчетах, изменены, думаю, понятны. Тем не менее, автор приносит извинение тем, для которых появление или просто наличие данных текстов в моем компьютере может принести вред или огорчение. Ведь всякое может быть.
И еще. Поскольку многое из того, что происходит на сеансах, воспринимается автором скорее в виде образов, чем логических связей, он описывает только личные впечатления. Однако, не являясь профессиональным литератором,он, автор, приносит извинения за то, что изложение, вероятно, не всегда ведется в едином стиле и не всегда развивается по законам композиции.
Конечно, после такого введения можно писать что угодно! Но этот тот случай, когда не повредит написать еще несколько вступительных фраз.
Во-первых, если вы обнаружите, что этот текст написан не до конца, сразу и решительно стерев оный, вы поступите наилучшим для меня образом. Пожалуйста, поймите, что делая эти записи, я рискую не только вылететь с работы. Мне здорово не по себе от мысли, что Захар Аркадьевич может догадаться об этом моем начинании. А он, правда, может. Узнать, вычислить, увидеть. Поэтому, и это во-вторых, если я все же доведу эти записи до состояния, пригодного для чтения, в данном факте, возможно, будет заключено его скрытое одобрение. А если нет... но, если честно, только на это его одобрение я и надеюсь.
Насколько я знаю, сеансы, о которых пойдет речь, действительно никогда не записывались на магнитофон и не снимались на видео. О них, по крайней мере, до настоящего времени, ничего не писали в прессе, однако в научных кругах можно услышать самые противоречивые мнения, как о самом Захаре, так и о его стиле работы. Тем не менее, среди профессионалов информация о его деятельности тоже крайне скупа.
Увы, я пока не могу отнести себя к числу профессионалов. Я только учусь, а мои знания методов его работы недостаточны даже для того, что бы раскрыть их даже примерно. Ведь это очень сложная область, и одного неправильно поставленного ударения может оказаться достаточно, что бы исказить смысл вещей, лежащих в основе его практики. Кроме того, моя роль в его сеансах, на самом деле, весьма незначительна. Но я вижу и слышу почти все из того, что там происходит и в своих записях попробую описывать все так, как оно обычно происходит: в строгой последовательности, не привнося в текст никаких собственных рассуждений и домыслов, какими верными они бы мне не представлялись. А все пояснения, обойтись без которых трудно, будут даваться по ходу рассказа.
Позволю только одно замечание. Захар не оккультист, не знахарь, он - ученый. Догадываюсь, что, если вы никогда не сталкивались с работами в этой области, вы, наверное, еще ничего не поняли. Но я реально боюсь написать что-то не то. Скажу так, доктор Логонов лечит. Только в отличие от врачей, какими они предстают в нашем понимании, он никого не режет скальпелем, не исследует результаты анализов, не делает УЗИ и очень редко прибегает к помощи каких-либо препаратов. У него свои методы, и главным инструментом его исследований является как бы он сам. Он, и мы, его ассистенты. Потому что он лечит не тело человека, а его жизнь. Конечно, это звучит наивно и пафосно, но я это понимаю именно так.
Теперь о самих сеансах. Или беседах.
Если вам повезет когда-нибудь оказаться пациентом Захара (а это действительно везение), все происходящее в начале напомнит вам прием у психотерапевта. То есть, все выглядит достаточно безобидно, и первые вопросы и фразы, не позволяют вам что-то почувствовать и испугаться.
Я начну с того случая, который, как мне кажется, лучше других введет вас в происходящее на сеансах. И вот почему. Обычно на прием приходит человек уже подготовленный одним из двух старших ассистентов Захара. Я еще не до конца понимаю, как происходит эта подготовка, и, возможно вернусь к этому, когда буду обладать большими знаниями, но дело не в этом. Я начну с того эпизода, когда для исследований пришел неподготовленный человек.
Теперь о том, как я буду это делать. Я попробую сделать так, что бы вы представили происходившее на сеансах, представили так, как это стоит в моей памяти. Я попытаюсь как бы посадить вас в нее, сделать невидимым наблюдателем происходившего. Это такой метод... Но не стану грузить вас всякой методологией, просто помните, это исключительно моя память. Как было на самом деле, знает только доктор.
Итак, сеанс или исследование, как это называет Захар. Короче, погружаемся!
ЭПИЗОД 1
- Вы доктор?
- Нет.
- Но... ведь вы психоаналитик, да?
- Нет. Кто вам это сказал? - Захар вскидывает бровь и выразительно смотрит на меня.
Мы сидим в просторном кабинете. Большая квартира в центре Москвы. Толстые стены дореволюционного дома и тройные стеклопакеты на окнах не пропускают шум улицы, тикают часы; где-то в коридоре, ведущем на кухню, слышатся чьи-то шаги. И снова тихо.
- Когда вы записывались на прием, и, я думаю, еще перед этим тоже, вам объяснили, - пробую напомнить я, - Доктор работает по технологии отличной от тех, которые пока общеприняты.
- На самом деле, мне не важно по какой технологии вы работаете, - говорит гостья. Говорит не мне, а Захару. - Меня записали вне очереди, понимаете?
Захар снова смотрит на меня. И круг замыкается.
Нас трое: Захар, то есть доктор Захар Васильевич Логонов, его новая пациентка (у Захара пациент или подопытный именуется простым словом "гость"), которую зовут Катерина, и я - как вы уже знаете, ассистент доктора. Если это кому-то важно, меня зовут Ванда. Кстати, имя не вымышленное. Доктор Логонов - мужчина средних лет. Среднего роста, коротко подстрижен, всегда очень хорошо одет, аккуратен. Говорит спокойно, с хорошей дикцией. Артистичен, но скуп в движениях и в мимике. Наша сегодняшняя гостья довольно милая молодая женщина, практически моя ровесница. На ней темные джинсы и свитер, на руке неброские, но очень дорогие часы. Хорошая кожа, умное лицо.
- Разве у нас записывают без очереди? - Захар снова смотрит на меня, словно я только что взяла взятку и спрятала в лифчик. Который, если кому-то важно, я на самом деле ношу очень редко.
- Вы сами разрешили это делать, - бесстрастно напоминаю я. - С этого месяца и по тройному тарифу, - и обращаясь к нашей гостье, спрашиваю, - Вас записывал Сергей?
- Да, наверное, Сергей. Собственно, я от Александра Васильевича.
- А кто это? - вскидывается Захар, но я думаю, что на самом деле ему на это наплевать, просто он наблюдает и тянет время, которое ему нужно для каких-то своих внутренних, то есть не заметных внешнему наблюдателю, манипуляций. Я подхожу и шепчу ему на ухо, что это заместитель министра культуры, академик, заслуженный художник и прочее, прочее.
- Ясно, - хмуриться Захар. - И какая у вас проблема?
- Мне сказали, вы можете помочь людям..., ну как бы без непосредственного контакта с ними. По подчерку, рисункам, фотографии. Это правда?
- А в чем, собственно, состоит ожидаемая помощь?
- Ну, это сложно сказать, - кусает губу гостья. - Мне самой трудно понять, в чем дело. Наверное, в начале нужно, скажем так, поставить диагноз. Понимаете?
- Понимаю. И кто это? Кому нужно помогать?
- Это Кирилл Аргамаков. Мой муж.
Семейная проблема? - удивляюсь я. К Захару часто приходят с этим, но, по-видимому, они достаточно стандартны, и большинство из них отсеивают на этапе первичного отбора. Я не знаю, как точно происходит этот отбор, но знаю, что он очень строг, и все, кто попадает к нему на прием, как правило, нуждаются именно в его помощи. Это удивительно, но этот так. Что все же не исключает проколов.
- Он... известный человек? - хмуриться Захар.
- Да. Он известный художник. Очень известный.
- И что же с ним приключилось?
Катерина с выражением надвигающейся тоски смотрит на Захара и вздыхает.
- Понимаете, - говорит она очень серьезным тоном, - Для начала мне нужно знать кто вы. Если вы не психоаналитик и вообще не доктор, что именно мне вам рассказывать? Это... это, в конце концов, очень личные вещи. Ну и мне как бы не хотелось говорить лишнего.
- Вас совсем не проинструктировали..., - вздыхает Захар и, закинув голову, смотрит в потолок. - Ванда, пожалуйста, выясните, кто записал на прием эту милую даму и почему никак не подготовил. Если это Сергей, пожалуйста, передайте, что я хочу с ним поговорить.
- Хорошо, - киваю я. И делаю соответствующую пометку в своем блокноте. Это никакой не спектакль для нагнетания соответствующей обстановки. Видимо, у этой девушки, какой-то сумасшедший блат, или у ее Кирилла могущественные покровители. Захар этого не любит. А наша гостья пока явно не понимает куда попала.
- Простите, если я вас обидела, но почти все что я говорю, почему-то становится известно, - вздыхает она. - В вашей порядочности меня заверили, но эти долбанные СМИ... Причем не только у нас. Я думаю, вы понимаете?
- Понимаю, - вздыхает Захар. - Не беспокойтесь, обидеть меня вы не сможете при всем желании. Я просто не обижусь. Дело в другом. Я не работаю с неподготовленными людьми, - он говорит медленно, словно устал или думает о чем-то другом, затем встает со своего места и отходит в угол кабинета. - Это не прихоть, а простая экономия времени. Моего и вашего. Я могу принести пользу только человеку, которого предварительно проинструктировали хотя бы дважды. Но у вас очень интересный случай, - говорит он оттуда. - Пожалуйста, выпейте вот это, - он ставит перед Катериной стакан с прозрачной жидкостью, которую на первый взгляд и по запаху трудно отличить от обычной воды. А я теряюсь в догадках, откуда он это взял.
- Это наркотик?
- Да.
Катерина на мгновение задумывается. С ее лица спадает тот легкий налет избранности и надменности, с которым она вошла сюда, и перед нами просто умная, но очень переживающая девушка.
- Хорошо, - решительно произносит она, и в ее глазах появляется что-то твердое. Чувствуется, что это хотя и нежный, но очень мужественный человек. И рука этого человека почти без колебаний берет стакан и подносит к губам.
- Постойте. Вы когда-нибудь принимали наркотики? - спрашивает Захар.
- М-да. Однажды курила марихуану... И еще экстази или что-то в этом роде. На дискотеках, когда была совсем глупой. В общем, ничего такого.
- Это вам так кажется, что ничего такого. Вы не курите?
- Нет.
- Хорошо. Тогда встаньте. Расслабьте спину, выпрямите шею. Закройте глаза. Сделайте вдох и задержите воздух. Выдохните. Что вы чувствуете?
- Чувствую..., что выгляжу как дура, - сообщает она и вздыхает. По-видимому, непонимание происходящего начинает ее раздражать.
- Все. Садитесь. Именно это я и хотел вам сказать, но вы бы тогда обиделись, - говорит Захар и радостно улыбается. - Дело в том, что, входя сюда, большинство людей с некоторой точки зрения выглядят полными идиотами. Понимаете?
- Кажется, что-то понимаю, - соглашается она и на ее лице впервые появляется улыбка. Весьма неожиданно. Хотя, на самом деле, она, наверное, не понимает почти ничего. Зато, видя эту улыбку, я думаю, что она хороший человек. А Захар начинает заговаривать ей зубы всякой психотерапевтической чепухой.
- Я все же поясню, - говорит он, - Человек всегда вынужден играть роль. Продавца, покупателя, пассажира, инженера, толкового человека, расстроенного человека. Никто сразу не может это сбросить, и входит сюда со всем этим. А мне это не нужно; что бы быть человеку полезным, мне нужен сам этот человек. А он приходит за помощью и прячется, не хочет высовываться. Ужасно глупо выглядит, верно?
- Да, конечно, - отвечает она. - Но я не очень понимаю... Сейчас помощь нужна скорее не мне.
- Вам!
- Но... со мной все не так плохо, - снова вздыхает она. Видимо, ей кажется, что доктор все же немного странноват, и, возможно, она зря потратила деньги и время.
- Тем не менее, здесь сейчас находитесь вы, - мягко напоминает Захар.
- Вы... хотите подчеркнуть то, что помощи прошу именно я?
- Это важное обстоятельство, - грустно кивает Захар. - Хотя не главное. Здесь сейчас нет вашего мужа. Поэтому, прежде чем мы начнем, я должен предупредить, что у меня наверняка будут вопросы, касающиеся вас, - и его грусть переходит в сдержанную улыбку. - Вы - проводник. Понимаете?
- Ну... в общем, понимаю, - соглашается она. - Я - человек пристрастный... Но я постараюсь быть объективной! Это же, если уж на то пошло, в моих интересах.
- Что ж, прекрасно! - радуется Захар. - Тогда представьте, что я психоаналитик, или психотерапевт. В какой-то мере это действительно так. И я сейчас буду задавать вам вопросы, а вы будете на них отвечать максимально искренне. Так, как вы, может быть, не отвечаете себе. Понимаете? - он встает, обходит вокруг своего кресла, и... я понимаю, что сейчас начнется. По каким-то признакам, которые, видимо, фиксирует только мое подсознание, я научилась опознавать такие моменты. Захар концентрирует какое-то чувство и выплескивает его на человека откровенно и неожиданно. И тот оказывается во власти этого чувства. И проявляется. По-настоящему. Тем временем Захар приостанавливается, складывает руки перед собой, сейчас повернется и...
Захар оборачивается и смотрит на Катю взглядом, полным какого-то вселенского сочувствия. Сдержанного, но настолько неожиданного и мощного что даже мне хочется всхлипнуть и выпрыгнуть куда-то навстречу ему.
- Я задам очень простой вопрос, - тихо говорит Захар. И его сочувствие бесконечно. Словно это не Захар, а какая-то высокая иерархия снизошла до вас и, увидев, что с вами творится, в ужасе восклицает: "Как же ты так, человек?".
- Я задам очень простой вопрос, - голос Захара спокоен, как плач отчаявшегося. И сам вопрос вам уже совершенно не важен. Вы точно знаете, что ответите правду. Какое значение для вас имеет хоть что-то на фоне соучастия такой высокой силы. А этот спокойный голос действительно спрашивает что-то простое и банальное.
- А раньше он пил?
- Нет! - быстро отвечает Катя.
- Совсем?
- Он считал, что это убивает творчество.
Вот так. Она выдерживает. Мало того, она откликается на это сочувствие, отвечает ему, и отвечает так, словно это нормально, естественно. Она пытается его поддержать!
- А как вы..., - на мгновение задумывается она и, не переставая поддерживать соучастие Захара, спрашивает, - Вы маг?
- Я не могу ответить на этот вопрос. Во всяком случае, так, что бы вы поняли, - бесцветно отвечает он. И обращаясь ко мне тусклым, едва слышным голосом говорит, - Когда я произнесу слово "птица" хлопните в ладоши три раза.
- Мы вместе уже четыре года, и все это время Кирилл почти не пил вина, не курил и не принимал наркотиков, - говорит Катя. - Он не склонен к таким вещам, хотя многие из его старых друзей считали обратное. У них была такая компания, и, думаю, его друзья все свои склонности автоматически распространили и на него. На самом деле, Кирилл очень целеустремленный человек. Просто он никогда не казался сухим и чересчур правильным. В нем, если так можно выразиться, все в гармонии: с одной стороны, чувствительность, тонкость, эмоциональность; то есть все то, чем, на мой взгляд, должен обладать художник, а с другой стороны - он может в нужный момент быть деловым, энергичным и, я бы сказала, расчетливым; найти общий язык с людьми, быть обаятельным и в то же время серьезным. Хотя, конечно, главное - это его талант. Он видит то, на что я, например, никогда не обратила бы внимание. Я принесла несколько его картин...
- Ну, покажите, - вяло откликается Захар. Он погрузился в свое кресло, буквально слившись с его спинкой, и смотрит оттуда тускло и скучно, словно вот, вот заснет. И будет громко храпеть.
- Это его ранняя работа. Это - Мадагаскар. А это север, один из заливов в море Лаптевых. Чукотка. Радуга. Мне всегда кажется, что если эту работу оставить в полной темноте она будет светиться... А это он сам, автопортрет.
- Вы принесли только копии?
- Конечно. Большинство этих картин в частных коллекциях... Но у меня есть с собой его набросок. Вот тут.., - она листает дорогую записную книжку в обложке из тонкой кожи, - И еще вот тут его почерк, если вам нужно.
Захар что-то вяло мычит, а она, словно задалась целью растормошить его, достает из сумки небольшой фотоальбом.
- Я еще отобрала несколько фотографий... Вот это он в школе, это с первой женой, это совсем недавно. А вот последняя. Я сняла его три дня назад..., ну, на яхте.
- Три дня назад? - вскидывается Захар. И, поймав взглядом ее вопросительный кивок, снова сникает.
- Понимаете, когда все вроде бы замечательно и происходит что-то такое..., - продолжает с нотками непонимания в голосе продолжает Катя. - Пока я ехала к вам, я думала, как сказать правильно. В общем, если коротко, это можно выразить так: что-то сломалось, и Кирилл перестал быть собой. Он как бы изменился. И изменился как-то очень вдруг, резко. Понимаете, я не имею в виду наши с ним отношения, - тут изменения, в общем, не столь большие, - катастрофически изменился он сам. И это ужасно. Он не может писать свои картины, даже не в состоянии закончить начатые. Они перестали его интересовать. Совершенно! Он не носит свои любимые вещи, не хочет слушать музыку, которую любил. Он отказался ехать в Антарктиду, несмотря на то, что за три недели до этого заплатил большие деньги за участие в экспедиции!
- Люди меняются, - зевает из кресла Захар. - Почему эти изменения вы считаете ненормальными?
- С ним никогда такого не было! - возмущается она. - Он всегда был... Он всегда был другим. Он любил одиночество, любил работать, всегда что-нибудь придумывал. И, я полагаю, что бы человек так резко и неожиданно изменился, должно произойти что-то страшное. А он молчит...
Захар съезжает в своем кресле еще ниже и кладет ногу на ногу. И уже из этой позы спрашивает, - А эта метаморфоза, она что, произошла действительно неожиданно?
- Да! В том то и дело. Я уезжала, всего на неделю. А когда вернулась, это был другой человек. Совершенно другой. Ему все было неинтересно. Он маялся, не знал чем себя занять, пил... Ну да, пил, действительно здорово пил. Ему все вдруг надоело, понимаете? Я даже не могла представить, что он может быть таким. У нас были разные ситуации. Не так давно мы попали в шторм и чуть не погибли. Яхту, которую для нас арендовали, нанесло на рифы, и все картины, написанные им за три месяца, были утрачены. А он..., - Катя грустно усмехается. - Он успокаивал меня, и пытался развеселить. А мы действительно вполне могли погибнуть! И теперь я не знаю... не знаю что думать. Может быть, это какая-то скрытая болезнь, может быть..., какие-то чары, гипноз.
Катя опускает голову и вздыхает, глядя куда-то в пол. Она действительно очень красивая женщина, но эта красота как бы скрыта внутри нее и становиться заметной только тогда, когда она что-то делает, например, думает, вот так опустив голову. Я ловлю себя на том, что ей немного завидую. Я, в общем-то, тоже не уродка, у меня красивые волосы, я умею двигаться, даже сажусь на шпагат, что почему-то приводит мужчин в неописуемый восторг. Но я понимаю, что настоящий высокий художник в лучшем случае, возьмет меня в натурщицы, а в жены выберет именно такую девушку, как она. Увы, грустно, непонятно, но верно!
- А вы не заметили, он был рад вашему возвращению? - интересуется Захар.
- Ну, в общем да. Учитывая его депрессию... Нет, в общем, рад.
- А перед этим? Что-нибудь произошло перед вашим отъездом?
- Нет. Все было как обычно. Собственно, как он хотел. Он чувствовал себя хорошо, когда писал, когда его ничего не отвлекало. Нет, я же говорю, он веселый, общительный человек. Деловой, очень хорошо чувствует конъюнктуру, знает, как себя преподнести. Ну, в общем, он нормальный, очень нормальный человек, понимаете? И я еще раз говорю, для меня было полным шоком, что все вот так..., что в нем что-то угасло. Так не бывает!
- Ой, да понимаю! - восклицает Захар, яко бы для того, что бы согнать с себя дремоту. И, потягиваясь, кладет руки за голову. - Пока вас не было, с ним что-то стряслось. Кто с ним общался в это время...? - он напрягает лоб, - Вы разговаривали с теми, кто с ним общался? Ну, с консьержем, например? Или с уборщицей?
- Он все это время оставался на яхте! - почти выкрикивает Катя. При этом, совсем не повышая голоса, просто выдыхая как-то по-особому. - Кирилл отвез меня в аэропорт и вернулся на яхту. Ну, может быть, ездил вечером в город посидеть в баре. Там нас никто не знал, а Кирилл плохо говорит по-французски, поэтому вряд ли он общался с кем-то кроме бармена... И я звонила ему! Я звонила ему, как только прилетела в Москву. Потом еще раз по делам. Все было нормально! Он работал, шутил, говорил, что соскучился. А когда я звонила из Сиднея, где была пересадка... он не взял трубку. Наверное, просто не слышал. Не знаю...
- Хорошо! - Захар вскидывает брови, как человек, пытающийся героическими импульсами прогнать дремоту и внушить себе и другим: "Вот сейчас мы как начнем!". И от этого вскидывания бровей мне нестерпимо хочется зевать. Единственной поддержкой моим собственным усилиям не открывать рот является понимание, что скоро это закончится. Но, кажется, это не закончится никогда.
- Хорошо! Отлично. Теперь скажите, как давно вы знакомы?
- Чуть больше четырех лет. Я же говорила.
- Вы говорили, что вы около четырех лет вместе.
- С тех пор, как мы познакомились, ну вот с тех пор мы и вместе...
Захар говорит все еще вяло. Его мимика вальяжна, слова медлительны, но из всех, даже самых мельчайших деталей его движений и интонаций исчезла та нарочитая неряшливость, которая, казалось бы, была перед этим.
- Четыре года назад он был уже что, знаменитым?
- В общем-то да. Наверное, это удивительно, но он стал знаменитым совсем молодым, ему только, только исполнилось тридцать. Многие тогда думали, что это случайность, некая игра случая. Кое кто, может быть, и сейчас так думает, не знаю. Но, в общем, да, он стал тогда довольно известен, и у него было имя. Мне...
- Да, да. Расскажите, как вы познакомились, - вскользь перебивает ее Захар. - Это может содержать что-то важное.
Видимо, он прочитал ее мысли, поэтому Катя замолкает и смотрит на него со смесью недоумения и восхищения. Кажется, она постепенно начинает понимать, что перед ней человек, здорово отличающийся от других. Мне кажется, что это хорошо: теперь у нее появилась некоторая надежда, что от этого сеанса будет какая-то польза, и он будет более открыта.
- Но... понимаете, - в поиске нужных слов Катя смотрит в пол, затем на Захара, потом снова в пол. - Я же могу много и долго об этом рассказывать. Это был момент, когда моя жизнь очень круто изменилась... Какие именно вещи могут оказаться важными?
- Любые. Самые неожиданные. - Захар смотрит на Катю не мигая, как удав. - Но вы об этом не думайте, а просто рассказывайте и все, - в глазах у "удава" светиться нечто от того вселенского сочувствия, - Сколько вам сейчас лет?
- Двадцать восемь.
- Ваша жизнь не могла круто измениться четыре года назад. Это произошло несколько раньше, но об этом, если вы захотите, мы поговорим потом. Так как вы познакомились?
- Вообще-то, это не такая уж длинная история, - вздыхает Катя. Чувствуется, что ей хочется спросить, почему ее жизнь изменилась раньше, и это мешает ей сосредоточиться. - Там, где я работала, мне пришлось снимать много произведений искусства, даже делать фильм... А фотограф Кирилла загулял, и, так получилось, что мы случайно встретились при оформлении галереи, он увидел, как я работаю, и попросил меня...
Короче, я приехала к нему в мастерскую, снимала картины. Те самые, которые потом купил Нортон. Ну, в общем, ничего такого не было, я сделала снимки и все. Не так уж и здорово получилось. У меня тогда была сложная ситуация на работе, проблемы со старым бой-френдом... если его можно так назвать. Дело в том, что у меня, на самом деле, тогда был жених, но на работе произошло одно происшествие, я, как мне сказали, полезла не в свое дело, и.. короче мы из-за этого поссорились, и я тогда была во всем этом, понимаете? Нет, мы мило пообщались, он сварил мне отличный кофе. Ну и, мы поболтали, и я уехала. Потом, когда я привезла ему снимки, я что-то почувствовала, но у меня были срочные дела... А через несколько дней он вдруг взял и подарил мне картину. Очень странную картину. Он тогда таких не писал... К сожалению, я не могу ее вам сейчас показать. Или это не важно?
- Может и важно, - трет переносицу Захар, - а может и нет... Что на ней было изображено?
- Такой палевый фон в виде гнезда и птица...
- Птица?
- Да..., - пытается пояснить Катя, но я не даю ей закончить. С криком: "А-а-а-а-а!" я вскакиваю с места и три раза хлопаю в ладоши.
Наступает тишина.
Катя удивленно смотрит на меня, но потом вспоминает, что говорил Захар и растерянно произносит "Ах, да...."
- Да, - откликается Захар, который уже погрузился в какую-то длинную мысль. - Да. Вот мы до чего-то и дорылись.
- Ну, в общем, так мы и познакомились..., - пытается как-то оживить разговор Катя, потому что Захар ушел глубоко в свои мысли, и периодически мыча что-то нечленораздельное, бродит от окна к книжному шкафу и обратно.
- Он привез эту картину мне домой. Позвонил, что едет мимо и, если я не против, заедет ко мне по небольшому делу. И вошел, неся этот громадный холст.
Катя улыбается чему-то своему, вопросительно смотрит на прошагивающего мимо Доктора.
- Короче, на следующий день мы уехали на Байкал. Со мной, на самом деле, никогда так не было, что бы сразу взять и с кем-то уехать. А тут...
- Мне, вы понимаете, многое не ясно. Совершенно не ясно, - мычит Захар, невидящим взглядом смотрит на Катю, потом на меня. В какой-то момент в его глазах мелькает некая мысль, связанная с происходящим в этой комнате, но, промелькнув, уходит куда-то в дали вселенной.
- Молодец, успела..., - роняет он, по всей вероятности в мой адрес.
- Что вам не ясно? Мне... рассказывать дальше? - спрашивает Катя.
Захар подходит к столику, разглядывает репродукции, быстро перекладывает их, затем долго смотрит на последнюю фотографию Кирилла.
- Обратите внимание на разницу между этими фотографиями и этими картинами, - он протягивает мне две репродукции и фотографии. Никакой разницы. За исключением того, что это совершенно разные картины и разные фотографии, думаю я.
- Катя, мне кое-что не ясно, потому что я плохо знаю, какая вы, - пытается объяснить Захар. - Мне нужно очень много знать, иметь ввиду, - Захар садиться обратно в кресло и внимательно смотрит на нее. - Мне нужно знать какая вы в сексе.
- Что вы имеете в виду, - напрягается та.
Мне хочется ее успокоить, но, во-первых, я не должна проявлять подобных инициатив, во-вторых я действительно не знаю, что имеет в виду Захар. Нет, таких вещей, за все время, что я работаю с Захаром, не происходило, но, говоря по правде, меня не так удивит, если на каком-нибудь сеансе он вступит в половой контакт со своим пациентом и попросит меня ассистировать - намного больше меня впечатляют другие вещи, на которые он способен.
- Сейчас поясню, - говорит Захар, а Катя немного краснеет и смотрит на него с определенным удивлением. Меня начинает занимать вопрос, а согласиться ли она на это, если Захар предложит именно такой способ действий? И я не знаю, что ответить. С одной стороны, она выглядит человеком, который довольно высоко себя ценит, но с другой стороны, она способна откликнуться на самые неожиданные человеческие проявления. Кроме того, в среде художников, говорят, на такие вещи смотрят достаточно просто, а ее Кирилла нужно спасать...
- Понимаете - морщится Захар, - Сейчас вы играете как бы мою роль. Вы соучаствуете мне. У вас хорошая способность к концентрации, и вы сосредоточились в одном месте, вы думаете только об одних вещах. Хотя говорите все очень интересно. Ведь обычно люди хотя бы немного, но распыляются, в них одновременно есть физиологический человек, человек социальный, какие-то комплексы, страхи от которых они не могут отойти. Вы же сконцентрировались на том, как помочь вашему Кириллу, и я ничего этого не вижу. В результате у меня нет образа вас и, соответственно, нет образа ваших взаимоотношений.
Обычно Захар не лезет в такие подробные объяснения. Он просто делает что-то, что бы расслабить пациента или наоборот сосредоточить. А в данном случае, он апеллирует к Катиному сознанию, что происходит намного реже. Мне, по-видимому, следует пытаться понять, почему Захар в данном случае поступает именно так, но у меня нет достаточного видения ситуации, что бы делать какие-то выводы. Кроме того, мне весьма сложно прогнать мысль о возможном половом акте между этими двумя людьми, и это отвлекает.
- Понимаю, - кивает Катя. - Вы хотите знать..., ну как это произошло у нас в первый раз, да?
- Это частности. Мне нужно знать... Вы его любите?
- Да, конечно.
- По чьей инициативе у вас происходит половой акт?
- Не знаю, - пожимает плечами Катя. - Наверное, у меня возникает соответствующее настроение, а Кирилл это улавливает...
- Значит, начинает обычно он?
- Ну, в общем-то, да.
- Вы сразу откликаетесь?
- Не всегда, - Катя отвечает сосредоточенно, взвешивая каждую фразу, что бы быть максимально точной. - Не всегда сразу.
- О чем вы говорите потом?
- Ну, спрашиваем, все ли было нормально и вообще..., - какие-то неведомые мне воспоминания заставляют Катю улыбнуться, но эта улыбка быстро гаснет, и она снова сосредоточенно смотрит на Захара.
- Вам интересно вдвоем?
- Да. Да, мне очень интересно. И, думаю, Кириллу тоже. Не знаю почему.
Я смотрю на фотографию Кирилла, оказавшуюся передо мной на столе. По ходу сеанса, я должна делать только то, что просит Захар или заранее оговоренные вещи, поскольку что-то другое могло бы случайно отвлечь пациента или поставить на каком-то обстоятельстве ненужный акцент. Поэтому я не могу взять эту фотографию в руки, но рассматривать ее, лежащую рядом, как бы от нечего делать, я могу сколь угодно долго.
На фотографии красивый загорелый парень в шортах и тенниске. Он стоит босиком на палубе яхты, держась сильными тренированными руками за канаты. Пышная шевелюра, мужественное тщательно выбритое лицо. И взгляд... Взгляд чем-то удивленного, может быть даже, растерянного человека.
- Так ничего не выйдет, - произносит Захар без намека на досаду или раздражение.
- Мне... Я понимаю, мне нужно отвлечься от того, что случилось..., - Катя огорчается и за него и за себя, а, может быть, и за Кирилла тоже. За меня ей, правда, огорчаться не нужно. Я почему-то даже рада, что у этого Кирилла что-то не ладно. Я не очень-то люблю удачливых людей, тем более таких, как этот, словно сошедший с обложки журнала о романтических путешествиях. Мне кажется, что нормальный человек должен быть немного несчастным, но это мое личное свойство. И я пишу о нем, что бы помня это, вы могли видеть все происходящее более объективно.
- Да что собственно случилось? - внезапно взрывается Захар, - Вам не кажется, что вы воспринимаете как трагедию обычные изменения, которые происходят в каждом человеке? Во всяком случае, в человеке, который развивается? - Катя реагирует на этот взрыв только легким удивлением, и он внезапно успокоившись, добавляет, - Давайте сделаем по-другому. Вы просто будете рассказывать про него. Про то, как вы познакомились, как жили. Словно вы диктуете воспоминания. Ну.. такие интимные воспоминания, как бы для самой себя. Вы верите в реинкарнацию?
- Ну.. верить, так что бы очень, по-видимому, нет, - задумывается она и вздыхает. - Мы, к сожалению, не можем ничего знать о таких вещах.
- Тогда просто представьте, что сказанное вами сейчас, каким-то образом сохраниться и, родившись снова через много, много лет, вы сможете к этому обратиться, - мне кажется, Захар снова просто заговаривает ей зубы, - Вы как бы увидите множество таких рассказов. И, увидев, должны узнать ваш собственный. Узнать в нем себя.
- Но, я думаю, у меня нет дара так рассказывать, - печалиться Катя. - Вы знаете, Кирилл как-то раз нарисовал наш портрет! Вот, - она достает из сумки бумажник, а из бумажника маленькую заламинированную карточку. - Это копия. Она немного меньше. Я хотела иметь всегда с собой его фото, но Кирилл сказал, что это все детство. Он прав, глупо, конечно... И он написал это, то есть нас обоих вместе. И сказал: "Что бы мы никогда не расставались!"
Захар что-то мычит в ответ и озабоченно смотрит на карточку. Затем начинает перебирать репродукции, фотографии Кирилла. Его лицо вообще перестает выражать что-либо. Это маска сосредоточенности. Захар весь уходит куда-то внутрь этих плоских изображений, и от того, что они плоские, меня вдруг начинает тошнить. Я сдерживаюсь, но все вокруг: Стол, Захар, Катя, книжные полки - все вдруг начинает казаться мне плоским, как бы нарисованным на листе бумаги. Которая начинает двигаться, поворачиваться, слегка волниться. Кружится голова, ощущения рук вжавшихся в подлокотники, мягкого дивана и туфель, которые я еще не полностью разносила, входит в такое противоречие со всей этой игрой в плоское, что я начинаю терять сознание.
И в этот момент, словно на одной из фотографий, я вижу лицо. Обычное лицо человека средних лет. Не очень красивое, но доброе, с мудрыми спокойными глазами. И, когда по наклону собственной спины, и позывам к рвоте, понимаю, что мое тело наклонилось вперед, все вдруг прекращается.
Да, все совершенно прекращается, я сижу на краю кресла, пытаюсь выровнить дыхание и сквозь пелену на глазах, силюсь разглядеть ковер около ног. К счастью, кажется все нормально.
- Вам налить воды, какое-нибудь лекарство? - участливо спрашивает Катя. Она сидит на корточках слева от меня и слегка поглаживает мою спину. Для меня это удивительно, поскольку пациенты обычно пугаются таких вещей и сидят как вкопанные.
На самом деле, со мной такое бывает не на каждом сеансе. По-видимому, выполнение одной из моих функций ассистента влечет за собой такие последствия, но какого-либо стоящего объяснения этому я не знаю. Этих последствий можно избежать, делая соответствующие дыхательные упражнения, но мне редко удается успеть начать их выполнение вовремя. И уже совсем для справки сообщаю, что на моем здоровье это не сказывается. Скорее наоборот, после сеансов я чувствую себя спокойнее и увереннее, лучше веду автомобиль и более доброжелательна к окружающим.
- Все нормально, - заявляю я тоном робота и достаю специально приготовленный для подобных целей платок, что бы вытереть губы.
- Да, да, - подтверждает Захар.
Катя переводит взгляд с меня на Захара и в ужасе отшатывается. Следует заметить, что на ее месте я отшатнулась бы намного сильнее, потому что Захар в этот момент смотрит на нее... Мне сложно описать это, не прибегая к подобным сравнениям.
Вам когда-нибудь снились кошмарные сны, в которых вы умираете? Ну, вот все, вы умерли, вы покойник, кругом страшный мрак, и в этом мраке какая-то сущность с грустным участием и состраданием смотрит на вас, своим взглядом неся страшную весть о случившемся. Причем этот взгляд настолько силен, что встречаясь с ним, вы как бы становитесь этой сущностью и видите себя мертвого со стороны. Вас охватывает ни с чем не сравнимый ужас, вы осознаете, что случилось нечто непоправимое, что уже невозможно исправить, потому что все отпущенное время кончилось. Вы видите себя как человека проваливающегося во мрак, от этого сознание как бы резко расширяется и... вы просыпаетесь.
Но когда таким взглядом смотрит на вас другой человек, и проснуться некуда... Это непросто пережить наяву. Это страшно. Это очень страшно. Поэтому, когда смертельный взгляд Захара снова падает на фотографии, наше, отпущенное им сознание, пытается сразу забыть об этом. "Фу, показалось!" - пытаемся перевести дух мы. Но я знаю совершенно точно - не показалось, потому что на сеансах Захара сталкивалась с этим явлением не раз. И, судя по всему, разумная Катя понимает это тоже. Она удивленно, даже ошарашено смотрит на Захара и в ней, как это не странно, появляется слабое отражение того, что только что было в его взгляде, только более жесткое.
- В сущности, все ясно, но я пока не могу говорить, - спокойно, как опытный мастер по компьютерам, только что обнаруживший неисправность, произносит Захар. - Нужно больше подтверждений.
- Это что, безнадежно? - спрашивает Катя, кивком отвечая самой себе.
- Пока, все что с нами происходит, не безнадежно, - спокойно, словно не сообщает ничего особенного, говорит Захар. - Между прочим, многие неприятные вещи, если смотреть не поверхностно, наоборот обнадеживают.
- Значит, это можно как-то снять, вылечить?
- В конце сегодняшнего вечера вы сами сможете ответить на этот вопрос, - Захар смотрит на Катю с некоторым любопытством и почему-то вздыхает. - Вам все-таки нужно попробовать рассказать. Как сможете, это не монолог в высокохудожественном спектакле. Просто, как слова к вам приходят, так и говорите. Главное, не пытайтесь что-то отсеивать, даже если это мелочь или что-то неприличное. Если это всплыло в памяти, говорите. Не думайте, что я должен услышать или не услышать что-то определенное. Вы можете отвлечься от нашей темы и начать говорить о живописи, спорте, сексе, коллекционировании марок, китайской философии - ничего страшного. Вы замечательный открытый человек, просто старайтесь не щадить себя. Все, что вы сможете или даже не сможете о себе рассказать, будет... будет красиво и, может быть иногда немножко грустно. Ничего плохого и отвратительного, того чего следует стесняться - ничего такого вам рассказывать нечего. Поэтому говорите все, даже, если что-то в вас говорит, что это ужасно. Поверьте, это совсем не ужасно. Хорошо?
И Катя улыбнулась, посмотрела куда-то в пространство и кивнула.
А Захар встал, тоже улыбнулся и сказал "Перерыв".
Далее, я постараюсь воспроизвести ее рассказ как можно более точно. При этом, разумеется, я могу написать только запомнившиеся слова, что здорово обеднит этот отчет, но позволит исключить неизбежные неточности, которые являются следствием моего восприятия и того факта, что я записывала все это, уже немного зная результат исследований Захара.
Но перед этим я позволю себе высказать одно замечание. Только одно. Что бы вы лучше воспринимали.
Мы не умеем чувствовать! Мы разучились или еще не научились этого делать. И, на мой взгляд, одним из инструментов, который использует Захар в своих сеансах, является именно демонстрация подлинных чувств, таких чувств, которые действительно можно назвать словом "чувство". Наша жизнь практически лишена их, бесчувственна, а то, что мы можем пережить является их бледным отражением, лишенной силы оболочкой, мелкими переживаниями разбавленными страхом и неспособностью им отдаться. Мы просеиваем наши чувства через плотное сито запретов, обусловленностей, страхов, мнений и предположений, которые их убивают. Мы неискренни, мы как бы одеваем навстречу им маску. А у маски нет органов чувств.
Нечто дающее представление об истинной силе чувства мы иногда можем испытать лишь во сне. Вспомните, в реальной жизни вы любили кого-нибудь с такой же самоотдачей, с такой же нежностью? Мне не так много лет, и мой опыт не абсолютен, но я и высказываю (выписываю) сейчас только свое личное мнение.
Однако, есть люди, у которых способность нормально чувствовать несмотря ни на что развивается и в обычной жизни. Возможно, их чувства изначально более нормальны, возможно, их жизнь складывается более благоприятно, а возможно в силу определенных свойств характера, например смелости - в общем, в силу неких обстоятельств, у них возникает меньше причин их подавлять и скрывать. К сожалению, таких людей немного, но они есть. И именно такая мысль возникла у меня в процессе Катиного рассказа.
Надеюсь, это замечание позволит вам понять его немного лучше.
- Знаете, я всегда считала себя недостойной всего этого. Ну, такого неожиданного счастья, я имею в виду. И все вокруг тоже ужасно удивлялись... В общем, я считаю, что мне, наверное, здорово повезло.
Я, на самом деле, обычный человек, во мне нет ничего такого особенного, и ничего особенного не было как-то и в моей жизни. Я училась в хорошей, но обычной школе, поступила в престижный для девушки ВУЗ. Но так происходит со многими. Во всяком случае, если прикладывать усилия, а меня так воспитали. И я, в общем, хорошо училась, хорошо закончила школу и поступила в хороший институт. Но мои родители - ученые, они работали в обычном советском НИИ, а его перестали финансировать и они, ну как бы потеряли те средства к существованию, которые имели раньше. Я думаю, вы помните, как это было.
Я пошла работать, перевелась на заочный и закончила уже его.
В какой-то степени мне повезло, один из друзей моего отца открыл фирму, и некоторое время я работала там. Сидела в офисе, отвечала на телефонные звонки, печатала на компьютере. Короче, учиться было несложно. Потом фирма разорилась, и я работала сначала в одном месте, затем в другом. И, в общем, много чего насмотрелась.
Хозяевами фирмы на моем последнем месте работы была некая полумафиозная семья. В целом они были неплохие люди, достаточно образованные, с ними было интересно поговорить, но понятия о ведении бизнеса были у них, мягко говоря, дикие. У них, например, работали рабы, самые настоящие рабы. Я знала несколько таких людей, они были должны фирме крупные суммы денег; нормальных людей, которые привыкли к хорошей пище, к дорогим машинам, удобным вещам. Их держали фактически как в тюрьме. У них была одна комната на несколько человек, и туалет. Комната круглосуточно охранялась, в ней стояли терминалы для игры на бирже и кровати. И они должны были отыграть на бирже свой долг, да еще и с учетом неустойки. А тех, кто не отыгрывал, куда-то увозили, и мы их больше не видели.
Я оказалась там чем-то вроде доверенного лица, и уволиться оттуда мне было довольно сложно. Дело в том, что я не спала ни с кем из хозяев, и они мне доверяли все одинаково. Так получилось. Зато заставляли работать, и заниматься делами, которые не могли поручить другим. Некоторое время я даже работала с этими несчастными людьми, ездила по разным, не всегда приятным поручениям. Но в конечном итоге произошло одно очень нехорошее событие, у меня произошел конфликт с руководством фирмы, и меня вынуждены были уволить. Но, если честно, я боялась, что моя работа там могла мне здорово аукнуться.
И вот, представьте, в таком тревожном и неприятном состоянии я сидела дома. Как в сказке...
Катя улыбается, все более и более грустной улыбкой, затем вздыхает.
- Понимаете, я меньше всего ожидала, что он позвонит. Перед этим мы довольно долго говорили у него в мастерской. Я вам рассказывала: так, ничего особенного. Я, конечно, выпендривалась, все-таки известный художник и очень красивый мужчина. Он показывал мне то, что у него тогда было готово, рассказывал, где он это писал. Например, одна из картин была написана на высоте пять с лишним тысяч метров, специальными красками! А другая - в ущелье, куда не ступала до этого нога европейца.
Кирилл говорил, что эти картины стоят очень дорого, и что он хотел бы полететь в космос, на Луну. И писать звезды в открытом космосе! Или обратную сторону той же Луны. "Это были бы уникальные работы!" - говорил он. А я ему стала возражать. Глупо, в общем-то, ведь мужчинам свойственно забираться куда-то первым, что-то сделать первым.
Я сказала, что-то банальное, вроде того, что ценность искусства не в технологии и не в уникальности места, и гениальные вещи можно создать где-нибудь в темном подвале. Как Мастер. В общем, наверное, обычное желание женщин во всем противоречить. И еще стала ему говорить про мазки...
Незадолго до этого один человек научил меня различать, какими мазками художник доводил работу, какими искал и пробовал, какими он, собственно, творил, когда наконец нашел. В этом случае мазки становятся более быстрыми, резкими, размашистыми или размеренными, но энергичными - мне сложно описать этот принцип на словах, проще показать такие различия на конкретной работе. Ведь у разных художников разный характер мазков.
В общем, в любом случае, если рассматривать живопись таким образом, можно представить себе что-то вроде истории творения работы, очень приблизительной, конечно. Но это иногда вызывает очень сильные чувства. Ведь есть картины, созданные как бы легко, но в которых ничего нет, и наоборот: картины, в которых можно различить сложную драматургию поиска. В этом случае сам результат этого поиска, то есть сама картина - она создает ощущение выхода, открытия. Тогда можно понять, конечно, очень приблизительно, что чувствовал создававший ее художник, не обязательно гений, может быть, просто человек, живший много лет назад. И я вот так вот попыталась разложить одну из его картин. Какая-то пещера на глубине пятьсот шесть метров от уровня моря... И выбрала крайне неудачный пример.
Потом это, разумеется, забылось. Он наговорил мне комплементов, сказал, что у меня очень красивое лицо, точнее лик, часть лица - глаза, нос и брови. Он даже сфотографировал меня для своей коллекции ликов. Обычный, ничего не значащий охмуреж, в общем. Я прекрасно понимала, что вокруг него полно очень красивых женщин, другой круг, другая жизнь, а я никогда не была сногсшибательно красивой или сексуальной. Они проводили ночи в ресторанах и летали на выходные в Париж - я же не знала, на что купить еду. Но мне было интересно.
Правда, в то время у меня был жених. Парень из нашей школьной компании. И получилось так, что он как раз нашел работу, а я потеряла ее, и он считал, мои поступки неправильными. Если бы я не наскандалила, наших зарплат хватило бы, что бы снять небольшую квартиру. В общем, он очень сердился, и мы поругались.
Наверное, если бы не Кирилл, мы поженились и жили бы сейчас где-нибудь в спальном районе. Теперь, когда я вспоминаю, что тогда происходило со мной, и что было вокруг, возникает чувство, что какая-то фея вытащила меня из всего этого как из тюрьмы. Фея в лице прекрасного принца...
Нет, я не боюсь бедности, лишений, трудностей. Просто я очень не нравлюсь себе самой в таких ситуациях. Я начинаю суетиться, подлаживаться, у меня возникают довольно не хорошие чувства относительно других людей. Понимаете? Это противно.
А он позвонил и приехал.
Не то что бы он ужасно хотел меня видеть. Потом Кирилл рассказывал, что ему почему-то очень захотелось доказать, какой он настоящий художник. Не экстремал, не просто безбашенный человек, зарабатывающий на оригинальности и физических данных альпиниста, а мастер, способный создать настоящее произведение искусства в самых обычных условиях. Короче, то, что он не просто ловкий парень, разрабатывающий свою нишу. Он даже волновался, сомневался, никак не мог закончить и, в то же время, долго думал, не испортит ли картину тот или иной штрих. И по самой работе это было видно.
Она была действительно очень странной, эта картина, не похожей на то, что он делал до этого. В ней не было уверенности и точного расчета, но зато был тот самый выход, разрешение всего. И я немножко обалдела от всего этого; не столько от самой картины, сколько от того, что он сидел в моей комнате, от его странного состояния, от неожиданности.
- Тебе нравиться? - спросил он.
Я кивнула. Я не сказала ему ничего такого умного, я не сказала вообще ничего, но он понял, что картина мне действительно нравиться. И обрадовался. Для меня было удивительно, что этот в общем-то очень самоуверенный человек так обрадовался. Словно получил пятерку с плюсом. А он заулыбался и сказал, что дарит ее мне.
Катя смущенно улыбается, глядя куда-то в пол. Затем смотрит на Захара.
- Я поцеловала его. Сказала "спасибо" и поцеловала. Он задержал мое плечо. А дальше... Мне сложно описывать эти чувства. Не потому, что я стесняюсь или просто не хочу, а потому что сделать это действительно очень сложно, наверное не возможно. В общем, все ведь очень банально. В человеке в таких случаях что-то срабатывает в ответ, в другом - в ответ на этот ответ и так далее. Причем сначала ведь срабатывает на что-то в общем-то не сексуальное, например на доброту, на силу. Вдруг видишь в человеке то, что не замечала раньше, и нечто прорывается, отвечает. Ну а потом - только физиология. Это всегда достаточно одинаково, тут уже срабатывает соответствующий механизм. И все происходит или удачно или не очень.
Тогда, кстати, было скорее не очень. Кирилл был расстроен и все пытался как-то извиниться. А потом я сварила ему кофе. Дома никого не было, и мы сидели на кухне. Кирилл разглядывал, как я живу. Его детство прошло не в Москве и, как я понимаю, было более суровым чем у меня, но он уже отвык от типовых квартир, старых занавесок с тюлем, и, наверное, его удивляло, что так еще живут. Обстановка двадцатилетней давности, старый паркет, картонные двери.
И он предложил поехать с ним на Байкал. Один банк заказал ему серию картин с видами озера, был подписан контракт. Кирилл предложил это как-то вдруг, было понятно, что он не планировал этого делать и даже немножко удивлялся происходящему. А я согласилась.
На самом деле, я человек не склонный к таким резким решениям. Мои отношения с людьми всегда развивались достаточно медленно. Но мне, действительно, имело смысл уехать. Вокруг все было так ужасно. И это, скорее всего, сыграло решающую роль. Короче, мы поехали в спортивный магазин покупать для меня снаряжение.
Это было так здорово! У меня было совсем мало денег, и Кирилл уговорил меня на то, что за все будет платить он. А я поставила условие, что после поездки он оставит все купленное себе. И мы купили очень хорошее по тем временам снаряжение, и уставшие от всего этого зашли в ресторан. И пили дорогущее французское вино. В общем, ничего особенного, но для меня тогда это был некий выход из тьмы, из безнадеги. Как при написании той картины.
Сейчас, конечно это выглядит не столь уж честно. Получается, что я уехала с Кириллом как бы от плохой жизни. Но это тоже неверно. Потому что человек, с которым вы рядом, по-видимому и должен быть таким вот выходом, недостающей вам частью жизни. А то, как мне было паршиво, я тогда могла понять только в сравнении.
Да, я действительно в тот момент не знала, насколько устала бороться и начинать все сначала. Ведь, я, как мне кажется, контактный и общительный человек, у меня много друзей, и часто среди них находились люди, которым я нравилась. Но как-то так складывалось, что я была им немножко нянькой. Возможно, я чересчур ответственна, возможно, если я хорошо отношусь к человеку, он начинает этим неосознанно пользоваться, но получалось так, что я вникала в их проблемы, в чем-то подстраивалась под них, многое решала за них. Как-то так получалось, что я рано или поздно оказывалась как бы главной. Даже дома, с родителями, хотя конечно не во всем, но постепенно сложилось так, что многие важные вещи по дому повисли на мне. И, пока кто-то не попытался взять мои проблемы на себя, я даже не представляла, насколько я устала от всего этого.
Есть теория, согласно которой некоторые наши привычки идут не из прошлого, а из нашего будущего. Причем плохие - только из прошлого, а из будущего, как правило, хорошие. Сейчас у меня другие средства и возможности, я жена очень известного человека и мне относительно легко что-то сделать для своих родственников и старых друзей. Но тогда... тогда у меня собственно не было ничего, а привычка делать и придумывать для них была. Понимаете?
В общем, я слегка от всего этого обалдела. Я была окружена любовью и защитой очень сильного человека, и оказалось, что мир из этой защищенной точки выглядит совершенно другим. Я могла не бояться даже своих старых работодателей, потому что у Кирилла был очень высокопоставленный заказчик в соответствующих органах. Короче, я совершенно неожиданно оказалась в совершенно другой ситуации, такой, о которой никогда и не мечтала. Как золушка на балу. И в этой ситуации нужно было освоиться.
Но это не значит, что я тогда не была влюблена в Кирилла. Была. Просто это все наложилось, и меня поначалу мучила совесть. Знаете, когда все хорошо, у меня почему-то часто просыпается совесть, словно я при этом кому-то должна или у кого-то что-то отнимаю. И с этим сложно что-то поделать.
Та поездка на Байкал была очень классной. То есть все, конечно, было очень здорово, но рассказывать все наши приключения, что мы там делали и где занимались любовью, мне кажется, не имеет большого смысла. Просто у нас было такое чувство, что мы, словно малые дети, убежали из дома и увидели безумно интересный и опасный мир. Как Том Сойер. И тут, наверное, важно само это состояние. Причем, Кирилл тоже испытывал сходные чувства, хотя, конечно, и не в такой степени. Ведь для него это были рядовой выезд на натуру. Во всяком случае, по сравнению с тем, что было с нами потом, эта путешествие сейчас кажется очень простым. А мы как бы привыкали друг к другу.
Потом сложилось так, что Кириллу нужно было лететь в Токио, и мне пришлось везти картины в Москву. Он дал мне определенные полномочия, и у меня в общем-то получилось. Я удачно представляла его интересы, пока он был в Японии, улаживала всякие мелкие дела. А затем, где-то через месяц, еще раз сыграла роль его агента, но уже более самостоятельно. Короче, сложилось так, что я в какой-то степени стала его представителем.
К тому времени я немного знала, как работает рынок произведений искусства. У меня даже были некоторые связи: во время работы в той страшной компании, я все-таки кое чему научилась. Например, я знала, как выгодно представить работы, на что обратить внимание того или иного потенциального покупателя. А у Кирилла уже было имя, признание. Он хорошо чувствовал, что нужно его заказчикам, что может поддеть коллекционера, как будет смотреться та или иная работа на общем фоне того, что делают другие. И он тоже многому научил меня.
Нет, он никогда не давал мне большой свободы и всегда оставался тут главным. Благодаря ему, я как бы увидела механизм успеха. Но движущей силой этого механизма всегда был он сам, его талант, его мастерство, его личность. Ну а я стала как бы еще и помощницей.
Примерно через полгода мы поженились. Как-то так получилось, что мы не устраивали никаких торжеств. Для Кирилла это был второй брак - его первая жена живет где-то в Ростове, очень красивая женщина, но в остальном Кирилл отзывается о ней не очень хорошо. И та его первая свадьба была очень многолюдной, шумной и гулялась почти три дня. Поэтому после не очень, по всей видимости, счастливой семейной жизни, у него выработалось неприятие таких банкетов. И у нас все было очень тихо: мы пошли в один очень хороший клуб, и Кирилл не сказал ни о чем даже своим друзьям, которых мы там встретили. И, как я сейчас понимаю, правильно: он известный человек, кто-то из друзей начал бы нас поздравлять - поднялся бы шум и весь клуб в результате оказался за нашим столиком. А так мы спокойно посидели и на следующий день улетели в Бразилию, где Кирилл должен был читать лекции.
Знаете, наверное, каждый человек думает, что он достоин лучшего. И когда я вспоминаю свою жизнь, как я вставала каждое утро, тряслась в автобусе, ехала в метро, выполняла дурацкие приказы начальников, - я думала точно так же. И, глядя, как мимо меня в дорогих автомобилях проносятся люди, у которых совершенно другие возможности, видя, с каким презрением из-за стекол этих авто смотрят ухоженные богатые женщины, я тоже думала, что это несправедливо, что я не такая уж глупая, много умею, многому способна научиться. Почему же там, на кожаных сиденьях сидят они, а не я?
Да, я конечно пыталась выбраться. Я даже продумывала возможность своего бизнеса: организовать свою фирму, что-то начать. Я высказывала разные предложения на своей старой работе, но никто не принимал меня в серьез. Что, в общем-то, правильно - все это было наивно и не очень умно. Но у меня, как у каждого, наверное, человека, были мечты, о том, что все будет по-другому, какой, если мне вдруг повезет, станет моя жизнь. Но все случилось совсем не так. И теперь, когда я вспоминаю, как это все было, меня поражает эта удивительная перемена. Такой, я бы сказала, красивый поворот судьбы. Но что ж, ничего, видимо, не дается нам просто так и навечно. Возможно, виной всему мой разыгравшийся эгоизм... Не знаю.
Катя снова вздыхает, пьет чай, который я заботливо заварила в процессе ее рассказа, затем смотрит в окно, словно видит, что там за занавеской и виновато произносит.
- Ну, вот я все говорю и говорю, но ничего конкретного вам и не рассказала.
Возможно, со стороны мы с Кириллом выглядим как очень цепкие и успешные люди. Но и у Кирилла и тем более у меня получается не все. А для того, что бы получилось хотя бы что-то нужно быть и цепким тоже. Кирилла сделала таким жизнь, он все сделал сам, сам добился мастерства, успеха. Ему, как и мне, приходилось хвататься за любую возможность. И, может быть, мы, так сказать, слишком много схватили?
Наших приключений и поездок хватило бы на несколько жизней. Обидно, если все это кончится так...
- Обидно, - соглашается Захар. - Очень интересный случай, очень...