Аннотация: На конкурс вампирских историй. Вышел в шорт-лист премии Блогбастер 2010 Опубликовано в сборнике "Голос крови"
Не ангелы
Я люблю этот город. Серый камень набережных, и серую же воду каналов, завитушки архитектуры и дождь, серые ночи в начале лета, в которые людям непривычным сложно уснуть. Строгость и суровую красоту, влажный воздух и ветер.
Сидеть на берегу и кидать камни в Неву, чтобы чайки, дуры, реагировали на всплеск и подлетали в поисках вкусненького, но тут же, с криками, улетали прочь. Или гулять ночи напролет без цели и даже примерного направления, бродить двориками, сидеть на крышах без надежды увидеть звезды. Слушать шум и чувствовать пульс его, ровный и, может, чуточку быстрый, как у хорошего человека с амбициями.
Да, я люблю этот город.
И людей его тоже... люблю.
Сегодня прохладнее, чем обычно, но этого не замечаешь, погруженный в раздумья. Да и вообще, если честно, не замечаешь.
О, этот выбор! Всегда наступает время, когда приходится что-то решать. Делать или не делать, и от сознания того, что как прежде уже не будет, холодеют руки. Но выбор уже сделан, так почему же кошки скребут на душе?!
Ее привезли на прошлой неделе. Лиза Заботина, двадцать лет. На фотографии в паспорте милейшее создание, именно такими должны вырастать ангелочки, которых рисуют на открытках: светлые волосы, ямочки на щеках, пухлые губки, в синем взгляде невинность и искорки смеха. Казалось, что пахнет она медом и молоком, как ребенок. На каталке же застывало тело: множественные переломы, пробитое легкое, большая потеря крови. Девушка возвращалась домой...
Я не мог дать ей умереть. Отвлечь медсестер было плевым делом. Пара часов операций, за которые собирал ее заново, переливания и - "состояние стабилизировалось". А маленьких дырочек на шее никто не заметил. Да и заметил если, пожал лишь плечами. Через день перевели в общее отделение, девушка, что была на краю смерти -- какая банальщина и, в то же время, чистейшая правда, - поправлялась быстро, слишком быстро для человека, да и человеком-то, по сути, уже не была.
Всегда интересовала эта грань, переход от жития к не-житию, то состояние, которое испытывает мужчина, да и женщина тоже, но у них это должно быть еще тоньше, то чувство, когда ты понимаешь, что изменился. Не мозгом понимаешь еще, а внутренним чутьем, всей своей натурой.
Моя история оказалась простой. Ночь, клуб, жгучая красотка, бьющая наповал своей энергией, страстные поцелуи -- после и до, боль, столь сладкая, что хотелось встретить с ней смерть, безумие и... номер какой-то гостиницы, где очнулся поутру. Раскалывалась голова, в зеркале отражалось темноглазое умертвие, а на шее красовались две маленькие ранки, которые успели уже затянуться.
Красавицу эту больше не видел, и до сих пор не до конца понимаю, почему не убила, ведь я был так близок к забвению. Возможно, хотела поделиться "даром", как шептала тогда жарко в ухо, примериваясь к пульсирующей жилке на шее, но я не слушал ее или слушать не желал. Может, еще что, но это сейчас не важно, ибо было давно, и не правда.
Сейчас куда как важнее решить, что делать с девушкой. В ней уже просыпается жажда, и скоро она станет нестерпимой. А это не может не пугать.
Иногда кажется, что не я смотрю на город, а город на меня. Уставится тысячей окон и подмигнет тысячей другой, а то задернет шторы, мол, не вижу, а сам подглядывает.
Наверное, я схожу с ума. Наверное, нужно поспать. Еще бы этого хотелось.
- Как выписали?
Похоже, лицо у меня было идиотское, потому как регистраторша сочувственно вздохнула.
- Так, выписали. Поправилась она, вот и отправили девочку домой. И документ остался, что отказывается от дальнейшей медицинской помощи, так и сказала, мол, все хорошо, отлежусь пару дней, и на работу.
- На какую еще работу?!
В груди что-то екнуло и оборвалось.
- Ну так, с детишками она вроде возится, в детском садике каком-то.
- В каком еще детском садике?
- Ну откуда я знаю? - возмутилась женщина, сердито всколыхнув грудями. - Их столько, этих садиков... эй, Даниил, Даньк, ну ты чего?
Тревога пустила корни. Юный, голодный и совсем бестолковый вампир среди маленьких человечков. При мысли о том, что она может сделать, скрипнул зубами. В глазах женщины появился испуг. Пришлось взять себя в руки, спросить, добавляя в голос капельку ласки и тепла:
- Теть Мань, а телефончик ее можешь дать? Очень надо. Я же знаю, у тебя все есть, все записано.
Мария прищурилась хитро, пухлые губы изогнулись в улыбке.
- Понравилась, да? Да ты глаза-то не опускай, вижу, что понравилась. А что, хорошая девочка, приветливая. Тебе вон просила передать благодарности, сказала, что травматологов представляла себе как людей страшных, ан нет, весьма милые... слыш, милым тебя назвала. Да не егози ты так, дам тебе адрес. Телефона нет, уж извини. Что не сделаешь, чтоб молодые были счастливы.
- Даниил Сергеевич, вас просят во вторую операционную.
Медсестра с распахнутыми, вечно удивленными глазами, явилась, будто черт из табакерки. Пришлось идти.
Город этот разлучает нас. Кружит судьбы, будто снежинки на ветру, кружит, путая в лабиринтах двориков и забывая на площадях.
Город сводит нас. Прячет солнце, чтобы проще было разглядеть тепло сердец и искренность улыбок и побуждений.
Город наш такой же как мы...
Адрес Лизы в тот день я так и не достал. Как и в следующий. На третий тетя Маня дала его, многозначительно улыбаясь, всем своим видом показывая, что она-де за "счастье молодых".
И вот поднимаюсь по древней, того и гляди -- обвалится -- лестнице, стены в подъезде исписаны неприличностями, и смотреть не хочется, а глаз цепляет. Внутри все нарастает тревога. Если б можно было, и не рассказывал бы ничего о... даре? проклятии? испытании высшего существа, данном нам за грехи?
Если бы да кабы. Вот он, выбор в действии.
Место прописки -- комната в коммуналке, дверь открывает девица в коротком халатике, на лице печать многих радостей и печалей. Смотрит так, что отзывается невольно мужское естество. Всегда был чувствителен к подобным невербальным призывам, а в новой своей сущности тем более. Дышу ровнее, спрашиваю насколько возможно вежливо и нейтрально о Заботиной Елизавете, огонек в глазах девицы меркнет -- как же, не ею интересуются -- пожимает плечиком и уходит куда-то вглубь баррикад. Шагаю следом, мимо проплывают шкафы и шкафчики, веревки с влажным бельем, шумная кухня, крикливые дети, цветастые занавески в проемах.
Девица идет, а бедра под халатиком не просто качаются, а так и ходят ходуном. Чувствую на себе ее мысли. Стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, распахивает ее передо мной. Ощущая себя более чем неловко, шагаю в комнату. В пору евроремонтов и красивостей она очень стара, причем не той старостью, что претендует на уют, создаваемый поколениями, а той, что проявляет себя отсыревшими обоями и легким запахом плесени.
- Лизка-то где? - переспрашивает мужчина, судя по всему, ее отец. Глаза с трудом фокусируются на мне. - А кто ж ее, курву, знает! Зазналась Лизка-то, не ходит к нам, простым трудягам. Чтоб ее!
"Простой трудяга" водит по мне мутным взором. Мать вздыхает и сжимает худые пальцы.
- А зачем вам Лизавета надобна? - спрашивает тихо.
- Хотел проверить самочувствие, выписалась она неожиданно, и я не успел...
Замолкаю, видя широко распахнутые глаза.
- Что с Лизонькой моей? Что-то случилось? Да не молчите же вы!
- Ничего страшного, ногу потянула. Она не говорила? Видно, не хотела тревожить, да и пустяки это, сущие пустяки.
Да, пустяки все, стучится в голове, и удар о бампер и лобовое стекло, от которого пролетела метров пятнадцать по дороге, и два с лишним часа в операционной, и вампирская сущность... ну что тут может быть серьезного?
- Телефончик ее подскажете?
И голос елейный.
- Да, конечно.
Женщина кажется завороженной. Муж ее ушел в себя и в разговоре не участвует. Ему куда как интересней футбол на канале Спорт.
Звоню, лишь выбравшись на улицу. Дворик передразнивает шаги эхом. Трубку долго не берут, так и вижу, как пытается понять, что за номер, и стоит ли отвечать незнакомцу.
- Алло.
- Елизавета?
- Да.
Не первый раз слышу ее голос, но сейчас в нем все оттенки усталости, от раздражения до апатии.
- Это Даниил Радов, врач из больницы, куда вас привезли после... случая. Нам нужно поговорить.
- О чем?
Столько равнодушия, что даже теряюсь. Фоном детский писк и какой-то шум.
- Ваше состояние нуждается в постоянном наблюдении, нам необходимо встретиться, я разъясню ситуацию.
Говорю, а главного сказать так и не решаюсь.
- Я... не сейчас. Может быть, позже. Извините, я спешу.
- Елизавета, я сказать хотел, что тогда вы были очень плоха, на краю гибели, и я, в общем, мне пришлось сделать кое-что, что изменило вашу сущность и... - говорю, сам понимая, какой бред несу, но говорить продолжаю. - Вы в опасности, вернее, даже не вы сами, а люди, вас окружающие, и я советовал бы воздержаться от длительных контактов... Лиза? Лиза! Вы меня слушаете?
- Да. Чего вы хотите?
Нервозность в ней нарастает, едва не звенит.
- В общем, вы теперь... ох, лучше бы нам все же встретиться! Черт! Вы теперь вампир, и в ближайшие часы вам будет хотеться крови, и жажда эта будет только...
...усиливаться, хочу добавить, но она перебивает:
- Вы все врете!
- Лиза! Подождите, послушайте меня!
- Я не желаю вас слушать!
Короткие гудки вызывают недоумение и злость. Набираю номер еще раз, звонок идет, время все длится и длится, а меня будто не слышат. Чертыхаюсь и бегу обратно. Город отзывается эхом, насмехаясь надо мной, очень странным вампиром.
Брови девицы взлетают, когда видит меня вновь под дверью.
- Опять к Заботиным? Тебе что там, медом намазано? - решает съязвить она.
Смотрю так, что замолкает, шарахаясь в сторону. Вновь баррикады, занавески в проемах, дети, громкие разговоры, запах жареной рыбы. В комнату едва не влетаю. От взгляда трезвеет даже отец девушки.
- Где она живет?!
- На Дровяной, но сейчас в садике, на работе... наверное...
Мать теряется и снова трет пальцы, будто озябнув.
Во дворе цепляется местный житель, что ему надо, даже не слышу, нарастает рокотом злость, скребет в горле, призывая залить жажду. Ровняю дыхание, заставляю себя уйти. Спокойствие и тишина. В машине всегда свежая кровь в пакете, во избежание. Свежая. Ха!
Ищу на карте адрес и лечу через половину города, утешая себя мыслью... да какой там "утешая"! Молясь едва ли не впервые о том, чтобы успеть.
Город смеется в открытую, наполняя улицы автомобилями и зажигая столь любимый красный свет.
Учреждение по воспитанию "нашего будущего" выглядит донельзя мирным и спокойным, насколько вообще спокойными могут быть пара сотен детишек. Орут и носятся по дворику, полностью игнорируя воспитателей.
Тут снова вопросы: что, как, почему, обрываю их и улыбаюсь, потому как время, ускользающее время... Они расслабляются и говорят. Да, работает здесь такая. Была, но ушла уже, отпросилась пораньше по состоянию здоровья, очень уж плохо ей стало.
Еще б ей было хорошо!
Спешу, теперь уже домой к девушке. Кляну себя, как последнего идиота. Вот он, мой выбор в действии. Какое же безрассудство -- плодить потенциальных убийц, у которых жажда крови лежит в основе сути.
А он все смотрит, видя насквозь. Город наш такой же как мы -- вампир. Высосет силы, подарив взамен вполне земное наслаждение -- затейливой красотой и ритмом, пороками и приключениями.
Мы дети его.
В подъезде опережает меня грохот и крик. Кричат так, будто видят что-то жуткое, но неизбежное. Дверь деревянная, но на вид крепкая, поддается не сразу, трещит и подрагивает, грозясь вывалиться вместе с косяком, от следующего удара не выдерживает замок. Визг повторяется. Узкий коридор, единственная комната похожа на поле битвы, у стены на диване замерла, тиская кухонный нож, девушка, другая, хищно оскалившись, неспешно подходит к ней.
- Стой!
Обе они поворачиваются ко мне, блондинка, бледная, с уставшими глазами и губами, такими алыми, выкрикивает:
- Это все ты виноват!
В мою сторону летит стул, затем покрывало, отбиваю первое, уворачиваюсь от второго. Лизонька шипит разъяренной кошкой, бросается, метя когтями в глаза. Заламывая руки драчунье за спину, думаю все, как же она прекрасна. Сильна в своей злости, но слаба от голода и переживаний. Дергается и рычит, забывая слова, а я все надавливаю на запястье, заставляя носом утыкаться в пол.
- Пусти ее! - подает голос несчастная жертва. - Кто ты вообще такой?!
Переключение внимания дорого достается, Лизавета изворачивается, острые зубки впиваются в ногу, прокусывая плотные джинсы. Бью нахалку наотмашь, и еще, пока не отпускает, теряя ориентацию. Сгребаю в объятия, она тяжело дышит, бурно вздымается грудь под тонкой сорочкой, в глазах блеск безумия, клычки обагрились красным.
Целую ее, чувствуя собственный вкус на губах. Ее запах будоражит, влечет, и уже невозможно оторваться. Она замирает, но тут же получаю ответ, не менее жаркий. То впивается яро, то смакует, покусывая, царапая в кровь. Страсть опутывает, увлекая, стучит в ушах, распаляет тело. Руки взлетают, сдирая лишнее, что мешает касаться. Трещат пуговицы на сорочке, дрянной ремень не желает поддаваться, а ладони ищут жадно, обжигая.
Звякает жалобно замок, стучат каблуки по лестнице, вторя сердитому бормотанию, но все так нереально. Есть только я, она и наше желание.
...в нем столько света и красок...
Не сразу понимаю даже, что говорит она о Городе нашем, прекрасном в своем сиянии. И возражать не хочется, потому что вижу, на миг лишь, но вижу его таким.
Город улыбается и шепчет, что это дар -- наша сущность. Раньше смог бы я быть столь хладнокровным и точным, работать без выходных, будто двужильный? Побывать там, куда обычному человеку вход недоступен. Получить то, о чем давно так мечтал -- ночи без сна.
Великий дар, шепчет Город. Дар и испытание.
Мы сидим на крыше и болтаем ногами в воздухе. Где-то далеко осталась съемная квартирка, которую разнесли в порыве страсти. Вернулась ли туда подруга-сожительница Лизы или пропала, слишком напуганная, мы не знаем. Да и не важно все это. Остались далеко минуты, часы утешений, когда после того чудесного, что между нами произошло, - язык не поворачивается назвать это сексом, - когда после этого она разревелась.
- Я не хочу, не хочу, - причитала, тыкаясь носом мне в плечо, - я так боюсь... а они, они такие сладкие...
Бедная девочка, как же сложно было ей, мало понимающей, что происходит и почему, но страстно, всей натурой своей желающей крови тех маленьких и смешных, которых любила всегда, и теперь любит, но -- по-другому. Заплетать косы и играть, изображая коня, вытирать слезы и обнимать, утешая, укладывать спать, а самой все видеть, как бьется тонкая жилка на шее, призывая коснуться пульса и пить, чувствуя слабеющие толчки.
Она всхлипывала все меньше, замолкала, а я перебирал шелковые пряди и говорил, что все будет хорошо.
Ложь, конечно, но как охотно ей верят.
И вот сейчас мы сидим и болтаем ногами. Лиза качается на самом краю, будто раздумывая -- прыгать или нет, - волосы цвета меда закрывают лицо, качаясь в такт вместе с ней. Тиха и печальна, прямо забытый хозяйкой ангел-хранитель.
Молчит, не кидается больше словами, что лучше ей было умереть, чем жить - так.
- А с тобой что случилось?
Отчего-то неловко становится рассказывать про ту девицу, с которой все началось.
- Да так, ничего особенного. Шутка судьбы, не больше.
Смотрит пристально, но молчит. Снова молчит. Чувство вины встает между нами. Я боюсь, что замкнется в себе. Но нет, хмыкает.
- Что?
- Ничего. Вампир-травматолог.
- Смешно, да?
- Нет. Грустно. Как же тяжело тебе, должно быть, людям жизни спасать, а не отнимать их.
Стискиваю зубы и не признаюсь, и хочу отмахнуться, мол, пустяк, но она не поверит. Потому как знает -- да, тяжело.
- И что дальше? Что делать?
Движение плеч не лучший ответ, но иного предложить не могу. Разве что...
- Жить.
- Жить? Еще скажи: по-прежнему. Я... не осилю. Что, если однажды сорвусь? Если жажда станет сильнее разума? Такого себе не прощу. Да и ты не простишь.
Отворачивается и смотрит на город, на россыпь огней и светлое от того небо, на далекий шпиль и темные воды канала. Тучи сгущаются, пахнет близким дождем. Она все болтает ногами в воздухе, рисуют носки кроссовок одной ей понятные фигуры. Зависает на краю, скребет руками по крыше, теряя равновесие, и тут же его восстанавливает.
- Так легко соскользнуть, - бормочет.
- Если бы это могло помочь.
Перед внутренним взором тело на тротуаре, капли дождя умывают землю. Если б легко так было избавиться от этого... дара.
Лиза вскидывает голову, в глазах слезы.
- Дар, говоришь? Это -- дар?! Я подругу чуть не убила! Я хотела ее убить. Понимаешь, хотела! Спасибо, дорогой, ты подарил мне величайшее на свете проклятие.
Нет! Хочется заорать, но лишь вздыхаю, принимая все ее обвинения.
Но ведь это и вправду дар, шепчет кто-то внутри меня. Столько возможностей при нечеловеческой силе, выносливости, тонком чутье и удачливости, обаянии и красоте. Если обернуть все во благо, сделать можно чуточку больше, можно -- все!
И если дано испытание это, то надо его пройти.
- Только для людей мы останемся убийцами-кровососами. Так всегда было, зачем кому-то что-то менять?
Зачем? Кому-то что-то...
Не ангелы мы, да. Но Господи Боже, наша сущность, это ведь дар, правда?
![[]](/img/s/shkljarow_o/b_sizo/gold_book.jpg)