Судно с напряжением взбирается на крутой склон волны, взявшей разбег от берегов Шпицбергена, машина работает с полной нагрузкой; пройден гребень волны и начинается резкое падение вниз - в провал между волнами. Сердце стремится куда-то вверх, к горлу, а за ним и все остальные органы. Освобожденный из воды винт вращается с большой скоростью, только успевай перекрывать подаваемый на машину пар штормовой заслонкой. В глазах мутно: запахи разогретого масла и пара бодрости не добавляют. В общем, машинист из меня пока что никакой, и механик, глядя на мои муки, сказал: "Иди в каюту, смотреть на тебя невозможно". В каюте долго не полежишь, хотя лежа качку переносить легче, но долг заставляет встать и идти помогать механику. Самое подлое не то, что есть не хочется, а что об этом даже противно думать, но если не есть, не будет сил работать, и тогда приходится вступать в борьбу с собственным организмом, штормом и миской с борщом, ложкой и куском хлеба, зажатым в одной руке, потому что другой рукой держу миску, чтобы её не унесло на крене куда-то к чёртовой матери. При этом нужно самому балансировать, сидя в вертящемся кресле, чтобы тебя самого не унесло к этой же самой матери. Артисты цирка! Небольшая тренировка - и мы могли бы работать с вами на арене, но там вы отработаете номер - и свободны, а мы выполняем эти трюки день за днем месяцами подряд. Наш бедный кок настолько замучился борьбой со штормом в своих кастрюлях, что потерял всякое представление о реальности, звонит на мостик вахтенному штурману и в категорической форме требует прекратить шторм, поскольку обед готовить невозможно. Штурман обещал прекратить... Как бы там ни было, все же эта борьба кончилась в мою пользу: освоился, втянулся, пора начинать работать, но кем?
Мореходное училище выпустило нас командирами флота и выдало нам целых два диплома: один - общесоюзного образца, и второй - морской рабочий диплом, дающий право занимать командные должности на судах. Но еще полгода, набирая опыт, мы работали машинистами, возможно, это было правильно.
Работа на рядовых должностях, борьба с морской болезнью - все это поддается человеческим усилиям и все преодолимо, непреодолимы лишь бюрократические барьеры: мы долго томились в управлении кадров тралфлота. Не зря же среди моряков ходил стишок, выражавший бюрократизм нашего Управления кадров:
"Голодный бич страшнее волка,
А сытый бич смирней овцы,
Но, не добившись в кадрах толка
Голодный бич отдал концы".
Когда я получил направление на судно, оказалось что "виза-два" мне не открыта. Эта виза предусмотрена для моряков,почему-то не заслуживших доверие власти - она разрешает покидать пределы СССР, но без захода в иностранные порты; эта виза послужила причиной многих несчастий, случавшихся на флоте, когда заболевшего или травмированного моряка нельзя было положить в иностранную больницу, до которой было рукой подать, так как у экипажа не было паспортов моряка. Даже эту визу мне опасались открыть, и причину этого мне никак не удавалось понять. Для получения ответа на мой вопрос о причине меня направили в комнату номер 510, где сидели два человека в штатском и на мой вопрос о причине такого недоверия ответили вопросом: "где работает твой отец?" и когда получили ответ: "в КГБ", только тогда открыли мне эту несчастную визу.
Но вот все документы для выхода в море готовы, а это: рабочий диплом, справка о ежегодной аттестации, санитарный паспорт и направление из управления кадров на рыболовный траулер РТ-130 "Сириус" в качестве третьего механика. Не верится! Я лицо командного состава, командир флота! При предъявлении направления старшему механику получил холодный душ: я еще в глаза не видел кочегаров, моих подчиненных, а они на стоянке все перепились, и поддерживать огонь в топках было некому. Старший механик ничего умнее не придумал, чем приказать мне стать к топкам и поддерживать огонь. Я понял, что если сейчас подчинюсь, то в рейсе он из меня тряпку сделает. Пришлось отказаться в грубой форме и предложить ему пойти туда, куда я только что подумал и объяснить, что я не кочегар.
Так впервые началась моя работа в море. С трудом заставив кочегаров прийти в себя и начать работать, я принимал хозяйство третьего механика - у человека, который через рядовые должности и семимесячные курсы попал в комсостав, он на этом же судне становился вторым механиком. Принимай, говорит хозяйство, подписывай акт приемки, в случае чего я тебе помогу - я же остаюсь на судне. Но при первом же моем обращении за помощью получаю ответ: "акт подписал? - иди работай". С вопросами к старшему механику меня тоже отучили приставать фразой: "диплом есть? - иди работай". Вспомнились слова преподавателей в училище: " в море никто вам не поможет, рассчитывать нужно на свои знания и набираться опыта". В смысле набора опыта здесь была широкая возможность: бывший третий механик так запустил свое хозяйство, что я не знал, за что раньше хвататься Больше всего беспокоили насосы, подающие воду в котел: едва отремонтируешь один, тут же останавливается второй, я даже из своей каюты слышал, как они работают - настолько был на них настроен. По старой флотской традиции на молодых наваливают самую большую нагрузку. В хозяйство третьего механика входило, кроме этих насосов: паровой котел, траловая лебедка, брашпиль, топливное хозяйство, все судовое электричество, пожарный и осушительный насосы, это все, кроме несения вахты и выхода на подвахту на обработку рыбы.
Постепенно втягиваюсь в ритм работы на судне. День: четыре часа вахта, четыре часа подвахта (обработка рыбы), четыре часа отдых (если нет работ по заведованию, то сон в полной отключке); это же повторяется и ночью. Наш ритм иногда нарушался: штурман, прибывший на судно после демобилизации из ВМФ вторым помощником капитана, так лихо управился с тралом, что тот оказался у нас на винте, машина застопорилась, и мы оказались в открытом море без хода, а, значит, и без управления. У капитана хватило ума никого не спускать под воду к винту, так как на судне не было ни одного человека, имевшего хотя бы, музейное понятие о водолазном деле и, слава Богу, он не считал себя специалистом во всех областях морского дела. Работая реверсом и вращая машину вперед-назад, порвали тросы, опутавшие винт, и со всеми сетями на винте вернулись в порт, где водолазы за час с лишним освободили винт от трала.
Но это были еще цветочки, настоящий страх пришлось испытать, когда заботами бывшего третьего механика оказалось что котел запущен донельзя.
На поверхности испарения слой цилиндрового масла, а это очень опасно, так как накопившийся под пленкой масла пар может мгновенным ударом попасть в цилиндры главной машины и вспомогательных механизмов, что привело бы к полному краху судна. Вдобавок к этому все насосы, подающие воду в котел, остановились, и вода, оставшаяся в котле, стала быстро превращаться в пар, что привело к критическому подъему давления в котле, следствием которого мог быть взрыв котла. В машине аврал, вся машинная команда плюс помполит - бывший судовой механик - общими усилиями оживили один из насосов и подали воду в котел, чем сняли угрозу взрыва. Между прочим, за все время работы в тралфлоте я видел только одного помполита, имевшего морское образование. Человек, пышно именовавшийся
первым помощником капитана, как правило, понятия не имел о том, как устроено судно, ни о его системах, ни о способах навигации. Я понимаю: ему вахту не стоять, не управлять механизмами, не прокладывать курс судна, но он работает среди морских специалистов и должен разговаривать с ними на их профессиональном языке, тогда и доверия к его словам было бы больше.
Много позже, когда мне довелось работать начальником Группы подводно-технических работ, я перечитал всю литературу, какую только можно было достать по водолазному делу, и не единожды, а главное - "Единые правила безопасности труда на водолазных работах", потому что не хотел выглядеть беспомощным дураком в глазах своих подчиненных. А вот наши доблестные помполиты этого не боялись.
О компетентности руководителей мне не раз приходилось размышлять в то советское время, когда руководящей и направляющей силой была КПСС. Мне никак не удавалось логически связать такой факт, когда на ответственный важный пост, требующий глубоких специальных знаний и опыта, назначали человека, понятия не имевшего о специфике организации, которой он взялся руководить, но этот человек обязательно должен был быть членом КПСС. Получалось, что имеющий красную книжку был заведомо специалистом во все областях знаний. Сколько же приходилось мучиться настоящим специалистам, объясняя этим горе-начальникам истины, которые для них, настоящих специалистов, были очевидны.
В своей работе я всегда руководствовался такой истиной: "если дурак знает, что он дурак, то он уже наполовину умный", эта истина заставляла меня не зазнаваться, больше читать и учиться. Больше всего несчастий приносят самовлюбленные и самоуверенные дураки.
ОБРАБОТКА РЫБЫ
Первый рейс в море, я машинист, и вахта подходит к концу; выполняю свои обязанности в предвкушении отдыха, протираю плиты машинного отделения от масла и воды, добавляю масла в подшипники машины, осушительным насосом откачиваю воду из-под плит, подкачиваю воду в котел, вроде все: можно идти будить смену. Железный голос из репродуктора принудительной трансляции: "машиниста на обработку рыбы". Прощай, отдых! Собираюсь на обработку рыбы. Спецодежда рыбака на севере очень похожа на доспехи рыцаря: тяжелые полуболотные сапоги, доходящие до бедер, резиновые полукомбинезон и куртка, широкополая зюйдвестка, закрывающая плечи и затылок, все это надевается на ватные штаны и куртку, во всем этом чувствую себя не очень ловко, но от холода спасает, тем более что крутиться нужно довольно живо, находясь по эти же самые бедра в ящике с рыбой, испытывая комбинированную килевую и бортовую качку при невозможности переступить ногами для более устойчивого положения. Боцман вручает шкерочный нож и оселок - основные орудия производства палубного матроса, но это следующая ступень карьеры матроса, а пока осуществляю подачу рыбы на рыбодел, это такой длинный стол, за которым стоят человек десять матросов и обрабатывают (шкерят) рыбу. Моя задача как можно быстрее наполнить стол рыбой с помощью длинной палки, на которой закреплен длинный крюк, которым нужно накалывать как можно больше рыбы и подавать на стол, где матросы почти в автоматическом режиме очень быстро ее обрабатывают. Подавать не успеваю, орут: "Рыбы, простаиваем!" Стараюсь, аж взмок, все равно не успеваю, а ведь накалывать рыбу нужно в глаз, прокол по мясу снижает сортность, а, значит, и зарплату. Приходится думать и здесь о рационализации этого, казалось бы, простого труда: присмотрелся к перфорированной лопате машиниста рыбомучной установки, он периодически загружает, через патрубок на палубе, в рыбомучную установку отходы обработки рыбы (кишки, жабры, головы). Стал этой лопатой черпать рыбу и подавать на рыбодел, лопата черпает за один раз больше десяти рыбин и вообще без проколов, слышу одобрительное восклицание: "Вот одессит! Догадался!", теперь рыбодел уже полный и я могу даже немного отдохнуть в перерывах между подачами рыбы. Кончилась подвахта, иду, пошатываясь, в каюту, не веря в такое счастье - растянуться на койке, блаженно проваливаюсь в сон.
На следующий день новая задача: поставили на обработку рыбы, шкерочный нож и оселок, выданный боцманом - мои орудия труда. Неловко приступаю к этой непростой операции, и стоящий рядом матрос, быстро орудуя ножом, просвещает меня по вопросу обработки рыбы: "Ты ее не оперируй, ты ее шкерь" - говорит он мне, в то время когда я неуверенно ковыряюсь ножом в этой несчастной рыбе. В это время помполит, опустив окно рулевой рубки, зачитывает список матросов и сообщает, кто из них сколько рыбы обработал в минуту - этим он пытается разжечь среди нас огонь соревнования, на что получает приглашение спуститься на палубу и включиться в работу с нами вместе, на что он, конечно, не идет. Но все приходит с опытом, и через несколько дней я уже довольно уверенно обрабатывал до десяти рыбин в минуту.
Во время войны рыба получила большую передышку - интенсивность промысла была незначительной, и морской окунь и треска развелись в огромных количествах. Еще лет десять после войны рыба шла сплошным потоком и рыбаки, заставшие это время, рассказывали, что на обработку рыбы, как в колхоз на уборочную, брали в море школьников, студентов, интеллигенцию. В мое время такого уже не было, но подъемы в десять тонн рыбы были не редкость, поэтому режим нашей работы - восемь часов днем и восемь часов ночью -- оставался неизменным. Иногда так урабатывался, что не было сил дойти до каюты, ложился на крышки цилиндров машины, тупо смотрел вверх, а в голове почему-то звучал мощный мужской хор, исполняющий какую-то морскую песню... Доработался до слуховых галлюцинаций!
Однажды на работу в траловый флот прибыли выпускники Батумского мореходного училища, грузины, они сходили в море по одному рейсу и удрали домой. На наши вопросы и насмешки они отвечали: "я же не знал, что РТ (рыболовный траулер) расшифровывается как "работа трудный".
Лишь однажды, когда наше судно выполняло особое задание (следило за маневрами американского военно-морского флота), нам удалось пожить жизнью моряков торгового флота, то есть работать как нормальные люди, стоять вахты четыре через восемь, а не восемь через четыре. Просто мы делали вид, что ловим рыбу, ставили трал в непромысловых районах, лишь бы быть поближе к американцам, трал вытаскивал каких-то чудовищ со светящимися глазами, с длинными непомерно плавниками и вообще не похожими ни на что, мы их просто отправляли в рыбомучную установку и обработки рыбы не было. Иногда в улове, среди окуня нормальных размеров, попадались окуни-акселераты, длиной с человеческий рост. Тогда нам не было известно, что в нашем районе, на острове Новая Земля, проводились испытания атомного и водородного оружия и вода, а вместе с ней и рыба, были заражены радиацией. По незнанию мы радовались таким большим экземплярам и называли их "начальство".
Часто в трал, увидев скопление трески, залезали акулы, они не понимали того, что назад пути нет. Это были не те живучие южные акулы, которые даже на палубе живут еще долго - северная акула большая, до шести метров длины, глубоководная, при подъеме из глубины погибает от декомпрессии. Я не переставал удивляться, как целесообразно она устроена: шкура жесткая, как наждак, в каждой челюсти два ряда острых треугольных зубов, где каждый зуб верхней челюсти имел режущую точку, как у ножниц, с зубом нижней челюсти.
ОПЛАТА ТРУДА
Оплата труда в Мурманском траловом флоте была довольно сложной: для начала устанавливался должностной оклад, но он играл малую роль в системе оплаты, он был нужен в случае, когда судно не выполняло рейсовое задание и тогда экипаж получал 75% от этого оклада. Основной движущей силой в получении достойного заработка была добыча рыбы. Деньги, полученные после определения сортности и сдачи рыбы, делились на паи по количеству членов команды, и потом распределялись в зависимости от занимаемой должности: капитан получал два пая, старший помощник 1,8 пая и так далее по нисходящей, до матроса второго класса, который получал 0,8 пая. Далее, в зависимости от длительности работы в тралфлоте, начислялась полярная надбавка, за первые полгода 10% к окладу, вторые полгода еще 10%, и получалось, что через пять лет работы моряк мог получать два оклада и не зависеть от улова рыбы. Но бдительные начальники эту часть системы поломали и установили десятипроцентную надбавку не за полгода, а за год, на что народ ответил массовыми увольнениями. Тогда был установлен северный коэффициент по принципу "чем севернее, тем больше": в районе Мурманска 1,3, севернее Шпицбергена 1,7. В этом случае, если судно было в пролове (т.е. рыба не шла), наш капитан говорил: "рыбы нет, пошли за коэффициентом", и мы забирались как можно севернее, насколько позволяла ледовая обстановка. До сих пор не могу понять, почему нельзя было установить четкую и ясную систему оплаты, которая бы устраивала всех, и не хитрить с народом, потому что на любую хитрость начальства народ всегда найдет достойный ответ.
СУДОВОЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО
В мои обязанности входила и эта часть, очень важная часть оборудования судна. Как известно, за полярным кругом в зимнее время царствует полярная ночь, а это значит, что круглые сутки ни один луч света к нам не проникает - темно хоть днем, хоть ночью, поэтому электрооборудование работает с полной нагрузкой и без перерыва. Нужно обеспечить освещение рабочих мест над рыбоделами, над стопорами ваеров, освещение палубы и внутренних помещений, а также работу сигнальных ходовых огней. Первое время больше всего хлопот доставляло палубное освещение, оно было устроено таким образом, что на один предохранитель замыкались десять светильников, и в какой из них нахлюпало морской воды - не увидишь, потому что замыкание в одном, а погасли все десять, и в условиях полной темноты невозможно определить, в каком именно светильнике замыкание. Я метался по судну, бегал от одного светильника к другому, на палубе непроглядная мгла, ничего не видно, слабое призрачное освещение обеспечивал лишь клотиковый огонь, позволявший общаться с другими судами морзянкой. В условиях недовольства всей команды, под крики: "что ты с пароходом сделал?", весь в мыле ищу замыкание, им же плевать, что это вина другого дяди, что я первый раз иду в море третьим механиком. Наконец изобрел метод, как определить место замыкания: на электрощите, расположенном в рулевой рубке, где были предохранители палубного освещения, ставил в предохранитель вместо тонкой проволоки толстый гвоздь, ставил по обоим бортам наблюдателей и включал освещение: где начинало гореть зеленым пламенем, там и было замыкание; дальше уже дело техники - демонтировался сгоревший светильник и ставился новый.
Четыре часа ночи, моя вахта до восьми утра, я вахтенный механик, со мной машинист, мой подчинённый. Этот подчинённый на двенадцать лет старше меня, повоевать успел, я стеснялся им командовать, он это понял и сильно обнаглел, ничего не делал, в машине грязно, ветошь разбросана, плиты не протёрты. Зашел старший механик, осмотрелся, вызвал меня к себе в каюту и как раздолбал! Я вернулся в машину, также раздолбал машиниста и он завертелся, как заведённый. Надо было учиться командовать людьми, даже если они старше тебя по возрасту. Звонок телефона, старпом: "Леонидыч, не горит задний топовый огонь". "Пусть боцман принесёт фонарь в машину, посмотрим". "Да ты что, боцман старик, ему на мачту лезть не с руки"; намёк понял - я младше боцмана в два раза. "Ладно, полезу". "Подожди, пусть немного рассветёт, а то темно падать", - старпом любил чёрный юмор. Монтажный пояс поверх ватника - и на скобтрап; если качает на палубе, можно представить, как качает на топе мачты - амплитуда дикая. Зацепился карабином за скобу трапа, открыл фонарь, всего-то лампочка сгорела, заменил. Вид с высоты очень впечатляет, поспешил слезть. Уже на другой вахте, через несколько дней, опять ходовые огни, на этот раз задача похитрей: передний топовый огонь горит, но на щите сигнальных огней - в рулевой рубке - звенит сигнал, извещающий, что огонь не горит, но он же горит!!!, вот и решай головоломку. Сигнальные ходовые огни - штука серьёзная и очень ответственная. Если не горит хотя бы один из этих огней, то при столкновении судов в море это будет фактом, отягчающим вину штурмана, на судне которого не горел этот огонь.
Но сейчас огонь-то горит, а звонок всё равно звенит и штурманам мешает спать, так как щит этих огней висит на внешней стороне переборки их каюты, и существует ещё одна хитрость: почему-то при мне звонок не звенит, а стоит мне уйти из рубки, как он опять за своё. Штурмана пустились на хитрость - звонят мне в машину, сейчас, говорит, поднесу телефон к щиту, сам услышишь. Поднёс, звонок замолчал, мистика какая-то. Пришлось в этой мистике разбираться - опять полез на мачту, и вся мистика оказалась очень простой: кабель в резиновой оболочке тёрся при бортовой качке о край металлической площадки, на которой был установлен фонарь, и перетёрся до металлических жил кабеля, идущего к фонарю. Когда при крене кабель перекатывало на металлические жилы и замыкало на корпус - звонок звенел, а когда кабель оказывался на резине - звонок молчал. Вот и вся мистика.
Очень серьёзно, на грани тяжелой аварии, однажды подвело меня электричество: при подходе к Кольскому заливу остановился дутьевой вентилятор, подающий воздух в котёл на распыл мазута. В плотно стянутой и закрашенной пачке электропроводов оборвалась одна фаза, искать обрыв - дело бесполезное, и обстановка на море не оставляла времени на это - нас несло на камни и нужно было немедленно дать ход, а без этого вентилятора хода дать нельзя. Штурмана подсчитали, что через двадцать минут будем сидеть на камнях, хорошо, что был цельный кусок кабеля, который мы быстро протянули от главного электрощита к щитку вентилятора и он, к нашему облегчению, закрутился. Зато летом хорошо, круглые сутки светло, солнце вообще за горизонт не заходит, ходит по эллипсу над горизонтом и хотя бы с освещением никаких забот.
ТРАЛОВАЯ ЛЕБЁДКА
"В морском деле нет мелочей"
Этот эпиграф красовался на дневниках, выданных нам перед отправкой на плавпрактику на Баренцево море. Мы же относились к этой мудрости не очень почтительно и вспоминали её только перед отправкой ко сну, подчёркивая этим, что сон это не мелочь. Но работая механиком на рыболовном траулере, я убедился, что в нашем деле мелочей действительно нет, когда из-за простого шплинта необитаемый остров под названием остров принца Карла чуть было не заполучил нас в гости. Не знаю что это был за Карл, но место это совсем неприветливое - обрывистые берега, ледники, и только морские птицы его обитатели. Нас несло на него из-за того, что отсутствие этого шплинта привело к заклиниванию лебёдки. Меняя ленту Феррадо на стопорах лебёдки, я не закрепил шплинтом палец, соединяющий две половины стопора, что и привело к заклиниванию. Нас несло на этот остров прижимным ветром и течением, а маневрировать капитан опасался, так как трал был за бортом и была большая вероятность намотать его на винт. Пришлось изрядно попотеть, прежде чем мы ушли от этого острова. В таких условиях всегда большую роль играет фактор времени - в условиях близкой опасности приходится быстро думать и быстро действовать. Траловая лебёдка доставляла мне много хлопот, лебёдкой управлял тралмейстер, а следил за её техническим состоянием я: регулировка масляных зазоров и смазка подшипников, работа ваероукладчиков, регулировка парораспределения машины лебёдки - всё это моя работа, но было одно условие: работать с лебёдкой можно было только во время шторма силой не менее семи баллов, тогда промысел не вели и я не отнимал промысловое время; но работать, кувыркаясь под лебёдкой в условиях шторма, когда тебя поливает сверху волной и бросает с борта на борт, не очень приятно.
БРАШПИЛЬ
С брашпилем у меня была только одна неприятная история, вернее, не с самим брашпилем, а с паропроводом, идущим на него. Тот самый старший механик, который так "радушно" встретил меня в первый день моей работы на судне, за достигнутые им "успехи" в работе - распустившаяся машинная команда, часто повторяющиеся аварийные ситуации - был переведен с понижением в должности во вторые механики на нашем же судне, и теперь мы с ним делили одну каюту на двоих. При этом он никак не мог забыть, куда я его послал при первой встречеи при любом удобном и неудобном случае старался испортить мне настроение. Если на его вахте случалась хоть небольшая неисправность моего хозяйства -- такая, которую нормальный вахтенный механик может исправить, почти её не замечая - он обязательно будил меня и посылал в машину исправлять. Я отвечал ему взаимностью, и он у меня тоже скакал в машину, когда была моя вахта.
На стоянке в порту была его суточная вахта, а он никак не мог запустить насос, подающий воду в котёл. Пришел ко мне: "Твой насос не работает", отвечаю: "Запускать надо уметь". Пошел и запустил. Поднимаясь по трапу, я бросил фразу: "Пятнадцать лет плавает, а насоса запустить не может". Этого он мне простить не мог и отомстил самым подлым образом. Ночью, когда свободные от вахты ушли с судна, он открыл пар на брашпиль, и в условиях сильного мороза паропровод, проходящий через всё судно до брашпиля на полубаке, наполнился паром, который тут же превратился в конденсат, а конденсат в лёд, который и порвал паропровод во многих местах, Сам механик с судна сбежал, а мы потом долго кувыркались со слесарем, выискивая порывы и устанавливая на них хомуты.
ЖЕНЩИНЫ И МОРЕ
Женский труд на судах был втрое тяжелее мужского: помимо шторма на море, у них ещё был такой же шторм в камбузных кастрюлях, когда поднимаешь специально утяжелённую крышку, а оттуда бьёт фонтан из борща, где всё старается куда-то съехать, сползти, упасть, где при работе в мужском коллективе не избежать приставаний и оскорблений. Обычно женщины плавали поварами, помощниками поваров, уборщицами кают комсостава и кают-компаний. В Мурманском траловом флоте была одна яркая личность - капитан дальнего плавания, Герой Социалистического Труда Орликова Валентина Яковлевна. Мне дважды приходилось встречаться с ней: один раз в диспетчерской ждали рейдовый катер, развозивший на суда, стоящие на рейде, и я хорошо рассмотрел её. Это была небольшого роста женщина с жестким, волевым выражением лица. Было видно, что ей приходилось много командовать, подавлять чужую волю, уходить от опасностей - и эта жизнь вытравила из неё всё женское. Ни женской мягкости, ни женского кокетства - тяжелый взгляд человека, делающего тяжелую работу. Второй раз я её встретил, когда она командовала танкером "Пирятин" и мы принимали у неё мазут для продолжения промысла. Швартовка двух судов в открытом море - операция очень сложная и ответственная, и я услышал столько мата, произносимого тонким женским голосом, сколько не слышал никогда. Но это одна, безусловно яркая личность, на фоне других женщин, которых было на флоте значительное количество, и наше начальство, глядя на их тяжелый труд, утерев слёзы сочувствия, решило уволить их с судов на берег, где им работы не было, а вместо них стали принимать на должность поваров мужиков, неважно - умеет он готовить или нет - и получилось по бессмертному В.С. Черномырдину: "Хотели как лучше, а получилось как всегда". Эти ребята так готовили, что назвать это пищей язык не поворачивался - они у нас ходили под кличкой "сталевары", в соответствии со вкусом пищи, которую они готовили.
ОДЕССКОЕ МОРЕХОДНОЕ УЧИЛИЩЕ
РЫБНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ
В одесских газетах появилось объявление: "Открывшееся в этом году Одесское Мореходное Училище рыбной промышленности объявляет набор курсантов. Зачисленные на первый курс обеспечиваются бесплатным питанием, общежитием, стипендией и форменным морским обмундированием". Нужно учесть, что после войны прошло всего девять лет и народ жил бедно, блага, которые предлагало училище, были весомым аргументом в его пользу, и на предложение откликнулись сотни желающих, их всех со страшной силой тянуло в море. Это неважно, что потом многие, не справившись с морской болезнью, сбежали после первой плавпрактики. Сейчас их было десять человек на одно место и гонка за место в училище была тяжелой и изнурительной, после каждого экзамена из тридцати человек оставалось трое, строгая медицинская комиссия тоже не дремала, и даже малый рост абитуриента служил препятствием к поступлению в училище: не принимали ростом менее ста шестидесяти сантиметров. Один отличник, думавший, что он уже курсант, поскольку отличников принимали без экзаменов, и уже покрикивавший на нас, плакал слезами величиной с горошину: не прошел по росту. Наконец самая лавная комиссия - мандатная - это когда ты стоишь "пред светлые очи" всего училищного начальства, а оно перебирает твои документы и выискивает какие-нибудь изъяны в твоей короткой биографии или биографии твоих родителей вплоть до дедушек и бабушек; но ничего, дедушки и бабушки не подкачали, а родитель (к тому времени жив был только он) прошел всю войну в контрразведке "Смерш", был неоднократно награждён орденами и медалями, и с этой стороны к нему претензий не было. Стою перед ними усталый и без всяких эмоций, вижу, как начальник училища выводит на моём экзаменационном листке слово "зачислить", сам себе удивляюсь, почему я не радуюсь - устал, сил нет на эмоции. После зачисления многие до первого сентября разъехались по домам, а некоторые, в том числе и я, остались в училище: мне ехать в Кишинёв к мачехе и отцу не хотелось, и так там уже наконфликтовался. Мы, под руководством командира роты майора Москвина, таскали кровати, матрасы, столы, парты, стулья, мыли и убирали территорию и помещения, при этом нас не кормили, так как кормёжка нам полагалась с первого сентября. Наконец, оно настало, это первое сентября, нам приказано прибыть в училище наголо остриженными имея, при себе белые и чёрные нитки и иголку. Выдали рабочее обмундирование: синие брюки и форменку, тельняшку, кирзовые ботинки. Ещё в своём, гражданском, повели в баню, поле бани все - до того одинаковые - никак не разберёмся, кто есть кто, у всех лица красные, все одинаково одеты и наголо острижены, еле разобрались, кто в каком взводе. Вот тут-то и взялся за нас наш командир роты, большой любитель строевой подготовки, уж как он нас гонял - на обед строем, на ужин строем, пытался даже в гальюн заставить нас строем ходить, а уж в отведённое для строевых занятий время он отводил душу по полной программе: всякие перестроения, приветствия начальников в движении и стоя, с песнями и без песен. Как-то так нас загонял, в сентябре ещё жарко, из-под бескозырки пот на глаза, в зимней тельняшке жарко, а он идёт рядом и вдруг командует: "запевай", мы молчим, он командует: "Рота, бегом марш" - бежим, команда "Шагом", "Запевай" - молчим, опять "Бегом!", опять "Запевай!". Он долго над нами издевался, пока мы что-то не проблеяли. Но зато на майском параде, блестя надраенными бляхами и ботинками, сверкая белыми перчатками и белыми чехлами бескозырок, мы выглядели красиво и внушительно, а он шагал рядом, при кортике, в белых перчатках и всё приговаривал: "Орлы! Орлы!". Но если бы только строевая подготовка была предметом нашего изучения; наша будущая профессия - судовые паросиловые установки, куда входит изучение судовых паровых котлов, судовых паровых машин, судовых паровых турбин, судовых вспомогательных механизмов, судовых рефрижераторных установок, электрооборудование судов, теория и устройство корабля, курс военно-морской подготовки по программе офицеров запаса ВМФ, устав службы на судах флота рыбной промышленности и ещё много разных предметов помельче. Предметами, доставлявшими нам наибольшие заботы, были теория корабля, всякие сопроматы, теории машин и механизмов; теоретические механики могут отдыхать по сравнению с этой наукой, книгу открыть было страшно: сплошные формулы, расчёты остойчивости судна при килевой качке, бортовой качке, с подвешенным грузом, с переливающимся грузом, живучесть и непотопляемость при затоплении различных отсеков и ещё много разного заумного. Учебная нагрузка сверх всякой нормы, а ещё выезды в колхозы на уборочную... Но великое дело молодость! - со всем этим как-то справлялись да ещё успевали спортом заниматься и в увольнения ходить, и даже в самоволки. Наконец подошли последние годовые, а за ними государственные экзамены, хорошее было время - на каждый экзамен давали по пять дней на подготовку при максимально облегчённом режиме дня, даже с часом послеобеденного сна, и наш строгий любитель строевой подготовки просительно говорил: "товарищи курсанты, пора вставать" и получал ответ "мы не курсанты, мы господа офицеры". С "господами офицерами" мы слегка поспешили: предстояла ещё стажировка на Военно-морском флоте, и с первого сентября, уже имея дипломы в кармане, мы опять курсанты, но уже в звании мичман-курсант. Стажировку мы проходили в гвардейском дивизионе бронекатеров Дунайской военной флотилии; эта флотилия всего два года назад участвовала в подавлении мятежа в Венгрии, дисциплина там была жесткая. Я там отсидел десять суток на гауптвахте за самовольную отлучку из Измаила в Одессу. Кроме походов на этих катерах, учебных тревог и стрельб, мне очень запомнилось это сидение на гауптвахте. Впечатление незабываемое начиная с самой процедуры арестовывания: командир части пишет на гауптвахту записку об арестовывании и я, обязательно в сопровождении старшего или хотя бы равного по званию, отправляюсь отсиживать свои десять суток. В такую же историю попали и ещё трое наших курсантов, так что сидеть было относительно нескучно. Начальник гауптвахты отбирает у нас бритвы, шнурки от ботинок, поясные ремни и гюйсы (матросские воротники) и в таком непотребном виде мы отправляемся в камеру. В камере холодрыга, кругом цемент, об отоплении и не заикайся, читать художественную литературу нельзя, письма получать нельзя, в игры играть нельзя, можно читать воинские уставы - их там было много. Мы развлекались тем, что хором пели песни, один из нас - Вовка Кучер - очень любил это занятие, и хотя музыкального слуха был лишен начисто, он иногда так увлекался, что не замечал, что мы уже молчим, и мы "наслаждались" волчьим воем в его исполнении. Режим на "губе" такой: в пять утра подъём, утренний чай и сидение, обед и сидение, ужин и сидение, изощрённое наказание бездельем, в десять вечера отбой и команда по "самолётам" ("самолёт" - это такой топчан из четырёх досок в длину и одной доски в изголовье), никаких матрацев, одеял, подушек, простыней - бушлат поверх рабочей одежды и фуражка под голову. По неопытности мы сначала взяли по одному "самолёту" каждый и всю ночь не спали от холода - ноябрь всё-таки. На следующую ночь мы взяли три "самолёта" на четверых, тем, кто в центре, было совсем тепло, а кто по краям - только с одного бока. На другую ночь менялись местами.
Но всё кончается, кончились и эти десять суток. Матросы в части встретили нас со всем сочувствием, организовали баню и мы, впервые за десять суток помывшись и побрившись, почувствовали, как хорошо не сидеть на "губе".
Кончилась стажировка, выдали военный билет офицера запаса флота и направление на работу в Мурманский траловый флот, и вот я уже специалист флота.
Эх, мама, мама! Не видишь ты меня, слишком рано ты ушла из жизни, и то сказать, сколько тебе пришлось пережить за твою короткую жизнь.
Вспоминается далёкое детство.
ДЕТСТВО
1941 год, мне неполных пять лет, вой сирен воздушной тревоги, ветомаскировка, камень в окно, если хоть маленький лучик света проникает сквозь неё. День, я во дворе, вой фашистских самолётов, разрывы зенитных снарядов, заполошный крик мамы, зовущий меня в бомбоубежище - мой родной город Одесса втягивался в войну, а мы, проводив отца на фронт, едем в эвакуацию, наш пункт назначения город Томск. Эшелон из товарных вагонов медленно тащится на восток, уступая дорогу воинским составам, немецкая авиация хозяйничает над нашими составами как хочет, нашей авиации не видно. Ночью проснулись от пулемётной стрельбы, над нами летает немец и поливает нас из пулемётов, выбежали в поле, низко над горизонтом полная луна освещает как прожектор, от неровностей на земле длинные тени, в эти тени мы ложились, думали, нас не видно, а он летает над полем зигзагами и стреляет... Сколько ему удалось убить женщин и детей - не знаю, я тогда вообще ничего не понимал, я думал, придут взрослые дяди и скажут ему, чтобы он так не делал. Прибыли в Томск, город сибирский, зимой морозы за сорок, летом жара - босой ногой на землю не ступишь, печёт, резко континентальный климат.
Я ходил в детский сад, мама на работу, работа у неё - в военном госпитале машинисткой, мой приход к ней в госпиталь для раненых развлечение, они со мной игрались, как с игрушкой, как-то нарядили меня в лейтенантскую форму, повесили на грудь медаль, и я получил фотографию, которую до сих пор храню. Позднее к нам в Томск приехал из Одессы мой двоюродный брат Литвин Илья Абрамович, сын родной сестры моей мамы. Его отец - очень набожный - никак не мог поверить в то, что немцы вытворяют такие зверства над евреями, ему и в голову не приходило, что Бог может такое допустить, и он наотрез отказался эвакуироваться, сказав своему сыну: "Ты комсомолец, ты уезжай, а нас они не тронут". Как он ошибался, как он трагически ошибался! Всю семью брата: отца, мать, сестру - немцы расстреляли. Брат, будучи старше меня на двенадцать лет, работал на заводе и однажды по дороге на завод учуял запах борща, это в голодное-то время. Пойдя на этот манящий запах, оказался перед Томским артиллерийским училищем, пришел к начальнику училища, заявил, что хочет поступить на учёбу, начальник сказал "одрасти, примем, когда тебе будет хотя бы восемнадцать", но брат у меня настырный, и он стал по пути на завод заходить каждое утро в училище, взял начальника измором, его в неполных семнадцать лет в училище всё же приняли, он прошёл ускоренный курс и через шесть месяцев семнадцатилетний лейтенант Литвин отправляется на фронт бить немцев. Перед отъездом единственную память о своём отце -- часы, он обменял на ведро картошки и оставил его нам с мамой. Он прошел войну от Сталинграда до Праги, командовал миномётной батареей, был трижды тяжело ранен, вернулся в Одессу весь в орденах и медалях, привёз мне два ящика конфет из Германии. Я очень гордился, когда шел с ним по улицам Одессы.
Я познакомился с местными ребятами, играли мы с ними, естественно, в войну, иногда просто разговаривали, от них я впервые, в пять с лишним лет, узнал, что я еврей. До этого дня жил как жил, человек среди людей, оказывается, я какой-то особенный, что это такое, они мне тут же объяснили: дело в том, что мои древние предки сильно провинились перед Богом - они распяли сына Божьего Иисуса Христа, и за это я лично буду испытывать вечные муки в Аду. Я сильно опасался, что меня в скором времени, ну буквально на днях, заберут в Ад испытывать вечные муки, но дни проходили, а за мной никто не являлся и я немного успокоился. Из воспоминаний об эвакуации у меня осталось воспоминание о постоянном голоде, когда я у мамы просил, требовал кусочек хлеба, а она не могла мне его дать - не было, мне и сейчас за это стыдно, ведь это была моя мама, моя еврейская мама, которая до войны падала в обморок, если я отказывался есть.
В Ад меня пока ещё не забрали, но, прочитав впоследствии всё, что удалось достать по поводу распятия, был очень возмущён обвинением моего народа в том, что совершила незначительная кучка людей, среди которых не все были евреи: был римлянин Понтий Пилат, непосредственно совершивший казнь, санкционировал казнь Синедрион, возможно кучка торговцев, которых Иисус выгнал из храма, и которая орала Понтию: "Распни его!", и за действия этих людей весь еврейский народ уже на протяжении двух тысяч лет несёт ответственность и кару, наших людей и распинали, и сжигали, и расстреливали.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
"Я не выбирал себе национальность, я еврей.
Временами мне кажется, я всё могу понять, но я никогда не пойму причину той чёрной подлости, которую так скучно зовут антисемитизмом"
Исаак Бабель, боец первой Конной,
писатель, одессит
ПОПЫТКА ПОНЯТЬ ПРИЧИНУ
Да простят меня люди верующие, но я, не отрицая веру в Бога и признавая необходимость и пользу религии, считаю, что религия, ко всему прочему, большой бизнес, не требующий больших затрат и безотходный; действительно: женился - плати, крестился - плати, исповедался - плати, даже помер - плати, уже не говорю о торговле индульгенциями в средние века, о крестовых походах, когда крестоносцы под благовидным предлогом грабили и убивали иноверцев, о еврейских погромах,проходивших под хоругвями с изображением Иисуса Христа, бывшего категорически против мести и, конечно, сопровождавшихся грабежами.
Конечно, за такой бизнес нужно бороться, охранять его от иноверцев, иноверцы - это же конкуренты, поэтому их веру объявляли ересью, святая инквизиция сжигала их на кострах. Противостояние религий началось в те библейские времена, когда маленькая провинция Иудея находилась в составе могущественной римской империи, в ней пустила первые ростки христианская религия, зародившаяся из маленькой секты, простому человеку трудно было уразуметь все каноны, множество запретов и правил иудейской веры, а христианство предлагало более простые способы служения Богу, христианство набирало силу и вступило в противоборство с государственной религией Израиля. Известно, что единство народа и государства держится на трёх условиях: единство языка, единство культуры, единство религии, а Израиль раздирали различные секты, веры и партии, тогдашние правители в своём высокомерии и зазнайстве не хотели видеть, что могут потерять государственность, многие из них были сторонниками наиболее агрессивной партии "Мстители Израиля". Эти "мстители" активно толкали народ на войну с Римом, располагавшим большой, прекрасно организованной армией, современной, по тем временам, боевой техникой. На возражения здравомыслящих людей эти "мстители" отвечали - "с нами Бог", они не знали русской поговорки "на Бога надейся, а сам не плошай". Результат известен, (по Лиону Фейхтвангеру, "Иудейская война") - евреи разгромлены, храм сожжен, евреи рассеяны по всему свету, но где бы они не находились, они придерживались своей веры и своих обычаев. Это очень раздражало и настораживало господствующую по всему миру христианскую веру - ведь надо было охранять свои доходы - и пошли обвинения, поклёпы, слухи и наговоры, один другого подлее: от слуха о том, что евреи произошли от египетских прокаженных и поклоняются в своих храмах ослиной голове, до слуха о том, что евреи пьют кровь христианских младенцев. Наиболее "выдающимся" по своей постыдной подлости было дело врачей-"вредителей", когда по наущению Сталина врачей с мировыми именами - но именами еврейскими - пытали и всячески издевались следователи, едва ли имевшие семь классов образования. Вот чего я не могу понять, так это почему коммунисты, не верящие в Бога, переняли у маньяка - убийцы Гитлера оголтелый антисемитизм. Объяснение может быть только одно: почему бы не свалить на евреев все просчёты и неудачи в экономике, политике, войне по принципу "Если в кране нет воды, воду выпили....". Всю эту мерзость вбивали в сознание людей не год и не два, а столетия, и это въелось не только в сознание, но и в подсознание людей. Таким образом религия и светская власть слились в трогательном единстве, но вопреки их усилиям, всё-таки, были Люди, именно с большой буквы, показавшие высокие образцы человечности, которые во время фашисткой оккупации прятали евреев, спасали еврейских детей, рискуя своей жизнью и жизнью своей семьи. Конечно, наши люди тоже далеко не ангелы, они разные, как и все другие. Мне довелось в разное время плавать с двумя старшими механиками - евреями, один Винник Исаак Абрамович, спокойный, уравновешенный, хороший руководитель с чувством собственного достоинства - он не делал из своей национальности икону, но и не принижал её. Забавный разговор как-то получился у меня с чиновником из механико-судовой службы: он пришел на судно с каким-то вопросом и спрашивает меня: "Как зовут вашего старшего механика?" "Исаак Абрамович" "Еврей?!!". "Удивляюсь вашей проницательности". Другой, имени которого не помню и не хочу вспоминать, всё подделывался под простого русского мужика, этакого "от сохи", через каждое слово мат, грубые, пошлые шутки "ниже пояса", он вызывал у меня и жалость, и отвращение.
Я И МОРЕ
Я всегда любил море. Ещё до войны, в трёхлетнем возрасте, мне врезались в память два случая, когда меня принесли на берег моря и посадили ногами к мелкой тёплой волне, и это ощущение до сих пор помнится. Второй случай с морем не связан, но очень характеризует моральную атмосферу того времени. 1939 - 1940 год, в разговорах взрослых часто мелькают слова "Сталин", "враг народа", "враг народа", "Сталин", у меня эти слова сложились в убойный вопрос, который я и задал отцу, отцу который всю жизнь прослужил в органах госбезопасности: "Папа, а Сталин враг народа?" Поистине, "устами младенца..." Нужно было видеть его испуганное лицо.
Вернувшись из эвакуации, я целыми днями пропадал на море, меня удручало моё неумение плавать - в Томске сам научился ходить на лыжах, неужели сам не научусь плавать? И научился - заходил в воду по грудь и ждал наката волны, когда волна подходила и поднимала меня, я изо всех сил барахтался, пытаясь удержаться на воде до подхода следующей волны, и однажды мне это удалось. Уже работая на рыболовном траулере, любил в свободное время зайти в рулевую рубку и уставиться в окно, любуясь штормовыми волнами, когда гребень накатывающей волны разбивается о форштевень судна, образуя высокий фонтан из водяных струй и брызг. О красоте моря можно говорить много, конечно, если тебя не мучает морская болезнь. "Уж больно много воды", как сказал один чернозёмный вологодский парень, напирая на букву О, когда его спросили о красоте моря. Но огромные водные пространства тоже иногда утомляют, и глядя на близкий берег острова Медвежий, я воображал себе акваторию Комсомольского озера, где вокруг зеленеет трава и растут деревья.
Когда-то в пионерском лагере, когда нас строем водили на море и потом строем же и уводили, я очень хотел остаться на море ещё и думал: "Вот вырасту, стану моряком, и никто меня от моря не уведёт". Как я ошибался, и единственный человек, кто сумел это сделать, была моя жена. Но море долго ещё снилось мне по ночам, особенно то, что я видел, работая на Черном море: полный штиль, ночь, на небе ни облачка, яркие звёзды, как в зеркале, отражаются в штилевой воде, судно идёт малым ходом, при полном впечатлении, что мы находимся в космосе.
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ МОРЯ
Мне трудно вспоминать то время, когда я увольнялся из тралового флота. Я знал только эту работу, меня учили этой работе в училище, и это была нелёгкая наука. Я тяжелым трудом освоил эту работу на практике, чувствовал себя уверенно в своей профессии, а тут приходится уходить. Причин было несколько: первая и основная - давила жена, и её нетрудно было понять, нужно было быть героической женщиной и любить море, до которого ей дела не было, чтобы терпеть бесконечные разлуки, ожидания, тревоги при сообщениях о крушении судов, а она молодая, и вокруг крутятся мужики и набиваются ей в друзья. На фоне этого "ужимки и прыжки" нашего начальства: то они урезают полярную надбавку, то лишают нас нормального питания, уволив с флота женщин-поваров и вместо них взяв на работу "сталеваров", то они сокращают машинистов и механики сами крутятся в машине за двоих. Их "творчеству" не было предела, а нас возмущало не столько урезание наших зарплат, сколько неуважение к нашему тяжелому труду, стремление получить этот тяжелый труд задёшево, ведь и так за тот доход, что они получали от нашей работы, можно было содержать небольшое государство. Однажды я, зайдя в портовый буфет, получил наглядный урок политической экономии: обратил внимание на цену трёх кусочков жареной рыбы - три рубля, а мне за тонну выловленной рыбы тоже платили три рубля, вот и считай, сколько осталось до коммунизма.
Среди моряков ходил такой вопрос - анекдот: "В чём разница между капитализмом и социализмом? При капитализме происходит эксплуатация человека человеком, а при социализме - наоборот!..".
Мы на промысле часто ходили в группе судов с различными иностранцами: немцы, шведы, норвежцы, французы. Иногда они, при необходимости, заходили в Мурманск, и мы, насколько нам позволяло знание языка и с помощью жестов и мимики, с ними общались. Мы узнали у них, что они ходят в море рейс через рейс, у них по два экипажа на одно судно, они получают такую зарплату, что им хватает и целый рейс отдыхать, и обеспечивать семью и даже её сохранять, у них профсоюзы - это профсоюзы, а не "школа коммунизма". Даже к таким мелочам, как цвет рабочей резиновой одежды, было внимание и продуманность: у них цвет этой робы был ярко-оранжевый, так что человека, упавшего за борт, видно очень далеко, а у нас такая же роба была цвета морской волны, из каких соображений - непонятно, наверное, из-за конспирации: за десять метров человека, упавшего за борт, не видно. Они к нам относились иронически, и если рыба не шла, они выходили на голосовую связь и кричали: "Иван, рыбы нет, собирай комсомольское собрание". Главное, что мы действительно собирали, и много -- но ни о чём - говорили, помполит что-то нам втолковывал про скрытые резервы.
Ну что ж, объявляю старшему механику, что ухожу с судна. "Чем тебе на судне плохо, ты же всё своё хозяйство наладил, у тебя всё безупречно работает" "Да я вообще с флота увольняюсь". "Да ты что, ты же моряк, как на берегу будешь жить?" "Я и сам хотел бы это знать", - вот такой разговор.
И вот я сухопутный человек, пытаюсь вписаться в жизнь на берегу, моя профессия это позволяет, паровые котлы хоть на суше, хоть на воде почти одинаковы. Завод железобетонных изделий - и я в нём начальник котельной. Трудно по началу разобраться в хитросплетениях заводских отношений, но вскоре я понял, что котельная - это у них своеобразный "козёл отпущения": не выполняет план цех панелей перекрытия - виновата котельная, цех деревообработки - тоже ищите вину в котельной, при этом не смолкают возгласы: "Котельная - сердце завода!", но ничего для этого сердца не делают, котлы хоть в музей старины выставляй, паропроводы без теплоизоляции, по дороге к потребителю тепло теряется процентов на тридцать. Я думаю, что им было выгодно держать котельную в таком состоянии, чтобы было на что списать провалы плана. Я в траловом флоте привык получать прямые ответы на прямые вопросы, а на этом заводе всё какие-то интриги, сплетни за спиной, наговоры. У меня тоска была по своим людям, морякам, там если вражда - то до драки, а потом дружба и пьянка до потери пульса. Один раз получил передышку в виде призыва на офицерские сборы в Калининград на Балтийский флот, я три месяца общался с людьми моего, как сейчас говорят, менталитета, была дружба и было понимание друг друга. После этого вернувшись на завод, уже окончательно не мог смотреть на рожи моих сотрудников по заводу. Поехал в Одессу, мечтал хоть как-то устроится возле моря, обошел всё, что имело отношение к морскому труду. Но! Черноморское пароходство - даже не мечтай, туда только по блату и за взятку или по направлению после мореходного училища. Ребята, мои однокурсники, которым повезло жить и работать у моря, помогали мне, как могли, и однажды один из них сообщил, что Агаровый завод, имевший два траулера, нуждается в судовых механиках. Мне повезло - приняли сразу и даже вторым механиком, но моя любимая жена сказала мне: "Раз ты не можешь без моря, а я не могу без тебя, я иду в море с тобой". В принципе, это можно было сделать - мы ходили только по Черному морю, без захода в иностранные порты, тралили морскую траву, сырьё для завода, и я с разрешения капитана привёл её на судно. Мне трудно беспристрастно описывать условия, в которых я работал: каюта два на два метра, за металлической переборкой грохот и жара машинного отделения, но это я, который любит море и морскую работу и готов терпеть и не такие неудобства, а вот жена никак не могла уснуть под эту "музыку", даже завернувшись в мокрую простыню. На судне её приняли хорошо, не без того, что бы не облизывались, но ничего пошлого себе не позволяли, она же стеснялась выходить к обеду в кают-компанию, обед я ей носил в каюту и вообще она вела жизнь затворницы. Только однажды вышла на палубу без меня, не выдержав матерного разговора, который доносился к ней из открытого иллюминатора, и стала делать замечания моим смущённым соплавателям. Они даже растерялись от такой неожиданности и потом с упрёком обратились ко мне, что я не предупредил, что в этом рейсе я с женой - они бы не матерились. Тральщик - не круизный лайнер, работа тяжелая, бытовые условия тяжелые, и мужикам тяжело, а что говорить о женщине. Я не мог больше видеть, как она мучается, пришлось увольняться и возвращаться в Кишинёв, где я, потеряв жилплощадь в Одессе после кончины мамы, жил.
Опять пошли поиски работы, кем я только не работал: и машинистом парового котла, и инженером-проектировщиком в проектном институте, и инженером-наладчиком в пуско-наладочном управлении. Однажды, работая в проектном институте, увидел на стене объявление: "Республиканский морской клуб ДОСААФ объявляет набор желающих заниматься в секциях: морское многоборье (плаванье, кросс, стрельба, гребля, парус), парусный спорт (яхта, швертбот), водомоторный спорт (катер, скутер, мотолодка)", у кого записываться и в каком кабинете. Я вцепился в это объявление как в спасение и побежал записываться, я ещё когда жил в Одессе, то занимался парусным спортом и греблей, ещё до училища и, конечно, в училище тоже. Возможность заниматься парусным спортом скрасило моё сухопутное существование и примирило меня с сухопутным Кишинёвом. Мы создали в институте секцию парусного спорта, зимой организовали теоретические занятия по устройству яхт и швертботов, по организации выходов на воду, по правилам парусных соревнований, летом пошли практические занятия, парусные гонки, неоднократно наша команда занимала первые места. Моя "бурная" деятельность не осталась без внимания руководства морского клуба, и я получил предложение занять должность заместителя начальника морского клуба. Работа эта больше бумажная: составление учебных планов, расписаний уроков по подготовке допризывников
для службы в армии, преподавание, но была другая сторона деятельности клуба: водный спорт, и здесь я тоже был на месте и, честно говоря, это мне больше нравилось, но долго мне этим заниматься не пришлось, При клубе работала хозрасчётная группа подводно - технических работ, назначение группы: добывание денег на нужды общества ДОСААФ, группой выполнялись серьёзные ответственные работы по водоснабжению населённых пунктов, обследованию и прокладке кабелей связи через водные преграды, обслуживанию оросительной системы колхозных полей, работали там водолазы - почти все бывшие моряки - и это меня очень привлекало, Когда я получил предложение возглавить эту группу, я долго не колебался и согласился сразу.
ГРУППА ПОДВОДНО-ТЕХНИЧЕСКИХ РАБОТ
ЦК ДОСААФ МССР
Назвать эту водолазную бригаду группой можно было с большой натяжкой - три водолаза и два монтажника - вот и вся группа. Руководил ими очень странный, истеричный человек, который при любом затруднении в работе или несправедливости начальства рыдал навзрыд горючими слезами. Поначалу это производило сильное впечатление, но когда этот кислый номер стал часто повторятся, то это стало надоедать, а он-то был уверен, что без него вся эта работа развалиться и однажды решил нас напугать, подав заявление об увольнении. Вот тогда мне и предложили взять эту работу на себя. Предстояло сильно задуматься, за моей спиной был опыт судового механика, проектировщика, наладчика паровых котлов, работу водолазов я видел только однажды когда нам очищали винт от трала, и я понимал, что специфика водолазного труда требует тщательного изучения, подходить к этой работе с налёту нельзя. Стал добывать литературу, справочники, ездил в Одессу за книгами по водолазным работам, в Кишинёве такой литературы не было, кое в чём стал разбираться, и тогда стал ездить по объектам работ, знакомиться с людьми и с самими работами, вникал в нужды людей, в систему оплаты труда, в снабжение материалами, техникой, водолазным снаряжением, спецодеждой. Вникать-то вникал, а вот наладить всё это практически было очень трудно, приходилось преодолевать сопротивление почти всего аппарата ЦК ДОСААФ, где заседали отставные полковники, съедаемые завистью к водолазам - "слишком много им дают зарплаты, спецпитания, спецодежды, командировочных". Они-то не изучали специфику водолазного труда, им-то плевать, что водолаз под водой находится под избыточным давлением, что водолазные работы относятся к категории тяжелых работ, что на пенсию они не зря выходят в пятьдесят лет. Ну, а когда я получил сначала мотоцикл, а потом легковую машину для разъездов по объектам работ, их возмущению не было предела. Ну а мне-то как общаться с заказчиками, как контролировать выполнение работ, соблюдение безопасности на водолазных работах, вести расчёты с заказчиками? Ведь через небольшое время группа действительно стала группой, было четыре водолазные станции, была техника, земснаряды, гидромониторы, водолазное снаряжение, мы охватывали своими работами всё больше районов республики, практически мы были монополистам в этих работах. Штатный состав группы был организован так: в состав одной водолазной станции входило три водолаза и четыре монтажника, зарплата водолаза была на 25% больше зарплаты монтажника, и у него был стимул осваивать профессию водолаза, так мы пополняли штат водолазов и, конечно, принимали на работу водолазов, отслуживших на флоте, а монтажников подбирали с правами водителей, сварщиков, , т.е. с полезными для нашей работы профессиями. У нас подобрался контингент заказчиков, заказы на работы поступали регулярно, группа шла на подъём, а ещё когда стало известно, что мы получаем по тридцать литров спирта в квартал для дезинфекции водолазного снаряжения, от желающих занять моё место отбоя не было, "чёрные полковники" исходили слюной, завистью и злостью.
Организационно группа входила в состав морского клуба и номинально я был подчинён его начальнику, но когда начальником клуба был бывший моряк и тоже судовой механик, работалось без проблем. Вот тут-то они мне и устроили подвох: дело в том, что возглавлял общество "друживших" против меня секретарь парторганизации, он же начальник отдела кадров, которому я имел неосторожность отказать в его "маленькой" просьбе: купить ему, за счёт группы, катер с мотором, за это он обещал принять меня в партию (торговал партией), а я, воспитанный комсомолом, считал, что за такие "подвиги" принимают совсем в другое место, где конвой регулярно выводит на прогулку. Тогда он, как начальник отдела кадров, заменил начальника клуба на такого тупоголового службиста, каких я ещё не видел - бывший пехотный подполковник, он вбил себе в голову и заявил об этом громогласно, что он справится и с десятью такими группами. Не зная ничего о работе водолазов, не разбираясь в чертежах, не понимая ничего ни в водолазном снаряжении, ни в водолазной технике, он взялся командовать как топором рубить. Естественно, пошли провалы плана, заказчики стали отказываться от наших работ, и конечно виноватым оказался я и меня, неоднократно поощрённого грамотами и благодарностями, решением партбюро уволили как не соответствующего занимаемой должности; ждать логики от них не приходилось. Ну вот, соблазнительное место освободилось, налетай! Но они же видели только легковую машину и полный бидон спирта, большую зарплату и командировочные, они не видели, как я встаю в три часа ночи, чтобы в пять часов выехать к заказчику с тем, чтобы его застать к восьми утра, заказчики ведь все руководители строительных организаций и днём ездят по объектам и их уже не застанешь; они не знали, как я договариваюсь, уговариваю, считаю сметы, составляю техотчёты и договора - это всё для них тёмный лес, им бидон спирта застил глаза. Ясное дело, по экономическим показателям группу пришлось расформировать, хотя председатель ЦК ДОСААФ и повторял, увольняя меня, как заклинание: "А группа будет работать". Вспоминается в связи с этим старая арабская мудрость: "Если говорить всё время халва, халва - во рту от этого слаще не станет". Группу развалили зависть, глупость и некомпетентность: начальник клуба, взявший на себя нахальство встревать в дела группы, повергал заказчиков в недоумение своими "глубокими знаниями" предмета, о котором шла речь: звонит главный инженер проекта института "Гипроводхоз" и задаёт вопрос, насколько мы глубоко в грунт под водой можем заложить кабель, его интересовала техническая возможность нашего земснаряда. Ответ нашего умника застал его врасплох: "Чем больше денег заплатите, тем глубже заложим". Тут, как говорится, крыть было нечем, он-то думал, что разговаривает с технически грамотным человеком. Как-то с целью проверки, умеет ли он читать чертежи, к нему обратился с просьбой помочь разобраться в проекте реконструкции рыбозащитного сооружения наш водолазный специалист. Тот полистал альбом проекта, тупо на него глядя, и выдал очередную "мудрость": "Это всё ерунда, вот когда вы начнёте план выполнять?". Живейшая иллюстрация руководителя с красной книжкой члена КПСС вместо диплома специалиста.
МЫСЛИ ВРАЗБРОД
К ВОПРОСУ О НАЦИОНАЛЬНОЙ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТИ
"Молдаван - это ещё не профессия"
Иван Петрович Лесник, начальник
Республиканского морского клуба
ДОСААФ МССР
Эту светлую мысль он постиг, находясь на операционном столе, когда врач-
стажер чуть было не лишил его мужского достоинства. До этого у нас с ним
шли постоянные споры на тему "кого нужно принимать в ВУЗы", он твердил, что в ВУЗы нужно принимать только молдаван, а я придерживался мнения, что в ВУЗы нужно принимать умных, не зависимо от их национальности.
Разговор вёлся в таком ключе: "Вот ты поедешь на работу в село?" "Я не поеду, я родился в городе, жил в городе". " А он поедет". "Предположим, он
получил диплом врача, только благодаря своей национальности, поехал в село и будет калечить свой народ, поскольку как специалист он ноль". "Жизнь нас рассудит". И рассудила, когда попал он в больницу с аппендицитом. Операция подходила к концу и наркоз стал потихоньку отступать, и он слышит как два стажера, ковыряясь в его организме, нашли что то непонятное: "а это что за жгутик, а давай его перережем", на его счастье этот разговор услышал штатный врач, подошел, посмотрел и выдал приговор: "идиоты, это же семенной канатик, если бы вы его перерезали, у него бы яйца засохли". Вот после этого, испытав большой страх за свои яйца, он и родил эту мудрость и я полностью согласен.
Я думаю, каждый может надрывать глотку и орать, проталкивая национальную идею и свою национальную исключительность, пока это не касается его собственных яиц, а когда ему становится плохо со здоровьем, он не разбирается, врач, какой национальности спасёт его от болезни, а может быть и смерти. Исторически так сложилось, что мы живём в многонациональной стране, есть в этой стране титульная нация, которая нас приняла, дала нам права гражданства и мы должны уважать язык, обычаи и религию этой страны, но когда дело касается того, кто больше пользы принесёт этой же стране и этому же народу, какая разница какой национальности будет специалист, который принесёт наибольшую пользу этой стране.
ПРИРОДА СЕВЕРА
"Ночи майские, солнце вешнее
светит ласково до утра
сказкой кажутся эти здешние
заполярные вечера"
Песня о Севере
Исключительно благодушная характеристика северной природы, но Север
очень и очень разный. Я познакомился с этим суровым краем в первый раз
когда мы прибыли в Мурманск на практику в траловый флот. Февраль, мороз - 30 градусов, вернулись из рейса, стали на котлоочистку, на судне нет отопления, котёл погашен, металлическая коробка на стылой воде, моя вахта,
рыба выгружена, стоим, пришвартованы шестым корпусом, через все суда, между нашим судном и причалом, тянется на причал кабель электроосвещения, суда то заводят на разгрузку, то выводят, и я постоянно бегаю, сматывая кабель, то опять его тащу подключать к берегу, на мне рабочая роба и бушлат от холода не спасает, от залива идёт испарение и висит холодный туман потому что вода, согреваемая Гольфстримом, имеет температуру + 4 градуса, думал эта ночь никогда не кончится. После котлоочистки подтопили котёл дровами и он начал потихоньку набирать температуру и я, что бы хоть немного согреться свернулся в пыли на котле, почувствовал, как тепло проникает в меня, и пришла философская мысль: "как мало человеку нужно для счастья".
Но Север - это не только холода, Север - это прямые открытые люди, это морская дружба, это тяжелый труд и частые разлуки с любимыми, это талантливые люди и не только в своём деле. Не знаю этого безвестного моряка - поэта, который написал такие яркие стихи, что видишь картину, им описанную:
"На далёком хмуром Севере нас баюкает волна
Вдалеке не видно берега, ночь полярная темна
Низко над водою бледная луна удивлённо внемлет звукам
Говорит о встрече первая струна, вторят ей басы разлуку"
Север - это во всё небо полярное сияние, когда лёгкие воздушные занавеси бледно зелёного цвета, колышутся над головой, как бы под лёгким ветерком и слышно лёгкое потрескивание атмосферного электричества. Север - это и летнее круглосуточное движение солнца по небосводу, не заходя за горизонт, и мальчишки в два часа ночи гоняют мяч, Север - это суровое море, ледники, сползающие с берегов Шпицбергена, нерпы и белые медведи, треска и акулы. Север - это испытание для настоящих мужчин.
ИСПЫТАНИЕ НА СМЕЛОСТЬ
Мореходное училище, кончается первый курс, у нас слесарно-механическая
практика, нас учат работать на токарном станке, работать напильником, зубилом, молотком, кувалдой, но больше всего нас заставляют писать отчёты.
Мы писали отчёты где и когда угодно и я, находясь на дежурстве на КПП, глубокой ночью, занимался тем, что писал отчёт по механической практике.
Наше училище расположено в глубине площади окруженной комбинирован-
ным забором наполовину из котельца, наполовину из металлических пик, в центре забора расположен контрольно-пропускной пункт. Пишу отчёт, вдруг
стук в окно, поднял голову - никого, продолжаю писать, удар камнем по крыше, снимаю с себя демаскирующую бескозырку с белым чехлом, тихо вышел и стал у дерева, даже винтовку с собой не взял, на фоне звёздного неба, какая то фигура перегибается через забор с внешней стороны и заглядывает в окно. Бывает испуг, когда человек бежит от опасности, а бывает наоборот, когда человек бежит на опасность, в этот раз именно так и случилось. Я издал какой то воинственный клич и кинулся на эту фигуру и слышу уже его испуганный крик: "Это я, это я", это был наш курсант Калинин, которому вздумалось проверить меня на смелость, а получилось что это я проверил на смелость его, он сам не понимал, как он рискует проверяя меня: я на посту, у меня оружие, пусть оно не стреляет, но штык на нём настоящий и хорошо, что я винтовку не взял, иначе я бы успел достать его штыком, прежде чем он спрыгнул с забора, а я понадеялся только на свой
кулак и думаю, если бы я его этим кулаком достал, ему мало бы не показалось.
ГЕНЕРАЛЬСКАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ
Строительство Калининского консервного завода без водоснабжения невозможно, сроки поджимают, мы единственная в республике организация, выполняющая подводно-технические работы, способная построить на дне реки Прут оголовок водозабора для станции первого подъёма, вызванный в ЦК КПМ наш председатель ЦК ДОСААФ полковник В.Н.Шмаров, всё ожидавший присвоения звания генерала, вернулся с трясущимися коленями, ему там сказали, что если мы сорвём пуск завода, его разжалуют в "шпионы", вызвал меня и сказал, что готов ехать на объект с водолазами в качестве монтажника, лишь бы не сорвать сроки пуска завода, я проникся важностью и ответственностью этой работы и сам поехал на объект и работал там как монтажник и одновременно руководитель. Заказчик, видимо, поджарен был не меньше, прораб строительной организации бегал за нами с ведром молока, старался что бы мы не испытывали ни в чём нужды, всё что мы требовали для работы выполнялось незамедлительно, процентовки подписывались без возражений, но когда работа подходила к концу, и нужно было подписать последнюю процентовку, заказчик вдруг успокоился, а чего волноваться, всё смонтировано, оголовок установлен на грунт, трубы к нему соединены на фланцах болтами, по внешнему виду всё готово, и он в категорической форме отказался подписывать последний акт приёмки работ, он не знал, что по нашей технологии, что бы выставить оголовок на проектное место на дне реки, нужно поставить заглушки на приёмные окна оголовка и эти заглушки там стояли и когда, в торжественной обстановке, под речи руководителей, с лозунгами, флагами и транспарантами, при множественном стечении народа, под торжественные речи нажимается кнопка пуска насосов, звучит туш в исполнении оркестра, а вода не идёт, она не прониклась торжественностью момента, тревожные звонки мне: "вода не идёт!" "и не пойдёт, там заглушки стоят" "СНИМИТЕ!!!" "не надо было наглеть" "СНИМИТЕ!!!" "ладно, подпишите процентовку, снимем". Шмарова мы не подвели, генерала он получил, правда, уже после того как, по его предложению на партбюро, я был уволен по несоответствию занимаемой должности, вот такую благодарность я от него получил.
БЮРОКРАТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ
Девятое мая День Победы, ЦК ДОСААФ МССР получает указание оформить
колонну для праздничной демонстрации, все озабочены, бегают, суетятся, ко
мне подходит Селезнёв, временно исполняющий обязанности заместителя председателя ЦК ДОСААФ и выдаёт мне распоряжение: "одень своих водолазов в гидрокостюмы "Садко" и в таком виде выведи их на парад", у меня полное непонимание, чего от меня хотят и в своём ли уме человек, дающий такое указание, ведь одевая так человека и выставляя его на майское
солнце, мы обрекаем его на верную гибель от теплового удара, человек изолирован в резину, теплообмен с окружающей средой отсутствует. "Вы сами поняли что сказали?" " Я то понял, выполняй", мои попытки объяснить этому дубу то, что я только что изложил, натыкались на фразу: "а я приказываю", при выражении глаз, определяемых как деревянные, пришлось выдать ему фразу в его духе: "а я не выполняю ваше приказание". Я понимал, что приобретаю ещё одного врага, но жизнь человеческая была дороже, да и водолазы меня бы не поняли.
ПЕРЕГОН ВОДОЛАЗНОГО БОТА
ИЛЬИЧЁВСК - ДУБОССАРЫ
1974 год, мы доросли до того, что стали приобретать плавсредства для работы на море. Общество ДОСААФ напрямую связано с вооруженными силами и мы приобрели у Черноморского флота списанный водолазный бот, приобрести то приобрели, но его же надо перегнать из Севастополя на Днестр. В морском клубе работал преподавателем Шагоян Феликс Саакович, он всё рассказывал, что когда то, р аботал капитаном буксира на Амуре и водил баржи по этой серьёзной реке, вот его мы и решили привлечь для перегона нашего бота, если бы я знал, во что это выльется. Командировали мы его в Севастополь где он прекрасно отдохнул почти всё лето, гулял по городу, о сохранности бота совершенно не заботился. Бот стоял в Стрелецкой бухте, рядом с другими, не списанными ботами и матросы с этих ботов считали, что наш бот это их запчасть, таскали с него всё что им было нужно, увели осушительный насос, во время перегона это нам сильно аукнулось, увели форсунку камбузной плиты, что тоже нам комфорта на перегоне не добавило, протянул он это дело до декабря, на Черном море начинались зимние шторма, и он договорился, чтобы с попутным буксиром привели в Ильичёвск наш многострадальный бот, бросил его там, у причала Гидробазы, приход у капитана порта не оформил, даже кранцы между бортом и причалом не поставил и поехал в Кишинёв докладывать, что он задание как бы выполнил. Я уже понял, с каким морским волком я имею дело, но делать нечего, он у нас уже числится капитаном бота, но этот "капитан" без настоящих моряков бот на Днестр не приведёт. В клубе работал инструктором производственного обучения, окончивший Петропавловск Камчатское мореходное училище по специальности судовые силовые установки человек с говорящей фамилией Мотыль, я уговорил его пойти с нами на перегон, как настоящий моряк, он не мог устоять и конечно согласился, приехали в Ильичёвск, посмотрели, что к чему, положение не радовало: капитан порта, обходя причалы, увидел наш бот и очень удивился, откуда взялась в его порту эта посудина, почему не оформили приход, "ну они у меня получат отход", мы стояли рядом и прикидывались что мы посторонние к боту отношения не имеем, дизель электростартером не запускался, для запуска сжатым воздухом не хватало воздуха, ездили в Одессу набивали баллон воздухом, наконец, дизель запустили, теперь как выйти из порта без шума и пыли, сижу, перебираю документы, выданные Черноморским флотом, тогда ещё на свой водолазный бот и увезённые, по разгильдяйству, нашим "капитаном" и выпущенные бывшими хозяевами, среди этих документов обнаруживаю удостоверение на право ношения флага вспомогательных судов Военно-Морского флота. Решение найдено, одеваю форму. цепляю выпускной значок Одесского мореходного училища и иду к диспетчеру на выходе из порта, предъявляю ему это удостоверение и заявляю, что отход оформил через оперативного дежурного по флоту, пригодился опыт сборов на Военно-Морском флоте, диспетчер только сказал: "счастливого плавания" и мы вышли в море. Переход по морю до Днестровского лимана много времени не занимает, этот отрезок пути мы прошли быстро, но потом пошли сложности: наш лихой "капитан" взялся за дело, до этого мы с Сашей Мотылём делали всё без его участия, потому что он ни на что не был способен, он схватился за штурвал, но тут оказалось, что навигационная обстановка, в ожидании ледостава, снята и искать вход в Днестр из лимана задача для него невыполнимая потому что он не взял собой даже примитивной карты, пришлось идти методом тыка, и он пошел вместо входа в Днестр, в Гарагольский залив, идём уже в темноте, он увидел какие то огни, как потом оказалось, это был колхозный курятник, а он кричит "вот дебаркадер, это вход в Днестр" и мы, через небольшое время, с полного хода сели на мель, но так незаметно, что сами этого не почувствовали, только я заметил, что камыши по берегам вдруг остановились, я был наверху, а в рубке была полная иллюзия хода, ветер гнал мелкую волну на встречу и был якобы ход, а грунт в том месте был мягкий ил, сели на мель мягко, а "капитан" мужественно держится за штурвал и как бы плывёт, говорю "поскольку миль идём?" "поскольку не знаю, но идём" "протри глаза, стоим на мели". Уже утром, добравшись до капитана речного порта на противоположном берегу, выпросили у него буксир и, с его помощью, стащили бот с мели. Зная морские качества нашего "капитана", упросил, конечно, не бесплатно, капитана буксира, знавшего Днестр как свой карман, провести нас до города Дубоссары, что он и проделал легко и непринуждённо.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я взялся писать эти воспоминания о начале своего пути в жизнь и так увлёкся, что не заметил, как описал почти всю свою жизнь. Простите меня, мне было интересно снова побывать в своём детстве, хоть оно и не отличалось безоблачностью, в своей курсантской юности, снова побывать на судне в штормовом Баренцевом море. По ходу изложения у меня были какие-то мысли, замечания, соображения моего видения проблем и событий. Если вы найдёте их интересными, я буду рад.
![[]](/img/p/portnow_a_s/mitn/mitn-1.jpg)
![[]](/img/p/portnow_a_s/mitn/mitn-2.jpg)
![[]](/img/p/portnow_a_s/mitn/mitn-3.jpg)
![[]](/img/p/portnow_a_s/mitn/mitn-4.jpg)
![[]](/img/p/portnow_a_s/mitn/mitn-5.jpg)
![[]](/img/p/portnow_a_s/mitn/mitn-6.jpg)
![[]](/img/p/portnow_a_s/mitn/mitn-7.jpg)
![[]](/img/p/portnow_a_s/mitn/mitn-8.jpg)