Постникова Екатерина

ЦВЕТУЩАЯ ЕЛЬ

Никогда не говори: не верю. Сегодня это так, а завтра (если не этим же вечером) все уже изменится.

И я не верил. Дымно-золотыми сентябрьскими сумерками, на веранде дачного дома, мы, как всегда, спорили со Львом, стараясь переорать друг друга и остальных. Беспредметно. Я даже темы спора вспомнить не могу.

Пришла Янка, помню, и сказала: мужики, я все понимаю, но оторвитесь от высоких материй и успокойте ребенка. Лев сорвался в глубину дома, где невнятно мяукал маленький Вовка, а Янка присела на перила и прикусила губу: это ужас, мужики. Форменный. Объясните мне попроще, чего он так пугается каждый божий день ровно в половине седьмого?ї

Это была перспективная тема для споров, и я решил обязательно пристать ко Льву, как только он вернется.

Через заборы и яблоневые ветки тянулся дым костров, пламенело небо над бором, тускло светилась в листве антоновка. Закипал чайник. Янка курила, по-мужски держа сигарету и озадаченно морщась. Ничего женского я в ней никогда не замечал: рост метр восемьдесят, крепкие плечи, бицепсы, сорок первый размер обуви, -- прапорщик внутренних войск в декрете. Даже звучит анекдотично. Личико, правда, ничего. Волосы белые, подстриженные машинкой так, что от прически, по сути, остается лишь ровненькая челочка. Неплохо смотрится с беретом. Этой даме вообще идет военная форма. Хорошо подогнанный камуфляж, например. А вовсе не майка с розовыми сердечками.

Появился озадаченный Лев с сыном на руках. Вовка пребывал в расстроенных чувствах. Худенький годовалый мальчишка с Янкиными волосами, он жался к отцу и издавал непрерывные подвывающие звуки, от которых у меня сразу свело челюсти. Янка занервничала. В ней сейчас говорили сразу два разных человека: молодая неопытная мать и бывалый прапорщик внутренних войск, причем ни один из этих двоих не знал, что делать.

Мальчонка плакал. Даже нет, не так: слез не было, он скулил от страха, неотрывно таращась куда-то в сумеречный сад. Я попытался проследить за его взглядом, но не заметил ничего, кроме крепкой ели с качелями, висящими на нижней ветке. Дерево как дерево. Качели как качели.

Точно, точно, покивал Лев, поглаживая ребенка по спине. Точно, он смотрит именно на эту елку. Что он там увидел?ї

Разгорелась дискуссия.

-- Да я много раз предлагал спилить ее к черту! ? разорялся Лев, -- Да Янка не дает, говорит, что ее посадил дедушка, и это ? память!

-- Память! ? защищалась Янка, -- Он бы тебя не понял!

-- При чем тут вообще елка? ? удивленно вопрошал самый старший из нас по званию, капитан Юра Павлов, -- Может, он не на нее смотрит!ї

-- А что тем еще есть, кроме елки? ? немедленно начинал протестовать прапорщик Дима Данков, -- Ничегошеньки!

-- Пацаны, это все несерьезно, это все наши предположенияї -- бормотал старший лейтенант Миша Прокопенко, -- В душу к ребенку не заглянешь. Мало ли кто чего боится в таком возрасте. Вот ты, Яна, помнишь, чего боялась в детстве?

-- Помню! ? Янка морщилась, -- Паутины я боялась. Не пауков, а именно паутины!

-- А я мышей! ? гоготал Лев, -- До истерики!

-- А я темноты! ? добавлял я.

И только Петр, единственный среди нас гражданский человек, молчал. Это было необычно. Когда закоренелая балаболка вроде меня или Петра сидит молча и не пытается всех переорать, это всегда необычно. Я посмотрел на него и увидел, что он улыбается. Тихонько так, себе под нос.

На руках у отца Вовка немного успокоился, но в сад глядел все равно с опаской. Я впервые обратил внимание, что у него голубые глаза. Ясные, круглые и совершенно ничего не выражающие, как у котенка. Испуганные. Точно такие же, как у моего Пушка при виде включенного пылесоса. Впрочем, дети для меня ? существа непонятные. Странно, что мы все когда-то были такими. Чего-то боялись, о чем-то думали, но забыли об этом навсегда.

Дискуссия плавно перешла в чаепитие, потом Лев включил фонарь над крыльцом и открыл пиво. Было тепло, потянуло рекой. Собрались облака. Вовка заснул и был временно забыт. Он и спал, как котенок ? клубком. Янка взяла его на руки и отнесла в дом, неумело напевая песенку, одну на все случаи жизни: "Россия, любимая моя". Трогательно так пела, на мотив колыбельной.

И вот тут мы услышали голос Петра:

-- Я не хотел при Янке. Все-таки она ? мать, хоть и вояка до мозга костей. Я насчет того, что в душу к ребенку не заглянешь.

Все насторожились. Петр, конечно, потрепаться любил, но иногда его посещали действительно стоящие идеи.

-- Ты это к чему? ? поинтересовался Лев.

-- Понимаешь, Лева, -- задумчиво сказал Петр, -- В душу, конечно, заглянуть никому невозможно. Это верно сказано. Но в мозг, если очень захотеть, заглянуть можно.

-- Какой там мозг, -- заулыбался Миша Прокопенко, -- Ему же год всего.

-- Не менее сложный, чем у тебя, -- возразил Петр, -- а может, и более, кто знает? Просто его мозг еще чист. Не заполнен необходимой информацией. Но он есть, он работает и эту информацию воспринимает и перерабатывает не хуже, чем твой или мой. А вот что именно он воспринимает и как, мы не знаем. Но можем узнать.

-- Зачем? ? удивился Дима Данков, -- Что это даст?

-- Хотя бы ответ на вопрос, чего он так боится. Давно это с ним, Лева?

Лев пожал плечами:

-- Не помню. Давно. Может, это было всегда, но заметили мы недавно. А может, раньше ничего такого не было. Но погоди, а как ты собираешься узнать, о чем он думает? У тебя есть знакомые телепаты?

-- Телепатов нет, -- покачал головой Петр, -- но есть соответствующая техника.

-- Ааа, -- разочарованно произнес Лев, -- это не пойдет. Я не позволю ковыряться в мозгах собственного сына даже из лучших побуждений. Лучше уж я елку спилю.

-- А он возьмет и испугается чего-нибудь другого.

-- Знаешь, рано или поздно он научится как следует говорить и сможет рассказать, что кажется ему страшным. А мы уж с Янкой постараемся его страхи развеять.

-- Не сомневаюсь, -- сказал Петр, -- но вы навсегда лишитесь возможности понять, о чем он думает сейчас. Именно сейчас, а не тогда, когда научится говорить.

-- Да зачем? Зачем нам это понимать, если он скоро вырастет?

-- Ну и чудо ты, Лев, -- вздохнул Петр, -- Неужели тебе неинтересно узнать, о чем думает твой собственный ребенок? Я вот, например, выяснил, о чем думает моя собака.

Все немедленно оживились и намертво прилипли к Петру, допытываясь, что же такое уникальное придумал его эрдельтерьер по кличке Мячик. Сообразив, что общими фразами не отделаться, он нехотя рассказал, что собаки, в человеческом понимании, не думают вообще. Мыслей как таковых у них нет, как нет и второй сигнальной системы, но это в данном случае не так важно. Важно другое: собака способна испытывать почти человеческие эмоции. У них есть даже что-то похожее на чувство юмора. Хотя, конечно, все очень примитивно, гораздо примитивнее, чем у ребенка, даже умственно отсталого.

-- А кошки? ? спросила подошедшая Янка, -- Кошек ты проверял?

-- Они сложнее, -- кивнул Петр, -- Не скажу, что значительно умнее, но сложнее ? это несомненно. Их воприятие не так однозначно. Они страшно ревнивы, обидчивы, злопамятны и, кстати, довольно бездушны. Я так говорю не от нелюбви к кошкам. Я их люблю. Но правда есть правда. Им, в большинстве случаев, глубоко наплевать на своих хозяев. Они эгоистичны. Но! Знаете, я смотрел на мир глазами кошки и воспринимал этот мир ее огранами чувств. Так вот, что-то там естьї не знаю, как это назватьї что-то необычное, ощущение чего-то, что человеку просто неведомо. Я бы условно назвал это "взгляд в верхнее пространство". Тот, кто не видел, не поймет.

-- Тебе бы книги писать, -- хмыкнул Юра Павлов.

-- А представьте себе, что творится в голове у человека двенадцати месяцев от роду! ? с каким-то вдохновение произнес Петр, забыв о том, что не собирался говорить этого при Янке, -- У человека, которому не с чем пока сопоставить свои впечатления. Вы можете себе представить?ї

И вот тут Янка загорелась. Я, признаться, и не ожидал, что она воспримет идею Петра с таким энтузиазмом. Обычно женщины довольно осторожны в вопросах, касающихся их детей, особенно когда речь идет о сомнительных научных экспериментах. Но Янка сроду не была обычной женщиной. И она давно знала Петра.

-- А если Вовкуї -- начала она и, смутившись, добавила, -- Проверить, а?

Лев было завозмущался, но она не дала ему сказать и двух слов. У нее внезапно прорезался позабытый командный голос, заставлявший в свое время втягивать голову в плечи не только солдат, но и некоторых офицеров. Надо, сказала она. А как же? А вдруг у него что-то не в порядке? Нужно это узнать, пока не поздно. Ведь боится же он чего-то. А Петр не жулик какой-нибудь, а нейрохирург, и вообще, не будут же Вовке черепушку сверлить, в самом деле!ї

Кончилось все тем, что Лев сдался, недобро косясь на Петра. Взгляд его был более чем красноречив: если ты, очкарик, причинишь моему единственному сыну даже не то что вред, а вообще хоть малейшее неприятное ощущение, я тебя, паршивца, на удобрения пущу, и суд меня оправдает.

Петр ухмыльнулся:

-- Лева, ну что ты так смотришь? Ребенку это не повредит. Исследование не контактное. Никаких датчиков на голову мы ему лепить не станем. Он просто поиграет с полчаса в кубики на коврике, мы сделаем запись, а потом ее просмотрим. И все. Как действует прибор, объяснить без терминов трудновато, но никаких вредных излучений от него нет, можешь мне верить. А перед тем, как исследовать твоего Вовку, я дам тебе просмотреть одну запись. Очень интересную запись, я бы сказалї

ї был покой, там был покой, смутно знакомое ощущение полной безопасности и фантастического уюта. Какой-то замкнутый, темный, тесный, непонятный мирок, в котором было хорошо. Так хорошо, как не бывает никогда и нигде. Словно спишь на мягчайшей перине под толстым теплым одеялом, в безопасном месте, сытый, довольный, спокойный. Никаких мыслей, только красноватая тьма и уют. И ощущение полнейшей защищенности, какой-то отгороженности от мира, даже не просто отгороженности, а ? отсутствия какого-либо другого мира, кроме этого. И шум, то нарастающий, то стихающий. Ритмично. Убаюкивающеї

-- Что это было? ? почти закричали все хором.

-- Человек, -- кивнул Петр, -- Точнее, плод. В утробе матери. За три недели до рождения. Вы знаете, почему у вас были во время просмотра такие просветленные лица? Потому что вы сами пережили подобное, только не помните. А теперь смотрите вот это.

Он снова щелкнул переключателем, и я сразу услышал растянутые в воздухе звуки, певучие, нежные, горловые, перетекающие один в другой плавно, как мелодия. Я был маленький, совсем крохотный, но абсолютно не чувствовал себя беззащитным. Меня переполняло чувство какого-то странного, всеобъемлющего восторга от жизни, от того, что я есть. И в то же время я этого совсем не осознавал. Я осознал это позднее, а тот миг просто чувствовал. Я не могу описать, что именно я видел и слышал, потому что это было абсолютно ни на что не похоже. То есть, потом я понял, что видел всего-навсего комнату с ковром и игрушками, а слышал женский голос, но это было потом, по возвращении в человеческое состояние, когда вернулась способность мыслить человеческими категориями. А там, в мире, где я не был человеком, я не думал. Все существовало вне и внутри меня. Во мне бушевала буря чувств. Восторг. Упоение. Желание играть. Радость движения. Какая-то ненаправленная нежность. Покой. И еще что-то странное, совершенно незнакомое. Очень, очень отдаленно похожее на дружеское прикосновение. Но ? другое. Все это было для меня чуждо. Я и не представлял раньше, как это ? не быть человекомї

-- А это существо зовут Яша, -- спокойно сказал Петр, когда сеанс закончился, -- Что вы все такие ошарашенные? Таких Яшек, Мурзиков и Барсиков на любой помойке ? десятки. Ничего инопланетного. Но впечатляет, согласитесь?

-- Яшаї -- задумчиво пробормотал Юра Павлов, -- А я раньше их топил. В ведре. Слепых еще. Чтобы не возиться, не раздаватьї

-- Теперь не станешь? ? немного иронически спросил Петр и повернулся ко Льву с Янкой, -- Ну что, рискнем? А? Если вы передумали, не страшно. Может, в другой раз.

Они неуверенно встали.

-- Да сидите, -- махнул рукой Петр, -- Вы там не нужны. Поскольку речь идет о человеке, ваше присутствие может только помешать. Изменить картину. Он сейчас играет. Совершенно спокойно. Вы сможете все время видеть его. Так что не волнуйтесь.

Но они, конечно, волновались. Пока шла запись, Лев ходил по комнате, а Янка нервно курила. Мальчик на экране черно-белого монитора возился с какими-то пластмассовыми фигурками, все время пытаясь запихнуть их в рот, и выглядел абсолютно безмятежным.

-- А вы не боитесь, -- вдруг сказал Дима Данков, -- что вас все это разочарует?

-- В каком смысле? ? вскинулся Лев.

-- Ну, в таком, что на самом деле ваш Вовка сейчас ? не более чем такой же котенок? То есть совершенно безмозглое существо, у которого нет пока ничего, кроме инстинктов? Я не хочу никому плюнуть в душу, но с чего вы взяли, что он так уж сильно отличается от нас? Что видит мир как-то иначе?

-- Да пусть, -- почти зло сказал Лев, -- Лучше пусть так, чем увидеть Бог знает что.

-- А может быть, все получится как раз наоборот, -- предположил Миша Прокопенко, -- и мы увидим фантастический мир. Вон, смотрите, Петька показывает ему ту пленку, с елкой. Кто знает, о чем он думает, глядя на нее? Вдруг ему кажется, что она, например, цветет красными цветами? Или что на ней сидят злые гоблины?

-- Он волнуется, -- тревожно сказала Янка, ерзая в кресле, -- Видите? Он весь на нервах. Эта елка его беспокоит даже в видеоизображении.

-- Да он вряд ли понимает разницуї -- начал Юра, но тут маленький Вовка осторожно, бочком, пополз к работающему видеомагнитофону, и все умолкли. В поведении ребенка было что-то странное, нетипичное для маленьких детей. Не просто любопытство. Не просто страх. Он словно видел на экране что-то еще, кроме мирного зеленого дерева с качелями, и это "что-то" интересовало и беспокоило его. Он тронул рукой поверхность экрана, надавил и слегка отстранился. Сел. Оглянулся назад, прислушиваясь. Снова потрогал экран. И вдруг явственно произнес: "мама". Янка вздрогнула. Нет, он не звал ее. Все знали его требовательное "ма-а-а!", от которого дребезжали стекла в окнах. Сейчас было не так. Он просто сказал ? "мама", словно констатируя факт. Даже ? с некоторым недоумением констатируя, словно само понятие "мама" было для него в эту минуту неожиданным.

Янка вся извелась, дожидаясь Петра, где-то застрявшего с пленкой. Не успел он войти в комнату, как она бросилась к нему и умоляюще заглянула в глаза:

-- Петя! Ну что, получилось? Ты слышал, что он сказал? Можно нам сейчас посмотреть?ї

-- Янї Ты хочешь, чтобы смотрели всеї или только вы с Левой? ? неуверенно спросил Петр, как-то вынужденно улыбаясь ей.

-- А что такое? ? Янка немедленно насторожилась.

-- Ну, все-таки это ваш ребенокї

-- Нет, ты скажи: что-то не так? Почему это нельзя смотреть всем? Ты ведь уже видел, да? Что там такое?ї

-- Ну, словами это не перескажешь. Надо смотреть. Но я не уверен, чтої

-- Хорошо! ? перебил его Лев, -- Сначала смотрим только мы. Никто не обидится?

Никто не обиделся. Мы отправились перекурить, оставив Льва и Янку в комнате для просмотров. Мне было как-то не по себе, уж не знаю, почему. Петр вел себя странновато. И смотрел он на Янку как-то не так. Все это заметили.

Первым заговорил Юра:

-- У меня чувство, что парень действительно видел на елке красные цветочки, а то и что поинтереснее. Он видел что-то такое, что нельзя просто так показать всем. А что это может быть?

-- Гоблины? ? хмыкнул Дима Данков.

-- Сам ты гоблин. Он и слова такого не знает.

-- А зачем ему знать слово? То, что он видит, может быть, для него пока никак не называется. Он просто видит нечто, и оно его пугает.

-- Хочешь сказать, что у него галлюцинации?

-- Он маленький! ? воскликнул Миша Прокопенко, -- А они, знаете, на любой коряге видят эльфов.

-- Не видят! ? возразил Юра, -- А придумывают. На самом деле они, по-моему, понимают, что ничего такого нет, но верят, что есть. Я в детстве верил. Но точно говорю ? никогда и ничего такого я не видел! Просто верил, что это есть. Железно верил. Попробовал бы кто сказать, что я сочиняю!ї

Мы покурили молча. Я вспоминал. Да, и в моей жизни был период, когда я свято верил, что в моей комнате живет домовой. Я даже кормил его, оставляя в блюдце кусочки печенья и несказанно радуясь, когда эти кусочки к утру исчезали. То, что их элементарно съедают мыши, мне и в голову не приходило. Но самого домового я, конечно, никогда не видел. Всем рассказывал, что разговариваю с ним каждую ночь, а на самом деле разговаривал сам с собой, озвучивая то себя, то егої Лет пять мне тогда было.

И вообще, я слышал только об одном-единственном случае, когда фантазии маленького ребенка неожиданно оказались правдой. Но там дело касалось не домовых или эльфовї

Жили в Москве такие обыкновенные молодые супруги. Был у них мальчишка, тоже примерно пяти лет от роду, смышленый, умненький и довольно развитый для своего возраста. Мать очень его любила, просто души не чаяла. Говорят, носилась с ним, как ни одна мать не носится.

Так вот, был и у этой семьи, как говорится, скелет в шкафу. Любила, оказывается, молодая жена в свое время одного человека, серьезного, семейного, у которого были собственные ребятишки, хорошая супруга, и вообще все вроде бы в порядке. Сильно она его любила, но они почему-то расстались. И вот все годы, что прошли после их расставания, она думала только о нем, мечтала, мучилась, снился он ей часто. Муж о ее прошлом знал, и о том, что чувства никуда не делись, догадывался, но жену обожал и бросать не собирался. Все бы хорошо, но были у нее сомнения относительно ребенка: так вышло, что она не знала точно, кто его отец ? родной муж или тот, любимый. Так и жила, гадая.

И вот тут начались у малыша странности. Стал он рассказывать ей, что существует некий человек, с которым он может разговаривать на расстоянии, мысленно то есть. Сначала она не придала значения. Дети иногда выдумывают себе покровителей, с которыми якобы общаются. Но потом всплыли какие-то детали, которые, кроме нее и того человека, знать никто не мог. Дальше ? больше. Собеседник мальчика, по-видимому, понял, что у него не шизофрения и что он действительно с кем-то разговаривает, и сообщил дамочке через мальчишку свои координаты. До этого она его просто потеряла, не могла найти, а тут ? пожалуйста, вот тебе адресочек. Примерно тогда же выяснилось, что отец ? все-таки он.

Ну, приехала она в указанное место и нашла его. Благодаря мальчишке. Как все сложилось потом, не знаю. Говорят, что все хорошо, только вот для кого хорошо, не уточняют. Да это и не важно, в общемї Главное ? что определенное явление имело место. Но там ребенок был все же постарше, не годовалый, да и не о видениях шла речь, а о совсем других вещах.

Нас позвали.

У Льва и Янки был такой вид, словно на них рухнула бетонная плита. Мы расселись в кресла, но никто ни о чем не спросил. Они молчали тоже. Потом Янка пробормотала:

-- Знаетеї ну, как быї вам действительно не надо это смотретьї

Все промолчали, и она добавила:

-- Там такое делої В общем, неприятно. И странно. Хотя, конечно, ничего слишком уж ужасногої Но все-таки.

-- Но с Вовкой все в порядке? ? осторожно спросил Юра.

-- В том-то и дело! ? выразительно сказал Лев, -- В том-то все и делої

-- Слушай, -- Миша Прокопенко встал и потрепал его по плечу, -- Раз ничего страшного, может, мы могли бы помочь?

-- Я не так сказала, -- поправила Янка, -- Не страшного, а слишком уж ужасного. Страшное как раз там есть. Вы вообще в курсе, что случилось с моим дедушкой? Нет? Он был изумительный человек, добрый, честный, отец всегда говорил о нем с восхищением. Я сама деда не помню. Он был очень болен и умер, когда мне исполнилось пять месяцев. Так вот, только что я увидела, как это произошлої

Никто ничего не понял. Не понимала, судя по всему, и сама Янка.

-- Погодиї -- ошалевшим голосом пробормотал Юра, -- Я еще мог бы понять, если бы исследовали тебя. Иногда мы помним что-то такое, о чем даже не догадываемся. И смерть дедушки могла все-таки сохраниться в твоей памятиї Но Вовка?

-- Даже если бы меня, -- сказала Янка, -- это ничего бы не дало, потому что меня тогда в доме не было. Я не могла этого видеть. И никто не мог, потому что дедушка был совершенно одинї К тому же, я никак не могла видеть со стороны себя на этих дурацких качелях!

Губы у нее дрожали. Мы окончательно запутались. При чем тут качели, если дедушка был один? Да и как можно в пять месяцевї

В общем, мы их уговорили. Они боялись показать нам запись, но, в то же время, не могли оставить все это только в себе, настолько оно их обоих тяготило.

Мы надели шлемы, и Петр нажал кнопку "PLAY".

їНет, ель не цвела красными цветами.

Все было так обыкновенно, так реальної

Мама все время уходит и оставляет меня одного ? я не подумал это, а просто ощутил прилив страха и одиночества. Слово МАМА глубоко в мозгу. Теплое чувство, что она где-то рядом. Желание быть вместе, вернуться в какое-то смутно знакомое состояние, свернуться клубочком и затихнуть в тепле и безопасности. Силюсь вспомнить и не могу, не получается. Она рядом. Ее голос. Явственно: "ї над полями неоглядными, над речными перекатами, над разрывами гранатными песня ласточкой летитї" ? она поет то, что умеет. Тихо так поет, ласково. Ее рукиї

Комната с игрушками. Зуд в деснах, желание грызть. Все равно, что.

И тут ? страх. Какой-то беззащитный, безотчетный, первобытный ужас, как-то связанный с боем стенных часов. У этих часов гирьки, которые я тоже хочу грызть, потому что они напоминают что-то съедобное.

Страх не имеет очертаний. Хотя нет. Имеет, но я не понимаю, что это такое. Что именно я вижу. Темно-зеленое дерево. Оно выглядит не так, как всегда. И то, что находится под его ветвями, тоже выглядит не так, как всегда. Я не понимаю, в чем дело. Дерево словно не здесь, не рядом со мной. Потрогать!ї

Голос папы: это просто елка, сыночек. Ел-ка. Ползу, приближаюсь, но что-то не пускает меня дальше. Твердое. Не могу дотронуться. Покалывание в пальцах. Страх немного стихает. То, что пугает меня, сейчас безвредно.

Вдруг, совершенно ясно: мама! Там, на месте этого ужасного. Она качается. Она улыбается, смеется, но она тоже не такая, как надо. Все неправильно, неправильно, а потому не страшно!

Чужой голос: все, милый, хватит.

И запись обрывается.

Все заорали разом:

-- Он повесился! Это ведь был он, дедушка, правда?

-- На этой паршивой елке!

-- Слушайте, но ведь Янка говорит, что этого никто не видел!

-- А может, она все-таки была там?

-- Ладно, а девочка на качелях? Это же Янка, точно, но она правда не могла видеть себя со стороны!

-- Глупость какая-то! Вы все имеете в виду наследственную память, но тогда у вас все не сходится!

-- А как еще? Что ты предлагаешь?

-- Люди, все это ерунда! По крайней мере понятно, что его так пугало!

-- Да ничего на самом деле не понятно!

Лев и Янка сидели молча. Петр курил, рассматривая кончик сигареты.

-- Петя! А ты что думаешь?! ? взмолилась Янка.

-- Ничего, -- он покачал головой, -- Я не могу это объяснить. То, что он виделї это были не воспоминания. Он действительно видел это. Своими глазами. Но он не понимал, что это такое. Он представляет, что такое человек, но человек, висящий на дереве, мертв и страшен, потому что ведет себя не как человек. Маленький ребенок не знает, что такое "мертвый". По его понятиям, люди должны двигаться, жить. А этот неподвижен, он не подходит под определение "человек" -- вот что страшно. А больше ничего я объяснить не могу.

-- Мой дедушка умер двадцать пять лет назад, -- в отчаянии сказала Янка, -- Даже я не видела его мертвым. Он для меня ? только образ. Его смерть вообще никто не видел. У него был рак. Я знаю только, что однажды вечером он повесился в саду, оставил записку моему отцу. Обнаружили его через два или три дня. С соседних участков место не просматривалось, никто и не понял, в чем дело. Папа мне не рассказывал, где именно все случилось, не хотел травмировать. Лучше бы сказалї А может, и правильно он сделал. Я так любила свои качели, черт бы их побрал. Если бы я знала, ни за что не подошла бы к этому дереву. Я ведь сама их там прицепила, а папа не возразил, вздохнул только и сказал, что ель ? это дедушкина памятьї А теперь выясняется, что дедушка повесился именно на ней!

-- Получается, единственным свидетелем было дерево, -- усмехнулся Юра.

-- Деревої -- повторил Петр и вдруг хлопнул себя по коленке, -- Дерево!

-- При чем тут дерево? ? досадливо спросил Лев, -- Ты еще скажи, что они думают. И внушают свои умные мысли маленьким детишкам. С тебя станется.

-- Нет, они не думают, -- покачал головой Петр, -- Я уже разрабатывал эту идею. Но это единственное объяснение, понимаете?

Его не стали слушать. Это было бы уже слишком. Он пытался нас перекричать, что-то доказывал, потом махнул рукой.

-- Мужики, как хотите, но раз уж вы втравили нас во все это, помогите в последний раз, -- попросил вдруг Лев, -- Мне одному его не завалить, боюсь, что не в ту сторону грохнется, провода нам оборвет. В лесоповале я специалист небольшой, а елка взрослая, разлапистаяї

Янка не возразила. Она молча держала Вовку и нежно прижимала его к себе.

Ну, провода она, конечно, не оборвала, но повозиться нам пришлось, поэтому, усталые, мы поначалу ничего не заметили. Просто ничего. Выслушав ругань соседа по поводу визга бензопилы, мы двинулись к дому, где Янка разливала холодный квас и сюсюкала с сыном, развалившимся в кресле. Участок казался странно опустевшим без мощной кроны, закрывающей небо.

-- Черт, часыї -- вспомнил Дима Данков и помчался обратно. И тут же мы услышали его возглас. Этого было вполне достаточно для наших более чем взвинченных нервов. В долю секунды мы очутились над поверженной елью, превратившейся в несколько уродливых чурбаков, заваленных опилками и ветками, и Дима спокойно указал на свежий срез:

-- Как вам это?ї

Одно из годичных колец на чистом, аккуратном срезе было абсолютно черным, словно много лет назад это дерево горело. Много лет. Четверть века, не меньшеї

А если быть еще точнее, срез до черноты и после нее не был одинакового цвета. После неведомого "пожара" кольца стали чуть-чуть серее. Почти неуловимо. Но все-таки.

-- Он ведь ее посадилї -- пробормотала позади нас ошеломленная Янка, -- Когда был подростком. Привез из леса молоденькую елочку и посадил. И она прижилась. Видите, как. Имї тоже бывает больно?

Лев увел ее в дом.

К их удивлению, чудеса с Вовкой с того дня прекратились, словно и не было ничего. Он больше не смотрит в сад и не плачет от испуга.

Придет время, и он придумает что-то свое.