Опубликовано в журнале Юность 1/2003

Постникова Екатерина

ПАЦИФИСТ

- Ты видел?!..

В тишине и пустоте, заполненной лишь шелестом дождя, это прозвучало так неожиданно и громко, что все вздрогнули во сне.

- Видел, не ори. Чего ты орешь?

Я чувствовал, что просыпаюсь, и изо всех сил старался удержать сон. Было часов семь, начинало светать, но в пещере, еще залитой мраком, как чернилами, три человеческих тела точно так же, как я, не хотели возвращаться в реальность. Что может быть противнее мутного сентябрьского утра в чужих местах, страшно далеко от дома, в полной неизвестности?..

- Я тебе говорил! - встревоженный голос перешел в звенящий шепот, - У меня крыша не поехала! Ты видел? Ты сам видел, правда?

- Хватит нудить.

- А что делать-то?..

- Снимать штаны и бегать.

Я понял, что говорят сержант Мишка Хватов и рядовой Андрей Пустырин, и говорят они о Пацифисте. Этого только не хватало. Сейчас поднимут всех, и придется раньше времени готовить завтрак.

Возле меня шевельнулась Дина Нечаева, санинструктор:

- Бли-ин!.. Ну, что ж это такое, а-а...

- Спи, - сказал я, - Может, обойдется.

- Да коне-ечно, обойдется...

Она была права. Не обошлось. Нас растрясли и заставили вылезти из теплых спальников на ледяную, насквозь продуваемую каменистую террасу, где тлел под прикрытием острых скал крохотный костерок. Андрей Пустырин лежал на животе и напряженно смотрел в бинокль вниз, на точно такую же терраску, где засели шесть или девять (по разным оценкам) ниндзя.

- Волнуются, - с легким злорадством пробормотал он, - И у них сегодня подъем ранний.

Ситуация вообще-то сложилась дурацкая. После решающего боя ни у них, ни у нас не осталось офицеров. Гранаты кончились, а от АКМ в скалах никакого толку, поэтому мы просто сидели по разные стороны пропасти и время от времени устраивали для проформы короткие вялые перестрелки, надеясь хотя бы случайно кого-нибудь зацепить. Пока счет был 1:0 в нашу пользу. Можно было просто разойтись так же, как пришли - через горы. Но куда, черт возьми, идти?.. Мы потеряли радиостанцию и понятия не имели, куда делся остаток батальона. А они, естественно, оставались из-за нас. В общем, кто кого пересидит.

Командовал нами самый старший по званию Мишка Хватов, и роль командира его явно тяготила.

- Я его только что видел, - сказал он нам, сонным, - Прикиньте, не боится он никого. Точно. Шел... руки в карманы...

- Я же говорил, - не выпуская бинокля, пробормотал Андрей Пустырин.

- Говорил, говорил, кто спорит. Я только одного не понимаю. Если он наш, то почему не пробует связаться? А если - их, то он что, не понимает, что это место простреливается, и в следующий раз...

- Да какой он - их! - сердито воскликнул Пустырин, швыряя бинокль и поворачиваясь к нам, - Они маленькие, узкоглазые. А этот?

- Глюки у вас, - с досадой сказала Дина Нечаева, растирая ладонями лицо, - Как медик говорю. От долгого сидения в этой норе. Мне самой все время какие-то звуки мерещатся, то младенец плачет, то машина едет...

Ее молча выслушали, потом здоровенный Генка Земский кивнул:

- Младенец - да. Я тоже слышал. По-моему, это птица какая-то.

- Птица Феникс, - гоготнул Мишка Хватов, - Ладно. Глюки так глюки, хотя я уверен, что это наш парень. Не могу разглядеть, в чем он одет. Но не в форме. Куртка какая-то.

Я подполз к краю терраски и осторожно поглядел вниз. На самом дне глубокого каменистого провала виднелась хорошо различимая тропинка, ползущая по высохшему речному руслу.

Две недели мы смотрели только друг на друга и еще на тех, других, если кто-то из них имел неосторожность высунуться. Пятнадцатый день пошел нашего сидения. А Пацифист - хоть какое-то разнообразие.

...Андрей Пустырин увидел его буквально на вторые сутки: парень шел без оружия, вразвалку, заложив руки в карманы штанов. Высокий, рослый, с тусклым фонарем на груди. Тогда стояла ясная погода, и Андрей различил в бинокль даже его блестящие глаза и молнию на куртке.

Сначала никто не поверил.

- Да как это - без оружия?! - возмущался Мишка Хватов, - Кто здесь без оружия ходит?

- Я точно говорю! Ничего у него не было! Руки в карманы!

Толя Коротков, наш дедушка, засмеялся:

- Тут, знаешь, пацифистом быть опасно. Живо дырок наделают.

Так и приклеилось - Пацифист. Несмотря на то, что в него вроде бы не верили, все сидели и часами обсуждали его поведение: как да почему, да кто он вообще такой?.. Естественно. А о чем было еще говорить? О дембеле? Он неизбежен, если вылезем все-таки отсюда живыми. Даже Динка домой собралась, в Воронеж, хоть она и контрактница. Не мое это, - говорит.

Но дембель - это потом, когда все прояснится. А Пацифист - сейчас.

- Может, местный житель? - предположил (не в первый раз) Генка Земский, по моему примеру пялясь вниз, на пустую тропинку.

Это была глупость, и никто не ответил. Нет здесь местных жителей. До ближайшей деревни двенадцать километров, но и там никого не осталось: авиабомба упала прямо на центральную площадь и разметала домишки, как тополиный пух. А тут, в горах, негде и палатку поставить. И потом - раз молния на куртке, какой же это местный?..

Послушав нашу беспредметную болтовню, Динка порылась в своем вещмешке, достала мыло, полотенце и зубную щетку и уползла к роднику умываться, прихватив автомат с полупустым магазином. У родника неопасно, это наша сторона, и чужим туда незаметно не пробраться, но береженого Бог бережет.

Прошло, наверно, с полчаса. Я начал варить над костром кашу. Ребята уселись в кружок чистить оружие. Ниндзя, кажется, тоже занялись завтраком: над их терраской взвился белый дым, и ветер принес смутный запах чего-то жареного.

- Мясо жрут, заразы, - сглотнул Толик Коротков, - И на кого они тут охотятся?.. Камень же голый!

Я принюхался. У них были какие-то специи, и запах вызывал спазмы в желудке. Я люблю жареное мясо, да и кто его не любит?.. А то, что они охотятся - это факт. Мелкая, ловкая, въедливая какая-то и очень живучая раса. Одно слово - азиаты. Травки какие-то сушат, этими травками и питаются, и лечатся, молятся своему Богу, ставят силки на птиц, теперь вот кого-то покрупнее подстрелили. Козла, может быть. А воевать им привычно, уже который век воюют. Не нам с ними тягаться, мы великоваты для этих каменистых щелей и нор, выпираем как-то, все по карте, а они - чутьем. Это не наша земля. Рашн, гоу хоум...

Неожиданный короткий вопль заставил встрепенуться и нас, и их. На той стороне даже высунулось из-за камней загорелое узкоглазое лицо и тут же убралось, а мы сидели, как восковые фигуры, и прислушивались.

- Динка кричала, - сказал Мишка Хватов и принялся быстро собирать черный от смазки автомат. Остальные тоже засуетились, но время было дорого, и я, зажав в руке штык-нож, первым пополз в сторону родника, мысленно проклиная острые, ранящие камни.

Родник выбивался из трещины в скалах примерно в двухстах метрах от нас, за невысоким хребтом, и возле него я еще издали увидел не одну, а две фигуры и плотнее вжался в камень. Фигуры шевелились, значит, Динку не убили, а это уже хорошо. Умывалась, возилась, как все девчонки, никуда не глядя. Напали сзади. Это ясно. Теперь главное - подойти незаметно, а слышат ниндзя на километр вокруг, уши у них почище любых локаторов. Как же так получилось, а?.. Мы сидим себе, а они, значит, с тыла, тихонечко...

Девушка больше не кричала, более того, издали мне показалось, что она даже разговаривает с чужаком. Молодец, умная и хитрая. Начни она орать и отбиваться, кто знает, чем бы все кончилось...

На несколько секунд камни закрыли от меня узкую площадку у родника, доносились только голоса: бу-бу-бу. Потом Динка довольно громко произнесла:

- ...с ребятами здесь, еще пятеро... внутренние войска... солдаты...

Вот это она зря. Сказала бы - двадцать человек, с подствольниками. Эх, дура. Зачем им знать, сколько нас?

Голоса вроде стихли, и мне показалось, что чужой услышал, как я ползу. Черт. Как теперь подобраться?

Кто-то схватил меня за лодыжку, и я чуть не заорал от испуга, но это был всего лишь Мишка Хватов.

- Ну? - одними губами спросил он.

Я рискнул высунуться. Буквально одним глазом. И застыл, чувствуя, как мозги мои просто плавятся от изумления: у родника никого не было.

...Вся площадка была забрызгана мыльной водой, лежал на камнях выжатый тюбик зубной пасты, стояла мыльница с мылом, висело полосатое махровое полотенце. В первых солнечных лучах сверкала цветными стекляшками Динкина заколка для волос. Мишка взял эту заколку и несколько секунд тупо разглядывал, словно не видел раньше ничего подобного. Потом облизал сухие губы:

- О-ох, елки!.. А где она?..

Другой дороги к роднику нет. Вокруг отвесные каменные стены, далеко внизу - плоская, как стол, поверхность застывшей лавы. Здесь вся местность такая - пещерки, терраски, пропасти. Как в компьютерной игре-бродилке. И никак отсюда не уйти, только тем путем, каким приползли мы с Мишкой.

- Она не могла спрыгнуть куда-нибудь? - зачем-то спросил я, хотя ответ был ясен.

Мишка поглядел вниз и отрицательно помотал головой:

- Никак. Слушай, давай так сделаем. Иди сейчас и приведи Генку. Андрюха с Толиком пусть остаются. Скажи им, чтоб смотрели как следует, а то головы поотрываю. А мы будем здесь разбираться. Раз ее нет, значит, отсюда есть другой путь. Логично? Надо просто поискать. Раз он ее не убил, значит, она в плену. И мы должны ее достать.

Я пополз обратно. Изумление и чувство нереальности всего происходящего никак не хотели меня покидать. Динка просто исчезла. Бросила свои вещи. Чтобы Динка - и бросила? Да никогда. Она чистюля. Мы все с бородами ходим, на обезьян уже смахиваем, а она - как всегда, причесанная, чистенькая. Значит, силой увели.

На полпути к нашей пещерке есть участок, откуда хорошо просматривается почти вся окружающая местность, раньше мы даже ставили там дозорного, пока не поняли, что пули долетают туда так же легко, как человеческий взгляд. На этом участке я и притормозил, озираясь.

Начиналось красивое утро, дождь перестал, и солнце освещало холодными осенними лучами изрезанные трещинами горы, ставшие вдруг из серых разноцветными. Я вспомнил, как писал последнее письмо домой, матери: сочинил складную историю о том, что охраняю продуктовый склад в безопасном месте среди живописных гор и водопадов, где водятся винторогие козлы, и огромные черные грифы кружат в небе, как самолеты. Тьфу, самому смешно. Но не писать же матери про ниндзя и их ритуалы отрезания голов пленным?..

Вдалеке что-то зашевелилось, и я в испуге распластался, прижавшись щекой к холодным камням. Вот так. Безопасное, называется, место. Сейчас начнут палить...

Но никто не выстрелил. Подождав, я чуть приподнял голову и еле сдержал возглас: в сотне метров от меня в полный рост, скрестив руки на груди, стоял парень в гражданке и смотрел, склонив голову набок. Он был великолепной мишенью. Его просто должны были убить! Но выстрелов не было.

Он был наш, русский, с коротко остриженными волосами и смутно знакомым лицом. Куртка зеленая, зеленые штаны, ботинки простые, не берцы. На груди, на черном ремешке, выключенный плоский фонарь. Часы на руке блестят.

- Пойдем домой, - сказал он, и я его услышал, несмотря на расстояние, - Хватит. Пойдем домой.

Мне захотелось заткнуть уши и лежать до тех пор, пока он не уйдет. Совершенно ясно - галлюцинации. Глюки, как сказала Динка.

- Вы сами не можете перестать, - парень, кажется, улыбнулся, во всяком случае, голос стал теплее, - Будете сидеть до последнего. И так везде. В тысяче мест люди сидят по разные стороны пропасти и не могут решиться прекратить это.

- Ты кто? - буркнул я.

- Ну какая разница? Я могу тебе рассказать, как мы ехали, сколько нас было и сколько ящиков тушенки мы везли в расположение зенитного полка. Могу рассказать, что стало с нами и нашей машиной. Я даже могу рассказать, сколько лет назад это случилось и где именно ты меня видел. Но зачем? Пойдем домой. Хватит. Не будет никакого результата, понимаешь? В лучшем случае ты вернешься с этой войны живым и постараешься все забыть. В худшем - твои кости так и останутся в этих скалах. Война от этого не прекратится. Разве ты не хочешь домой?

- Хочу.

- Войну можно закончить только одним способом - всем разойтись по домам.

- Пусть они первыми уйдут. Тогда и мы уйдем.

- Они и так дома. Сегодня исполнилось десять лет, как идет эта война. Десять лет! Когда она началась, мы думали - ненадолго, ну полгода, год. Романтики всем хотелось. Вам тоже, верно? Только вы - уже следующее поколение. И так будет очень долго, если вы сами это не прекратите.

- Уйти, значит - сдаться.

- Да нет! - он досадливо махнул рукой, - Уйти, значит - просто закончить.

- Если мы уйдем, они полезут к нам, в Россию.

- Не полезут, если мне удастся и их убедить. Вот девушку вашу я убедил. Она, в общем-то, и без меня все давно поняла.

Мне вдруг стало тоскливо и страшно, так тоскливо и так страшно, что я чуть не заныл в голос:

- Ты что, убил ее?

- Нет. Сейчас она идет домой.

- Ну и пусть идет! - я вдруг разозлился, - Она бросила нас? Пусть. Пусть проваливает!..

- Не кричи.

- И ты проваливай отсюда! Пацифист... Тоже мне... Тебе легко говорить!

- Да, - вздохнул он, - Мне легко говорить.

Наступила тишина. Я осторожно поднял голову и никого не увидел. Правду говорят, что люди привыкают даже к непонятному: меня это совершенно не удивило.

На нашей терраске было пусто, дымил почти потухший костер. На месте осталась каша в котелке, вещмешки, спальники. Даже Генкин альбом с фотографиями лежал, где всегда. Я взял бинокль и подполз к краю. Ниндзя ушли, я кожей почувствовал их отсутствие и понял, что я здесь совершенно один.

Почти не соображая, что делаю, я метнулся к роднику, еще не зная, что сказать оставшемуся там Мишке, но говорить оказалось нечего и некому: он исчез, как и остальные. Прижатая мыльницей, белела записка на листке из блокнота. Я взял ее.

Леха, давай к нам, скажи ему, что тоже идешь. Я тебе потом все объясню, времени нет. Забери Генкин альбом, он его забыл. Бинокль тоже возьми. Мы тебя ждем. М.Хв..

Мелькнуло: откуда он знает про альбом?..

Потом все стало безразлично. Я сел, прислонился спиной к сырой скале и стал смотреть на низкие облака, стелющиеся над горами. Какая-то картинка начала проявляться в мозгу, смутная, смазанная, как плохая фотография: они стоят все вместе, и наши, и ниндзя. Смотрят на меня и ждут. Динка с ними, как всегда, причесанная, как школьница, улыбается.

Картинка вырастала, становилась четче и ярче и, чтобы отогнать ее, я закричал.

* * *

В бригаде связи, куда я добрался почти через сутки, меня допрашивали три раза, потом оставили в покое, сказав, что завтра за мной приедет мой командир роты. Вокруг кипела обычная жизнь, а я тупо слонялся по палаточному городку и никак не мог привыкнуть к мысли, что я - среди своих. Опоздал на обед и ел его один, под взглядом немолодой гражданской поварихи.

- Худой ты какой, - сочувственно сказала она, - Вы там что, не ели совсем?

- Ели, тетенька, ели.

- Возьми тушенки банку, - она полезла в какой-то ящик, - тебе сухой паек не давали еще?..

Тушенка... Мы везли тушенку на машине...Я могу сказать, что стало с нами и нашей машиной...

Я вспомнил и чуть не подавился супом. Его фотография висела у нас в красном уголке и так примелькалась, что я перестал ее замечать. Колонна с продовольствием подорвалась на мине, погибло несколько человек, а один ЗИЛ разорвало просто в клочья. Кажется, он был водителем, вот только фамилия вылетела из головы. Надо будет обязательно посмотреть. И никто ведь не поверит, что он жив, лет сколько прошло...

Голова шла кругом. Я отложил ложку и улыбнулся поварихе:

- Наелся, тетенька, спасибо... Не могу больше...

Заглянул незнакомый боец:

- Ты - Малахов?.. В штаб подойди, тебя Воронеж спрашивает.

- Меня - Воронеж? - я почувствовал, как земля медленно, но верно уходит из-под ног, - А кто, не сказали?

- Дина какая-то. Говорит, санинструктор ваш. Спрашивает, взял ли ты альбом. Будешь подходить?

- Да! Да... - я встал и тут же сел на место.

- Ну? - уже сердито сказал боец, - Тебя весь день ждать не будут.

- Нет, не пойду... - я обхватил себя руками и уставился в пол, - Скажи, нет меня.

- Как знаешь.

Он ушел, а я еще долго сидел один, твердо зная, что никогда всего этого не пойму. Я вернусь домой живым и постараюсь все забыть. Думаю, у меня получится, и через несколько лет я сам перестану верить в то, что случилось, как будто было это не со мной, а в каком-то фильме о войне - фильме, которых сейчас снимают так много.